Политические мифы о советских биологах. О.Б. Лепешинская, Г.М. Бошьян, конформисты, ламаркисты и другие.

8. 1. Действительно ли Т. Д. Лысенко планировал осуществить разгром генетики?

С. Э. Шноль (2010, с. 164) пишет: «В декабре 1936 г. была созвана специальная сессия ВАСХНИЛ для борьбы с “буржуазной генетикой”. В защиту генетики выступили выдающиеся ученые: Н. И. Вавилов, А. С. Серебровский, Дж. Мёллер, Н. К. Кольцов, М. М. Завадовский, Г. Д. Карпеченко, Г. А. Левитский, Н. П. Дубинин. Против “буржуазной генетики” – Т. Д. Лысенко, Н. В. Цицин, И. И. Презент…». По приводимым фамилиям видно (а указаны далеко не все), что против агронома Т. Д. Лысенко выступил единым фронтом весь цвет отечественной генетики. Сразу возникает вопрос, кто же организовал борьбу с буржуазной генетикой и под какой идеологической вывеской. Какие политические обвинения вменялись тогда генетикам? Почему и от кого конкретно советские генетики решили защищать буржуазную генетику? С. Э. Шноль об этом ничего не говорит. Но и без этого ясно. Т. Д. Лысенко, который был в то время всего лишь директором (с 1934 г. ) периферийного института на Украине, не мог быть организатором сессии с такой повесткой дня.

В СССР единственным организатором всех крупных мероприятий союзного значения было правительство. Получается, что это правительство специально созвало сессию для борьбы с «буржуазной генетикой». Видимо, у правительства не было других насущных забот, как бороться с генетикой. В это невозможно поверить. Безусловно, на декабрьской сессии ВАСХНИЛ 1936 г. имели место споры между генетиками и Т. Д. Лысенко, но они тогда шли и между самими генетиками. Например, с резкой критикой положений генетики выступили академики Б. М. Завадовский и Г. К. Мейстер.

Н. П. Дубинин был участником той декабрьской сессии ВАСХНИЛ. Он также считал, что сессия была организована для борьбы с генетикой и душой этой борьбы был Лысенко. Вот что он написал об этом (Дубинин, 1975, с. 166): «В этой сложной обстановке дискуссии надо было кому-то сказать в полный голос о том, что будет с генетикой, если наметившиеся опасные тенденции на ее разгром разовьются в дальнейшем в полную силу. Я постарался сделать это в своем выступлении». В третьем издании книги (1989) Н. П. Дубинин еще больше драматизировал ситуацию: «В этой сложной обстановке я отчетливо понимал серьезную опасность стратегических замыслов Т. Д. Лысенко для будущего нашей генетики. Для меня было очевидно, что логика борьбы должна будет привести к тому, что Т. Д. Лысенко и И. И. Презент пойдут на разгром генетики. Об этом я откровенно сказал в своем выступлении».

Это оценка, сделанная, правда задним числом, касалась той ситуации, которая сложилась в генетике к 1936 г. На чем основывал Н. П. Дубинин свою уверенность, что Т. Д. Лысенко и И. И. Презент замыслили уничтожить генетику. Для чего им это было нужно, какую цель они могли преследовать и каким образом они могли осуществить свои черные замыслы? Оценивая выступления лидеров генетики Н. И. Вавилова и А. С. Серебровского на декабрьской сессии ВАСХНИЛ 1936 г., Н. П. Дубинин (1975, с. 165) отметил (и с ним можно согласиться), что «доклады Н. И. Вавилова, А. С. Серебровского и Т. Д. Мёллера на дискуссии не содержали новых идей ни в теории, ни в практике, не указывали путей прямого, быстрого внедрения науки в производство. Выступления этих лидеров опирались на прошлое генетики… Очевидно, что в этих условиях общественное звучание позиции Т. Д. Лысенко было предпочтительным. Надежды на успех от применения науки в сельском хозяйстве начали связываться с его предложениями».

Н. П. Дубинин отметил растущий авторитет Т. Д. Лысенко, который выдвигался в бесспорные лидеры вместо признанных. И его опасения, что Т. Д. Лысенко, став лидером, будет притеснять генетику, были навеяны его собственной нетерпимостью (исключительно по молодости, как показывает биография Николая Петровича) к генетическому инакомыслию. Н. П. Дубинин был одним из активнейших борцов с ламаркизмом. В этой своей борьбе он опирался на тех марксистских диалектиков, которые были осуждены в начале 1930-х гг. Н. П. Дубинин, возможно, проецировал свое отношение к инакомыслию на Т. Д. Лысенко, которого он подозревал в ереси ламаркизма, считая, что тот при поддержке властей будет жестко разбираться с генетиками, точно также как генетики разобрались в свое время с механоламаркистами и ламаркистами других толков.

За давностью лет Н. П. Дубинин, видимо, запамятовал, что сессия была организована не для разборок по части теоретических разногласий, но с целью обсудить пути повышения практической отдачи сельскохозяйственной науки, включая селекционно-генетические работы. Об этом недвусмысленно высказался во вступительном слове тогдашний президент ВАСХНИЛ А. И. Муралов (1937, с. 5–6), открывая четвертую сессию: «Я напоминаю вам, что решением октябрьской сессии нашей Академии (в 1935 г. ) перед генетиками была поставлена задача помочь в скорейшем выведении новых сортов зерна и высокопродуктивных пород скота. Генетика должна дать научную методику этого дела… В процессе дискуссии наибольшей критике подверглись работы головных институтов – Всесоюзного института растениеводства и Всесоюзного института животноводства…». А вот итоговое мнение участника этой сессии академика Г. К. Мейстера (Спорные вопросы… с. 406), которого поразили «дискуссионные приемы, к которым прибегали некоторые товарищи… такие “аргументы”, которых следовало бы избегать, так как они создают лишнюю рознь между спорящими, для дела совершенно не нужную». «Эта рознь – продолжил Г. К. Мейстер (с. 407) – не нужна потому, что мы собрались здесь не для дискуссии, как таковой, а для того, чтобы направить советскую науку к изысканию кратчайших путей к выполнению директив товарища Сталина о производстве в ближайшие годы ежегодно 7–8 млрд, пудов зерна; для того, чтобы добиться для социалистического сельского хозяйства лучших пород с.-х. животных и с.-х. растений». Сказано предельно ясно. Поэтому Н. П. Дубинину на этой сессии по большому счету нечего было делать и тем более выступать, раз он занимается академической темой, далекой от тех задач, которые поставило перед сельскохозяйственной наукой правительство.

Директор второго критикуемого А. И. Мураловым института Г. Е. Ермаков отметил на той же сессии (Спорные вопросы… с. 244): «Споры здесь идут в основном с идеологами генетики, которые не ведут практической селекционной работы, и непосредственно зоотехниками, занимающимися практической селекцией». Кто же эти «идеологи» в зоотехнии? Г. Е. Ермаковым названы три фамилии: академики А. С. Серебровский, М. М. Завадовский и Н. К. Кольцов.

Теперь мы можем приблизиться к пониманию мотивов организации четвертой сессии ВАСХНИЛ. Правительство было недовольно слабой практической отдачей двух ведущих сельскохозяйственных институтов и организовало в связи этим дискуссию о том, как преодолеть отставание. Было предложено сделать и обсудить четыре пленарных доклада Н. И. Вавилову о положении в агрономии, А. С. Серебровскому о ситуации в животноводстве, Т. Д. Лысенко о новых подходах в агрономии и Т. Д. Мёллеру о новом в генетике. Поскольку ни Н. И. Вавилову, ни А. С. Серебровскому особо нечего было сказать об успехах в растениеводстве и в животноводстве, то они избрали тактику критики Т. Д. Лысенко, который, как они доказывали, защищал ошибочные положения в генетике. В этом их поддержал мировой авторитет в генетике Т. Д. Мёллер. Получилась не очень хорошая ситуация. Трое против одного и не по тому делу, для обсуждения которого была созвана сессия ВАСХНИЛ и собрали специалистов со всех концов страны. На это не преминуло через Н. П. Горбунова указать Н. И. Вавилову правительство. Я думаю, что именно по этой же причине академик Б. М. Завадовский выступил с проникновенной речью в защиту Т. Д. Лысенко. Получает приемлемое объяснение паника Н. П. Дубинина, его опасение, что дело дойдет до «разгрома» генетики.

Очевидный провал в выполнении заданий Партии и Правительства в области создания новых сортов растений и новых пород животных может вынудить власти к мобилизации всех генетиков на сельскохозяйственный фронт. Ясно, что в результате произойдет закрытие всех непрофильных тем, в том числе работ по генетике дрозофилы, которой непосредственно занимался Н. П. Дубинин. Возможно, что в среде генетиков ходили разговоры об этом.

Но опасения были напрасны. И об этом сказал на следующей дискуссии 1939 г. Т. Д. Лысенко. Нельзя в таком творческом деле как выведение новых сортов заставить ученых работать над тем, к чему у них не лежит сердце. И поэтому он, Лысенко, не будет заставлять ученых менять темы, хотя, как президент ВАСХНИЛ, имеет на это право. Что касается сессии ВАСХНИЛ 1948 г., то там ключевые решения принимались не Лысенко, но политиками, которые собственно и создали кризисную ситуацию в биологии с тем, чтобы использовать ее как козырь в конфронтационном противостоянии между собой (см. Шаталкин, 2015).

Могут сказать, что на четвертой сессии ВАСХНИЛ 1936 г. генетики боролись не с Т. Д. Лысенко конкретно, но с ламаркизмом, вдруг поднявшим голову в сельскохозяйственных учреждениях после его разгрома в университетской и академической науке в начале 1930-х гг. «Снова – говорил в своем выступлении на этой сессии А. С. Серебровский (1937, с. 72) – подняло голову ламаркистское течение в нашей агрономии и животноводстве, течение архаическое, объективно реакционное и потому вредное». Почему же это течение реакционное и вредное? Проф. А. С. Серебровский (1937, с. 112) отвечает на этот вопрос так: «… если селекция животных будет построена в нашем Союзе на четкой генетической, а не ламаркистской, ошибочной, а потому реакционной, тормозящей дело основе, то советская селекция окажется в несколько раз более эффективной, чем где бы то ни было и когда бы то ни было за границей». Вот близкое мнение, сказанное ранее Н. П. Дубининым (1929, с. 88): «Вся обширная область биотехники (животноводство и растениеводство) принимают ламаркизм… Огромное количество предрассудков… имеет в своей основе ламаркистские воззрения. Надо прямо сказать, что ламаркизм в этом отношении объективно играет реакционную роль».

А вот что писал академик М. М. Завадовский (1936, с. 6): «… у Презента, а за ним и у Лысенко, прорываются и другие утверждения, которые носят явно неграмотный характер. Я имею в виду высказывания, которые дают основание опасаться необоснованных попыток возродить ламаркистские тенденции». И на следующей странице: «В моем представлении эти попытки возрождения ламаркизма на фоне биологии звучат также, как если бы были сделаны попытки восстановить представления о том, что не земля вращается вокруг солнца, а солнце вращается вокруг земли». Прочитав это, я вдруг осознал, что я точно также воспринимаю ситуацию, но только с обратным знаком. Можно и через гены описывать наследственность. Но это во многих случаях оказалось сложным, поскольку было сопряжено с введением большого числа дополнительных понятий, описывающих разные стороны взаимодействия генов. И в 1950-е гг. от этого практически отказались, свернув работы по выявлению все более усложняющихся схем взаимодействия генов. Когда мы поймем основные механизмы развития признаков, то волей-неволей перейдем на системный язык описания наследственности, в котором гены будут играть подчиненную роль.

С общих позиций ламаркизм осуждался как левацкое извращение марксизма, его, по выражению Б. М. Завадовского, «механистическая вульгаризация». Выше мы приводили мнение Н. П. Дубинина, опрометчиво утверждавшего в 1929 г., что с ламаркизмом покончено. Через шесть лет на декабрьской сессии Н. П. Дубинину снова пришлось вступить в борьбу против ламаркистов, теперь, правда, других. Борьба с ламаркизмом – это, так сказать, лежащая на поверхности причина, скорее даже повод. Отчасти мы ответили на вопрос о глубинных, скрываемых мотивах борьбы против агронома Т. Д. Лысенко. Что дело именно в нем, об этом можно судить по письму Н. К. Кольцова.

С. Э. Шноль (2010, с. 165) приводит выдержку из этого письма, адресованного к президенту ВАСХНИЛ А. И. Муралову. Письмо было написано сразу после декабрьской сессии ВАСХНИЛ 1936 г. «В этом письме – пишет С. Э. Шноль – есть замечательные слова: “…великая ответственность ложится на нас… если мы в такой тяжелый поворотный момент не поднимем своего голоса в защиту науки. С нас прежде всего спросит история, почему мы не протестовали против недостойного для Советского Союза нападения на науку. Но что история! Нам и сейчас стыдно за то, что мы ничего не можем сделать против тех антинаучных тенденций, которые считаем вредными для страны… потому-то я не хочу и не могу молчать…”. Муралов не ответил Кольцову по существу, а в большом письме упрекал Кольцова за его работы по генетике человека – евгенике». Антинаучные тенденции, о которых говорил Н. К. Кольцов, – это ламаркизм, с которыми выступал, тогда еще лишь известный агроном, директор периферийного института Т. Д. Лысенко.

Дополнил С. Э. Шноль сказанное о письме Н. К. Кольцова цитатой из книги В. Н. Сойфера [2002]: «…во время дискуссии по генетике и селекции в декабре 1936 г. Николай Константинович вел себя непримиримо по отношению к тем, кто выступил с нападками на генетику (прежде всего, сторонники Лысенко). Понимая, может быть, лучше и яснее, чем все его коллеги, к чему клонят организаторы дискуссии, он после закрытия сессии направил в январе 1937 г. президенту ВАСХНИЛ (копии – Я. А. Яковлеву и заведующему отделом науки ЦК К. Я. Бауману) письмо, в котором прямо и честно заявил, что организация ТАКОЙ дискуссии – покровительство врунам и демагогам, никакой пользы ни науке, ни стране не принесет. Он остановился на недопустимом положении с преподаванием генетики в вузах, особенно в агрономических и животноводческих…» (выделено нами).

Кто же виноват в недопустимом положении с преподаванием генетики? Понятно, что никакой вины в том Т. Д. Лысенко нет. Первые учебники по мичуринской биологии появились в 1950 г. после сессии ВАСХНИЛ 1948 г., т. е. через 15 лет. Значит все это время в государственных учебных планах биологических институтов и техникумов утвержденной дисциплиной, которую читали студентам, была только классическая генетика. Лекции по мичуринской биологии, если где и читались, то факультативно, вне государственных учебных планов. Поэтому вина в плохом преподавании генетики лежит только на самих генетиках. Это они должны были вместо дискуссий, имевших целью ниспровергнуть ламаркизм, организовывать курсы усовершенствования для преподавателей генетики.

Н. К. Кольцов сигнализировал руководителям сельского хозяйства и в ЦК об антинаучных тенденциях, которые он считал вредными для страны. Удивительно. Кто же должен искоренять эти антинаучные тенденции, как не сами ученые. Это же они настояли на том, чтобы обсудить спорные вопросы генетики – им это разрешили. Чего же еще им нужно от государства? Н. И. Вавилов признал результаты сессии положительными: «Думаю, что общее впечатление таково, что здание генетики осталось непоколебленным, ибо за ним стоит громада точнейшей проконтролированной работы». Откуда же тогда недовольство итогами сессии? Может быть Н. К. Кольцов считает, что государство должно вмешаться и выполоть из советской науки эти антинаучные тенденции. Но государство не может вмешиваться в научные споры ученых. Или все же может? Что касается обвинений в обмане под прикрытием демагогии, то, если речь идет о Лысенко, то тот работает руководителем Одесского института генетики и селекции на Украине и никаких данных, ни открытых, ни закрытых, уличающих его в обмане, от руководителей республики пока не поступало.

Недовольство итогами сессии было, видимо, связано с тем, что некоторые авторитетные ученые, являвшиеся казалось бы своими, в том числе и в качестве противников ламаркизма, выступили с критикой генетики. Т. е. серьезная критика генетики на этой сессии шла от своих. Выступление Т. Д. Лысенко было умеренным; я бы не назвал его критическим. Серьезные упреки в адрес генетики и генетиков прозвучали в докладе академика Б. М. Завадовского (1937). Свое выступление он назвал «За перестройку генетической науки». В первой части выступления (с. 163–164) Б. М. Завадовский коснулся работ Т. Д. Лысенко: «Я считаю также необходимым разрушить миф-легенду о “вандалах”, якобы поставивших своей задачей разрушить генетическую науку и не знающих ее ценности. Необходимо дать категорический отпор всем попыткам в порядке ли прямых высказываний, или в более завуалированной форме изобразить атаку акад. Т. Д. Лысенко на некоторые каноны классической генетики, как проявление “невежества”, незнания основ этой науки… большая ошибка представителей классической генетики начинается именно с того, что они до сих пор продолжают жить представлениями, якобы весь корень зла заключается в том, что они не сумели достаточно популярно преподать основы своей науки».

Б. М. Завадовский выразил недоумение тем, что ведущие генетики, включая Н. К. Кольцова, выступили перед собравшимися делегатами с «популяризацией элементарных основ классической генетики». Корень зла, по Б. М. Завадовскому, в ошибках генетиков. А до этого Б. М. Завадовский следующими словами охарактеризовал свое отношение к работам Т. Д. Лысенко (с. 163): «На основании проработанного мною материала я должен прежде всего выразить свое восхищение той силой, с которою акад. Т. Д. Лысенко поставил ряд кардинальных вопросов и в известной мере некоторым из них сумел дать положительное решение».

Может быть Б. М. Завадовского имел в виду Н. К. Кольцов, говоря в своем письме о демагогах, выступавших на сессии.

А теперь по существу письма. Нам же надо понять, почему руководители государства «ополчились» на Н. К. Кольцова. Но сначала приведем еще одну выдержку из той же главы о Н. К. Кольцове (Шноль, 2010, с. 164): «Последние 10 лет жизни Кольцова – годы бескомпромиссной борьбы. Ни в одном своем поступке Н. К. не сдался, ни в одном слове не уступил в этой борьбе. Его преследовали власти и травили мракобесы. Он не сдался. Такая позиция является, возможно, рациональной в беспросветной ситуации. Н. И. Вавилов (см. очерк) пытался, ради спасения науки, пойти на компромиссы. И погиб. Он был арестован в августе 1940 г. Н. К. [Кольцова] не арестовали. Он умер 2 декабря 1940 г. от инфаркта. Лысенко поддерживал Сталин. Лысенко обещал в несколько лет удвоить урожаи на безграничных колхозных полях. Разорение и уничтожение наиболее работоспособных крестьян в ходе насильственной коллективизации – объединения крестьян в колхозы в 1929–1933 гг. – вызвало в стране голод. Власть большевиков, жизнь вождей ВКП(б) зависела самым прямым образом от преодоления голода. [50] Сермяжный, полуграмотный, фанатичный, в силу невежества, Лысенко казался “вождям” знающим тайну их спасения, а утонченные, высококультурные, выдающиеся ученые Кольцов и Вавилов и их последователи говорили, что на выведение новых высокоурожайных сортов на основании передовой науки генетики необходимы десятки лет. Сталин сделал выбор» (выделено нами).

Но ведь правильно объяснил, почему Сталин поддержал Лысенко. Надвигалась война, и у СССР не было десятков лет в запасе. Лысенко, кстати, свое слово сдержал, а вот новых высокоурожайных сортов на основании передовой науки генетики наша страна не получила ни через десятки лет, ни позже.

Приступив к коллективизации, Советское правительство еще в 1931 г. в специальном постановлении поставило перед учеными селекционерами важнейшую задачу обеспечения колхозов новыми высокоурожайными сортами зерновых. Учитывая опыт зарубежных стран, было предложено сократить сроки создания новых сортов до 4–5 лет вместо 10–12 лет, предусматриваемых старыми инструкциями. И именно Н. И. Вавилов в качестве руководителя ВАСХНИЛ принял к исполнению правительственное постановление (см. подробнее: Шаталкин, 2015). Понятно, что прежде чем утвердить постановление, оно детально обговаривалось с Н. И. Вавиловым. И он согласился с приведенными выше сроками получения новых сортов. Раз так работают селекционеры на западе, то и нам бы не мешало напрячься. К сожалению, Н. И. Вавилову не удалось убедить ленинградских и московских селекционеров работать как на западе. Ему бы опереться на Т. Д. Лысенко и искать других перспективных селекционеров на периферии, что он, как руководитель ВАСХНИЛ, и пытался поначалу делать. Но в итоге возник конфликт со столичными учеными, что и показала декабрьская сессия ВАСХНИЛ 1936 г.

После голода начала 1930-х гг. у наших руководителей болит голова в поисках решения зерновой проблемы. Чтобы навсегда исключить из истории СССР голодные годы. И здесь первая неудача. За четыре года не было получено никаких положительных результатов в решении зерновой проблемы. Н. И. Вавилов был снят с поста президента ВАСХНИЛ.

И вот в периферийном институте на Украине появился селекционер со своими обещающими предложениями. Надо его поддержать. Но как его поддержать столичным селекционерам и генетикам, если все они считают, что Н. И. Вавилов поступил опрометчиво, согласившись со значительным сокращением сроков создания новых сортов и не сумел убедить правительство в том, что все это форменное прожектерство. А Т. Д. Лысенко говорит, что это не прожектерство, что это реально выполнимая задача.

Вот Вам одна из главных причин конфликта, а не теоретические расхождения между генетиками и ламаркистами (вторая основная причина связана с приходом в науку революционеров, нетерпимых к инакомыслию, о чем мы уже говорили). Борьба шла не за торжество научной истины. Генетики боролись, как им казалось, против необдуманных обещаний Вавилова и Лысенко. Но поскольку «ругать» Н. И. Вавилова они остерегались, да уже в 1936 г. это было неактуально, то все их недовольство вылилось на Т. Д. Лысенко. Дискуссии по спорным вопросам генетики на декабрьской сессии ВАСХНИЛ 1936 г. были лишь прикрытием этой борьбы ученых с жесткой программой Советского правительства по ускоренному развитию сельского хозяйства.

Конфликт в генетике и последовавшая за этим трагическая развязка возникли из-за того, что нашу сельскохозяйственную науку возглавляли по сути академические ученые, которые не проявляли особого желание вникать в специфику проблем села. Практическая сторона дела, для которого собственно и существует сельскохозяйственная наука, генетику мало интересовала, на что, как было сказано, обращал внимание М. М. Завадовский. В США генетика также существовала в качестве сугубо академической науки. Генетики, многие из которых получили мировую известность, не лезли в дела селекционеров, понимая, что пока они мало чем могут им помочь. Наши академические генетики, напротив, стали всех уверять, что именно они знают тайну наследования признаков и, следовательно, им надо быть у руля отраслевой сельскохозяйственной науки. Иными словами, это не селекционеры намеревались руководить генетиками, напротив, генетики претендовали на роль наставников селекционеров и активно этого добивались, навязывая теоретические дискуссии, в которых селекционеры могли быть лишь проигравшей стороной. И чтобы не проиграть селекционерам приходилось прибегать к политическим лозунгам, которыми впрочем владели обе конфликтующие стороны. Речь, следовательно, шла об отстаивании селекционерами своих суверенных прав против попыток вмешательства в их дела сторонних лиц, которые их работой заниматься заведомо не будут.

Давайте снова вернемся к письму Н. К. Кольцова. Авторитетный ученый, который сам непосредственно не занимается селекцией, открытым текстом говорит, что обещания Т. Д. Лысенко – это обман. Н. И. Вавилов, напомним, к тому времени уже был снят с поста президента ВАСХНИЛ именно за невыполнение правительственных планов, что в те времена также могло быть расценено как «обман». Напротив, в отношении Т. Д. Лысенко еще рано было говорить об обмане, еще ничего не было сделано, чтобы обвинять его в надувательстве. Чего раньше времени бить в колокола. Если заранее осудить Лысенко, то где же найти потом энтузиастов, которые будут по-стахановски браться за дело. А теперь поставьте себя на место Т. Д. Лысенко, которого наверняка ознакомили с письмом. Он, конечно, пообещал ускоренное выведение новых сортов зерновых. А вдруг не получится, вдруг его метод даст сбой. А сигнал на него о том, что он обманщик, т. е. авантюрист от науки, уже поступил.

А положение А. И. Муралова и Я. А. Яковлева, которые должны как-то отвечать на письмо уважаемого ученого. А вдруг Н. К. Кольцов окажется прав в своем предупреждении руководителей, чтобы они остереглись и не имели дела с откровенным мошенником. Это по тем временам означало бы, что именно они, руководители не досмотрели, не проявили большевистской бдительности перед лицом проходимца от науки. А с руководителей тогда был более жесткий спрос. В этой ситуации правительственный накат на Н. К. Кольцова по линии его старых евгенических выступлений вполне прогнозируем.

Н. К. Кольцов пишет о недопустимом положении с преподаванием генетики. Это уже вина не А. И. Муралова, которого недавно назначили на пост президента ВАСХНИЛ, но Н. И. Вавилова. Однако из чтения книги С. Э. Шноля создается впечатление, что и здесь виноват Т. Д. Лысенко.

Возникает вопрос, почему же не арестовали Н. К. Кольцова, который не отказался от своих евгенических заблуждений. «Я не отрекаюсь, – писал он – от того, что говорил и писал, и не отрекусь, и никакими угрозами вы меня не запугаете. Вы можете лишить меня звания академика, но я не боюсь, я не из робких…» (Гайсинович, Россиянов, 1989; цитировано по: Шноль, 2010). «Кольцов не сдался, “не разоружился” как тогда говорили. Его сняли с поста директора. Но не арестовали. Возможно именно потому, что он не шел ни на какие компромиссы» (Шноль, 2010, с. 166).

Я думаю, Н. К. Кольцова не трогали, учитывая его революционное прошлое. Николай Константинович был старейшим московским революционером, причем не был замешан в связях с питерскими революционерами. Он для высшего руководства страны свой, революционер, вступивший в революционную борьбу не корысти ради. Таких уважают. Как бы это выглядело – осуждение за научные взгляды активного борца с царским режимом в годы первой русской революции. И непримиримость Н. К. Кольцова вполне объяснима и простительна с точки зрения старых коммунистов. Он участвовал в революционном движении, связывая с этим определенные надежды на изменение жизни страны, согласно его идеалам. Понятно, что если ты хочешь защищать свои идеалы, то надо уходить из науки и становиться профессиональным революционером. В противном случае ты будешь работать на других, представления которых в отношении того, как обустроить жизнь после революции, т. е. после свержения царя, могут радикально отличаться от твоих.

Так оно и получилось. Политика большевиков, которым Н. К. Кольцов в свое время помогал, не вписывалась в его идеалы. Но власти терпимо относились к его разочарованию. И это была государственная политика 1930-х гг. в отношении спецов. Конечно, если они не были связаны с теми, кто вынашивал планы насильственной смены действующей власти, и если они не были замешаны в экономических преступлениях и в коррупционных делах 20-х – начала 30-х годов. Страна строилась и Н. К. Кольцов был активным Строителем (с большой буквы) в биологической науке. И спорил он с Н. И. Вавиловым по вопросам строительства, о чем и говорит его обеспокоенность состоянием дел в преподавании генетики. Такая позиция находила понимание наверху, поскольку там также сидели строители. В рамках борьбы с фашистской идеологией в предвоенные годы Советское правительство осудило евгенику. И оно надеялось, что эти усилия будут поддержаны авторитетом ведущих советских генетиков. К сожалению, ни Н. И. Вавилов, ни Н. К. Кольцов не откликнулись на это пожелание властей, что безусловно не осталось для самих ученых без последствий. Позиция, занятая Н. К. Кольцовым в отношении евгеники, вступала в противоречие с политической линией нашей страны, направленной на борьбу с фашизмом. Речь здесь не идет о самой позиции Н. К. Кольцова. В другое время она была бы вполне терпима. Основная проблема касается допустимости ограничения ученого со стороны государства.

8. 2. Евгеника как точка противостояния в советском обществе

Евгеника, как следует из сказанного выше явилась еще одной точкой противостояния советских ученых, докатившегося до наших дней.

За научными разногласиями, если они приобретают форму острой борьбы научных групп, как правило стоят более приземленные интересы. Боролись не только против Т. Д. Лысенко и его сторонников. После победы над ними наш ведущий генетик Н. П. Дубинин подвергся нападкам, теперь как бы со стороны своих и был снят с поста директора института генетики. Из книги С. Э. Шноля (2010) я узнал, что еще один выдающийся советский биолог Х. С. Коштоянц подвергался нападкам.

А всех троих объединяло то, что они вышли из низов, но тем не менее добились в науке больших успехов. Я думаю, что неслучайно Н. П. Дубинин (1975, с. 8) акцентировал внимание читателей на этом моменте, поскольку знал, откуда дует ветер, неся в адрес его и других выходцев из низов нелицеприятные слова: «Многие из нас самой жизнью и тем, что стали людьми науки, целиком обязаны Советской власти. У нас свой голос и свои песни. Преданность новой России и понимание ее у большинства из нас органичны как дыхание, как жизнь». В этих проникновенных словах советского патриота я обращаю внимание на выделенное мной предложение. У нас есть своя советская точка зрения на происходящее в мире, в том числе и в науке.

В этой связи мне хочется возразить П. А. Пантелееву (2015, с. 104), который писал в своих воспоминаниях: «Злые языки шипели иногда, что Н. П. [Дубинин] даже в партию вступил, чтоб только стать директором Института. Но его сначала назначили директором, и лишь затем, очевидно, вынудили вступить в партию. Невозможно представить, чтобы он добровольно на склоне лет вдруг воспылал желанием строить коммунизм под руководством той же самой организации, которая не очень давно официально утвердила лысенковскую лженауку… Так ломала “свободу совести” ученых великая партия большевиков».

Мне трудно согласиться с последним утверждением автора. Н. П. Дубинин был не только большим ученым, но и организатором советской науки, т. е. по факту одним из организаторов нового общества, которое после взятия власти вознамерились построить большевики. Николай Петрович был активным строителем нового общества и, думаю, не изменил своим идеалам. Это означает, что он искренне включился коммунистический проект и как сознательный участник социалистического строительства мог считать себя коммунистом. Поэтому, я думаю, что для него не было проблемы с вступлением в Партию, в отличие, скажем с сожалением, от меня и многих моих современников, живших в плену политических мифов.

Мы уже говорили о критическом выступлении в адрес генетиков на IV сессии ВАСХНИЛ в декабре 1936 г. Б. М. Завадовского (1937, с. 164–165). Касаясь того прискорбного положения, что «формальная генетика не сумела ни предусмотреть, ни объяснить, ни включить в себя блестящие работы академиков И. В. Мичурина и М. Ф. Иванова, не смогла до сих пор найти место» в своих построениях и для работ Т. Д. Лысенко, он продолжил: «Вместо того, чтобы представители генетической науки показали нам, какое место, какой идейный вес должны занять эти достижения… и подумать над тем, какие выводы вытекают из этих работ для самой генетической науки, мы видим какую-то совершенно непонятную игру, когда генетики утверждают, что они не могут принять Т. Д. Лысенко в свою среду, потому, что акад. Т. Д. Лысенко не генетик и его работы не затрагивают интересов генетики. Несколько лет назад физиологи растений также заявляли, что акад. Т. Д. Лысенко не физиолог… и те и другие пытаются переадресовать акад. Т. Д. Лысенко к третьей “прогрессивной” науке – механике или динамике развития, но мы знаем уже, что и официальные представители этой отрасли биологии также не склонны признавать акад. Т. Д. Лысенко “за своего”…».

А что это значит, что Т. Д. Лысенко для большого числа советских ученых являлся чужим? Что имел в виду Б. М. Завадовский? Чужим он мог быть для них по своему происхождению – из крестьян. Но из крестьян было много других ученых. Но Т. Д. Лысенко отличался от остальных тем, что добился признания самостоятельно. Я думаю, что подспудно здесь сказались печальные последствия увлечения нашей интеллигенции евгеникой, осознание своей групповой исключительности как интеллектуальной элиты. Не захотели потомственные ученые пускать в свои ряды малоинтеллигентного по манерам крестьянина, который им ничем не обязан. И опасность именно такого элитарного противостояния четко осознал академик Б. М. Завадовский, встав безоговорочно на сторону Т. Д. Лысенко. Ведь у нас было в ту эпоху государство рабочих и крестьян, которое возглавляли как раз выходцы из низов и об этом интеллигенции, воспитывавшейся на евгенических идеях генетического неравенства населения никак нельзя было забывать.

Интеллектуальная элита в конце концов победила Т. Д. Лысенко, изгнав его из своих рядов как лжеученого. Но ведь и другой советский ученый, выбившийся в ведущие ученые из низов, был снят с поста директора института по евгеническим мотивам, как это дело преподнес американский историк науки Лорен Грэхэм. А ведь со стороны, тем более американской, перед которой не особо скрывали свои потайные мотивы, всегда виднее.

Давайте посмотрим, не было ли в советской науке других ученых, воспринимавшихся в качестве «чужих». Обратимся к важным свидетельствам Н. П. Дубинина. Он пишет (1975, с. 180–181): «В 1939 году Институт экспериментальной биологии пережил тяжелое событие: Н. К. Кольцов был освобожден от обязанностей директора института, а на его место назначили Г. К. Хрущова. Произошло это при следующих обстоятельствах. В том году были объявлены вакансии для выборов в действительные члены Академии наук СССР. Институт экспериментальной биологии выдвинул кандидатом в академики Н. К. Кольцова… Однако кандидатура была отклонена. Препятствием были евгенические ошибки Н. К. Кольцова». «Мы – продолжил свое повествование Н. П. Дубинин (с. 181) – должны были внести ясность в этот вопрос. Для этой цели проводилось общее собрание института, на котором мне пришлось выступать с докладом». Была по этому поводу принята резолюция, которую мы приводим по тексту книги Н. П. Дубинина (там же):

Коллектив научных сотрудников Института экспериментальной биологии считает евгенические высказывания Н. К. Кольцова глубоко неправильными. Коллектив подчеркивает, что евгенические высказывания Н. К. Кольцова не стоят ни в какой связи с теми генетическими концепциями, которые занимает Н. К. Кольцов, и решительно отметает всякие попытки их связать между собою… вся система биологических взглядов Н К. Кольцова не связана с его евгеническими ошибками… В последние 10 лет в институте уже не ведется никакой евгенической работы, и большая часть коллектива пришла в институт после прекращения евгенической работы…

«Мне пришлось доводить эту резолюцию общего собрания до президиума Академии наук СССР. Президент В. Л. Комаров выразил большое удовлетворение резолюцией. О. Ю. Шмидт, бывший тогда первым вице-президентом, расспрашивал о деталях собрания и также подчеркнул важность того положения, что евгенические взгляды Н. К. Кольцова не нашли в институте ни одного защитника. Да, мы были единодушны в оценке того, что евгенические взгляды Н. К. Кольцова – это серьезная ошибка, наложившая печать на развитие генетики в нашей стране» (Дубинин, 1975, с. 181–182, выделено нами).

Была ли искренней эта позиция Н. П. Дубинина или она была вынужденной и связана с суровыми обстоятельствами тех дней, когда одобрение, выраженное в любой форме, евгенических «ошибок» Н. К. Кольцова могло поставить под вопрос существование самого института? Я склоняюсь к тому, чтобы принять первое, учитывая тот факт, что Н. П. Дубинин был последовательным в своем неприятии евгеники и в те годы, когда за симпатии к евгенике не преследовали.

Мы уже говорили о резонансной дискуссии 1960-1970-х гг. о роли биологического и социального в жизни человека. Вот что об этом писал Н. П. Дубинин (1975, с. 411–412): «Попытки обелить евгенические ошибки лидеров прошлого этапа генетики, более того, представить содержание старой ошибочной евгеники как идейную основу для приложения к человеку новых успехов генетики, такие попытки делали Б. Л. Астауров и А. А. Нейфах – сотрудники института биологии развития АН СССР, М. Д. Голубовский – сотрудник института цитологии и генетики Сибирского отделения АН ССР. В. П. Эфроимсон выступил с ошибочными взглядами о якобы генетической обусловленности духовных и социальных черт личности человека. Литератор В. В. Полынин начал пропагандировать старую евгенику… На пленуме Всесоюзного общества генетиков и селекционеров и Научного совета по генетике и селекции в 1967 году я выступил с решительным возражением против этого идеологически чуждого нам направления и стремился доказать, что его ошибочность кроется в смешении принципов биологического и социального наследования. Увы, я встретил там хотя и небольшую, но монолитную группу в лице Б. Л. Астаурова, С. М. Гершензона, С. И. Алиханяна, Д. К. Беляева, вставших на ошибочные позиции в этом вопросе».

В третьем издании своей книги Н. П. Дубинин (1989, с. 412) еще раз подчеркнул: «Моя позиция по проблеме человека, разработка проблемы социального наследования вызвали оппозицию со стороны ряда наших ведущих генетиков, в первую очередь Д. К. Беляева, Б. Л. Астаурова, В. П. Эфроимсона и некоторых других. Они полагали, что я умаляю роль генетики, видели в моей позиции неоправданное преувеличение значимости индивидуального развития мозга под влиянием деятельности человека. Они отказывались понять, что признание никем не доказанной генетической детерминации духовных качеств человека неизбежно ведет к признанию евгеники, социал-дарвинизма и расизма. Эти человеконенавистнические течения основаны на том, что все проявления психики человека можно объяснить, исходя из законов генетики». «Возникшие разногласия – добавил Н. П. Дубинин – оказали заметное влияние на моральный климат в кадрах генетиков».

Как видим, позицию упомянутых советских биологов Н. П. Дубинин квалифицирует как евгеническую. Так может быть в этой позиции нет ничего плохого и зря Н. П. Дубинин и некоторые биологи высказывали и высказывают на это счет опасения.

Чтобы понять существо дела, давайте более строго охарактеризуем позиции противостоящих сторон в этой дискуссии. А для этого обратимся к мнению стороннего человека, которому, чтобы не быть обвиненным в искажении позиции генетиков, приходилось высказываться предельно ясно и однозначно. Специалист по криминологии И. С. Ной (1975, с. 88) в дискуссии по соотношению в человеке биологического и социального отметил: «На основании марксистского положения о сущности человека как совокупности всех общественных отношений стала преодолеваться и вульгарная социологизация личности, связанная с отрицанием в человеке единства двух детерминаций – социальной и биологической, обусловленных подчинением человека не только законам общественного развития, но и биологическим законам, законам природы». Кто же из наших ученых занимался социологизацией личности. Оказывается сторонники Т. Д. Лысенко в социальных науках. После «преодоления» мичуринской биологии генетики и им сочувствовавшие стали утверждать, что Т. Д. Лысенко будто бы отрицал роль внутреннего (т. е наследственности) в определении организмов. Этот миф собственно и породил в 1960-е гг. дискуссию в обществе о соотношении в человеке биологического и социального, продолжавшуюся несколько десятилетий. И. С. Ной (1975, с. 95) в рамках этой дискуссии следующими словами сформулировал данный миф: «… методологическая ошибочность решений августовской (1948 г. ) сессии ВАСХНИЛ состояла в неправильном определении соотношения «внутреннего» и «внешнего» в генезисе живого: абсолютизировалось значение «внешнего» в ущерб «внутреннему». В свете таких концепций рассматривались тогда и многие явления общественной жизни».

И. С. Ной четко сформулировал суть укоренившегося в обществе мифа, будто бы сторонники Лысенко отрицали какую-то бы ни было роль наследственного начала в социальной жизни человека. Как можно говорить такое о Т. Д. Лысенко, если тот написал специальную книгу о наследственности, кстати, переведенную в США. Я так полагаю, что этот миф, возникший в недрах советской генетики, в общественных науках поддерживался некоторыми учеными, чтобы «привязать» своих противников в общественных науках как догматиков к поверженному Лысенко. Кстати, Н. П. Дубинин, если прав в своей оценке событий Лорен Грэхэм (1991), оказался жертвой этого мифа, поскольку был смещен со своего поста директора Института общей генетики за поддержку догматиков, выступавших против новаций в социологии, озвученных И. С. Ноем.

Создается впечатление, что Н. П. Дубинин в этом вопросе занимал пролысенковские позиции. И это явилось как бы основанием для того, чтобы начать борьбу с ведущим ученым-генетиком. На самом деле борьба шла вокруг подымавшей голову после временного запрета евгеники, которую Н. П. Дубинин не считал за науку.

С. Э. Шноль (2010, с. 167) рассказал нам о еще одном советском ученом, физиологе Х. С Коштоянце, который, как и Н. П. Дубинин, выступил в те же предвоенные годы с осуждением евгенических «увлечений» Н. К. Кольцова. С. Э. Шноль (2010, с. 170) утверждает, что это осуждение аукнулось Х. С. Коштоянцу, когда через много-много лет тот баллотировался в академики и был не избран как «лжеученый». Я не знаю всех обстоятельств дела, но думаю, что Академия разумно решила сразу погасить назревающий скандал, связанный с анонимными «правдолюбцами», ополчившимися на Х. С. Коштоянца. Я также думаю, что и сам ученый понимал, ненужность скандала, затеваемого неизвестными вокруг его имени. Но вопрос остается, надо ли полагать, что Н. П. Дубинин пострадал за его довоенную и послевоенную критику евгеники?

Итак, сторонники Т. Д. Лысенко, коль скоро они непосредственно занимались изучением наследственности, по определению не могли отрицать ее роль в социальной жизни. Наследственной основы в социальном есть столько, сколько в ней ее присутствует на самом деле. Однако оценить эту меру биологического в социальном генетика тех лет не имела возможности. Как впрочем и сейчас. Что же касается утверждений, что мичуринцы в отличие от генетиков будто бы умаляют роль наследственности, то это предмет научного анализа конкретных форм социального поведения человека. Генетика к такому анализу пока не готова и может предложить лишь умозрительные догадки в рамках натурфилософских рассуждений.

Назначение мифа, озвученного И. С. Ноем, состоит в том, чтобы прикрыть реальную проблему, разделявшую с самого начала генетиков на противников евгеники и тех, кто ее воспринимал положительно. Вторые признавали существование генов, определяющих социальные характеристики людей, первые это отвергали. Мы уже приводили мнение на этот счет Н. П. Дубинина (1989, с. 407). Повторим снова его ключевую фразу: «… в генетике нет доказательств существования генов, определяющих общественное положение, генов эволюции общественных отношений, генов интеллекта, совести, преступности и других духовных свойств человека». В другой книге, видимо, имея в виду высказывания В. П. Эфроимсона в его работе «Родословная альтруизма» (1971), Н. П. Дубинин (1983, с. 154) пишет: «… порой без особых доказательств и анализа социального положения и психического состояния преступников высказывается предположение, что в поведении человека, совершающего преступление, непременно проявляется “дурная наследственность”. Степень преступного деяния ставится в зависимость от отягощенности генотипа преступника особыми генами преступности».

Мы согласны с мнением крупнейшего советского генетика, что нет генов преступности. Но тему «дурной наследственности», нам кажется, рано закрывать, пока не исследована еще одна возможность: не наследуется ли она по типу длительных модификаций? С этой точки зрения трудно согласиться с мнением М. Е. Лобашева (1966, с. 601), который считал возможным говорить о сигнальной наследственности, но одновременно утверждал, что «Сигнальная передача не может называться наследственностью в полном смысле слова, поскольку она не обусловлена генами». Но это она в классической модели наследственности не находит себе места в системе генетических понятий. Для более широкой модели, включающей некоторые ламаркистские положения, она отражает явление наследственности, поскольку отвечает исходному определению – наследственность есть сходство родителей и детей.

Н. П. Дубинин (1989, с. 407) говорит, что «нет доказательств существования генов», определяющих социальное положение человека, оставляя тем самым возможность, что со временем такие доказательства могут быть найдены. Поэтому приведем мнение еще одного большого ученого академика М. М. Завадовского, высказанного им еще до войны (1936а, с. 83): «Наиболее неудачное обобщение, вышедшее из недр генетики, обобщение, которое кое-кому казалось органически и неразрывно связано с основами генетики, заключалось в представлении, что “гены” и только “гены” как участки хромосом определяют развитие признаков организма. Это представление при внимательном его рассмотрении является смелой экстраполяцией с конкретного материала по распределению генов в потомстве – на совсем иную область, область участия гена в развитии признака».

М. М. Завадовский предлагает вернуться от Моргана и раннего Иогансена к Бэтсону и не плодить на бумаге гены, существование которых не доказано экспериментально и не может быть объяснено механикой (динамикой) развития. «А отсюда следует, – продолжил М. М. Завадовский (там же, с. 83) – что истерическое заявление Пеннета, что для улучшения растения, животного и человека есть один естественный выход – в подборе гамет (“спасение в гаметах и только в гаметах!”, восклицает он), – это заявление представляет собой плод, зачатый в припадке неудержимого головокружения от успехов, но в иной области». Из уст М. М. Завадовского прозвучала наиболее серьезная критика генетики, ставящая прежде всего под вопрос научную состоятельность евгеники. Она есть неудавшийся «плод, зачатый в припадке неудержимого головокружения от успехов». Может быть, не только!