Полночь

Ив Раве В ЛОВУШКЕ

Тем утром я бежал сломя голову по улице Жуффруа д’Аббана, боясь опоздать в церковь на службу, и, не заметив, что на краю тротуара расставил руки, преграждая мне путь, наш сосед, месье Доменико, налетел прямо на него. Он попросил меня принести ему газету, я частенько выполнял для него это поручение. На самом деле он не любил, чтобы его жена в одиночку отправлялась в город на велосипеде, и отказывался получать газеты как все, через табачный киоск.

Когда я вернулся, он отправился читать газету в сад, приглядывая за месье Барром, тренером по плаванию, которому сдавал комнату, опустевшую после отъезда его не так давно вышедшей замуж дочери Жанны. В ту пору постройка муниципального бассейна подходила к концу, и мадам Доменико надоумила мужа поговорить с секретарем мэрии, чтобы тренер, который пока что жил в отеле, снял комнату у кого-то из горожан.

Свободное от работы время месье Барр проводил, раздвинув занавески, в шортах и с обнаженным торсом, в комнате на первом этаже, окна которой выходили в сад. Мадам Доменико, таким образом, могла болтать с ним, собирая ягоды, прямо из малинника. По словам моей матушки, ее привлекал ровный загар месье Барра, который дни напролет проводил в одних плавках на бортике бассейна, тогда как на плечах у месье Доменико виднелись отметины от майки.

Когда я приносил газету мадам Доменико, она угощала меня шоколадом, рассказывала о своих последних покупках и иногда расспрашивала, что нового у моей матушки. Но в первую очередь помогала делать домашние задания по математике. Она говорила своему мужу: Ты только подумай, Робер, этот парнишка даже объемы вычислять не умеет, так мне сказал его отец, а ведь они у него в программе.

Поначалу, когда мы занимались уроками, я подскакивал на месте, стоило месье Доменико возникнуть вдруг, не предупредив, на кухне. Такой у него был прием. Он подкрадывался на цыпочках, чтобы она не слышала его приближения. И приговаривал, что читает ее мысли, даже самые постыдные. По его словам, если что-то сидело у нее в голове, казалось, что она думает во весь голос. Она выдавала себя, когда они разговаривали друг с другом, поскольку, объяснял он ей, бедная моя Анжела, тебе не хватает силы характера и ты не способна хранить что-то про себя. Ты выдаешь секреты и совершенно об этом не подозреваешь. Можно подумать, что у тебя вот тут сзади громкоговоритель. Он прикоснулся рукой к ее затылку, погладил не сдерживаемые гребнем пряди волос, словно сгоняя муху, потом засунул руки в карманы. Он рассматривал свою жену и думал о тех мужчинах, с которыми она, чего доброго, встречалась за день, на работе в госпитале или в городе, пока ходила за покупками. Он подозревал всех. И, однако, никогда не упоминал о присутствии месье Барра.

Но однажды вечером — мадам Доменико и я как раз справились с задачей про отрезки — он, с яблоком в руке, впал в раздражение из-за кухонного ножа, который якобы не был вымыт. Он заявил, что накажет жену, дабы это послужило ей наукой, каково манкировать посудой, потом, повысив голос, принялся осыпать ее угрозами и предупредил, что, если в один прекрасный день обнаружит в подобном состоянии хоть один столовый прибор, ей придется пережить пренеприятнейшую четверть часа. Послышалось, как вращается на петлях решетка, потом скрип дверной ручки. Кто-то прошел мимо гаража. Легко было узнать легкие шаги месье Барра, который поднимался по лестнице. В обрамлении выходящей на террасу высокой застекленной двери показалась голова тренера. Месье Барр произнес: Не стоит говорить так громко, месье Доменико, вас могут услышать. Это было сказано с улыбкой, и месье Доменико опустил голову. Тренер задержался перед дверью на несколько секунд. На нем была тенниска, сквозь которую проступали грудные мышцы. В лучах заходящего солнца сверкнула цепочка с крестиком. Он чуть кивнул месье Доменико и, спокойно насвистывая, спустился в свою комнату позади гаража. А назавтра, встретив месье Доменико, он приветствовал его как ни в чем не бывало.

На следующий день мадам Доменико пришла за мной, чтобы заняться уроками. Моя матушка была на кладбище. Бабушка в саду. Но отец оставался дома. Она какое-то время обсуждала с ним что-то в гараже, наверное пытаясь убедить, что мне нужно поднажать в школе, и в конце концов я отправился следом за ней с тетрадкой и пеналом под мышкой. Она объявила, что сначала мы повторим уроки по математике, а потом почитаем. Пока я делал домашнее задание, она обычно хлопотала над своими кастрюлями, время от времени бросая взгляд мне через плечо, но в тот день она не отрываясь смотрела сквозь застекленную дверь и, когда я задавал вопросы по задачам, отвечала уклончиво, отодвигая в сторону занавески. Тогда-то она мне и сказала, что на самом деле не любит математику. На самом деле ей куда интересней французский. Она еще в школе, а потом в лицее познала удовольствие от чтения прекрасных историй, и она назвала имена каких-то неизвестных мне писателей, ведь мне тогда не было еще и двенадцати.

Она отправилась в погреб и вернулась с обернутой в грубую хозяйственную бумагу книгой. Она подула на нее, чтобы стряхнуть пыль, со словами, что речь в ней идет о любовной истории. Сказала еще, что дело происходит в небольшом городке, а главная героиня — жена нотариуса. Но я, пока она говорила, заметил в коридоре тень месье Доменико, который, наверное, занимаясь чем-то в погребе, видел, как она брала книгу, и последовал за ней. Теперь он был тут, позади нее, опершись о дверной косяк, и я не знал, как предупредить мадам Доменико, которая читала мне начало первой главы. Она надела очки, увлеклась текстом, стараясь читать с выражением. Время от времени она поглядывала на меня, чтобы оценить мою реакцию, а я пытался подсказать ей, что позади стоит и слушает ее муж. Я волновался тем сильнее, что накануне она показала мне место, где он запер ее книги, в погребе, рядом с бутылками вина, и сказала: Видишь, вот романы, которые мой муж терпеть не может. Она продолжала читать. В конце абзаца там встретилось слово «рябчик», и я спросил у нее, что оно означает, чтобы она прервала чтение и посмотрела на меня повнимательнее. Одновременно я пытался показать ей глазами, что он стоит рядом, но ничего не помогало. Она сняла очки и пустилась в объяснения. Раздался голос ее мужа. Она подскочила на месте. Он сказал, что это не так, что рябчик это не птица с рыжеватым оперением, заветная добыча охотников, как она мне объясняла, а жирная клуша, нечто вроде куропатки, падкой курвы. Она закрыла книгу. Она спросила, что это он делал у нее за спиной, коли ему удалось ее подслушать, и он ответил: Ничего, просто проходил мимо и решил, что никогда не поздно немного подучиться, впрочем, эта история о жене нотариуса весьма и весьма интересна, но ведь он вроде бы предупреждал: книги из погреба не брать. В гостиной есть немало других книг, да и что может понять бедный малыш (он показал на меня пальцем) во всей этой истории о жене, о рынке, о нотариусе, об аптекаре, о ферме, об отбытии в почтовой карете, это же книга ушедшей эпохи, нужно жить своим временем.

Он объявил, что с месье Барром покончено. Он разорвал договор о сдаче жилья. И только что его об этом уведомил. Тот может собирать манатки, в нем больше нет нужды. Впрочем, никакой замены ему не будет, вообще! В комнате за гаражом отныне будет храниться мебель. Съемщики — это хуже всего, ты меня понимаешь? В такт своим словам он стучал кулаком по столу. Она не стала отвечать, а просто спросила, что будет с месье Барром. Он сказал: Нашел квартиру в городе. Рано или поздно, впрочем, ему придется подумать о том, что пора подыскивать новый город, я поговорил об этом с мэром.

Во дворе показался тренер, он как раз открывал решетку, и месье Доменико исчез. Она закрыла книгу и сказала: Продолжим позже. Она повторила, что читать очень важно. Потом продиктовала условия задачи по арифметике. Но сердце у нее не лежало к работе. Она отвернулась к окну. Месье Барр был все еще перед решеткой. Он помахал ей рукой. Она не ответила. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга. Она теребила угол занавески. Я видел, как она вытащила из кармашка блузки носовой платок, сжала его в руке. Тренер по плаванию, в шортах и в тряпичных туфлях, выпустил из рук свою торбу и снова помахал ей с каким-то подобием меланхолической улыбки, но она не выказала ни малейшего всплеска чувств, объяснял я позднее своей матушке, которая спросила меня, что это я у них делал и почему это, пока она была на кладбище, меня приходила разыскивать мадам Доменико.

Мадам Доменико, мой друг, как я втайне ее называл, говорила, что, если хочешь понимать книги, нужно приложить определенные усилия. Поэтому она нередко спускалась в погреб и открывала коробку, из которой вынимала этот роман, каковой и читала мне вслух, так что в конце концов я узнал всю историю, хотя чтение частенько оказывалось обрывочным из-за присутствия ее мужа, который бесцеремонно усаживался прямо на край стола, потягивая из стакана вино, и отпускал комментарии по поводу неспособности своей жены правильно читать.

В один из дней мы заговорили о цветах радуги. Мы были одни, она и я. В черновике я разучивал, как пишется слово «хризантема». Она отложила орфографический словарь и призналась, что это ее любимый цветок. Это скромные цветы, и вовсе не нужно думать, что их место только на кладбище. Не слушай тех, кто говорит, что самые красивые цветы это розы, Линдберг. Хризантемы не боятся холода, утром в конце осени ты находишь их у себя в саду покрытые инеем, они куда красивее, куда стойче пионов. Я люблю осенний сад, сказала она, в нем обнаруживаются тысячи запахов, словно такое возможно. Это напоминает мне ванную комнату. Всякая уважающая себя женщина, Линдберг, должна иметь красивую ванную и лосьоны, туалетные воды, чтобы быть элегантной. И моя мать заключила вечером, когда я отчитывался перед ней в наших разговорах, что, будь у нее время, мадам Доменико могла бы часами красоваться в ванной перед зеркалом и говорить, что ей скучно, и больше ей ничего не надо.

На следующий день она велела мне записать в черновик слово «георгин», которое попалось нам за чтением. Она нарвала их целый букет и поставила в большую вазу у себя на террасе со словами, что, в отличие от хризантем, георгины любят солнце. Если ты хочешь научиться разбираться в людях, проникать к ним в душу, сначала следует разобраться с цветами, вызнать их секреты. Когда я была маленькой, моя мама говорила мне, что есть только один язык, язык растений, они знают куда больше нашего, но говорят об этом не словами, а красками. И я спросил ее, что такое душа, карауля взглядом уголок двери, потому что услышал шум, а шорох подошв ее мужа по навощенному линолеуму, как правило, предвещал, что урок чтения вот-вот закончится.

От цветов и красок мы постепенно перешли к радуге. Появился месье Доменико. Он сказал, что на этот раз согласен со своей женой, действительно нет ничего прекраснее, на что она ответила: Помолчи, Робер, через минуту ты изменишь свое мнение и объявишь, что терпеть радугу не можешь. Как, воскликнул он, ты мне не веришь? Ты разве не знаешь, что я обучаю цветам радуги своих учеников? Он устремился в подвал, откуда вернулся со сверлильной установкой. Он вставил сверло и надел на него картонный диск с основными и промежуточными цветами, потом изо всех сил раскрутил ручку, придав ему вращение, так что тот из многоцветного стал сначала серым, а потом, следуя заданному ритму, белым. Вот наглядная демонстрация, провозгласил он. Затем, довольный собой, отложил дрель в сторону и заявил, что у себя в классе никогда не останавливается перед экспериментами и что у его жены была возможность поступить точно так же, да только теперь, очевидно, экспериментировать уже не с чем. Она попросила его замолчать. Ты-то не прочь поэкспериментировать, настаивал он, да вот беда, месье Барра здесь больше нет, ты все проморгала! Это вызвало у него смех. Он не только рассмеялся, но и закашлялся, пытаясь при этом закурить. Она поискала пепельницу, подставила ее под сигарету.

Он вернулся в сад. Мадам Доменико с облегчением перевела дух: он ничего не сказал, а ведь роман лежал рядом с моей тетрадью. Мы вернулись к чтению. Вдруг она ни с того ни с сего замолчала, погрузилась в размышления. Это был момент, когда главная героиня покупает ткань. Эта женщина без конца покупала себе одежду, сказала она, на деньги своего мужа. Ты знаешь, Линдберг, что мне нравилось больше всего, когда я была девушкой? Красивые платья. По воскресеньям мать выкладывала мне на кровать платье небесно-голубого цвета. У моих родителей была автозаправочная станция, я смотрела, как мимо кассы чередой проходят клиенты. Однажды на трехколесном грузовом мотороллере прибыл торговец вразвоз, который носил кожаный шлем и куртку. Он потребовал полный бак. Я как раз была в своем красивом платье. Этот человек сказал, что возвращается с ярмарки. В кузове его мотороллера были пуговицы, молнии, тесьма, нитки. Он вынул образцы тканей и, когда я подошла к кузову, похвалил, как я одета. Этим человеком был месье Доменико. Линдберг, послушай меня, иногда уже не знаешь, что делаешь, ты в своем воскресном платье рядом с кузовом, ты просто теряешь голову…

Сзади к ней подошел месье Доменико. Но вместо того, чтобы впасть в ярость из-за лежащей на столе открытой книги, он закрыл ей ладонями глаза и спросил: Угадай, кто это? Мадам Доменико ответила, чтобы он прекратил валять дурака, ей ли не знать кто, кроме него некому. На нем была белая рубашка с галстуком в полоску и легкий бежевый пуловер, доказательство того, что этим утром он, должно быть, встречался с кем-то в мэрии. Смеясь, он повторил: Кто это? втянув голову в плечи. Он спросил, не перепутала ли она его с кем-то, не подумала ли, что это, чего доброго, месье Барр. Она ответила, что он и в самом деле дурак, ведь она во всяком случае узнала его голос, но он не унимался: Кто это? Это начинало надоедать, но его забавляло выводить жену из себя. Вначале она гладила его запястья; я смотрел, как по слою волос пробегает указательный палец с красным, ухоженным ногтем. Она упрекнула, что он несправедлив к жильцу. Но его это забавляло. И если он над этим смеялся, то смеяться должна была и она. Голова месье Доменико облысела, остатки волос торчали за ушами спутанными космами, он отплевывался от налипших на губы крошек табака, от которых, как он ни старался их слизнуть, ему никак не удавалось избавиться. Я заметил, как выступают его челюсти, разглядывал острый нос, тонкую кожу с бордовыми прожилками вокруг глаз, крохотные вены на подбородке. Он сказал ей, что на этот раз все закончилось, тренер окончательно покинул город. Так оно и было. Нога тренера по плаванию никогда больше не ступала по нашим улицам, а месье Доменико заявил в тот день, что наконец-то добыл себе покой.

Но длился он не долго. Спустя несколько дней к нему явились посетители. Два типа, которые неторопливо разъезжали на небольшом фургончике с эльзасским номером. Месье Доменико, который следил за происходящим из окна кухни, решил было, увидев, как они притормозили у его ограды, а затем, стоило ему раздвинуть занавески, вновь ускорились, что у них без его ведома назначена встреча с его женой. Что касается моего отца, который как раз в это время смолил под липой свою лодку, то его прежде всего заинтриговала машина, о рекламе на кузове которой никто ничего не слышал. Моя матушка сказала, что отнюдь. Накануне она обсуждала это с москательщиком, к которому заходила за баллоном газа: Это марка продукта, сказала она, ксилофена, средства для борьбы с паразитами.

На следующий день пришельцы вернулись. Они вытащили план квартала и развернули его на капоте своего фургончика, проставляя перед каждым домом крестик. Потом безо всяких колебаний пересекли улицу и позвонили в дом номер один. Дверь им открыл месье Доменико. Оба мужчины, представившись инспекторами, предъявили свои удостоверения. Санитария древесины, объявил тот, что повыше. После краткого обсуждения с месье Доменико, он потребовал, чтобы их пустили на чердак для осмотра балок. Меньшой с деловитым видом торопливо спустился обратно. Он начал выгружать из фургона какие-то приспособления, производя как можно больше шума, чтобы растревожить соседей. Это шло вразрез с обычаями квартала, где ничто не нарушало тишину, исключая разве что приступы гнева месье Доменико, рокот грузовиков на национальной дороге да газонокосилку месье Барклая, другого нашего соседа, из дома номер три. Инспектор перенес к месье Доменико перетянутые резинками металлические футляры, они напомнили мне коробки со шприцами, с которыми доктор Бержер приходил лечить мою бабушку. Кроме того, он держал какой-то электрический аппарат с антенной и наушниками. В это время другой инспектор, в костюме, объяснял на террасе месье Доменико, что они с коллегой явились, чтобы взять пробы и отправить их в лабораторию министерства жилищного хозяйства. Прежде чем вернуться под кровлю, он сообщил, что в Эльзасе поражена половина территории и нет никаких оснований рассчитывать, что наша, расположенная южнее, часть департамента осталась незатронутой, учитывая, что порча распространяется с севера на юг. Из кармана его плаща высовывалась дорожная карта. Он спросил месье Доменико, не достать ли ее, чтобы пояснить положение дел, но учитель отрицательно покачал головой. Когда они вернулись с чердака, инспектор задержался на террасе. Он раскланялся с месье Доменико, подождал немного заключительного вопроса, но тот так и не последовал, и инспектор спустился по лестнице. Он забрался в фургон, где и оставался с задумчивым видом, положив на колени свою кожаную папку и дожидаясь, пока его коллега закончит раскладывать по почтовым ящикам проспекты, оповещающие соседей о распространении в нашем департаменте паразитов, так называемых жуков-дровосеков.

Мой отец, наведя по словарям в библиотеке справки, вечером сообщил нам, что нашел в одном журнале изображение этих насекомых. Он добавил, что они — паразиты, питающиеся древесиной несущих конструкций. По внешнему виду эти жуки не так уж страшны, похожи на уховерток, правда, крупнее и с длиннющими усиками. Их невозможно обнаружить, сказал отец. Эти крохотные твари, обосновавшись в деревянных конструкциях, выедают изнутри балки и останавливаются в нескольких миллиметрах от поверхности, после чего разворачиваются и прогрызают галерею в противоположном направлении. Питаются древесиной и только древесиной. Борьба с ними стоит очень дорого, финансовая поддержка не предусмотрена. Он обсудил это с соседом, месье Барклаем, заместителем директора сберегательной кассы, и тот ответил: Подавать документы на выплату из кассы соцстрахования совершенно бесполезно, Земельный кредит предполагает, что поддерживать несущие конструкции домов своих клиентов не входит в его обязанности.

Через месяц инспектора приехали снова. Они остановили свой фургончик у дома месье Доменико, позвонили в его дверь и объявили, что должны сообщить кое-что весьма и весьма неприятное. Наш сосед как раз читал газету. Новое посещение явно пришлось ему не по вкусу, но инспектор не дал ему открыть рта. Он извлек из кармана плаща образец насекомого в банке с опилками. Он сказал: Вот эта тварь. Потом представил месье Доменико результаты анализов. Те оказались положительными. Дровосеки просто наводнили дом. Он добавил: Вы зря не пользовались предохраняющими препаратами типа ксилофена, с тех пор как покрыли крышу. Обработка деревянных конструкций дома обойдется месье Доменико в кругленькую сумму, но они готовы пойти ему навстречу. Если бы месье Доменико помог им подать должным образом составленные документы в Земельный кредит, они устроили бы для него выгодную ссуду. Что касается ваших соседей, продолжал инспектор, что-то подсказывает мне, что им полезно извлечь из этого случая урок. Они с помощником собираются довести до их сведения, что готовы прийти на помощь. Впрочем, они предлагают обработать по весьма заманчивым ценам деревянные конструкции всех домов на этой улице.

В тот же вечер инспектор обрисовал собравшимся перед домом Доменико соседям, каким ему видится положение дел. Потом изложил свой план борьбы. На вашем месте, сказал он, я бы поручил моему сотруднику, лицензию которого я могу вам предъявить, обследовать ваши дома. На сей раз дело пойдет быстро, нам не нужно больше связываться с лабораторией, у нас есть свой прошедший лицензирование переносной аналитический центр — и он указал на стоявший у его ног черный футляр. Ни в коем случае не забывайте, что эта тварь сулит катастрофу — он предоставил взглядам соседей и моих родителей банку с насекомым. Его напарник добавил: Это взрослая особь, самка, они особо живучи. И еще он сказал: Что может быть прочнее дерева? И тем не менее эти паразиты грозят уничтожить основу ваших домов. На этой улице все дома возведены на дубовых каркасах, но ни один из вас не предотвратил этой опасности, тогда как год за годом об этом бедствии рассуждают по всей Европе, особенно в северных странах, где все дома возведены на деревянном остове. По присутствующим пробежал ропот. Полюбуйтесь на это насекомое, такое безобидное, когда смотришь на него в банке, подхватил инспектор. Ну да, оно разминается на завтрак елью и дубовыми сучками, но, если вы не примете мер, за несколько месяцев разрушит весь ваш квартал. Землетрясение — ничто по сравнению с этим крохотным бандитом.

На следующий день, собирая портфель, я обнаружил, что забыл у мадам Доменико пенал, и мой отец отправился за ним. Вернувшись, он позвал мою мать и бабушку со словами, что должен им кое-что показать. Он воспользовался случаем, чтобы позаимствовать у мадам Доменико экземпляр жука-дровосека, оставленный на чердаке.

Он отвинтил крышку банки, и мы уставились на паразита. Бабушка заметила, что он похож на медведку, правда, жук-дровосек был куда меньше и с длиннющими усиками. Она поинтересовалась, не относятся ли эти насекомые к одному и тому же семейству, и меня отправили в столовую, чтобы справиться в энциклопедии «Чудеса природы». Там мой взгляд остановился на книжном шкафу, у которого, как я заметил, чуть отошла в сторону поперечина. Я попытался было поставить ее на место, но изнутри посыпалась струйка трухи. Сверху шкаф украшала сосновая шишка, крепившаяся на шипе к витому столбику. Я вытащил шишку, и оттуда тоже пробилось немного трухи. Как раз в этот момент раздался звонок. Пойти открыть моя матушка не успела. Инспектор был уже тут как тут, у самой веранды, в сером костюме и с кожаным портфелем в руках.

Моего отца совсем недавно приняли на работу в «Зенит», литейное предприятие в промышленной зоне. На этой неделе он работал в вечернюю смену и, прежде чем отправиться на завод, прилег на несколько минут вздремнуть. Он распахнул дверь своей комнаты и спросил у матери: Кого там еще принесло? Ответил инспектор: Добрый день, месье Каросса, вы меня не узнаете? Мы только что из дома месье Доменико и подумали, что самое время заглянуть к вам. И он пожал отцу руку. Потом вынул удостоверение. Его напарник, в простой куртке и шоферском свитере, оставался позади. Под левой подмышкой он держал перетянутую резинкой папку, а в правой руке футляр из черного бакелита.

Вы подумали? спросил первый инспектор. Подумал о чем? не понял отец. О том, дорогой месье, что на каркас вашего дома напали паразиты. По правде говоря, нет, у моего отца не было повода задумываться над этим вопросом. Дом месье Доменико, возможно, заражен, но наш-то тут при чем? Единственный на сегодняшний день экземпляр насекомого обнаружен у семьи Доменико. Впрочем, он мог детально его рассмотреть, поскольку сейчас он здесь. Вот именно, вставил инспектор, нужно этим воспользоваться, чтобы получше разглядеть этого жука, чтобы знать, по крайней мере, что обсуждать!

Отец вернулся в свою комнату за банкой, а инспектор продвинувшись еще на шаг, улыбнулся моей матушке, которая улыбнулась ему в ответ. Он заметил, что любовь к дереву с течением времени может выйти боком. А потом заявил: Эти насекомые — просто чума и холера, обсудите эти болезни со своим врачом, мадам, и вы увидите… Я насмотрелся на них в Эльзасе… Отец вышел из своей комнаты и протянул ему банку. Инспектор надел очки. Он подтвердил: Да, так и есть, образчик той самой мерзкой породы. Потом поднял глаза и уставился поверх очков прямо на моего отца, словно говоря ему: Какая беспечность. Вы понимаете, какой опасности подвергаете своих близких? Только представьте, что он сбежит! Улица, может, заражена еще не достаточно? Он посмотрел еще раз, потом возвратил банку отцу. Он подождал несколько секунд, прежде чем сказать: Дровосек-арлекин. Не трудитесь делать зарисовку, месье Каросса… На сей раз вы убедились?.. Надо будет проверить каркас и у вас. Буду рад вам помочь.

Нет, отнюдь не убедился, ответил мой отец. Он посмотрел на часы. Ему пора на работу. Времени в обрез. Всего пять минут, бросил в ответ инспектор. Если нам удастся договориться, я сделаю вам предложение. Ну да, сказала моя матушка. Она нетерпеливо кивнула в сторону улицы, где стоял фургон. Инспектор посоветовал ей не терять спокойствия. Лучше всего, по его мнению, для начала выяснить, велика ли угроза нашему каркасу. Другие дома оказались затронуты, но, к счастью, не так сильно, как дом месье Доменико, которому, наверное, лучше обратиться в компетентные службы. Моя матушка вновь заволновалась. Если жуки-дровосеки проникли к нам в балки, придется закупить этот самый ксилофен, принимать меры, нанимать специалистов. На сей раз инспектор признал ее правоту. Затем обратился к отцу: Вам повезло, месье Каросса, мало кто реагирует так, как ваша жена. Потом, повернувшись к своему напарнику: Жан-Франсуа, будь любезен, не достанешь ли техническую документацию для этих господ? Мы будем…

Не так быстро! сказал мой отец. Нет никаких доказательств, что мой дом в плохом состоянии!.. Инспектор не хотел его разочаровывать, но на всей улице никто не уберегся… Отец заявил, что без веских доказательств никогда в это не поверит. Вам нужны доказательства? сказал инспектор, занимая место за кухонным столом, в таком случае, месье Каросса, никаких проблем, у меня их в избытке. Но сначала он должен уточнить две вещи: Первое, если ваша конструкция действительно затронута, учтите, что у нас есть возможность предоставить выгодные скидки на ксилофен. Вопрос в количестве. Второе: с какой стати жукам щадить ваш дом? Не стройте иллюзий! Вы воображаете, что эскадрилья дровосеков-арлекинов, облетая улицу, нападает на все дома, кроме вашего. Как понимаю, вожак подает сигнал: Вот этот не трогаем, дерево не лучшего качества!.. Затем, после паузы, глядя моему отцу прямо в глаза: Сударь! Я вас не знаю, но лес на ваш каркас пошел отборный, это мне очевидно, вы не убедите меня, будто покупали несортицу! Это невозможно, достаточно взглянуть на ваш дом. Но отец повторил: Доказательства, господин инспектор, доказательства! Любую истину надо доказывать!

Вот оно, доказательство! неожиданно сказал я, выкладывая на скатерть украшение в виде сосновой шишки. Инспектор поблагодарил меня, дружески похлопав по спине. Ай да бравый парнишка! воскликнул он. Потом: Жан-Франсуа, возьми-ка это на анализ. Мужчина в свитере дальнобойщика сказал: Овчинка выделки не стоит! Давайте лучше я разломаю эту вашу сосновую шишку и выгоню оттуда дюжину этой мелюзги. В таком случае, вздохнул мой отец, нечего и пытаться. Инспектор улыбнулся: Постойте! Я приношу не только плохие новости. У меня есть план. Мадам, пока мы здесь, у нас в машине есть образец ксилофена, я предлагаю попробовать в удобный для вас день. Если все пройдет хорошо, в ноябре вызовете специалистов из Мюлуза. В комбинезонах, с масками… Они опрыскают вам стропила, вот увидите. Сантиметр за сантиметром. И мебель тоже, в том числе и в библиотеке, да, малыш? Он поднялся, положил руку мне на голову со словами, что находится здесь не для того, чтобы создавать проблемы, а для того, чтобы их решать, и что, как только мои родители поразмыслят, он вернется для небольшой демонстрации, заключив в адрес отца, который тоже встал, чтобы идти на работу, что завтра будет новый день.

В ту ночь отец вернулся с «Зенита» рано. Он тут же лег в постель и разбудил матушку. Моя комната примыкала к комнате родителей. Я не спал. Я прильнул ухом к перегородке. Он сказал, что, если разрешить анализ каркаса, результаты, чего доброго, могут оказаться положительными. Матушка захотела еще разок взглянуть на жука. Я услышал скрип крышки. Она спросила отца, почему он забрал это насекомое у мадам Доменико. Не хватало еще, чтобы это дошло до ушей ее мужа, и без того забот полон рот, да и вообще, что тебя понесло на этот чердак. Дрянь, что нападает на наши дома, позевывая, вздохнул мой отец. Наконец они погасили лампу у изголовья.

Было жарко. Мне никак не удавалось заснуть. Со своей кровати я заметил полосу света, которая падала из комнаты бабушки. Она тоже не спала. Я выскользнул из-под простыни. Постучал в дверь, и она разрешила войти. Бабушка, сидя посреди комнаты, расчесывала свои седые волосы, которые днем носила заплетенными в завязанные в шиньон косы. Я обратил внимание, что волосы у нее длиннее, чем у мадам Доменико. Они доходили почти до самой земли. Она держала тюбик с брильянтином, который выдавливала себе на ладони, а затем втирала мазь в волосы, те приобретали от этого серебристый оттенок. Я спросил у нее, верит ли она в жуков-дровосеков.

Она не ответила на мой вопрос. Вместо этого сказала, что я пришел кстати, потому что она как раз про меня думала. Спросив, не ходил ли я делать уроки к мадам Доменико, на что я ответил: Да, как обычно, она похвалила меня за рвение. Потом она сказала, что я очень смышленый мальчуган, и это ее ничуть не удивляет, поскольку я похож на своего отца, и исподволь перешла к моей матери: я должен ее слушаться, особенно сейчас. Тебе не обязательно каждый день ходить к мадам Доменико. Твоя мать знает не меньше, но ты у нее никогда ничего не спрашиваешь. Ну да, я знаю, мадам Доменико элегантна, она самая красивая женщина во всем квартале, кое-кто даже считает, что о ее красоте прослышаны и за национальной дорогой. А коли элегантна, значит, и привлекательна, так что я тебя понимаю…

Я ответил, что знаю об этом. Нет, Линдберг, не знаешь. С ней ты открываешь что-то, чего не находишь здесь. Знай, тем не менее, что и ее красота рано или поздно поблекнет. Все женщины стареют, не замечая этого. Но в один прекрасный день они смотрят на себя поутру в зеркале ванной и понимают, что уже слишком поздно… Поэтому я хотела бы, повторяю тебе, чтобы ты был добрее к своей матери, внимательней к ее замечаниям. Ну и помогай ей, когда она просит о помощи. Заметь, я всего лишь старая женщина, меня в очередной раз упрекнут за то, что я сую нос в чужие дела. Но ты-то должен думать о ней, пожалуйста, Линдберг, послушай меня, будь любезен остаться на ее стороне.

Спустя несколько дней доктор Бержер зашел осмотреть бабушку, и отец попросил у него стетоскоп, чтобы обследовать несущие конструкции. От подножия лестницы, которая вела на чердак, врач подсказывал ему, как правильнее прикладывать мембрану стетоскопа к дереву. Спустился отец так и сияя. У нас ничего не происходит, мы спасены. И посему на следующий день он сказал двоим инспекторам, что посовещался с врачом и не станет подписывать никаких бумаг. Но инспектор вытащил из кармана записную книжку и протянул ее к глазам моего отца: Не могу допустить, чтобы вы говорили подобные слова, месье Каросса. Взгляните на эту фотографию. Есть несколько разновидностей жуков-дровосеков. Вашему доктору Бержеру следовало бы проверить, не заражен ли каркас его собственного дома дровосеком-героем. Эта разновидность размножается с фантастической скоростью!

Далее, он посоветовал моему отцу не доверять соседу из сберегательной кассы: Этот самый месье Барклай полагает, что находится в курсе дел Земельного кредита, но он совершенно несведущ в процедуре депонирования. Шутки в сторону, месье Каросса, мы тут все приличные люди, так что я позволю себе одно замечание: отделением банка не заведуют, прохлаждаясь целые дни на лужайке. Отец спросил, не имеет ли он в виду облачение нашего соседа, всегда в шортах и с обнаженным торсом, что для банковского служащего не слишком-то элегантно. Вот именно, ответил инспектор. Лучше его не слушать.

Но когда инспектора удалились, месье Барклай выключил мотор своей газонокосилки и позвал мою мать, размахивая какой-то брошюрой. Матушка отложила поливочный шланг. Посмотрите, это неправда, мадам Каросса, прочтите вот здесь. Моя мать прочла. Потом пожала плечами. Она предпочла бы обсудить прочитанное с отцом. Но месье Барклай настаивал. Все должны знать, что контракт по займу Земельного кредита не содержит статьи, касающейся древесных паразитов. И следовательно, не стоит доверять инспекторам. Очень жаль, что кое-кто на улице готов подписать, но он будет сопротивляться. Покажите это вашему мужу.

Отец вышел через несколько мгновений и попросил меня остаться во дворе, пока не явится пильщик, месье Трибонне. Он прошел вперед, чтобы точно указать место штабеля, возле которого тому нужно остановить свой грузовичок. Потом подал знак месье Барклаю, чтобы тот заглушил свою газонокосилку. Он сказал ему, что прочел его бумаги и они его заинтересовали. Он напомнил, что сейчас как никогда нужно держаться плечом к плечу. И добавил, что накануне месье Доменико угрожал передать его правосудию, если он будет продолжать распространять слухи, будто бы это он, Доменико, заразил всю улицу. В разговорах с соседями мой отец и в самом деле обвинил месье Доменико в беспечности.

И тогда мне пришло в голову, что если я хочу избежать новых неприятностей для родителей, то должен до прибытия лесопильщика сам отнести насекомое на место. Я вышел с банкой, чтобы положить ее туда, откуда ее взял мой отец, на чердак к месье Доменико, пока тот не видит.

Месье Доменико обрабатывал свой малинник. На нем была маска с окошечком из плексигласа, а за спиной — оцинкованный баллон с шлангом, из распылителя на конце которого вырывалось голубоватое облачко; одной рукой он держал распылитель, а другой качал, нажимая на рычаг. Поверх своих городских туфель он надел резиновые галоши. Я подождал чуть-чуть, пока он вместе с женой не углубился в сад, и проскользнул к ним в дом. Открывая дверь, от которой на чердак вела узкая лестница, я заметил на кухонном столе медный таз и пакеты сахарного песка. Мадам Доменико оторвалась от своего варенья.

Добравшись до чердака, я обнаружил канистру с ксилофеном. Поставив банку на ее крышку, я на минуту замер, пытаясь расслышать насекомых, но ничего не услышал. Я начал было спускаться вниз, но тут кто-то заговорил на кухне. Это был месье Доменико. Он вернулся из сада, скорее всего вместе с женой. Он разговаривал по телефону, стоявшему у самого входа. Насколько я мог понять, он объяснялся со своим знакомым в префектуре. Он все время повторял: Хорошо… и добавлял: Я понял… В какой-то момент пожаловался. Его пытаются одурачить. Поэтому-то я и звоню. Чтобы узнать. Это какое-то мошенничество… Они обнаружили у меня в балках паразитов, но я никогда… Он прервал разговор, обращаясь к мадам Доменико: Виновата она, а не он. В один прекрасный день еще последует расплата. Наконец, он попросил о встрече и подтвердил: В среду утром буду у тебя в кабинете ровно в девять. Хлопнула дверь. Слуховое окно выходило на северную сторону улицы. Я увидел уезжающую на велосипеде мадам Доменико с прицепленным к ручному тормозу бидоном.

Я на цыпочках спустился по лестнице, чтобы быть наготове, когда он спустится в погреб. Но он остался на кухне. Я мог наблюдать за ним через щель над дверной ручкой. Он открыл литровую бутыль вина… Наверное, он размышлял о жене, которая, как обычно, поехала за молоком. До первых ферм за пределами города ей приходилось покрывать несколько километров. Все из-за того, что месье Доменико повздорил с продавцом сыра, который жил в доме напротив. С того дня он запрещал своей жене ходить к нему. Путь от дома до фермы занимал более получаса в один конец. Поэтому я надеялся, что месье Доменико не преминет уйти с кухни. Но он продолжал пить. Тут я понял, что он не уйдет, пока не допьет всю бутыль, и попытался прикинуть, за какое примерно время нормального сложения мужчина выпивает литр вина.

Я вернулся на чердак. Инструменты инспекторов были все еще здесь, рядом с канистрой ксилофена. Я представил себе колонии насекомых, которые, как объяснил мне отец, выгрызают галереи внутри балок. Я прижался ухом к дереву и услышал какой-то шум. Нет, не хруст или потрескивание, как и говорил инспектор, а своего рода вибрацию, возможно, от проходящих по национальной дороге фур, словно балка была живой. Я подумал, что это доказательство, что в ней кто-то живет.

Я услышал шум на лестнице в погреб. Падение. Месье Доменико оступился на ступеньках. Он разговаривал сам с собой, повторял, что именно сказал моему отцу после посещения инспекторов, что он не для того корячился всю свою жизнь, чтобы присутствовать при том, как армия жуков-дровосеков уничтожит каркас его дома. Хлопнула дверь. Потом зазвонил телефон. Должно быть, он налетел на какую-то мебель, потому что, перед тем как снять трубку, охнул. Я ждал твоего звонка, сказал он… Соседи готовы обработать свои дома, и он не видит никакого выхода. Он повторил, что не понимает, почему обвиняют именно его. Он закашлялся и сказал: Подожди секунду. С чердака я расслышал металлический скрежет колесика зажигалки о кремень. Он продолжал: Он никак не может взять в толк, почему отдуваться должен он один, для начала нужно доказать, что он первым подцепил эту заразу. На днях он зайдет в префектуру. Он добавил: Жан-Пьер уже в курсе. Он припоминает. Однажды ему уже наносили подобный удар. Он не слишком-то следил за границами, когда огораживал свой участок, и соседи предприняли определенные шаги, чтобы заставить его сломать ограду.

Собеседник на другом конце, по-видимому, попытался смягчить его слова, поскольку месье Доменико сказал: А, так ты думаешь, что я на это не способен? И ты тоже на их стороне. Ну что ж, ты еще обо мне услышишь! Наконец он, не прощаясь, матерясь и чертыхаясь, повесил трубку. Послышался звон стакана.

Я решил снять рубашку и помахать ею из слухового окна, чтобы привлечь внимание матушки. Я заметил, как она разговаривает с месье Барклаем рядом со штабелем дров. Возможно, она спрашивала, куда я делся. Часов у меня не было, и я не мог сказать, сколько времени нахожусь на чердаке, пропитанном одуряющим запахом химикалиев. Я посмотрел на канистру с ксилофеном. Что бы там ни говорил месье Доменико, он обязан будет через это пройти. К нему, как и ко всем остальным, придут те, в белых комбинезонах, прямо из Эльзаса, и обработают его чердак. Я услышал грохот. Стопка тарелок.

Порой, летними вечерами, когда мы с матушкой наслаждались под липой прохладой, нам случалось подпрыгивать от неожиданности от грохота бьющейся об пол посуды мадам Доменико, но та никогда не жаловалась, и моя мать приговаривала: Раз молчит, значит, есть почему. Под этим подразумевалось, что у мадам Доменико хватало проблем с мужем, но это не помешало ей получить должность секретаря дирекции в сельском госпитале Святого Креста. Она получила это место благодаря своему супругу, которому только и надо-то было, что позвонить по телефону.

Когда ее муж принимался бить посуду, мадам Доменико быстрехонько ретировалась, делая вид, что выходит прогуляться. Она останавливалась тогда перед нашим домом и болтала с матушкой. Чаще всего рассказывала о своей дочери. Она говорила, как ей жалко, что та вышла замуж и бросила учебу. Потом справлялась по стоящему у нас на садовом столике будильнику, сколько времени, набрасывала на плечи шаль и спешила домой. Месье Доменико ждал ее. Его присутствие угадывалось по пылающему кончику сигареты, и легко было представить, как он в полумраке всматривается в светящийся циферблат своих часов. Иной раз он располагался перед малинником в складном садовом кресле, пока она убирала в доме, даже если было уже поздно. Такой он ввел график. Ввел с тех пор, как она стала работать в госпитале. Между тем, говорила моя мать, деньги им особо не нужны. Нет, она работала секретарем дирекции не ради денег.

Итак, я был готов помахать рубашкой. Матушка все еще обсуждала что-то с месье Барклаем. Она бы тут же все поняла, если бы заметила меня в слуховом окне. Но тут раздалось знакомое позвякивание велосипеда мадам Доменико, которая подъехала по национальной дороге с прицепленным к рукоятке бидоном молока, и я вновь натянул на себя рубашку. Повернулась на петлях решетка. Я услышал скрежет тормозов, скрип резины о перекошенный обод, пока она спускалась в гараж. Ей понадобилось какое-то время, чтобы пройти из подвала на кухню. В конце концов я расслышал ее шаги. Я представил себе, как она выбирается в своих красных туфлях из погреба. Я расслышал слово «повязка». Она копалась в стенном шкафу. Потом до меня донеслись звуки сметаемого с плиток кухонного пола фаянса. На мгновение он застонал. Она сказала: Ничего страшного, чуть порезался. Нет-нет, мы не будем его ампутировать, все пройдет. И когда она стала напевать, он замолчал.

На полках вдоль лестницы поблескивали запасенные мадам Доменико средства для красоты. Я спустился по ступенькам, готовый, чуть что, бежать. Но время все шло и шло. Я открыл флакончик с лаком для ногтей. Меня вдруг настигло воспоминание: однажды, когда я вернулся из центра с пачкой стирального порошка, мадам Доменико предложила мне панаше[34] и через дверь в кухню попросила принести из погреба бутылку пива и бутылку лимонада. Я сама не могу пошевелиться, сказала она. Вернувшись, я обнаружил, что она, сидя перед раковиной, красит себе ногти. Отвинтив пробку флакончика, она красила крохотной малиново-розовой кисточкой большой палец, отделив его от остальных пальцев ноги ватным тампоном. Я не мог оторвать глаз. Я даже ждал, что она протрет ногу кофе, как с приходом весны делала каждый день. Это улучшает цвет, говорила она. Соседи подумают, что я загорела. Они скажут: Вы только взгляните на мадам Доменико, какая она загорелая, вот что значит вернулась из отпуска.

Дверь на чердак открылась. Я увидел, как в нее просунулась рука мадам Доменико. Я вжался в стену, пытаясь придумать, что отвечу, если она вдруг объявится на чердаке. Она сняла с крюка совок и метелку. Закрывая за собой дверь, подтолкнула ручку бедром, но язычок не заскочил в паз, и дверь осталась приоткрытой. От выхода эту дверь отделял какой-то метр. Отличная возможность сбежать. Но я заметил ее мужа, который курил на террасе сигарету. Она собрала последние обломки фаянса и выбросила их в мусорное ведро, потом подала мужу стакан вина. Он вернулся на кухню. Я был готов выскочить в коридор, а оттуда — на террасу. Оказавшись во дворе, если бы они меня заметили, я всегда мог бы сказать, что меня прислала за сахаром или маслом бабушка.

Он спросил, почему ее не было столько времени. Он потерял терпение. Именно поэтому и разбил стопку тарелок. Он сожалеет об этом. Это был люневильский сервиз, но поступил он так не случайно. Если бы она вернулась вовремя, он не стал бы бить посуду… Его голос смягчился. Он назвал ее каким-то ласковым именем. Я не смог разобрать: Моя маленькая… Он вспомнил о тех временах, когда торговал галантереей. Если бы в один прекрасный день он не продал моток переливчатого хлопка инспектору академии, то, возможно, до сих пор бы мыкался, приторговывая, на своем трехколесном мотороллере. Но его жена, по крайней мере, возвращалась бы вечером вовремя. Ей не пришлось бы проезжать столько километров, ведь, если бы он так и остался разъездным торговцем, они бы здесь не жили. Жизнь была бы не такой тусклой. Не было бы ни политики, ни жуков-дровосеков, ничего. Разве стоило, Анжела, корячиться в саду ради дочери, которая так редко нас навещает? И ему не пришлось бы присутствовать на свадьбе Жанны. Это она, ее мать, да-да, ты! ее поощряла, ее так воспитала. Голос поднялся на тон выше. Она ответила, что все равно его не слушает. Все было как обычно, ему требовалось сорвать на ком-то раздражение, и он выбрал ее. Но на сей раз она не хотела идти у него на поводу. Он сказал: Ты же отлично видишь, что он бездарность, этот ее каменщик, ты же видишь, что она больше сюда ни ногой! Интересно, уж не он ли натравил на нас инспекторов. Так и вижу, как он, сидя в кафе, говорит им: Вам нужно начать с предместий, там будет кому продать ксилофен, взять хотя бы родителей моей жены, у них денег куры не клюют…

Он завел вновь: Кстати, Анжела, ты так и не ответила, почему тебя столько времени не было! Она возразила, что отсутствовала не больше обычного. Но он настаивал: В конце концов, никто не тратит часы на поиски молока! К тому же я нахожу, что ты одеваешься довольно странно. Это черное платье никуда не годится. Во-первых, оно слишком короткое. Нельзя отпускать свою жену на велосипеде, когда платье не доходит ей до колен. А я отпускаю! Но у нас-то у всех права! И он спросил у нее, не заезжала ли она по дороге в госпиталь. Но госпиталь же в другой стороне, ответила она. Ферма находится на юге, Робер, а госпиталь на севере. Надо бы купить тебе компас. Она спросила, все ли у него дома. В чем она очень и очень сомневается. Она действительно частенько мне говорила: Муж? Мой милый Линдберг, он просто тронутый. Директор госпиталя назвал его неврастеником. Рано или поздно он повесится. Но потом она добавила: Не бойся, ему не хватит на это смелости.

Затем она захотела знать, долго ли он будет донимать ее вопросами. Он ответил: Ты права, Анжела, я не знаю, зачем тебе надо было ехать в госпиталь. Долгое молчание. Он выпил стакан вина. Он обошел кухонный стол, руки в карманах. Может быть, сказал он, я зашел слишком далеко… Закурил новую сигарету… Но мне слишком трудно тебе поверить… Потом: Можно я задам тебе еще один вопрос? Она спросила, какой вопрос он хочет ей задать. Он продолжал: Вот так, едешь на велосипеде, и вдруг вспышка, ты, наверное, подумала: Я забыла кое-что в одной истории болезни, мне надо вернуться в офис. Я ведь напал на след, да? Послушай, Робер, это бесполезно, я ничего не забыла в своих бумагах. Он повторил за нею: В твоих бумагах! Бедняжка Анжела! Мне плевать на твои бумаги! Можете делать в госпитале все, что вам заблагорассудится, меня это не касается.

Толкнув плечом раму, он захлопнул застекленную дверь. Повернулся спиной к стеклу, сказал: Я еще раз позвонил в префектуру. Справился насчет двух инспекторов. Их никто не знает. Эти типы перебираются из города в город, больше о них ничего не известно… Но затем я позвонил еще кое-кому… Она спросила кому. Он задвинул на стеклянной двери занавеску: Не догадываешься?.. Потом, спокойно: Директору госпиталя, твоему любезному Даруму. Она ответила, что ему не верит. Он снова засунул руки в карманы: Не веришь? Мне пришлось назваться сотрудником отделения социальной помощи. Забавно, верно? Знаешь, что мне сообщила его жена? Мадам Доменико сказала, что нет. Ты уверена, что этого не знаешь, Анжела? Она вновь овладела собой: Мадам Дарум сообщила тебе, что ее муж еще не вернулся, ну и что? Он подошел к ней: Ну да, не знаю, так ли тебе важно, что твой директор задерживается… Возможно, он остался у себя в кабинете. Возможно, в каком-то другом… Мадам Доменико стояла на своем. Она бросила: Давай прямо к делу, Робер!

Он положил руку на грудь, разыгрывая удивление. Прямо к делу? Хочешь позабавиться? Чтобы я переходил к делу, а ты отправлялась на прогулку?.. Иногда я задумываюсь, действительно ли ты ходишь гулять… Тебе никогда не приходило в голову, что, пока тебя нет дома, я могу пораниться? Как сегодня черепками фаянса?.. Он нагнулся, подобрал забытый под буфетом осколок тарелки. Я отступил назад, мне невольно захотелось забраться повыше, я слышал его с самого верха лестницы: Осколком вроде этого? В доме не убрано! В этом сарае не найти чистой тарелки! Уже две недели никто не прикасался к половой тряпке! Полюбуйся на стекла! Он кричал. Посмотри на стекла, черт побери! Поди сюда! Покатился стул… Тишина…

Первым вновь заговорил он: Ну что, так лучше, а? Она не ответила, и я сначала не понял, почему она не отвечает. Он подхватил: Ты поймешь, сколько зла мне причинила, когда положишь меня в гроб! В тот день ты наконец поймешь, кто я такой, но будет слишком поздно! Она бросила в ответ: Ну да, в тот день, когда ты умрешь! Ты прав!

Позже я услышал голос месье Доменико: Эй, Анжела, ополоснись. Это было сказано без всякой горечи. Он включил телевизор. Я различил доносящийся из столовой голос журналиста, рассуждавшего о «Тур де Франс». В ванной текла вода. Он спросил из гостиной, не хочет ли она аперитив, но по-прежнему текла вода, и она его не услышала. Он повысил голос. Хочет она рюмочку анисовки, да или нет? Что за неряха, сказал он, только посмотрите, сколько для нее везде работы. К счастью, стирает не он. Все эти красные пятна на кухонных полотенцах и салфетках, их трудно отстирать. Он вспомнил, что, продавая в свое время на ярмарках наборы банных полотенец, никогда не забывал давать советы, как отстирывать пятна, среди которых особенно трудно отходят пятна от вина и крови, да, моя красавица, от крови. Ну так как, ты хочешь свою анисовку холодной? Она вообще ничего не хотела. Или, может быть, горячего вина, спохватилась она, высморкавшись. Потом я услышал, как она чистит зубы.

Перед моими глазами плясал образ месье Доменико за рулем своей машины. Это было в тот день, когда мы сделали бог знает сколько километров, чтобы посмотреть, как мимо проезжают гонщики на «Тур де Франс». Мы остановились на берегу какого-то озера. Он воспользовался этим, чтобы порыбачить, а мы с мадам Доменико насобирали папоротника. Она ошиблась, читая на развилке указатель, и направила его не в том направлении. Выйдя из машины, он объявил, что собирается с ней рассчитаться. Но, по ее словам, это было не всерьез. Именно так она отзывалась на его угрозы. Он добавил, что рано или поздно, со всеми этими историями, он перестанет бросать слова на ветер и кое-что себе позволит. Ты не понимаешь, Линдберг, сказала мне она, он говорит куда больше, чем делает. Их как раз покинула дочь. Он сказал: Скатертью дорога, из-за нее одни огорчения. Но жена упрекала его, что он уклоняется от проблем. Он никогда не задумывался. Ты обязательно хочешь поступить по-своему, нередко говорила она. На что он пожимал плечами. Он отвечал ей: Проблема в тебе.

Я снова услышал голос телевизионного комментатора, который рассказывал о «Тур де Франс». Месье Доменико сказал своей жене: Вряд ли ты сегодня днем устала так же, как гонщики. Он выключил телевизор. Я услышал, как он стукнул кулаком по столу, звякнул по дереву поднос из нержавейки. Покатились фрукты. Я снова спустился по лестнице.

Робер, предупредила она, не начинай все сначала. Но он вновь обвинил ее: Ты не ездила за молоком! Я видел, как мадам Доменико прошла из столовой на кухню, но не успел заметить ее лицо. Он пошел за ней следом. Она переоделась. Это было другое платье, на сей раз желтое, которое она носила на прошлой неделе; он тогда заявил: Я не люблю это платье, против света в нем все видно. На что она ответила, что впредь постарается не проходить в его обществе по солнцу или перед окнами.

Она открыла дверь в погреб. Взяла за ручку стоявший на первой ступеньке бидон. Приподняла придерживаемую цепочкой крышку: Посмотри, мой милый Робер, где же я разыскала это молоко, если не побывала на ферме? Она поставила бидон с молоком на стол: Посмотри, ну посмотри же, вдруг это не молоко. Нет нужды, Анжела, ответил он. В таком случае не спеши, бросила она ему. Я ставлю его на террасу на тот случай, если ты изменишь свое мнение… Ничего, ничего не могу поделать! Всегда оказывается, что я под подозрением! К счастью, у меня есть работа. Но он не отставал: Как раз в ней, в твоей работе, и загвоздка. Ну да, а как ты себя чувствуешь в кабинете директора?

Иногда зимними вечерами моя матушка замечала, что в административном корпусе освещенным оставался только кабинет месье Дарума. Здание госпиталя было видно сквозь оголившиеся ветви нашего сада. Она заметила, что окно кабинета мадам Доменико не горело, тогда как сама она еще не вернулась, и, наверное, это дошло до ушей месье Доменико.

Ты уверена, вновь спросил он, что не сделала крюк через госпиталь?.. и не встречалась с Дарумом? Ты на все сто уверена, что ни на мгновение не оставалась с ним? Он снова закрыл дверь на террасу, позабыв о бидоне с молоком. Он даже повернул в замке ключ. И внезапно ударил кулаком по ладони. Очень возбужденный, он сказал: Если бы только в хлеву у отца Ризахера был телефон. Я бы спросил у него, приезжала ли моя жена, не присылала ли она кого-то вместо себя! Мне показалось, что я услышал свое имя. Она возразила: Доказательство, Робер, что я ездила на ферму к Ризахеру, в том, что ты видел, как я уезжаю на велосипеде, так к чему все эти вопросы? Никаких сомнений, возразил он, ты действительно уехала на велосипеде, но я не знаю куда. Она не оставила своих попыток: Мне никто не встретился по дороге. Но он-то услышал другое: мне некто встретился по дороге. Она это поняла. Она снова назвала его по имени. Она сказала: Если ты хочешь рассеять все подозрения, Робер, расспроси моих сослуживцев в госпитале. Все тебе скажут, что я не возвращалась на работу… Но я прекрасно знаю, что ты не осмелишься задать им вопросы о времяпрепровождении твоей жены. Такие вещи легко говорить, бросил он. Верно, у меня нет никаких доказательств.

Он никогда не пойдет в госпиталь. Хватило одного раза: В большом кабинете корпели над своими бумагами четыре женщины. Еще одна стучала на машинке. Дверь Дарума с табличкой: Директор. Дверь его жены: Секретариат дирекции. С этой стороны и пытаться нечего. Он так и сказал вечером по возвращении, во время уроков — я делал с мадам Доменико упражнения по математике. Он даже это признал: Когда видишь всех этих женщин, которые на твоей стороне, Анжела, ясно…

Он продолжал, оставаясь по-прежнему на кухне: Как бы там ни было, я решил начать сначала. Он бросил на нее косой взгляд. Она тут же спросила: Что ты хочешь начать сначала, Робер? Мою жизнь!.. Но в других условиях. Я себе постыл. Я не заслужил всего этого комфорта, этой прекрасной кухни… Она не дала ему продолжить: Робер, ты несешь ахинею. Ты заслужил все, чем обладаешь. Во-первых, ты перевел уже все деньги за дом. Вспомни, ты первым на нашей улице купил холодильник, пусть он даже недавно и испортился, первым купил телевизор. Ты что, не помнишь месье Барклая? День доставки? Когда они поставили антенну? Я так его и вижу. Он сказал, помню слово в слово: Завидую вам, месье Доменико, я сам директор отделения банка, но мне никогда не получить кредит под такой выгодный процент. Ты что, ей-богу, с ума сошел? Ты даже не отдаешь себе отчета, что преуспел там, где все остальные потерпели неудачу. Погляди, как они живут на этой улице, черт возьми, ты только погляди! Ты что, не видишь разницы между ними и нами? Ах, Робер, ты меня огорчаешь, мне не нравится видеть тебя таким.

Он ответил: Зря стараешься, я всего этого не заслуживаю. Впрочем, ты тоже, не заслуживаешь этого и ты. Только и годишься, что шляться по улицам. Он едва ли услышал, когда она возразила, что нигде не шляется. Он заорал: Болтаешься в госпитале в кабинете Дарума! Она не уступила: Во-первых, кабинет месье Дарума находится рядом с моим, и было бы трудно вести себя по-другому. Далее, никогда не повторяй, в том числе и перед соседями, что я шляюсь по улицам. Это ты посылаешь меня на ферму к Ризахеру. Если бы тебе достало смелости принести извинения месье Ревмуа, я ходила бы за молоком в двух шагах отсюда!

Он покопался в стенном шкафу и вынул бутылку. После чего все успокоилось. Я был готов побиться об заклад, что он не выпьет литр вина не сходя с места и наконец-то выйдет в сад. В то же время я не забывал, что он повернул ключ, и собирался выбраться через застекленную дверь кухни. Он подошел к ней и дотронулся до ее лица: Дорогая, мне жаль, что все так повернулось, посмотри, вот тут что-то еще осталось, здесь в уголке глаза. Похоже, он опухнет. Если тебя спросят на работе, скажи, что ударилась.

Он отошел в глубь коридора. Вздохнул: У меня болит голова. Потом медленно процедил: Уверен, ты мне солгала! Никто не тратит два часа времени на поиски какого-то паршивого литра молока. Но она стояла на своем: Значит, воз и ныне там. Ты, стало быть, так никогда мне и не поверишь? Позвони механику. Он наливал бензин. Он по крайней мере видел, как я проезжаю.

Месье Доменико направился к телефону. Перелистнул телефонный ежегодник: Прекрасная идея! Раз ты так уверена в себе, я позвоню хозяину гаража. Уже нашел номер. Он снял трубку: Алло, месье Боле-Реда? Это Доменико. Я ищу свою жену. Она забыла взять с собой список покупок, вы не видели, не проезжала ли она?.. Нет… А ваш механик? А вас бы не затруднило его спросить?.. Вы окажете мне услугу. Двадцать секунд ожидания. Затем: Хорошо, месье Боле-Реда, я приму к сведению. Он повесил трубку. Потом принялся расхаживать вокруг стола.

Прошу тебя. Робер, успокойся, сказала ему мадам Доменико. Он ответил, что совершенно спокоен, ну да, я никогда еще не был так спокоен. Он остановился. Потом спросил: А почему, собственно, ты сказала: Робер, прощу тебя, успокойся? Тебе есть в чем себя упрекнуть? Она ответила: Мне не в чем себя упрекнуть. Но он продолжал: Почему ты выбрала меня? Ты ведь могла выйти за другого, завести дочку с другим? Теперь мне приходится тебя прощать. Нет, Робер, пожалуйста, тебе нечего прощать. Он распахнул стеклянную дверь: Я вынужден, сказал он. Боле-Реда не видел, как ты проезжала мимо станции. Но его механик видел.

Она испустила вздох облегчения. На сей раз он был обязан ей поверить. Это и в самом деле доказывало, что она никуда, кроме фермы Ризахера, не ездила.

Позже он захотел посмотреть телевизионную программу и попросил, чтобы жена передала ему очки. Он добавил, что пообедать хочет в гостиной. Например, суп-пюре. Если у нее еще остался вчерашний. В этом случае он поел бы его с капелькой сливок, ломтиком сала и хлебом. Она открыла хлебницу и объявила, что хлеба почти не осталось. Она не ожидала, что он попросит хлеба с салом. Обычно по вечерам он довольствовался чашкой бульона. Но он заявил, что у него исправилось настроение. Возможно, из-за этой истории с телефоном. Сегодня вечером, Анжела, сказал он, все по-другому, что-то такое в воздухе… Новое. На сей раз у меня ощущение, что все в порядке. Я хочу верить, что ты говоришь правду.

Она хлопотала около раковины, а он исчез в гостиной, откуда, повысив голос, продолжал разговаривать с ней. Нарезав остатки хлеба, она спросила, не хочет ли он его поджаренным. Он ответил, что ему все равно. Она воспользовалась электрическим тостером. Она даже напевала. Она сказала, меняя один ломоть на другой: Я буду прислуживать тебе как султану. Ты мой обожаемый султан.

Наверное, он усадил ее себе на колени, шлепнул по бедру, и она привалилась к нему. Такое с ними иногда случалось. Он тогда разговаривал с ней как с ребенком. Потом она говорила: Месье Доменико, Линдберг, никогда не надо перечить. И подчас я спрашивал, почему это ему не надо перечить. Но она, как правило, не отвечала. Обычно я по собственной инициативе складывал свои классные принадлежности и исчезал, чтобы оставить их наедине.

Эти проявления нежности порождали долгие дни без стычек. В моменты вроде этого она чаще всего и отправлялась за нашей любимой книгой. Тогда она перечитывала сцену, в которой героиня покупает ткани у передвижного торговца. Иногда она вынимала из обувной коробки выкройки из «Современной женщины». Она показывала фотографии своих любимых моделей и спрашивала, приятно ли было бы мне смотреть на нее в такой одежде. Или же, напротив, мне она больше нравится в том платье, на поиски которого она уходила к себе в комнату. Или более элегантной она мне кажется вот в этом костюме: плиссированная юбка и блузка, вынутая из шкафа в гостиной. Или в таком: матросские брюки с лифом из розовой тафты. Она спрашивала, есть ли, на мой взгляд, взгляд уже большого мальчика, у нее шансы понравиться мужчинам. Я отвечал ей, что, если речь идет о месье Барре, то не надо розового. Чтобы соблазнить булочника, подойдет скорее юбка. Это ее забавляло. Она говорила: Это, Линдберг, уже слишком, ты думаешь, тебе все позволено. Но она снова вынимала очередные выкройки и показывала блузки, ее швейные, как она говорила, подвиги… Как правило, после нескольких дней счастья, примерок и чтения месье Доменико вновь начинал за нами шпионить. Когда я спешил встать и собрать свои школьные принадлежности, она говорила: Не вставай, Линдберг, по-моему, будет лучше, если ты останешься.

Сцена в гостиной продолжалась… Он прицепился к этой истории про обожаемого султана. Он спросил, почему это он оказался ее обожаемым султаном именно в этот вечер и ни в какой другой? Она ответила: В чем-в чем, а в последовательности тебе не откажешь. Да потому, что мне все еще хочется поджарить тебе ломтики хлеба! И рассмеялась. На сей раз смеялась она. Она сказала: Если бы меня увидели сослуживцы, они бы решили, что я сошла с ума. Потом предложила ему расположиться прямо перед телевизором: Можно будет обедать и смотреть новости, если хочешь, Робер. Он ответил: Мне нравится, что ты называешь меня Робером таким тоном.

Стеклянная кухонная дверь была не так уж и далеко. Но у меня были все основания его бояться, и я дожидался, пока не увижу, как он выйдет в коридор. Он провозгласил: Надо будет в ближайшие дни купить мебель в гостиную, пару кожаных кресел и диван. Она вернулась на кухню, по-прежнему в новом желтом платье, правда, немного помятом, собираясь расставить все блюда на подносе. Она сказала: Можно добавить тебе в суп сливок… Он не преминул добавить: Или немного молока. И стоп. Она остановилась.

Она вздохнула: Робер, не будем возвращаться к этой истории с молоком. Не понимаю тебя. Пять минут тому назад ты сказал, что на этот раз никто тебя не обманывал. Он ответил, что предпочел не настаивать, поскольку был голоден. Итак, он собирался включить телевизор. Он заговорил об этих блядских очках, которых никогда не оказывается под рукой. Она вернулась в гостиную, чтобы помочь их найти. Посмотри, дурило, они лежат на газете, прямо на программе телевидения, ей-богу, Робер, ты стареешь! Он расхохотался: Пока другие молодеют!

Она вернулась на кухню и сообщила, что суп вот-вот согреется. Она хлопотала под стук кастрюль. До меня донесся треск электрической зажигалки для газа, брякнула крышка, я видел ее со спины, хотелось ее окликнуть, сказать: Ради бога, мадам Доменико, пропустите меня. Миг-другой она что-то напевала. Она переобулась в туфли без задника. Ее шаги по линолеуму стали более легкими, более быстрыми, их сопровождало легкое постукивание каблуков о внутреннюю часть подошвы.

Он завопил: Слишком горячо! Она подскочила на месте. Тембр его голоса изменился. Она бросила ему: Если хочешь белого вина, у меня в погребе еще осталась бутылка! Он ответил: От белого мне становится плохо. Я и без того сыт им по горло. Понимаю, Робер, сказала она, чтобы его успокоить, но он повторил: С меня хватит! И она спросила: Хватит чего? Он швырнул свою тарелку на линолеум столовой. Потом сказал: Если бы в тебе была хоть крупица здравого смысла, ну да ясно, что в тебе его нет, ты бы подала сыр. Она пожаловалась: Ты ведешь себя просто возмутительно. Бедный мой линолеум. Посмотри!..

До меня из столовой донесся металлический шелест колец от занавески. Резкий удар. Он, должно быть, сорвал на чем-то зло и смотрел незнамо куда из окна, на свой сад или того дальше, к месье Барклаю. А скорее всего проверял, не подглядывает ли за ними месье Барклай со своего газона. Как бы там ни было, окно столовой захлопнулось. Он сказал: Я подумал о Ревмуа. Его жена, знаешь ли, Анжела, пристраивается каждый вечер с сырной мельничкой у него над тарелкой, И ее крутит. Я видел это однажды с яблони. Крутит без устали. Минуту-другую ему на тарелку падает сырный дождь. Естественно, это же ремесло ее мужа. Что он каждый вечер, по-твоему, привозит обратно в притороченных к своему мопеду сумках, как не килограммы сыра? Затем: Для очистки совести позвоню.

Она хотела его успокоить. Вновь заговорила о жуках-дровосеках. В этот момент я решил, что он потребует у нее образец с чердака, и взобрался по лестнице вверх. Осторожно, ступенька за ступенькой. Тщетная предосторожность, он был слишком поглощен сведением счетов с женой, чтобы меня услышать. Она сказала: В такой час в префектуре никого нет. Лучше сначала поговорить с соседями. Я подождал несколько секунд на последней ступеньке и проскользнул за лист картона. Их голоса все равно долетали до меня.

В любом случае, Анжела, раздраженно бросил он, и не думай, я ни за что не ввяжусь в закупку ксилофена. Меня-то интересует выращивание овощей. Что же до инспекторов, я знаю кое-кого в Торговой палате, кто потребует с них номер, и на этом все кончится… Нет, я позвоню не в префектуру, а на ферму Ризахера. Мадам Доменико была ошарашена: Ты станешь отрывать месье Ризахера от трапезы? Но он находил это вполне нормальным: Если механик тебя видел, опять завел он, значит, он тебя видел. Если отец Ризахер подтвердит, что ты брала молоко, значит, ты его взяла. И точка. Больше никаких разговоров. Ты заявляешь, что ездила за молоком. И я прямо сейчас выясню, правда ли это… Твои истории начинают меня утомлять. Плести мне небылицы, будто ребенок отцу!.. А вот и гудок.

Его жена, приглушив голос, проговорила: Умоляю тебя, когда месье Доменико начал говорить: Алло, месье Ризахер? Его сын? Это Доменико. Я хочу поговорить с хозяином. Он вернулся? Еще несколько секунд, и едва слышимый голос мадам Доменико: Это он? Он не отвечал. Он как раз наливал себе стакан вина из стоявшей рядом с телефоном бутылки. Наконец он проговорил: Это вы, месье Ризахер? Здравствуйте, вы почему-то не дали моей жене счет за этот месяц. Что он сказал? спросила мадам Доменико. Он сказал, что даст его тебе завтра… Подождите, месье Ризахер, моя жена… Ну да, жена… она приезжала сегодня вечером? Что он сказал? переспросила мадам Доменико.

Он повесил трубку. Он ответил: Ты выкрутилась. Отец Ризахер подтвердил, что ты приезжала сегодня вечером за молоком. Один литр. Он сказал: Молоко налито в бидон. Она воскликнула: Ну да, оно же там, на холодке на террасе! Я уберу поднос. Можно? Она засуетилась. Он произнес: Тебе повезло. Тебе грех жаловаться. Господь не всегда на твоей стороне, но сегодня ты можешь его возблагодарить и поблагодарить Ризахера.

Он добавил, что никто и ничто не в состоянии искупить его супружескую жизнь. С него довольно. Он вовсе не верит Ризахеру. Истина, произнесенная лгуньей, становится ложью. Когда лжешь, уже больше не знаешь, где истина, теперь у тебя уже не осталось места, куда бы ты могла направиться. Голос месье Доменико становился все громче, все отчетливее. Открылась дверь на чердак. Заскрипели ступеньки. Я забился за лист картона. Под главной балкой, совсем рядом с собой, я увидел месье Доменико.

Послышался шум мотора. Он доносился от моих родителей: это запустил свой инструмент пильщик. Принимаясь за работу, месье Трибонне подкладывал с каждой стороны под колеса своего грузовичка по клину, очищал тыльной стороной ладони пилораму, обрабатывал ее покрытой густой смазкой кистью, поворачивал рукоятку, запуская свой четырехтактный мотор, натягивал руковицы, надевал кожаную каскетку, защитные очки. Затем располагался по оси колес. Его жена, заняв место справа от него, повязав на голову большой платок, вытаскивала из штабеля полено и спихивала его на пилораму. Он обеими руками проталкивал полено под ленточную пилу, которая принималась реветь, и выбрасывал обрубок. В ответ на этот жест жена вновь подталкивала обрезок дерева под пилу. И так по три раза на одно полено. В облаке опилок. Потом он отступал назад, изготовясь к продолжению. Все было слышно далеко за национальной дорогой. Услышал это у себя на чердаке и месье Доменико.

На сей раз можешь вопить, сказал он жене, тебя все равно никто не услышит. Мне надоело играть в кошки-мышки. Тебя целый день нет дома, а я еще и помалкивай. Теперь я уже во всем сомневаюсь. Дошло до того, что я задумываюсь, не подстроила ли ты все это только для того, чтобы меня помучить. Послушай меня, Робер, сказала она, я никогда не поддерживала отношений с месье Дарумом. Он ответил: Я готов тебе поверить, вот только верить приходится слишком многому. В один день это сверхурочные часы, назавтра срочный случай, мы обсуждали это с мадам Каросса. Поначалу, объяснил он, я и думать ни о чем не думал, но, поговорив с соседкой, в конце концов решил, что, возможно, стоит приглядеться к уходам и приходам своей жены.

Он расстегнул ремень. Я заметил мадам Доменико в ее желтом платье без рукавов. Видел ее плечо, розовую атласную бретельку бюстгальтера и упавшую ей на руку лямку комбинации. Его выводили из себя слишком узкие для пряжки шлевки брюк, он вытягивал ремень в противоположную сторону, приговаривая, что чувствует себя покинутым, но больше на нее не сердится. После чего велел жене снять платье и комбинацию. Как раз в этот момент раздался визг ленточной пилы. Я подумал, что месье Трибонне не справится с двенадцатью кубометрами до самой ночи, и взмолился, чтобы он прекратил пилить. Она расстегнула платье, сняла его и положила прямо на пол, потом без единого слова стянула с себя через низ комбинацию. Он взял ее и скрутил двумя руками, словно выжимал белье. Потом поднял глаза к большому гвоздю, оставленному плотниками посреди балки. Месье Доменико привязал комбинацию к гвоздю. Его жена подняла руки. Он завязал узел вокруг ее запястий. Он сказал, что теперь ее прощает. И занял позицию. Она повернулась к нему, опустив голову. Она сказала, что он может проверить, но не делает этого. Он добыл доказательство, что она уезжала за молоком, но не удосужился посмотреть, есть ли молоко в стоящем на террасе бидоне. Затем он подстроил ритм своих ударов под то, как проходили под пилой поленья.

Ее глаза были закрыты. Я подумал, что месье Трибонне еще не закончил свою работу. Но мотор перестал вращаться. Я насчитал двенадцать поленьев, распиленных на четыре части. На сей раз месье Трибонне подаст знак своей жене, и та откроет дверцу 202-го[35] и вытащит коробку, снимет с нее крышку, вытащит литровую бутыль эльзасского пива. Месье Трибонне станет пить прямо из горлышка. И только потом поднимет на лоб очки, развяжет фартук, бросит его на пилораму. Его жена начнет сметать опилки вокруг него. Он выбьет металлическим прутом клинья с обеих сторон от колес, подойдет к кабине, распахнет дверцу, запустит грузовичок, продвинется на метр, чтобы оказаться вровень со штабелем дров и освободить утонувшие по ось в опилках задние колеса. Потом вытащит из-под сиденья канистру, отвинтит пробку, нальет в бак бензин. Какое-то время постоит, опершись о крыло машины, слегка проведет кистью по железному листу пилорамы, засунет кисть обратно в банку у решетки мотора, рядом со связкой разводных ключей.

Мне бы хотелось, чтобы в тот вечер он решил не заканчивать на ночь глядя. Но он вновь запустил мотор. Одноцилиндровик вновь обрел свой ритм. Ленточная пила так и пела на шкиве. Я, широко раскрыв глаза, смотрел на мадам Доменико. Ее муж отступил. Он заправлял подол своей рубашки в брюки, приговаривая, что ей придется выстирать эту рубашку. Он сказал что-то про свою жену, но я не расслышал, потому что зажимал ладонями уши, и взял с металлической канистры ремень. Мотор вдалеке закашлялся и остановился. Снова тишина. Он вставил ремень на место. Развязал руки жене, которая так и осталась стоять.

Она смотрела на него. Быть может, гадала, что случится на этот раз. Он подошел к ней. Он прикорнул к ее груди, спрашивая у нее — он чуть ли не хныкал, — как все пойдет дальше. Она ничего не говорила. Он потребовал, чтобы она отвечала. Тогда можно было бы подвести черту под этой историей. Начинало темнеть. Завтра утром останешься дома, приказал он. На работу пойдешь только после обеда.

Звонок в дверь. Он среагировал первым: Пойду посмотрю. Он сбежал по ступенькам. Он уже теребил ручку входной двери, вспомнил, что запер ее на ключ, повернул ключ: Иду! Иду! Вновь зазвенел звонок.

Я смотрел на мадам Доменико. Однажды я уже видел ее в комбинации — когда принес газету. Она была у себя в ванной. Сказала: Положи ее на кухонный столик, Линдберг. Я так и сделал. Но в тот самый миг, когда я открывал, собираясь уйти, дверь на террасу, она позвала меня: Подожди. Через приоткрытую дверь она протянула мне монету. В ванной было светло. Я разглядел ее, в тюрбане из завязанного на голове полотенца. Она стояла рядом с умывальником. В чем дело? спросила она. Я ничего не ответил. Она сказала, что любит меня, затем: Подойди поближе, тебе нечего бояться, ты что, никогда никого не видел в ванной?

Инспектора держались на пороге. Месье Доменико не растерялся: Вы пришли как нельзя кстати. Я слушал, что говорит их старший: Они с коллегой зашли узнать, все ли идет гладко, месье Доменико, заполнили ли вы бумаги на заем. В связи с этим у меня хорошие новости, все соседи согласны, вы получите скидку на ксилофен. Это и впрямь была хорошая новость. Месье Доменико еще не подписал бумаги, но собирается сделать это сегодня вечером, после того как изучит их до конца. Он спросил у инспекторов номер их лицензии. Инспектор ответил, что с собой ее у него нет, она в их конторе в отеле. Мне редко приходилось видеть подобное согласие среди соседей, заметил он, вы об этом не пожалеете… И еще, месье Доменико, мы пришли забрать материалы наших анализов. Мы оставили их у вас, я сию минуту.

Я услышал, как открывается дверь на чердак, и возглас месье Доменико: Эй-эй, подождите! Наверху ничего нет! Инспектор оставил свои инструменты и канистру под несущей балкой, это наверняка, он дает голову на отсечение. Но вмешался месье Доменико. Он занят. Если они вернутся через четверть часа, он откроет им чердак, в данный момент это невозможно. Инспектор был готов ко всему, но только не к этому. В первый раз месье Доменико открыл ему дверь без всяких разговоров. Они всего-то и провели там пару минут, он и его коллега. Все соседи пропускали их к себе на чердаки, чтобы они могли установить нанесенный жуками-дровосеками урон. Он упомянул имя моего отца. Он, с вашего позволения, будет настаивать. У нас, как я понимаю, республика! вскричал месье Доменико, у меня, как-никак, есть право впускать к себе в дом того, кого я хочу! Инспектор возмутился: Месье Доменико, мы пришли, чтобы извлечь из вашей ноги занозу, и так вот вы нас благодарите, пропустите нас! Пропустите, по крайней мере, моего коллегу, он справится за пару минут!

Дверь на чердак захлопнулась. Я остался перед мадам Доменико, которая снова надела комбинацию и уселась на кипу газет. Когда она повернулась, я увидел ее спину и вспомнил о шероховатости ее кожи.

Она по-прежнему сидела на чердаке, закрыв лицо руками. До меня доносилось только ее дыхание. Как и я, она слушала препирательства месье Доменико с инспектором. Отступая, последний отфутболил бидон, который покатился по цементу. Позвякивание жести заглушило ругань месье Доменико. Инспектор сказал: Это же даже не молоко, это всего-навсего вода, она ничего не стоит, чего орать-то! Он добавил, что в любом случае у него есть заключения по анализам, представленные лабораторией, что он никогда не занимался обманом клиентов. Уже заготовлены бочки ксилофена, он добился скидок, на сей раз он не настроен на дальнейшие уступки. Вам не подорвать мой рынок! крикнул он в конце концов месье Доменико.

Я по-прежнему смотрел на нее, не в силах пошевелиться. Позади себя, через слуховое окно, я заметил, как зажглось окно в моей комнате. Меня разыскивала матушка. Месье Доменико открыл дверь, которая вела на чердак, и сообщил жене, что инспектора вернутся на следующий день — он подождал, пока не стихнет грохот грузовика на национальной дороге, — так что она может валандаться здесь сколько захочет. И уж во всяком случае, добавил он, надолго они в квартале не задержатся.

Фары спешащих на Лазурный берег немецких машин обшаривали белыми пятнами антресоли. У обочины национальной дороги остановился заводской автобус «Пежо». Из него вышел рабочий с клетчатой спортивной сумкой на плече. Дверь гармошкой закрылась. Автобус отъехал, в нем горел свет и сидело несколько пассажиров. Я заметил торговца сыром на мопеде, сумки набиты так, что чуть не лопаются, на ветру развевались кожаные ремешки. Услышал, как месье Доменико, который, наверное, смотрел из окна, говорит, что надо будет тоже купить мопед. Наконец появилась и машина моего отца. Ее легко было узнать по шуму, полетел глушитель. Он остановился во дворе, рядом со штабелем дров. Обсудил что-то с месье Трибонне.

У меня затекли ноги. Мадам Доменико так и не двигалась. Открылась дверь на чердак. Ее позвал муж. Но она хранила молчание. Он снова позвал ее: Анжела, черт побери! Анжела! Ему захотелось выйти, прогуляться пешком вдоль канала, он вернется. Он вновь закрыл дверь. Снаружи послышались его шаги.

Позже я услышал скрип дворовой решетки и шаги по лестнице в погреб. Я подумал, что месье Доменико не удосужился дойти до канала. Кто-то открыл дверь и начал взбираться на чердак. Ступенька за ступенькой. Она подняла глаза. В своей рабочей униформе появился мой отец. Он наклонился к мадам Доменико, которая вцепилась за его локоть и плечо, чтобы подняться. Она сказала: Осторожнее, Флориан. Она пробормотала ему что-то на ухо. Он поцеловал ее в лоб. Потом в шею. Ее обнимая. Из-за полумрака я с трудом различал лицо моего отца на затылке мадам Доменико. Он ласкал ее волосы, остановился на уровне первых рубцов. Она хотела подобрать платье. Он отвел ее руку и вынул из заднего кармана штанов фляжку с водкой. Он поил ее, как ребенка. Водка стекала у нее по губам. Потом сам глотнул из горлышка. Он снял куртку. Его руки хлопотали над телом мадам Доменико, а та, чтобы удержаться на ногах, ухватилась за него. Прислонившись боком к балке. Глубоко дыша.

Месье Доменико оказался прав. На улице Жуффруа д’Аббана инспектора не подписали ни одного контракта. Однажды вечером они отбыли на своем фургончике по предписанию жандармов. Скатертью дорога, сказал месье Барклай. Начиналась осень. Когда они проезжали в последний раз, а было это в последний день школьных каникул, моя матушка как раз обрезала гортензии. Я на ступенях лестницы колол молотком орехи. Она оставила на кухонном столе остатки составленного в двух экземплярах, но так и не подписанного контракта, сначала разорванного пополам, а потом изодранного отцом в клочки. Она помахала рукой инспектору, когда тот притормозил перед нашим двором. Он помахал в ответ. Словно понимающий, полный сожаления взгляд; он пожал плечами, сжимая в руке ручку переключения скоростей, будто говорил: Это ничего не значит, мадам Каросса, мы вернемся, мы найдем что-нибудь еще, не унывайте, всегда остается болезнь, от которой никак не избавиться, паразит…