Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского

Глава III

Монах Иоанникий — валаамский постриженник, племянник старца Феодора, в Лавре нес послушание при свечной продаже. Он весьма расположился к юношам и много рассказывал им о различных старцах, особенно о валаамских и об о. Леониде. Благодаря этим рассказам Димитрий Александрович захотел познакомиться с последним и вступил с ним в духовную переписку. В конце жизни жил в Оптиной пустыни, принял схиму с именем Леонид.

Духовные стремления юного подвижника, его ревность, усердие к молитве выдерживали тяжкое испытание. Первыми врагами на пути спасения явились его домашние, по евангельскому слову. Александр Семенович приставил для служения к своему сыну человека, который был предан ему до самозабвения, это был старик лет 60–ти по имени Доримедонт, прослуживший век свой верой и правдой своему господину. Он был, так сказать, надзирателем всех поступков Димитрия Александровича, от его зоркого глаза ничто не ускользало, обо всем он доносил своему барину — отцу, которого считал полновластным владыкой сына. Закаленный в крепостном быту, он почитал Димитрия Александровича, более, чем крепостного, собственностью Александра Семеновича. По его мнению, Димитрий Александрович без воли отца не должен был желать ничего. Этот слуга во всякое время был доносчиком и предателем своего молодого барина перед стариком отцом.

Тяжелы были эти известия Александру Семеновичу. Он вспомнил тогда о выраженном на пути в Петербург желании сына и убедился теперь, что то не был детский каприз. Он тогда же написал обо всем начальнику училища графу Сиверсу, своему бывшему товарищу по службе в пажах, и просил его наблюсти за воспитанником Брянчаниновым; написал также родственнице своей Сухаревой, прося ее отвлечь его сына от предпринятого им намерения.

Училищное начальство приняло свои меры, переведя Брянчанинова с частной квартиры в казенную, в стены Михайловского инженерного замка, под строгий надзор, а Сухарева, особа влиятельная, озаботилась довести до сведения тогдашнего митрополита Петербургского Серафима[44], что ее племянник Брянчанинов, весьма любимый государем императором, свел знакомство с лаврскими иноками, что лаврский духовник Афанасий склоняет его к монашеству и что если об этом будет узнано при дворе, то и ему, митрополиту, не избежать неприятностей. Митрополит встревожился, призвал к себе духовника Афанасия и сделал ему строгий выговор, воспретив впредь принимать на исповедь Брянчанинова и Чихачева.

Тяжелы были для Димитрия Александровича эти обстоятельства, которыми стеснялась свобода его духовной деятельности; он решился сам предстать митрополиту и лично объясниться. Митрополит сначала не верил бескорыстному стремлению юноши, когда тот в разговоре объявил ему свое непременное желание вступить в монашество. Митрополит, предполагая в нем только честолюбивые виды, прямо объявил, что как не обладающий ученой степенью духовных академий он, Брянчанинов, выше сана архимандрита не может быть возведен в иерархии церковной. Молодой человек сказал на это, что ищет не санов, а единственно спасения души, состоящего в бегстве от мира. Митрополит говорил, что он не позволит принять его в монастырях своей епархии. Брянчанинов кротко возразил, что если и в целой России откажутся принять его в монастырь, то он найдет где — нибудь православную обитель и вне Отечества. Тогда, видя непреклонное и искреннее желание молодого человека, митрополит позволил ему по — прежнему ходить в Лавру к духовнику.

Таково было стремление Брянчанинова к жизни иноческой. Это было не прихотливое желание представлять из себя оригинала в обществе, не было оно и следствием простого разочарования жизнью, которой горечи и удовольствий он еще не успел испытать. Это было чистое намерение, чуждое всяких расчетов житейских, искреннее, святое чувство любви Божественной, которая одна способна с такой силой овладевать существом души, что никакие препятствия не в состоянии преодолеть ее.

Практика монастырской жизни довольно указывает, что чистосердечно избирающие ее готовы на всякие пожертвования и на совершенное самоотвержение. Вот какие чувства изливаются в «Плаче», где автор говорит:

«Охладело сердце к миру, к его служениям, к его великому, к его сладостному. Я решился оставить мир, жизнь земную посвятить для познания Христа, для усвоения Христу. С этим намерением начал рассматривать монастырское и мирское духовенство. И здесь встретил меня труд, его увеличивали для меня юность моя и неопытность. Но я видел все близко и по вступлении в монастырь не нашел ничего нового, неожиданного. Сколько было препятствий для этого вступления! Оставляю упоминать о всех, самое тело вопияло мне: „Куда ведешь меня? Я так слабо и болезненно. Ты видел монастыри, ты коротко познакомился с ними: жизнь в них для тебя невыносима и по моей немощи, и по воспитанию твоему, и по всем прочим причинам“. Разум подтверждал доводы плоти. Но был голос, голос в сердце, думаю, голос совести или, может быть, Ангела хранителя, сказывавшего мне волю Божию, потому что голос был решителен и повелительный. Он говорил мне: это сделать твой долг, долг непременный. Так силен был голос, что представления разума, жалостные, основательные, по — видимому, убеждения плоти, казались пред ним ничтожными».[45] Нелишне упомянуть и о некоторых случаях, которыми предрекалась будущая судьба юноши Брянчанинова. Однажды шел он с Чихачевым и Феодоровым, третьим товарищем своим, по Владимирской улице города Петербурга. Вдруг из ворот одного дома, против церкви Владимирской Божией Матери, выбегает женщина юродивая, жившая на пропитании у хозяина дома (имя ее Василиса), кланяется в землю Брянчанинову и говорит: «Батюшка, светлый священник, благослови». В другой раз Димитрий Александрович с Чихачевым пошел навестить своего товарища, инженера прапорщика Мельтцера. У Мельтцера был денщик, благочестивый человек, глубоко уважавший Брянчанинова, он был тогда очень болен. Мельтцер предложил Брянчанинову навестить больного и по — товарищески со смехом втолкнул Брянчанинова в дверь комнаты, где лежал больной. Тот, увидав такую шутливую выходку своего господина, стал укорять его, говоря: «Что Вы толкаете епископа, разве не видите, что он архиерей». Таким образом, устами двух верующих в простоте сердца рабов Божиих изречено высокое призвание юноши, искавшего в монашестве единого на потребу спасения души.

Кроме случаев и обстоятельств, зависящих от воли людей, самая природа ставила препятствия благочестивым намерениям юного Димитрия. Весной 1826 года он заболел тяжкой грудной болезнью, имевшей все признаки чахотки, так что не в силах был выходить. Государь император Николай Павлович приказал лейб — медикам Крейтону и Вилье пользовать больного и еженедельно доносить ему о ходе болезни. Доктора неоднократно объявляли Димитрию Александровичу об опасности его положения, сам он считал себя на пороге жизни и частыми молитвами в благодушном терпении готовился к переходу в вечность. «Я был очевидцем этого времени, — говорит в записках своих брат его Петр Александрович. — Разогнутые книги святых отцов окружали его. Он читал, сличал их, неутомимо углублялся в изучение их. Диета по предписанию медицины — желе исландского мха — составляла обязательный пост его, а молитва, благодатно действовавшая в нем уже в то время, как он сам передавал мне в последние годы жизни своей, помогала его бдению. Этот подвиг болезни уже можно считать как бы преддверием монашества, как бы опытом жизни аскетической в самых строгих условиях оной». Но случилось не так, как предсказывали знаменитые врачи столицы: болезнь получила благоприятный переворот и послужила для больного опытным доказательством того, что без воли Божией самые настоятельные законы естества несильны воздействовать на нас.

Все благочестивые упражнения Димитрия Александровича служили подготовкой для того решительного переворота, который он должен был совершить, чтобы осуществить свои давнишние намерения и желания. Но чтобы произвести этот переворот, т. е. чтобы совсем порвать все связи с миром, — нужен был человек, который бы содействовал этому разрыву, который бы силой своего духа увлек за собой, нужен был свой Моисей, чтобы вывести нового израильтянина из Египта мирской жизни. Таким Моисеем явился для Димитрия Александровича вышеупомянутый иеромонах Леонид.

Отец Леонид отличался духовной мудростью, святостью жизни, опытностью в монашеском подвиге; под его руководством образовались многие истинные подвижники благочестия и наставники иночества. Об этом старце много наслышан был Димитрий Александрович от лаврских иноков. Наконец, представился случай познакомиться с ним. Отец Леонид прибыл по делам своим в Петербург и остановился в Невской Лавре. Там в одинокой беседе с этим представителем тогдашнего монашеского подвижничества Димитрий Александрович почувствовал такое влечение к этому старцу, что как бы век жил с ним: это были великие минуты, в которые старец породил его духовно себе в сына. Под впечатлением этой первой беседы Димитрий Александрович высказался после своему другу Чихачеву так: «Сердце вырвал у меня о. Леонид; теперь решено: прошусь в отставку от службы и последую старцу, ему предамся всею душею и буду искать единственно спасения души в уединении». После этой первой встречи Димитрий Александрович уже не принадлежал более миру, решительный переворот был произведен, требовалось только некоторое время, чтобы окончательно распутать мирские узы.

Вознамерившись совсем оставить службу и удалиться в монастырь, Димитрий Александрович сперва должен был выдержать великую нравственную борьбу: с одной стороны, с родителями своими, с другой — с сильными мира сего. Эта борьба стоила ему больших усилий. Как физические силы его подрывались постоянно болезнями, так теперь он должен был уготовиться нравственно, чтобы принять напор со стороны власти родительской и государственной, которые устремлялись подавить, сокрушить то, что для него было всего дороже и вожделеннее. Сугубую выдерживал он борьбу в молодых летах своих — физическую и нравственную; но как в первой он всегда торжествовал силой духа своего над слабостью плоти, так и во второй явился искусным и надежным борцом со стихиями земной жизни, обещавшей ему много сладостного, великого и славного. В этой последней борьбе окончательно выработался его твердый характер, необходимый для прохождения многотрудной иноческой жизни, требующей полного самоотвержения, особенной непоколебимости воли, неустрашимости, постоянства и готовности на всякую крайность. Вот та дверь, через которую приходилось вступить юному подвижнику на тесный и прискорбный путь иночества.

В июне 1826 года Димитрий Александрович получил трехмесячный отпуск от службы и для поправления здоровья отправился в дом своих родителей, на родину. Зная честолюбивое намерение своего отца и не желая притом огорчить родителей решительным объявлением им своей воли, Димитрий Александрович старался исподволь и осторожно приготовить их к предполагаемой перемене жизни, но и это не помогло. Александр Семенович не мог примириться с мыслью о монашестве своего первенца. Он сердился на него, отказывал наотрез, отстранял его от себя как сына непокорного. Все должен был выносить кроткий и чувствительный юноша, послушный заповеди Спасителя: Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня. (Мф. 10; 37). С глубокой скорбью, не получив желаемого согласия, он уехал из дома родительского и в сентябре месяце возвратился в столицу. Здесь готовилась встретить его другая буря, не менее грозная: он должен был иметь дело с высшей властью, должен был отстоять свое заветное желание даже перед монархом, которому всецело был обязан воспитанием, образованием и благодарностью за милостивое высокое к нему внимание.

Трудно ему было убеждать мирских людей в правдивости своих духовных стремлений, понятных только некоторой горсти чернецов в Невской Лавре. Тут нужна была решимость отважная, надо было противостоять лишь самоотвержением и силой воли, а не доводами и очевидными указаниями. Ясно, что спор был неравный: надлежало или подождать, уступить, или показать пример непобедимого мужества, доблести мученической, прямого исповедничества.

Вскоре по прибытии из отпуска Димитрий Александрович подал просьбу об увольнении его от службы с целью по увольнении тотчас идти в монастырь. Училищное начальство нашло невозможным дать ход этому прошению и потребовало от Брянчанинова сдать окончательный экзамен и затем воспользоваться законным правом просить увольнения от службы помимо этого начальства. Это заставило Брянчанинова заняться вновь науками; в декабре он сдал экзамен, причем по числу баллов сохранил свое первенство в сравнении с товарищами по выпуску, хотя и не мог уже быть сопоставлен с ними конкурентом, так как окончательный выпуск состоялся еще в ноябре месяце. Таким образом, окончив расчеты свои с училищем, он подал вновь прошение об увольнении его от службы через Инженерный департамент.

Государь император Николай Павлович, узнав об этой просьбе и о желании Брянчанинова идти в монастырь, поручил своему августейшему брату, великому князю Михаилу Павловичу,[46] отговорить всеми любимого воспитанника от такого предприятия. В первых числах января 1827 года Димитрий Александрович был потребован во дворец к великому князю. Там было собрано все высшее начальство инженерного училища. Девятнадцатилетний юноша с трепетным сердцем, но твердой волей предстал перед собранием. Великий князь сообщил ему, что государь император, зная его способности к службе, вместо отставки намерен перевести его в гвардию и дать там такое положение, которое удовлетворит и его, Брянчанинова, самолюбию и его честолюбию.

Молодой человек сказал на это, что, не имея достаточных денежных средств, он не может служить в гвардии.

«Заботы об этом государь изволит принять на себя,» — прервал великий князь. «Расстроенное мое здоровье, — продолжал юноша, — о чем известно его величеству из донесений лечивших меня медиков, поставляет меня в совершенную невозможность нести труды служебные, и, предвидя скорую смерть, я должен позаботиться о приготовлении себя к вечности, для чего и избираю монашеское звание». Великий князь заметил, что он может получить службу в южном климате России и что гораздо почетнее спасать душу свою, оставаясь в мире. Брянчанинов отвечал: «Остаться в мире и желать спастись — это, ваше высочество, все равно, что стоять в огне и желать не сгореть». «Я не проповедник, я не проповедник,» — отступив несколько шагов назад, сказал великий князь и, приветливо относясь к юноше, желал склонить его к покорности, но потом, видя непреклонность Брянчанинова, стал грозно кричать на него как на ослушника высочайшей воли; тот побледнел. Увидя такую перемену в лице болезненного юноши, его высочество, переменив тон, сказал: «А что? Испугался? Отказываешься от монашества?» — «Напротив, ваше высочество, — почтительно, но твердо отвечал Брянчанинов. — Прошу оказать мне милость — уволить меня от службы».

Тогда великий князь решительно возразил ему, что, так как он остается непреклонен в своем упорстве, то объявляется ему высочайшая воля: государь император отказывает ему в увольнении от службы и делает ему лишь ту милость, что предоставляет самому избрать крепость, в которую он должен быть послан на службу. Брянчанинов отклонил от себя добровольное избрание, сказав: «Позвольте мне, ваше императорское высочество, начать мое монашество отречением от своей воли в этом избрании, предоставляя мне исполнить приказание вашего высочества». Великий князь обратился к графу Опперману, своему помощнику по званию генерал — инспектора инженеров, тот указал на Динабург[47]. Великий князь одобрил это указание, и в тот же вечер состоялось назначение Брянчанинова в Динабургскую инженерную команду с приказанием в 24 часа выехать из С. — Петербурга к месту нового служения.

Начальник Динабургской команды был в то время генерал — майор Клименко. Ему сообщено было о настроении Брянчанинова и поручено иметь строгий надзор за его поведением. Товарищи по службе сперва не совсем доверчиво относились к Димитрию Александровичу, но потом переменили свое мнение, увидев истинное благочестие, кротость и благоразумие его. Они даже сделались преданными ему, разделяя его труды по службе вследствие болезненного его состояния. Служебные занятия офицера Брянчанинова состояли в наблюдении за производством разных построек и земляных работ в крепости. Он же до того был слаб здоровьем, что принужден был по несколько недель сряду держаться безвыходно в квартире, а потому необходимо нуждался в помощи товарищей относительно служебных обязанностей. Одна только переписка с о. Леонидом поддерживала Димитрия Александровича в этом одиночестве духовном, так как и с любимым другом своим Чихачевым он был разлучен. Осенью 1827 года великий князь Михаил Павлович посетил Динабургскую крепость и, убедившись опытно в физической несостоятельности офицера Брянчанинова к отправлению службы, склонился на его непременное желание получить отставку.