Половецкая степь

Глава восьмая Половецкая степь XII в.

Прежняя степь, в которой когда-то обитали половцы, под воздействием человека сильно изменилась. Только по немногим уцелевшим ее остаткам можно судить о той девственной степи, где растет «ковыль, по пояс человека, где дереза, бобовник и вишенник образуют, хотя и низкорослые, но густые, часто непролазные кустарники, упорно выдерживающие борьбу со скотом и человеком, где кишат суслики, во множестве водится дрофа и доживает свой век доисторический байбак»^[355]. По описанию исследователя такая девственная степь «иногда кажется так густо занятой каким-либо растением, что ничто другое, по-видимому, и уместиться здесь не может: то покрывается оно лиловыми пятнами — это зацвели анемоны; то целые луговины принимают голубой, лазурный колорит — это распустились незабудки; в другое время можно встретить большие участки, покрытые душистым чабером»^[356]. Степные цветы и множество других растений переплетались между собой до такой степени, что было трудно через них пройти. С наступлением осени это море степной растительности постепенно замирало, травы сильно наклонялись, а зимой снег окончательно придавливал их к земле.

Степь манила русского земледельца пышным плодородием и обильными пастбищами, но таила в себе постоянную угрозу внезапного нападения степных кочевников, несущих гибель поселянину и расхищение продуктов его мирного труда. Вместе с тем степь сближала восточнославянское Поднепровье с средиземноморской культурой.

Общие границы Половецкой земли, занимавшие в XI–XII вв. степное пространство Северного Причерноморья, указываются летописью. В описании похода Юрия Суздальского в 1152 г. определяется «вся Половецкая земля, что же их межи Волгою и Днепром»^[357]. «Слово о полку Игореве» определяет Днепровские пороги как середину Половецкой земли в известном обращении: «О, Днепре словутицю! Ты пробил еси каменные горы сквозе землю Половецкую»[358]. О местопребывании половцев на Дунае свидетельствует описание похода 1106 г., когда русские «угонивьше половце до Дуная»[359]. В конце XII в. также упоминаются «подунайские» половцы^[360].

Из официальной китайской истории монгольских походов на Россию известно, что половцы обитали также в степях между Азовским морем и Каспием, где в 1223 г. были разбиты воеводой Чингиса а Субедэ (Субутай). Упоминание летописи о том, что сын Мономаха Мстислав загнал половцев с Дона «за Волгу, за Яик», указывает на местопребывание половцев между Волгой и Яиком[361].

Таким образом Половецкая земля в конце XI и в XII в. занимала причерноморские степи между Дунаем и Волгой; в состав ее входили также Крымские степи и берега Азовского моря[362]. Половцы кочевали также в степях Предкавказья и за Нижней Волгой до Яика. У восточных народов страна, занятая половцами, или кипчаками, известна была под названием Дешт-и-Кипчак.

Северная граница Половецкой земли соприкасалась с юго-восточным стенным рубежом Киевской Руси, направление которого и надлежит поэтому определить.

Владения Галицкого княжества спускались на юг по течению реки Серета и его притоков, по Пруту и Днестру до Дуная и побережья Черного моря[363]. К такому заключению приводит ряд данных. Согласно летописи, Владимир Мономах в 1116 г. «посажа посадники по Дунаю»[364]. На «подунайские города» опирается (в середине XII в.) и князь Иван Ростиславич Берладник во время борьбы с князем Владимиром Галицким. В 1159 г., став в «подунайских» городах, Иван Берладник захватил две кубары со многим товаром, «пакостяше галицким рыболовам», и отсюда вместе с половцами двинулся на князя Ярослава Галицкого к городам Кучелмин и Ушица[365]. Еще во второй половине XII в. владения галицкого князя доходили до Дуная, и, по выражению «Слова», Ярослав Осмомысл Галицкий (1152–1187) «подпер горы Угорскыи… затворив ворота Дунаю»[366].

В описке русских городов, составленном не позже конца XIV или начала XV в., Воскресенская летопись[367] указывает по Дунаю города Видицов, Мдин (Медин), Тернов (по ту сторону Дуная), Дрествин (Силистрия). Расположенные в Болгарской земле, эти города, очевидно, упомянуты в связи с временным завоеванием их в X в. Святославом. В списке указываются еще города «но Дунаю»: Дицин (вероятно, он же Детцин, упомянутый Ипатьевской летописью, на пути с устья Днепра из Олешья в Берлад), Килия (развалины ее сохранились близ крепости Старой Килии, на правом берегу южного рукава Килийского Дуная)[368], на устье Дуная — Новое Село, Аколятря, на море — Карна, Каварна (нынешняя Каварна, расположенная на Черном море северо-восточнее Варны). «На сей стране Дуная», т. е. на его левом берегу, список называет города «на устье Днестра над морем Белгород, Черн, Аскый Торг, на Пруте реце Романов Торг, на Молдове Немочь»[369]. Белгород (Аккерман) «Аскый Торг» (село Ясски, выше Аккермана по Днестру), Романов Торг (Роман в Молдавии) и Немечь без особенного труда приурочиваются к современной карте. Что касается Черна, то его надо искать где-то вблизи Белгорода и «Аского Торга», между которыми он упомянут[370]. Перечисленные «по эту сторону Дуная» города, вероятно, летопись и называет «подунайскими».

Ниже их расположена была область Берлад, в состав которой входили Берлад (Бырлат), Текуч и Малый Галич (ныне Галац), но они, по-видимому, не включались в границы Галицкой земли, на что указывают слова Андрея Боголюбского, который, изгоняя князя Давида, сказал: «а ты поди в Берлад, а не велю ти в Русской земле быти»[371]. Берладская земля служила приютом для недовольных пришельцев из Руси. Население ее, по-видимому, уживалось в мире с половцами[372]. Галицким князьям (например, при Ярославе Осмомысле) иногда удавалось подчинить своей власти подунайские города, но власть эта не была здесь прочной. Устойчивую южную окраину Галицкой земли составляли города Ушица, Кучелмин, Онут, Микулин, Коломыя[373].

Юго-западная угорская граница Галицкой Руси точно не установлена, но из описания борьбы галицких князей с королем угорским в середине XII в. ясно, что с этой стороны владения Галицкой Руси доходили до Карпатских гор. Только пройдя «Гору», т. е. Карпаты, король угорский мог взять русский город Санок[374]. В 1152 г. Владимирко Галицкий, «не дадя в свою землю в нити» угорской рати, выступил навстречу врагам и сначала «за твердь ста», но под давлением многочисленных угров вынужден был отступить к Перемышлю[375]. Следовательно, по прямому смыслу приведенного отрывка, горные проходы через Карпаты были защищены «твердью», т. е. русскими укреплениями[376].

Русские города были и в Карпатах, и за Карпатскими горами имелось исконное русское население в так называемой Закарпатской, или Угорской, Руси. Считается вероятным, что русская народность здесь составилась из ветви хорватского племени, быть может, усиленной позднее улучами и тиверцами, оттесненными сюда кочевниками Причерноморья[377]. Существование поселений Руси за Карпатами относят ко времени более раннему, чем появление там угров — мадьяр (в самом конце IX в.). Самое название упомянутого населения «русским» заставляет предполагать[378], что Русская земля, как государство-княжество, сложилось около Киева, невидимому, задолго до конца IX в., и ранние границы первых русских княжеств заходили за Карпаты. Если согласиться с правильностью летописного сообщения (под 996 г.), что Владимир жил «с князи окольными его миром, с Болеславом Лядьскым, и со Стефаном Угрьскым, и с Ондроником Чешскым»[379], то в таком случае русские земли могли граничить с Венгрией и Чехией только за Карпатами.

Летопись называет за Карпатами целый ряд русских городов: Бардуев, Синеводьск, Баня Родна, Брашев. Из них Бардуев (ныне Бардиов) расположен в истоках реки Топли, впадающей в Ондаву. Синеводск, или Синеволодск, упоминается как находящийся в горном проходе, на пути из Галицкой земли в Угры. Вероятно, он соответствует Синеводску, расположенному на реке Стрый (приток Днестра) при впадении в него реки Опор[380]. В Карпатах вблизи Синеводска действительно имеются два горных прохода. Тот из них, который находится у «горы» Бескид, у истоков реки Сана и реки Уг, носит в летописи название Угорских ворот (ныне Ужокский перевал)[381]. Другой горный проход у истоков Стрыя и Опора ныне именуется Верецким перевалом. Местоположение «бани» (солеварни) Родны определяется из летописного сообщения о том, как Ростислав, возвращавшийся в Галич из похода в Половецкую степь, узнав, что Галич принял к себе Даниила, бежал «во Угры путем, им же идяше на Борсуков дел и прииде к бани, рекомей Родна, и оттуда иде во Угры»[382]. «Борсуков дел» означает раздел или хребет, следовательно, Баня Родна лежит вблизи горного Барсукова хребта, на пути из Половецкой степи к Галичу, в пределах Галицкого княжества, около угорской границы. В настоящее время известны Рудобанья (несколько южнее Бардуева, между течениями рек Шайо и Бодва, в бассейне верхней Тисы), и Старая Родна (на верховьях реки Большого Самоша). Вблизи Рудобаньи тянется горный хребет, носящий теперь название «Словацкие рудные горы». Недалеко от Старой Родны находится гора Борсукова, или Барсукеу, на границе Буковины и Семиградья[383], на юго-восток от верховьев Тисы, где расположен населенный пункт Borszek, иначе Borsna, или Борша. Очевидно, Баня Родна может быть отождествлена со Старой Родной[384].

Брашев соответствует нынешнему городу Брашову (нем. Кронштадт, в Семиградской области), лежащему несколько севернее истоков Праховы, впадающей в Яломицу (левый приток Дуная). Летопись не упоминает, включались ли в состав Галицкого княжества города Бардуев, Синеводск, Баня Родна и Братцев, но, если принять во внимание, что они лежали среди оплошного русского населения, то принадлежность их к составу Галицкого княжества очень вероятна[385].

Русско-угорский рубеж на юго-западе оканчивался у истоков реки Ролы (приток Вислока, впадающего в Вислу). И здесь же начинался польско-русский рубеж. Все три народности сходились в истоках Днестра, Тисы и Сана. В этой местности на «горе Бескид» русским князем Львом Галицким, (умер в 1301 г.) поставлен был пограничный камень с русской надписью, обозначавший границы Польши и Венгрии[386].

Один из русских исследователей[387] еще в 80-х годах прошлого века путем тщательного изучения этнографической русско-угорской границы с большой убедительностью устанавливает принадлежность Спишской[388] земли сперва к Киевской Руси, а затем, с конца XI или с начала XII в. — к Польше. Граница русской народности и государства в X и даже в XI в. согласно упомянутому исследованию, начиная от Кракова, шла до горного хребта Татр, далее по его гребню, по водоразделу между Вагом и Троном (притоками Дуная), соприкасаясь с Венгрией по Дунаю между городом Остригоном (Gran) и Видовом (Waitzen); затем по долинам Вацовских гор, мимо города Эгер (Erlau) до реки Шалвы (Сольной, мадьярская Шайо), до реки Тисы и далее Тисой до впадения в нее Самоша (Сама), вверх по течению Самоша в нынешней Сатмарской области и в Семиградье, возле Самош-Уйвара, до снежных Семиградских Альп, названных в русской летописи горами Угорскими[389].

На юго-западе русская граница захватывала города Коломыю, Звенигород (между Середом и Збручем, на Днестре), Онут, Ушицу, Бакоту, Калиус[390] и область по верхнему течению Южного Буга с городами Прилук (на Десне, впадающей в Южный Буг), Межибожье, Бужеск[391], южнее которых начиналось уже Половецкое поле.

Южная граница Киевской и Переяславской земли подвергалась наиболее частым набегам степных кочевников. Уже Олег в конце IX в. для укрепления степных рубежей русской земли «нача городы ставить»[392]. В это время степи Северного Причерноморья были заняты печенегами, которые кочевали здесь уже в первых десятилетиях IX в., хотя появление их непосредственно у русских границ летопись отмечает только в 915 г., когда печенеги заключают мир с Игорем[393]. Скоро, однако, печенеги начинают тревожить Русь, «бе бо рать от печенег», замечает летопись[394]. Опасность со стороны степей побуждает киевского князя усилить укрепления южной границы, и в конце X в. Владимир ставит по рекам Стугне, Десне, Остеру, Трубежу и Суле новые города, куда призывает «мужей лучших» от словен, кривичей, чуди и вятичей. По берегам Стугны и других близких к Киеву рек[395] возводятся земляные валы (известные под названием Змиевых). Таким путем в X в. для защиты Киева создается первая оборонительная линия, которую образуют города Переяславль, Василев, Белгород (нынешняя Белгородка), Родня на устье Роси[396]. Так как печенеги прорывались и через эти укрепления, то в начале XI в. понадобилась постройка второй оборонительной линии, и Ярослав в 1031–1032 гг. ставит новые города — по реке Роси, заселяя их пленными ляхами, и кроме того укрепляет оба берега Роси валами[397]. Какие именно города были основаны Ярославом, летопись не перечисляет, но упоминает во второй половине XI в. следующие расположенные в Поросье города: Юрьев[398], Растовец[399], Ятин (Неятин)[400], Святославль[401], Торческий (Торцинский) град, или Торческ. На русском юге на границе с половецкими кочевьями, в XII в. отступившими под натиском русских к Днепровским порогам и на Ингул, протянулась укрепленная линия из порубежных городков, как, например: Куниль[402], Чюрнаев[403], — вблизи реки Выси, Кульдеюрев[404] и другие, следы которых сохранились в виде остатков укреплений и городищ, расположенных от водораздела между Тясминем и Высью до Южного Буга. Обращает на себя внимание и Змиев вал, который, начинаясь у Екатеринополя (Кальниболота), идет в юго-западном направлении вдоль Гнилого Тикича, мимо д. Латышевой (Звенигородского уезда), Свердликова, Нерубайки, Подвысокого, Наливайки (Уманского уезда) к Южному Бугу, заканчиваясь у реки Кодымы[405], впадающей в Южный Буг. Южная граница Киевской земли в XII в. шла от верхнего течения Южного Бута и, захватывая Поросье, далее доходила до устья Тясмина.

Для защиты южных степных рубежей наряду с киевской стороной Днепра, о чем уже упомянуто, Владимир ставил города и на переяславской стороне Днепра. Переяславль, стоявший на Трубеже при устье Альты, один из наиболее ранних русских городов; он упоминается уже под 907 г.[406] В конце XI и в XII в. упоминаются города на Удае — Прилук, Переволока, Песочен[407], Пирятин; а на Суле — Ромен[408], Воин[409], Горошин[410], Кснятин, Лубен, Лукомль[411], Римов[412] и др.

Сула с ее городами являлась крайней военно-оборонительной линией на левом берегу Днепра, но русские поселения выдвигались и далее на юг, по Хоролу, Пслу, Ворскле. Наиболее крайние южные поселения в XII в. — это Лтава (Полтава) на Ворскле[413] и город Донец на реке Уды[414], впадающей в Северский Донец.

Русское население переходило и за Ворсклу, почему половцы и приходили сюда «ловить языки»; здесь встретил их Игорь Святославич, когда (в 1174 г.) выехал «в поле за Ворскол». Следовательно, только за Ворсклой начиналась Половецкая степь[415]. Принимая во внимание, что Игорь, отправляясь в поход (1184 г.), чтобы «ударить» половцев «на вежах» их, встретил этих степняков «за Мерлом»[416] (приток Ворсклы), следует считать, что русско-половецкий рубеж на юго-востоке пролегал за рекою Мерлом, верховья которого близко подходили к породу Донцу, являвшемуся крайним оборонительным пунктом, выдвинутым на границу со степью.

Отсюда русская граница шла в северо-восточном направлении к Чернигово-Северской земле по водоразделу между Северским Донцом и сближающимися верховьями Сулы, Псла, Ворсклы. Крайними городами, пограничными с «полем», здесь были Вырь, Папаш, Вьяхань^[417]. Окраинное положение Выря становится ясным из указания, что князь Глеб Юрьевич поставил посадников своих «по Посемью за полем и у Выря», у которого «половци мнози ту заходиша роте»^[418]. С этим согласуется и заявление Изяслава (1161 г.) братьям: «в половши не могу ити, а у Выри не могу голодом мерети»[419].

Юго-восточный рубеж Чернигово-Северской земли в XII в. включал вместе с городом Курском и все верхнее Посемье (достигшее, быть может, на востоке водораздела между верховьями Северского Донца и Оскола)[420], затем города Мценск, Новосиль, Дедославль, Корьдна[421] в бассейне верхней Оки, а также Елец на реке Сосне[422].

Юго-восточная граница Рязанской земли в середине XII в. шла через верховья Дона и Воронежа к месту слияния Цны с Мокшей до города Кадома включительно. Со стороны степей она защищалась укреплениями по реке Проне, где стоял город Пронск, недалеко от границы с Половецкой землей, как это ясно из летописного описания борьбы Всеволода Суздальского с рязанцами, когда он, подойдя к Пронску, «ста за рекою с поля Половецкого»[423]. Из упоминания летописи (1148 г.) о рязанских городах Червленого Яра и на Великой Вороне, а также из указания, что Ярополк Ростиславич (1177 г.) «отбежа… в Воронеж и тамо прехожаше от града во град», следует заключить, что в XII в. существовали рязанские города не только в районе Воронежа, но и в Червленом Яру и в бассейне верхней Вороны[424].

Намеченная нами юго-западная и юго-восточная русская граница определяет собой западные пределы Половецкой земли. Что касается восточной половецкой границы, то она менее ясна. Принимая во внимание скудные летописные намеки на нее в сопоставлении с историко-географическими сведениями о территории камских болгар, можно полагать, что от слияния Мокши с Цною восточная половецкая граница шла, соприкасаясь с южными рубежами ханства камских болгар, по водоразделу между Сурой и Хопром и далее, примерно по Большому Иргизу и его притоку Б. Камелик, подходила к нынешнему Уральску, спускаясь затем по течению Яика на юг до Хвалисского моря (Каспия).

Выяснение границ Половецкой земли облегчает нам возможность определить главные центры половецких кочевий, как они открываются взору исследователя при изучении путей, по которым русские войска совершали движение в Половецкую степь. Одно из этих направлений вело по правой стороне Днепра. Когда в 1173 г. половцы, пришедшие на «киевскую сторону», взяли много сел за Киевом и, захватив множество скота и полона, двинулись обратно в степь, русские князья, «вборзе» преследуя половцев, «изгониша я за рекою Бугом»[425]. В походе 1190 г. русские ходили «до Протолчьи и ту заяша стада много половецкая в Лузе в Днепреском», а также «и вежа, которе бехуть осталися в Лузе», после чего повернули в Русь. Тогда половецкие войска, стоявшие за Днепром, перебрались через него и погнались за русскими, которых настигли «на Ивле, во третий день от Днепра»[426]. Во время похода 1193 г. Ростислав Рюрикович вместе с Мстиславом поймали сторожей половецких «на Ивле, на реце на Половецкой», и узнали от них, что на расстоянии дневного перехода далее «лежат вежа и стада по сей стороне Днепра», т. е. на его киевской стороне[427]. Чтобы точнее представить район половецких веж в двух последних походах, необходимо установить местонахождение Протолчьи и Ивли, относительно чего мнения последователей расходятся. Отождествлять Протолчьи и «Проточи», как это предлагается одним из исследователей истории Украины[428], невозможно, потому что, несмотря на бесспорное звуковое созвучие в этих наименованиях, упомянутое отождествление стоит в явном противоречии с источниками. «Проточи» представляют два болотистых протока, или рукава, которые соединяют нижнее течение Орели с Днепром, параллельно которому они текут. Следовательно, «Проточи» лежат выше порогов и даже выше Днепровской луки. Между тем, летопись под 1103 г. прямо свидетельствует, что русские на конях и в ладьях «приидоша ниже порог и сташа в Протолчех и в Хортичим острове»[429]. Из летописного указания «ехаша… до Протолчьи, и ту заяша стада… в Лузе в Днепреском»[430] — ясно, что Протолчьи находились в Днепровской луке, южная часть которой (от острова Хортицы) примыкала к известному Великому Лугу. Наконец, при описании битвы на Калке летопись совершенно точно определяет: «сташа у реки Хортице на броду у Протолчи»[431]. Приведенные летописные известия согласно утверждают, что Протолчьи помещались ниже порогов, но выше острова Хортицы, на том самом броду, который с незапамятных времен служил известным местом переправы через Днепр.

Далее, если половцы (по описанию похода 1190 г.) настигли отступавших от Протолчей русских на реке Ивле «во третий день от Днепра», (т. е. от брода через него), то отождествление Ивли с Бузувлуком[432] нужно отвергнуть, так как до Бузувлука от Протолчей около 85 км, а половецкая конница, считая дневной переход в 50–60 км, могла пройти за это время около 150–180 км, и, значит, ближе стоят к действительности те исследователи, которые принимают за Ивлю реку Ингулец[433], так как до Ингульца расстояние от Протолчей составляет около 160 км, что и соответствует трем дневным переходам конницы. Если в летописном названии Ивля можно предположить турецкое iblag (что означает уведомление, оповещение), то оно вполне подходит для характеристики этой половецкой сторожевой реки.

Итак, один из центров половецких веж находился на юго-востоке от Ивли, в районе Днепровской луки. Однако русские по правой стороне Днепра ходили и далее на юг. В 1106 г. они «угонивше половце до Дуная, полон отъяша, а половце иссекоша»[434]. Из похвалы летописца князю Михалко, который в бою с половцами показал столь же большое мужество, «яко же прежде в луце море», — ясно, что русские бились с половцами и в Черноморской луке, между Днепром и Дунаем[435]. Кочующих здесь в прилежащих степях половцев летопись называет «Лукоморскими»[436].

Главные половецкие силы располагались на восток от Днепра, куда русские князья предпринимали наиболее частые походы, которые имели два направления. Одно из них шло по переяславской стороне Днепра. В 1095 г. Святополк и Владимир, выступив на половцев, взяли у них «вежи, и полониша скоты, и кони, и верблюды, и челядь»[437]. Эти вежи находились, видимо, за Сулой, как можно заключить из слов «Поучения» Мономаха: «И по Святополце на Суле бившеся с половци до вечера… и потом мир створихом с Тугорканом»[438].

Так как Тугоркан погиб в 1096 г., то значит, заключение мира с ним и относилось, вероятно, к походу Мономаха в 1095 г. на Сулу.

В начале XII в. (1107, 1110 гг.) русские ходили против половцев не только за Сулу, но, «гнаша» их за Хорол и Голтву «и вежи их взяхом, шедше, за Голтавом», иначе говоря, захватывали половецкие становища за рекою Пслом[439].

С возведением русской оборонительной линии по Суле в середине XII в., половцы отодвинули свои вежи на юг, в район между рекой Орелью (Угла) и Самарой (Снопород), куда русские князья и направляют теперь свои удары. В 1152 г. Мстислав Изяславич победил половцев «на Угле и на Самаре… вежи их пойма, коне их и скоты их зая и множество душ крестьяных отполони»[440]. В 1170 г. многие русские князья, соединив свои силы, выступили на половцев, «и взяша веже их «а Угле реце, а другые по Снопороду, а самех постигоша в Чернего леса. Бастии же и инии мнозе гониша по них и за Въскол»[441].

В 1183 г. русские спустились вниз по Днепру и, перейдя через Инжирь-брод «на ратную сторону Днепра», пять дней искали половцев и, наконец, разбили их вблизи «места, нарицаемого Ерель, его же Русь зовет Угол», иными словами, русские разбили половцев опять на Орели, причем захватили самого Кобяка со многими половецкими князьями. Инжирь-брод надо искать на реке Орели недалеко от ее устья, как это можно судить по смыслу текста Лаврентьевской летописи: русские князья пошли «вкупе вси и, перешедше Угол реку, пять дней искаша» половцев. В данном случае в понимании летописца «ратная сторона» Днепра лежит за Орелью. Инжирь-брод, вероятно, «хынзыр» брод, что по-турецки означает свиной или кабаний брод (очевидно мелководный)[442].

В 1187 г. русские снова дошли «до Снепорода и ту изъимаша сторожи половецкие», причем проведали, что «вежа и стада половецкая» стоят у «Голубого леса»[443].

Настойчивое устремление русских войск в район Орели и Самары объясняется тем, что в этом районе находился один из главных центров половецких кочевий[444].

В 1103 г. русские князья «умыслиша дерзнути» на поход в глубь самой Половецкой земли, спустились по Днепру за пороги и достигли Сутени-Молочной, где захватили вежи, одержав «победу велику», причем пало до 20 половецких князей[445]; следовательно, и на Сутени кочевали значительные половецкие силы. Молочная с ее прекрасными пастбищами и в более позднее время служила излюбленным местом для кочевников. «Книга Большого Чертежа» характеризует Молочную, как район, «где кочуют ногаи»[446]. О том же говорит и надпись на карте причерноморских степей 1737 г. (Teatrum belli, 1737), поставленная между Северским Донцом и Днепровскими порогами: «Territorium a Nogaicis Tattaris… habitatum»[447].

По своему географическому положению Черниговское и Северское княжества примыкали к верховьям Северского Донца и Сейма, откуда пути в Половецкую степь выводили в район Северского Донца и в бассейн Ворсклы. В смелых и дальних походах 1111 и 1116 гг. при участии Владимира Мономаха русские разгромили в глубине Половецкой земли города Шарукань, Сугров и Балин, лежавшие в районе между Северским Донцом и Тором[448]. К тому же району Донца, видимо, относится и поход 1109 г., когда «у Дона» Дмитр Иворович «тысячу веж взя»[449].

В 1120 г. «Ярополк ходи на половцев за Дон», следовательно, опять за Донец. Известный поход Игоря Святославича 1185 г. был совершен также за Донец к нижнему Тору. Здесь, по признанию самого Игоря, он «собрахом» на себя «всю землю» Половецкую[450], Кончака, Кзу Бурновича и других, — иными словами, оказался среди многочисленных половецких сил. На поле битвы Кончак «поручися по свата Игоря», который после того и жил в плену на берегах Тора, т. е. среди половецких становищ, за Северским Донцом. Так как в последующем затем набеге на Русь Кончак напал на Переяславль, а Кза шел восточнее, на Посемье, то, вероятно, вежи Кзы стояли также восточнее веж Кончака. В таком случае поход 1168 г., когда «взял Олег вежи Козины… а Ярослав Беглюковы вежи взя»[451], хотя он не связан летописью с определенной географической местностью, может быть, по упоминанию в нем о «вежах Козиных», отнесен также к району Донца. В 1191 г. черниговские и северские князья ходили на половцев «до Оскола»[452].

В географическом отношении неясным остается движение Игоря Святославича, когда он (в феврале 1183 г.) ходил «к реце Хырии (Хирии, Хории)[453]. Однако, если сопоставить с этим поход Игоря тем же летом «за Мерл»[454], где он встретил половцев, то Хырия по созвучию в наименованиях может быть с вероятностью отождествлена с Хухрей, впадающей в Ворсклу несколько выше Мерла и расположенной в непосредственной близости от той дороги, которая была обычной для северских князей при походах в степь.

Изучение походов чернигово-северских князей в Половецкую степь заставляет признать существование крупного половецкого центра между Северским Донцом и Тором.

Борьба с половцами велась и на крайнем восточном фланге Русской земли как суздальскими, так и рязанскими князьями, к владениям которых с юга примыкало Половецкое поле, но летописные сведения об этой борьбе крайне скудны.

В 1160 г. князь Изяслав, сын Андрея Боголюбского, вместе с рязанскими, муромскими и другими князьями совершил поход на половцев «в поле за Дон далече». В злой сече одолев половцев, русские погнались за ними и на Ржавцах одержали новую победу, хотя и понесли при этом тяжелые потери[455].

В 1199 г. Всеволод III двинулся на половецкие «зимовища… возле Дона». Узнав об этом, половцы «бежаша и с вежами к морю»[456], из чего можно думать, что Всеволод углубился довольно далеко на юг. В 1205 г. «ходиша князи Рязаньскыя на половци и взяша веже их»[457], по-видимому также на Дону.

Итак, изучение историко-географических сведений о Половецкой земле позволяет установить местонахождение нескольких центров половецких кочевий.

В степях, примыкавших к Черноморской луке между Дунаем и Днепром, кочевали «лукоморские»[458] или «подунайские»[459] половцы. У Днепровской луки, по обе стороны порогов, были становища половцев приднепровских, или запорожских.

Крупный половецкий центр находился в бассейне реки Молочной, входя, очевидно, в состав половцев приморских, кочевавших от Днепра до Нижнего Дона по берегам Азовского моря[460]. Между Орелью и Самарой, ближе к их устьям, лежали вежи половцев, которых по их местоположению относительно Киева можно назвать заорельскими. Между Северским Донцом и Тором, где находились города Шарукань, Сугров и Балин, размещались половцы донецкие. В бассейне Дона кочевали половцы дояские. Наконец известны также половцы, обитавшие в степях Предкавказья[461].

Отдельные группы кочевников по разным причинам покидали Половецкую степь. Таких выходцев русские князья охотно селили в пределах Руси (с обязательством нести сторожевую военную службу по обороне Киевского государства) и называли их «своими погаными» в отличие от незамиренных, «диких» кочевников. Замиренные печенеги, торки, берендеи, коуи, турпеи, половцы — все они на Руси известны были под общим названием, «черных клобуков», которые в течение XI–XII вв. постепенно были расселены в Поросье, Верхнем Побужье, по притокам Тясмина и Синюхи, а также и на левой стороне Днепра[462].

С конца XI в. упоминаются поселения торков и берендеев в Поросье, а в начале XII в. около Заруба[463], вблизи брода через Днепр. В Поросье у «черных клобуков» были и укрепленные города — Юрьев, Торческ и др. Юрьев находился на Роси, при впадении в нее Рута, по которому расположены были вежи «черных клобуков»[464]. Местоположение Торческа приходится определять на основании косвенных упоминаний о нем летописи. Прослеживая направление, по которому Владимир Мономах гонится за половцами сначала на Торческ, затем на Юрьев и, наконец, разбивает врагов на реке Красной, следует заключить что Торческ находится южнее Юрьева[465]. Когда половцы в 1093 г. осадили Торческий град, то русские князья, выступив против них из Киева, сначала перешли Стугну, затем миновали Треполь и прошли вал, но, будучи разбиты половцами, отступили за Стугну и к Треполю. Половцы же, видя это, «узвратишася к Торческому»[466], и, значит, по ходу описания, Торческ лежит южнее Стугны и Треполя.

В 1161 г. пришедшие с Кондувдыем половцы взяли город Чюрнаев (в юго-западном углу Киевской земли), после чего «легоша по Висем», т. е. по берегам Выси (приток Ю. Буга), затем поехали к Боровому, но, прослышав здесь о том, что Ростислав находится в Торческе, поспешили вернуться к своим «ватагам», откуда начали совершать набеги на Поросье[467]. По смыслу последнего рассказа, Торческ расположен севернее Чюрнаев а, Выси и Борового.

В указанном районе имеются населенные пункты Черна-Каменка (на Горском Тикиче) и Чернянка (на Гнилом Тикиче), лежащие на север от реки Выси с ее притоком М. Высью. Быть может, с одним из этих населенных пунктов и следует отождествить город Чюрнаев, тем более, что вблизи от них имеется и селение Боровки (Боровое?)[468].

Приняв все это во внимание, можно с достаточным основанием отождествить Торчицу, расположенную на реке Торч, с городом Торческом, который в этом случае окажется действительно южнее Юрьева и севернее Черна-Каменки и Чернянки, т. е. в полном соответствии с приведенными нами летописными указаниями о Торческе.

Из «черных клобуков» на левой стороне Днепра в 1080 г. упоминаются торки «переяславстии», жившие около Переяславля, а под 1095 г. рассказывается о «засаковцах», которых вместе с «юрьевцами» Святополк перевел в новый город «Святополчь», построенный на Витичевом холме. Местоположение Сакова определяется из описания событий 1150 г. Когда Мстислав Изяславич прибыл в Канев, чтобы «оттоле Переяславля добыта», то призвал с «оной стороны» Днепра турпеев и дружину к себе в Канев. Тогда его соперник Ростислав оставил своего брата Андрея в Переяславле, а сам «гна к Сакову и сгони турпеи у Днепра» и привел их к Переяславлю[469]. По смыслу приведенного текста, Саков находился, следовательно, на левой стороне Днепра, не в дальнем расстоянии от Переяславля, и может быть отождествлен с нынешним Салковом, лежащим между Киевом и Переяславлем, почти на равном расстоянии от них обоих[470]. Жившие за Саковом турпеи, упомянутые в описании событий 1150 г., вероятно, и названы летописью «засаковцами».

По известиям XII в.[471], на левой стороне Днепра торки сидели также в окрестностях города Баруча и Бронь-княжа, соответствующих, вероятно, нынешней Баришевке на Трубеже и Бранице на реке Бранице, впадающей в тот же Трубеж[472].

Обобщая историко-географические данные, можно наметить следующие основные направления русских походных путей в Половецкую степь. По киевской стороне Днепра путь пролегал от Киева за Рось, по водоразделу между Гнилым Тикичем и Тясмином (совпадая на этом отрезке с Черным шляхом XVII в.[473]., далее шел через верховья Ингульца и Саксагани к Днепровской луке, к Хортичему острову, и через Протолчьи на Сутень. Вариант этого пути сворачивал на юго-запад через верховья Ингула и (совпадая с Черным шляхом и с путем, указанным на карте «Teatrum belli», 1737)[474], переходил за Южный Буг и далее, пересекая в нижнем течении Чичаклею, вниз по Бугу выводил к Черноморской луке. По переяславской стороне Днепра путь шел через Переяславль, вдоль Днепра, пересекая в нижнем течении Сулу, Псел, Ворсклу и Орель. Он получил название «злодейского шляха», которым в XVI–XVII вв. нередко пользовались и татары ввиду его доступности для передвижения войск[475]. Напротив, среднее течение перечисленных рек было почти недоступным по обилию притоков, непроходимых болот и густых лесов. В этом отношении большие трудности создавала Ворскла, по обоим берегам которой к северу от Полтавы тянулись дремучие леса. Ниже Полтавы, до устья болотистой и лесистой речки Тагамлык, Ворскла была также мало проходима, и только южнее Тагамлыка начиналась ровная степная местность[476].

Из Северского Посемья путь шел по водоразделу между Донцом и Ворсклой (Муравским шляхом XVII в.)[477] к речке Мерлу и Можу с Адалагом в район Северского Донца и Нижнего Оскола; или же по водоразделу между Донцом и Осколом (Изюмской сакмой)[478] выводил к Изюмскому перевозу в бассейн Северского Донца и Тора.

Для походов суздальских и рязанских князей «на Дон» открывались пути по водоразделу между Осколом и Доном (где пролегала в XVII в. Калмиусская сакма)[479] к нижнему течению Северского Донца; или же по водоразделу между Доном и Хопром (где проходила в XVII в. Ногайская дорога)[480] к Нижнему Дону.

На перечисленных путях и связанных с ними речных переправах чаще всего и происходили многочисленные столкновения русских с кочевниками Причерноморья. На протяжении XI–XII вв. эта борьба велась беспрерывно и становилась иногда весьма напряженной. Едва Киевская Русь успевала одолеть одних врагов, как на смену им появлялись новые. В 1036 г. Ярослав нанес решительный удар печенегам. В злой сече, продолжавшейся до вечера, Ярослав «одва одоле» своих врагов. Разгромленные печенеги «побегоша разно, и не ведяхуся камо бежати: ови бежаще тоняху в Сетомли, ине же в инех реках; а прок их пробегоша и до сего дне»[481].

Бежавших печенегов сменили в степях торки, которые явились новой угрозой для Руси. В 1060 г. соединенные силы русских князей «поидоша на коних и в лодьях, бещислено множьство, на торкы. Се слышавше», торки бежали «и помроша бегаючи, божьим гневом гоними, ови от зимы, друзие же гладом, ини же мором и судом божьим. Тако бог избави хрестьяны от поганых»[482]. Часть печенегов и торков, однако, уцелела в степях до прихода половцев, господству которых должна была подчиниться.

Половцы[483] оказались для Киевской Руси более опасными врагами, чем печенеги и торки. Во второй половине XI в. борьба с ними протекает малоудачно для русских, но с конца XI в. и особенно в начале XII в. русские достигают заметных успехов. Летописец с сочувствием отмечает деятельность Владимира Мономаха, который в годы 1103, 1109, 1111, 1116 в победоносных походах, быстро следующих один за другим, нанес сильные удары по центрам половецких кочевий, проник в глубь Половецкой земли и, по образному выражению летописи, «пил золотым шеломом Дон». Его успешные походы заставили часть половцев откочевать на Северный Кавказ. Около сорока тысяч половцев выселилось в Грузию, где образовало постоянное войско грузинского царя Давида Строителя.

Летопись сохранила интересное сообщение о том, что устрашенный Мономахом половецкий князь Отрок бежал на Кавказ «в Обезы за Железные врата». Его брат Сырьчан удержался в донской степи и после смерти Мономаха послал своего «гудьця» (гусляра) в Обезы сказать Отроку: «Владимир умер, воротися, брате, в землю свою». Посылаемому вестнику Сырьчан дал при этом такое наставление: «Молви ему мои слова, спой ему песни половецкие; если же не захочет вернуться, тогда дай ему понюхать степной евшан». Отрок сначала отказался возвращаться и не хотел слушать песен «гудьця», но когда понюхал «евшан», прослезился и сказал: «Лучше лечь костьми да на родной земле, нежели на чужой жить в славе»[484], — и вернулся в родную степь. В этом поэтическом описании летопись подтверждает большое значение успехов Мономаха в борьбе с половцами. Повидимому, в связи с его походами, в степях против господства половцев произошло (в 1116 г.) восстание оставшихся там еще торков и печенегов, которые «секошася два дни и две нощи, и придоша в Русь к Володимеру»[485], — очевидно, для мирного поселения в русских пределах. Однако эти степные выходцы оказывались не всегда надежными союзниками; вероятно, по этой причине в 1121 г. Владимир «прогна берендичи из Руси, а торци и печенези сами бежаша»[486]. Сын Мономаха Мстислав (1126–1133) по примеру отца успешно продолжал борьбу с половцами. Преувеличивая его подвиги, летопись говорит, что он загнал половцев «за Дон и за Волгу, за Яик»[487].

В середине XII в. отношения русских князей с половцами осложняются новым явлением. В свою междоусобную, феодальную борьбу русские князья часто вовлекают и половцев в качестве союзников одной из борющихся сторон. Феодальные раздоры русских князей истощали боеспособность Русской земли, тем самым облегчая половцам возможность выступать самостоятельно против Руси и безнаказанно разорять ее южные княжества.

«Уведавши», что русские князья «не в любви живут»[488], половцы становятся более дерзкими в своих набегах и начинают «пакостить» в Днепровских порогах, препятствуя движению в Русь гречникам и залозникам. Для охраны идущих в Киев с юга купцов русские князья вынуждены были выдвигать к Каневу специальные отряды[489], и в 1170 г. открыто должны были признать, что половцы отнимают у Руси и Греческий, и Солоный, и Залозный пути[490].

К концу XII в. борьба русских с половцами снова принимает напряженный характер. Русские князья совершают несколько удачных походов против половцев, но не имеют прежних сил для нанесения им решительных ударов, подобных тем, какие умел наносить Мономах. Феодальная раздробленность понижала обороноспособность Русской земли. В этих условиях перед лицом опасности со стороны внешнего врага и в летописи, и в «Слове о полку Игореве» с большой силой раздается призыв к единению во имя защиты родины.