Полторы минуты славы

Глава 3 Тошик Супрун Сериал за три копейки

Настя Порублева была теперь Самоваровой — стало быть, всерьез замужем. За другим. Валерика это не удивляло — он никогда и помыслить не мог, что она выберет его. Но видеть ее такой сияющей было грустно. Сумасшедшая влюбленность, какая бывает лишь на первом курсе, давно прошла (они все поголовно были тогда почему-то влюблены в Настю!). Но другие девушки ничего похожего на то давнее сумасшествие не вызывали. Значит ли это, что Настя лучше их всех?

Сама Настя полагала, что дружит с Валериком, а он до сих пор был в нее влюблен — правда, влюблен хронически и туповато. Он просто привык быть влюбленным. Он знал, что если куда-то уедет — а его уже звали в Питер! — то все закончится само собой. Время лечит. Это обязательно будет, но не сейчас.

Настина же дружба выразилась в том, что она пристроила Валерика в сериал, от которого сама отказалась. Это было в прошлом году. Сказать ей «нет» Валерик тогда не смог, хотя сразу понял, что существовать среди суматошных телевизионщиков ему будет так же неуютно, как рыбе в курятнике. Им он тоже, кстати, ничуть не понравился. Но с тех пор как его заменил Тошка Супрун, жизнь стала вполне сносной и предсказуемой.

И вот вчера Тошка позвонил ему и заявил: «Ты втравил меня в дерьмо».

Совестливый Валерик из этого телефонного разговора мало что понял. Кого-то, кажется, у них в съемочной группе убили, и примешались вдобавок женщины, каких нельзя любить. Тошик явно был в смятении. А ведь это отличный повод поговорить с Настей! Вот, мол, какая вышла скверная история там, где вместо Тошика мог быть я или ты. Валерик будет говорить это и смотреть на Настю — на ее нежное, бледное, будто изнутри подсвеченное лицо. Глаза у Насти особенные — серые, с хрустальными лучиками вокруг зрачков. Теперь видеться приходится редко — диплом, прочие заботы. Можно бы начинать совсем не видеться, только к чему мучить себя раньше времени?

— Какой ужас! — сказала Настя, выслушав рассказ Валерика.

Она по-настоящему забеспокоилась и потребовала:

— Тебе надо срочно найти Тошку и узнать все подробности. Вдруг у них там маньяк завелся? Чего доброго, и Тошку прирежет! Надо все рассказать Коле.

Коля как раз и был Настин муж. Валерик называл его Николаем Алексеевичем и очень уважал. Если б ее мужем стал кто-то другой, Валерик его бы возненавидел.

Познакомились они несколько лет назад на даче художника Кузнецова. Тогда Кузнецова прикончили самым жестоким и неожиданным образом, а Самоваров, реставратор мебели из областного музея, помог найти убийцу. Оказалось, что и в реставраторы-то он подался после ранения, а до того служил в уголовном розыске. Ранение было настолько тяжелым, что пришлось мучительно лечиться несколько лет, и никто не верил, что Самоваров выкарабкается. Но он выжил. Только левая нога до колена была у него теперь ненастоящей — протезом, а лицо навсегда стало серьезным и желтым.

Работать в милиции он больше не мог. Соседка, Вера Герасимовна, гардеробщица из музея, уговорила его попробовать пойти в реставраторы — Самоваров всегда любил мастерить. И реставратор из него получился отменный. К тому же он стал знатоком всяких антикварных вещиц и собрал превосходную коллекцию самоваров. Первый самовар друзья подарили ему в шутку, на день рождения. Он же, как человек методичный, но с фантазией, из шутки сотворил вполне серьезное, хотя очень его увлекающее дело. Его коллекция чайных принадлежностей даже была выставлена в музее прошлой зимой.

В общем, Николая Алексеевича Самоварова Валерик терпел. И все-таки удивляло, что строптивая, амбициозная Настя выбрала себе такого мужа. Своим счастливым соперником Валерик скорее воображал какого-нибудь преуспевающего живописца — может быть, даже столичного! — либо богатенького бизнесмена с меценатскими наклонностями. И вдруг Самоваров из музея. С его чайниками! На ненастоящей ноге! Неужели Настя сделала это всерьез?

Похоже, всерьез. Она была счастлива, она сияла. И ничего с этим нельзя было поделать. Наверное, Валерик раньше совсем ее не знал.

Настя никогда не оставляла друзей в беде. Можно было не сомневаться, что она непременно потащит втравленного в дерьмо Тошика к своему Коле. Коля был для нее воплощением скорой и чудодейственной помощи. Тошик рано или поздно должен был появиться в музее, в мастерской Самоварова.

Так и случилось. Покладистый Тошик куда угодно поплелся бы с такой замечательной девчонкой. Но на душе у Тошика было скверно. В ходе вчерашнего собеседования майора Новикова со съемочной группой всплыла история с доцентом в наручниках. Этот доцент стал алиби Катерины: его видел Ник Дубарев и Катеринины соседи. Одна соседка даже вызволила беднягу из оков. Вот она какая, Катерина! Она занималась с дюжим бородатым дядькой, которого Тошик как-то встречал на какой-то премьере, сексом пылким и разнообразным по стилю. А в это время в павильоне убивали неизвестного! А он, Тошик, нелепо пьяный, маялся тогда дома между собственной кроватью и сортиром, бережно поддерживаемый с двух сторон матерью и сестрой!

Что его Катерина буйствует и с другими, Тошик подозревал. Но теперь он узнал, как и с кем буйствует. От этого Тошику стало очень плохо. Не то чтобы жить не хотелось — напротив, очень хотелось! Но только чтоб рядом была Катерина. Труп на режиссерском диване не очень тревожил Тошика — ведь это оказался не Карасевич. Хотя, конечно, Карасевич тоже до сих пор почему-то не объявился. И черт знает, что все это значит!

В мастерской Самоварова хорошо пахло деревом, лаком и еще чем-то музейным — сладким, но не домашним. В золоченых чашках, на которых были нарисованы башни, кривые деревья и пестрые китайцы, алел душистый чай. Но сильнее всего пахла черемуха в фарфоровой вазе. Та же самая черемуха, вся в мелких акварельных мазочках, красовалась рядом, на свежем Настином этюде.

— Этот мужик неизвестно как пролез в наш павильон, — рассказывал Тошик. — Практически это невозможно!

Валерик только фыркнул:

— Скажешь тоже — невозможно! Да у вас там настоящий бардак, а вчера еще и пьянка была.

— Ну и что? Выпили немного. Все, кроме Карасевича, отлично себя чувствовали, — обиделся Тошик. — И насчет бардака зря гонишь, Валерик, ночью в павильоне все заперто.

Тошка даже пожалел, что Валерик увязался с ним в качестве давнего знакомого Самоварова. Теперь вот сидит тут, парафинит и их классный сериал, и их крутую съемочную группу.

— Я думаю, в павильоне есть серьезные материальные ценности: аппаратура, декорации, реквизит, — заметил Самоваров.

Тошик самодовольно улыбнулся:

— Реквизит у меня, что называется, винтажный — с бору по сосенке.

— С помойки, — подсказал Валерик.

— Ну и что? Смотрится вполне стильно. А камеру Ника и все его барахло обычно вечером увозят на телестудию. Он ведь, бывает, и репортажи делает, и интервью, особенно когда у нас репетиции или еще какой-нибудь затык. Как классно Ник снимает — прямо с рук! Он гений. И Карасевич почти гений. Он сериал раскрутил за три копейки!

— Это как? — удивился Самоваров.

— Наш сериал сам себя сделал!

Хотя Тошик выразился очень невнятно, но это была сущая правда. Сериал «Единственная моя» на всю страну прославился, и не просто как единственный туземный в Нетске. Были и другие причины им гордиться. Даже Самоваров, не так часто глядевший в телевизор, что-то про этот невиданный телепроект слышал. По радио, наверное? Или в газетах что-то было?

Нетские газеты часто писали про режиссера Карасевича и его затеи. Федор Витальевич обладал удивительной способностью не только плодить полубредовые идеи, но и проталкивать их в жизнь. Особенно умело он доставал деньги. Потрошил департаменты и окучивал спонсоров даже тогда, когда его проект заведомо не вызвал бы ни малейшего доверия и у детсадовца. Да, детсадовец не дал бы Феде ни копейки, но спонсоры раскошеливались как загипнотизированные.

Правду сказать, не все подобные начинания доживали до финала. Но Федин энтузиазм всегда кипел и клокотал, деньги тратились, пресса зычно трубила о грядущем событии года. Только много лет спустя все участники вздорного дела начинали удивляться, как же это они купились на такую туфту. А Федя Карасевич в это время как ни в чем не бывало раскручивал следующий проект.

Снять на телевидении нечто свое, неподражаемое, Федя загорелся в разгар всеобщей сериальной горячки. Тогда в ответ на бразильское мыло разом со всех каналов хлынули отечественные пенные потоки. Феде стало обидно. Он тоже хотел делать мыло. Он отлично понимал, что сериал — дело затратное и вообще сугубо столичное, но отступать не привык. Должен он снять сериал, и все тут!

Его изобретательный мозг недолго бился над проблемой. Как только желание снять сериал стало неодолимым, Федя начал действовать. В длиннополом пальто от Армани (в том самом!), с черным шарфом на артистически небритой шее, с бешеной искрой в глазах он примчался на один из нетских телеканалов. Этот телеканал не имел творческой жилки и особой популярности. Зато денежно он был крепок, так как пропагандировал заслуги губернатора и самый его образ — деловой, принципиальный и миловидный.

— Пацаны! — весело бросил Федя собравшимся вокруг него редакторам, среди которых были две тетки предпенсионного возраста, бывшие комсомольские вожаки. — Пацаны, о вас скоро будет сюжет в программе «Время». Вы там получите свои пусть не пятнадцать, но полторы минуты славы. И в «Сегодня» тоже полторы минуты получите. И у Познера. Как бонус.

Пацаны пооткрывали рты, а Федя, мелькнув шарфом, скрылся в кабинете руководителя канала.

Он очень был импозантен, этот Федя. Высокий, костлявый, как-то по-особому, кособоко элегантный, он был всегда одет в эффектные наряды от самых лучших дизайнеров. Только странным образом на нем эти наряды моментально сминались, пятнались и салились. Отлетали незаменимые пуговки, воротники сорочек скручивались в трубочки, редела ткань на локтях. Можно было подумать, что он, приодевшись, долго кубарем катался по двору и только после этого выходил в люди.

Злые языки винили Катерину в замусоленности Фединого гардероба — у той тоже не всегда все пуговицы бывали на месте. Но ведь даже самая нерадивая жена не могла быть причиной того, что длинное асимметричное Федино лицо всегда выглядело недобритым и даже слегка грязным. Его прически, выстриженные лучшими парикмахерами Нетска, тоже торчали вкривь и вкось. Несмотря на все это, Федя умел вдохновить, зажечь, настроить, раскочегарить и раскрутить, как никто другой.

Ровно через час дверь начальственного кабинета распахнулась. Федя выпустил из нее руководителя канала. Лицо руководителя горело жарко, как после парной. Проект был запущен!

Суть Фединого замысла была проста: своими силами начать работу над сериалом, а эпизоды сочинять так, чтоб их можно было снимать прямо на месте действия — во всевозможных конторах, офисах и торговых точках. Работники этих точек, оплачивая нужную серию, заодно рекламировали бы свое заведение. Они даже могли сняться в роли самих себя и немного хлебнуть самой настоящей экранной славы.

На первый же Федин призыв клюнула сеть гастрономов «Уникум», два шейпинг-центра и редакция газеты «Нетский бизнес». Редактор газеты, Толя Мухтаров, сумел настолько вкусно отразить ход съемок сериала (и тем самым увеличить аудиторию телезрителей), что получил право бесплатно появляться в каждой третьей серии «Единственной». Шурша своей газетой и суя ее в камеру названием вперед, он мог теперь рассказывать миру и городу Нетску о своей правдивости и неподкупности.

Вовремя подвернулась и Лика Горохова со своим папой-замдиректором. Постановочные расходы до смешного минимизировались. Эпизоды, которые никак нельзя было снять в магазинах и других общественных местах, разыгрывали в бывшем сборочном цехе. Там были сработаны декорации квартир и пещеры. Они очень похорошели после того, как в съемочную группу влился Тошик Супрун.

Сюжет «Единственной» моментально приспособили к делу. Свежестью мотивов он не отличался, зато на коммерческий успех работал. Многострадальная модель в исполнении Лики Гороховой то и дело посещала модные бутики, салоны красоты, пельменные, японские бани и стрип-клубы. Владельцы этих заведений тоже появлялись на экране. Они оживляли диалоги неподдельным смущением. Лирический герой сериала, Саша Рябов, предпочитал автомойки, мастерские по развалу и схождению колес, сауны, тренажерные залы и педикюрные салоны. Оба — и Лика, и Саша — прекрасно справлялись с рекламными трюками.

Сашу утвердили на главную роль по настоянию Катерины Галанкиной. Хотя Катерина не была постоянным членом группы, она подменяла мужа на съемочной площадке в периоды его творческих спадов, похмелья и дурного настроения. Она-то и убедила Федю отдать роль влюбленного бизнесмена обладателю прекрасного молодого торса.

Так в группе появился немногословный бодибилдер Саша Рябов. Он учился на первом курсе театрального института. В ходе учебы он вынужден был довольно много говорить, поэтому на съемках отмалчивался и очень любил немые сцены. Поговаривали, что Саша со своим дивным телом метит в Голливуд, потому и актерскому ремеслу решил хоть чуть-чуть подучиться. Однако, судя по его влюбленности в черноглазую стоматологичку Сашу Супрун, вкусы и планы у него были вполне патриотические.

Сценарий «Единственной» писал Леша Кайк, закадычный Федин приятель. Вообще-то Леша был поэтом-постмодернистом, автором малопонятных, болезненно-чувственных стихов, пропитанных скепсисом и брутальной иронией. Так, во всяком случае, значилось на обложках его нетолстых книжек. Однако второе Лешино «я» успешно трудилось в рекламном бизнесе. Оно строчило громадное количество заказных поздравительных од, корпоративных гимнов, юбилейных тостов и спичей.

Несмотря на горы спичей, Леша был крайне ленив и неразборчив в средствах. Попотев некоторое время над историей бедной Лики (чтоб не путаться, всех героев сериала, кроме француза, он назвал так же, как исполнителей), он предложил сделать сериал интерактивным. В финале каждой серии объявлялось место действия грядущих эпизодов — скажем, химчистка, ночной клуб или кошачья выставка. Зрителям предлагалось самим сочинить сцену из жизни любимых героев.

Успех этой затеи был оглушительный. Леша получил мешки писем. Особенно рьяно откликнулись ученики начальных классов, пенсионеры всех возрастов и полов, заключенные и умственно отсталые. Конечно, сценаристы-добровольцы не умели так ловко грузить диалоги необходимой рекламой, как сам Леша Кайк. Напрочь позабывали они и припутывать к делу Толю Мухтарова с его газетой. Зато наперебой рассказывали о собственной личной жизни, часто такой причудливой, что и в Бразилии никому не снилось. Это подало Леше мысль вывести некоторые исповеди на экран прямо живьем. Пусть якобы случайные попутчики (партнеры по боулингу, покупатели в бутике, соседи по зуболечебным креслам) открывают душу героям — Лике, Саше или сластолюбивому французу Трюбо, — которые невзначай оказались под рукой.

Так и сделали. Кое-кто из авторов писем справился с нелегкой актерской задачей и поведал всем жителям Нетска выстраданное — что все мужчины подлецы, а здоровья не купишь. Особенно артистичными оказались заключенные. Один из них не на шутку тронул сердца телезрителей. Те в письмах и звонках даже стали требовать, чтобы он заменил маловыразительного Сашу Рябова.

После этого новшества о необыкновенном нетском сериале не смогли умолчать ни «Вести», ни «Время», ни канал «Культура». Таким образом, свое обещание пацанам с канала БНТ Федя сдержал. Сам Федя, Лика, Саша, Островский и одаренный заключенный дали пропасть интервью всевозможным газетам и телеканалам. Лика снялась почти обнаженной для регионального мужского журнала, а Саша Рябов, обнаженный совсем, — для журналов мужских, женских и медицинских. Ник Дубарев получил областной приз «Оператор года». Поскольку губернатор тоже стал поклонником сериала, Леша сумел за губернаторский счет выпустить толстый, как телефонный справочник, том своих брутальных стихов.

Успех, полный успех! Вот почему после двух блестящих сезонов было так неприятно застопорить работу — и все из-за совершенно неизвестного человека с ножевыми ранениями.

Отлучка Феди, который легко улаживал любые ситуации, была особенно некстати. И администратор Марина Хохлова, и Толя Мухтаров из кожи вон лезли, чтобы добиться продолжения съемок. Но ясности на сей счет так и не было. У многих членов съемочной группы взяли подписку о невыезде. Выезжать и без того никто не собирался, а вот отснять последние в сезоне серии хотелось. Творческие работники собирались летом отдохнуть, подзагореть и встряхнуться, а до того наготовить как можно больше «Единственной» впрок, чтобы зрители, прежде чем поголовно разъехаться по дачам и огородам, получили последнюю порцию саги о мытарствах своих любимых героев. Необходимо дозарезу доснять хотя бы восемь серий!

— Все наперекосяк пошло, — вздохнул понурый Тошик. — Что нам теперь делать?

— Даже не знаю, что вам посоветовать, — пожал плечами Самоваров. — Будьте законопослушными, не врите, не сочиняйте лишнего — и все будет в порядке!

Тошик только надул кукольные вишневые губы:

— Где там! Нас ведь всех подозревают. Это дико! За что?

— Следствие обязано отработать все версии. Насколько я понял, даже личность потерпевшего не установлена. Так чего ж вы хотите? Появится конкретный след, и всех непричастных оставят в покое, — пообещал Самоваров.

Тошик нисколько не утешился:

— Это когда еще будет! А пока, значит, можно нас от дела отрывать? И сто раз совать под нос фотографию незнакомого покойника, у которого глаза в разные стороны закатились? Да он мне вторую ночь уже снится!

— Это хорошо, — заметил Валерик. — Вдруг твое подсознание воспрянет и ты вспомнишь убитого. Может, ты встречался с ним где-нибудь и даже мило беседовал.

— Никогда! Никаких бесед я во сне не вижу. Мне другое снится — что он меня душит!

Тошка схватился руками за горло и, выкатив глаза, показал, как душит его в сновидениях незнакомый покойник.

Валерик засмеялся:

— Потому, наверное, он тебя душит, что ты на ночь ешь много пирожков с ливером!

Тошик до того разозлился, что даже поискал глазами, чем бы в Валерика швырнуть. Но вокруг были сплошь ценные и антикварные предметы.

Настя поморщилась:

— О какой ерунде вы говорите! При чем тут сны? А что, если в группе завелся серийный убийца? И он еще кого-нибудь убьет?

— Это вряд ли, — отмахнулся Тошка. — В павильоне сейчас такая охрана! А покойник нам совершенно чужой, никто его сроду не видел.

Настю это не убедило.

— Вам все равно надо быть осторожными. Правда, Коля? — обратилась она за поддержкой к Самоварову. — Зато милиция — это совсем не страшно. Надо просто немножко потерпеть.

— Потерпеть! — снова вскинулся Тошик. — Ты, Настя, так говоришь, потому что не видала никогда майора Новикова! Это садист. Ведь он меня — меня! — включил в список подозреваемых. Вернее, тех, кто физически способен был прикончить покойника с дивана. Когда тот еще покойником не был, конечно!

— А что, уже известно, что убил мужчина? — заинтересовалась Настя.

— Ну да. Или очень опытная баба. Из наших девчонок, скажем, Марина Хохлова, администраторша, на подозрении: в ней сто четырнадцать кило. Она и быка уложит! Наверное, и мужика могла бы уложить, особенно под горячую руку. Но только не в ту ночь! Позавчера она набралась выше крыши, зюзя зюзей сидела. А я уехал, когда в павильоне еще куча народу оставалась. Как это я мог кого-то прирезать?

— Положено всех тщательно проверять, — напомнил Валерик.

— Ты так спокойно говоришь, потому что майора Новикова не видел! — повторил Тошик. — Вбил он себе в башку, что я мог убить, и все тут! Показания моей мамы, что я дома в кровати был, его, видите ли, не убеждают. Во-первых, говорит, родные мамы всегда детей выгораживают. А во-вторых, я мог из кровати вылезти, сбегать зарезать того дядьку, а потом обратно в кровать вернуться. Ерунда какая! И чем моя мама хуже других, что ей верить нельзя? А рожа у майора!.. Зверская.

Настя засмеялась.

— Именно зверская! — стоял на своем Тошик. — Она мне в очередь с покойником снится: глаза-буравчики, а на щеках собачьи ямки. На экорше он похож!

Тошик сказал это страшное слово и передернулся. Экорше — гипсовый человек без кожи — в свое время стоил ему больших хлопот. Рисовать это учебное пугало в институтской мастерской Тошик не осмелился: не хватало ни терпения, ни сноровки. Нелли Ивановна с сестрой Сашей тоже ничего сделать не смогли, даже объединив усилия. Тошику за несдачу рисунка грозила двойка в семестре. Он с великим трудом выпросил у кого-то из старшекурсников старый, ненужный рисунок экорше, подтер его и подпортил, чтоб проступила его индивидуальная манера. В таком виде он прикнопил рисунок к мольберту на заключительном занятии.

Старый преподаватель Бутаков, большой знаток и любитель анатомии и гипсов, не поверил собственным глазам. Он сразу бросился к Тошикову экорше. Он был удивлен и потрясен. Его лицо, в отличие от ободранного экорше, имело даже излишки кожи, какие бывают у шарпеев. Потому оно сложилось в складчатую клоунскую гримасу. Тошик потупился. Бутаков так долго и недоверчиво переводил свой инквизиторский взгляд с розовых Тошиковых щек на рисунок, что у Тошика непритворно разболелась голова и зашумело в животе. Однако огрехи рисунка явно были Тошиковы, неподдельные. Тогда Бутаков посулил скверному рисовальщику незавидную судьбу халтурщика и запойного алкоголика. Затем сам проработал своим тонко, в иглу, отточенным карандашом правое ухо на подложном изображении гудоновского страдальца. Тошик, которого все всегда любили, чуть не плакал — Бутаков его нисколько не любил даже при предъявлении рисунка экорше. А теперь его не любил еще и майор Новиков…

— Видели бы вы этого майора, — в очередной раз проговорил Тошик тоном человека, прошедшего все круги ада.

— Да видели, видели! — снова засмеялась Настя.

— Стас Новиков — отличный оперативник, — сказал и Самоваров. — Я его знаю уже пятнадцать лет. Он отличный парень и мой друг.

Тошику понадобилось время, чтобы поверить в такое диво. Какие друзья у безжалостного монстра с собачьими ямками?

— И я его знаю, — добавил Валерик.

— И я! — сказала Настя. — Хорошо знаю. Он чудесный человек.

Тут Настя приврала. Стаса она знала не так уж хорошо. Он внушал ей не дружескую симпатию, а скорее боязливое почтение.

Стас тоже Насти несколько опасался. Он не мог понять, как бывалый человек Самоваров решился жениться, да еще на такой девушке. Слишком молодая, слишком хорошенькая, да еще и художник! Стас Новиков всегда сторонился явных красавиц. Женщины гораздо менее молодые и привлекательные, чем Настя, безжалостно гробили мужские жизни — он это знал как никто. Уголовные дела, которыми Железный Стас занимался, были полны самых красноречивых примеров женского коварства. Супруга самого Стаса бросила его, сбежав в Нижневартовск с торговцем содой. Да, это закон: женщины только за то, что они женщины, требуют с мужчин непомерной платы. Впрочем, мужчины тоже часто попадаются скверные. Служа в уголовном розыске, Стас с годами сделался законченным мизантропом.

А вот Самоваров мизантропом не был. Он не замечал в прекрасной и любимой им Насте ничего зловещего. И эти двое парней — один серенький, другой чернявый, — сидевших сейчас на полуантикварном диване в его мастерской, тоже ему нравились. Только вот почему именно сюда они пришли со своими рассказами о покойнике на каком-то диване? Это все Настя! Она распускает слухи, что он, Самоваров, невероятно проницателен и запросто разберется в самой запутанной истории.

Тошке, надо сказать, Самоваров тоже понравился.

— Классный мужик, — сказал он Валерику, когда они закончили чаепитие и вышли на музейное крыльцо. — Ты видел, какие у него в шкафу чайники? А часы с маятником? Такие нечасто увидишь.

— Еще бы! Он серьезный коллекционер.

— Тогда у меня могут быть для него серьезные предложения.

Валерик только фыркнул и равнодушно двинулся по улице. А вот в Тошиковой голове, весь последний год забитой проблемами сериала, уже воздвигался план, как выманить для съемок кое-какие красивые вещицы у Самоварова. Может, и сам реставратор в какой-нибудь серии засветится вместе со своими коллекциями? Картинка бы получилась эффектная — антиквариат востребованная тема. Хорошо бы с Карасевичем посоветоваться! Только где теперь Карасевич?

— А что, Самоваров в самом деле друг майора? — спросил Тошик.

— Конечно. Он и сам в угрозыске служил. Я с ним в Афонине познакомился, у Кузнецова на даче.

— У того Кузнецова, которого грохнули?

— Ну да. Самоваров тогда вычислил убийцу. А потом я жил у старухи Лукирич на квартире. Ее обокрали, и сначала подумали на меня. Твой майор Новиков, кстати, первый и подумал.

— Вот гад! — возмутился Тошик.

— Да не гад, а обыкновенный мент. Они ведь в первую очередь кидаются на самое очевидное. Вот тут мне Самоваров как раз и помог.

— Слушай, а это идея! — крикнул Тошик и так радостно и внезапно пихнул Валерика в плечо, что тот отпрянул, наступив какому-то прохожему на ногу.

— Какая идея?

— Я расскажу маме про Самоварова.

— Но зачем? — изумился Валерик.

— Надо.

Тошка не стал делиться своими планами с Валериком. Теперь он учился сдержанности и строгости. Его безалаберная жизнь, прежде достойная школьника, не утомленного надзором, стала иной. Она изменилась бесповоротно. Он больше не лепил пластилиновых гоблинов. Заслуженный кастрат Пушок хотя снялся-таки в нескольких сериях «Единственной моей», но давно избавился от утомительной дрессуры. Отныне он сутками мирно дремал на шкафу. Тошкино детство, которое так долго продлевали мать и сестра, враз кончилось. Теперь у него было Дело и была Женщина. Поскольку Дело — сериал — застопорилось, идти ему было некуда. Разве что к Катерине?

Тошик знал, что Катерина репетирует сейчас в молодежной студии. Он отправился туда и проскользнул в темный зрительный зал.

Актеры и актрисы в это время ходили по пустой сцене. Они кричали и подпрыгивали, и Катерине совершенно не нравилось, как они это делают. Она тоже кричала на них своим глубоким ясным голосом, который крутой волной катился, долетал до самых дальних закоулков зала и звоном отдавался где-то наверху, на колосниках. Катерина не только кричала. Она широко раскидывала свои сильные белые руки или стучала кулаком по зачехленным спинкам зрительских кресел. Она взлетала на сцену по мелким ступенькам и сама показывала, как надо подпрыгивать и кричать. Один раз она даже упала на пол, на бурые доски сцены. Она тихо и плавно упала, будто оброненная шаль, будто у нее совсем не было ее крепкого тела.

Таким же образом попробовала падать и актриса в трико, куда более худая и тонкая, чем Катерина. Только накренялась актриса тяжело и осторожно, выставляя вперед на всякий случай то колено, то локоть. Она падала со стуком, злилась и снова падала совершенно безобразно. Какой-то актер, голый по пояс, смотрел на нее и усмехался. Сидел он в сторонке на стуле, расслабившись и выгнув дугой широкую красивую спину.

Эта спина и беспрестанно падающая актриса в трико очень напомнили Тошику Пикассо «голубого» периода. Он не хотел, но вспомнил вдруг и свое экорше, и этюды, на которых снег пора заменять травой. Вспомнил и то, как плохо умеет он рисовать. Вернее, совсем не умеет! Он ничто, вот Катерине и стало с ним скучно. Она сейчас даже на него не взглянула. Еще бы! У нее и доцент в наручниках, и этот актер с голой спиной, и все прочие мужчины мира, а он… Все кончено!

Тошик тихо поднялся с девятого ряда. Он всегда сидел в девятом ряду, когда бывал на Катерининых репетициях, — и она знала, что он там. Но сегодня он не нужен ей. Он сейчас уйдет, а Катерина даже не заметит.

Он ошибся. Катерина тут же послала свою властную голосовую волну:

— Антон!

Тошик бросился к ней по проходу сумбурной заячьей рысью, она к нему — твердым и легким шагом. Они встретились на середине пути, в сумерках, между скучным, дежурным светом рампы и мертвой тьмой зрительного зала. Тошик постарался придать своему лицу независимое равнодушное выражение. И кажется, придал, потому что Катерина недовольно спросила:

— Ты что, и сегодня пил?

Тошка испуганно замотал головой:

— Нет, что ты! Просто погано так все складывается. На канале сказали, что, возможно, нас временно закроют. А где временно, там и насовсем. Что, разве не погано?

— Погано, наверное. Тогда представь, каково мне! Ума не приложу, где может быть Федька… Кстати, раз ты здесь, у меня к тебе дело. Я дала милиции кое-какие адреса, где он мог бы быть. Но разве все предусмотришь? Я тут вспомнила… Не сочти за труд, съезди, — может, Федя там. Маловероятно, но — чем черт не шутит.

Катерина порылась в карманах и вместе с каким-то ключом и пригоршней эвкалиптовых леденцов вытащила затертую бумажку, где с одной стороны неизвестной рукой был начертан московский телефонный номер, а на другой — небрежным и острым Катерининым почерком — написан адрес. Разобрав его, Тошик предположил:

— Это, кажется, в микрорайоне Березки? Улица Космических Мечтателей — где еще может быть такое дурацкое название!

— Правильно, в Березках, — подтвердила Катерина. — Там живет некая Тома Томская. Тоже звучит достаточно по-дурацки, да? Бывшая наша бутафорша, теперь чем-то торгует. Вряд ли Федька там, но… Съезди проверь и отзвонись.

— Ладно. А может, мы сегодня… — начал Тошик.

— Извини, у меня репетиция. Ничего сегодня нельзя. И пойми, каково мне! Федька, как назло, пропал. Отзвонись же, не забудь.

Она быстро повернулась и пошла к сцене тем же ровным легким шагом, каким недавно шла к нему. Актеры и актрисы сразу вскочили и подобрались. Все они выглядели влюбленными в нее и неуклюжими, как акробаты на голубых картинах Пикассо.

А он, Тошик, совсем не умеет рисовать!

В Березки Тошик все-таки поехал. Улица Космических Мечтателей оказалась беспорядочным скопищем серых пятиэтажек. Нужный двор он быстро нашел, а вот нужная квартира оказалась недоступной: подъезд закрывался глухой железной дверью. Не было на ней ни кодового звонка, ни домофона. На гладкой холодной поверхности Тошик еле-еле отыскал лишь маленькую щелку для ключа.

Он решил покараулить, пока кто-нибудь не выйдет из двери — тогда можно будет пробраться внутрь. В ожидании он стал прохаживаться взад-вперед у подъезда. Несмотря на буйство весны, даже самая неприхотливая травка вяло пробивалась на улице Космических Мечтателей. Вдоль асфальтовой дорожки был высажен ряд обреченных прутиков. Половина из них уже засохла, остальные едва цеплялись за жизнь редкими недолговечными листочками. Глядя на них, Тошик почему-то подумал, что Феди Карасевича уже нет в живых. От этого на душе стало еще гаже.

Он поднял глаза и вздрогнул: из окна первого этажа, отодвинув старомодную кухонную занавеску-задергушку, в упор глядела на него какая-то старуха. Она совсем не моргала. Ее блеклые глаза ничего не выражали. Тошка сразу вспомнил фотографию покойника, которую показывал майор Новиков. «Ой, нету Феди в живых», — снова сказал он сам себе.

В это время железная дверь подъезда приотворилась и выпустила сильно надушенную девчонку лет четырнадцати. Девчонка с интересом уставилась на Тошика, который смерчем ринулся в долгожданную щель.

Нужная квартира отыскалась на четвертом этаже. Ее дверь тоже была железной и без ручки. Тошик решительно позвонил.

Ему открыл лысоватый дядька в шортах.

— Мне бы Тому, — с ходу брякнул Тошка.

Дядька в шортах ничего не ответил, но его лицо немного перекосилось и из самого обычного, тронутого первым дачным загаром, сделалось розовым. Тошка понял, что сказал что-то не то. Он быстро поправился:

— Да я, собственно, и не к Томе. Я Федю ищу.

Розовый цвет лица владельца квартиры быстро сгустился до брусничного. С угрожающим шорохом вырвалось из мохнатых дядькиных ноздрей тяжелое дыхание. Тошик очень этому удивился, даже немного струхнул. Он не только отступил с лестничной площадки, но и спустился, пятясь, на пару ступенек.

— Кто там, Лева? — приблизился к двери женский голос и зазвучали торопливые шлепки женских ног.

— Это, Том, я у тебя хочу спросить, — натужно выдавил брусничный Лева и стал постепенно делаться винно-фиолетовым.

Из-за Левиного плеча высунулась голова Томы. Теперь только Тошик ужаснулся фамильярности своего обращения. И почему Катерина не написала на бумажке хотя бы отчество этой Томы? К тому же Тошик понял, что очень некстати молод и неуместно красив.

Тома всего этого испугалась до немоты. Было ей лет сорок пять, и каждый год отпечатался на ее лице либо водянистым мешочком, либо морщинкой, либо печальным изгибом карандашной брови, либо пылким тоном губной помады.

Лева дышал все настойчивей.

— Извините, я ищу Федора Витальевича Карасевича, — пролепетал Тошик.

Лева весь напрягся: и плечами, и животом, и вспотевшим лицом. Тома всем своим существом выражала вселенский ужас. Тошику даже показалось, что зрачки ее глаз стали такими же огромными, круглыми и вытесняющими радужку, как у Пушка в сумерках. Она сказала громким и лживым голосом:

— Я не знаю никакого Карасевича. Первый раз слышу!

— Точно? — переспросил Лева, все еще тужась и не очень веря.

Тома отрапортовала:

— Точно! Первый раз!

Тошик пожал плечами:

— Ну, тогда извините…

Он вприпрыжку сбежал вниз по лестнице, немного помаялся в потемках с тугим замком железной двери и вырвался на улицу. Тут он перевел дух и оглянулся. Старуха все так же неподвижно глазела на него из-за задергушки.

«Нету Феди в живых», — теперь уже окончательно уверился Тошик.

Он должен был позвонить и отчитаться Катерине о проделанной работе. Но что сказать? Разве он что-то разузнал? Ясно, что сосуществовать в одной квартире с краснорожим Левой Федор Карасевич не может. Тома боится своего — друга? мужа? — смертельно. Интересно почему? Тошик, выросший в любящей семье, никак не мог себе представить, что можно бояться кого-то дома.

Нет, на улице Космических Мечтателей никакого Феди нет! И скорее всего, позавчера тоже не было. Если только Лева не прикончил его, не сварил и не спустил в унитаз (Тошик про подобные ужасы недавно читал в газете и находил, что Лева достаточно зверообразен, чтобы проделать любую гадость)…

Он набрал Катеринин номер:

— Катя! Это я.

— Ну что?

Нельзя сказать, чтобы Катерина задала свой вопрос, сгорая от нетерпения. Она тоже не надеялась на удачу.

— Его там нет, — кратко сообщил Тошик.

— Я так и думала. И куда это его занесло?

Тошик не решился сообщить ей свою версию насчет отваривания и спуска в унитаз. Вместо этого он сказал:

— Нам надо сегодня встретиться.

Проговорил он это низким, требовательным, взрослым голосом. Катерина все поняла и отрезала:

— Не надо! Не сейчас. Федя пропал. Пойми, каково мне!

Задудели гудки отбоя. Тошик положил мобильник в карман. Майский вечер только еще дозревал, слегка розовея, а все хорошее, что могло в нем заключаться, было уже кончено и похоронено.