Ползучий плющ

Глава восьмая

— Здравствуй, Триш, — сказал Бен, увидев ее перед своим домом. Голос Бена звучал, как всегда, тепло, но прочитать что-либо по его лицу было теперь труднее, чем в былые времена. Через секунду он настежь распахнул дверь. — Жаль, что тебя привело сюда такое ужасное событие. Заходи же.

— Ты не против? — Триш помедлила на ступеньках, очень остро осознав, что со дня их последней встречи прошло четыре с половиной года, и вспоминая все то, что она тогда о нем думала.

Гнев, охвативший ее, когда она узнала, что Бен настаивает на разводе, даже несмотря на беременность Антонии, настолько завладел Триш, что долгое время она не хотела видеть Бена. Что бы там ни произошло между ним и Антонией, ребенок никак не был в этом виноват, но именно ребенку было уготовано худшее из наказаний — вырасти, не зная своего отца.

Но при всем при этом мишенью своего гнева Триш сделала новую жену Бена. Если бы не она, он никогда не повел бы себя столь нехарактерным для себя образом. Уж в этом-то Триш была уверена.

Белла работала детским психологом — говорили, что она хороший специалист, — и это только усугубляло ее вину. Кто, как не она, должна была бы знать, как отразится ее эгоизм на ребенке Бена и Антонии? По мнению Триш, Белле, как только она узнала о беременности Антонии, следовало оставить Бена, чего бы ей это ни стоило.

— Снова принять тебя в этом доме? — весело спросил Бен. — Нисколько. Входи и познакомься с Беллой. Она тебе понравится. Бел? У нас гостья.

Из кухни с бешеным лаем вылетела обезумевшая Дейзи, за ней появилась спокойная с виду женщина в широкой цветастой юбке и свободном хлопчатобумажном свитере. Триш, совершенно забывшая, какой грозный голос и облик у этой собаки, отпрянула назад.

— Дейзи, сейчас же замолчи! — приказала Белла, в ее голосе по-прежнему явственно слышался американский акцент, не исчезнувший за девять лет жизни в Лондоне. Она заправила за уши светлые кудри, рассыпавшиеся в художественном беспорядке, и подняла глаза на своего высокого мужа. В ее запрокинутой голове и вопросительной улыбке, как и в ее розовых щеках и похожей на цветущий луг юбке, Триш увидела воплощение грез, которые описывала сегодня Антония, и спросила себя, не являются ли они на самом деле фальшивкой.

— Белла, это Триш Макгуайр, адвокат. Помнишь, я тебе о ней говорил?

— Конечно, — сказала Белла, сразу же опустив голову. По выражению ее лица нельзя было сделать вывод, что рассказы мужа заставили ее желать знакомства с Триш. — Эксперт по юридическим вопросам в отношении неблагополучных семей, видевшая слишком много ужасов, случавшихся с детьми, чтобы решиться завести собственного. Привет, Триш. Как поживаете? — Белла протянула руку.

Пораженная в равной мере как дерзостью, так и ошибочностью диагноза Беллы, Триш была рада возможности по-прежнему ненавидеть ее. Бен явно смутился.

— Прошу прощения, что помешала вашему вечеру, Белла, — сладко пропела Триш, пожимая ее руку, словно была счастлива прикоснуться к ней.

— Ничего-ничего. Я готовлю чай со льдом. Выпьете с нами?

— Ну, да, спасибо, — сказала Триш, которой совсем не хотелось холодного сладкого чая, да еще жутко ароматизированного, как какой-нибудь «Пиммз» для бедняков, но хотелось получить возможность переговорить с Беном наедине. Нельзя сказать, что она предпочла бы «Пиммз». Этот напиток из разбавленного какой-то смесью джина она тоже ненавидела по нелепо очевидной причине: это был любимый напиток ее отца.

— Идем, Дейзи, — позвала Белла, демонстрируя бесстрашную власть над животным, с которым познакомилась гораздо позже, чем Триш, и удалилась на кухню.

— Мы больше не употребляем алкоголь, — сказал Бен, показывая дорогу, — а значит, перешли на чай. Ты не возражаешь, Триш?

— Ни в малейшей степени. Но ты, наверное, скучаешь по вину? Помню, ты пил много вина.

— Белла помогла мне избавиться от многих вредных привычек. — Он толкнул дверь в гостиную.

Комната выглядела еще более убогой, но в целом была совершенно такой же, как прежде: кипы газет на полу рядом с продавленными креслами и стопки книг на всех свободных поверхностях, по пыльным следам можно было узнать, какие из них читали недавно. Только стереосистема была новой. Белла не внесла никаких изменений, на которых обычно настаивают вторые жены, чтобы отметить перемену владелицы.

— Тебя прислала Антония? С ней ведь ты по-прежнему видишься?

— Да, вижусь, — ответила Триш, не обращая внимания на выпад Бена и отгоняя от себя воспоминания о часах, которые они втроем проводили в этой большой комнате, когда все начало рушиться. Триш не могла не признать, что сейчас атмосфера значительно приятнее, чем тогда. Если это заслуга Беллы, то, может, она не такая уж и плохая женщина.

— Но — нет, она меня не присылала. На самом деле она буквально приказала мне не ехать.

— В таком случае ты проявила удивительную храбрость. Хотя, припоминаю, ты никогда ее и не боялась, верно, Триш?

— Верно. Бывали случаи, когда она доводила меня до белого каления, но я никогда ее не боялась. Это немногим удается. Кроме меня.

Бен засмеялся, но сразу посерьезнел, поинтересовавшись, есть ли новости.

— О Шарлотте? Никаких. Поэтому я и приехала. Я хотела узнать…

— Не я ли ее похитил? — Приветливость исчезла с его лица, и Триш прямо почувствовала, как он отгораживается от нее. — О, Триш!

— Нет. Я знала, что ты не мог иметь с этим ничего общего, — быстро сказала она. — Но я подумала, что ты можешь ответить на некоторые вопросы, которые я просто не могу задать Антонии.

— Сомневаюсь, но попробую, — сказал Бен и с усилием добавил: — Такая гипотеза правомерна. Не думай, что я этого не понимаю. Ты могла бы подозревать меня — полиция подозревает. И у меня нет алиби. Но я рад, что ты так не думаешь. После всего… В любом случае я могу дать слово, что ее здесь нет. И очень жаль, что нет. Тогда бы я знал, что она в безопасности.

Мне тоже жаль, что она не у тебя, подумала Триш. И я знаю, к какому выводу пришла бы Белла, если б хоть что-нибудь обо мне знала. Я хочу, чтобы все отцы испытывали потребность видеть своих детей и заботиться о них. Потому я так и рассвирепела, когда ты сказал Антонии, что тебя не интересует ее ребенок. Я выплеснула на тебя весь гнев, который хотела бы излить на своего отца. И очень об этом сожалею. Это было несправедливо и больно ранило тебя, когда тебе и без того было больно от всего, что сделала Антония, но я не ведала, что творила. Я ничего не могла с собой поделать. Прости меня.

— Ты всегда умел прощать, Бен.

— Ты никогда не делала ничего такого, что нуждалось бы в прощении. — Он снял очки и знакомым движением, которое слишком живо напомнило ей о прошлом, потер глаза. — Ничего. Знаешь, я скучал по тебе, Триш.

— Я… Это казалось таким трудным, когда… ты понимаешь. Сейчас я не могу понять, почему это было так трудно.

— Странное было время, — согласился он. — Мы все вели себя не очень-то разумно. Ты была с тех пор счастлива?

— Сложный вопрос. Я бывала занята, волновалась, торжествовала, злилась… ощущала свою силу, а потом пугалась этой силы; пару раз влюблялась. Сам видишь, все как обычно. А ты?

— Я был счастлив. — Взгляд его карих глаз, лишившихся защиты в виде очков в роговой оправе, оказался настолько более умиротворенным, чем когда-либо прежде, что Триш ему поверила и попыталась судить о Белле более великодушно.

— Это хорошо. Бен, ты знаешь что-нибудь о Роберте Хите? — поинтересовалась она, используя последнюю возможность, пока конфиденциальная часть ее визита не закончилась. Судя по канонаде несшегося из коридора лая, времени у нее оставалось немного. — Я пыталась расспросить о нем Антонию, но она не стала со мной разговаривать.

— Я никогда не видел этого человека. И знаю о нем даже меньше, чем о бедной Шарлотте. Извини, Триш.

— Черт, — ругнулась Триш.

— Таких слов я в своем доме не разрешаю, — спокойно произнесла Белла, наклоняясь, чтобы поставить аккуратно накрытый поднос на столик перед Беном. Ее бедра, когда она наклонилась вперед, показались Триш чрезвычайно массивными. Складки цветастой юбки разошлись, обтягивая их.

Триш взглянула на собственные ноги в узких джинсах цвета индиго и заодно порадовалась изяществу своих запястий.

— «Черт» в моей стилистике означает «опять мимо», — небрежно заметила она и тут же устыдилась. Скорей всего, в Белле нет ничего плохого или не очень много, и зачем, спрашивается, дразнить ее?

— Почему же «мимо», Триш? — спросила Белла, с видом и интонацией снисходительной школьной учительницы.

— Потому что она надеялась, что я сообщу ей какие-нибудь сведения о новом друге Антонии, — сказал Бен, улыбнувшись сначала одной из них, затем другой, — но я не смог.

— Об отчиме этого ребенка? — В вопросе прозвучало больше враждебности, чем любопытства, и это отразилось и на лице Беллы, но Триш уже давно прекрасно научилась противостоять враждебности. Это всегда давалось ей гораздо легче, чем противостоять снисходительности.

— А почему ты должен что-то о нем знать, Бен? И почему она явилась сюда, чтобы спросить тебя об этом?

— Я надеялась, что он сможет мне хоть что-нибудь рассказать, — примирительно объяснила Триш. — Только и всего. Любой мужчина в положении Роберта Хита — особенно не имеющий собственных детей, — который должен выполнять роль отца по отношению к ребенку другого мужчины, с наибольшей вероятностью попадает в категорию лиц, способных причинить этому ребенку вред.

— Да… и что? Какое это имеет отношение к вам? Она не ваш ребенок. Разве полиция этим не занимается?

— Конечно, занимается. Они беседуют с ним сегодня, и, возможно, им удастся достаточно скоро вытянуть из него правду. Но я подумала, что, сумев выяснить немного больше самостоятельно, буду в состоянии помочь Антонии, может быть, даже каким-то образом предостеречь ее, если он окажется замешанным в этом деле.

— А вам бы этого хотелось, разумеется.

— Белла, — проговорил Бен, наклоняясь вперед и передавая Триш запотевший стакан чая со льдом. В его голосе прозвучало предостережение. На его жену это, похоже, не произвело особого впечатления.

— Послушай, Бен, эта женщина, которую ты не видел много лет и которой у тебя нет причин доверять, приходит сюда под предлогом расспросов о любовнике твоей бывшей жены. Любой, кроме тебя, понял бы, что ею движут скрытые мотивы. Она принесет нам неприятности. Разве ты этого не чувствуешь? Ты не должен отвечать ни на какие вопросы, которые она тебе задаст. Это твое право.

Триш почувствовала себя лучше, когда осознала, что не только она одна подвержена ребяческим чувствам. Но снова задалась вопросом, что же такое Бен нарассказал о ней Белле.

— Не надо, Бел, — говорил он тем временем. — Я отвечу на любые вопросы, которые Триш захочет мне задать. От нее просто не может быть никаких неприятностей. Поверь мне.

— Она взяла сторону Антонии. И не похоже, что это положение изменилось.

— Нет, она не приняла сторону Антонии, — сказал Бен, поворачиваясь к Триш и улыбаясь ей. — Она просто покинула линию огня. Верно?

— Что-то вроде этого, — признала Триш.

— И потом, Антония ее троюродная сестра, кровная родственница, а Триш — верная душа, — продолжал он, и голос Бена окутал ее хорошо знакомым одобрением. — Насколько я могу судить.

Взгляд Беллы со ста шагов свалил бы боксера-тяжеловеса, но она промолчала.

— Мне жаль, что я не могу тебе помочь, Триш, — сказал Бен, — и бедной Шарлотте тоже, — просто не вижу как. Может, в какой-то момент в прошлом я и встречал Роберта Хита, но я его не помню. Знаю только, что он удачливый рекламщик, а с этим миром я совсем не знаком. В последнее время я и на том-то берегу Темзы не бываю. С Антонией не встречаюсь. Я никогда даже не разговаривал с Шарлоттой. Мне было нечего сказать полиции… или показать. — Он грустно рассмеялся. — Знаешь, они осмотрели дом.

— Ты мне этого не говорил, — резко заявила Белла, моментально переключив внимание с Триш на мужа.

— Это несущественно, а я знал, что ты рассердишься.

— Это возмутительно. У них был ордер? Наверняка не было. Мне бы хотелось, чтобы ты помнил: ты не всегда обязан делать то, что велят тебе другие, Бен. Нет, в самом деле, глупо было так поступать.

Итак, думала Триш, разглядывая свои ботинки, он выбрал очередную властную жену. Интересно почему.

Бен засмеялся горячности Беллы:

— Иногда легче сделать то, что хотят другие. И когда это касается вещей не важных, зачем сопротивляться?

— Из принципа? — тихо предположила Триш, вспоминая, как трудно ей было не нарушить своих принципов в те дни, когда они с Беном обнаружили, что в их чувствах друг к другу есть нечто большее, чем родственная симпатия, о которой она говорила Антонии.

Было почти невозможно сопротивляться счастью, которое они могли бы дать друг другу, но им это удалось. Они не предали Антонию. Они ни разу не занимались любовью. Однажды вечером они были очень близки к этому, и Триш знала, что никогда не забудет ощущения полной эмоциональной защищенности, соединенной с пьянящим, совершенно разрушительным физическим наслаждением, которое она тогда испытала. Но они устояли.

— У меня больше нет принципов, — сказал Бен. — Они ведут к огромному количеству ненужных страданий. — Он посмотрел на Триш, и она увидела, что он вспоминает то же самое. Она понадеялась, что Белла не поняла, что происходит. Через какое-то время Бен опустил взгляд.

Потом сказал:

— В каком же направлении ты двинешься, Триш, теперь, когда мы не смогли помочь тебе с информацией о Шарлотте… и Роберте Хите?

— К сожалению, не представляю. Я чувствую себя беспомощной… и отчаявшейся.

— А это имеет значение? — резко спросила Белла. — У вас нет официальных полномочий в этом деле.

— Это верно. — Триш поднялась. Бессмысленно было пытаться объяснить, почему она вынуждена делать все возможное, чтобы помочь Шарлотте — и Антонии. — Послушайте, уже поздно, а я и так отняла у вас много времени.

Попала в точку, сказало ей выражение лица Беллы.

— Чай со льдом был очень вкусный, — сказала Триш. — Хотя зачастую он тошнотворен.

— Только не мой. Я всегда кладу много лимона и свежих трав. Я рада, что вам понравилось, — сказала Белла. Она выдавила улыбку, возможно радуясь предстоящему уходу Триш. — Было приятно в конце концов с вами познакомиться. Надеюсь, мы еще увидимся.

— Я тоже надеюсь. До свидания.

Оставив Беллу одну в гостиной, Бен проводил Триш до выхода. Потом, вдохнув теплый вечерний воздух, сказал:

— Не обижайся на Беллу. Обычно она не такая агрессивная. Просто считает, что меня нужно защищать от всего, что связано с Антонией. Эта история с Шарлоттой всколыхнула много старых чувств.

— Я понимаю, но… Послушай, ты тоже на меня не обижайся. Я не ставлю под сомнение твои слова, но ты действительно не имеешь ни малейшего понятия, что могло случиться с Шарлоттой?

Он покачал головой:

— Как и ты, Триш, я чувствую себя отчаявшимся. Если бы я мог сообщить хоть что-то полезное, я сразу связался бы с Антонией. Что бы там между нами ни было, я никогда не пожелал бы ей ничего подобного. Или Шарлотте. Если бы я мог помочь, я бы сделал это немедленно. Ты должна это знать.

— Да, я это знаю, Бен… — Она оборвала себя, а потом спросила, к кому еще он посоветовал бы обратиться за помощью.

— Я никого не знаю. Но послушай, Триш. Ни один человек, который хорошо относится к детям, такого не совершил бы. Ты должна искать ненавистника детей, а не того, кто их любит. — Он покачал головой, видимо, в раздражении на себя. — Нет. «Любит» неверное слово. Кому небезразличны дети и их счастье. Но это достаточно очевидно. Прости… ничего даже отдаленно полезного в голову не приходит.

— Жаль, — сказала Триш, пытаясь понять, почему была так убеждена, что он непременно сообщит ей что-то полезное. — Бен, а у вас с Беллой?… Нет, прости. Я знаю, что никогда не должна задавать этого вопроса.

— Я говорил правду, когда сказал Бел, что отвечу на любой твой вопрос, Триш. Ты мне не поверила?

— Просто не хочу вторгаться в слишком личное.

— Знаю. Ты никогда этого не делала, не могла. Спрашивай, Триш, что бы это ни было.

— Я только недоумевала, почему у вас с Беллой нет детей, вот и все.

— Мы до сих пор пытаемся. Но существуют трудности. — По голосу она поняла, что он ошибся и она таки вторглась туда, куда не следовало бы. — Было приятно повидаться с тобой, Триш. Не исчезай так надолго. Всего доброго.

Она спокойно восприняла его предложение уйти — выбора, собственно говоря, и не было — и пошла к своей машине, одолеваемая мыслями. Беда заключалась в том, что в ее душе всколыхнулась целая буря непонятных чувств, связанных с прошлым, чувств, в которых, как считала Триш, она уже давно разобралась.

Когда Триш вошла в свою квартиру, звонил телефон. Она поддалась искушению дождаться включения автоответчика, но передумала, увидев, сколько времени.

— Мам?

— Нет, это снова я, Эмма.

— О, Эмма. Послушай, извини, что не перезвонила тебе сегодня утром. Просто не хотела пропустить ее, если бы она решила позвонить.

— Кто, твоя мать? С ней что-то случилось, Триш? Что? У тебя какой-то странный голос.

— С мамой все в порядке. А ты разве не смотрела новости?

— Нет. — Эмма говорила каким-то не своим голосом, раздраженным и неестественным. — Хэл уехал… какие-то игрища, связанные с коррупцией в местном самоуправлении… и у меня абсолютно свободный от новостей день: ни газет, ни радио, ни телевизора. Так что третья мировая война могла разразиться без моего ведома. А что?

— Исчезла дочь Антонии Уэблок. Я провела с Антонией большую часть дня. Полиция еще ничего не нашла и продолжает искать… в общем, все довольно плохо.

— О господи! Триш, прости мою болтовню. Я не знала. Ты, наверное, жутко переживаешь. Какой ужас!

— Да уж, все достаточно мрачно. И трудно удержаться, чтобы не рисовать себе самые зловещие картины. Но послушай, Эмма, я хотела обратиться к тебе за советом.

— Говори. Сделаю все, что смогу.

— Антония пытается убедить себя, что тут замешана ее няня, но я так не думаю. Ее рассказ о том, что произошло перед самым исчезновением ребенка, кажется мне вполне достоверным. Я опираюсь только на интуицию, но…

— Я бы сказала, что у тебя она лучше, чем у большинства. Могу я помочь? То есть ты считаешь, что это подходящий случай для теста на полиграфе?

— Ну, в общем, да. Я все время об этом думала. Показания няни решающие. Если она говорит правду, то не виновна ни в чем, кроме небрежности, и в этом случае полиции нужно сосредоточить усилия на поисках человека, у которого есть мотив причинить Шарлотте зло, или совершенно постороннего, который похитил ее ради выкупа. Если она лжет, тогда она замешана — одна или вместе с кем-то. Вот, слушай.

Триш повторила все, что услышала от Антонии, старшего инспектора Блейка и самой Ники о том, что случилось на детской площадке, добавив в конце:

— Если ты сможешь доказать то или другое, тогда мы хотя бы продвинемся вперед, а если она явно невиновна, Антонии станет гораздо легче. Вообрази, что значит жить в одном доме с человеком, который мог бы…

— Думаю, я бы этого не вынесла, Триш. Почему она не выгнала няню?

— Зная Антонию, я бы подумала, что она хочет последить за Ники, пока не убедится в чем-либо сама.

— Да, понятно. Есть другие подозреваемые, кроме случайного похитителя?

— Если это не новый мужчина Антонии, — неохотно сказала Триш, — тогда, насколько я могу судить, единственная кандидатура — Бен Уэблок.

— Только не он.

— Почему?

— О, Триш, подумай сама. Все, что ты мне о нем рассказывала — а ты много мне о нем рассказывала, — делает такое предположение невозможным.

— Но он действительно вышвырнул Антонию, когда влюбился в эту проклятую Беллу, и даже никогда не пытался увидеть Шарлотту. Я знаю, в принципе возможно, что не он ее биологический отец, но официально она его дочь. У него есть обязанности по отношению к ней, и, однако, он всегда игнорировал их. Разве это не выставляет его в несколько странном свете?

— Ты уверена, что он не делал тест на ДНК? На его месте многие мужчины это сделали бы. Честно, Триш, готова поспорить, он не является ее отцом и знает об этом. И это все объясняет. Мужчины очень нервничают, если приходится признать чужого ребенка.

— Да, знаю, — согласилась Триш, чуть улыбнувшись характерной для Эммы манере преуменьшать. — Об этом я не подумала. Ты гораздо умнее меня.

— Нет. Просто меньше вовлечена в ситуацию и, возможно, способна видеть чуть более ясно. У Бена есть алиби на нужное время?

— Нет. Но он вполне спокойно сказал мне об этом.

— Что ж, это обнадеживает. Мы можем пока о нем забыть и начать с няни. А потом перейти к Роберту Хиту, если ты считаешь, что тебе удастся уговорить его пройти тест.

— Ты хочешь сказать, что действительно протестируешь няню?

— Триш, как ты можешь спрашивать? — Мягкий голос Эммы приобрел живость. — Ты же знаешь, что протестирую. Когда ты хочешь? Как можно скорее, полагаю?

— Да. Но видимо, сначала я должна решить этот вопрос с Антонией… и с няней. У тебя сейчас много работы? Извини за глупый вопрос. Конечно, много.

Растущая среди адвокатов репутация Эммы означала, что обычно ее график расписан на недели вперед. Тесты на полиграфе не разрешались в суде, и многие юристы и полицейские не доверяли им, но экспертиза Эммы выходила за рамки простого испытания на детекторе лжи. Она часто выступала в суде в качестве эксперта-свидетеля, давая показания в отношении капризов памяти и механизмов лжи, доказывая, что человеком могли манипулировать в целях получения ложного признания, или что свидетельства опознания ошибочны, или что по той или иной причине нельзя верить свидетелю обвинения.

— Хватает. Подожди. — В трубке послышался шелест переворачиваемых страниц. — Нет, завтра все забито, но утром во вторник есть окошко. Первым делом мне нужно встретиться с поверенными, но к половине двенадцатого я освобожусь. Если Антония согласится, после этого я могу приехать к ней домой и повидаюсь с няней. Поскольку это не помешает никакой другой работе, мой бухгалтер вряд ли пожалуется, если это будет pro bono.[3] В любом случае это ее не касается.

— О, Эмма, ты просто чудо. — Триш всерьез и не сомневалась, что Эмма не откажется проявить свое искусство в таком деле, но ее готовность предложить свои услуги — и бесплатно — стала единственным светлым пятном в этом жутком во всех других отношениях дне. Антония легко может позволить себе заплатить по самым высоким расценкам, но уговорить ее на этот тест будет легче, если предложить его на дармовщинку. Она всегда любила выгодные сделки.

— И знаешь, Триш, вопрос тут даже не в том, лжет или нет няня о том, что случилось на детской площадке. Вполне возможно, что нужный вопрос вызовет воспоминания, о которых она даже не подозревает.

— Об этом я не думала. Скажу Антонии.

— Как она?

— Как и следовало ожидать: в исступлении от страха за Шарлотту, и выражается это главным образом в агрессивности. А я воспринимаю это менее терпимо, чем надо бы. Она ужасно страдает.

— Думаешь, для Шарлотты есть какая-то надежда? В смысле, может ли она еще быть жива?

— Я стараюсь в это верить, но очень сомневаюсь, если только это не похоже на то кошмарное бельгийское дело.[4] Ну, ты помнишь, где мужчина похитил девочек и содержал в ужасных условиях в тайном подземелье, пока искал на них покупателя.

— О, Триш! Не допусти этого, Боже! Хочешь об этом поговорить? Это тебе поможет? Я могу к тебе приехать, или ты приезжай сюда. Как хочешь.

— Наверное, ничего не нужно, Эмма. Но спасибо. Сейчас мне могут помочь только хорошие новости. Или может, вообще любые новости. По крайней мере, если бы мы точно знали, что случилось, мы бы как-то начали с этим справляться, а так… Нет, пожалуй, я побуду одна. Извини за неблагодарность.

— Да что ты! И позвони, если передумаешь. Мне дать отбой Уиллоу?

— Что?

— Не удивительно, что ты забыла, но завтра вечером мы с тобой идем к Уортам. Хочешь, я все отменю? Уиллоу поймет. Боже! Любой поймет, а она всегда лучше всех понимала чувства других.

Триш совершенно забыла о давно запланированном ужине с романисткой, подругой Эммы, которая вышла за старшего офицера полиции.

— Нет, не надо, — сказала Триш. — Если приглашение остается в силе, я пойду. Они оба мне очень нравятся, и вдруг Том чем-то поможет.

— Хорошо. Тогда в восемь часов. Наряжаться не надо.

— Отлично. Тогда увидимся.

— Ладно. Но если ты передумаешь — или если что-то случится, — позвони мне, и я все улажу. Пока.

Триш набрала номер матери:

— Привет, это я.

— Триш, дорогая. Как ты? Я не звонила, потому что решила, ты будешь с Антонией. Как она? Есть ли новости о Шарлотте?

— Пока нет. Хорошо, что ты знаешь. Я просто не в силах рассказывать все снова.

— Напротив, я думаю, тебе надо о ней забыть… если такое возможно. Однажды я потеряла тебя, минут на двадцать, и чуть не умерла от ужаса. Что же испытывает Антония! Жаль, что ее матери уже нет. В такой момент она бы очень ей помогла. Я написала Антонии, предложив свою помощь, но звонить не хотела. Подумала, что у нее и так есть чем заняться, и знала, что ты там будешь.

— Да, была, — сказала Триш, погружаясь в знакомое чувство покоя, которым мать всегда умела ее окутать. Она пожалела Антонию больше, чем за весь день. — Я не помню, что когда-то терялась. Как странно! А ведь можно было ожидать, что такое пугающее происшествие засядет в памяти.

— Или будет похоронено там как слишком болезненное. Тебе было четыре или пять лет, не помню. Мать одной из твоих школьных подружек взяла тебя на ярмарку и на минутку отвернулась. Она была хорошая женщина и сразу же позвонила мне, как только поняла, что ты исчезла, но я готова была ее убить. И так никогда ее и не простила. Насколько я помню, мы вроде были подругами… но после того случая все кончилось.

Ярмарка? Шумная… грохочущая… очень яркая и, как ей казалось, с миллионной толпой, волнующейся вокруг нее как море? Да, подумала Триш, я действительно что-то помню. А Шарлотта даже моложе, чем я тогда. И это было всего на двадцать минут. А сейчас прошло уже больше суток. Что с ней сделали? Неужели это еще не кончилось? О боже! Может, нам было бы легче, если б мы точно знали, что она мертва. Тогда они больше не могли бы причинять ей страдания. О, Шарлотта!