Ползучий плющ

Глава восемнадцатая

Таким образом, крайне существенно, чтобы в любом наказании упор делался на реабилитацию, а не на возмездие. Необходима просветительская работа, а не месть, — внимательно печатала Триш. — Необходимо… важно… жизненно важно, чтобы обидчики знали о том вреде, который они причиняют своим жертвам. Это несравненно более важно, чем создавать у них ощущение несправедливого наказания за то, что, по их мнению, «выеденного яйца не стоит».

Она перечитала абзац, обращая внимание на все его недочеты, и вскоре поняла, что потеряла ясность мысли и не сумеет исправить написанное. Сохранив документ, она завела обе руки назад и потянулась, чтобы размять затекшую спину, но это ей тоже не удалось — в затылке возникла резкая боль. Давний опыт подсказал Триш, что надо положить на затылок обе руки и глубоко дышать, пока боль не станет терпимой.

В разгар этого процесса Триш опять услышала стук в дверь.

— Подождите минутку! — крикнула она, превозмогая боль, и, все еще держа на шее левую руку и прижимая локоть к треугольному вырезу футболки, двинулась к двери.

При виде сержанта Лейси, на этот раз сопровождаемой другой женщиной вместо давешнего хамоватого констебля, Триш отпустила шею.

— Мне кажется, я ясно дала понять: мне больше нечего вам сказать, сержант Лейси, — холодно проговорила она, стоя в узком проеме между дверью и косяком и преграждая путь в квартиру.

— У нас ордер, мисс Макгуайр.

— Ордер? Что за ордер? — Триш протянула руку за хорошо знакомым бланком. Внимательно прочитав его, она в изумлении уставилась на полицейских:

— Вы подозреваете, что я держу Шарлотту Уэблок здесь? Почему вы мне сразу не сказали об этом утром, вместо того чтобы позволять этому вашему болвану доводить меня до бешенства? Вы с ума сошли, если думаете, что похитила ее я, но, разумеется, можете искать, где хотите. Для этого вам не нужен был ордер. Я бы и так вас впустила.

— Но я просила у вас разрешения осмотреть квартиру, — удивленно возразила сержант Лейси. — Сегодня утром.

— Правда? — Триш со стыдом вспомнила утренний приступ гнева и успокоила себя тем, что это была провокация. — Извините. Но вам нужно было просто попросить, а не натравливать его на меня с дурацкими обвинениями.

Без лишних слов она распахнула дверь и посторонилась, пропуская женщин в квартиру. Когда они проходили мимо, Триш быстро добавила:

— Но мне бы хотелось скопировать на дискету документ, над которым я работаю. Я не хочу потерять целый день труда, если одна из вас нажмет не на ту кнопку.

— Мы бы просили вас сначала его распечатать. Констебль Дерринг пройдет с вами, — спокойно произнесла Кэт Лейси.

— В вашем ордере я не вижу на это разрешения, — скорее из принципа, чем из страха заспорила Триш. — Вам не позволено обыскивать квартиру. У вас разрешение на поиск ребенка. Только и всего.

Кэт Лейси достала из сумки второй ордер и подала его Триш. И, читая его, Триш наконец всерьез встревожилась. Ордер давал сержанту Кэтлин Лейси полномочия на обыск и на изъятие непристойных фотографий или аналогичных фотографическим изображений детей, подпадающих по статью 4 Акта о защите детей от 1978 года.

Ничего из того, что Триш планировала использовать в своей книге, и близко не подходило под это определение, у нее и в мыслях не было опубликовать подобные материалы, но она искала в Интернете образцы вопиюще непристойной порнографии, которая, по ее убеждению, являлась причиной самых жестоких преступлений против детей. Некоторые из них она скопировала на свой компьютер, чтобы использовать в качестве примера, если придется убеждать сотрудников издательства, сомневающихся в серьезности столь доступного материала.

— Очень хорошо, — сказала Триш, направляясь к столу.

Пока принтер, жужжа, трудился над двадцатью пятью страницами сырой третьей главы, Триш наблюдала, как женщины передвигаются по ее квартире в поисках Шарлотты. Они заглядывали в шкафы, трогали одежду, искали поднимающиеся половицы и фальшивые панели на стенах; они пожелали даже спустить лестницу, которая вела на чердак, чтобы проверить и его. Они открыли каждую дверь и подняли каждую крышку; они прикасались ко всему, что видели.

Триш стояла и наблюдала за ними, отгоняя глупую мысль, что после их ухода придется как следует отмыть квартиру, иначе она не сможет и дальше в ней жить. Через некоторое время, оставив констебля Дерринг за работой, сержант Лейси подошла к столу Триш, где принтер печатал последнюю страницу главы.

— Спасибо, — сказала Лейси, когда Триш молча подала ей листки, и отвернулась, чтобы убрать документ. — Когда вы в последний раз видели Шарлотту Уэблок?

— Я уже вам говорила. Мне нечего добавить к тому, что я сказала сегодня утром. Я не видела Шарлотту Уэблок со времени ужина у ее матери полтора месяца назад. Это все, что вам нужно знать. А теперь, прошу вас, займитесь своей работой и найдите ее. Прошло уже почти четыре дня. Как и я, вы прекрасно понимаете, что это значит. Но все-таки она еще может быть жива. И если так, а вы возитесь здесь, пока ее… — Триш сделала осторожный вдох, не давая себе расклеиться. — Вы же не сможете после этого жить!

— То же самое я могу сказать и вам, мисс Макгуайр. Если вам нечего скрывать, у вас нет причин возражать против любых наших вопросов. Нам нужны ваши ответы для того, чтобы найти ее.

— Вы напрасно теряете время. Как вы не понимаете? Я же сказала вам, что последние полтора месяца не видела ее, — сказала Триш, гадая, удастся ли ей когда-нибудь до них достучаться. Она чувствовала, как в глубине ее сознания начинает нарастать ярость.

— Долг каждого гражданина помогать полиции в ее расследованиях.

— Только моральный долг, — автоматически напомнила ей Триш. — Нет закона, в котором говорилось бы, что я обязана с вами разговаривать. Но, как вы, надеюсь, понимаете, если бы я знала что-то полезное, я бы сообщила об этом уже несколько дней назад. Я больше других хочу, чтобы Шарлотта вернулась.

— Что ж, интересное заявление. Вы уверены, что не видели ее с того ужина?

— Ну сколько можно? Да, уверена.

После этого Триш сдалась и нетерпеливо повторила всю историю о появлении Шарлотты во время ужина и в подробностях описала, как убедила девочку вернуться в постель, отрицая, что ей было что-то известно про синяки, которые Антония, по ее словам, увидела на следующий вечер.

— У вас есть определенный опыт обращения с маленькими детьми, да? — внезапно спросила сержант Лейси.

— Не знаю, что вы имеете в виду, — удивленно ответила Триш. — Если только вы не говорите о моем опыте юриста.

— Нет. — Сержант Лейси, как обычно, говорила спокойно, но уже гораздо менее мягко. — Я говорю о вашей работе няней и опыте общения с вашими крестниками. Их у вас четверо, насколько мне известно, три девочки и мальчик.

Триш промолчала, недоумевая, откуда Лейси получила эти сведения и зачем они вообще ей понадобились.

— Это верно?

— Конечно, сержант Лейси. Но я не понимаю, при чем здесь это.

— Вы присматривали за вашим крестником… — она заглянула в свой блокнот, — вашим крестником Филипом Кларком, когда он получил серьезный порез головы. Это верно?

— Да, — ответила Триш, складка на ее переносице углубилась. — Почти пять лет назад. Он упал со шведской стенки в саду своих родителей и ударился головой о край игрушечного грузовика, который оставил внизу.

— Пришлось накладывать швы, не так ли?

— Да. — Триш не могла себе представить, как полиция раскопала эту историю. К сожалению, она прекрасно понимала, как они собираются ее использовать. Она помнила крики мальчика, эти оглушительные всплески, которые напугали их обоих даже больше, чем кровь и боль. — Я отвезла его в местный травмопункт, и там ему наложили швы. Все обошлось.

— А ваша крестница, Патрисия Смит-Каннингэм, получила ожог, когда находилась здесь, в этой квартире, два года назад, так?

— Крошечный ожог, да. — Этот случай напугал ее не сильно. — Мы готовили ириски, она разволновалась и капнула на руку чуточку кипящего сиропа. Она перепугалась и расплакалась, но у меня в кухонном шкафчике нашелся «Акрифлекс», и Пат успокоилась, как только я нанесла мазь.

— Вы никогда не были замужем, правда? — спросила сержант Лейси, сменив тему с резкостью, которая развеяла бы сомнения Триш насчет того, куда клонит Лейси, если бы такие сомнения у нее еще оставались.

— Довольно, — произнесла она. — Я не знаю, что вы там предполагаете, но что бы это ни было, вам лучше остановиться.

— У вас был ряд романов с мужчинами, верно? — не отступала сержант, и было заметно, что ее работа не доставляет ей удовольствия. — И каждый следующий оказывался короче предыдущего.

Она ждала ответа, но Триш молчала. Ее права были ей хорошо известны: она не обязана отвечать.

— И каждый следующий устраивал вас менее, чем предыдущий, — продолжала сержант. — Возможно, поэтому, как я думаю, вы на одной вечеринке заявили, что вся беда в том, что мужчины ведут себя как дети, дай им хоть полшанса, но не обладают очарованием детей и далеко не так привлекательны.

Триш с трудом удержалась от того, чтобы не воздеть в отчаянии руки. Бессмысленно описывать обстоятельства, при которых она сделала столь фривольное замечание, или объяснять, что она имела в виду. Лейси, похоже, настолько убеждена в своей фантастической теории, что, вероятно, не станет и слушать.

— Могу я спросить, кто нарисовал вам столь необыкновенную картину?

— Ну не надо, мисс Макгуайр, — сказала сержант Лейси, и в глазах ее, помимо отвращения, появилась жалость. Это было, пожалуй, хуже всего: жалость. Это позволяло предположить, что кто-то сумел убедить ее, будто Триш способна на самое ужасное — преступление против ребенка.

— В другой раз вы, насколько мне известно, сказали, что нет ощущения лучше, чем держать на коленях только что искупавшегося ребенка. — Триш не помнила за собой таких слов, но вполне допускала, что могла сказать это матери одного из своих крестников или одной из тех женщин, с детьми которых она сидела в те дни, когда еще не начала зарабатывать настоящих денег в адвокатской конторе. У кого угодно могло вырваться такое замечание, подумала она. И это действительно было чудесное ощущение: пухленький, ерзающий человечек, завернутый в полотенце, сидит у тебя на коленях и просит поиграть с ним или рассказать сказку.

Триш почувствовала, как к ее щекам прилила кровь, так что даже заныли зубы, и пожалела, что не умеет по-настоящему контролировать свои эмоции.

— Вам было трудно получить удовлетворение от секса со взрослыми, верно? И вам с большей легкостью удалось достичь его с детьми?

— Не говорите глупостей! — Эмоции захлестнули Триш, и ее голос зазвучал почти угрожающе.

— Детей так легко контролировать, когда они немного напуганы, не правда ли? Сначала вы причиняли им боль, чтобы показать, какую имеете над ними власть, а затем заставляли их…

— Довольно, — пылко проговорила Триш, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. — Вы должны понимать, что говорите чепуху.

— Возможно, вы не позволяли себе пройти весь путь до конца. Возможно, какое-то время вы останавливались, когда это просто щекотало вам нервы, вы причиняли боль, а затем отступали: порез на голове Филипа, ожог на руке Патрисии, синяки на руках Шарлотты. Возможно, вы никогда ничего по-настоящему не пробовали до прошлой субботы. Возможно, до этого вам удавалось получить требуемое удовлетворение с помощь порнографии. Так ведь? Сначала вы возбуждали себя с настоящими детьми, а затем, чтобы избежать риска, отпускали их и переключались на картинки на вашем мониторе. А потом, когда в субботу вы все же позволили себе продолжить, то обнаружили, что зашли дальше, чем хотели.

По мере того, как сержант Лейси продолжала высказывать свои нелепые, гнусные предположения, становилось очевидно, что она и ее коллеги перевернули все прошлое Триш, поговорив с ее друзьями и родственниками, и нарисовали себе портрет крайне неуравновешенной, опасно одержимой женщины, с нездоровым интересом к надругательствам над маленькими детьми, и способной к необычайной жестокости.

Триш стояла, заставляя стоять и сержанта, пока поток инсинуаций, обвинений и неправильно истолкованных фактов лился на нее вонючей грязной рекой. Она чувствовала себя замаранной, опороченной и бесконечно униженной. В каком-то смысле, думала она, слушая все это снова и снова, было бы легче услышать подобное из уст констебля, который столь хамски вел себя сегодня утром. Исходи эти обвинения от него, от них можно было бы отмахнуться, как от бреда сумасшедшего. Но, произнесенные Кэт Лейси, ее приятным голосом образованного человека, слетающие с губ на ее спокойном, привлекательном лице, они звучали почти правдоподобно.

Когда в конце концов сержант Лейси замолчала, ожидая комментариев, Триш провела тыльной стороной ладони по глазам. Слез там нет, сказала она себе, только обжигающий гнев.

— Вы просто не можете верить всему этому, — сказала она голосом, дрожавшим от сдерживаемого негодования. — Послушайте, мне жаль вас за то, что вас заставили сделать. Мне нечего ответить, кроме того, что все это абсолютно смехотворно. Я понятия не имею, что случилось с Шарлоттой. А если бы знала, то сообщила бы вам, как только узнала о ее исчезновении.

Говоря, Триш вспомнила, как Бен сказал что-то очень похожее, и ощущение того, что она стоит под потоком дерьма, сменилось ощущением жуткого холода. Людей, способных столько рассказать о ней полиции, было немного. Но одним из них был Бен. Она вспомнила, как угрожала рассказать полиции о его прогулках к игровой площадке, если он не признается сам.

— Что такое, мисс Макгуайр?

— Что?

— О чем вы думаете? У вас такой вид…

— Да? И какой же у меня вид? — спросила Триш с такой агрессивностью, какой обычно себе не позволяла. Резкость собственного тона поразила ее, но будь она проклята, если собирается извиняться перед кем бы то ни было, кто наговорил о ней таких вещей, пусть даже и вынужденно.

— Словно вы сейчас потеряете сознание. Не потому ли, что мы близко подобрались к чему-то, что вы рассчитывали от нас скрыть?

— Да прекратите же! — Триш уже выпустила основной заряд злости и ощущала лишь усталость от всей этой абсурдной ситуации. — Вы сами должны знать, что все это полная чепуха. Послушайте, если вы не собираетесь меня арестовывать, уходите. Если собираетесь, то давайте. — Она протянула руки, словно предлагая сержанту защелкнуть на них наручники.

— Вы, видимо, не понимаете, насколько все это серьезно. Мы пытаемся найти очень маленького, очень беззащитного ребенка.

— Разумеется, я понимаю. Боже всемогущий! Да последние четыре ночи я провела в постоянном страхе за Шарлотту. Хотела бы я знать, кто ненавидит меня настолько, чтобы заставить вас поверить во всю эту чушь обо мне.

Настала очередь сержанта Лейси хранить молчание с непроницаемым взглядом.

— Так кто же, сержант?

— Вы же не думаете, что я отвечу… даже если бы я знала, а я не знаю.

— Сержант? — Констебль, которая просматривала бумаги на столе и картотечные ящики под ним, выпрямилась. Перед ней лежала большая стопка компьютерных распечаток и коробка с дискетами.

— Да, Дженни?

— Я готова.

— Прекрасно. Сейчас мы оставим вас в покое, мисс Макгуайр, но если…

— Рада слышать, — перебила Триш. — В таком случае я буду вам признательна, если вы составите подробный список всего, что планируете унести, а уже затем покинете мой дом.

Кэт Лейси возражать не стала, и констебль Дерринг села за стол и на двух листах линованной бумаги, проложенной мятой, порванной копиркой, которую дала ей Триш, составила список всех бумаг, дискет и фотографий, которые были помещены в черный пакет для транспортировки в полицейский участок.

Триш молча наблюдала за ней, а в конце, когда они с Кэт по очереди подписали оба экземпляра, заявила:

— Я хочу, чтобы вы знали: если что-нибудь пропадет или будет каким бы то ни было образом повреждено, я подам в суд. И если что-нибудь из материалов, которые вы забираете, будет процитировано или любые из смехотворных обвинений, которые вы против меня выдвинули, попадут в газеты, я опять-таки подам в суд.

— Как вы можете так говорить? — с обиженным видом запротестовала сержант Лейси. Триш прекрасно знала, что обида была наигранной.

— Это, сержант, пустяки по сравнению с обвинениями, которые вы тут мне бросали. И даже если вы сами никогда не передавали прессе никакой информации, вы должны признать, что другие сотрудники полиции делали это не раз. До свиданья.

После этого они молча ушли, унося черный пластиковый пакет, а Триш осталась, обуреваемая гневом, мукой и стыдом, которых отнюдь не заслужила. Она чувствовала себя никчемной и больной. Ей казалось, что она уже никогда не будет такой, как до визита сержанта Лейси, и не верилось, что ни одно из их подозрений не просочится за стены участка.

Если это случится, ее ждут тяжелые времена. Реплика, брошенная Беном насчет легковерия публики, лишь подчеркнула то, что Триш и так знала. Мысль о потрясении и страданиях, которые испытают ее друзья и родные, если услышат хотя бы малую толику этих обвинений, была нестерпимой.

Триш подумала и о своей матери и потянулась к телефону. Она предпочла бы сначала хоть немного взять себя в руки, но была не в силах ждать. Телефон звонил в коттедже в Биконсфилде, пока не включился автоответчик.

— Здравствуйте, это Мэг Макгуайр. Спасибо за звонок. Извините, что я не ответила на звонок лично, но если вы оставите сообщение, я перезвоню вам, как только смогу.

— Мам? Это я, Триш. Ты можешь мне перезвонить? Мне нужно с тобой поговорить. Я буду дома, когда ты перезвонишь. Пока.

Она положила трубку и снова взглянула на разоренный стол. На глаза навернулись слезы, она тряхнула головой и пошла наверх, чтобы смыть хоть часть грязи, которая, как ей казалось, толстым слоем облепляла ее.

Простояв пятнадцать минут под колющим горячими иглами душем, она почувствовала себя чуточку лучше. Триш протерла глаза, удивляясь, почему их щиплет сильнее обычного, и взяла полотенце. И вот в этот-то момент, стоя одной ногой в душевой кабинке, а другой на полу, она обнаружила огромное упущение в допросе, учиненном ей сержантом Лейси. Та ни разу не упомянула, что ее интересует, где и с кем в субботу днем была Триш. Во время первого, утреннего, разговора констебль Хэррик требовал отчета о ее передвижениях, но Триш тогда слишком разозлилась, чтобы удовлетворить его любопытство. А Кэт Лейси забыла об этом спросить. Ошибка была из ряда вон выходящая, и допустить ее она могла только потому, подумала Триш, что ей все же неприятно было играть роль, которую ей поручили.

Увидев свое отражение в зеркале и впервые за этот день улыбнувшись, Триш сообразила, почему так щиплет глаза. Она совершенно забыла о подводке и туши, которые нанесла утром, а потом на протяжении всего дня старательно втирала в глаза. Еще больше похожая на пьяную панду, она оторвала клок ваты от толстого рулона, намочила его в жидкости для снятия макияжа, не содержащей масла, и принялась удалять потеки. Когда это было сделано, лицо стало бледным и каким-то незащищенным, хранящим, как показалось Триш, следы выдвинутых полицией обвинений.

Искушаемая желанием предоставить полицейским самим разбираться со своими версиями и выставить себя круглыми идиотами, она понимала, что не сможет поступить так безответственно. Ведь Шарлотту все еще не нашли.

Натянув на себя ту же самую одежду плюс лифчик, носки и туфли, Триш взяла куртку и поехала в Кенсингтон, в полицейский участок на Черч-стрит. Она не хотела рисковать, оставляя по телефону сообщение, которое могли передать не туда, куда надо.

— Да, мисс? — с полным пренебрежением к политкорректности спросил полицейский за стойкой.

— Я бы хотела видеть сержанта Лейси.

— Могу я узнать, в связи с чем?

— С делом Шарлотты Уэблок.

— Если у вас есть информация, мисс, вы можете оставить ее мне, а я прослежу, чтобы сержант ее получила.

— Констебль, — сказала Триш, посмотрев на его униформу, — будьте так любезны, позвоните немедленно сержанту Лейси и скажите ей, что здесь Триш Макгуайр, которая желала бы с ней поговорить. Если ее нет или она занята, тогда, пожалуйста, скажите об этом старшему инспектору… — На мгновение она забыла имя мужчины, который так деликатно обращался с Антонией в понедельник утром, но тут же вспомнила: — Старшему инспектору Блейку.

— Я узнаю, мисс. Может, вы все же присядете? — Он махнул в сторону обтянутой пластиком скамьи, на которой сидела толстая женщина с какими-то тряпками и сумками и ругалась себе под нос.

Триш уловила едкий запах застарелой грязи и мочи, который шел от одежды старухи, и в порыве жалости почти забыла о Шарлотте. Сколькому еще предстоит научиться, сказала она себе. Нужно дозировать свое сострадание, ты не можешь помочь всем, кто нуждается в помощи. Ты доведешь себя до нищеты, измучишь и все равно не сможешь сделать всего. Единственный способ жить мало-мальски нормально — это помогать людям, которых ты знаешь, своим друзьям, родственникам и своим клиентам и остановиться на этом. Иначе ты ничего не сможешь дать себе — и тем самым никому другому.

— Мисс Макгуайр?

Она отвернулась от грязной, бормочущей, перепуганной женщины на скамье и увидела обоих — сержанта Лейси и старшего инспектора Блейка. На их лицах застыло одинаково суровое выражение, под которым, однако, читалось волнение.

— Пожалуйста, пройдите сюда, — серьезно проговорил Блейк, открывая дверь в одну из комнат для допросов.

Как только Лейси закрыла дверь и Блейк начал возиться с встроенным магнитофоном, Триш сказала:

— Послушайте, я пришла не для того, чтобы в чем-либо признаваться, как вы, наверное, решили. Магнитофон вам не понадобится.

Они оба остановились, взглянули на нее, потом друг на друга.

— Я пришла сказать, сержант Лейси, что вы так и не спросили, где я была днем в прошедшую субботу, и это осенило меня, только когда вы ушли. А я была с двумя друзьями, — спокойно сообщила Триш. — Мы обедали на виду у пятидесяти человек в кафе «Оксо Тауэр», потом пошли на выставку в Хэйуорд, а затем в кино: сеанс в пять тридцать в «Нэшнл филм тиэтр». Вы, разумеется, захотите поговорить с моими спутниками, — добавила она, прежде чем продиктовать их имена, адреса и телефоны.

— Почему же вы не сказали об этом раньше? — спросила Кэт Лейси, явно слишком рассерженная, чтобы обдумывать свои слова.

— Потому что констебль, которого вы привели с собой сегодня утром, вел себя настолько по-хамски, не имея на то никаких причин, что я потеряла самообладание. Это неправильно, но так случилось. А потом, днем, я была так потрясена — и встревожена — вашими обвинениями, что забыла о такой простой вещи, как необходимость предъявить алиби. А вы о нем так и не спросили.

— Не очень-то правдоподобная история, мисс Макгуайр, — возразил Блейк. — От кого-то я, может, ее и принял бы, но вы — адвокат. Вы слишком опытны, чтобы допустить подобную ошибку.

— Вы недооцениваете воздействие полицейского обыска и неудачного допроса, — сухо ответила Триш.

— Понятно. Или возможно, вы провели прошедший час, устраивая себе алиби с двумя подходящими друзьями?

— Я понимаю, что вам придется это проверить. Но хотя я не платила по счету в «Оксо Тауэр», я покупала билеты в кино и оплатила их своей кредитной картой. Вы сможете легко проверить этот платеж.

— Это вряд ли доказывает, что вы видели фильм. Вы могли с легкостью уйти из кинотеатра, заплатив за билеты.

— Справедливо. Но думаю, вы обнаружите, что два человека, с которыми я туда ходила, надежные свидетели, — надежные с точки зрения правоохранительных органов. Они оба тоже адвокаты, и ни один из них не будет лгать, чтобы обеспечить мне алиби. Кроме того, их хорошо знают в «Оксо Тауэр». Поговорите с тамошним персоналом. Думаю, вы найдете кого-нибудь, кто видел нас троих вместе.

— В какое время вы вышли из кинотеатра?

— Я точно не помню. Где-то около восьми.

— А потом?

— Я поехала домой. Но это вам уже не нужно. Ведь Ники за несколько часов до этого сообщила об исчезновении Шарлотты.

— Исчезновение — это только начало истории, — сухо сказала Кэт Лейси. — Вы должны это знать.

— Вы считаете, что я могла нанять кого-то, кто похитил бы для меня Шарлотту. Да? — Уловив в глазах Блейка нечто похожее на подтверждение, Триш пожала плечами. — Тогда я сдаюсь. Бедная Шарлотта!

— Что вы имеете в виду?

— Когда судьба человека зависит от людей, готовых тратить столько времени на нелепые фантазии… если бы это не было так трагично, это было бы почти смешно.

Кровь бросилась в лицо Блейку.

— Нам нужно будет проверить эту информацию, — с непроницаемым выражением лица произнес он. — Я бы хотел, чтобы вы подождали здесь, пока мы это делаем.

— Не сомневаюсь, что хотели бы, — вежливо улыбнувшись, сказал Триш. — Но я ждать не собираюсь. Я еду домой… если только вы меня не арестуете. Вы знаете, где меня найти. Исчезать я не планирую.

— Мне бы хотелось, чтобы вы подождали.

— Не сомневаюсь, что хотелось бы, — повторила она. — Но удержать меня здесь можно только одним способом.

Блейку ничего не оставалось, как отпустить Триш. Она сознавала, что если он и его коллеги окажутся мстительными, они могут попытаться привлечь ее за хранение порнографии. Защититься против этого обвинения будет нетрудно, даже практически без помощи «Миллен букс», но на это уйдет время, и могут возникнуть неприятные последствия.

Триш снова поинтересовалась, какой недоброжелатель поведал полиции о ее крестниках и неудачных романах. Но Блейк тоже не пожелал ничего сообщить.

Отказавшись от попыток заставить его заговорить, она покинула полицейский участок и отправилась на поиски телефона-автомата. Следовало воспользоваться тем, что она в Кенсингтоне, и повидать Антонию. Но у Антонии работал автоответчик, и Триш оставила очередное теплое сообщение, предлагая, как обычно, помощь и поддержку.

Вернувшись в Саутуорк, она обнаружила, что дверь в квартиру заперта только на один замок, и радостно улыбнулась. Вторые ключи были лишь у одного человека. Эти самовольные визиты и непрошеная доставка калорийных продуктов, чтобы забить холодильник, и огромного количества витаминов иногда раздражали Триш, но сегодня она едва не запрыгала от радости.

Толкнув дверь, она позвала:

— Мам? Ты здесь?

— Триш, дорогая, как ты? — крикнула ее мать из дальнего конца огромной комнаты. Она двинулась к Триш, раскрыв объятия. И, чувствуя себя вновь двенадцатилетней девочкой, Триш шагнула навстречу и позволила себя обнять.

— Спасибо, — сказала она мгновение спустя, когда мать отпустила ее. — Мне тебя так не хватало.

— У тебя сейчас жуткое время, да? Мне подумалось, что небольшая компания тебе не помешает.

— Глядя на тебя, я бы сказала, что у тебя тоже нелегкий период, — заметила Триш, вглядевшись в лицо матери. — Полиция и к тебе приходила, да? О, мама, мне так жаль. О чем они спрашивали?

Мать покачала головой, и ее подстриженные в кружок блестящие седые волосы взлетели свободной волной.

— Ни о чем таком, про что я не могла бы рассказать с абсолютной искренностью. Не смотри так, Триш! Нечего тебе волноваться еще и из-за того, что наговорила мне полиция.

Триш заглянула в ясные голубые глаза матери и с восторгом увидела в них ничем не поколебленное доверие.

— Если они сказали тебе хотя бы десятую часть того, что сегодня пришлось выслушать мне, тогда я действительно тронута, что ты приехала сюда и так меня обняла.

На глазах у нее выступили слезы, одна слезинка скатилась по щеке, и Мэг смахнула ее.

— Ах, Триш! Неужели ты подумала, что я поверю, будто ты могла намеренно причинить вред кому-то из своих крестников, или… или совершить какое-либо насилие над ребенком, или что ты имеешь какое-то отношение к тому, что произошло с Шарлоттой? Я помню про все случаи, о которых расспрашивали меня полицейские, и знаю, что все они были чистой случайностью, какие бывают у всех, кто присматривает за детьми.

— Спасибо! Ты даже не представляешь, как мне приятно это слышать.

— Боже мой, да у меня была подруга, у которой младенец скатился со стола, на котором она его пеленала, и получил трещину черепа. Это гораздо опаснее, чем все царапины и ожоги, полученные детьми, за которыми смотрела ты, но никто не обвинил ее в том, что она сделала это нарочно.

— Видимо, это было давно, — печально сказала Триш и шмыгнула носом. — Сегодня ребенка с такой серьезной травмой сразу бы внесли в список риска.

— Пойди-ка найди носовой платок, — велела Мэг, словно Триш и правда снова было двенадцать лет, — а я поставлю чайник.

По винтовой лестнице Триш поднялась наверх умыться. Подкрасив ресницы, она вернулась вниз, чувствуя, что отчасти овладела собой.

Мэг подала ей дымящуюся кружку. Триш уловила запах и воскликнула:

— «Мармайт»! Я словно вернулась в детство.

— Пей. Попозже я приготовлю ужин. Сегодня ты явно не ела, несмотря на все запасы твоей еды. Нет, ты все же безнадежна, Триш! Не удивительно, что ты довела себя до такого состояния.

— Иногда я забываю, — сказала она, прежде чем послушно выпить восхитительный напиток. Именно его она всегда пила в детстве, когда болела или чувствовала себя несчастной. — А потом, когда я пытаюсь поесть, я вспоминаю о Шарлотте и о том, что, возможно, с ней делают, и не могу проглотить ни кусочка. Но вот это просто здорово! Мне нужно было вспомнить о «Мармайте» раньше. Спасибо, мам.

— Да мне самой приятно, — ответила Мэг, приготовившая себе чай. — А теперь рассказывай. Полиция выяснила хоть что-нибудь про исчезновение Шарлотты?

Триш пожала плечами:

— Нет, иначе они не набросились бы на меня сегодня.

— По-видимому, она мертва, да? — Мэг несколько раз моргнула, отгоняя невыплаканные слезы. — Столько дней прошло.

— Скорей всего, да. Если только ее где-нибудь не прячут… как в том ужасном случае в Бельгии. Прости, мам!

Мэг на мгновение прикрыла глаза рукой. Потом решительно улыбнулась и отпила чаю.

— Просто она так похожа на тебя, Триш. Я видела ее, по-моему, всего один раз, но на фотографиях, которые Антония прислала на Рождество, она в точности ты в этом возрасте. И тогда я… я каждый раз раскисаю, думая о тебе и о том, что ей, возможно, пришлось… Прости, Триш. Слезами горю не поможешь. — Она высморкалась. — Тебе известно, что предпринимает полиция?

— Все, что может… даже я это вижу. Первым делом связались со всеми соседями и близкими подругами Шарлотты на случай, если она пришла к кому-то из них. Но никто ее не видел. Полицейские обошли все дома вокруг парка и опросили их жителей. Всю неделю на всех перекрестках в парке дежурили полицейские, расспрашивая прохожих. Перекопали сад Антонии и, полагаю, обыскали и ее дом, хотя она мне об этом не говорила. Не вижу, что еще можно сделать.

— Да. Если они копают, то, скорей всего, тоже считают ее мертвой, да? О, Триш, ну зачем кому-то убивать ее, такую маленькую? Я знаю, они думают на какого-нибудь педофила, но разве это вероятно? Всего лишь четырехлетняя девочка… разве кто-нибудь?…

Триш пожала плечами.

— Именно это все мы предположили с самого начала… газеты тоже. В наши дни именно это предполагают первым делом, когда пропадает ребенок.

— Мы слишком много знаем, верно?

— Да. Но это все же лучше, чем бывало прежде, когда детям, рассказывавшим всякие ужасы, не верили; иногда даже наказывали, если те пытались кому-нибудь пожаловаться на то, что с ними делают. Хотя на самом деле я считаю, что сегодня мы порой делаем скоропалительные выводы. Я имею в виду, что убитые дети — не обязательно жертвы педофилов. Иногда они просто попадают под руку выведенной из себя матери, которая может ударить или встряхнуть ребенка гораздо сильнее, чем хотела.

— А что — трясти ребенка тоже опасно? — спросила Мэг. — Я знаю, что у совсем крошечных младенцев от этого иногда случается сотрясение мозга, но я думала, что Шарлотта уже слишком большая.

— Возможно, я точно не знаю. Нет, ты, должно быть, права. Но ведь остаются еще побои. А кто-нибудь мог бить Шарлотту. — Триш жалобно улыбнулась. — Все сходятся во мнении, что бедняжка унаследовала фамильный характер.

— Ты верно сказала: бедняжка!

Они замолчали, вспоминая прошлое, вспоминая, скольких усилий стоила Триш борьба с собственной вспыльчивостью.

— Ты кого-то подозреваешь? — спросила через какое-то время Мэг.

— Вначале самым подозрительным мне казался Роберт Хит, — сказала Триш, отгоняя воспоминание о себе шестилетней, раздражавшейся на свою неизменно терпеливую мать. — И Антония говорила мне, что полицейские ежедневно его допрашивают, но теперь подозрения уже, наверное, сняты.

— Видимо, да, иначе они не терзали бы тебя.

— Да, пожалуй. Но мне он все равно кажется самым подходящим. Он, правда, похож на крысу, мам. Даже тебе он вряд ли понравится.

Мэг нахмурилась, и в форме ее распрямившихся бровей Триш вдруг с радостью увидела что-то свое. Она с удовлетворением отметила, что наследственность у нее не только отцовская.

— Триш, — с необычной серьезностью проговорила Мэг, — я знаю, ты никогда его не любила, но тебе никогда не приходило в голову, что ты можешь быть несправедлива?

— К Роберту Хиту? Нет! Он опошляет, почти из принципа, все, что дорого другим людям. А уж как он доволен собой. И…

— И давай взглянем правде в глаза, моя дорогая, тебе не нравится, когда матери-одиночки впускают в свою жизнь мужчин.

Триш внимательно посмотрела на мать. В ее милом мягком лице с такими знакомыми морщинками сейчас читалась какая-то странная неумолимость. Волна стыда, накрывшая Триш, смыла ее прежние представления о долге матери перед маленьким ребенком и ту чуть высокомерную, хотя и нежную, снисходительность, с которой она, женщина, добившаяся немалых успехов в своей профессии, смотрела на мать, чей житейский опыт ограничивался исключительно сферой быта.

— Ты из-за меня больше не вышла замуж? — спросила она после долгой паузы.

Оглядываясь назад, Триш всегда ощущала, что все ее детство прошло под знаком ухода отца и ее подозрениями, что его подтолкнул к этому тяжелый характер дочери. Когда она выросла и узнала, что большинство детей в разведенных семьях считают себя ответственными за неудачи и жестокость своих родителей, она попыталась осмыслить прошлое в более рациональном ключе. И начала понимать, что всегда следует принимать во внимание и чужую точку зрения.

— Не совсем, — сказала Мэг, глядя на нее с чрезмерной любовью. — Скорее всего, я не захотела бы снова рисковать, но ты могла бы облегчить мне возможность иметь друзей… друзей-мужчин.

— Прости, — сильно нахмурившись, сказала Триш. — Послушай, мама, я действительно очень раскаиваюсь. Правда, я делала это не нарочно. В смысле, в то время я ничего не понимала.

— Я это знаю. Спасибо, — сказала Мэг, даже не задумываясь, что в извинениях необходимости не было. Несмотря на всю свою самокритичность и критический взгляд на собственную роль в жизни матери, Триш была немного задета.

— Ну а теперь, дорогая, может, примешь душ и переоденешься? Смоешь все воспоминания о гадкой полиции, а я тем временем приготовлю куриные грудки, которые нашла у тебя в холодильнике, пока они не испортились. Еще я заметила там виноград, лук-шалот и сметану, так что у нас будет к ним замечательный соус.

— И вино есть. Хорошее сухое белое немецкое вино в глубине холодильника. Можем выпить.

— Отлично. Я открою его, пока ты будешь в душе. Давай, Триш. Ну-ка, живо!

Триш ощутила, как вместе с улыбкой все ее мышцы расслабились. Лицо матери, столь непохожее на ее собственное, гораздо более круглое, выражающее гораздо больше доброты и терпимости, сияло неизменной непоколебимой любовью.

— Спасибо, мама. Ты даже не представляешь, скольким я тебе обязана, но поверь, что это так!