Понаехали!

Глава 56 В которой случаются странные встречи

Глава 56 В которой случаются странные встречи

Нужно набраться смелости и всё-таки рассказать коту, что это он живёт у меня, а не я у него.

О делах, которые до крайности сложно реализовать.

Лилечка не собиралась убегать.

Совсем не собиралась.

Просто… её позвали. Тихий такой голос, ласковый, будто вода по камешкам бежит, ластится. И поет-напевает. Как не послушать? Как не пойти на него? Сперва шажочек в сторону, потом другой и… и вот она подле стены стоит.

И стену гладит.

А стена эта сама к Лилечке ластится, пальцы теплом щекочет. Собрала солнечных зайчиков и Лилечке целой горстью в руки, мол, бери, не жалко.

Лилечка и взяла.

Горячие.

И суетятся, суетятся… а рядом уже стена раскрывается, расползается тайным ходом. И тот же голос смеется: не побоишься ли? Лилечка вовсе даже не трусиха. Так, самую малость… но кто ж пауков-то не боится? Или грозы вот.

А тайного хода…

Она оглянулась, убеждаясь, что взрослые люди вновь своими взрослыми делами занялись. Суета вон случилась, беспокойство. Боярыни повскакивали, руками замахали, рукавами драгоценными затрясли, словно птицы дивные. Царица тоже привстала.

Дурно Дурбину.

Жалко его. И помочь бы. Лилечка помогла, если б знала, как. А она не знает. Видит только, но что видит – сама понять не способна.

Учиться надо бы.

И папенька так тоже говорил. А вот маменька ворчала, что наука – не женское дело, что надобно не мозги сушить, а то еще все усохнут, и ладно бы только они, но ведь и лицо попортится, так вот, надобно не науки, а лицо белить.

Щеки румянить.

Лилечка по щекам себя похлопала. Для румяности. И решительно шагнула в темноту. Она ведь недалече. Да и зовут… очень зовут. Именно её.

По имени.

Стена за спиною встала, будто бы и не было там ни залы пыльной, паутиной затянутой, ни лавок, ни боярынь замороченных. Вот тоже, сказать бы надобно, но кому? И поверят ли?

- Где ты? – спросила Лилечка, ибо голос звенел где-то там, впереди.

Она шла.

И шла.

И… лесенка сама под ноги легла.

Старая.

Ступенечки высокие да покатые, иные вовсе горбиками. Блестят влажно. И темно-то вокруг, но у Лилечки в руках целая горсть зайчиков солнечных, с ними-то она не заблудится. И с Фиалкою, что на плече сидит привычно, только головой ушастою крутит.

- Нам вниз, - на всякий случай предупредила Лилечка, и Фиалка ткнулась носом в шею, то ли соглашаясь, то ли даже поторапливая.

Что-то нехорошее делалось.

И голос потому тревожился.

Поторапливал.

Лилечке тоже надо бы, но… ступеньки высокие, крутые, с таких полететь недолго. А кому будет легче, если Лилечка упадет? То-то же… вот она потихонечку, помаленечку, юбки одной рукой придерживая. Вовсе бы их снять, да неможно.

Неудобно.

Но Лилечка старается. Пыхтит от старания. И скачет, ниже и ниже, и небось, этак она в самые-то глубины доберется, может, даже туда, где, как сказывала нянюшка, сидит на стуле белоглазая старуха, мешает зелье кривой клюкой. Одна нога у ней кривая, другая – хромая.

На плече старухи – белый сыч.

На руке – костяная перчатка, ибо сама рука черна и страшна…

Сидит старуха под землей и на свет показаться не смеет, ибо тогда рассыплется прахом. Варит зелье свое, парит, и пар этот белесый сквозь землю сочится, чтобы расползтись туманом белым. Потому-то неможно в туманах ходить, заморочат, зачаруют, здоровье отнимут.

Заколотилось сердечко.

И замерло.

А лестница закончилась. Правда, старухи Лилечка не нашла, но только залу, не сказать, чтобы огромную, поменьше той, которая наверху осталась. И в нынешней не было ни потолков расписных, ни позолоты, ни узоров.

Камень один.

Но красивый. Как будто кто-то из камня этого вздумал ковер драгоценный выложить. И так ладно получилось, что Лилечка не утерпела, погладила, ибо камень этот гляделся гладким, шелковым.

Таким и был.

- Зеленое – это нефрит, - теперь-то голос звучал отчетливо.

Лилечка обернулась.

- Здравствуйте, - сказала она и поклонилась, как матушка учила, ибо женщина, пред Лилечкой представшая, была явно родовитой.

И богатой.

Правда, немножечко мертвой, насколько Лилечка поняла, ведь живые люди не бывают прозрачными, но ведь это еще не повод проявлять невежливость.

- Не бойся, дитя, - сказала женщина, вглядываясь в лицо Лилечки.

- Я не боюсь, - сказала Лилечка и подняла руку с солнечными зайчиками.

- Посади их сюда, - женщина махнула рукой, указывая на каменную чашу, что стояла на каменном же столбе. И тоже узорчатом. Вьется по столбу вьюнок, словно живой, стебелек к стебельку, листочек к листочку, и только бутоны белые полупрозрачные столь хрупкими кажутся, что и тронуть-то боязно.

Но Лилечка тронула.

Сперва зайчиков посадила, потом тронула. Из любопытства. Каменный цветок не шелохнулся.

- В нем почти не осталось силы, - сказала женщина. – Стало быть, не боишься?

Лилечка покачала головой.

И Фиалку с плеча сняла, погладила. Сказала:

- Евдоким Афанасьевич тоже такой… прозрачненький. И хороший. Правда, ворчит все время… вы тоже дух?

- Дух, - согласилась женщина.

- А я Лилечка… Козелкович.

- Из тех ли, что на Свиязи сидят?

- Наверное.

- Милорада, - женщина склонила голову, на которой переливался всеми цветами радуги драгоценный венец. – Теперь уже княгиня Милорада… Рёрик.

Произнесла она это с запинкой.

- Приятно познакомиться, - Лилечка вспомнила, что нужно говорить в подобных случаях. А потом уточнила. – Это вы меня звали?

- Я.

- Зачем?

- Надеялась… странно, что лишь ты меня услышала, дитя, - княгиня сложила руки.

Была она высока.

Худощава.

И красива. Наверное. Или не очень? Матушка говорила, что красивая женщина должна быть высока, статна, ликом кругла и бела. Высокою княгиня еще была. Во всяком случае, выше Лилечки, но вот в остальном… худая очень, даже вон, косточки на руках торчат. И лицо узкое, а не круглое.

Кожа смугла, словно у холопки.

А вот платье нарядное, такого, небось, и у матушки нет. И пошито не так, как матушкины. Сверху узкое. И рукава тоже узкие, по руке лежат, и не раскрываются, чтоб нижний, рубахи, выпустить. А снизу платье этаким колоколом, но не совсем уж широким.

И шнурок спереди.

Золотой.

Шнурок Лилечке понравился, а еще камушки, которые платье украшали, и цветы, золотом вышитые. И венец тоже.

- Что ж, - вздохнула женщина. – Значит, так тому и быть.

И руку протянула.

А Лилечка коснулась этой руки, которая была почти что живая, только холодная очень.

- Я покажу тебе, с чего все начиналось… а ты… ты реши, как быть дальше. Боги сказали свое слово, - княгиня Милорада была печальной. И Лилечке захотелось её утешить. Она даже погладила княгиню по руке, а та улыбнулась, как показалось, виновато. – Мы не собирались… не хотели все это… просто жить вместе. Где-нибудь далеко, где не осудят…

За первою залой обнаружилась вторая, тоже небольшая и в камни упрятанная, только теперь на камнях узор возник, да не один.

Вот вьется река.

И кораблики на ней плывут. Воды сине-зеленые, а кораблики белые…

- Нефрит-камень, - сказала княгиня, погладив реку. – На удивление многоцветен. А это перламутр.

Искрятся паруса кораблей.

Зеленеют берега.

И река круг кладет, а в центре её поднимается город с крышами узорчатыми. Нарядный такой… а вот дальше камень желтый и красный, словно огнем опаленный. И тут уже несутся по степи всадники на конях черных. И сами черные.

Страшные.

Много их.

- Это янтарь, солнцем рожденный… огненные лалы… - княгиня водила от картинки к картинке. – Драконов камень. И драгоценный сладолик, что бережет любимых. Мой отец некогда сложил. Мой отец меня любил. И не только меня. Он любил мою матушку и ради неё оставил свой дом. Когда же её не стало, то не бросил меня, не ушел, но привез в город-Китеж, ибо здесь было место его силы. И моей тоже. Тогда-то город был невели. Люди в нем жили… обыкновенные. Все больше рыбным промыслом занимались.

Рыбы тоже были.

Махонькие.

С ноготок. Или даже меньше.

- Мой… суженый… - княгиня поглядела на человека, что встал над городом, руки раскрыв, будто пытаясь обнять его. – Он был знатен. Богат. И воин славный. Древний род. Древнее знание… ему прочили большое будущее. А тут я… эта любовь многое изменила. И не только для нас.

Реки вились и сплетались, словно косы.

- Он отказался от рода и семьи, взяв новое имя. Я… я просто поверила, что мы сумеем.

- И сумели?

- Сумели… выходит. В тот год случилась большая беда. Хазары и прежде гуляли по землям нашим. Впрочем, справедливости ради, и удельные князья не чурались заглядывать в степи. Но не то важно… там… кто-то решил, что раз уж так вышло, что род отказался от своего сына, то можно воспользоваться случаем. У моего суженого множество врагов имелось.

Лилечка кивнула и подумала, что у её суженого тоже враги есть.

Должны быть.

Иначе как-то оно… не по-сказочному, что ли.

- Они пришли рано, когда рожь только-только начала клониться к земле, а солнце еще не напитало зерно силой. Они пришли черною рекой, огнем да дымом возвещая о том, что скоро случится. И окружили город. Они потребовали выдать молодого князя…

Дымки над городом тоже имелись.

И сам он стоял в черном кольце, средь ощерившегося пиками да стрелами войска. Даже на картинке смотреть на это было страшно.

- И будь он один, он бы вышел, но… была я. И наш сын. И… я обратилась к отцу. Он оставил нас, но я знала, что услышит. И услышал. Пришел.

…и воды сомкнулись, синяя змея-петля обняла войско, стиснула кольцо свое, чтобы разлиться бирюзовой гладью. Она подошла к самым стенам города, а после отступила, оставив эти стены возвышаться по-над озером, которого еще недавно не существовало.

- Я открыла заповедные ключи. И использовала силу, что досталась мне от отца… и цену за то отдала высокую. Мне было дозволено остаться среди людей на срок жизни земной, но не дозволено уйти отсюда. Ни при жизни, ни после смерти.

Она заговорила вновь не сразу.

- Я… здесь, пока они там, - под темной гладью вод угадывались очертания чего-то черного и злого, словно зверя невиданного. – Я храню город силой своей, но чую, что силы слабеют. Кто-то готов выпустить это войско. И если сие случится, то быть беде.

Лилечка поглядела и согласилась.

Быть.

- И что мне делать? – спросила она.

А княгиня отвернула её от узорчатой стены.

- Вот ключи водяные, живой да мертвый.

Две чаши каменные, одинаковые столь, что даже не верится. Каждым изгибом, каждым узором повторяют друг друга, словно отражение одна одной.

- Когда-то я решила, что если уж получилось так, что выпал мне венец княжеский, и сила, и слава… то след использовать это, чтоб мир исправить. Я хотела помочь… и ведьмам, и магам, и людям.

И вода одинаковая.

Черная.

Пахнет… пахнет тоже одинаково, то ли яблоками перезревшими, которые того и гляди загниют, то ли брагою, то ли вовсе болотом. А может, цветами, что растут подле скотного двора, где к аромату их примешивается вонь свежего навоза.

- И… которую пить? – уточнила Лилечка.

И на Фиалку поглядела.

А та поглядела на Лилечку.

- Не знаю, - ответила княгиня. – Я… я велела ведьм не обижать. И создать Ковен, чтобы помогать друг другу. Я открыла, что связь между ведьмой и магом способствует росту силы мага. Впрочем, не только с магом, но и с ведьмаком. Я… надеялась, что это поможет.

- И как?

- Сложно сказать… сперва все было, как мне хотелось. А потом вдруг изменилось. И теперь… теперь все не так, как я надеялась. Ведьмы изменились. Маги… и все изменилось, - княгиня смотрела на чаши. – Выбирай. Только тебе и выбирать. Мне кажется, что она там вовсе одинакова.

- Вода?

Княгиня кивнула.

- Только тебе решать, которая надобно и… там, - она повернула Лилечку к стене. – Возьми…

На каменном древе висел флакон, будто яблоко, из янтаря вытаченное, и столь умело, что руки сами собой потянулись его взять. Наливное, нарядное…

- Я хочу уйти, девочка. И боюсь. И все одно хочу… я долго берегла это место, но устала. Я знаю, что суженый мой ждет меня там. Я простила его. Давно уж простила.

Яблоко грело руки, как солнечные зайчики.

Их Лилечка тоже возьмет с собою. А пока… пока она подошла к одной чаше. И к другой. Заглянула. Вода и там, и там лежала темным тяжелым вареньем, вроде сливового или даже черничного. И главное, вправду не понять, которая где.

Живая.

И мертвая.

И… живая. Или все-таки мертвая? Ни тебе мух, ни жуков, которые подсказали бы, как оно в сказках случается. Просто… вода.

Лилечка вздохнула и сняла Фиалку. И та тоже вздохнула.

- Значит, будем просто пить, - подумалось еще, что если вода мертвою окажется, и Лилечка с того тоже умрет, то матушка огорчится премного. А матушку огорчать не хотелось бы.

И папеньку.

И…

И она, конечно, умереть должна была, но вот живая осталась.

- Погоди, - Лилечка вдруг вспомнила важное. – Я сегодня уже видела мертвую воду. Её тут брали?

- Нет, - покачала головой княгиня. – Не тут. И та вода не совсем мертвая. Её саму жизни лишили.

- Это как? – Лилечка нахмурилась.

Все-таки учиться надобно. Даже если от учебы совсем мозги высохнут.

- Эта вода, пусть и мертвая, сотворена миром и частью его является. А та, которую ты видела, это вода обыкновенная, над которой провели обряды, напитали силой смерти и тлена, тем самым извратив суть исконную.

- Сложно, - пожаловалась Лилечка.

- Мертвая вода на многое способна. И не только на то, чтобы убить. Нет. Иногда смерть – тоже спасение. Омой ей гнойную рану, и гниль отступит. Добавь каплю в воду, дай выпить человеку с разбитым сердцем, и боль умрет. Она способна дать забвение. Или исцеление. И в то же время – убить. Мой отец говорил, что яд и лекарство – это одно. А та вода – это тлен.

Лилечка кивнула.

Так, на всякий случай, и чтобы княгиню не обижать. А сама наклонилась к чаше и сделала глоток. Вода… сперва показалась ледяною, а потом теплой, что молоко парное. Кислой.

Сладкой.

Горькой.

И обыкновенной, колодезной, от которой на языке остается ощущение, будто железный ключ лизала. Лилечка закрыла глаза и… ничего-то не ощутила. Нет, она толком и не знала, что должно бы случиться, но ведь должно бы!

Место тайное.

Родники исконные.

И вода живая, вода мертвая… может, надо еще и умыться? Ну, чтоб краше всех в мире стать?

- Вот, стало быть, как… - княгиня поглядела на Лилечку и, отступив, отвесила низкий поклон. – Спасибо, госпожа…

Это она про кого?

Лилечка спросила бы, но княгиня взяла и исчезла. Вот ведь… с мертвыми взрослыми еще неудобней, чем с живыми. Живые, во всяком случае, не имеют обыкновения вот так брать и исчезать.

- Ты что-нибудь поняла? – спросила Лилечка.

- Мря, - ответила Фиалка, устраиваясь на плече. – Умр.

- Да, возвращаться надо, а то Аглая забеспокоится.

Воды Лилечка набрала из ближайшей чаши, для чего пришлось на цыпочки подниматься и черпать, рукою себе помогая. Немного боязно было, а ну как погаснут огонечки, но нет, не погасли.

И в руки Лилечкины пошли.

И по рукам сами расползлись, обжились…

- А теперь куда? – Лилечка огляделась и, обнаруживши еще одну дверь, решительно к ней пошла. За дверью, правда, был не выход, а другая комната.

Узенькая.

И нарядная, что шкатулочка. Вновь же камень, темно-зеленый и светло-зеленый, и всякий, будто живой. Вот мох крадется по корням, карабкается на старый валун, на древесный ствол. Вот клонятся по-над лавкою тяжелые ветви дубов, и лишь листья их каменные неподвижны. А под ними, на лавке, на живом шелковом покрывале, женщина лежит.

Лилечка её узнала, пусть бы нынешняя была вовсе непрозрачна, но совсем мертва. На живую нисколечки не походила. Кожа желтая, ссохлась, что на яблоке печеном.

Глядеть страшно.

Но Лилечка глянула.

И вошла. И… подошла, коснулась нарядного платья, на котором под пылью поблескивали алые камушки.

- Иди, - сказала она тихонечко. – Иди… твой срок вышел.

И показалось вдруг, что не она это сказала, а кто-то другой, огромный и, может, страшный для кого-то, кто за спиной Лилечки стоял. Стоял и… сгинул, как не было.

Лилечка даже обернулась, но никогошеньки не увидала.

Бывает.

Она пожала плечиками и прошла вдоль лавки, и уже до двери, что тоже виднелась, дотянулась, когда за спиной что-то зашелестело, а потом звякнуло.

Венец!

Тот самый, чудесный, с огненными каменьями, которые горели красиво, упал и к самым ногам Лилечки прикатился, в руки просясь.

- Спасибо, - Лилечка была вежливой девочкой и даже поклонилась. А венец взяла. Не удержалась, примерила и поморщилась: велик да на диво тяжел. Неудобный опять же, все время на нос соскальзывает, еще и уши оцарапать норовит.

Нет, его надобно отдать.

Кому?

А хотя бы Аглае, пусть она думает, что да как… и Лилечка решительно толкнула очередную дверь.