— Как там поживают наши назореи? — обратился однажды Понтий Пилат к Аману Эферу. — Давно мы о них не вспоминали.
— Какие назореи? — они называются теперь христианами.
— Интересно, влечёт ли изменение названия религиозного движения к усилению его авторитета?
— Сам не пойму. Эти насмешники из Антиохии придумали назореям новое имя. Греческое слово «Христос» перекликается с еврейским словом «мессия», но евреи переводят слово «Христос», как «посланник Божий», а греки оставляют за ним первоначальный смысл — «намазанный благовониями». Надо признать, наши назореи оказались необидчивыми и слово приняли в обиход.
После казни Стефана многое изменилось в общине назореев. Спасаясь от преследований, так называемые эллинисты иудейской общины разбрелись во все стороны и организовали маленькие общины. Они существуют почти во всех городах Палестины и Сирии; не удивлюсь, если некоторые из них процветают в Египте.
В иудаизме есть огромная притягательная сила. Ключ к ней — в психологии человека. Как хочет найти человек защиту в могучем боге Яхве, способном наказать, защитить, проявить справедливость! Помощь соплеменников, их поддержка — вот истинная притягательная сила, но получить её можно только через религиозную принадлежность. Сколько прозелитов толчётся около храма в смутной надежде, но их пускают только во внешний храм; дальше их не пустят никогда. Иудеям эти люди не нужны.
Наш Савл, а ныне апостол Павел, правильно всё оценил и снял запреты, которыми оградил себя иудаизм. Он сделал необязательным обрезание, он снял запрет на еду некошерного мяса, упразднил понятие субботы как нерабочего дня. Апостол Павел правильно осмыслил путь становления новой религии. Не привлечение иудея под свой стяг, а широкий охват язычников, толпящихся вокруг синагог.
— Значит, не зря ты затевал с ним философские беседы.
— Темпераментный человек! Сразу по прибытии в Дамаск после нашего разговора расставил всё по новым местам. Арестовывать, конечно, никого не стал, но во всеуслышание заявил, что по дороге в город удостоился он видения Иисуса, который поручил ему вести проповедь во славу свою. Манера разговора у него настойчивая, изречения, мягкие в устах Иисуса, звучат теперь чуть ли не как изобличение в ереси правоверных иудеев, которые якобы отступили от истинных законов Моисея, и теперь необходимо им об этом напоминать.
Речи апостол Павел держал в местной синагоге. Говорит он красочно, но, когда дело дошло до обвинений, иудеи едва его не разорвали. Спасая, прозелиты ночью спустили его на верёвках с крепостной стены. Где он потом пребывал и что делал, неясно, но объявился через некоторое время в родном Тарсе. Проповедовал, видимо, успешно, желая организовать центр христианства в Киликии, родной провинции. Притягательная сила прекрасного города с полумиллионным населением сделала своё дело. Как мы и предполагали, иудейская община города не приняла в свои ряды новую секту, и те вынуждены были создать свою собственную. Отношение иудеев к новой секте понятно. Хотя те признавали и чтили Моисея, однако и в словах, и в проповедях, и в молитвах звучало имя Иисуса: к нему обращались, его просили, на его слова ссылались.
Для истинных правоверных поместить рядом с Моисеем равного по авторитету пророка совершенно немыслимо. Думаю, для развития христианства, в котором место Моисея по значимости занимает Иисус, должна быть создана своя колея. Самозванный апостол Павел, осмыслив происходящее, такую колею и пробивает. Сейчас он в Антиохии и не случайно.
Когда до Иакова, «брата Господня», как сейчас его называют, дошли сведения о большой общине назореев в Антиохии, он не захотел пускать дело на самотёк. Большую часть общины составляли иерусалимские эллинисты, бежавшие от преследований.
Не желая упускать бразды правления из своих рук, послал он к братьям своим Варнаву. Казалось, был Варнава человеком подготовленным во всех отношениях. В молодости получил хорошее образование, имел в своё время состояние, а следовательно, ему свойственно чувство независимости, сам был левитом и в вопросах общения не новичком. По прибытии в Антиохию растерялся. Эллинисты — народ раскованный, непосредственный — создали своеобразную атмосферу общения, отличающуюся притягательностью. Не отменяя пока иудейских ограничений (для этого им не хватало смелости), они смотрели сквозь пальцы на их выполнение, желающих не отталкивали, а принимали на равных, без иудейского снобизма. Народ наконец-то нашёл, что искал.
Община назореев стремительно росла. Много в общине было умных и энергичных людей, но место лидера оставалось свободным: никто не представлял пути развития религиозной идеологии новой общины. Сам Варнава понимал своё бессилие. По слухам, он установил, что нужный человек живёт в Тарсе. Получив согласие общины, пренебрегая трудностями дальней дороги, он сам отправился в Таре и уговорил Павла переехать в Антиохию.
Понтий Пилат решил прервать Амана Эфера:
— Я делаю вывод, что никакого раскола в стане правоверных вызвать не удалось. Наши усилия оказались напрасными?
— Да, Понтий! Но слово «напрасно» здесь не подходит. Новое религиозное движение ослабляет ортодоксальное учение. Оно улавливает устремления и отзывается на запросы основной массы населения, обеспечивает отток паствы от синагог, ослабляет влияние старого учения просто своим присутствием. Вот пусть новое учение и присутствует.
Пеший Пилат согласно кивнул головой.
— Роль присутствия немаловажна. Долго, однако, придётся ждать результатов. Думаю, мы не доживем. Если бы раввины просмотрели, а мы преуспели, результаты раскола мы увидели бы, может быть, и сейчас.
— В исторических процессах, Понтий, так не бывает; для получения результатов нужны иногда сотни лет. Сейчас мы стоим у истоков нового религиозного движения.
В ближайшее время следует ожидать духовного взрыва народов. Уж очень притягательная сила заложена в новом учении. И если новый апостол удовлетворит духовные запросы жаждущих, то быть христианству мировой религией, а Иисусу как бы новым богом.
— Вот что значит быть философом, — удовлетворённо засмеялся Понтий Пилат. — Чем же мы можем помочь истории?
— Сохранить финансирование, прокуратор. Надо ехать в Рим, в сенат. Необходимы ещё годы для поддержки нового учения. У Павла должны быть деньги на дальние поездки, содержать надо его сопровождающих, поддерживать в начальный период молодые общины, содержать закостеневшую общину в Иерусалиме.
— Трудно доказать чиновникам из сената необходимость создания религии, показать интерес Рима в нашей работе. Кто они? Полутёмные люди, не прочитавшие в жизни ни одной книги. Потому мне важно знать, в чём состоит основное различие новой религии от старой. Сам я до конца не понял.
— Это не простая вещь, — улыбнулся Аман Эфер. — Пророк Моисей, создавая религию евреев, разработал самые тонкие понятия, определяющие взаимоотношения человека и Бога, их было достаточно на многие столетия. Пришли новые времена: прорисовалась значимость человека. Иисус стихийно развивал понятия, определяющие отношение человека к человеку. Он как бы восполнил пробел в учении Моисея. Пример такого понятия содержится в известной ныне фразе: «Возлюби ближнего, как самого себя». В прежние времена подобная фраза не была бы востребована, она не срабатывала бы в среде других жизненных ценностей. Теперь она зазвучала, её подхватили, на неё стали ссылаться. Человечество и не заметило, как что-то созрело в обществе помимо его воли и настоятельно требует своего проявления. Люди потянулись к проявлению человечного начала в учении Иисуса. Душевному состоянию современного человека важно его место среди других людей, а не обязательность обрезания плоти.
— Спасибо, Аман. Легче будет разговаривать с чиновниками в Риме. Правда, они таких тонкостей не поймут. Какие же новые положения вводятся в учение Иисуса?
— Их совсем немного. Во-первых, вводится утверждение, что Иисус и есть ожидаемый мессия из дома Давидова. Именно он и должен был принести с собой царство Божие на землю и в первую очередь избавить Израиль от римского порабощения, но земные недоразумения помешали ему осуществить предначертанное судьбой. Во-вторых, апостолу Павлу понравилось понятие «сын Божий». По этому поводу с иудейской стороны раздаётся скрежет зубовный: пророк Моисей отодвигается с религиозной сцены на второй план. Как сейчас трактуется цель прихода Иисуса на землю и смерть сына Божия? Бог послал своего сына на Землю для того, чтобы тот своими страданиями и смертью искупил грехи людей. Не больше, не меньше.
Любил Понтий Пилат слушать своего друга, когда тот вдавался в тонкие философские и религиозные рассуждения. Сам же он с трудом пробирался сквозь хитросплетения умозрительных понятий, с сожалением вздыхал, сознавая, что его стихия в другой стороне.
— Умные люди работают в области создания и развития религий. Помню прошлый наш разговор, когда ты, Аман, отметил три основных идеи, являющихся непременным достоянием любой религии: бытие Бога, бессмертие души, свобода воли; на них опирается учение о нравственности. Из твоего разговора следует, что в учении Моисея слабым звеном является понятие свободы воли. Пожелаем апостолу Павлу достичь нужных высот. Сейчас меня беспокоит твоё предложение поехать в Рим. Ты думаешь, мне удастся убедить членов комиссии?
— Это будет зависеть от их умственных способностей.
— Надеяться на умственные способности? Мало у кого они есть! Нужен всесокрушающий аргумент, против которого возражать истинному римлянину недозволительно.
— Что сейчас волнует умы правоверных? Правильно, прокуратор! Владычество Рима. Зелоты, секарии, мессии: всё бурлит и клокочет по одному вопросу. Мы создали новую религию — источник тревог и забот для синедриона. Наша задача развивать этот источник с тем, чтобы образ Рима отодвинулся на второй план, а умы верующих волновали бы в первую очередь еретические постулаты пророка Иисуса. Новая религия должна переключить энергию правоверных на далёкий от Рима объект внимания. В римской политике на Востоке перевод энергии целого народа в нужном для нас направлении дорогого стоит.
— Вот это аргумент! — прокуратор поднялся со своего места. — Теперь я полон уверенности и готов ехать в сенат сегодня же.
— К тому же настало время сменить место. Условия благоприятствуют повороту в твоей судьбе. Мы уже отмечали несоответствие твоей политики новой позиции сената и наместника Сирии. Увеличилось количество жалоб со стороны синедриона, усилилось недовольство наместника, комиссия сената имеет все основания заменить прокуратора и направить в те провинции, где его позиция соответствует интересам Рима в большей степени. Одним словом, Понтий, пора действовать. Завтра же пиши письмо в Рим своим людям и посылай триеру. Пользуясь случаем, отправляй в Рим Клавдию, наиболее ценные вещи. Приближается летнее время, когда она обычно уезжает в Италию, следовательно, её отъезд не вызовет подозрений. Зато ты будешь мобилен и скор на ногу. Никто не подумает, что твой отъезд окончателен, враги будут находиться в ожидании и не успеют написать разные вредные слова или отправить какую-нибудь просительную делегацию к императору.
— Нет, Аман, не завтра, а сегодня напишу я такое письмо. Я чувствую правильность твоего совета, более того, своевременность. Пора действовать.
— Игемон, по приказу трибуна Фабия Карбулона я посылаю кавалерийскую алу в Самарию под Гаризим. Собираются войска.
— Что тебя удивляет, Аман? В этой стране религиозный фанатизм часто толкает к применению войск. Появился некто Симон, который утверждает, что знает, где пророк Моисей спрятал скрижали, ритуальную посуду и ещё что-то. Готов показать место. Меня просветили. Действительно, гора Гаризим была назначена пророком Моисеем местом для ежегодного чтения Закона при всенародном собрании с выполнением соответствующих обрядов. Здесь же был сложен жертвенник из камней, на которых высечены десять заповедей Господних. Народ валит толпами. По докладам осведомителей толпы густо разбавлены зелотами и секариями. Сборище опасно! Опытный оратор — и люди могут пасть ниц, а могут броситься на ближайший римский гарнизон. Фанатики!
— Но в основе твоих распоряжений, прокуратор, должны лежать государственные интересы Рима.
— Конечно, интересы Рима! Обрати внимание, религиозный фанатизм усиливается. Он медленно затапливает страну. Зелоты и секарии множатся в числе, их деятельность усиливается. Я знаю единственный способ от затопления — постоянное и непрерывное откачивание воды в объёмах, равных её поступлению. Табулярий Квинт Амний занимается выявлением всё новых отрядов зелотов и банд секариев. Наша конница отправляется в леса, горы, пустыни. Ряды фанатиков редеют. Мало кто знает о непрекращающейся деятельности тайной канцелярии, но стоит Риму приостановить свою деятельность, и через десять лет справиться с волной фанатизма будет невозможно. Конечно, есть способ, но ценой разорения целой провинции и гибели множества непричастных к религиозному движению людей. Уже сейчас мы с трудом поддерживаем равновесие в стране, и страшно подумать, если будут приняты решения об ослаблении нашей позиции.
В некоторых кругах сената и высокопоставленных чиновников бытует мнение, что различного рода уступками возможно смягчить религиозные нравы. Как я понимаю, указанный путь уже избран сенатом, а новый имперский легат Луций Виттелий проводит его в жизнь. Могу выразить только сожаление. Люди, направляющие политику Рима, не представляют себе в полной мере, что такое фанатик. Они не понимают, что фанатик отличается отсутствием здравого смысла, договориться с ним ни о чём невозможно. Ему понятен только язык оружия.
— Фанатизм, Понтий, порождают условия и прежде всего владычество Рима.
— Устрани владычество Рима, фанатики найдут другую точку приложения сил, для них не менее значимую.
— Скорее всего ты прав. Удивительно другое. По своему наполнению иудейская религия имеет шанс стать мировой. Казалось бы, её ждет великая будущность. Нет! Раввины пресекли её распространение. Стоячая вода загнивает. Фанатизм — первый признак застоя. Скорее всего, она погибла для человечества. Печально для иудаизма! Но духовный мир народов требует похожей по содержанию религии, и кажется мне, что это и есть христианство.
— Со временем и там родятся орды фанатиков. Будем надеяться, что у руля встанут люди высокого ума. Сейчас же я должен принять конкретное решение. В моём положении существует только один способ сохранения мира в Иудее, и я проведу его в жизнь. Завтра выступят войска. При встрече первые ряды толпы, обращённые к войскам, будут заполнены секариями и зелотами. Трибун поставлен в известность.
Понтий Пилат внимательно смотрел на удручённое лицо центуриона:
— Государство живёт в режиме самосохранения, а мы, чиновники, и должны обеспечивать этот режим. Религия должна остерегать человека, учить его опасаться и не нарушать порядков и установлений, которыми защищены интересы государства. Если работа религии проделана плохо, ожидаются события вроде разворачивающихся в районе горы Гаризим.
Несмотря на решительный тон, прокуратор, оставшись один, испытывал чувство неуверенности и тревоги.
— Скоро придётся отправлять копию приказа в Рим как оправдательный документ, — думал Понтий Пилат. — Туда столько будет отправлено письменных протестов, что уже сейчас необходимо позаботиться о звучании деловых бумаг. Придётся приложить и донесение трибуна о выполнении приказа.
Беседуя с трибуном, Понтий Пилат не стал скрывать своих опасений и делал это с той целью, чтобы трибуну было понятно, как должен выглядеть его отчёт о событиях.
— Отчёт должен отражать наше миролюбие и агрессивность толпы. Чем дольше, трибун, ты будешь их увещевать, тем лучше для нас. Мы оба понимаем, что настроенную определённым образом толпу можно рассеять только применением силы. Вторую часть работы вам всё-таки придётся проделать.
Охватив полукругом армейского строя громадную толпу самарян, трибун предложил собравшимся разойтись, указывая рукой в сторону города Сихем, расположенного недалеко от места сборшца. На левом фланге строя он разместил кавалерийскую алу с тем, чтобы при нападении на толпу гнать её в сторону города.
Зная задиристость молодёжи, её фанатичную неуступчивость и жёсткость позиций трибуна, который по-армейски понимает свои обязанности и не привык уговаривать, люди постарше поняли неизбежность столкновения. Пожилые самаряне, за долгую жизнь познавшие свирепость римлян, быстро стали отделяться от толпы и направляться к городу. Молодёжь же негодовала, а некоторые готовились схватиться врукопашную; полетели камни. Они не причинили вреда никому из римлян, укрывшихся за щитами, но привели их в ярость.
Трибун, помня наставления прокуратора, продолжал увещевать толпу. Чем дольше длилось противостояние, тем агрессивнее становились самаряне. Наконец, отметив про себя, что для отчёта переговоров достаточно, трибун выхватил меч из ножен и поднял его над головой — сигнал к нападению.
Строй пехоты, ускоряя шаг, направился к толпе; в воздухе блеснули дротики, и первые убитые упали на землю. Слева с боевым кличем заходила на толпу кавалерийская ала.
Раздались первые крики раненых, и толпа поняла свою беззащитность. Те, кто стоял ближе к городу, бросились бегом по дороге, но стоявшие лицом к строю римлян были лишены такой возможности и попали под мечи легионеров. Конница врезалась и длинными спафами рубила бегущую толпу. Люди побежали во все стороны, и, казалось, задача армии была выполнена, но ненависть легионеров, стоявших слишком долго в строю под криками и камнями толпы, прорвалась. Пока трибун догадался отдать приказ играть отбой, поля и дороги были покрыты убитыми и умирающими самарянами. Давно не происходило таких побоищ в Палестине. Трибун понимал, что перестарался. Через некоторое время он приободрился, предполагая занизить в отчете число погибших.
Два дня спустя наместнику Сирии и комиссии сената в Рим были направлены отчёты о событиях в Самарии.
События всколыхнули Самарию, наместнику и императору полетели письма с обвинением Понтия Пилата в превышении власти и излишней жестокости.
О какой излишней жестокости они писали? Римляне считали, что излишней жестокости быть не может. Но что-то изменилось в коридорах власти, и Понтий Пилат уже ожидал вызова в Рим по поводу событий в Самарии.
Расчёт на подкуп членов комиссии сената был правилен. Получив громадные деньги, чиновники уверяли прокуратора в благоприятном для него исходе дела. Но этот Калигула! Предсказанное столько лет назад Аманом Эфером, ослабление ума императора уже не было для кого-нибудь секретом. Распоряжения одно удивительнее другого выходили из стен императорской канцелярии. Нрав императора приводил в содрогание. Разврат становился образом жизни. Кто бы мог подумать! Понтий помнил императора маленьким мальчиком.
— Как мы умилялись, когда, избежав смерти и одержав победу под руководством Цецины Севера, переходили сохраненный Агриппиной Старшей мост через Ренус и видели рядом с ней мальчика, одетого в снаряжение легионера и в маленьких сапожках, приветливо машущего нам рукой. Вот тогда любовно и назвали его Калигулой — сапожком. Его отца Германика, умного полководца и достойного человека, его мать Агриппину Старшую простые люди считали образцами нравственности. Однако услужливая память воспроизводила непомерное честолюбие Агриппины, её далеко идущие замыслы. А потом — нескончаемые интриги при дворе Тиберия.
Не надо забывать, что в 19 лет Калигула стал сиротой: отец его был убит Тиберием; мать и двое старших братьев находились в ссылке, и сам он в любую минуту мог последовать за ними. В такой обстановке и формируется в человеке притворство, под покровом которого взращивается необузданность натуры. Проницательный Тиберий предсказывал, что Калигула живёт на погибель и себе, и всем и что в его лице вскармливается змея для римского народа и всего мира.
Калигула видел в себе бога и требовал соответственных знаков внимания. Он постоянно повторял понравившуюся ему в одной из трагедий фразу: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись!»
Его и боялись, и ненавидели, но и недоумевали: безумная алчность и расточительность! Огромное состояние Тиберия в два миллиарда семьсот миллионов сестерциев он промотал за один год. Когда у него родилась дочь, он потребовал от римского народа денежных подношений на её воспитание и приданое. Калигула стоял на пороге своего дворца и ловил монеты, которые народ, проходя мимо, сыпал ему горстями. Охваченный страстью обладания, он рассыпал по полу огромные кучи золотых монет, ходил по ним босиком или катался по полу, зарываясь телом в золотые груды.
Он назначил своего коня консулом.
Появлялся он в присутственных местах в немыслимо ярких одеждах: мужских, женских, актерских, гладиаторских. Пытался придать своему отталкивающему лицу устрашающее выражение. Последнее время пристрастился к триумфальным одеждам, а иногда надевал панцирь Александра Македонского, изъятый из гробницы.
Римляне молчаливо сносили выходки императора, и Понтий Пилат без энтузиазма ожидал поездки в Рим. Хорошо, если удастся избежать личной встречи, а если нет… Что может взбрести в голову императора при встрече? Вся надежда на то, что не любил Калигула деловые встречи; настоящая жизнь его проходила в нескончаемом разгуле.
Наконец прибыла триера из Рима с предписанием Понтию Пилату следовать в Рим, оставив управление провинции на усмотрение легата Сирии Луция Виттелия. Никто в канцелярии не был осведомлён об отбытии прокуратора, и все очень удивились, когда Понтий Пилат приказал погрузить вещи на корабль. Последние дни Понтий Пилат подолгу находился в обществе Амана Эфера, как будто предчувствуя окончательное расставание. Целыми днями обсуждали они возможные направления событий в Риме. Аман Эфер считал необходимым исключить личные встречи с императором.
— Твоя задача сейчас, Понтий, заключается в том, чтобы тянуть и тянуть время до марта следующего года, когда погибнет император Калигула. Заболей в дороге, поставь триеру на ремонт в каком-нибудь тихом порту, по прибытии в Рим напиши прошение и возьми полугодовой отпуск для излечения. Через две недели Калигула забудет о твоём существовании. По моим астрологическим расчетам, судьбой определено тебе место в Галлии или Иберии, одним словом, к западу от Италии.
— Аман! Серьёзные мысли пришли к тебе, я чувствую, — обратился Понтий Пилат к своему другу, горя желанием и самому ознакомиться с этими мыслями.
— Удивительно, Понтий! Но я вполне осознал, что человечество оказалось на перепутье дорог, где выбирается одна из них. Такие обстоятельства сложились, я их вижу, способен осмыслить.
Мы и раньше пришли с тобой к выводу, что нашими усилиями начинает произрастать новая мировая религия. Отвергнутая раввинами и отделённая от иудаизма, новая религия успешно распространяется в восточных владениях Рима, и уже поступают сведения о её проникновении на запад, к сердцу самой империи. По тому, как жадно простые люди потянулись к христианству, видно, что наш пророк интуитивно обнаружил духовные устремления современного человека, и тогда вряд ли мы ошибаемся в своих предположениях.
Представь себе, что вдруг синедрион изменил свою позицию и решил использовать новое учение Иисуса как инструмент для осуществления заповедей пророка Даниила.
До настоящего времени эти тусклые головы уверены, что пророк Даниил предполагал силовой территориальный захват стран Срединного моря. Серьёзная ошибка! Уверен, что он думал о распространении иудаизма, о его победном шествии среди народов мира во главе, конечно, с первосвященниками Иерусалима. Однако духовные вожди создали замкнутую секту, ограничив действие учения только в узком кругу своих племён. Конечно, первоначально необходимо создать нацию, способную жить и дышать. И надо сказать: этот этап завершён успешно. Но синедрион так увлёкся первоначальной задачей, так организовал мышление правоверных иудеев, что они сами тянут на себя дверь, через которую пора выходить в широкий мир народов.
Если бы только синедрион принял решение взять под своё крыло новое учение, то нетрудно представить дальнейшее развитие событий. Объединённое религиозное учение быстро распространилось бы в римском мире. Но для этого синедриону необходимо поступить точно так же, как поступил ранее апостол Павел: снять все ограничения, признать постулаты пророка Иисуса и найти ему в учении место рядом с пророком Моисеем. Для заскорузлых мозгов задача неразрешимая. Но представим себе невозможное.
— Пока, дорогой мой философ, я не понял причин, почему человечество могло бы изменить путь своего развития, — проговорил Понтий Пилат, перебивая взволнованного как никогда ранее Амана Эфера.
— Рабство, Понтий, рабство. Ведь правоверный, исповедующий иудаизм, не может быть рабом. Как заманчиво вырваться на простор свободы действия, полёта мысли. Откроется путь к расцвету ремёсел, искусств, наук, притупится жестокость, смягчатся нравы, общество станет богаче, разумнее.
— Согласен, Аман, согласен. Меня смущает только один вопрос. Мне кажется, что при отсутствии рабства в Иудее фанатиков и глупых людей в Иерусалиме больше, чем в Риме.
— Не старайся, Понтий, иронизировать; без тебя найдутся люди и среди философов, способные обнаружить скрытые пока достоинства состояния рабства. Какой-нибудь слишком серьёзный философ в будущем скажет, что состояние рабства несмотря на… позволило другим людям освободить себя от физического труда и посвятить жизнь умственному труду, приумножающему тем самым духовные богатства человечества.
— Хорошо! Не буду иронизировать. Тогда сообщу моё предположение: синедрион не пожелает распространить положение об отмене рабства для вновь обращённых.
— Нет! — воскликнул Аман Эфер. — Если реализовывать заповеди пророка Даниила, то только с отменой рабства. В противном случае будет попытка создать мыльный пузырь; человечеству такой подход ничего не даст.
— Оглянись на Рим, Аман! Его мощь произрастает рабством, и, чтобы выхватить такой кусок из пасти римской волчицы, ох, каким надо быть сильным! Как только суть дела дойдёт до сената, сразу будут приняты меры вплоть до оружия.
— Здесь ты, бесспорно, Понтий, прав. Скорее всего сенат оружие и использует. Поэтому я мыслю о спокойном проникновении постулата об отмене рабства в сознание общества. Спокойно, но настойчиво религия должна создавать обстановку нетерпимости к рабству как бы от лица самого Господа. Нетерпимость должна войти в образ мышления людей, принадлежащих к объединённому учению. Сделать это можно через школы, где обучается новое поколение, через синагоги на ежедневных проповедях. Будет затрачено время нескольких поколений, но и результаты обещают многое.
— Я бы с тобой согласился, — откликнулся прокуратор, — если бы подобную работу можно было проводить тайно, но беда в том, что обсуждение такого болезненного вопроса трудно скрыть, вот если бы найти доказательства того, что благоденствие рабовладельцев только увеличится от отмены рабства, тогда…
— Непосильная задача, Понтий.
— Тогда предположим, Аман, что события будут развиваться, как ты говоришь, и заповеди пророка Даниила будут реализованы для человечества. Иудея должна действительно встать во главе стран и племён. Её значимость возрастёт политически, она станет править миром. Человечество окажется уже в еврейском, а не в римском мире.
Аман Эфер, немного подумав, пожал плечами.
— Скорее всего, Иерусалим и Иерусалимский храм станут духовным центром нового мира. Но существует опасность растворения целого народа в единообразном множестве других народов. Тогда евреи уже не будут так обособленно выделяться на общем фоне. Именно сейчас подобные опасения и тревожат первосвященников.
— А не думаешь ли ты, Аман, что первосвященники и сами могут додуматься до подобной мысли?
— Вряд ли.
— Есть предложение подбросить к порогу синедриона эту мысль, как подбрасывают нежеланное дитя к порогу приюта.
— Уже подброшено, Понтий!
Правоверные! Избранные Господом! Редко говорю я перед вами, и причина тому — моя старость. Но пришло ко мне откровение Божие, и созрело время сказать вам важное и нужное слово.
Так говорил Гамалиил, высокий худощавый старик с благородной осанкой и проницательным взглядом, членам синедриона, расположившимся в зале.
Гамалиил был известным толкователем законов Моисея и учителем не одного поколения священнослужителей как храма, так и всей Иудеи. Первосвященники с подчеркнутым уважением приготовились слушать известного своей учёностью законоведа.
— Настало время вспомнить о заповедях пророка Даниила. Мир изменился так, что самое время подумать о практическом исполнении главной заповеди пророка.
Совсем недавно слова безвестного и самозванного равви Иисуса показались нам разрушительными для нации и религии. Мы поспешили отмежеваться от его слова, от его мысли. Но посмотрите, как успешно ведут проповедь его учения последователи и ученики. Какими притягательными оказались его заповеди для тысяч язычников, с какой верой они готовы принять его слово! Но слово его является продолжением нашего, и если будем внимательными, то увидим в учении Иисуса источник созидания, а не разрушения.
Мы создали нацию, мы создали усилиями пророка Моисея свою религию. Теперь наш путь лежит к людям. Только так решается для нас заповедь пророка Даниила. Необходимо отбросить старые догмы и в интересах Господа нашего и нашего народа совершить трудные для нас дела, трудные в борьбе с самими собой. Но если мы хотим, чтобы Иерусалим стал столицей нового мира, а Иерусалимский храм сосредоточением его духовного начала, необходимо в себе преодолеть устоявшиеся понятия и представления. Нужно признать пророка Иисуса и его учение как развитие и продолжение иудаизма. Только с помощью его учения способны мы решить самую трудную задачу нашей религии — духовно завоевать мир.
В зале раздался лёгкий шум; Гамалиил, видимо, ожидал подобную реакцию членов синедриона. Он усмехнулся. Умные глаза наблюдали за поведением зала.
— Необходимо признать всех вновь обращённых равными перед Господом наравне с евреями.
Шум зала усилился.
— Признать за вновь обращёнными право считать себя свободными людьми и обещать по нашим законам защиту от порабощения.
Зал откликнулся гулом возмущённых голосов.
— Я перечислил три условия, выполнение которых приведёт к всемирному приобщению умов других народов к нашему учению. А теперь думайте, выбирайте, решайте, на то вы и находитесь здесь, в высоком собрании синедриона.
Шум понемногу стих.
Первым решил высказать свои мысли член синедриона Озания, известный практическим пониманием самых запутанных обстоятельств.
— Мудрый Гамалиил прав! Как бы мы ни отрицали его предложения, но именно через их принятие лежит путь к осуществлению заповеди пророка Даниила. Давайте посмотрим вперёд. Встретятся ли нам трудные, а возможно, и непреодолимые препятствия в случае принятия всех выдвинутых условий. Надо помнить, что мир, в котором мы живём, римский мир, и мы в нём только малая часть.
Правоверные! Мы вступаем в борьбу за передел мира с могучим Римом. Вас это не пугает? Надо представлять развитие событий и быть готовым к самым тяжёлым последствиям. Как только Рим уразумеет положение дел, а управляют империей умные, дальновидные люди, знаменитые римские легионы будут уже здесь. Обстановка непростая, надо думать и думать.
— Существует ещё одна опасность для Иудеи и для её существования как нации, как государства, — поднялся влиятельный саддукей, бывший первосвященник Анна, с мнением которого трудно было не считаться. Меня беспокоит третье предложение равви Гамалиила — статус свободного человека для вновь обращённых. Одно дело готовить поколениями принятие данного положения, заботиться о сознании общества, другое дело — объявить о нём сегодня. Третьим предложением мы покушаемся на экономическое могущество нашего соседа и, к сожалению, господина. Если сегодня окружающий мир как бы и не замечает отсутствие рабства в нашей стране и считает это обстоятельство только нашим внутренним делом, то после стихийного движения вновь обращённых за свои права свободных людей положение о рабстве перестанет быть нашим внутренним делом. В наш жестокий век вопрос будет решён силой оружия. В предстоящей борьбе мы вряд ли чего-либо можем добиться, скорее всего мы потеряем даже те привилегии, которыми наш народ пользуется в римском мире.
Молчание затягивалось. Никому не хотелось ускорять принятие столь ответственного решения. Тогда-то и сказал своё слово первосвященник Каиафа:
— Важны предложения мудрого Гамалиила, непросты ответы. Необходимо думать; мы не вправе допустить ни одной ошибки. Они могут роковым образом повлиять на существование нашего народа; согласимся с тем, что у нас есть ещё время для принятия правильных решений.
Склонился на свой посох мудрый Гамалиил, прикрыл глаза:
— Разве можно понять тусклым сознанием, что бывают такие духовные порывы, духовные взлёты народов, когда никакие власти, никакие войска не могут погасить разгорающееся пламя. Пламя новой веры разгорается в римском мире, и так бездарно упустить единственную возможность провести в жизнь великую мысль пророка Даниила! Не повезло пророку с робкими духом иудейскими вождями религии.
Чувство досады читалось на лице Амана Эфера, когда стало известно содержание выступлений на заседании синедриона с необычной повесткой дня.
— И всё потому, — думал Понтий Пилат, — что наш философ переживает за судьбы человечества. Зачем так переживать? Боги точно знают, как развиваться человечеству.
Услышав это от Пилата, Аман Эфер скривил лицо, как от зубной боли.
— Объединение религиозных учений могли бы осуществить и люди. Четыреста лет назад смог же синедрион принять решение об отмене рабства. А разве мало было значительных лиц, противившихся такому решению? Состав умов в синедрионе отличался высоким уровнем мышления. Понятия свободы и величия нации были для них настолько важны, что мнение значительной прослойки богатых людей немного для них значило: они верили в свою правоту. А сегодня?
Понтий Пилат внимательно слушал и удивлялся.
— По-моему, они приняли решение на государственном уровне. Опасности учтены и учтены правильно.
— Действительно, решения приняты на государственном уровне интересов, но предложения Гамалиила требовали философского мышления: речь шла о человечестве, а не только об интересах Иудеи.
В душе Понтий Пилат не соглашался с мнением Друга.
— Подвергнуть удару государство, религию, народ во имя неведомого. Кто предугадает, кто прозрит? Сам я полон сомнений.
Скрытое недовольство друг другом выразилось в затянувшейся паузе.
Вдруг прокуратор встрепенулся.
— Как я мог забыть? Аман! Ты у нас астролог! Уверен, ты уже осведомлён об историческом пути самой Иудеи. Теперь мне понятна твоя нервозность, неудовлетворённость решением синедриона.
— Тебе, Понтий, я могу рассказать о будущих событиях в Иудее, и в их свете синедрион принял не самый лучший вариант. Через 30 лет в Иудее произойдет восстание против римского владычества. В страну из Египта и Сирии будут введены римские легионы. Иудея будет разорена, Иерусалим взят штурмом, Иерусалимский храм сожжён. Сама Иудея потеряет государственность и станет римской провинцией. Произойдут те события, которые прозорливые первосвященники перечисляли при обсуждении предложений Гамалиила. Если бы синедрион сумел приобщить общество к новым великим устремлениям, переключить энергию нации на создание новой мировой религии, никакого восстания не было бы. Не исключено, что страна и Иерусалимский храм могли бы вообще не пострадать.
Понтий Пилат устремил взгляд на друга и уже собирался обрушить на Амана Эфера планы преобразования мира, но был остановлен:
— Нет, Понтий, нет! Я смотрю, ты уже приобрёл вкус к управлению историей народов. Предоставь истории самой вершить свои дела.