Понтий Пилат

Германия. Бой Цецины Севера

Историки последующих поколений запишут: в этом году римские легионы активных действий за Рену сом не предпринимали. Историки будут правы, думал Понтий Пилат, а потомки, читающие сочинения, не смогут оценить наш труд, наше напряжение сил. Сегодня пересекли две болотистые равнины, хорошо ещё к вечеру вышли на возвышенное место, а то могли бы заночевать в болоте, как случилось неделю назад. Мало того, в середине дня были атакованы две центурии прямо в болоте. Конечно, я вовремя пришёл на помощь, но трое ранены. Неделю идём сырыми местами, ноги всегда мокрые, обсушиться негде: костры не горят; комары ночью сильно досаждают и не дают спать. Невыспавшийся солдат никуда не годится, он и неприятеля подпустит, и стрелу просмотрит. Сегодня нам повезло, мы вышли на сухое место. После утомительного перехода надо рыть ров, ставить палатки. Поел и сразу спать, не успел заснуть — подъём. И так каждый день.

Люди держатся хорошо месяц, полтора, затем начинают уставать. Походы длятся по четыре месяца и больше, последние недели самые тяжёлые. Кажется, не кончится никогда изнуряющая душу и тело жизнь. А историк напишет: активных действий легионы не проводили.

Так рассуждал Понтий Пилат, сидя на коне и обозревая строй своей когорты. Он был доволен и собой, и конём. Наличие коня причисляло его к старшему командному составу легиона, предоставляя таким образом возможность перехода в сословие всадников после десяти проделанных на коне кампаний. Шестую кампанию проводил Понтий на коне, но военные действия шли вяло, и показать себя случая не представлялось.

Получение статуса всадника Понтий связывал с Клавдией, дочерью всадника Прокулы, о которой не переставал думать все время, прошедшее с момента последней встречи.

Время шло, а девушка оставалась для него такой же недосягаемой, как и в первый день встречи. Надежды прекрасны, но через год, два они рассеются сами собой: кто будет ждать его так долго и безнадежно? Понтию становилось неуютно, он видел себя незащищенным и уязвимым, как в тот день, когда увидел Герду. Тогда рядом был Авилий Флакк, а кто может быть сейчас?

Ожидались важные события. Прошёл слух о приезде Германика Юлия Цезаря в качестве нового командующего. Понтий встречал будущего командующего в Паннонии, но оценить его способности не мог потому, что тот командовал соседней армией. Люди, побывавшие с ним в боях, отмечали его ум, храбрость, уравновешенность.

Доходили сведения о желании Германика начать вторжение за Ренусом, но каждый раз император Август откладывал начало боевых действий. Многое изменилось в день кончины императора Августа. Временное безвластие подорвало дисциплину, появились сборища, началось непонятное для Понтия брожение умов. Он увидел в новом свете устремления и желания, которые раньше считал малозначимыми. Приходилось принимать к сведению, что для многих эти желания были очень важными. Понтий обратился с рядом вопросов к Аману Эферу, тот спокойно ответил:

— Ты проходишь путь познания.

Аману можно было и пофилософствовать. Его сирийцы, наблюдая нейтральную позицию своего командира в возникшей смуте, последовали его примеру. Люди же Понтия были подхвачены волной всеобщего волнения и негодования. Весной в легион прибыло новое пополнение из городской прослойки Рима. Не привыкшие к труду, прожившие жизнь за счет хлебных раздач и подачек политических деятелей, новички столкнулись с напряженной жизнью войска. Воспользовавшись периодом безвластья, новички старались возбудить легионеров, принудить войсковых начальников облегчить порядки и увеличить жалование.

Проходя мимо большого сборища, возникшего на плацу, Понтий слышал выступление одного из новичков:

— Посмотрите на своих ветеранов. Они служат при знамени по тридцать лет вместо двадцати. Всем известно, что многие увечны, покрыты ранами, и им тяжело выполнять полную нагрузку. Однако они не смеют протестовать из страха, что их лишат земельного надела пахотной земли. Под пахотной землей понимаются сырые или невозделанные места в труднодоступных местностях. Надо требовать земельную выдачу чистыми деньгами, что позволит ветерану купить участок земли, который ему понравится, в любом месте страны. Надо разрешить воину жениться и воспитывать детей после 16 лет службы. Многие из них так и остаются бессемейными, и о них некому позаботится в старости.

В другом месте разговор шёл на еще более острые темы:

— Мы нисколько не отличаемся от рабов. Наши центурионы жестоки и алчны. Всеми правдами и неправдами они стараются урвать себе кусок из нищенских 10 ассов, которые нам платят за день тяжёлых трудов и риска на войне. От жестокости центурионов приходится откупаться военной добычей и жалованием. Пора рассчитаться с ними. Пришла пора, и вы все с оружием. Центурионы должны помнить о расплате ценой своих жизней.

На следующий день Понтий услышал суждения о преторианской гвардии:

— Легионеры гвардии получают два денария в день и возвращаются к своим домам после 16 лет службы. Но разве они берут на себя большие опасности? Мы живём среди диких народов и видим неприятеля из своих палаток. Не будем плохо говорить о караульной службе в Риме, но было бы справедливо платить нам хотя бы один денарий в день и считать 16-летний срок службы окончательным без права удержания при знамени.

Такие разговоры Понтий слышал ещё совсем недавно в палатках легионеров, они велись тихим голосом и в тесном кругу.

— Надо признаться, — думал Понтий, — я не воспринимал разговоры по молодости лет. Слышал? Да! Но сразу же забывал: они меня не касались. Я был занят собой. У меня была впереди целая жизнь, и я не допускал забот своих товарищей ни в свою голову, ни в свою душу.

Понтий Пилат должен был признать справедливость многих выступлений, но начавшуюся так удачно карьеру берёг и по совету Амана Эфера своего отношения не высказывал.

— Всяким решениям надо созреть, а некоторые и созреть не могут, поскольку они противоречат интересам государства.

Аман Эфер приводил примеры и оказывался прав.

— Некоторым решениям давно пора увидеть свет, например, разобраться с ветеранами. Командиры младших рангов не рвутся выдвигать вопрос о ветеранах, понимая связь его с затратами казны, которая пустеет быстрее, чем наполняется. Командиры высоких рангов, у которых есть возможность подумать о ветеранах, по возрасту и служебной дистанции просто забыли об их существовании. Живут такие командиры в Риме, состоят в сенате или его комиссиях, жизнь их протекает в другом мире, и о молодых годах они вспоминают только касательно себя и то с точки зрения служебных продвижений. Возьми Тиберия! Казалось бы, кто лучше его может знать войска, их нужды — всю жизнь воевал. Ан нет, что-то мешает. Правда, сейчас он станет императором, власть будет полной: может, и вспомнит. Тебе, Понтий, могу сказать доверительно: ничего не изменится. Действует отлаженная армейская система, а недовольство ветеранов существовало и во времена реформатора Гая Мария.

Понтий Пилат и Авилий Флакк держались вместе. В повседневные дни службы они не проявляли жестокости к своим легионерам, не требовали никаких выплат. Служить в их когортах считалось удачей. Однако примипиларии ни на минуту не забывали о падении дисциплины и возможных столкновениях, которые случались у других центурионов и примипилариев. С мечами оба не расставались. Оба выжидали, не вмешиваясь, но внешним видом демонстрируя неодобрение происходящему.

— Надо срочно поднимать легионы и уводить их за Ренус для боевых действий, — говорил Авилий Флакк. — Необходимо занять делом всех горлопанов. В период военных действий вводится жёсткая дисциплина, наказания во время войны жестокие и беспощадные. Основной костяк легионов дисциплинирован, и стоит только начать поход, как уляжется дух бунтарства. Чего медлит Цецина Север?

— Ждёт команды наместника Германика. Он сейчас находится в Верхнем лагере. Там легионы провозглашают Германика императором.

— Наместник не решится принять такое выдвижение по той причине, что Тиберий место императора без боя не уступит. Германик помнит о тех семнадцати легионах, которые остались у Тиберия. Ему не следует забывать и о нас, питомцах Тиберия, а их в германских легионах немало. Силу легионов составляем мы. И думать наместнику нечего. Если он умный человек, завтра в полдень трубы заиграют поход.

Германии оказался умным человеком, и в полдень трубы заиграли поход во всех легионах. Забегали центурионы, примипиларии, началась подготовка к переходу Ренуса. К выступлению в поход легион должен быть готов всегда, но сколько оказывалось незавершённых дел! Даже неутомимые горлопаны вынуждены были заняться своим оружием: они знали, что в походе некогда заниматься ремонтом оружия, в походе нужно беречь жизнь.

Утром следующего дня трубы сыграли выступление, и через два часа когорты стали переходить мост через Ренус. На той стороне реки войска ожидал легат Авл Цецина Север и указывал когортам путь следования.

Легионы покинули лагерь в полном составе: в военное время дезертиры приговаривались к смертной казни.

Через несколько дней жизнь легионов вошла в привычный регламент. Авилий Флакк, двигаясь на коне рядом с Понтием, посмеивался:

— Нашему брату требуется разрядка. Сражение — лучший способ. Хочется побряцать оружием и убедить себя в одержанной победе. Тиберий три года мотал нас по болотам, а разрядку организовать не догадался. Вот ребята и пошумели. Хорошо, что всё обошлось.

Через две недели подошли легионы из Верхнего лагеря, и вся армия под командованием Германика двинулась вверх по реке Липпе. Невзирая на приближающуюся осень, легионы двинулись вглубь страны, уничтожая, как всегда, всё на своем пути. Горели деревни, храмы, уничтожалось и уводилось в рабство население. Был разрушен чтимый германцами храм Танфаны. Отряды вождя Арминия непрерывно атаковывали походные колонны римлян, но генеральное сражение дать не решались. Восемь легионов были недосягаемой добычей для варваров. Те же, уничтожив однажды три легиона Вара, верили в способность разгромить все восемь и, непрерывно атакуя, надеялись со временем сломить боевой дух римлян.

Для отряда Понтия начались ежедневные стычки и маленькие сражения. Как только германцы считали, что когорта потеряла связь с основными колоннами войск, следовали мощные атаки германской пехоты и конницы.

Легионы применяли тактику выжженной земли, и Понтий Пилат приказывал жечь селения, уничтожать посевы, выгребать только что собранное зерно. Его разведчики старались установить, куда германцы погнали скот, где можно захватить рабов.

Однако германцы устроили довольно успешную охоту за малыми отрядами, и разведчики поняли, что не стоит далеко отходить от основного строя.

Из этого похода хотелось скорее вернуться в казармы. Осень выдалась сырая, часто шли дожди. Гематин намокали, мокрой была обувь, ночью холод не давал возможности выспаться. Обсушиться становилось всё труднее, а тяжёлые сырые палатки стали сущим наказанием для легионеров.

Наконец повернули назад к Ренусу. Шли ускоренными переходами. Германцы приняли их возвращение в лагеря чуть ли не как бегство и стали большими отрядами атаковывать колонны римлян, стремясь отрезать им путь к Ренусу. Германик, собрав в кулак все восемь легионов, тараном пробил дорогу и вывел войска и обозы точно к мосту у Старого лагеря.

Авл Цецина Север мало походил на безвольного и бездарного наместника Вара. Позиция римских войск вызывала у него тревогу: болотистые равнины, ущелья в горных проходах, к тому же не хватало продовольствия. Окрестности кишели германскими отрядами, ожидавшими оплошностей римлян. Командующий промахов не допускал. Легионы шли в плотном строю, готовые отразить натиск германцев, обозы — вожделение противника — охранялись и конницей, и пехотой. Далеко растянулись колонны римских войск, и командующему было трудно держать под наблюдением весь строй, но легат надеялся на боевые качества известных командиров. Последним в строю двигался Пятый Германский, замыкающими оказались когорты Авилия Флакка и Понтия Пилата. Друзья поступили просто: они объединили когорты, сбили их в тесную группу, организовали свой обоз, привлекли сирийскую алу Амана Эфера, который примкнул к ним с радостью, понимая, что в такой напряжённой обстановке лучшего способа выживания не придумать. С общего согласия командование принял Авилий Флакк.

Германцы поставили своей задачей отбить последние когорты и истребить. Видимо, они считали такой манёвр легко достижимым. С этой целью Арминий наносил удары по когорте, предшествующей отряду Авилия Флакка, заставляя её командира прижиматься к впереди идущему строю. В разрыв строя когорт и надеялся вклиниться отряд германцев.

Авилий Флакк разгадал план Арминия и запросил у легата отряд лучников вспомогательной пехоты. Когда германцы пытались вклиниться между отрядом и основным строем, Авилий Флакк выдвигал конницу и лучников во фланг, а несколько центурий тяжёлой пехоты вставали на пути атаки германцев.

Примипиларий соседней когорты Луций Фабиний был опытным командиром и без просьбы Авилия Флакка разворачивал половину своих центурий навстречу врагу. Создавалась схема молота и наковальни.

Авилий Флакк совершал манёвры на ходу, не допуская отрыва своего отряда от основного строя легиона, и попытки германцев отбить отряд прикрытия не увенчались успехом. Попытки расчленить строй легиона и отбить отряд Авилия Флакка прекратились, когда он подловил германскую конницу на приманку, которой послужил их скромный обоз.

На этот раз германцы начали атаку в стык и фланг отряда, ожидая увести незащищённый обоз, поскольку все силы будут направлены на отражение неприятеля. Авилий Флакк и раньше приоткрывал обоз, как бы поддразнивая возможностью его лёгкого захвата. Когда германцы начали двойную атаку, друзья поняли, что настал их час, и по обговорённому ранее плану подразделения пехоты и конницы заняли свои места.

Командующий знал воинский почерк Арминия и беспокоился: смогут ли молодые командиры упредить своими действиями всё новые и новые замыслы германцев. Его взгляд следил за новой атакой германцев и обнаружил неприкрытый обоз. Какая ошибка! Конница германцев численностью в целую алу уже неслась к обозу без обычного шума и крика.

Чувство досады охватило Цецину Севера: попались, как дети! Но здесь же возник вопрос о числе лучников: что-то их маловато, и сирийцы Амана Эфера растянулись каким-то косым клином, непривычным для нашего философа. Блеснувшая догадка тут же подтвердилась. До цели германцам оставалось не более 100 шагов, когда около обоза возник спрятанный каким-то образом отряд лучников и началась прицельная стрельба из луков. Из сёдел посыпались всадники. К тому же на расстоянии пятнадцати метров от обоза германцы обнаружили разбросанные куски острого железа, непреодолимые для коней. Стремительный бег был остановлен, наездники выхватили луки, и лучники Авилия Флакка были бы уничтожены, если бы не молниеносная атака сирийской алы. Германцы вынуждены были развернуть коней для встречи врага. Сирийцы выпустили по несколько стрел прежде чем встретиться в ближнем бою. Число оставшихся в живых германцев быстро таяло. Не прошло и пятнадцати минут, как конница германцев была истреблена.

Подскакавший с небольшим отрядом командующий увидел, как по приказу Авилия Флакка на повозки грузили тела убитых лошадей, а сирийцы сбивали в табун коней германцев. На немой вопрос командующего Авилий Флакк ответил односложно: еда для наших когорт. Сегодня наши парни плотно поедят; для такой работы требуются силы.

Легионы питались плохо, люди слабели, и командующий ругал себя за недогадливость: как он мог оставить без внимания такой источник снабжения войск? Жаль для еды своих лошадей, но есть кони противника.

— Примипиларий, я вынужден воспользоваться твоим трофеем: войска голодают. Оставь мяса на три дня своим людям, остальное передай в моё распоряжение.

С сожалением расставался Авилий Флакк с табуном коней: столько мяса!

— Не жалей, Авилий, — уговаривал его Понтий Пилат, — Цецина Север не тот человек, который всё забывает на следующий день. Ты здорово поддержал армию. Три дня легионы будут сыты, а за это время мы пройдём половину пути к Ренусу.

На следующий день XXI легион под командованием легата Юния Блеза потерпел серьёзное поражение. В результате разыгравшегося сражения обоз был отбит германцами, а конница легиона, участвовавшая в сражении, почти полностью погибла.

К концу дневного перехода в расположении отряда Авилия Флакка появился сам командующий.

— Слышал о событиях в XXI легионе? — спросил командующий Авилия Флакка. — Потерпел поражение опытнейший легат. До Германии он командовал тремя легионами в Паннонии, но император Тиберий решил отправить его в отставку потому, что легат не смог предотвратить брожение в легионах. Я выпросил у Тиберия право взять его на XXI легион. Понадеялся на его опыт. Но меня интересует другое, — продолжал командующий, — смог бы ты, примипиларий, организовать такой же бой и захватить новый табун коней?

— Нет, игемон, такой же бой провести не смог бы. По одной и той же схеме не воюют. Достаточно германцам ввести в бой вторую волну конницы, и мы потеряем и свою конницу, и обозы. Прошлый раз я точно знал, что в нашем районе резервов конницы у Арминия нет. А сейчас уверен: есть.

— Правильно, примипиларий, всё правильно, — тихо проговорил командующий, — по такому плану и было разыграно сражение. Вчера я передал в легион Юния Блеза часть табуна и рассказал ему о том, как ты организовал и провёл бой. Сегодня он решил повторить его, подставив обоз легиона. Германцами командует Арминий, умный и энергичный вождь; он не повторяет ошибок дважды. Как ты и предполагал, германцы имели резерв, с помощью которого и добились успеха. Наше положение резко ухудшилось. От тебя я не скрываю: мы на краю гибели. Сожми свои построения, сблизься с когортой Луция Фабиния, передай Понтию Пилату, чтобы удвоил свои усилия; надо продержаться до вечера. Прощаюсь и надеюсь на вас!

Атаки германцев следовали одна за другой, но Авилий Флакк, не прекращая движения, ударами центурий отбрасывал отряды германцев от основного ядра, возглавляемого Понтием Пилатом.

До конца перехода оставалось не менее двух часов, когда когорты вышли на равнину. Слава богам! Предусмотрительный Цецина Север возвёл валы лагеря и заканчивал возведение палисада. Отряд Авилия Флакка вошёл на территорию лагеря будучи на пределе физических возможностей. Отдых!

Утром выяснились намерения германцев. По краям большой поляны, на которой расположился лагерь римлян, копошились толпы варваров, что-то сооружая и достраивая; в различных направлениях перемещались большие отряды.

— Порази меня молнии Юпитера, если они не собираются нас штурмовать, — воскликнул Понтий Пилат, поднявшись на оборонительный вал.

— Что бы и как ты им устроил, примипиларий? — раздался сзади знакомый голос Цецины Севера.

— Я бы устроил германцам четырехкратные Канны, хотя и не принято римлянам вспоминать поражение, нанесённое нам Ганнибалом. Прощу прощения, игемон. Однако случай очень заманчив. Как я понимаю, германцы вяжут помосты для перехода через ров лагеря и желают свою глупость провести в жизнь.

— Рассказывай подробно свой план, — глаза легата так и впились в лицо примипилария.

— Речь идёт об окружении четырёх групп германцев, атакующих вал лагеря по всей протяжённости. — Наличие четырёх ворот в валах лагеря и обеспечивает окружение по предлагаемому варианту. Если бы каждую группу германской пехоты охватить с флангов и тыла, стеснить и прижать к валам лагеря с внешней стороны, то пехота была бы лишена возможности сражаться развёрнутым строем: основная масса войск не могла бы участвовать в бою, она бы бездействовала в кольце окружения. Для нас же сложатся благоприятные условия уничтожения германцев в ближнем бою и с помощью метательных средств, употребляемых с валов лагеря. Для этого на валах следует поставить лучников и пращников с небольшим составом пехоты, кавалерию и основную часть пехоты необходимо выстроить в определенном порядке у четырех ворот лагеря. Как только атакующие побегут к рвам лагеря с намерением перебросить сходни, лучники и пращники займутся своим делом. В ворота сначала выпустить конницу, чтобы она отрезала возможность германцам ударить в спину нашей пехоте после завершения окружения. Затем из всех ворот выпустить пехоту. Из каждых ворот выбегают две колонны: одна колонна выбегает из ворот влево и охватывает германцев до встречи с такой же колонной из соседних ворот, вторая колонна выбегает из ворот направо и стыкуется со встречным отрядом. В результате согласованных действий через десять минут окажутся охваченными четыре группы нападающих германцев. Стиснув каждую группу войск на малом пространстве и лишив её манёвра, возможно будет приступить к истреблению.

— Лучше этого плана трудно что-либо придумать, — подумал легат, восхищаясь мыслью Понтия Пилата. — Однако есть трудности.

У командующего был озабоченный вид.

— Трудно организовать построение войск с участием такого количества когорт, кавалерийских ал, вспомогательных отрядов. Если ты представляешь место каждого подразделения, тогда докладывай.

Понтий, перечисляя номера легионов, когорт, ал, имена их командиров, указывал их расположение перед боем и порядок их действия в бою.

Командующий слушал внимательно: план заманчив, обещает победу, победоносное возвращение на Ренус. Выход только один: за отсутствием времени на разборку деталей придётся полностью довериться уму и воинской зрелости Понтия Пилата.

— Хорошо ли ты помнишь сказанное и способен ли вновь всё повторить? — спросил Цецина Север.

— Да, игемон! Картину представляю ясно.

Командующий отдал приказ трубить сбор легатам, трибунам и направился в центр лагеря к своей палатке. Вскоре командный состав армии собрался перед палаткой командующего, который, показывая на Понтия Пилата, сказал:

— Я поручил примипиларию Пятого Германского Понтию Пилату изложить план будущего сражения, принятые мною задачи каждого из вас в этом сражении.

Понтий находился в плену рождённого им плана, представлял будущие события ясно, и потому имена командиров, номера подразделений следовали друг за другом без поправок и изменений.

— Если каждый понял свою задачу, начинайте выстраивать войска для атаки, времени до начала штурма осталось мало. Действуйте энергично!

Командиры разошлись по своим местам в спешном порядке. Понтий обратился к командующему за разрешением следовать к своей когорте.

— Э, нет, — воскликнул Цецина Север, — ты должен быть рядом со мной, а когорту передай центуриону второй центурии, как это принято. Решения твои, примипиларий, правильны. Будем ждать штурма.

Недолго пришлось ждать атаки германцев. Подхватив помосты, они быстрым шагом направились к валам лагеря. Впереди каждого помоста двигалась группа отборных воинов, которые прикрывали несущих своими щитами. Видимо, эти воины и собирались первыми броситься на штурм валов лагеря римлян. За ними двигались громадные толпы, возбуждённые предстоящим штурмом.

Заработали лучники и пращники на валах лагеря. Урон среди германцев был незначителен: они научились создавать что-то подобное строю. Но вот помосты были поднесены почти к самым рвам. Открылись ворота со всех сторон лагеря, и оттуда вылетела конница, пробивая себе дорогу к лесу. У германцев создалось представление, что конница хочет вырваться из окружения и спастись бегством, как это случилось в сражении с легионами Вара. Уверенная в последующей гибели конницы, пехота германцев как бы даже и уступила дорогу. Но следом хлынула римская пехота и стала отжимать германцев от ворот, образуя своеобразный коридор. Центурии, выбегающие из ворот, достраивали коридор строем, совершался какой-то манёвр. Манёвр совершался быстро, и пока у германцев созрело решение смять коридоры, окружение было завершено. На валах уже схватились в рукопашную, но условия обороны всегда выгоднее — германцев просто сбрасывали в ров. Успешно действовали пращники. Меча свинцовые шары в море голов, колыхающихся перед ними, они не знали промаха: свинцовый шар, попадая в голову, валил воина с ног.

Бой загремел в тылу у германцев, и сразу их устремление вперёд ослабло. Поняв, что хитрости римлян заработали за их спинами и угрожают их жизням, германцы толпой отхлынули от валов. Задача же римских когорт заключалась в том, чтобы прижать германцев к валам лагеря, с которых вёлся непрерывный обстрел окружённых. Через мгновенье толпы германцев, полные энергии и устремления, топтались перед рвами, не зная, к чему приложить свои силы. Неустанно работали лучники, пращники, выкашивая целые группы германцев. Пехота, обороняющая валы, метала дротики и копья в людское месиво, производя опустошения в громадных толпах.

Германская конница бросилась на помощь пехоте, но была перехвачена римской кавалерией. Только с восточной стороны многочисленная конница германцев заставила римскую пехоту разомкнуть кольцо окружения. Пехота германцев, обнаружив разрыв, бегом бросилась к лесу. Цецина Север ввёл резерв и восстановил кольцо окружения, выставив навстречу германской коннице строй тяжелой пехоты, который та не смогла пробить.

Тем временем на валы втащили катапульты и карабалисты и начали метать в толпу тяжёлые камни. Германцы — мужественные люди, но кого не лишит рассудка состояние западни? Некоторые вожди, собрав вокруг себя верных людей, бросались на штурм валов, пытаясь вернуть соотечественникам устремление первого порыва. При штурме они гибли первыми, а возглавляемые ими отряды теряли дух наступления и откатывались с валов.

Понтий Пилат испытывал чувство удовлетворения как полководец, замысел которого успешно проводится в жизнь. Не раз возникало желание самому броситься в свалку, но мальчишеский поступок мог не понравиться Цецине Северу, и мысль эта охлаждала его пыл.

Бой затихал. Пленных не брали. В первую очередь потому, что заниматься с ними не было ни сил, ни времени: на карту было поставлено существование легионов. Рвы и поля были завалены грудами тел. Истреблению подверглось несколько десятков тысяч германцев.

Цецина Север справедливо считал, что боеспособность германского ополчения подорвана до основания. Впоследствии выяснились обстоятельства, касающиеся Арминия, который не участвовал в этом сражении, считая затею энтузиастов большой ошибкой.

Поле боя осталось за римлянами, а вместе с телами поля были завалены трофеями. На многих обнаруживали дорогое снаряжение и оружие римского образца, попавшее к германцам после разгрома легионов легата Вара. Во многих кошельках и поясах обнаруживалось золото и серебро. Трофеи и ценности собирались специальным отрядом и передавались в казну легионов или в соответствующие подразделения вспомогательных служб. Кавалерия к тому же оказалась на высоте и отбила у неприятеля обоз с продовольствием, появившийся слишком близко от лагеря.

Легионы двигались в боевом построении, но германцы осознали бесполезность дальнейших усилий и ни разу не появились в поле зрения до самого Ренуса.

А в Старом лагере атмосфера наполнилась тревогой: по времени легионы давно должны были возвратиться, а их ещё не было и на подходе. Поползли нехорошие слухи о новом поражении войск, их полном истреблении. Комендант лагеря перепугался до такой степени, что приказал сжечь мост через Рену с и уже отправил подобранную для этой цели команду. Бродившие слухи озадачили и жену Германика Агриппину Старшую. Когда же до неё дошла весть о намерении уничтожить мост, в Агриппине взыграла кровь великого Марка Агриппы, дочерью которого она была. С её стороны был выражен такой резкий протест, что действия по уничтожению моста были приостановлены.

К Рену су подошли легионы Цецины Севера, и все вздохнули с облегчением. Да! Германцы были сильными противниками.

За золотом в Пиренеи

Закончились десять лет службы Понтия Пилата в легионах. Пятый Германский непрерывно участвовал в боевых действиях в Германии, Паннонии. Армия находилась постоянно в боевой готовности, отпуска давали с большой неохотой. Однако десятилетний срок службы предоставлял определённые льготы, и после тяжёлого похода в составе армии Цецины Севера Понтий Пилат получил трёхмесячный долгожданный отпуск. Десять лет Понтий не был дома, и ожидаемое посещение родного гнезда вдруг взволновало его, чему он и сам был немало удивлён. Казалось, за напряжёнными воинскими делами и сражениями ушли в даль памяти и забыты родные места, и вдруг всё вернулось в чувствах, в воспоминаниях.

За несколько дней до отъезда Понтий был вызван в палатку легата Цецины Севера. Легат доброжелательно встретил Понтия Пилата.

— Хотел бы сообщить тебе, примипиларий, перед отъездом радостные известия. Ты заслужил слово одобрения нашего императора. По прибытии войск в лагерь мною были направлены наместнику документы по производству тебя в войсковые трибуны. Видимо, представление было написано красочным языком, и ответ получен уже от высшей инстанции. Император утверждает тебя трибуном! Долгие годы императору! — закончил свою речь легат, подняв правую руку.

Трезво рассуждая, Понтий понимал, что своим происхождением он ограничен должностью примипилария. И вдруг! От растерянности он выхватил меч и уже набрал воздух в лёгкие для громового армейского ба-рр-а, но старый легат шутливо остановил молодого трибуна.

— Император этим не ограничился, — продолжал Цецина Север, — на рапорте есть пометка, сделанная его рукой. Он дарует тебе право перехода в сословие всадников. Мало того, он снизил для тебя величину имущественного ценза вполовину. Император понимает: человек, занятый в непрерывных боях, вряд ли может обеспечить себе полный ценз. Также император обязывает наместника выдать тебе 100 золотых, которые ты можешь получить у казначея сию минуту. Такая резолюция на рапорте говорит о хорошей памяти императора. Запомнил он тебя, Понтий Пилат. Интересно, где ваши пути пересеклись впервые?

Дома Понтий застал большие перемены. Отец умер рано. Хозяином стал старший брат. Мельница ещё при отце стараниями Понтия была выкуплена, и хозяйство брата опиралось на крепкую основу. Вышла замуж и сестра, у неё уже росли дети. Мать радовалась за своих детей и, несмотря на преждевременную смерть мужа, чувствовала определённое удовлетворение: боги благоволили к её детям.

До конца не представляя условий жизни и повседневных тягот легионера, она была уверена: её любимцу, безусловно, повезло в жизни. Тот факт, что каждые шесть юношей из десяти, завербованные в тот же год, что и Понтий, погибли в сражениях и от болезней, не приходил ей в голову. Она считала, что с её сыном Понтием ничего страшного случиться не может. Такое понимание жизни обеспечивало ей устойчивость души. Она просто ждала дня возвращения сына, ждала долго, и вот настал день.

Навстречу ей шёл молодой могучий воин в парадном панцире примипилария, золотые цепи — знак героической доблести — украшали его грудь, дорогой гематий был сдвинут на одно плечо. Лицо было сурово, тяготы жизни наложили на него свой отпечаток, но она узнавала его в движениях и одновременно поражалась изменениям, произошедшим в её мальчике. Ей даже казалось, что она никогда не знала этого человека.

Понтия встретили с уважением и радостью, как всегда встречают богатых родственников, и не столько в надежде что-нибудь получить, сколько в уверенности, что те ничего не попросят. Все привыкли, что со дня поступления в легион Понтий только давал и никогда не просил.

Его прибытию радовались, им гордились, им восхищались. Ждал его и старый принципал. Годы заметно поработали над ним. Стал он суше, поседел, на лице появились глубокие морщины, но был крепок, подвижен. Вера его в Понтия была велика, но результаты ошеломляли: в 25 лет Понтий стал примипиларием, и перемещение Понтия на должность провели по личному указанию Тиберия. Такого Карел Марцелла раньше даже представить не мог.

В боях, в которых сам он участвовал, можно было хорошо отточить технику владения личным оружием, но до манёвра там было далеко. Видимо, боги позаботились о его питомце заблаговременно, а ему, принципалу легиона «Виктрикс», выпала в жизни Понтия Пилата только небольшая роль. Сейчас он владелец имения, но сколько денег и душевных сил вложил Понтий в осуществление своего замысла! Поэтому им принято решение сделать это имение родовым имением Понтия.

Понтий на ночь ушел в дом Карела Марцеллы. У себя в доме старый принципал не переставал восхищаться Понтием. В нём было что-то мальчишеское, когда он брал в руки шлем с плюмажем, тяжёлые золотые цепи, тяжёлый меч.

— Как ты напоминаешь меня в молодые годы! — радовался принципал.

Понтию были приятны эти восторги. Они сидели за столом и в тишине смотрели друг на друга.

— А теперь рассказывай, не торопясь, — сказал Карел Марцелла. — Я буду тебя слушать.

— Неделю назад император Тиберий произвёл меня в войсковые трибуны.

Карел Марцелла закрыл лицо руками.

— Ты скоро доконаешь меня, мой мальчик, такими новостями. Моё старое сердце не выдержит. Видят боги: я молил их о даровании тебе трибуна, но чтобы сегодня, так быстро…Вдвойне радостно. Продолжай.

— Ты представить себе не можешь, что учудил император. Держись, мой учитель, мой товарищ, мой друг. В резолюции рукой императора мне даровано право перехода в сословие всадников. Мало того, император сократил для меня вполовину величину имущественного ценза.

— Доканчивай всё о радостных событиях, теперь я способен их выдержать.

— Император приказал выдать мне единовременно 100 аурий.

— М-м-м, — мычал старый принципал, — давай дальше.

— Легат Цецина Север предложил мне любую должность, соответствующую званию войскового трибуна в любом из своих легионов. Его отношение ко мне определялось результатом последнего сражения. Сражение легат провёл по плану, предложенному мною, и выиграл его с блеском.

Старый принципал оправился от потрясений:

— Дело кончится Пятым Германским и должностью трибуна первой когорты тысячников. Уверен, легат держит эту должность открытой для тебя. Что же касается всего остального, я ещё не полный дурак: у тебя нет достаточно денег для имущественного ценза. Да и откуда они у тебя могут быть? Где ты воевал? В нищей Германии, в обобранной Паннонии. В этих странах нельзя рассчитывать на воинскую добычу. Если она и была, то твоя в ней доля незначительна. В основном это были рабы, которых ты присылал и которые работают сейчас в имении. Так сколько же тебе ещё не хватает?

— 150 тысяч сестерциев.

— Почти 38 фунтов золота. При дележе добычи в Иберии я получил 20 фунтов золота — больше в жизни не видел и в руках не держал. Главный для тебя вопрос: существует ли возможность получить необходимые деньги с учётом стоимости этого имения, субсидий друзей и родственников?

— Сто раз просчитал — больше половины ценза не набирается. Так что уплывает от меня сословие всадников, дорогой мой учитель. Росчерк пера императора дал мне надежды; я имею в виду женитьбу на дочери богатого римского всадника Марка Прокулы. Дочь — красавица, и сердце моё, если быть откровенным, находится в Риме.

— Как она к тебе относится? — заинтересовался Карел Марцелла. — Это очень важно, было бы за что бороться.

— Говорит, буду ждать. Сейчас ей 18. Куда же ждать?

— Пока нечего сказать, — думая о чём-то своём, произнёс старый принципал. — Много неожиданностей для меня, я в растерянности. Завтра будем думать, а сейчас пора ложиться спать, голова идёт кругом.

Засыпая, Понтий долго ещё слышал скрип половиц на другой половине дома. О чём-то думал старый принципал, что-то высчитывал.

Проснулись по-армейски рано. Карелу Марцелле не терпелось показать Понтию его будущие владения. Понтия же хозяйство не интересовало, но из уважения к учителю он обошёл все службы и угодья. Оставалось только удивляться. Здесь кипела жизнь, хозяйство содержалось в образцовом порядке: ухоженные виноградники, скотный двор с выпасом, новая маслобойня, сыроварня, давильня, подвалы с вином. Всюду трудились рабы. Многие из них были германцами; они представляли часть воинской добычи Понтия и были переправлены в империю вспомогательными отрядами. Он о них и думать забыл, а теперь увидел, как кропотливо они создавали богатство и силу Карелу Марцелле, а следовательно, и ему самому. Вышли к строительной площадке: хозяин заложил новый большой дом.

— Дом строится для твоей семьи, Понтий. Я верю, что она у тебя будет. Звание войскового трибуна позволяет тебе жениться уже сейчас, не дожидаясь шестнадцатилетней выслуги. Правда, твой срок становится практически пожизненным: ты стал чиновным человеком. Однако своё гнездо надо иметь обязательно. Считай меня здесь своим управляющим: документы на наследство оформляются.

А теперь самое время поговорить о делах, предшествующих твоей женитьбе. Я говорю о деньгах. Существует способ достать их, но вчера я о нём умолчал. Долго думал, стоит ли тебе говорить. На карту ставится жизнь. Сколько лет прошло с тех пор, когда я сказал себе: «Нет!» И никогда не изменял принятому решению. Но теперь — другое дело. Ради тебя я готов рискнуть своей шкурой.

Дело в том, что тогда, 25 лет назад, в Иберии мы вынесли не всё золото. По мере того, как мы теряли людей, груз для нас становился непомерным. Решили спрятать в горах часть добычи, а затем вернуться за ней. Все согласились. Да и как не согласиться, когда было понятно, что в таком истощённом состоянии мы весь груз вынести не сможем.

Зарыли третью часть, около 70 фунтов. Вчера я вспоминал наш путь; впечатление такое: дорогу помню, место клада найду. Мы тогда сразу разошлись: тяготы похода озлобили нас. Естественно, делёжка куска хлеба в состоянии звериного голода и угрозы смерти не могла привести к чувству бескорыстного братства. Думаю, мои ребята не смогли добраться до клада, если бы и хотели; они были в плохом состоянии и вряд ли хорошо запомнили дорогу. Считаю: можно рискнуть, но надо быть готовым к любым неожиданностям. Необходим хотя бы ещё один человек. Где взять такого человека? Не забывай, идём за золотом.

Разговор о решении имущественного ценза для Понтия был неожиданным, однако он быстро понял что к чему и уже видел себя в дороге.

— Скоро здесь появится мой друг Аман Эфер, командир сирийской алы. Когда встретишься с ним, то поймёшь: именно такого человека ты имеешь в виду. Рещать будешь сам. Он погостит у нас проездом в Грецию. Тоже получил отпуск.

— Зачем сирийцу в Грецию?

— Он грек. Скрывается и выдаёт себя за сирийца. По натуре похож на тебя. Боец он отличный, непревзойдённый следопыт. Сирийцы в нём души не чают: без него германцы их всех бы давно перебили. В общем рассмотришь сам. Говорю, на тебя похож.

Туман только начал клубиться по лощинам, когда из усадьбы Карела Марцеллы выступил маленький караван. Три верховые лошади для участников и шесть мулов, нагруженных оружием, продовольствием и снаряжением, составляли караван, державший путь в горы далёкой Иберии.

Возглавлял караван Понтий Пилат, замыкал — Аман Эфер.

Все трое были закалёнными в боях воинами, уверенными друг в друге товарищами. Особое внимание было уделено вооружению, нужному для длительного боя с превосходящими силами противника. Карел Марцелла и Аман Эфер вооружились луками и за-хватили по два колчана стрел. Лук, как основное оружие пользовался большой любовью сирийцев; естественно, Аман Эфер овладел техникой стрельбы так, что по ее результатам не уступал лучшим сирийским наездникам. Понтий предпочитал пилум. Пятнадцать пилумов, каждый из которых был изготовлен самим Понтием, находились в тюках мулов. Если обычный пилум изготовлялся с лезвием из мягкого железа, которое при ударе о твёрдое тело изгибалось, то сейчас на древко было насажено лезвие из твёрдого железа, заточенное с обычным для Понтия старанием. На каждого были взяты по два копья, сарисса, мечи, по лёгкому, прочному, специального изготовления щиту. Шлемы, панцири, поножи были близко, под рукой, но на дорогах Рима договорились их не надевать, чтобы не смущать негоциантов и путешественников.

Аман Эфер, двигаясь в конце каравана, с удивлением для себя обнаружил лёгкость, с которой им было принято решение участвовать в этой авантюре. Да и не каждый ли день, проведённый им в боевых действиях, участвовал он в подобных походах? Постоянно действовала разведка сирийской конницы впереди колонн пехоты. Непрерывные стычки с разъездами и засадами вражеской конницы заставили Амана Эфера выработать свои меры защиты. Только тщательно разработанный Аманом Эфером способ поиска, его осторожность, внимание, умение читать следы и делать выводы из поведения животных и птиц спасали сирийцев от уничтожения; двигаясь впереди легиона, он всегда просчитывал запасной путь спасения. Наиболее опасными были рейды глубокой разведки на территории врага, но за все годы им не было допущено ни одной серьёзной ошибки.

Договорились, что при вступлении на землю кантабров впереди пойдут Карел Марцелла и Аман Эфер; первый будет указывать дорогу, второй — предупреждать об опасности.

Два дня как оставили дорогу, построенную императором Августом приблизились к предгорьям Пиренеев. Солнце двинулось на закат, когда Аман Эфер обратился к Понтию Пилату:

— Нас с утра сопровождают и выслеживают. Людей я не видел, но предполагаю, что их не менее десятка. Сейчас основной состав опередил наш караван, но лазутчики себя обнаруживают. Предстоит тяжёлая схватка. Давайте остановимся вон в той расщелине, вооружимся, перестроим обычный порядок следования.

Очутившись в почти полностью скрытой расщелине холма, маленький караван вскоре превратился в маленький боевой отряд. Понтий приторочил четыре пилума и два лёгких копья для метания. Карел Марцелла и Аман Эфер приспособили под руку луки и колчаны. На крупы коней были навешены щиты, с мечами для ближнего боя не расставались никогда. Чтобы не возбуждать подозрений и усыпить бдительность нападающих, решили шлемы держать у сёдел скрытыми от глаз врага.

Атака ожидалась слева, справа простиралась равнина, и укрыться для внезапного нападения с этой стороны было негде.

— А вот и удобное место для атаки, — прервал молчание Аман Эфер. — Сейчас из-за ближайшего уступа вылетят всадники.

Действительно, в ту же минуту из-за выступа вылетела плотно сбитая группа всадников, уверенная в своей несокрушимости. С воинским боевым кличем бар-ра всадники устремились к маленькому каравану.

За несколько секунд надеты и застегнуты шлемы, выхвачены луки и стрелы. Метали дротики и стреляли из луков мастера — один за другим выпадали из седел всадники под ноги скачущих лошадей. Только четверо приблизились на расстояние рукопашной схватки. Короткие мечи, скованность движений Понтия и Карела Марцеллы, обученных в основном пешему строю, поставили их в стеснённое положение — выручали щиты. Зато грек был в своей стихии: его обученный кавалерийским стычкам конь, длинная спафа и отличная выучка делали своё дело. Один с разрубленным предплечьем, второй с разрубленным шлемом рухнули на землю. Двое из оставшихся в живых всадников разворачивали коней. Но просвистели два пилума, и ещё два мертвых тела сползли со спин лошадей. Не успели они скатиться на землю, как почти рядом появились еще три всадника, спешивших на помощь своим товарищам и совсем не обескураженных открывшимся их глазам побоищем.

Понтий, не раздумывая, выхватил последнее притороченное копьё и бросил его с такой силой, что конь под ним присел на задние ноги. С концом копья, торчащим из щита, всадник ещё куда-то скакал, когда Понтий перехватил второго из атакующих, готового обрушиться на Карела Марцеллу. Вдвоём с принципалом они успешно противостояли этому лихому рубаке. Греку достался сильный и искусный противник. Бой шёл на истощение сил, и каждый из них ждал, кто первым допустит ошибку. Работали спафы, кони поднимались на дыбы, стремясь подмять противника, щиты трещали под ударами спаф. Первым допустил ошибку противник Амана Эфера. Надеясь размахом руки усилить удар, он открыл часть груди, куда сразу погрузилось лезвие спафы. Ещё один удар, и всадник начал медленно сползать с седла.

Все спешились. Аман Эфер в изнеможении опустился на землю. Понтий пошёл в поле и стал добивать раненых, невзирая на их мольбы и крики. Сердца старых солдат были закалены множеством сражений и защитой своих личных интересов: никто в горах не должен знать о появлении их каравана. Собрали в табун лошадей, сложили оружие, имущество, обыскали убитых. В поясах нашли почти десять тысяч сестерциев, кони и имущество стоили еще двадцать пять тысяч сестерциев. Решили всех убитых, а их насчитали 15 человек, похоронить, чтобы не привлекать внимания хищных зверей, птиц, а следовательно, и людей. Имущество и деньги решили спрятать в укромном месте. Поступить так настаивал Карел Марцелла, считая, что когда они останутся в горах без лошадей и мулов, каждый фунт веса дорого им обойдётся.

Вечером у костра вспоминали тяжёлый бой. Понтий был мрачен.

Дежурили по очереди, чутко. При малейшей тревоге будили товарищей. На ночь костров не разжигали, несмотря на стаи волков, непрерывно снующих вокруг лагеря.

Пришло время расстаться с лошадьми и мулами. Поступили как и в предыдущем случае: нашли пещеру, сложили имущество, животных выпустили на пастбище в надежде, что некоторые из них уцелеют. Аман Эфер завёл своего коня в пещеру и поставил перед ним полмешка зерна.

— Мой конь будет ночевать в пещере, — заверил он своих друзей. — Конь понимает, зачем ему оставили столько зерна. Возможно, другие животные последуют его примеру, тогда удастся спасти их от вечно голодных хищников.

Нагруженные едой и оружием, кладоискатели отправились в труднопроходимые районы гор: узкие тропы, крутые подъёмы, бурные горные реки.

Через четыре дня отряд оказался у цели, и Карел Марцелла обрадовал своих друзей тем, что место не тронуто и, естественно, золото должно быть на месте. Понтий встал над памятным камнем:

— Давайте сразу отроем золото, чтобы удостовериться. Работы на пять минут.

Всполошился Карел Марцелла.

— Нет, друзья! Сначала мы осмотрим горы. Не хотелось бы быть застигнутыми за разрытием клада. Это надо сделать в спокойной обстановке. Прошу тебя, Понтий, потерпи ещё немного.

Все разошлись в разные стороны с целью обнаружить признаки присутствия людей. Первым поднял тревогу Аман Эфер.

— С юга к нам движется отряд, человек двадцать пять. Все вооружены. С ними караван мулов. Такое впечатление, что я вижу рейдовый отряд.

— Чувствовало моё сердце, — огорчился старый принципал.

— Через сколько времени они будут здесь? — задал вопрос Понтий Пилат.

— По такой местности не ранее чем через три часа.

Понтий Пилат решительно сдвинул камень и принялся рыть землю взятым для этой цели заступом. Он оказался прав: вскоре был поднят полуистлевший кожаный панцирь с золотом. Понтий быстро разделил золото приблизительно на равные по весу части, переложил его в приготовленные ранее кожаные мешки, потом положил эти мешки на дно своей и грека котомок. Остатки панциря были брошены в яму, туда же последовали теплые вещи, костровые принадлежности, даже часть еды. Яма была зарыта, и камень поставлен на прежнее место. Вес груза с золотом был даже легче того, с которым начали поход.

Карел Марцелла повёл свой отряд в обратный путь. Шли до глубокой темноты. Чуть только развиднелось, отряд двинулся снова. В середине дня сделали привал. Аман Эфер употребил всё время изучению гор, полётам птиц, маршрутам животных. Вернувшись, он сказал, протянув руку на северо-восток:

— Они обошли нас. Видимо, хорошо знают дорогу; налегке шли всю ночь. Скоро дорога будет перекрыта, и нам предстоит бой. Перед нами человек 14–15. Позади с караваном идут остальные. Надо спешить. Впереди, в двух часах ходьбы, есть хорошее место для обороны. Если мы захватим это место раньше кантабров, наши позиции станут предпочтительными.

Имея перед собой цель, отряд продвигался быстрее обычного и вскоре действительно обнаружил место для обороны, представляющее природные трудности для атакующих. Восьмиметровый подъём был крут, площадка для троих вполне достаточна. Сама площадка упиралась в скальную стену с глубокой нишей — удобное место для обороны. Однако задерживаться здесь римляне не собирались. Противник двигался к занятому римлянами месту, уверенный, что незваные гости попадут в ловушку. Понтий насчитал их 17 человек и установил, что половина состава имеет хорошую боевую форму, остальные же представляют собой молодняк или воинов преклонного возраста, не способных к длительному противостоянию.

В первую линию вышли 13 человек и, прикрываясь щитами, полезли по круче; четверо лучников образовали вторую линию с тем, чтобы воспрепятствовать попыткам осаждённых отбить атаку их товарищей. Когда щитоносная пехота преодолела половину подъёма, Понтий Пилат из глубины площадки метнул одно за другим два копья и один пилум.

Два лучника были убиты, один получил тяжёлую рану, а последний был парализован страхом: поддержка атакующих стрельбой из лука не состоялась. Карел Марцелла и грек быстро выдвинулись к краю площадки и стали беспрепятственно расстреливать кантабров из луков. Противник сразу начал отступление, унося своих раненых и убитых.

Вскоре Понтий заметил, как от группы кантабров отделились три воина и направились к тропинке, огибающей скалу, на которой находились римляне. Маленький отряд кантабров отрезал путь к отступлению или двинулся за подкреплением.

— Какие бы цели ни преследовал уходящий отряд, — подумал вслух Понтий Пилат, — хотелось бы с ними встретиться. Не исключено, что отсюда есть выход.

Аман Эфер увидел путь отхода с площадки. Не раздумывая, Понтий вскарабкался на гребень скалы, затем поднял на ремне полное вооружение воина. Вооружившись, Понтий Пилат поспешил к подножью холма с расчётом опередить отряд кантабров и встретить его на тропе.

Манёвр ему удался, и вскоре он услышал шум шагов. Понтий оказался на тропе лицом к лицу с противником. Кантабры шли гуськом. Впереди шагал рослый, видимо, умелый воин. Копьё римлянина пронзило его насквозь.

Средний воин что-то крикнул, и последний из трех, повинуясь крику, бросился назад. Просвистел пилум, и воин, готовый скрыться за выступом скалы, упал мёртвым с пилумом в спине.

Лицо остановившегося кантабра выражало сожаление, но ничего более. Понтий не прочитал в нём страха, скорее, полное печальное равнодушие к своей судьбе. Воин был в годах, в кожаном панцире, всё его снаряжение свидетельствовало о принадлежности к рядовому составу. Что-то знакомое было в этом воине.

— Ты великий воин, римлянин, — заговорил кантабр на латыни с искажениями, свойственными жителям Пиренеев, — но я не сдамся.

Он усмехнулся как-то одной стороной лица, и Понтий узнал воина. Сколько раз учитель рассказывал о нём, описывал его и его странную улыбку.

— Ты тоже был великим воином, Нардибас, и вдруг я встречаю тебя рядовым, плохо снаряжённым.

Глаза и вся фигура кантабра напряглись:

— Я с тобой никогда не встречался.

— Я сын Карела Марцеллы. Он так много о тебе говорил, что я сразу тебя узнал. Говорил о тебе хорошо. Плохих людей он не помнит.

— Жив ли Карел Марцелла?

— Да! Он здесь. Находится на площадке, которую вы окружили со всех сторон.

— Бог Вагодоннегус испытывает меня. Всю жизнь он посылает мне испытания. Всю жизнь. Что же ты собираешься делать, сын Карела Марцеллы?

— Выслушай меня, Нардибас. Я отведу тебя к Карелу Марцелле. Только в целях собственной безопасности я возьму у тебя меч, который и верну, как только вы встретитесь.

— Хорошо, великий воин. Мне хочется встретиться с твоим отцом. Много с ним связано в моей жизни. Возьми меч.

Понтий вытащил из тел убитых копьё и пилум, щит Нардибасса разбил несколькими ударами меча, попросил шлем и разрубил его, копья забрал с собой.

Подошли к спуску. Кантабр обратился к Понтию:

— Передай принципалу, пусть не кричит и не делает резких движений, когда я спущусь. Внизу не должны знать о нашей встрече.

Житель гор, Нар дибас через несколько секунд стоял на площадке. Старый принципал обнял его. Радость Карела Марцеллы, искренность его чувств, видимо, потрясли кантабра.

— Я решил, принципал, вывести тебя и твоих друзей из наших гор и тем совершить два благих дела: спасти вас, спасти и тех из моих соплеменников, которые остались ещё живы. Мне жаль всех, кто стоит лагерем внизу, пусть живут. Кого я хотел бы видеть мёртвым, так это моего командира по прозвищу Кабан. Придётся оставить в живых моего истязателя ради более значительных дел — вашего спасения.

— Покажи мне своего истязателя, Нардибас, и твой бог тебя услышит, — обратился Карел Марцелла к кан-табру.

— Вон тот высокий, могучий телом человек, который стоит к нам сейчас спиной.

— Понтий, ты назвался моим сыном, так уважь волю своего отца. Бог Вагодоннегус должен услышать мольбу о мести моего друга.

Лагерь кантабров располагался на недосягаемом для стрел расстоянии, и сама мысль о метании копья показалась кантабру несуразной. Однако Понтий Пилат начал прикидывать расстояние, взвешивал копьё на руке, рассчитывал пробежку по площадке. Правильно рассчитал Понтий: копьё точно вошло в левую лопатку командира кантабров. В лагере началась паника.

Нардибас подошёл к Понтию Пилату.

— Ты самый великий воин, ты самый большой воин.

В Риме ты должен быть большим командиром.

— Порадуйся со мной, Нардибас, — раздался голос старого принципала, — перед тобой войсковой трибун.

— Этот мальчик войсковой трибун?!

Поражённый кантабр смотрел на Понтия и качал головой: он-то знал, что такое трибун в римской армии.

Отряд римлян незаметно покинул площадку и, ведомый кантабром по неизвестным тропам, двинулся к дороге императора Августа.

Вечером у костра, зная, что кантабры стерегут площадку и вряд ли без подкрепления решатся пуститься в погоню, участники похода расслабились. Не спеша тёк долгий разговор.

— Неужели подвижная застава кантабров предназначена для перехвата римских охотников за золотом? — интересовался Карел Марцелла. — Подумать только, двадцать пять лет уверенности и терпения.

— Можно удивляться, можно восторгаться, — ответил кантабр, — но это действительно засада для римлян, созданная в тот год, когда я привёл вас к монастырю. После случившегося стали подозревать, что именно я привёл отряд римлян.

Подозревая, меня отстранили от преследования твоей группы, принципал, но в погоню бросилось много народу. Дорого обошлось племени это преследование. Наши воины не были подготовлены к твоей тактике борьбы — выкашивали вы их целыми рядами и выскользнули. Тела четверых твоих парней привозили в монастырь для показа и уверений в храбрости и мастерстве наших воинов.

Когда же отряд римлян ушёл-таки с золотом, взялись за меня, но доказать ничего было нельзя. При допросе на круге старейшин я утверждал, что был на охоте. Боялся я одного. Кто-то из римлян мог попасть в плен раненым и под пыткой показать на меня.

Один из наших старейшин, проведя расчёты, уверил остальных, что всё золото не могло быть унесено римлянами. Часть его зарыта в северных отрогах Пиренеев. Учредили две кочующие заставы на случай возвращения римлян. Меня включили в один из отрядов простым воином, показывая этим, что не снимают с меня ответственности. Отряды прочёсывали область Пиренеев непрерывно зимой и летом. Люди уставали, начинали нервничать; недовольство искусно направлялось в мою сторону. Было нелегко.

Каждые пять лет состав людей менялся, я же решением старейшин непременно оставался в отряде.

Упорство и настойчивость старейшин были вознаграждены. Через девять лет появился первый отряд из восьми человек. Наш командир, не попытавшись даже выследить маршрут римлян, ринулся в бой. Началось взаимное избиение. Среди римлян я узнал двух твоих ребят. Один такой рыжеватый, костистый, меч держал в левой руке. Второй — пониже ростом, но мощный такой, руки длинные, сам из себя чёрный, смуглый. По описанию ты, принципал, должен их вспомнить.

— Уже вспомнил.

— Умели они сражаться. Сначала наши лезли вперёд в рукопашную, но к концу дня предпочитали держаться подальше. Осталось наших в строю только восемь человек, у них — пятеро. Рыжий был ранен. Он, хотя и стоял в строю, но держался из последних сил. Теперь они прорывались назад, мы же их не пускали, зажгли сигнальный костёр и ждали второй отряд.

Утром подошёл второй отряд. Римляне поняли: терять, кроме жизни, нечего, встали в строй. Держались они долго, мы не успевали своих относить. Чёрный твой парень всё время рыжего прикрывал, а когда упал последний воин из их группы, выхватил кинжал и всадил рыжему в левый бок прямо в сердце, а себе перерезал горло. Стоим мы и озираемся кругом: осталось нас из пятидесяти человек только двадцать, и римляне все мёртвые лежат. Одни вопросы: куда шли, кто из римлян знал место клада, почему не проследили? И ко мне!

Я говорю старейшинам: все вопросы к командиру, его назначали, ему доверяли, с него и спрашивайте.

Поставили новые заставы, меня опять не забыли. Жизнь снова потекла в прежнем русле… Ждали долго. Целых шесть лет. И снова римский отряд с той же целью двинулся по тому же маршруту. На этот раз шесть человек, и среди них — один твой, шрам у него через всё лицо.

Команда была жидковата, но хитра. Обнаружив отряд, наш командир решил проследить его путь до места нахождения клада. Но что-то рано остановились они на ночёвку. Утром установили: нет их, ушли. Каким образом они нас обнаружили, не знаю, но только в ночь подались назад.

Догнали мы их только через двое суток недалеко от большой римской Дороги: они заняли возвышенное место, разложили костер опасности и тревоги, решили ждать помощи. Твой парень, принципал, молодец. Всё время держался впереди, удары принимал на себя, работал сариссой. К сариссе наши воины непривычны, а потому и покосил он их много. Народ набрали в последнюю заставу лютый, злобный и глупый; их натравливали на меня. И когда твой парень из них трупы делал, я их не остерегал. Такое называется скрытой местью. Признаюсь, мне их и сейчас не жалко.

Твой и ещё один парень были убиты, остальные спаслись. Смотрим, со стороны дороги конные поспешают. Их немного, но и нас только половина осталась, да каждый третий ранен. Подались мы за соседний холм к узкой тропе, где конным не пройти. Ночью вернулись, своих похоронили и опять ни с чем остались. Тайну не раскрыли.

Заставы оставили. Ждали ещё десять лет, но старейшины проявили удивительное упрямство. И дождались. Наш Кабан просто задрожал от радости, а мы все растерялись, когда установили, что вас только трое. Как вам удалось проникнуть так далеко в горы? В предгорьях промышляет шайка — человек пятнадцать. Конные. Пытались мы на них надавить, но они быстро дали понять, что с ними лучше не связываться. Четверых мы похоронили и отошли в горы. Долго думали, как вам удалось их обмануть и пройти незаметно.

— Мы их и не обманывали, — ответил Карел Марцелла. — Мы приняли бой.

— И что же? — с интересом спросил кантабр.

— Бой длился десять минут, все пятнадцать похоронены в одной могиле.

— Вы, конечно, великие воины, но… Если так думать, то оба наши отряда должны погибнуть.

— Они бы и погибли.

— Кто бы мне рассказал — не поверил, — размышлял кантабр. — Но сегодня я кое-что видел. Вспоминаю, как наши воины радовались, что вас только трое. Значит, выводя отряд римлян тайными тропами, я спасаю не римлян, а своих оголтелых сородичей. Судьба подшутила надо мной. Двадцать пять лет назад, с той поры, как я тебя встретил, принципал, на мою жизнь легло какое-то проклятье.

— Надо радостно видеть жизнь, Нардибас. Ты снова встретил меня, и тебя ждёт новая полоса удач. Я отдам тебе свою долю золота, и ты станешь богатым человеком. Ты будешь жить в моём доме, ведь ты мой друг. Нет, Нардибас, я приношу тебе счастье. Так хочет твой бог Вагодоннегус.

— Как всё просто в твоих мыслях. Но что я без этих гор, без этих глупых, оголтелых сородичей, что я даже без несправедливостей моего племени? Всё правильно. Моя жизнь и должна быть куплена такой ценой: ценой недоверия, скрытой недоброжелательности, прямого давления и даже унижения. Я был согласен на любые условия и получил, что положено. О каком золоте может сейчас идти речь!

Через день маленький отряд подходил к месту лагеря, где оставили лошадей, мулов и поклажу. Два мула и две лошади паслись недалеко от пещеры. Конь Амана Эфера приветственно заржал, увидев своего хозяина.

Настроение у римлян было приподнятое: благополучно завершилось опаснейшее предприятие. Только Нардибас становился всё молчаливее и задумчивее. Видно было, что размышлял, поворачивался назад, оглядывался на горы, как бы прощаясь с ними. Никто не мешал кантабру, все понимали, что Нардибас прощался с горами навсегда. Правильнее всех обстоятельства понимал кантабр: каждый шаг удалял его от родины и приближал в никуда.

Утром долго сгоняли табун, упаковывали оружие и трофеи. Настало время выступать, но кантабра не было. Встревожился старый принципал. Утром он видел кантабра… Тяжелые предчувствия заговорили в нём. Подождав ещё немного, Карел Марцелла опоясался мечом и направился в ту сторону, куда утром ушёл Нардибасс.

Он увидел его сразу за поворотом тропы. Лежал тот лицом вниз; из спины выходило лезвие его меча. По римскому обычаю закончил он тяжёлый жизненный путь — грудью бросился на меч.

Подошли остальные. Помолчали. Подняли тело великого мученика кантабров, перенесли в лагерь. Молча вырыли в укромном месте могилу и по обычаям кантабров снарядили его в дорогу к богу Вагодоннегусу. Положили рядом его меч, Понтий положил копьё, дротик, Карел Марцелла пристроил свой лук с колчаном стрел, Аман Эфер положил в ладонь несколько серебряных монет — плату за вход в царство Вагодоннегуса. Могилу засыпали, обложили камнями, чтобы хищные звери не смогли её раскопать. Постояли над могилой, и караван двинулся в свой последний переход к дороге императора Августа.

Быстро пролетел отпуск. Времени хватило, чтобы выправить финансовые документы, съездить в комиссию сената Рима с целью приписки к всадническому сословию. В результате многочисленных перемещений Понтий Пилат получил право носить широкую пурпурную кайму понизу любой одежды, в том числе и воинского гематия.

Схватка с центурионом Марком Менлием

Пурпурная кайма на подоле туники вливала в душу Понтия Пилата чувство уверенности и собственной значительности. Именно в таком душевном состоянии он и посетил дом Марка Прокулы. Хозяин дома явно стушевался, произносил ничего не значащие слова, и чувствовалось, что ему не удаётся занять определённую позицию в отношении Понтия Пилата. Несмотря на внешнюю доброжелательность, поведение Марка Прокулы насторожило гостя. Оба собеседника лавировали в разговоре, не решаясь перейти к сути дела.

В то же самое время разговор на женской половине дома был более откровенным.

— Как на голову свалился этот центурион преторианской гвардии, Марк Юний Менлий, — говорила матрона Домиция с удрученным выражением на лице. — Конечно, женихи должны посещать наш дом, но поведение каждого из них должно быть достойным. А этот! По его наглой ухмылке следует, что условности в доме невесты не для него, поскольку для себя он всё решил. Преторианская гвардия! Кто отважится встать им поперёк пути?! Привыкли, что все уступают им дорогу, боятся с ними связываться.

Да и отец твой хорош! Объявил о твоем полумиллионном приданом. Продемонстрировал своё мелкое тщеславие. Тут же и появился претендент. Да какой! От него не отделаешься так просто. Хочется отдать ему эти полмиллиона сестерциев и больше не видеть его. Так он ещё тебя хочет получить в придачу. Его понять можно. Попробуй, найди такую красоту. Что ему наши чувства? Он смотрит на нас как на детей, проявляющих недовольство. Перед такой наглостью просто теряешься. По его ухмылке понимаешь: он на твою беспомощность и рассчитывает. Вроде бы красив и, говорят, из хорошей семьи. Но какое лицо нехорошее: наглое, жестокое. Наградили нас боги!

Клавдия слушала мать отрешённо, как человек, принявший бесповоротное решение и только наблюдающий за мыслью собеседника.

— За Марка Менлия я не пойду, — спокойно сказала Клавдия. — Ни при каких обстоятельствах. А как там отец будет извиваться — не моя забота. Каждый должен отвечать за свою глупость сам. Достойному же центуриону вчера я сказала, что заколю себя, но его женой не стану. Он засмеялся дурным смехом: «После свадьбы — пожалуйста».

— Я знаю, — откликнулась матрона Домиция, — перед твоими глазами постоянно живёт образ Понтия Пилата. При сравнении с ним Марк Менлий представляет мерзкую картину. Только сейчас в полной мере я начинаю понимать, какой женской проницательностью моя дочь обладает.

— Конечно, Понтий Пилат, — кивнула головой Клавдия. — Во время германской погони, когда я считала последние минуты своего существования, появление Понтия я связываю с дарованием мне богами второй жизни. Он щитом преградил дорогу смерти. Тогда и пришло неведомое для меня чувство. Девушки связывают это чувство с радостью, со светлыми надеждами. Для меня же любовь — болезнь. Выбор мой правилен, но я нахожусь в угнетённом состоянии каждую минуту, и сердце моё болит и болит. И причина тому — недосягаемость моей мечты, моего желания. Три года назад я считала отсутствие препятствий в жизни естественным положением дел. Теперь я вижу их реально. Место в жизни Понтий занимает скромное. Примипиларий! Командир когорты! Но из сословия плебеев! Перешагнуть границу можно только при чрезвычайных обстоятельствах. Надо ждать ещё 10 лет, а мне почти девятнадцать. Ожидание не может составлять содержание моей жизни. А сердце болит и болит. Для меня остается только кинжал.

— Не торопись со страшным решением.

Полная решимости отстоять счастье своей дочери матрона Домиция направилась к двери, когда в проёме дверей показалась одна из многочисленных рабынь.

— Господин сообщает о прибытии в дом всадника Понтия Пилата.

Матрона Домиция так и осталась стоять на месте. Клавдия быстро встала со стула и направилась к матери.

— Боги не отвернулись от нас. Понтий — уже всадник! Такой взлёт в наши дни доступен только настоящему герою.

Матрона Домиция как бы очнулась:

— Вот мы и посмотрим, какой герой наш Понтий. Гражданская мышиная возня совсем другое дело, чем грохот мечей, но как раз она и опасна для людей военных. Здесь нужна изворотливость ума.

Только после разговора с матроной Домицией Понтий понял причину замешательства хозяина дома.

Марк Прокула понимал развивающиеся события как результат неосмотрительного объявления денежных сумм в приданом дочери. Надвигалась большая беда, и чувствуя вину перед Клавдией, он надеялся решить задачу ему и самому пока неизвестным путём.

Матрона Домиция повела себя решительно. Спокойным тоном, уверенным поведением она как бы говорила:

— Теперь я в доме мужчина, я хозяин и глава семьи.

Она была умной и тонкой женщиной, хорошо разбиралась в людях и сейчас, глядя на Понтия Пилата, прониклась ещё большей решимостью отдать все свои силы в борьбе за счастье дочери.

Понтий Пилат был посвящён в дела семьи. Хозяйка дома, хотя и выбирала слова, щадящие самолюбие мужа, но картину обрисовала без прикрас. По тону матроны Домиции Понтий понял, что с ним разговаривают как с членом семьи, когда неясности во взаимоотношениях устранены. Но он понял и другое. Впереди его ожидает схватка с офицерами преторианской гвардии. Сражения с германцами показались ему детской забавой.

Преторианская гвардия. Стража императора. В каждом чувство собственной избранности, опирающейся на неспособность закона противостоять силе. Но, слава богам, он не один. Вчера он разговаривал с Авилием Флакком, который, получив трибуна в одно время с Понтием, был вызван в канцелярию императора, где ему сообщили о переводе его в сословие всадников. Император перевёл необходимую сумму на его имя. Он знал, что и без вложенных денег Авилий Флакк — преданный ему человек, но для далеко идущих замыслов ему был нужен чиновник из сословия всадников. Авилий уже осознал свою включенность в планы императора и почувствовал дыхание высокой служебной карьеры.

У Понтия Пилата вчерашняя встреча вызвала всплеск дружеских воспоминаний, сегодня — придавала уверенность в будущей борьбе.

Обнаружив в доме невесты Понтия Пилата, центурион Марк Менлий не проявил ни тревоги, ни озабоченности.

В его манере разговора просматривалось полное пренебрежение к личности Понтия Пилата. Ничто не вызывало в его глазах уважение: ни золотые цепи отличия, ни звание трибуна, ни сословие всадника. Лицо его выражало чуть ли не презрение к собеседнику. Он недвусмысленно предложил Пилату не путаться у него под ногами.

Клавдия молча негодовала, наблюдая за поведением Марка Менлия. После небольшой паузы Понтий Пилат ответил:

— Судьба приберегла для меня трудные задачи, но я остаюсь в Риме. Предполагаю, как могут развиваться события. Разрешение спора оружием я сразу отметаю. Ты не имеешь ни выучки, ни боевого опыта. В моих глазах ты игрушечный центурион. Дело может быть решено без столкновений, если ты возьмешь отступного двести пятьдесят тысяч сестерциев. Уничтожить меня трудно; полёт дротика и стрелы я слышу за десять шагов, наличие меча по запаху железа обнаруживаю за четыре шага. В ближнем бою я убиваю воина одним ударом независимо от степени панцирной защиты. Однако, существует множество хитроумных способов убить человека. Именно такие люди как ты, центурион, хорошо о них осведомлены. Как только я заподозрю попытку уничтожить меня, я просто убью тебя, Марк Юний Менлий. Понимаю, что и сам должен буду покончить с собой, но другого пути у меня нет.

После непродолжительной паузы Понтий продолжал:

— Вижу, ты не понял серьёзности положения. Беспечность, в которой ты пребывал всю жизнь, отсутствие опасностей, чувство избранности и недосягаемости привели тебя к мысли о собственной неуязвимости, лишили необходимого чувства самосохранения. Твои понятия изменятся, но будет поздно: мой меч будет сидеть в твоей груди по самую рукоять.

— Но и ты погибнешь.

— Погибну! Но ты будешь уже мёртв. Не понадобятся тебе ни деньги, ни невеста.

Марк Менлий встал, его никто не останавливал. Лицо не выражало ни страха, ни колебаний. Он усмехнулся, давая понять неизменность своей позиции.

На следующий день в дом Марка Прокулы вошли три центуриона преторианской гвардии в боевом снаряжении. В перистиле навстречу им поднялись два гиганта в боевых панцирях, и трое гостей поняли бесполезность своего прихода. Тем не менее, Марк Менлий сразу же приступил к психической атаке и угрозам, которые закончил известными всему Риму словами:

— Мы люди императора, и мы у себя дома.

Авилий Флакк повернулся к Понтию Пилату.

— Зачем ты пригласил меня, трибун? Я помню, как десять лет назад, будучи новобранцем, ты в присутствии императора Тиберия за одну минуту положил трёх таких же, а то и помощней. За 10 лет твоё мастерство возросло настолько, что ты можешь вести бой с целой командой таких слабаков.

— Ты прав, Авилий, но эти люди не знают, на что я способен. Надо их придержать, а то они наделают глупостей.

— Тогда я с ними буду говорить по-другому. Вчера император лично назначил меня проконсулом в провинцию Илирик. А с Понтием Пилатом дело обстоит ещё сложнее. На его боку висит личный меч императора Тиберия. Умный человек поймёт: меч императора — высшая степень охранения человека. Если Понтий Пилат погибнет, то меч вернётся к его прежнему владельцу. Смысл этого: проявлено неуважение к имени императора. Вы все трое ляжете под топор. Хорошо, если вам будет предоставлено право принять смерть своим мечом. Зная императора, уверен: такой чести вы не удостоитесь, и в первую очередь потому, что никаких заслуг в глазах императора не имеете.

Центурионы за спиной Марка Менлия переглянулись.

— Ты не узнаешь меня, Гней Муцион? Мы служили вместе в легионе «Виктрис». На моих глазах ты с помпой переходил центурионом в преторианскую гвардию, и все завидовали тебе. Мы встретились через пятнадцать лет, и ты всё тот же центурион. И знаешь почему? Потому что ходишь всегда с кем-то на шаг сзади. Так и прожил все пятнадцать лет при ком-то.

Больно ударил проконсул по самолюбию своего бывшего сослуживца. Тот уже узнал Авилия Флакка и осознал разницу положений. Был он умелым воином, но имел склонность беззаботно пожить. В мгновение он подвёл итог жизни, стоял молча. В воздухе повисло напряженное молчание.

— Мы уходим, — раздался голос Гнея Муциона.

— Как уходим? — взорвался Марк Менлий. — Мы должны заставить их уйти и никогда не возвращаться в этот дом.

— Мы уходим, — повторил жёстким голосом Гней Муцион и направился к двери. Через минуту дом Марка Прокулы опустел от незваных гостей.

— Я не уеду в Илирик, пока дело не придёт к своему завершению, — проговорил Авилий Флакк, — события не ограничатся сегодняшней стычкой. Надо искать другой путь. Мы должны создать такие условия для Марка Менлия, чтобы он сам захотел отказаться от притязаний на Клавдию. Сейчас же предлагаю расстаться. Мы все слишком взвинчены только что состоявшимся разговором.

В перистиле осталась семья Марка Прокулы. Первой заговорила матрона Домиция:

— Буду справедливой. Мой муж способный человек, он заработал много денег. Но разве есть у него друзья, готовые встать плечом к плечу в трудную минуту? Я их не вижу.

— Таких друзей нет, — откликнулся Марк Прокула. — Деньги! Когда в денежных делах появлялись друзья? Только грань жизни и смерти создаёт настоящих друзей. Сегодня мы наблюдали Авилия Флакка. Сопливый мальчишка уже проконсул, человек императора. Как говорил, как действовал! Но надо представлять события правильно. Не проконсула убоялись три центуриона преторианской гвардии, а меча Тиберия. Молодец Понтий Пилат! Молодец, что заработал меч у императора. Теперь у Марка Менлия остаётся один путь: убийство Понтия Пилата. Будет организован несчастный случай. Только тогда не сработает охранная сила меча императора.

Женщины по-своему восприняли результаты событий. На женской половине Клавдия говорила матери:

— Мы подставили Понтия под удар. Я боюсь его потерять!

Следующий день прошёл в ожидании Марка Менлия. Но, видимо, выявившийся расклад сил отрезвил многих прихлебателей Марка.

Семья Марка Прокулы искала выход из затруднительного положения. Достойное решение не вырисовывалось. Наконец матрона Домиция произнесла:

— Остался только один способ устранения опасности — разорение семьи. Исчезают обещанные в приданое полмиллиона сестерциев — исчезает интерес центуриона Марка Менлия, отпадают его претензии.

Матрона Домиция повернулась к мужу. Тот окаменел, но слов его ждали. Наконец Марк Прокула произнес заплетающимся голосом:

— Это невозможно, невозможно. Мы — нищие. Я не представляю себе такую жизнь. Лучше умереть.

— Тебе лучше, может быть, и умереть. Но почему умереть должна Клавдия? Если погибнет Понтий, Клавдия убьёт себя. Моя жизнь тоже теряет смысл. Что же ты будешь делать со своим состоянием?

Марку Прокуле был плохо. Ему предстояло выбрать меньшее из двух зол, но каждое из них он воспринимал как собственную смерть. Было ясно, что последнее слово останется за матроной Доми-цией, но в этот момент в разговор вмешался Авилий Флакк:

— Ясностью своей мысли матрона Домиция поражает меня. На сегодняшний день это единственно возможное решение. Но я вижу условия, смягчающие финансовые потери семьи. Мы с Понтием компенсируем потери Марка Прокулы. Сейчас важно получить его согласие и не упустить время. Нельзя допустить открытого столкновения. Теперь твоё слово, Понтий.

— Для осуществления нашего плана каждый день должны происходить гибельные для состояния Марка Прокулы события, такие, которые способны привлечь внимание многотысячных толп народа. Сегодня в ночь на реке Тибр загорятся пять грузовых судов Марка Прокулы, прибывшие с пшеницей из Сиракуз. Они будут гореть всю ночь, озаряя самые дальние уголки Рима. Не успеют стихнуть разговоры о гибели пшеницы, как к вечеру следующего дня в Риме объявятся рабы и работники серебряного рудника Марка Прокулы с известием о затоплении рудника в связи с прорывом плотины водохранилища. На четвертый день придётся сжечь дом. Дом жалко — дом хороший. На следующей день в городе станет известно, что банкиры Рима отказали Марку Прокуле в кредите в связи с его полным разорением. Рим полнится слухами и разговорами. Симпатии многих будут на стороне Марка Прокулы как безвинно пострадавшего. Претензии в адрес пострадавшего вызовут взрыв негодования. Марк Менлий будет нейтрализован. Семья переезжает в имение на севере Италии, где мы познакомились. Через пол года Марк Прокула может спокойно приехать в Рим и заняться прежними делами. Уверен, Марк Менлий не станет никого беспокоить, хотя бы потому, что Клавдия выйдет за меня замуж. Слава богам, я — войсковой трибун и имею право создать семью.

— Теперь мы знаем, какой муж будет у Клавдии, — обратилась к мужу матрона Домиция повеселевшим голосом. — Тебе остаётся только кивать головой.

Все почувствовали облегчение. Напряжение спало. Услышали и, казалось бы, шутливое замечание Авилия Флакка:

— Понтий, рано или поздно все расходы должен возместить Марк Менлий, даже если придётся ждать удобного случая целую жизнь. Помни, жди и действуй. Мы никому не должны позволять наступать нам на горло. А теперь остаётся только следить за событиями.

В ночь вспыхнули грузовые суда Марка Прокулы у причалов на реке Тибр. Всполошился народ, стараясь отвести горящие суда от причалов, прежде всего потому, что владельцы других судов боялись огня и пожара. На утро город полнился разговорами и слухами. Имя Марка Прокулы звучало на всех перекрёстках города. Утром следующего дня народ заговорил о другой напасти: затоплены серебряные рудники у Марка Прокулы. Народ жалеть его начал, зазвучали нотки сочувствия.

Марк Менлий терялся в догадках, подразумевая коварный ход офицеров Пятого Германского. Но когда сгорел и дом Марка Прокулы, а по городу поползли слухи о его разорении, Марк Менлий мысленно отказался и от Клавдии, и от приданого. Судьба предоставляла ему возможность проявить чувство благородства, не предъявляя претензий к повергнутой семье. Центурион вознёс в душе благодарность богам за обстоятельства, позволившие ему ускользнуть от меча Понтия Пилата.