Попаданец в себя, 1963 год

Глава 16

Вечер. Нагулявшись до гудения ног, бреду в гостиницу. Сейчас ужин, сон, а к 10 утра – аэропорт. Старенький винтокрыл унесет меня в экзотическую глушь. Где в школу детей порой возят на армейских вездеходах, вертолет заменяет скорую помощь, а в путину все взрослые и подростки ловят рыбу.

Путь к кровати лежит через ресторан.

Свободных столиков ползала. Сажусь за угловой. Тот час подходит официант, мол заказан.

– Перебьются заказчики, – заявляю я, пятерка на чай и все самое свежее.

Официант исчезает, спустя мгновения уже халдей протягивает меню. Память подсказывает содержание и вкус непривычных для приезжего блюд. Выбираю салат из медузы с креветками, банальный рассольник и палтус под винным соусом. На десерт, естественно, мороженное. Советское мороженное – нигде и никогда не попробуешь такого!

Беру так же сто пятьдесят столичной. В этом времени суррогатных водок нет. Столичная в экспортном варианте вполне зачетная.

Рассказывают, что высоким чинам она какая-то особая, в отдельном цеху сотворенная, тройной очистки. Ерунда все это, столичная по ГОСТовским рецептам везде хорошая, её и Хрущев пьет. От завода зависит, от того насколько соблюдают этот ГОСТ.

Как не странно, но умеренная выпивка перестала вызывать сознание юного дьявола. Но оно ещесуществует, ощущаю робкие попытки овладеть телом.

Сытый и умиротворенный иду в номер. Кровать, шкаф и никаких изысков. Раздеваюсь, заползаю вод одеяло. Сплю.

В самолете особого комфорта нет, но ряды сидений просторные, ковровая дорожка чистая, взлетные леденцы[4] вкусные, стюардессы вежливые. Можно курить, для чего в подлокотниках сидений выдвигаются пепельницы.

Самолет Ил 18 уникальное явление в истории мировой пассажирской авиации. Хотя бы потому, что машину, разработанную еще в 1957 году, в некоторых странах и в 2020 использовали для перевозки грузов и пассажиров, без аварий и проблем.

На нем и лечу и который раз удовлетворенно отмечаю отсутствие деления на богатых и бедных. Никаких тебе эконом-классов, это же замечательно. Всегда чувствовал себя униженным, когда летал и ездил на транспорте в странах победившего капитализма. Нет, я не против рынка и частной собственности, я против бесконтрольного рынка и неудержимой частной собственности. Меня бесит, когда Рокфеллер меняет четвертое сердце, а у меня нет свободной тысячи долларов для укола необходимого лекарства и я уверенно слепну. То, что одна ампула этого лекарства стоит тысячу долларов, меня тоже бесит. Человек, привыкший к аспирину за семь копеек никак и никогда не смириться с тем, что западный шипучий аспирин стоит в 12 раз дороже!

Впрочем, экономика будущего от меня не зависит, а я лечу себе и жду кормежку. В советских самолетах всегда кормят вкусно и обильно, с выпивкой тоже не бывает напряга.

После набора высоты командир вышел в салон, походил, поговорил с пассажирами. (Много лет назад я вез из Охотска дочку и тогда в ответ на мою просьбу стюардесса разрешила ребенку зайти в кабину к пилотам, где ее угостили шоколадкой и разрешили «порулить»). Потом присел на свободное кресло попить чай. Ну прямо – типичная кают-компания, а не самолет выше облаков.

Лететь долго, около пяти часов, да еще с дозаправкой в Николаевске-на-Амуре, поэтому кормят два раза. Фарфор, мельхиоровые столовые приборы, крепленая мадера по желанию. Есть армянский коньяк, тоже по желанию.

На обед были пельмени, бутерброды с черной икрой, огуречный салат и маленькие кексы на десерт. Какао или чай на выбор.

В салоне просторно, пассажиры гуляют, общаются, курят. Передний салон маленький, он для некурящих.

Второй раз покормили скромней: бутерброды с московской колбасой, ломтики буженины с хреном, оливье и чай с маковой булочкой.

Да данным давно в Охотском районе в поселке Новое Устье я после армии женился на Нине Сюлиной, штукатурке высокого разряда и мордвинке эрзя[5]. Привез её в Иркутск, ввел в семью. А она с работы принесла бутыль спирта и сказала:

«Мы тут белили на ликерке, вот!»

Мама ушла в свою комнату, брат едва сдержал смех, а я срочно снял квартиру на соседней улице. И как-то не пошло у нас, хотя я тоде был не прочь выпить.

Разошлись, она уехала, дочка родилась уже в разлуке. Потом Нина попала в тюрьму, я слетал, забрал девочку. Потом меня посадили в тюрьму, Жанна некоторое время пожила в моей второй семье и при первой же возможности уехала в Хабаровск и поступила в техниче ское училище. Слетала к матери, но в Охотске не осталась.

Когда она была мелькая, писала мне трогательные письма.

«Вот, если бы мы жили в Охотске – здорово бы было. Нас бы тогда в школу, может, на автобусе возили, а не на вездеходе. Я однажды была в Охотске. Большой такой город и на гальку положены деревянные тротуары, по ним так удобно ходить. Там даже ресторан есть и трехэтажные дома, а в магазинах продают конфеты в коробках красивых. Я такие никогда в жизни не пробовала. Вырасту – обязательно куплю. А может, папа когда-нибудь приедет и купит. А в нашем поселке Новое Устье вообще в магазине ничего нет, кроме спирта и карамелек с вермишелью. А сейчас и спирт кончился, остался только одеколон «Светлана». Местные ханыги этот одеколон льют на улице на топор, все ненужное замерзает, а спирт стекает в тазик. И они его пьют.

Мама вчера привела какого-то ханурика её, он потом с ней спать остался, а когда мама заснула, он ко мне на кровать сел и стал меня гладить. Я все поняла и сказала, что я закричу. Он начал мне денег обещать и больно а руку ухватил. Тогда я вырвалась и убежала прямо в ночнушке к соседям, меня с Ленкой положили. Прямо дура какая-то, эта мамка, когда напьется. Спит и не слышит. А трезвая она все у меня прощения потом начинает деньги клянчить, которые сама же мне и дает на хозяйство.

Вот, если бы у меня был папка? Но папка сидит в тюрьме и пишет мне оттуда письма. И я его ни разу не видела, только на фотке. На фотке он в милицейской форме с большой собакой – ищейкой. Он работал Проводником служебной собаки, а по научному – инспектором-кинологом. А потом его за что-то из милиции уволили, потом он от алиментов скрывался, ничего нам с мамой на меня не посылал, а потом его посадили за что-то.

Я отчетливо вспомнил этот Богом забытый поселок, свою Жанну, голенастую, серьезную, до дрожи любимую. Первую доченьку.

Когда я умер ей было пятьдесят.

Самолет тряхнуло и он, как трамвай по старым рейсам, покатил-поплыл над морем, потряхивая пассажиров. Обычное дело для этого времени и для этой техники.

На посадочной полосе тоже потрясло, наконец остановились, пилот выбросил железную лестницу – трапп и мы сошли.

Я ступил на охотскую землю и подумал:

«Это какой-то circulus vitiosus – порочный круг».