Попаданец в себя, 1963 год

Глава 23

Одолжил за треть добычи у старого промысловика собаку, зимовье и лыжи. Унтайки свои, из Охотско-Магаданского вояжа привез, и унты и торбаза. Взял мелкашку и «зауэр» брата, моя одностволка тульская – антиквариат 16 калибра. Все патроны лично снаряжены, порох бездымный. В патронташе картечь и пуля – под рукой, по бокам третий номер дроби. Мельче не стал насыпать, на бекасов охотиться не собираюсь. Да и нет у нас тут этой мелочи. Трешкой селезня свалю, а на глухаря и картечь пойдет, у него перо тугое. Картечь и пуля на предмет медведя-подранка или зэка противного, по осени, бывало, тоже бегут, у нас тут лагеря рассыпаны квадратно-гнездовым способом – Сибирь. В деревнях порой на завалинку пожрать кладут, чтоб в дом не ломились. Да и народ тут… каждый третий или сам сидел, или родственники.

Доехал до Байкала. От Ольхона, остров такой, – в Бугульдейку улус ураганного ветра – бугульдейк на бурятском: леспромхоз, осуществлявший сплав леса по реке Бугульдейке, и поставлявший древесину через Байкал на Байкальскую лесоперевалочную базу в Выдрино и Бугульдейский мраморный карьер. Шумное место, но все работы идут на восток, а я – на север, в двадцати километрах зимовьё моего щедрого кредитора. Пес по кличке Агдам, (было в те времена такое дрянное вино. Портвейн «АГДАМ», спирт 19 %, цена 2 руб. 60 коп.,- ядреная смесь перебродившего виноградного сока, свекольного сахара и картофельного спирта в стране советов пили все. Именно в городе с таким названием в Азербайджанской ССР на Агдамском коньячном заводе производили легендарную советскую бормотуху)[14] весело забегает вперед, лает без злости – «бурундучить», облаивает не промысловую добычу бурундуков. Спорым шагом к вечеру дойду, хотя груз уже придавливает непривычную (в этой жизни) спину. В прошлой я ни одного лета не упускал, чтоб не поработать в геологии. Охотское побережье, Саяны, горы Киргизии, долина Забайкалья… Где только не таскал я в прошлом (или в будущем) рюкзак и энцефалитку.

Смешанный лес кончается, я иду по кедровнику, его пилить пока местные власти не решаются. В будущем спилят и продадут китайцам.

Кедрачи огромные, разлапистые, свисают полные зерна шишки. Через месяц пойдут заготовщики с колотунами – особым инструментом напоминающим деревянный молот, под деревом расстилают ткань, стукают этим колотом, чтоб не повредить кору ценного дерева, зрелые шишки падают сами. Похоже заготавливают в Израиле оливки, только оливковые деревья трясут специальным механизмом.

Кедр – удивительное дерево. В кедровом шкафу не заводится моль, а в кружке из кедра не скисает молоко. Орехи его содержат массу полезных веществ, кедровое масло стоит почти по цене золота за грамм. А настой из кедровой хвои спасает людей от цинги. Да и сам лес – сказка, в нем сухо, практически нет комаров и много муравейников – санитаров леса. Даже животные живут в кедраче приятные и чистоплотные: соболь, белочка, бурундучок, ежики и лисы. Знаете, как лиса ежей разворачивает? Она их катит, словно мячик, до ближайшего водоема, куда и спихивает.

Иду, делюсь с самим собой и с Агдамом этими знаниями из прошлой жизни. Идти легко, хоть и скользят немного ноги на обильной хвое. Поглядываю на компас, на приметы внимание обращаю. Компас, чтоб прямую линию выдерживать, а примет пока не явились: сопка, похожая на медведя. Вот у подножия этой сопки и ждет нас избушка на курьих ножках. Причем на курьих – это не образ, а реальность: чтоб звери не портили припасы многоразовое зимовье ставят на четыре столба под днище, а лестницу прячут рядом в кустах. Полезет мышь по столбу, упрется головой в дно избы. И медведь не сможет отковырять дверь когтями. И рысь не запрыгнет с соседнего дерева, так как стоит зимняя избушка на полянке..

Дошли к вечеру, как и предполагал. Приставили лестницу, я поднялся, пес – остался сторожить. Темно уже, но в жилище и лампа есть с керосином, и запас продуктов, и растопка рядом с железной печкой, вытесанной из бочки. Такая вот лесная буржуйка. Я, когда уходить буду, пополню запасы – таежное братство. Керосин зря жечь не стал, света и от печи хватает. Вынес Агдаму вяленого мяса, сам пожевал с сухарями, сходил по маленькому и спать. Утро в лесу раннее, лес засонь не любит.

Проснулся на зорьке от стука кастаньет. Лежу, думаю – кто это тут чардаш с перестуком танцует?

Выставил лесенку (я её на ночь втянул в дом), спустился. Оказывается рядом был небольшой, шагов десять в ширину, ручей. И в нем бурая медведица учила двух медвежат искать слизняков и ракушки под камнями. Перевернул камешек, слизнул налипшее. Один медвежонок крохотный, второй побольше, пестун, как видно.

Я на всякий случай сбегал за двустволкой, зарядил жакан и картечь, а потом, положив ружье на камни, умылся ледяной водой и испил ее, как воду жизни. Воздух пьянил, в кедровом лесу он особенный, не зря самые лучшие лесные курорты сосновые и кедровые. Я когда-то работал в таком пионерлагере от Норильского металлокомбината в сосново-кедровой роще на берегу Енисея. Сказка, как там было хорошо.

Медведица покосилась на меня и увела малышей подальше, вверх по ручью. А я все лежал на гладких камнях и слушал журчание ручья.

Мы эту песенку, как речевку, исполняли в том пионерлагере. И одно из лучших стихотворений любимого мной Константина Случевского:

Течет ручей. С сопки и туда, к речке Бугульдейке и в Байкал. А как же, 336 рек и ручьев впадает в это ненасытное озеро, а вытекает одна Ангара. Убежала она в давние времена от сурового Байкала, убежала к веселому и судоходному Енисею. Озлился Байкал, кинул ей вслед огромный камень. Так и лежит этот камень в истоке реки, зовут его: «Шаман камень».

Звенит ручей, а я думаю о том, что на фига мне эта охота на несчастных любителей орех белок и проворных соболей. Беличья шкурка, соответственно снятая чулком и с присоленной мездрой, стоит гроши до трех рублей в зависимости от качества. Соболь на приемном пункте потянет рублей десять – двенадцать. За месяц могу без опыта добыть до пятидесяти белок и пяток соболей. Эти же деньги могу заработать за месяц в редакции на одних лишь гонорарах. Да и есть у меня деньги, немного золота осталось, из Охотска должны прислать не менее четырехсот. Заплачу охотнику наличными, ему еще и лучше. А сам сяду и накатаю за месяц повесть про отшельника. Ее скорей всего и не опубликует, уж больно предполагаемый герой не соответствует облику советского строителя коммунизма, но этот строй через четверть века рухнет и повесть может пойти в тему эксклюзива.

– Эй, Агдам, – встал я с камней, перезаряжая «зауэр» на крупную дробь, – пойдем чего-ничего на обед подстрелим. Соскучился я по тетеревиному мясу.