Попадают по-разному

Глава 17 Осень. Первый месяц лета 279 г

Госпожа на холме. По-хозяйски обозревает окрестности. При ней — семнадцать человек, включая десятерых телохранителей. Холм ещё с утра венчал деревянный столб с перекладиной и корявым изображением казнённого божества.

Дважды приказывать срубить не понадобилось. У понтонёров топоры — штатное оружие, да и бездельничали они всё. Разведка нашла брод, так что им оставалось только обозначить.

Валяется теперь столб под копытами, кто-то божку уже голову на память отхватил. Хотя, я бы такой рожей только детей пугала. Может, и он для розыгрыша деревяшку прихватил.

У подножия холма — привал личных сотен охраны Верховного. Она уже сказала, переправится завтра с утра. Понятно, надо чтобы на том берегу скопилось побольше войск. Серьёзного сопротивления пока не ожидается. Мы слишком быстро к столице подошли. Такой прыти не ждал никто.

Всякие дружины мелких храатов, живущих в окрестностях, кавалерия Линка кого разбила, а по большей части просто распугала. Местные уже уяснили — укрепления вилл для нас — задержка на полчаса самое большее.

Всё-таки чувствуется, подходим к большому, даже по нашим меркам, городу. Полей всё больше, сожжённых почти нет. Не жарко, да и не созрело ещё почти ничего. Значит, зерно на осаду у нас уже есть. Скотины много угнали в столицу. Но и нам осталось. Свежее мясо на полевых кухнях почти каждый день.

Но и имения, где вся скотина перебита, тоже попадаются. Обратила внимание — они почти никогда не убивают лошадей. Только калечат, перерезав сухожилия. Зачем? Добить же недолго.

Линк уже пригрозил — если кого из так делавших поймает — нет, не убьёт. Просто велит ноги и руки так переломать, что даже его сестра срастить не сумеет, и так оставит.

С поиском пропущенных вилл всё просто. Почти на каждой осталось сколько-то рабов. Хозяева взяли с собой в город только самых ценных, вроде ключников, надсмотрщиков, некоторых любовниц да особо умелых мастеровых. Оставшихся просто бросили. Некоторых убили.

Оставшиеся надсмотрщики, где бежали, прихватив, что поценнее, где сами открывали двери рабских тюрем. Где бывали убиты при бунте.

Слава пришла сюда куда раньше нас. Рабы не разбегались, предпочитая ждать нас. Часто показывали, где спрятано зерно, или какую виллу мы пропустили.

Многие шли за армией. Всех же освободили, а крепкие руки никогда не помешают. Госпожа охотно набирала бывших рабов во вспомогательные части. Сама видела, как производила некоторых в офицеры.

— Так! Вон там, у излучины чьё поместье?

Сидит рядом с ней верхом. Вроде храат, и не самый мелкий. Только с генеральским наплечником и чисто выбритый. Я к чистоте во всём привыкла, но тяга мужчин за линией отращивать бороды и звериные гривы, да ещё и не всегда следить за наличием насекомых в них. Омерзение, и ничего больше.

Этого в лесу поймали. Чего он там солдатам наговорил, что они к Госпоже привели, а не там же в лесу и прикопали, узнала только после. Оказывается — наш лазутчик. Давно жил в храатстве. Сама Чёрная Змея его знала. Ждал похода. Вот и дождался.

Госпожа несколько дней уже только с ним и советуется что здесь и где.

— Храата самого. Охотничий домик или что-то вроде. Укреплений нет. Хотя всякого ценного возили туда немало.

— Что же он такой кус себе отхватил? Или жадность просто?

— Не думаю. Сам там не был, но храат ездил туда довольно часто. Только с самыми близкими из придворных.

— Так! Осень! Бери третью сотню из охраны, и живо туда. Осмотритесь, что и как, да и проследите, что бы и тут петуха не подпустили. Нам же тут ещё зимовать может придётся.

— Так точно! Орудия брать?

— А то не настрелялась. Одно. Чую, оно там не понадобится.

— Пусто! Ворота настежь! — докладывает разведчик.

Подъезжаем. По сторонам от ворот конюшни. Пустые. Псы не беспокоятся. Сторожевая армейская бегать не очень любит, нюх отменный и глотку любому вырвет. За конюшнями — ещё одни ворота, изящной фигурной ковки. По-моему, нашей. Дальше парк начинается. Деревца подстриженные, стены из зелени, статуи стоят. Всё, как у нас в больших дворцах. Другое дело, я такое больше на картинках видала. Не любит Верховный во дворцах жить.

— Спешиваемся. Идём цепью. Собак вперёд пустите.

Почти у всех солдат пистолеты в руках. Замечать уже стала — новое оружие коннице очень нравится. Иные говорят, клинки они теперь больше для красоты таскают. Хвастают — про конницу храатств много чего говорили. Кое-кто им в одежде и сбруе подражал. Мне вдвойне смешно. В приграничье, да и в столицах хватало мастеров самых разных специальностей, работающих на вывоз и хорошо разбирающихся, что за Линией нравится, а что нет. Военные модники, подражавшие храатам, подражали нашим кузнецам.

Дошло до дела. Пока только кавалерийские сшибки довольно серьёзны. Потери же — сорок и даже сто к одному, если солдатики не врут перед нами красуясь. Да не врут, похоже. Эта сотня довольно часто в разведку ходит. Из строя выбыло двое, и то не от ран, а от отравления.

Пока, похоже, ничего интересного. Просто загородный парк. Ненавидя безбожников, верховный храат стремился жить как они. Неудивительно, попов-то с нашей стороны линии повышвыривали. Они тут безбедно жили. До Первой Войны Верховных.

Знаю, некоторые старики шутили: «родился — Верховные дрались. Помирать скоро — они всё дерутся». Что же, умереть вы теперь спокойно можете. В других краях бои гремят.

— Хорошее местечко!

— Ты к чему, сотник?

— После нас разнести могут.

— Пусть разносят.

— Коням под крышей лучше. Зимой особенно.

— А, ты об этом. Уходить будем — сотенный знак на воротах нарисуем, чтобы другие не заняли. Только. Сам-Знаешь-Кто парки такие не любит.

— Зато, она любит когда лошади сыты и здоровы.

Неподалёку пёс гавкнул. Нашёл что-то неопасное, но непонятное и зовёт. Десяток солдат стоят кругом. Расступаются, пропуская нас.

На земле лежит мёртвая девушка. Моих примерно лет, даже младше. Бархатная курточка отделана золотом. Шапочка такая же. Белые широкие штаны местного покроя, всё не выучу, как они называются.

Ну, и главное, от чего даже сердце ёкнуло. Девчонка просто невероятно красива. Ещё в глаза бросилось — серьги, браслеты, всё при ней.

Ран не видно, но я догадываюсь, что с ней. Будь рядом Динка, уже бы хихикала:

«Осень, смотри, просто твой удар!»

— Такая красивая! — почему-то вполголоса выражает один из солдат общее мнение.

— Переверните!

Так и есть! Кинжалом со спины, точно в сердце, ещё и гранёным. Она даже испугаться не успела.

— Богатая была… — замечает кто-то.

Я не обольщаюсь. Ни будь меня рядом они бы уже делили украшения, да и одежду. Денег, особенно, здесь стоит немалых.

— Давно убили?

— Ночью. Может, даже утром.

— Непонятно тогда. Как к ним не относись, своих женщин они стараются защищать. Тут город рядом. В скольких поместьях были. Хозяева почти всюду сбегали. А эта словно о войне и не знала.

— Может, не местная?

— Как она сюда попала?

— Похитили. У нас.

— Если и похитили, то не у нас. — показываю на левую руку, — Что видишь?

— Ничего.

— У тебя, что, матери не было?

— И сейчас есть.

— Повезло. Она браслета не носит?

— Носит. — и замолчал. Понял.

— Смотри, лицо какое ухоженное. Глаза накрашены, брови подведены, помада, пудра. Это всё не быстро делается. Она тут жила. Дальше ищем.

Из другого десятка солдат подбегает.

— Там домики дальше. Маленькие и один большой. И там таких, — кивает на лежащую, — много нашли.

— Сколько?

Слышу приглушённые смешки. Знаю, над моей страстью к точным цифрам беззлобно посмеиваются.

— Не всё осмотрели, но человек двадцать точно.

Мертвецов видела уже достаточно. Убивала сама. Но те разы так не коробило. Одно дело наёмного убийцу пырнуть, или кавалериста пулей из седла выбить. И совсем другое дело здесь.

— Их отравили.

— Вижу. Только непохоже, что их заставляли это пить.

— Ту, во дворе зарезали.

— По дороге просто попалась.

Из бокового коридора выходит солдат.

— Там они жили. Ещё двое. Похоже, больных в постелях зарезали.

— Тут служанки должны были быть.

— А они и есть. Во внутреннем дворе. Поколоты.

— Убегали?

— Мне показалось, почти все сами под удар подставлялись.

— Совсем тогда ничего не понимаю. Так, скачи к Госпоже, доложишь, что видел. Пока ответа не пришлёт, ничего тут не трогать. Тел в особенности. Сотник, пошли комнаты поглядим.

Если честно, мне просто страшновато в одном месте с мертвецами.

Обставлено тут всё… Не сказала бы бедно, но и до роскоши настоящей не дотягивает.

— Смотрите, тут такая же книга!

Протягивает средних размеров в кожаном переплёте. На обложке вытеснен иероглиф «Книга». Что за бред?

Листаю. Ну точно, священные тексты почитателей казнённого. На всякий случай проверяю бумагу. Судя по знакам — с наших мельниц. Госпожа чем больше находит вещей, сделанных у нас, тем веселее становится. Любимое выражение в последние дни: «насколько же я их переоценила!»

— Может, тут школа какая у них была? Некоторые ещё дети совсем.

— Школа! — смеюсь, ибо тишина бьёт по ушам.

Школа… Чтобы сотворил Безглазый, возьми он замок? Одного взгляда в лицо казначея без маски достаточно для понимания. Но здесь произошло что-то другое. Никакого вражеского нападения не было.

— Здесь не могло быть школы. От слова совсем, — поднимаю книгу, — они считают, женщинам, для жизни достаточно здесь написанного. Да и вообще, чтение разлагающе для слабого женского ума.

Швыряю эту мерзость в угол.

— Сюда подойдите.

Столик с зеркалом и всякими пудрами да помадами. Сотник откровенно ухмыляясь, протягивает мне флакон для духов. Нашей работы.

— Кажется, догадался, чему их тут… учили. Знал бы раньше — коней бы загнал, а девочек бы спас.

Рассматриваю флакон повнимательнее. Сотник смеётся почти не таясь.

— Знаете, что это такое?

— Настойка красного корня.

— Для чего применяют?

Ухмыляюсь в лицо.

— Чтобы стоял и не падал.

Обескуражен.

— Не думал, что вас ещё и этому учат.

— Ну, так ведь не самое ненужное в жизни умение. Там ещё такое есть?

— Да.

— Всё равно, непонятно, зачем их поубивали?

— Согласен, глупо. Где солдат много, неважно по какую сторону стены, могли бы подзаработать.

— Что-то мне подсказывает, ты бы им платить не стал. Не Весёлый квартал в столице.

— Они даже для лучших домов этого квартала слишком хороши.

— Были.

— Пусть были. Город возьмём — будем знать, кого искать.

— Смотри, на Госпожу в плохом настроении нарвётесь — навсегда о таких поисках позабудете.

— Она сейчас весёлая.

Десятник вбегает.

— Ещё одну нашли. Живую!

— Пошли, глянем.

— Не стоит.

— Так! Веди быстро, гляну, что творите!

— Да ничего такого. В выгребной яме пряталась. Мы её моем, а то вид такой — помойный свин и то бы побрезговал.

— Кто и чем побрезговал бы? — раздаётся голос Госпожи.

Десятник объясняет, Госпожа, слушая вполуха оглядывается по сторонам. Генерал-лазутчик невозмутимостью напоминает старую храатскую статую. За столько лет среди них навидался и не такого.

Генерал Рэндэрд выцеживает сквозь зубы.

— Тоже мне, «Олений парк»!

Дина резко поворачивается.

— Это ещё что такое?

Лазутчик чуть шевелит губами.

— Впервые слышу.

— Читал в старой книге — на Архипелаге член императорского дома жил. Стареть стал. Женщин очень любил. Но дурных болезней боялся. Вот для него в загородном парке девственниц и собирали. Они даже не знали, кто он. Отбором, вроде, его старая любовница занималась. Девиц подбирала таких, чтобы на её место и влияние претендовать не стали.

— Что с ними делали, когда надоедали? Как здесь? Чик по горлу?

— Нет, замуж выдавали. Ещё художников иногда приглашал, чтобы их писали.

— М-да, храатам до нас по развитию — как до Луны на карачках. Как его звали, а то что-то не припомню такой истории?

— Забыл, — мне показалось, чуть замешкался, отвечая. Мне кажется, генерал уже давно чем-то болен, но притворяется здоровым.

— Нужного вон сколько позабывал! Взамен же набрался… Парков Оленьих. Пошли поглядим, с кем там храат развлекался. Пока чего-нибудь не испортили.

Подходя слышим громовой хохот. Солдаты стоят кругом. Расступаются.

Посреди круга в грязной луже стоит закрывающаяся руками девушка. Показалось, голая. Приглядевшись, вижу, — нет. Эта ткань от воды полупрозрачной становится, да к телу липнет. У некоторых солдат в руках вёдра.

Дина смотрит, уперев руки в бока. Все знают — насильников она казнит. В военное время — особенно. Но тут-то пока ничего не произошло.

Девчонка меня точно младше. Храату под сорок. Если бы она одна тут была, ещё можно было бы понять. Тут их вон сколько.

Мёртвых.

— Хватить реветь! — орёт Дина на местном.

Дёргается как от удара, но глаза открывает. Огромные. Как у оленёнка, тьфу на твои истории, генерал!

— Сюда иди!

Двигается как кукла, что за верёвочки дёргают.

Дина рассматривает безо всякого выражения.

Как расхохочется.

Девушка падает. Госпожа, хмыкнув, говорит.

— Так и думала, за этим богомольцем и веры защитником, мечом божьим, сыном свинячьим какое-нибудь дерьмецо водится. Он девочек любит! Всего-то! Вместо господа!

— Собор в столице собирается, многие святые отцы прибыли уже, — замечает лазутчик.

— Понятно, чего их в город не повезли! Вдруг кто из особо упёртых узнает, как правитель развлекается. Рэдд, я с тобой или с Кэр спорила, что благородный дикарь — это выдумка философов?

— Не со мной.

— Жаль. Наука была бы кой-кому. Просто выбросили как игрушки ненужные, дабы не помешали серьёзным людям о высоком разговаривать. Да и кормить лишние рты в осаде ни к чему.

— Их же немного.

— Они вещи. Не люди. Их ценить не обязательно. Тем более, им наверняка сказали, умирают за веру и в рай попадут. Им же себя убивать нельзя.

— Меня не убьют? — про девушку-то мы и забыли, а она спрашивает по-грэдски.

— В обоз к вспомогательным отправлю. Там женщин полно, присмотрят.

— Там её точно убьют, притом медленно и мучительно, — скучно замечает лазутчик.

— Почему?

— Рабы с полей ненавидят господских подстилок. Тем более, таких холёных.

— Тут её прирезать, — предлагает Рэндэрд, — и вся недолга. У неё на боге мозги уже свёрнуты. Дельного ничего не выйдет, а шлюх у нас и так хватает.

Кошусь сначала на генерала. Большеглазую он одним ударом кулака убьёт. Потом на Госпожу. У той в глазах играют искорки болезненно-злого веселья.

— Осень, тебе служанка не нужна?

Вот так так!

— Это награда или наказание?

— Это приказ. До утра можешь быть свободной. Пусть она себя в человеческий вид приведёт.

Надо идти. Рэндэрд тихо сказал, но я услышала.

— Зачем вам это?

— Мы тут собрались из нелюдей делать людей. Вот с этой и начнём.

— Где жила раньше? Веди!

Странная у неё походка. Вроде, ничего не повредили. Чего она так ноги переставляет? Учили будто так ходить.

В этой комнате не была. Но они, похоже, все одинаково жили. Плюхаюсь в кресло, расстёгивая шлем. До этого только маску отстегнула.

— Мокрое снимай.

Закрыв глаза, откидываюсь на спинку кресла. Здоровое, глубокое и мягкое. Я не выспалась. Полночи то туда, то сюда скакала. Отставшей части новое направление. Командиру соседней колонны донесение. Раз Госпожа на ногах, то и остальные должны. Только вот не все из стали.

— Вы спите, господин? — почему-то шёпотом. Не сразу соображаю, обращаются ко мне.

— Нет.

— Вы устали? Помочь раздеться?

— Зачем?

— Вы меня не хотите?

Что!? Поворачиваюсь. Она голая на кровати на животе лежит. Смотрит на меня так…

— Ты что дура?

Непонимающе моргает длиннющими ресницами.

— Но меня же вам подарили…

Соображаю, я говорила на местном, она на грэдском.

— Я тебе велела одежду поменять, а не глупостями заниматься. Вставай и одевайся.

Нарочно медленно поднимается.

— Я вам настолько не нравлюсь. Если нет — то хоть кем у себя оставьте… Только остальным не отдавайте! — теперь разрыдаться готова. Только на меня слёзы не действуют, да и утешать не умею.

— Повторяю, вставай и одевайся. И вообще, все свои вещи собери. Только столько, сколько сможешь в руках унести.

— Мы здесь не останемся?

— Нет. Я из тех, кто утром не знает, где будет спать следующей ночью.

Небогато прожиток. Или наоборот? Ведь всё такое воздушное. Не кожа с железом, как у меня. Платье и прочее в Замке остались.

— А как к вам обращаться господин? Извините, я вашего обращения не знаю.

Криво ухмыльнувшись, подхожу вплотную. Она вся как-то съёживается. Глаза опущены.

— Я — Осень. И если на то пошло, я не господин, а госпожа.

— Ой! — удивившись совсем по-детски, отступает на шаг, рассматривая меня.

Я по-прежнему ухмыляюсь. Шуточки у Госпожи… Не всегда смешные, скажем так.

— Прошу простить, Госпожа Осень, — глазки опущены, поза хоть статую «Покорность» лепи.

Равнодушно киваю. Она неожиданно улыбается, и говорит совсем другим голосом.

— Жаль, Госпожа сразу не сказала, кто она. Я ведь и с девушками умею. По всякому радовать умею. — языком по губам так проводит, меня чуть не вывернуло. Хотелось ударить. Сдержалась. Ей и так досталось. Вот и цепляется за жизнь теми способами, что умеет.

— С этим ко мне тоже не лезь. Прибью! Лучше скажи, где сама этому научилась, думала, тут про это не знают.

— Прежний господин и его гости очень любил смотреть… Когда мы по двое, по трое. И больше иногда. Да и господин не всегда был здесь… — снова этот взгляд.

— Глаз выбью ещё так на меня посмотришь.

— Да, Госпожа. Я всё собрала, госпожа.

Киваю на столик, где косметика разложена.

— А это?

— У рыбок у всех одинаковое.

Пропускаю рыбок мимо ушей.

— Зато, в другом месте этого нет. Собирай тоже.

У неё и ящичек лакированный нашей работы для всего этого барахла был. Ловко складывает.

— Ты давно здесь?

— Да. Второй год.

— А до этого?

— Меня в девять лет продали в цветочный дом.

Ну, надо же! Даже название у нас содрали. Другое дело, у нас за продажу в этот дом казнят. Туда только вступить можно по своей воле и по достижению брачного возраста.

— Кто продал?

— Родители. Год голодный был. А за девочек хорошо платили.

Кажется, понимаю, почему на Чёрном Юге назвать кого работорговцем — самый зверский способ самоубийства. Только как тогда называть тех, кто своими детьми торгует.

— Сюда как попала?

— На последнем году приглянулась. Меня и выкупили. Полгода там жила. На праздник для прежнего господина в подарок готовили.

Читала, но вспоминать неохота, сколько лет девочек в Цветочных домах готовят. Чувствую, если вспомню — мне кого-нибудь убить захочется.

Дальше-то мне, что с ней делать? Иду к выходу.

— Госпожа, не оставляйте меня!

Пожимаю плечами.

— Иди со мной, не запрещаю.

— Благодарю, госпожа!

Взглядов солдат, бросаемых в нашу сторону не заметить сложно. Все охранные сотни уже здесь. Значит, и обоз тоже должен скоро подойти. Точно! Вон нестроевой как раз первой сотни с вёдрами куда-то бежит.

— Нестроевой!

— Слушаюсь!

— Куда?

— За водой для лошадей.

— Принесёшь — скажешь писцу, пусть зачислит одного нестроевого. Распоряжение Верховного. Потом принесёшь ко мне, я в том коридоре буду, один комплект походной формы и пожрать… на двоих.

— Слушаюсь! Тут, говорят, погреба богатые. Повара говорят, сегодня без работы им сидеть — все обжираются. Верховный разрешил.

— Не опасно? Тут, на днях, кучу народа отравили.

— А мы на пленных проверяем.

— Ну, тогда оттуда на двоих принесёшь.

Убегает, тоже попытавшись заглянуть мне за спину. Нет, если она в таком в лагерь высунется, её тут же изнасилуют. Причём, много раз. Хотя… Пугать этим девушку из цветочного? А без разницы, для всех только лучше, когда такие дела происходят по обоюдному согласию.

Опять в кресло плюхаюсь, закрыв глаза. Осторожное касание руки.

Просто сидит на коленях у моих ног. Придерживает свой узелок. Смотрит снизу вверх, как собачка.

— Можно мне тут посидеть, пока вы спать будете?

— Сиди, чего уж.

— Я вас не побеспокою, госпожа.

— Наоборот, разбудишь, если этот, или ещё кто придёт.

Местных женщин повидала уже достаточно, эта не из тех, что резанёт спящего по горлу. Вблизи моих сапог ей кажется безопаснее всего на свете.

Снова касание. Видимо, заснула всё-таки. В дверях опять тот солдат стоит. Корзину двумя руками держит. М-да, жратвы в ней не на двоих, а самое меньшее, на десятерых, причём не девушек, а здоровых мужчин. Окорока торчат, ещё копчёности какие-то, сыра целый круг.

— Вот! Как приказывали!

— Поставь где-нибудь. Ты ей одеться принёс?

— Так точно!

Входит. За ним ещё один тоже с корзиной. На этот раз, фрукты, горлышки бутылок торчат. За ними третий. Этот комплект формы несёт! Придурки! Так по голым девицам соскучились, что просто посмотреть втроём припёрлись?

Понять их тоже можно. Охранные сотни, несмотря на название охраной Госпожи занимаются в последнюю очередь.

Разведка, налёты — всё время в сёдлах. На обозных девушек времени нет. Недотроги в латах несговорчивы. Хотя, я слышала, не все…

Пялятся так откровенно, она вплотную к ноге прижалась.

— Всё как приказывали! Писарь велел спросить, как звать нового нестроевого.

Теперь уже я чувствую себя дурой.

— Как тебя звать? — от глупости ситуации, грублю.

— Нет имени, госпожа.

— Как к тебе… старый господин обращался?

— Как ко всем низшим. Рыбка.

— А к высшим?

— Старшим? Птичка.

Солдаты ржут, тот, с формой, спрашивает.

— Эй, рыбка, а он овечками или ягнятками никого не звал? Или, он настоящих живых овечек предпочитал?

Ржут. Самой бы было весело, не будь всё грустно. Смотрит на меня, в глазах слёзы. Который уже раз сегодня. И страх. Конечно, я знаю, как некоторые умеют слёзы использовать для достижения своих целей… Тут, в общем-то, тоже, только цель всего одна — живой остаться.

Да и вспомнился мне тут поступок одного известного кавалериста.

— Анид, — в отместку за шуточку, теперь её звать будут как Госпожу, только буквы задом наперёд, — Ерт, — а это уж от меня ей кусок второго имени, — Анид Ерт. Запомнили? Тогда свободны.

Разворачиваются и уходят. Строевым шагом. Придурки! Или просто мальчишки. Интересно, сколько себе они корзин да мешков набили, с высочайшего-то разрешения?

Киваю на форму.

— Надевай поверх этого. А то на тебе и нет считай, ничего.

Спрашиваю, пока она… То есть Анид, штаны пытается завязать. Велики, конечно, хотя тут солдатики не веселились, самый маленький размер принесли.

— Анид. Ты точно не помнишь, как тебя мама звала? Если помнишь, скажи, так тебя и буду звать.

— Благодарю, Госпожа. Буду Анид. Не помню я того имени. Буду зваться, как вы велели.

— Как знаешь. Вспомнишь если, скажешь. Переписать ведомости недолго.

Гляжу на неё. Походная форма удобством отличается, а не красотой. Но Анид выглядит засунутой в мешок. Ничего, ушьёт потом. Роюсь в кошеле. Найдя медную звёздочку, цепляю ей на наплечник.

— Вот. Мой знак. Солдаты его хорошо знают и обижать не будут.

Не объяснять же ей всю нашу систему чинов и званий. Я и в самом деле имею право производить в старшие солдаты и десятники. Или лишать этих званий. Звездочку десятника Анид и прицепила. Теперь если кто и полезет — ссылка на меня вполне достаточна.

— Есть хочешь? Бери!

Опять испуг в глазах. Что на этот раз? Она выглядит какой угодно, только не недокормленной.

— Это… Из кладовых господина. Это только для него и его гостей.

— Да ну?

Подхватив из корзины большое яблоко, откусываю. Потом ещё раз.

— Видишь? Со мной ничего не произошло.

— Но вы теперь здесь госпожа.

— Только не говори, «ничего подобного не ела», не поверю.

— Ела. Но кладовки для нас не здесь.

— Теперь это тебя волновать не должно.

Руку протягивает осторожно, будто боится, я шучу и сейчас ударю. Берёт что-то и садится на пол у моих ног. Кому-как, а мне противно, когда человек ведёт себя словно собака.

— За стол иди. Я приду скоро. Если кто зайдёт, назовёшь моё имя и покажешь знак.

На этот раз, за мной не увязалась.

Солдаты заняты — очищают погреба от содержимого.

— Где Верховный?

— Второй этаж заняла.

— Двое за мной.

Велела им притащить в комнату Анид два кресла и столик. Та лишь испуганно глянула, но ничего не сказала.

— Поела?

— Да, госпожа.

Хм. А то я не понимаю, «нет» хозяину она говорить просто не умеет. Опять стоит передо мной с опущенными глазками.

— Анид, садись.

Озирается по сторонам. Показываю на кресло.

— Мне нельзя в нём сидеть.

— Почему?

— Это для господ.

— Я же сижу.

— Но вы госпожа.

— Тогда зачем оно здесь?

— Если господин зайдёт.

— Порядочки тут у вас… За год так и не сидела?

— Почему? Сидела, когда звал на коленях посидеть, или…

— Можешь не продолжать. — похоже, она пока только одно обращение понять способна.

— Так, Анид, я — Осень, твоя госпожа, приказываю тебе сесть вон там.

Осторожно устраивается на самом краешке.

— Ты где так хорошо научилась по-нашему говорить?

— Всегда умела. Там, где родилась. Много жило, кто умел. От страшной Рыжей Ведьмы сбежали когда-то. Играли детьми.

— Ясно, святоши с первых двух войн.

Анид молчит.

— Продолжай.

— Потом… Мне много говорили, «забудь имя, но не вздумай забывать язык». Кто два языка знает — дороже стоят. Меня и купили в подарок потому что лучше всех по-грэдски говорю и петь умею. Ну и самая красивая тоже.

Впервые какое-то чувство, кроме страха, в голосе мелькает. Насчёт красоты права. Она искренне меня за мужчину приняла. И не в доспехах тут дело. Тяжело признавать, но на её фоне смотрюсь откровенно так себе. Да и остальные были ей под стать.

Видимо, то, чему человека учат, накладывает отпечаток на внешность. У нас-то, как и Рэдрии, фигуры и к старости останутся девичьими. А их красота сойдёт за пять, ну, пусть десять лет. Если род занятий не сменят. Потом за рисовый шарик отдаваться будут, ибо больше не даст никто.

— Господин любил по грэдски говорить. Песни ему нравились…

— Когда он тебя рвал, больно было?

— Что? Да… Очень… Везде… Сказал «чему учили, покажешь потом. Я тебе, сука, покажу твое место, чтобы навек запомнила. Заплачешь — убью вообще». Потом долго за мной не посылал. Говорили, я умереть могла. И некоторые умирали. Но я понравилась, человек, подаривший меня получил, что хотел.

— Вот такой он, песенок любитель! — умней ничего не придумала. По словесному портрету, этот храат ростом с Линка. Чуть ли не с конским достоинством. При этом ведёт очень благочестивый образ жизни. Вот, значит как ведёт.

— Госпожа, спросить можно?

Киваю.

— Вы ведь сюда войной идёте?

— Ну да.

— И много вас идёт?

— Все, сколько нас за Линией живёт. Про Рыжую Ведьму знаешь. Нас её внучка ведёт.

— Господин так и говорил, «на нас войско женщин идёт. Объясним им, каковы настоящие мужчины!»

— После того, что ты мне сказала, я очень сильно сомневаюсь, был ли твой прежний хозяин настоящим мужчиной, да и вообще был ли человеком. У нас за сделанное с тобой, ему сперва отрубили бы хрен, а потом голову… Нет, вру, голову за убийство рубят, а за это — в дерьме бы утопили. Тех, кто тебя продавал, тоже бы на голову укоротили. И думаю, скоро так и сделаем.

Смотрит во все пребольшущие глаза. Кажется, мир её рушится. Угу, и чем скорее, тем лучше.

— Правда, Госпожа?

— Сама подумай. Кто-то болтал о войске женщин. Однако, это мы у стен его столицы, а не он у нашей. Сбежал, как трус, велев рыбок да птичек перебить. Не так? Отвечай!

Молчит. Опять слёзы на глазах.

— Не ныть! Я солдат, слёз вытирать не умею.

— Простите. Нам при них нельзя было плакать. Всегда весёлыми должны были быть. Плакали, когда их не было. Вы девушка, вот и не удержалась. Он никого не отпускал. Говорили, другие господа разонравившихся дарят более младшим господам. Очень редко даже женятся. Он же не делал так никогда. Кто надоедала… Они исчезали. Шептались — тут больше трёх лет не прожил никто.

«Олений парк, мать твою растак, генерал, олений парк!»

— Мы его убить пришли. Сегодня причин стало больше.

— Правда?

— Да. Надоела уже!

Дёргается, как от удара.

— Что опять?

— Ничего, госпожа. Мы… Я боялась, когда так говорили. Потом… Могли наказать. Могла и вовсе пропасть.

— А я за двое суток спала три часа. И чувствую, с тобой, и сегодня не высплюсь.

— Вы меня захотели?

Показываю ей кулак.

— Я только сказала, что и сегодня не высплюсь.

— Я могу… Учили делать так, чтобы человек просто быстрее засыпал.

— Нет уж, обойдусь. Раз свободна, то просто напьюсь. Книг тут, кроме этой нет?

— Наверху были. С картинками. Как люди друг с другом, по всякому, даже с животными. Отвести вас туда?

— Нет уж, пусть солдатики над ними ржут. Я вина лучше выпью. Его тут много, может, засну.

Доносится какой-то шум. Это ещё что? Солдаты уяснили, это крыло Госпожа мне отдала. И что отсюда выносить, только мне решать.

— Да где она? — гремит голос Динки.

— Тут!

Вваливается в сопровождении обеих Линки. Все три в доспехах, но без шлемов. Динка в алых, Динни в золотых, Кэрри — серебряных. У Кэрри на голове свежая повязка. В бою, или пьяной с коня свалилась?

— Здорово, сестрица!

У Анид глаза квадратные, но шепчет вполне человеческим голосом.

— Так значит, это правда? Вы все женщины!

Плюхается в свободное кресло.

— Ма говорила, ты любовницу храата поймала. Глянуть охота. Это она что ль?

Дина переглядывается с сёстрами. Потом смотрит на меня. Хлопает себя по лбу.

— Ах да, это кобель её брехал, что на него армия женщин идёт. Вот и добрешется скоро. А подстилка уши развесила.

— Не называй её так.

— Да? А как? И если она не подстилка, то кто?

— Разницу между жёнами, любовницами, наложницами, девочками из цветочных и рабынями для удовольствий объяснить?

— Сама знаю. Она кто?

— Была рабыней.

— А теперь?

— Знака не видишь?

Хмыкает.

— Быстро карьеру сделала. Она по-нашему говорит хоть?

— Да, госпожа.

— Звать как?

— Анид Ерт, госпожа.

— Странное какое-то. Откуда?

— Я сегодня придумала.

— Понятно… Над ма пошутить охота… Значит, она совсем не местная дама?

— Нет.

— Тогда, ей повезло. А Кэр грозилась, как подналовим, сначала их всех солдатам раздать поиграться, потом обрить, в мешковину обрядить и отправить самые грязные нужники чистить да камни с полей таскать.

— Ей не дадут так сделать.

— Сама знаю, но хоть помечтать казначею можно?

— Это плохие мечты.

— А у неё после, — проводит рукой по глазам, — вообще хороших мыслей к врагам не бывает.

— Местные женщины ей ничего не сделали.

— Ха-ха! Они здесь просто живут и рожают тех, кто убивает наших солдат. Сыночка её любимого на днях ранили. Да не боись, легко. Ей, — кивает в сторону Кэрри и то больше досталось.

Кэрри садиться на кровать.

— Мягко. Как дома. Как хотите, а я спать буду.

— Ты тоже не выспалась?

— Да. Динни, броню снять помоги.

Неожиданно вскакивает Анид.

— Я могу помочь госпоже. Я умею.

— Интересно, где научилась?

— Некоторые господа любили, когда мы им латы снимали.

— Головы бы им поснимать за их выходки.

Динка вытаскивает из корзины бутыль.

— О как! Нас ненавидят, а вино наше пьют.

Вполглаза слежу за Анид. С доспехами, на самом деле, обращаться умеет.

— Осторожнее!

— Я вам сделала больно, госпожа?

— Забей. Я ранена, грудь перевязана.

— Еле успели к ней прорубиться. На латы видать позарились.

— Скольких уложила?

— Застрелила двоих. Зарубила троих наверное. Догадались хоть, что их девушка победила?

— Наверное, догадались — неожиданно подает голос Анид, — если даже нам говорили «на нас идёт войско скопцов под командованием женщин». Думала, так не бывает.

— Насчёт женщин верно только отчасти. А вот насчёт скопцов неверно вовсе.

— Будь вместо меня командир — мужчина, ты бы в этом убедилась.

— Притом, много раз, — хмыкает Динка.

— Шуточки у тебя последнее время. Всё как-то на одно нацелены.

— Зато, тебя определённая сторона жизни словно не волнует совершенно.

— Война кончится — и буду волноваться. Шестьдесят шесть лет на эту войну собирались. Теперь вот собрались. Только о войне и буду думать.

— Потом некогда может быть. Перестарки не в почёте.

Показываю ей кулак.

— Спасибо Госпоже, я девушка теперь не бедная, город возьмём — совсем богатой буду. Плюс титул есть. Плюс, тебе уже спасибо, пол столицы считает меня полу Еггтом. А сейчас это ого-го-го сколько значит. Итог: невеста из меня получается хоть куда.

Динка смеётся.

— Как выражается тётя, ты крайне языкастая личность.

— Угу. Притом, ещё одна из самых умных… Эй Анид, что с тобой?

Стоит. Трясётся. Глаза квадратные и белые от ужаса. Встряхиваю её. Динка с ленцой по сторонам оглядывается.

— Вода тут есть? А то у меня вино во фляжке.

— У нас тоже, — за двоих отвечает Линки.

— У меня фляжка у седла осталась.

— Сходить? Может, врача привести?

— Не надо! — трясущимися губами шепчет Анид.

— Так! Чего ты испугалась?

Молчит.

— Говори!

Отвечает совсем убитым голосом. Словно и не жива уже.

— Мне послышалось. Просто послышалось… Красная Госпожа — Еггт.

— Ну, Еггт, притом истинный и младший. Они тоже Еггты, да и Осень недалеко ушла.

Анид прижимается к стене. Влезла бы внутрь, если могла.

— Но они же демоны!

Динка хохочет.

— Ещё скажи, девственницами питаемся.

Торопливые кивки в ответ.

— Ну, так ты, вроде, уже давно как нет. А к плохим девочкам рогатые довольно благосклонны.

— Но у вас же нет рогов.

Теперь уже и обе Линки смеются.

— Хвостов и копыт тоже. И людей мы не жрём. Убивать вот убиваем, но тебя не станем.

Анид не знает, куда деваться. Держу за руки на всякий случай. Хочет вырваться, и не может. У меня-то руки к оружию привыкшие. Хотя, пером пользоваться люблю больше.

— Эй, Осень, её тебе ма отдала?

— Ну да.

— Анид, ты с главным демоном, то есть мамой моей уже познакомиться успела.

— Как мамой? Как у людей?

— А мы и есть люди, если ты не заметила.

— Но вы же не настоящие…

— Это как? — подойдя, Динка щёлкает Анид по носу.

— Ну как, убедилась?

— На вас латы, не кожа содранная. Нам говорили, верховные демоны словно ободранные. И роста огромного.

— Я, вроде, обычного. Да и ма тоже.

— Но говорили…

— Заладила, «говорили, говорили». Мы теперь говорить будем, а ты слушать.

— Те, кто раньше рассказывал тебе ужасы про нас. Тебя продали. Не один раз. Насиловали. Хотели убить. Кто после этого тут ужас?

— Не знаю.

— Как ма выражается, изменения на лицо.

Снова разваливается в кресле, на этот раз откупорив бутылочку.

— Сюда ещё наши армии не добирались. За это и выпьем. Осень, Линки, Анид — тоже берите.

Озирается по сторонам.

— Миленько тут. Кэр бы тут понравилось.

— То, чем тут занимались — вряд ли.

— Как знать, как знать. Она уже большая девочка. Мать переговоры о браке ведёт. Братец её только и думает, как с кем-нибудь. Но обозные ему нехороши, а не обозные гордые слишком. Цену себе набивают.

Как-то странно смотрит на Анид.

— Я много слышала, чему таких как ты учат. Мужчины, что у наших бывали, такое рассказывали. Ты что умеешь?

— Что скажете, Госпожа.

Усмехается.

— Я — Дина, если что.

— Умею по-всякому. С девушками тоже…

— Опять!

— Что «опять?»

— Она себя уже предлагала.

— Тебе?

— А кому же ещё?

— Во смеху бы было, если ма. Правда, она просто бы убила. Не любит такого, ну, а я более широких взглядов придерживаюсь.

— Рэндэрд и предлагал её зарезать.

— С чего это таким женоненавистником стал? Жалеет, что не ему досталась? Или ему тогда, кроме головы, ещё что-то отбили?

— Я умею так делать, что если не повреждено, а просто немолодо уже. То всё будет действовать.

Динка выразительно смотрит на меня. Огоньки в глазах прежние, но непонятные какие-то.

— Говоришь, Рэдду она не понравилась. А тебе самой?

— Моим мнением не интересовались.

— А если бы спросили?

— Убивать бы не стала. Не за что. Да и кровь-не водица.

— Так она тебе совсем не нравиться?

— Чего тебе вообще нужно?

— Ха! Ничего такого, чего она раньше не делала. Давай её Яграну подошлём? Он скоро здесь будет. Все только о нём и шепчутся. Хотя, никто с ним не была. Вот и узнать охота, на что он на самом деле способен. А уж наврать чего-нибудь красивенького она и сама сможет.

Смотрю Динке прямо в глаза. Последнее время эти огоньки не тухнут никогда. И по-моему, уже стали становиться признаками болезни.

— Тебе ничего самой на днях не отбили?

Смеётся.

— Только ногу. Там же, где ма тогда.

— Да? А я думала, в голову попали.

— С чего ты взяла?

— С твоих предложений. Она теперь нестроевой нашей армии, а то, что ты предлагаешь — принуждение к торговле собой, притом не факт, что совершеннолетней. Это вполне себе преступление.

— Да ну? Мы же шутя, да и заплатила бы ей.

— А сколько? — неожиданно спрашивает Анид, — И, прошу прощения за вопрос, господин Ягран молодой?

Динка смеётся зло.

— Видишь, она и сама не против. Так что, никого принуждения.

— Ухи тебе Анид, драть уже поздно.

Та уши, на всякий случай, прикрывает.

— Ты, вроде, с тётей почти незнакома, а как она себя ведёшь.

— Как считаю достойно офицера Ставки, так и веду.

Солдат из первой личной сотни вбегает.

— Верховный срочно зовёт! Вас, — кивает Динке, — Вас, — мне, — И, и, — находит взглядом Анид, — и тебя.

— Её-то зачем?

— Там разведка из личных начальника кавалерии вернулась. Пленных привезли. Странных каких-то. Может, она их знает.

Въехать во дворец верхом — в этом вся Динка. Линки ей под стать. Динка снимает притороченный у седла плащ с капюшоном. Развернув, протягивает Анид.

— Вот. Накинь. Если там и правда твои бывшие… Знакомые.

Та торопливо завязывает плащ.

Госпожа в кресле сидит. Вино попивает. За спиной — стальной стеной застыли телохранители. Остальные солдаты просто толпятся вокруг, любуясь на бесплатное зрелище.

Пленных — двадцать два. Все, кроме одного связаны. От ценностей их избавили, но видно, простых воинов тут трое. Пятнадцать человек — знатные, или их ближние слуги, судя по холёным бородам. Ещё трое — толстые, безбородые — несомненно, скопцы. Такие слуги у храатов пользуются почему-то большим спросом.

Пред госпожой стоит последний, тоже жирный, совсем как свинья. Только бородатый и длинноволосый. В длинном чёрном одеянии, напоминающем траурное платье.

Анид шепчет.

— Святой отец…

— Ты его знаешь?

— Да. Их всех. Он здесь жил. Вон те трое — лекари. Вон ещё младшие друзья господина. Были с ним тут несколько раз. Вчера приехали… — замолкает.

— Чтобы вас убить? — заканчивает Динка.

— Да.

— Хм… Тут охрана была какая-нибудь?

— Да. Полсотни, — кивает на скопцов, — вот из таких. Они вчера сразу уехали.

— Ну ка, младших друзей ещё раз покажи. И имена их скажи, если знаешь.

Анид говорит торопливо. Кивнув, Динка направляется к матери. Та уже давно в нашу сторону смотрит. Приветствует дочь подняв пистолет. Слушает молча, только кивает пару раз. Криво ухмыльнувшись выдает что-то, от чего туша в чёрном дёргается, как от удара.

Динка к нам возвращается.

— Что госпожа сказала?

— И так знала, что вы дерьмо. Но даже не представляла, насколько именно. Овцелюбы.

Встаёт, держа пистолет стволами вверх. Бокал по прежнему в руке.

— Великая Госпожа их судить будет? — шепчет Анид.

— Я не слышала, чтобы кто-то судил скотов! — усмехается Динка.

Гремит голос Верховного.

— Слушай, свин, а девчонок-то зачем убил?

— Я им грехи отпустил!

Дина направляет пистолет ему в лицо. Злобно ухмыльнувшись опускает стволы вниз. Выстрел! Истошный вопль, переходящий в животный вой. Туша рушится на колени. Ударом ноги в лицо, отброшена на землю. Ещё выстрел. И ещё. Куда-то в живот. Не приходилось держать в руках трехствольного пистолета.

— Раны смертельны. Ты тут и подохнешь! — поворачивается к солдатам, — Потом голову отрежьте и солью засыпьте. Она нам ещё понадобится.

— А с этими что?

— Головами? Тоже самое. Что с остальным — меня не волнует.

Вой, переходящий в какое-то бульканье.

— За-за меня большой выкуп дадут! — голос на блеяние похожий.

— Вы-куп? Это хорошо! Развяжите его!

Вытаскивают одного. Развязали только ноги и в сторонке поставили.

— За кого ещё дадут выкуп?

— За меня! За меня!

— Хорошо! А теперь, солдаты, прирежьте этих голосистых. А ты, — обращается к первому, — постой и послушай.

— Выкупов в эту войну не будет. Ни за кого, и никогда! Мир слишком мал для нас и для них. Особенно, для таких, с кудрявыми бородёнками. Разговаривать будем только о сдаче. Только с теми, кто приползёт лизать мои сапоги. Любой храат, попавшийся с оружием, до утра не доживёт. Его пусть разъезды подальше отвезут и отпустят. Больше живым от нас никто не уйдёт. Он первый и последний. Да и ещё волосы и бороду ему на прощанье сбрейте.

Динка касается моей руки.

— Пошли отсюда. Дальше будет бойня.

Тащу Анид как куклу.

Линки в креслах развалились. Вторая тоже доспехи сняла. Динка торопливо набухивает полный бокал самого крепкого вида из тех, что нашла, и протягивает Анид. У той трясутся руки.

— Что случилось?

— То, что и должно было. Верховный пришла сюда старые счёты сводить. Вот и начала.

Анид протягивает бокал.

— Ещё можно?

Динка наливает. Я мысленно потешаюсь. Принцесса угощает вчерашнюю рабыню.

— Что смеёшься? Ничего весёлого, вроде, не произошло.

— Ничего неожиданного — тоже.

— Великая Госпожа нанесла смертельное оскорбление родичу самого Меча Божия.

— Мы и так давно уже враги. Оскорблением больше, оскорблением меньше. Да и дела нам нет до проклятий местных божков.

— Бог один.

— Да дела мне нет. Один он, или несколько. Его последователи детей в рабство продают. Убивают, считая, что душу от страданий освобождают. Не так?

— Я… Я не знаю.

— Вчера утром ты была уверена, осталось жить около двух лет.

— Это что-то новенькое, Осень. Ты не говорила.

— Потом расскажу. Затем, кто-то решил, твой последний день наступил. А теперь никто не знает, когда этот день придёт.

— Даже Великая госпожа?

— Даже она.

— Но меня же вам подарили!

Коснувшись руки Динки шепчу еле слышно.

— Не перебивай, так ей легче понять будет.

— Тебя не подарили, а отдали мне в услужение. Не насовсем, а до конца войны. Потом уйдёшь, куда захочешь.

— Но, куда я уйду? У меня есть только то, что на мне.

— С этим разберёмся! — уверенно говорит Динка, — Платить тебе будут… Не за то, о чём подумала. Ты что делать умеешь?

— Меня… Только удовольствие доставлять учили.

— Хватит мне об этом. Из того, что вижу — с доспехами обращаться умеешь. Два языка знаешь. Писать умеешь?

— Да. Вашим старым и новым письмом.

— Уже дело. Писцов с двумя языками много понадобиться.

— Анид, ты вроде, говорила, петь умеешь.

— Умею. И танцевать могу.

— Догадываюсь, какие танцы, — встревает Динни.

Кто-то тормошит. Просыпаюсь. Эрия. Она откуда здесь. Опасность? Прислушиваюсь, но всё тихо.

— Осень, проснись.

— Не сплю уже.

Встав, оглядываюсь по сторонам. Динка спит в соседнем кресле. Обе Линки и Анид — на кровати. Чуть ли не в обнимку. Солдатики дорого бы дали за такое зрелище. Не скажешь, что двое — воины. Все три девочками из цветочного выглядят.

— Что случилось? Тебя же посылали полевую больницу разворачивать.

— Уже. Но там я нашла кое-что. Сама врач, но такого не понимаю.

— Наверху, пошли отведу.

Эрия идёт не торопясь. Знаю, многие на величавую походку заглядываются. Не знают — она училась так ходить, чтобы скрыть хромоту, нога полностью так и не прошла.

Часовые у лестницы пропускают. Наверху — тоже. Телохранители у дверей докладывают о нас.

— Пусть заходят.

И здесь кровать с шелковыми покрывалами. Раза в два больше чем внизу. Пол завален книгами и листами гравюр. Похоже, те самые, что Анид говорила. У Верховного привычка — если где книги найдёт не успокоится, пока все не просмотрит. Неважно, совокупления там или богословие.

Госпожа сидит за столом. Когда она вообще спит? Усмехается.

— Вот уж не думала, что публичном доме буду ночевать!

Вопросительно смотрит на Эрию.

— Помещений примерно на шестьсот человек. Готовы к приёму двухсот. К вечеру подготовим остальное. Воды много, и хорошей. Если будем зимовать — большой запас дров.

— С этим могла бы и гонца прислать. Что ещё?

— Вы говорили, там жили, те кто от мира ушёл… Как их там?

— Монахи.

— У них там тоже вроде как больница.

— Да ну?

— Они говорили, тех людей, местных, даже рабов они лечили.

— Они не сбежали?

— Большинство да. Человек десять только осталось, но половина точно слабоумные. Больных осталось человек двести пятьдесят. Большинство — неходячие.

— Они помещаются отдельно?

— Да. Даже за стенами.

— Так в чём дело?

— Понимаете, я этих людей смотрела. И решила. Это не больница. Условия ужасные. Скученность, грязь. Но не это главное. Люди, находящиеся там, несомненно, больные. Несколько диагнозов я с лёту определила. Но потом. Я не понимаю связи, но этих людей из-за их заболеваний самыми зверскими способами пытали. Некоторых по много дней. Многие умерли. Занимались этим монахи. Притом, считали, оказывают благодеяние. Я приказала их схватить. Но у меня права нет полевого суда.

— А я тебе его предлагала

— Там не компетенция полевого судьи.

— Ладно! Гляну, что там. Осень! Иди, поднимай сотню.

Едем не торопясь. Верховный, я и Эрия в середине колонны. По бокам — телохранители. Некоторые кавалеристы пошатываются в сёдлах. Дина посмеивается.

— Моя где?

— Внизу спать осталась.

Подмигивает.

— Одна?

— Да.

— Точно знаешь или просто покрываешь?

— Точно, — говорит Эрия, — я видела.

Госпожа смеётся как девочка.

— Ну, могли и сговориться. Лекарств… Определённых у меня уже половину выпросили.

Снова смеётся.

Правду, выходит, сказала вчера Анид. Утром не знаю, где проведу вечер.

— Эр, пока не доехали, расскажи, как их пытали.

— Разрезы. У всех по-разному. У многих на больных местах. Чаще всего — крест с краями загнутыми.

— Вроде тех, что на шеях носят?

— Да. Некоторым проводили ампутации. Но… Это не уровень врача. Даже не палача. Так мёртвое мясо рубят. А тут по-живому.

— Слегка странно. У них же наши старые трактаты времён до изгнания не запрещены. А там некоторые операции совсем правильно описаны, о пользе чистого воздуха для больных немало сказано. Да и о пользе обеззараживания инструментов и рук врача есть кое-что. Некоторые даже про обезболивание не только с помощью деревянного молота да крепкой выпивки, знали.

— Если что-то делать правильно, а что-то нет, результат тоже будет… далёк от ожидаемого.

— Это по-разному бывает. Говоришь, там сильно грязно?

— Да. И оставшиеся не отличались чистотой?

— Воды много и дрова есть?

— Для мытья нет никаких помещений, для стирки — недостаточно. Особенно, при высоком накале боевых действий.

— Разберёмся! Я, кажется, поняла, почему у них всё не так.

Такие постройки я уже видала. На планах, вживую, две штурмовала. Ничего особенного ни с какой точки зрения. Помесь маленькой крепости для плохой вилллы. Только народу обычно куда меньше, чем для гарнизона надо. Да и то, слуги больше.

Тут они лбами об пол колотят, заунывные гимны поют да кости тухлые целуют? Их мазню на досках смотреть? Раз посмотрела и больше не хочу. Динка на стене лучше нарисует. Рожи, как у покойников и такие чела, плюс ошибки в изображении всего, чего можно. Горят только хорошо. Но дров и так хватает, да и тепло ещё.

Старший медик с докладом подбегает. Я больше по сторонам смотрю. Здание, что Эрия говорила, по дороге видела. Хлев как хлев, только большой, и даже для скота не особо подходящий.

Верховный внутрь пошла, я снаружи осталась. Эрия рядом стоит. Лишние контакты с ранеными и больными никому особо не нужны. Тем более, там их ещё нет.

Дина выходит. Похоже, внутри всё в порядке.

— Пошли, похвастаешься.

Эрия торопливо достаёт врачебную маску, и завязывает низ лица.

— При себе есть?

— Да. Как и жгут.

— Надень. Вонь там сильная очень. Верховный уже в маске. На лбу — круглое зеркало, собирающее свет, часто носит, когда больных смотрит.

— Там же темно, наверное.

— Так! Операционных ламп сюда!

Кажется, горланит больше для Эрии и врачей, проверяя, всё ли подготовлено.

— Накиньте мне и им что-нибудь поверх.

Смрад всего, чем человек может и не может, пахнуть, бьёт даже через маску. Кажется, тут остались только неспособные передвигаться.

Вопль. Стон бьёт по ушам.

Крик ужаса.

— Безлицые демоны пришли за нами!

Ну да, а кем мы ещё можем быть? С рогами-то? Да и телохранители за нами. Кто-то бросается к выходу. Госпожа раньше телохранителя успевает с ног сбить.

— Тихо!

Перепонки в ушах ни у кого не лопнули?

Дина идёт между лежащими. Иногда наклоняется, или Эрию подзывает. Не слышу, о чем спрашивает, но догадаться несложно. В очередной раз знания проверяет.

До чего лежащие грязные! Вонь. Стоны. И эти шрамы почти у всех. Косые кресты с поперечинами. Почти свежие. Под зажившие. Обработанные не попадаются. Все наносились намеренно.

— Осень! Подойди! Глянь!

На полу лежит молодая женщина. Видимо, недавно здесь. Коротко, почти на лысо, остриженная. Череп обезображен крестообразным шрамом.

Дина спрашивает на местном.

— Повтори, зачем тебе резали голову.

— Сказали, я одержима демоном и его надо изгнать…

— Да сколько же можно! — возмущается Эрия, — Даже я вижу, что с ней! У меня этой настойки — хоть залейся. Болезнь не заразная. Пить могла бы и дома, дней пять обычно хватает.

— Ты здесь сколько?

— Почти три недели.

— Это сколько?

— Двадцать один день. У них календарь другой. За место лечения — голодание и молитвы. Они тут считают, многие болезни вызываются проникшими в организм демонами. Причём, вселяются они в орган, которым человек грешил. Умникам, что так делают, при встрече, тоже изгнание устрою. Причём, изо всех органов сразу. По их же методу. Я уж постараюсь, чтобы никто слишком быстро не умер.

Идут дальше. Дина наклоняется над мужчиной. Довольно долго его разглядывает.

— Что скажешь?

— Не жилец. Сутки. Может, двое.

— И я так думаю. Лишние мучения ни к чему.

Кинжал стремительно возникает в руке, и столь стремителен смертельный удар.

— С остальными что делать?

— Неизлечимых сколько?

— Одиннадцать.

— Добить! Живучий они народ. При таких методах лечения — так мало неизлечимых.

— Тут лёгкие заболевания в смертельные превращали. Многие поумирали из-за заражения крови. Эти разрезы дурацкие делали грязными инструментами! — Эрию аж передёргивает от отвращения, — А те, кто с тяжёлыми были — в земле уже. Дети в основном.

— Остальных долечивать по-нашему. Если операции кому требуется — разрешаю делать, включая те, на которые права пока не имеешь.

— Может, их всех, — Эрия выразительно показывает глазами на мертвеца, — как него.

— Да ну? Всех перережем — кто тогда мне налоги потом платить будет? Я вижу, тут многие потом вполне смогут работать. Если смущает, кто их таскать да мыть будет — я тебе заложников пришлю, пусть поработают, хватит им в обозе наш рис просто так жрать. Пора этим воинам благородным простолюдинов от дерьма отмывать, да раны им перевязывать. Право полевого суда над ними у тебя есть. Как пришлю — советую кого-нибудь в тот же день вздёрнуть. Чтобы остальные свое место знали. Мне как-то местные умельцы мечами махать — без надобности. Земледельцы как-то нужнее.

Идём обратно.

— Маски, балахоны — в стирку.

— Так точно!

— Ты, Эр, учти, такого теперь много видеть будешь. Местные тебя считать будут демоном и злой колдуньей, причём без разницы, будешь ты их лечить или на кусочки резать. Им эти монахи-потрошители — люди, приближенные к богу, а не тупое дерьмо. Любое, что ты будешь заставлять их делать, будут воспринимать как покушение на их ничтожную душонку. Лет двадцать всё будет сложно. Пока дети этих не подрастут. Мы хорошо вцепились. Чую уже, как вся эта поповская мерзость трещит, но ещё не сломалась.

Ты пока бы стрелять научилась. Не всегда с теми сталкиваться будешь, кого прирезать легко.

— Я сражаться умею!

— То я не знаю! Ты мне, скорее, напоминание, чтобы умниц таких на будущее подальше от рукопашных держать. Труды стольких лет одним ударом могут кончится. И внимание не обращать надо на вон ты какая!

Тут уж верно, ростом Эрия самой Чёрной Змеи уже выше. Всё остальное — так просто что-то с чем-то особенно с мужских глаз, да на фоне невысоких Госпожи и Динки.

Солдаты за глаза «флагманом флота» зовут. Из тяжёлых всадников мало у кого такой огромный конь, как у неё, говорят от любимого жеребца Линка происходит, а тот спать спокойно не может, если у него нет лучшего коня на свете.