Попадают по-разному

Глава 19 Осень. Летние месяцы 279 г

Осматриваю стены, башни, рвы и валы. Пока вижу только то, что на планах уже было. Мнение о крепости чуть-ли не с каждым мигом становится всё хуже, а общий настрой всё лучше. Все эти постройки выглядят как ухудшенное подражание нашим. Ниже, приземистее, грубее по отделке.

Несколько лет жизни в Замке Ведьм, в том числе, осмотр укреплений с крыш башен приучил чуть ли не с первого взгляда находить сильные и слабые стороны. В Замке их просто нет. Любой, пошедший на штурм окажется просто истреблён перекрёстным огнём с пятиугольников. Конечно, есть Эрескерт и сама Госпожа как раз изобретающие методы постепенной атаки с охватывающие пятиугольники траншеями, мортирными и брешь-батареями, как раз для осады и штурма крепости, подобной Замку.

Но в этот раз на той стороне нет никого и близко подобного им. Да и настоящая мощь нашей артиллерии им неизвестна. Не то, что они про пушки совсем не знают — могли видеть тяжёлые бомбарды старого образца, плюс им вроде как тайно, хотя на деле с ведома Чёрной Змеи и Госпожи продавались кованные пушки для прочности стянутые кольцами, способные выдержать не более десяти выстрелов порохом низкого качества. Это притом, что орудие такого же калибра, но литое работы Госпожи на испытаниях при стрельбе усиленным зарядом порохом высшего качества выдержало тысячу триста выстрелов, а потом Госпоже стало жалко порох переводить. Орудие и сейчас цело, но оставлено на стрельбище.

Для артиллеристов этот город — большое стрельбище. Я с лету подсчитать могу за сколько выстрелов можно пробить стену. Есть ещё сапёры, о минном деле знаю только начала. Но знаю, сколько запасено пороха. Если проведут подкоп — за целость самой большой башни и медяка не дам.

Доблесть защитников почти полностью перекрывается их же глупостью. Я стою минимум троих. Ничуть не шучу. Именно таков мой счёт на сегодняшний день. Причём, все трое были конные, в полной броне, мужчины взрослые, а я девушка молодая, да в первом походе. Но начальник конницы всё правильно про противостояние пистолета и пики сказал. У нас убитых в той стычке трое, у них — двести десять. Хотя было нас поровну.

Однако, я вот тут, а их в речку побросали — может, и к городу уже принесло.

Рэндэрд, о стычке узнав, тут же вспомнил древнюю легенду, будто древние боги исходом первого боя посылали сражавшимся знак, тяжёлая ли будет война и многие ли погибнут. Если это так, то этому государству осталось жить недолго, и слова Госпожи о зимовке во вражеской столицы скоро станут делами.

Хотя, по нашему бою ничего не определишь, даже если суеверие и верно.

В первом бою этой войны как раз Четвёртый Змей и участвовал. Правда, там соотношение потерь было таким же, как и у нас.

М-да, кого-то из лазутчиков храатам стоило бы вздёрнуть, но не пойман — не вор. Куда их часовые смотрели, когда кто-то все стены и башни изнутри и снаружи срисовывал?

Хм. Ведь может оказаться, тот кто срисовывал эти стены и строил. Причём, прекрасно знал — под огнём наших пушек они не выстоят. Тут чем дальше, тем больше убеждаешься, насколько готова к войне одна сторона и не готова другая.

Укрепления в хорошем состоянии. Вижу в первую очередь, именно это.

Камень — по большей части известняк, кирпич и дикий камень — только некоторые башни. Да и то сомневаюсь, сравним ли их кирпич по прочности с нашим. Кирпичные и каменные башни явно новее остальной стены. Ничего похожего на пушки на стенах не видно. Хотя, баллистические камнемёты стоят почти на всех башнях. Подъёмный мост вижу, правда, ров сухой.

Навесных бойниц на большинстве башен нет. Неумно, вещь старая и достаточно известная. Кое-где над стенами видны дымки. Похоже, смолу кипятят. Неужели думают, мы вот так сразу пойдём на штурм?

В самом городе ещё укреплённые точки есть — малые крепости, большие башни. Отсюда просматриваются три. Ещё какие-то торчат. Высокие, кверху сужающиеся, все какими-то арками изрезанные, да ещё с куполами золочёными. Для обороны совершенно непригодные. Что-то там между арок болтается. Приглядываюсь — вроде колокола.

— Что, Осень, колокольни разглядываешь? — чуть из седла не выпала от оклика Динки.

— Колокольни?

— Ну да, вон торчат, как члены возбуждённые. Аж головки сияют, — и ржёт злобно.

— Будешь слишком много о головках думать — сама без головы скоро останешься, — и не заметили, как Госпожа вернулась. Алые доспехи, золотые рога. И та личина, где глаза во тьме светятся. Сейчас они только блестят чернотой, как вулканическое стекло. Однако, через них видят.

— Зачем эти колокольни?

— С них звонят, созывая стадо на кормёжку.

— Дают сигнал к началу службы? Вроде как у нас в городе звонят при пожаре?

— Примерно.

— Читала, в старой столице полным-полно высоченных башен, объединения ремесленников да просто богачи строили раньше, соперничая друг с другом. Тут тоже спорят у кого выше?

— Вроде бы, — отвечает Динка, — только с наших не звонят, и самая низкая — в два раза выше. В остальном — одинаковая степень бесполезности. Памятники чьей-то глупости.

— Как и храмы при них.

— Наоборот вообще-то. Они вроде пристроек при молельнях всяких.

Снова вглядываюсь в ближайшую к стене колокольню.

— Эти колокола литого металла?

— Да.

— Это плохо.

— Почему.

— У них могут быть пушки. Не только те, что мы продавали.

Мать и дочь вместе хохочут.

— С чего ты взяла? С литья? Так колокола у нас покупали. Мозгов нет, такие тяжёлые отливки делать. Медь им по цене золота уходит. Эти сплавы для пушек не годятся. А они думают — мастера — тайные последователи богоугодное дело делают. Мастерам прямо сказано, чтобы все лили из разных сплавов. С полученного от храатов мне пусть платят обычный налог с прибыли, а остальным могут распоряжаться по своему усмотрению.

М-да, люби я высшую математику чуть поменьше, точно бы попросила Госпожу разрешить мне учиться на орудийного мастера. Умение считать там совсем не лишнее, а бедных оружейников просто не бывает. Шкурой рисковать не пришлось. Сидела бы в Замке, соотношение меди к олову высчитывала. Из пушечных мастеров хороших и наоборот, учеников в походе нет никого. Только средние, те, кого меньше всех жалеют. Хотя, всё-таки вру, два выдающихся пушечных мастера в походе участвуют. Сама Госпожа и Начальник огня.

Так что, подытоживая даже будь я пушечным мастером, всё равно была бы на этом холме и этом коне, только с другим наплечником, и в качестве артиллерийского разведчика. Вон там один впереди, стены рассматривает. Могла бы на его месте быть.

Такая вот я жадная девушка, люблю золото и серебро, ибо без многого можно прожить, а вот без этого — нет, да и пожить ещё мне хочется. Хотя и не забываю любимый стишок Динки.

Всё моё! — сказало злато.

Всё моё! — сказала сталь.

Всё куплю! — сказало злато.

Всё возьму! — сказала сталь.

Улыбаюсь Динке, стараясь воспроизвести гадючью ухмылочку, что она так гордится.

— Это называется продавать храатам верёвки, на которых их потом повесят.

— Ага! Правда, здорово, знаешь, почему мы их именно вешать будем и никак по другому?

— Так! — звучит приглушённый маской голос, — Девочки, не ссорьтесь.

Госпожа даже не повернулась в нашу сторону. Кажется, маска каким-то неизвестным способом позволяет не только во тьме видеть или нужное приближать, но и слух усиливает.

— Кстати, ты так и не сказала, почему мы их будем именно вешать, а не на кол сажать, или на кусочки резать.

— У них смерть удавленника или утопленника считается самой позорной. Таких и после смерти мучать будут.

— Угу. Займусь, как время свободное будет. Удавить — не самое позорное. Самоубийство совершить — куда хуже. Их даже с прочими хоронить нельзя.

Сейчас на мать и дочь Еггты похожи куда больше, чем обычно. Вот только, похожи именно тем, чем обычно различаются.

— Ой, мам, я поняла, кажется. Ты примеряешься, как принимать всех этих вождей, кто сдастся, будешь. Играешь, как актриса. Признаться, сейчас ты и выглядишь, как настоящий демон.

— Да ну? — к нам поворачивается, только теперь глазницы красным пылают.

Динка ойкает, и не поймёшь, на самом деле, или притворяется.

— Сигнальные ракеты, Верховный.

Над лесом можно рассмотреть три красные точки с длинными следами от дыма

— Кто это там? — Дина даже не поворачивает головы.

Её дочь делает вид, что присматривается. Остальные молчат, знают уже, на любой вопрос должна отвечать одна из «змеек», а так как здесь только я.

— Начальник огня. Восемь «питонов». Скоро будут здесь.

— Зачем их сюда тащить? Ими же эту стену не прошибёшь.

— Зато они самые дальнобойные, лёгкие и могут передвигаться со скоростью конных отрядов.

— По мне, так это просто большое ружьё на колёсах. Ещё и дорогое.

— Не тебе армейские деньги считать. Во всяком случае, пока, — Дина Старшая злиться. Дочь не умеет много из того, что умеет она. Чувство страха Младшей неведомо. Остра на язык и крайне дерзка, не слишком удачные работы ругает куда чаще, чем следовало. Есть на стрельбище несколько орудий, что трогать запрещено. Те самые, неудачные работы. Что в них не так — сразу не скажешь, если не объяснят. Но на стрельбище о свойствах орудий она только с Эрескетом разговаривает.

Неудачные пушки стрелять могут. Одна всё время стоит на позиции. При мне испытывали новый состав пороха, разработанного Эрескертом. Он считал, должна увеличиться дальность выстрела и сила взрыва. Расчёты не оправдались, я только конец испытаний видела.

Эрескерт выпросил у Верховного разрешение зарядить ту пушку тройным зарядом своего пороха. Раз порох негодный вышел, а орудие и так бесполезно.

Всем в ров велели лезть. Бабахнуло здорово. Пушка осталась цела, и даже не повредила лафет.

Потом орудие осматривала, ибо не понимала, почему столь мощное здесь, а не в армии. Моих познаний хватило — это и ещё несколько орудий получились излишне тяжёлыми при обычной мощности. Тратить десятки лошадей на перевозку не имело смысла.

«Питоны» крайность с другой стороны — создание самого дальнобойного орудия, пригодного к использованию в полевых боях. За дальность заплачено калибром и мощью заряда бомбы. Но если считать длину ствола в калибрах, то это самые длинноствольные из известных мне — сто десять калибров. Очередной доказательство мастерства Верховного.

— Из «питона» отсюда можно отстрелить голову если кто её из-за зубца высунет.

— Ага. Только голову, но не сам зубец, и то если сам Эрескерт наводить будет, — Маленькое Чудовище не осталось в долгу.

— На стенах очень много народу. Неужели думают мы и в самом деле с ходу пойдём на штурм?

— Могло бы получится.

— Могло. Но сам город сейчас не главная цель. Задача номер раз — истребить их полевую армию. Как её не станет — города как яблоки посыпятся, корзины подставлять некогда будет.

Приподнявшись на стременах, смотрит в сторону одного дымов.

— Я этого сотника взгрею! Приказано же — поля не жечь, скотину, больше чем сожрать можем, не угонять. Да и вообще, деревни без нужды не трогать.

— А тут поместья больше. На земле рабы пашут.

— Тем более, — брошено сквозь зубы.

— Вон там наблюдательный пункт будет. На этой колокольне. Только крест этот сбить надо. Пусть не радуются.

— Сейчас?

— Нет. Заканчивайте с обустройством лагеря — и отдыхать.

— Я храм для ночёвки занимаю, — как-то воровато озираясь говорит Динка.

— Да занимай, раз другие думают, в палатке лучше, чем под крышей.

Ставят складной столик и табурет. Госпожа начинает что-то писать. Как же не хочется снова куда-то скакать. Но с первыми двумя письмами она отправила бойцов из охранных сотен.

Сверху доносятся удары топора.

— Верховный, смотрите!

На куполе колокольни стоит Дина и орудует топором, подрубая крест. Как же она туда залезла?

Зная Динку — вопрос глупый. С помощью крючьев, надеваемых на руки и ноги и «кошек» нас всех по стенам лазать учили. У Динки это куда лучше моего получалось, ей нравиться, я же без приказа так на стену больше не полезу. Чего-то во мне нет, имеющегося в Маленьком Чудовище с избытком.

— Во даёт! — восторженно выдаёт первый сотник.

Госпожа смотрит вполглаза. А я вот сомневаюсь, старается она впечатление произвести из расчёта на своё будущее, или просто старается материнское одобрение заслужить. Ибо Госпожа на похвалы ей в последнее время не щедра.

— Командира третьей сотни сюда, — небрежно бросает Госпожа.

— Их нет, пятисотенный особого отряда послала имение недалеко отсюда проверить.

— Вот, значит, куда они поскакали. Никого не осталось?

— Десяток внутри обустраивается, да легкораненые, двое. Обработаны уже. И этот… Жи… То есть, телохранитель пятисотенного.

— Живодёр? Я его знаю. Где он?

— Да вон, на верхнем ярусе колокольни этой.

— Он Младшей Госпоже помогал верёвки наверх закидывать, — подсказывает кто-то.

Крест с грохотом рушится вниз. Динка стоит на его месте потрясая топором. Солдаты орут восторженно. Даже Верховный встаёт, вскинув клинок в салюте. Сейчас она без шлема, мне так и не удалось подсмотреть, что там внутри. Смотрит вверх, я вижу, лицо столь же выразительно, как маска недавно. Только глаза цвет не меняют, привычная зелень.

— Порубить — и в костёр. Раз верёвки есть уже — поднимите моё боевое знамя. Отнесите пятисотенному наверх, с древка она сама снимет, — добавляет тише, так, чтобы слышали только те, кто рядом, — а то тяжеловата я стала по верхам лазать. Но если патриарха этого словим — я слов на ветер не бросаю, на самую высокую колокольню залезу, и скину оттуда. Только задушу сперва.

Родной брат Госпожи лом узлом завязать может. Когда Верховный руками повела, мне стало непонятно кто у кого учился.

Динка падает на колени хрипя и хватаясь за горло. Верховный закрывает её, одновременно выхватывая «Молнию».

— Тревога! Покушение!

Телохранители вокруг них. У меня пистолет в руке, озираюсь по сторонам. Оборонительный квадрат уже выстроен. Только Живодёр стоит столбом, впившись глазами в место, где была Динка.

— Обыскать тут всё! Ещё раз.

— Не надо, — насмешливый голос Динки, — Живодёру лучше помогите, пока его удар не хватил. Разыграла я его, — и смеётся, руки в бока уперев.

— Объяснения, — голос Верховного просто вымораживает всё вокруг.

— Так сама всё знаешь, — уже попросту хохочет Маленькое Чудовище, — он так хозяев ненавидел, что душу врагу рода человеческого продать хотел. Как к нам попал — думать стал, будто демонам служит. А по вере, демон в освящённый храм войти не может. Вот и решила пошутить.

Он как во двор въехали, только и ждал, когда ты или я через порог храма шагнём. Удостовериться хотел, не покарает ли нас господь, вдруг мы не люди.

— Дура, — сквозь зубы бросает Верховный, убирает оружие и совершено буднично заходит внутрь.

Живодёр себя уже взял себя в руки.

— Пошли! — забегает в храм вслед за матерью.

Живодёр идёт за ними. Медленно, и как пьяный, пошатываясь. Но он не пьян. Не пьёт никогда.

Только от крови пьянеет.

Который раз внутри храма. Чаще мимо проезжала. Большей частью, горящих уже. Что можно находить в обозревании кучи бородатых и безбородых уродов? Пропорции тел и лиц искажены везде где можно и нельзя. На свитках — какие-то каракули старым вариантом слоговой азбуки.

Изображения висящего на кресте тощего человека. И этому уроду они поклоняются? Насколько я их тексты помню, чрезвычайно почётным считается умереть за веру каким-нибудь мучительным способом. М-да, у сочинителей да рисовальщиков как какого-нибудь святого мужа убивали, фантазия богатейшая. Особенно, если учесть событие было за сто-двести лет до момента написания, а то и вовсе на погибшем архипелаге происходили.

Живодёр и то многого на людях не применял. Пусть, его не слишком хорошо знаю, но он здесь родился, да и многие сцены пыток да казней тут вполне изображены.

Входя, Живодёр задерживается на несколько мгновений. Шаг замедлил, за одну из пряжек взялся, словно одни из ножен отстегнуть хотел.

Неужто, и правда, когда-то этой тощей тушке молился? Им же, вроде, нельзя с оружием в храм входить.

Нет. Встрепенулся Живодёр. Снова прежним стал. Только первый шаг сделал чуть меньше, чем обычно. Пошёл дальше к Динке, с каждым шагом ступая всё увереннее.

— Что это за медный обруч на цепи во к той роже бородатой на блюде привешен? — разносится под сводами звонкий голос дочери Верховного.

— Это отсечённая голова великого пророка, — Живодёр привычным голосом отвечает.

— Жалко, не мной отсечённая.

— Это четыреста лет назад было. Да и пророков давно уже не было.

— И больше не будет. Ты про обруч давай.

— Это от болезней головы. Надо надеть и помолиться. Ну, или если покаяться надо.

— Жаль, раньше не знала. То-то я удивлялась, что у них вшивых столько.

— Чтобы сделала, знай раньше, — хм, а ведь стоит Верховный довольно далеко от дочери.

— Как что? Прокажённых бы нашла, и сюда заслала. Ходили бы по святым местам, целовали бы да мерили подобное. Сама же говорила, проще всего болезнь подцепить через выделения носа и рта. Как раз при поцелуе! — злое-презлое лицо у неё, с десяток разбойников одной улыбкой бы распугала, — Они какого-то святого в виде льва рисуют, вот и развелось бы тут морд львиных. Жаль, болезни нет, чтобы головы на бараньи походить начинали. Вроде, и в виде барана кого-то рисуют.

— Есть и такой. Хотя бы запомнила, как проказа распространяется, и то хорошо. Что ты предлагаешь смысла не лишено, только слишком долго и не особо годно.

— Зато, малозаметно. Через годы не вспомнит, где заразу подцепил.

Они сжигают тела прокажённых и их вещи. Да и головы не у всех болят. Но верно, поцелуи этой мазни способствую развитию заразы. При разных болезнях разных святых полагается целовать… Знаете, что я сделаю, когда город возьмём? Несколько храмов я им оставлю. Те, что поменьше. И отдам туда часть икон, которым молятся при разных болячках. Если на то пошло, у меня есть и такие, от которых и проказу можно подцепить. Думаю ещё, тут их применить, или мирренам в подарок отослать.

— Доски-то все целовать будут. А те, кто нам захотят служить, первым делом будут храмы десятой дорогой обходить. Умно!

Сама же говорила, как у них недавно куча народа померла от холеры, ибо считала лучшим средством лечения поцелуй чего-то там чудотворного.

— Не без этого. Но с холерным и просто в оном помещении быть опасно. Касаться там его, рук не мыть, выгребные ямы не чистить.

Динка притворно морщится.

— Хорошо, что их за стенами так много — любая зараза, стоит ей появиться распространиться мгновенно. Да и мы в стороне стоять не будем. Крепость губит засевшее войско, отдавая противнику полую свободу действий вне стен, а войско губит крепость, проедая запасы и медленно самоуничтожаясь.

— Кажется, я поняла, зачем ты притащила весь осадный парк Безглазого. Тухлятину с тяжёлых камнемётов за стены кидать.

— Главным образом, они мне просто нужны где-то поблизости. Им хорошо платили, и присяги ему не забыли. Таких просто опасно оставлять за Линией.

— Предлагала же всех сдавшихся перебить.

— Умеющий строить камнемёт сумеет построить и водяное колесо. Ты же не можешь ни того, ни другого, — резко бросает Верховный.

На тех, кто других городов не видел, этот мог бы произвести впечатление. То есть, на кого-то другого. Высокие стены — хорошо против тех, у кого и деревянные не везде есть.

Против нас же… Эрескерт говорит, дать ему бесконечное количество пороха — город за несколько месяцев превратится просто в кучу камней. Местами закопчённую.

Я видела, как пушки рушат стены, а мортиры бьют навесом внутрь крепости. Главное стрельбище — возле старой крепости, бывшей здесь до основания столицы Верховного и Замка Ведьм. Знаю, любую крепость можно улучшить, насыпав перед старыми башнями пятиугольные нового образца.

Здесь так делать не стали. Ещё Чёрная Змея присмотрела это место для проверки новых орудий. Хотела и мастерские сюда перенести. Не успела.

Госпоже литейки и пороховые мельницы чуть ли не под бойницами её башни вполне по нраву. Уже при мне казначей тоже поднимала вопрос о переносе мастерских из Замка. На словах Госпожа была не против, но всё упёрлось в деньги. Да и перенос столь важных мастерски во время войны — не самое умное занятие.

Эрескерт развлекается. За ночь установили все «питоны». Каждый был с тремя зарядными ящиками. Теперь палят по воротной башне номер семь. Её церковь венчает, да над первыми вратами изображение какой-то рожи бородатой в круге. По церкви, да рожи и палят, стараясь сбить штукатурку, да отбить куски.

На башне было три баллистических камнемёта. Но я поздно пришла. Они успели швырнуть по одному камню, не долетевшему даже до передовых постов. Ядра «питонов» малы, но быстры и летят далеко. Два камнемёта сломали ответным залпом. Ещё один успел метнуть второй камень и тоже замолчал.

Теперь на башне три груды ломанных деревяшек, и четыре «питона» доламывают их окончательно.

Госпожу и Эрескерта далеко слышно. Кому постороннему — покажется ругаются. Но тут все знают — они часто под гром орудий разговаривают, и по другому уже не могу. Удивительно, оба до сих пор не оглохли.

— Мортиры где будешь ставить?

Показывает на карте.

— На этом берегу всё. На том…

— На том показывать будешь, когда там закрепимся по-настоящему. Тараны где думаешь ставить?

Ухмыляется во все тридцать два.

— Доложу, как только на том берегу закрепимся по-настоящему.

Чуть заметная ухмылка Верховного. Таранами, как старые штурмовые устройства, зовут самые тяжёлые и мощные осадные пушки. Их действия на стрельбище видела, но в деле их не применяли никогда. Последние войны обходились без крупных осад. Хотя, несколько городов, поддерживавших Безглазого открыли ворота под угрозой их применения.

— У нас сейчас наивысший процент артиллеристов и сапёрных частей от общего состава армии.

— И столько орудий в строю тоже никогда не было, — Начальник огня собой явно гордится.

— Пока с обстрелами особо не усердствовать. Сейчас главное дождаться их скольки-то там знамённого войска.

— По мне, так проще бить всеми калибрами.

— Ты просто не успеешь всё снести, прежде чем к ним придёт подмога. Да и глупо разрушать место, где собираешься жить. Какое-то время.

Наблюдаю за земляными работами. Строят укрепления и ров для отражения возможных вылазок. Понятно, с этого направления вероятность наименьшая. Роют затем, чтобы солдаты не бездельничали. Как там Госпожа шутить любит? «Рыть канаву от стены и до вечера». Все понимают, потому работают не торопясь. Никто и не подгоняет.

Со стен смотрят. Пусть. До сюда добить им нечем. Воротных башен на этом участке нет. Вылазки не опасаюсь. Даже если не про всё знаем, должно быть видно, кроме копающих землю стоит немало войск в полной готовности.

Охраняют. В основном, самих себя от безделья.

Кроме меня на холмике генерал Рэндэрд околачивается. Именно так. Ничем не занят. Последствия старого ранения сказываются всё чаще и чаще. По мне, он просто медленно теряет разум. Раз Госпожа сквозь пальцы смотрит на его выходки, то и остальные делают тоже самое. Тем более, он и не натворил ничего более того, что прощается раненному в голову.

Динка по секрету сказала, генерал стал искать смерти. Даже если так, на этом участке последнее место, где есть шанс встретиться.

Сейчас он всего-навсего слегка пьян. Мне предлагал, отказалась. Горнисту не стал, так как командир тут я.

Рэндэрд то и дело на меня посматривает. Тоже всё понятно. Против пола не попрёшь, да и не старый ещё он. Я уже наловчилась на такие взгляды не реагировать, или отвечать словами покрепче. Попытки не прекращаются.

Времени, пока бомбардировка города идёт, у всех много. Тем более, Госпожа никому ничего не запрещает, только посмеивается. Динка говорит, она с матерью даже ставки делают, кто первым у Яграна в постели окажется. Пока не удалось никому, хотя не против многие. Да и так парочки уже появились. Насколько у кого с кем мне дела просто нет. Уши вянут от болтовни.

— Куда роете? — неожиданно орёт Рэндэрд — Вон туда ров ведите!

Работы тут же прекращаются. Все с интересом уставились на нас. Как по уставу тут не поймёшь. Генерал по званию старше, и будь я просто офицером, стали бы выполнять его команду. Но я — офицер-порученец Верховного, к тому же, все знают, лицо приближенное. Другое дело, он сам точно такой же, или до недавнего времени, был.

Спокойно отвечаю.

— В том направлении — земля легче. Камней нет. Там ещё частокол будет.

Глянул на солдат, на меня, рукой махнул.

— Отменяю свой приказ.

— Продолжить работу.

Генерал усмехается. Тыкает в сторону вражеских стен.

— Тает стаей город во мгле

Осень, что я знал о тебе?

Сколько будет рваться листва

Осень вечно права!

Смотрю непонимающе. Хмурюсь.

— Не знаешь, кто это написал?

— Нет.

— Сам знаю! Откуда тебе… Этого кроме меня… — задумчиво отпив из фляжки, продолжает, — Да ещё, может, Дины, никто и не помнит уже. Вот ещё из него же.

Осень, в небе жгут корабли.

Осень, мне бы прочь от земли.

Там, где в море тонет печаль,

Осень — темная даль.

Что такое осень — это ветер

Вновь играет рваными цепями.

Осень, доползем ли, долетим ли до ответа

Что же будет с родиной и с нами?

— Красивые стихи.

Попросту ржёт.

— Сколько раз уже проверял. И чего треньканье этого певца ртом такое впечатление на девчонок молоденьких производит?

— Певца ртом? Разве бывают певцы чем-то другим? Боюсь, нечто, исполняемое задницей я бы слушать не стала. У меня и от тех, что ртом, голова болит.

Хмыкает.

— Говорили, ты языкастая. А на это что скажешь?

Что такое осень — это небо,

Плачущее небо под ногами.

В лужах разлетаются птицы с облаками.

Осень, я давно с тобою не был.

В лужах разлетаются птицы с облаками.

Осень, я давно с тобою не был.

— Из уважения к вашим заслугам, генерал, советую прекратить подобные шутки. Иначе вынуждена буду доложить о ненадлежащем поведении и поступках.

— Так докладывай! Что мне сделают? Самое большое — велят в палатке сидеть, там пьянствовать и детей не смущать.

— Это уже зависит от ваших дальнейших действий, генерал.

Их, даже сидящих в осаде, больше, чем нас. Ещё Меч армию собирает. Госпожа, несмотря ни на что, с каждым днём сияет всё больше. До первой вылазки почти соглашалась с говорившими о её излишней самоуверенности. После мнение изменила.

Второй вылазки не будет. Иначе я ничего в людях не понимаю. Никто не захочет умирать бессмысленно. Как конница в тот день.

Вдоль длинной стены лагеря. Они опасались только лучников. Вдоль рва.

Под огнём. Ружей, лёгких пушек, ракет. Я замечаю только меня касающееся. На «мельнице» поднят сигнал. «Обстреливаем конницу. Помощь не требуется».

Неслись знамя за знаменем. Метили на большой лагерь, где над частоколом торчат стойки собираемых машин. Хотели их сжечь. Просто не знали, и знать не могли, по стенам будут бить совсем другие машины.

Осадный парк совсем в другом месте. Но он не поленился приказать притащить в главный лагерь тяжелые орудия. И сам командовал доставкой. Посмотреть было на что — каждое орудие тащит двадцать четыре тяжеловоза.

Дина сказала.

— Заняться нечем? Они же в полевом бою больше выстрела сделать не смогут. Ладно, я сама приказала пока по стенам не бить.

Генерал, кажется, обиделся.

— Их перезаряжают за шестую часть часа. Тем более, не ядрами а картечью.

Кран для ядер генерал притащить из своего лагеря не поленился.

— Ладно, глянем, каковы они в деле. Как вылазку отобьём — вон по тем двум башням и стене между ними бить будешь.

Вот она, вылазка!

Несмотря на потери. Прямо на недостроенный частокол. Белеющие за ним ряды палаток. На ощетинившийся пиками ряд солдат в чёрном и алом. На дерзкого гремучника, слишком далеко уползшего от своего логова.

Птиц всяких у них на знамёнах, и в самом деле, многовато. Голуби в основном. Вроде, они символ их божка. Может, они мнили себя птицами, защищавшими гнездо от змеи?

Картечи да бешеному огню всё равно, что там они думали.

Госпожа сидит на складном табурете. Прямо под «мельницей». Крылья разложены в сигнал. «Атакованы крупными силами конницы. Помощь не требуется».

Столько читала. И вот стою невдалеке. Где-то за спиной полощется на ветру огромный «Великий Змей». Только на парадах видела я личный стяг Верховного. Он видел много боёв. Но тогда рядом не было меня.

Госпожа напоминает статую. Читала и про это.

Громадные пушки взревели разом.

Истрёпанная лавина всё ещё катится на нас. Видела, как падают знамёна, вижу несущихся лошадей без всадников. Мгновения спустя вступают в бой полковые пушки. Три шеренги дают залп одновременно. Отбегают за три других. Эти бьют по очереди, хотя и так уже всё в дыму.

Ветер в их сторону, дым относит. В разрывах вижу единичных всадников, дерущихся с пикинёрами. Гибнут один за другим. Их мало, очень мало по сравнению с выезжавшими из ворот совсем недавно. Дым относит всё дальше.

Тела. Мёртвые люди и кони. Застывшие, как вкопанные немногочисленные уцелевшие одиночки. Не знают, назад или вперёд?

Смерть повсюду. Уцелевшим снова скакать вдоль лагеря. Под огнём.

«Атака отбита. Противник бежит. Помощь не требуется».

В ряд разложены трупы наиболее пышно одетых конников. Особо солдаты их обчистить не успели — нет шлемов, наручей, вероятно, колец на пальцах. Мне дела нет. Больше обращаю внимание на пробоины от пуль и картечи. Одному ядро в груди сквозную дырку сделало.

Сюда притащили только относительно целых. Разорванных генерал с артиллеристами на поле ушёл смотреть. Зачем-то с ними пошла и Динка. Вдоль ряда идёт генерал-лазутчик. Показывает Госпоже бывших знакомых.

— Всё сыновья ближайших приближённых Меча. Золотые храаты как на подбор!

— Солдатам велели таскать самых разряженных.

— Блеснули храбростью!

— Ага. Войска в стрельбе попрактиковались. Действительно важный кто есть?

— Вот этот, пожалуй, мог бы стать. Сын крупного военачальника. Подавал надежды.

— Тушу на кол и поднять повыше. Чтобы хорошо со стены видно было!

Пленных мало, все не столько раненые, сколько избитые. Одному пальцы точно отрезали, позарившись на кольца.

— Тут есть знакомые?

— Есть… К солдатам разрешите обратиться?

— Разрешаю.

— Внимание! Поднимите вот этого! Солдаты! Хорошенько запомните вот этот знак на плече или одежде. У этого голубой, но бывают чёрные, красные и зелёные. Любого с таким знаком убивайте как бешеных собак. Это особо приближенные к Мечу и церкви защитники веры.

— Вроде попов, но с мечами?

— Именно так! Представители воинствующей церкви. Они дают обет истреблять безбожников везде, где встретят, не взирая на пол и возраст!

— Истреблялка не выросла! — гремит хохот.

— Подтверждаю всё сказанное генералом. Это даже не животные. Это хуже. Впредь я их желаю видеть только мёртвыми.

— И продал он Господа за горсть монет, — глухой, но сильный голос одного из пленных. Без знака на броне.

Повернувшись к нему, генерал смеётся. Как мне кажется, с оттенками болезни.

— Я никогда, щенок, никого не предавал. Это вы были настолько глупы, что почти за тридцать лет не смогли разглядеть живущую в вашем гнезде змею. Я — Змей, и горжусь этим. Ты же у нас святоша вроде, тебе кровь проливать нельзя, даже палицу вместо меча носишь. Думаешь, я забыл, как ты хвастал, как будет устроен пир после победы. Где вы будете сидеть на помосте, лежащем на пленных Еггтах и их воинах? Кровь ведь не будет пролита.

— До чего убого! — усмехается Дина, — Я ещё в детстве подобную историю читала. Всё в мире повторяется. Он точно святоша?

— В придворном соборе служит.

— Как интересно… Когда город возьмём, его и всех прочих святош повесим в святая святых этого собора. Он много ведьм сжёг?

— Ни одной. Чистенький слишком для этого. Всё о любви к господу трактатики писал.

— Руку ему отрубить или язык вырвать, — я-то вижу, Госпожа потешается. Пока потешается. Еггты от слов к делу быстро переходят.

— Сейчас? — спрашивает сотник, командир стерегущих пленных.

— Погоди. Он меня или ещё кого после победы изнасиловать не собирался?

— Он — нет. Таким запрещено прикасаться к женщинам.

— Предпочитает мальчиков или барашков? Я к такому по своей воле тоже прикасаться бы не стала.

Гремит хохот.

Пока они веселятся, я доспехи убитых рассматриваю. Мысли всякие невесёлые бродят. Столько пробоин! Вмятин тоже хватает, но общей картины это не меняет. Почти все доспехи нашей работы. Пусть и не работы армейских кузнецов. Та броня пули большинства ружей держит. Большинства, но не всех.

К примеру, динкин «дырокол» с нарезным стволом и калёными пулями прошибёт любой доспех, включая её собственный и материнский. Пусть он в десять раз дороже обычного ружья и гораздо дольше перезаряжается. Несколько лет назад ружей не было вообще. Теперь их тысячи.

Что будет, если через несколько лет тоже самое произойдёт с «дыроколами»? И они будут у всех, а не только у лучших и самых богатых, стрелков? Я тоже к «дыроколу» приценялась. Очень уж дорого. Не стала брать. Своих не хватало. Принцесса одолжила бы и забыла. Но как-то неловко.

Если даже самая лучшая броня теперь защиты уже не даёт, то, может, вовсе не носить? Но тогда всю тактику придётся менять. И так уже Госпожа говорит, в будущем одни стрелки будут между собой сражаться.

Хотя, пока броня нужна, от оружия противника защищает. Но мы дело имеем с теми, кто огнестрельного оружия делать не умеет. Что будет, когда столкнёмся с теми, у кого оно есть?

С теми же мирренами, которых генерал Рэндэрд поминает, где надо и не надо. Будто война с ними уже дело решённое, хотя они вон где живут. Их купцы к нашим портам дорожку нашли. Любой купец, залезший в такую даль, во-первых страшно алчен, а во-вторых он ведь не только купец, но и воин, пират и лазутчик. Никто не знает, какие выводы из докладов купцов делает далёкий двор.

Госпожа шутит невесело: «Рэдду, наверное, мирренский наёмник голову пробил. То-то он на них так взъелся». Мирренские доспехи нам сам Ярн показывал. И я заметила толстый металл. Динка тоже совсем невесёлой была. Долго металл щупала да разглядывала. Вскоре после этого у неё «дырокол» и появился. Потом и латы новые, очень тяжёлые.

Госпожа тоже кое-какие выводы относительно мирренов сделала. Правда, не столь грустные, как генерал. В разговорах стало мелькать «усиление приморских крепостей», «пушка, способная мирренский корабль потопить одним выстрелом». На стрельбище были. Артиллеристы стреляли не по привычным щитам. Вместо мишеней соорудили настоящие борта кораблей. Результатами Госпожа осталась довольна. Генерал вовсе нет. Хотя и разрушено было всё. Дина для себе перевела мирренскую опасность в разряд совсем малозначимых вещей. Генерал предпочёл бы оставить мирренов в первоочередных.

На мой взгляд мыслей генерал не оставил, решив действовать по-другому. Через Динку, вернее, не столько через неё, сколько с расчётом на то, что она рано или поздно окажется на месте матери. И к тому времени у неё уже должен быть правильный образ врага.

Что до меня — мирренских купцов и послов видела. И они мне не понравились. С длинными волосами и бородами напоминают животных. Даже речь напоминает лай. Я понимаю неплохо. Учили и этому языку. Только я впервые в жизни намеренно изображала глупость — настолько он мне не нравился. Боялась, поймут, притворяюсь и заставят учить как для переводчика. Обошлось.

Храаты волосатостью напоминают мирренов, только те, в отличии от них, мылись часто.

Помню, кто-то сказала про посла.

— Такой красивый! Попробовать бы с ним…

Меня как ударили.

— Иди с козлом в хлеву попробуй. Борода и шерсть — примерно одинаковые.

— Ревнуешь, никак? — зло смотрит. Она девушка видная. С Динкой вместе сражалась. Знает, если что, я убивать умею.

— К животному ревновать? — животных я не боюсь никаких. Хоть щенка, хоть жабу в руки возьму. Но попробуй миррен на том приёме хоть невзначай меня коснуться — получил бы кинжал в сердце. Настолько они мне омерзительны.

— На себя-то посмотри, нетронутая.

Кажется, тогда она смеялась вместе с кем-то из посольства. Только я знаю, сколько за мирренами следило стрелков.

Не знаю, до чего могло бы дойти. Динку не подвело чутьё на надвигающиеся ссоры. Как из-под земли вынырнула. Глазки нехорошо блестят.

— Ни в чём! — буркнули обе в один голос.

— Девочки, не ссорьтесь. Война скоро, а вы тут друг дружку убивать собрались.

Улыбнулась так, что сразу стало ясно, почему у неё змея на гербе.

Тот год она всегда старалась гасить в зародыше начинающиеся ссоры и мирила старых врагов. Назревали большие дела, и Динка не хотела, чтобы за её спиной шипели и шпыняли друг дружку.

Госпожа только посмеивалась.

— Вы молоды. Кровь играет вовсю. Тут не сделать ничего. У меня, пусть и странный, но всё-таки двор. Все, кому надо выводы давно уже сделали. Кто тут с кем гуляет, и из-за кого ссорятся я знаю. Странно, что ты в стороне. Ведь ничем не хуже прочих.

— Я своим умом думаю. А не общим, как у них.

— Это я знаю. Только смотри, сейчас в столице невест перебор. Не женихов.

— Я знаю.

— Сейчас живи. На потом не откладывай. Потом может и вовсе не настать. Как не настало однажды у меня, — не помню я у Госпожи такого лица. Так и не знаю, памятью о ком является Динка. Еггты умеют хранить секреты, — Да и мне не больно охота смотреть, как появляется новая Рэдрия. Она тоже много чего на потом откладывала…

«На потом откладывала» — в голове вертится. В ряду мертвецов многие не сильно старше меня. Могли бы даже красивыми показаться, ибо ещё не носят бород. Теперь и не будут никогда. В отложенном последнее слово оказалось за нашей картечью. А ведь тоже о чём-то мечтали. Наверняка, хвастались невестам, что привезут змеиных голов.

— Осень! О чём задумалась?

Резко оборачиваюсь, чуть не упав. Обе они любят так подкрадываться. Хотя, мать и дочь, не считая прочего.

Оказывается, времени прошло немало. Ещё мертвецов притащили, солдаты ловко избавляют их от доспехов. Многие сегодня стали существенно богаче.

Генералы куда-то делись. Зато генерал Ярн, муж казначея, пришёл. Стоит чуть в сторонке, смотрит. У ног — небольшая куча оружия и брони. Все знает, он всё необычное собирает.

Госпожа довольно щурится, как кошечка на солнце. Кажется, вот-вот замурлыкает.

— Что угрюмая?

— Зима близко.

Смеётся.

— Это ты не волнуйся, зимовать будем под крышами. Вон теми, — небрежно машет рукой в сторону города, — В тепле и сытости. Хочешь, особняк какого-нибудь храата подарю?

— Зачем?

— Как зачем? Жить! Кэр вон, уже себе участок для загородного дворца присмотрела и даже все пергамены оформила. Другие тоже к землям присматриваются. Я пока дарю, но скоро продавать буду. Рэндэрд вон предложил в главном городском соборе бани общественные устроить. И рядом участок для цветочных домов отвести. Что скажешь?

— Если я правильно помню план города, туда водопровод вести будет неудобно.

— Осень, ты и вправду невозможна! Младше моей дочери, но временами, кажешься старше матери!

Госпожа говорила, паровики она во многом и делает, чтобы тяжёлые пушки таскать. Но пока машины себя-то с трудом таскают. Дина не унывает и всё дорабатывает и дорабатывает. Сколько я ей той зимой считала!

Даже не знала, насколько она в высшей математике сильна! Или это я уже просто привыкла в этой области первой быть.

Хотя Дина мне сказала, столичные учёные просили оставить меня в городе.

«Она только расправляет крылья. Потомки нам не простят её смерти на взлёте».

«Я ей передам».

Что я могла сказать? По-другому быть не могло.

«Говорят, расправляю крылья? Так, наверное, и есть. Только я — птица хищная. Пусть и высокого полёта!»

Всё в этот раз куда серьёзнее, чем на Войне Верховных. В Замке оставили только тех, кому совсем ещё не подошёл возраст.

Удивила Динка. У неё собралось немало дорогих и ценных клинков и другого оружия. Немало и богато отделанных доспехов. В основном — официальные подарки Верховному. Та же, не особенно ценя вещи отдавала их дочери. Дарители разобрались, и последние подарки явно делались с расчётом на Динкино телосложение и руку.

Да и, пожалуй, главное — с определённым прицелом на будущее. Как сама Динка шутит, «я не злопамятная, я просто злая и память у меня хорошая».

Вещи ценит побольше, чем мать, в руки редко кому даёт, даже если просят. Без разрешения могут брать только Линки. Да я.

Незадолго перед выступлением привела нас в свою часть арсенала. И стала просто раздавать отделанные золотом, а то и камнями, великолепные клинки.

— Мы на Великую войну идём! Ни к чему пылиться хорошему оружию. Пусть врага разит!

Кто благодарил, кто просто не знал, что и сказать. Мне достался гранёный кинжал, седельный меч и шлем с гравированными золотыми листьями и иероглифом «Осень». Совпало, хотя делалось и не для меня, шлему больше двадцати лет. Металл прочный, как бы не толще, чем на моём шлеме.

Себе оставила только то, чем чаще всего пользуется. Тем более, она в последнее время полюбила ружья и пистолеты, а их среди подарков пока нет.

Примерно за час Динка раздала состояние. Пожалуй, даже не одно. В ценах на камни и работу ювелиров разбираюсь не особо, но даже клинки и броня, по моим примерным подсчётам стоят не менее ста тысяч «ведьм».

Из тех, у кого есть родители, только у отца и матери Линки, и, разумеется, матери Динки есть такие деньги.

Знаю, многие боялись, не рассердится ли Госпожа, и не велит ли вернуть. Некоторые даже боялись, что их могут выгнать.

Глупенькие! В этих стенах без её ведома ничего не происходит. Да и Динка во всём дочь своей матери.

На следующий день Динка принесла мне пару пистолетов, из которых стреляла совсем недавно.

— Возьми, я же знаю у тебя всего один!

— А ты?

— А мне вчера Рэндэрд ещё пару подарил. Тоже с колесцовыми замками, но двуствольные. С гравировкой! И-и-и! — радостно завизжало Маленькое Чудовище.

— Пиши дальше.

Входит «мельник».

— Верховный. Из седьмого сектора сообщение. «Объявлена готовность. На стене большая процессия. Во главе — люди в золотых одеждах со знамёнами. За ними воины. Поют. Идут в шестой сектор».

Так-так, а мы сидим в третьем.

У Госпожи на губах играет ухмылка, скорее присущая её дочери.

— Передай. «Наблюдать. Никаких действий не предпринимать. Отметь особо: огня не открывать».

Ко мне поворачивается.

— Знаешь, что там происходит?

— Кажется, это обход с крестами называется, но, это вроде только по праздникам делают и между разными храмами. А сейчас не праздник, вроде.

Довольно усмехается.

— Смотрю, издаваемое походной канцелярией читаешь, не то, что некоторые… Верно, но не совсем. Пошли, глянем на них.

Уже на выходе бросает через плечо.

— Зачем они эти обходы устраивают? Особенно, по стене.

— Вроде, от этого какая-то божественная защита должна снизойти. Стены неприступными стать или неразрушимыми.

— Думаешь, поможет?

— Опыта обстрела каменных укреплений не имею.

Эти четыре тяжёлых пушки особо и не нужны были. Госпожа их даже в Замке хотела оставить. Эрескерт настоял их в поход взять, и даже разработал ту самую упряжь на двадцать четыре коня. Уж очень ему хотелось из самых больших пушек в мире пострелять.

Госпожа только рукой махнула. Хотя она эти орудия и отлила. Просто проверяла, насколько тяжелую отливку может создать. Когда всё прошло удачно, ухмыльнувшись, сказала, может отлить и вдвое большее орудие.

Говорилось намеренно для приехавшего в столицу Адмирала Юг. Тот ей немедленно два таких орудия и заказал для главной базы своего флота.

К моменту перехода границы, орудия успешно отлиты, а уж как их тащить на побережье — пусть у Адмирала голова болит.

Эрескерт, правда, чуть ли не до выступления вокруг пушек ходил. Измерял что-то. Чертил. Уверена — лафет и упряжь придумывал. Успей — и эти бы сюда притащили.

Притащить — притащили, но разобранными. Ствол — отдельно, под него бледненький наш какую-то особую повозку на десяти колёсах придумал, лафет — отдельно.

Пока только одна к стрельбе готова, собирают остальные.

— Где командир батареи?

— Здесь! — орёт дочерна загорелый здоровяк от крана.

— Не узнала! Совсем на начальника огня перекраситься решил?

Все ржут, и он громче всех. Тоже его знаю. Артиллерист отменный. Только с тем же недостатком, что и начальник его — ни одной юбки не пропускает, хорошо я в штанах хожу.

— Расчёт к первому орудию. Заряжено?

— Нет.

— Зарядить бомбой! Последней разработки!

Если становимся лагерем надолго, пороховой погреб начинаем рыть раньше, чем палатки ставить. Вот и сейчас — ещё не все орудия подвезли, а погреба уже готовы. Пусть и заполнены полностью из десяти только два, в том числе, этот. Обозы в пути, прибыть должны точно по расписанию.

Пусть, напротив и самые мощные участки стен. Начальник огня именно тут решил в любимые игрушки — большие и очень пушки, сыграть. На главной батарее, наверное, нет двух одинаковых орудий. Длина ствола, калибр, даже материал изготовления — всё различается.

Я несколько раз бывала на стрельбище вместе с Госпожой и Эрескертом. Он вокруг результатов старых опытов Госпожи и Чёрной Змеи ходил как голодный кот по мясной лавке.

Все измерительные приборы, что знаю, с собой таскал. Мерил и мерил. Калибр, толщину стенок стволов, глубину зарядных камор, даже диаметр цапф. Даже напильником проверял и опилки очень тщательно собирал.

Глаза просто горели, как у безумца или возбужденного племенного быка.

Почти все орудия лежат на временных лафетах-колодах. Раньше такие сооружали при осадах, но у нас их давно не используют. Вот для отстрела опытных стволов они самое то. Подспудно озиралась по сторонам, ища разорванные стволы. Знаю, несколько лет назад Госпожа была серьёзно ранена при взрыве осадного орудия. Но видимо, это было на каком-то другом стрельбище.

Чем-то все эти орудия напоминают огромных куколок бабочек. Невзрачные создания, не отделанные, иногда даже без просверленных запальных отверстий, сделанные просто для проверки литейных свойств того или иного сплава, стволы.

Но расправляет крылья прекрасная бабочка, дрожат стены от грохота «Змей».

Эрескерт выпросил у Госпожи все опытные орудия, ещё и взялся за свой счёт изготовить к ним лафеты и купить лошадей. Подготовленных артиллеристов у нас тогда было несколько многовато. У меня опыта маловато, но осадную батарею, что пушечную, что мортирную, установить смогу. Как пороховой погреб оборудовать — знаю, стрелять — умею.

Рэндэрд красный, покрыт испариной, крючки на воротнике ободрал, две фляги воды уже не выпил, а именно вылакал. Я кошусь в его сторону, Госпожа не смотрит, поглощена разговором с начальником огня. Тот певчей птицей заливается. Даже те обрывки, что до меня долетают, на мысль наводят: он об артиллерии поэму писать не думает? Получилось бы…

— Ну, пошли, поглядим, что за ТАОН ты соорудил.

Рэндэрд аж вперёд подался.

— Как вы сказали? ТАОН?

— Ну да. Тяжёлая Артиллерия Особого Назначения. У меня одна уже есть, а Эрескерт…

Генерал хрипит и валится на колени. Лицо багровое.

Телохранители забегали. Дина щупает Рэндэрду пульс, принимается слушать.

Госпожа невозмутимо что-то насвистывая, велит принести столик. Достаёт и разворачивает шприц. Сняв колпачок с иглы, прокалывает крышку бутылки. Телохранитель смазывает место укола.

Буквально на глазах цвет лица генерала меняется, да и дышит уже более-менее нормально.

Дина стоит, уперев руки в бока, так, чтобы Рэндэрд её хорошо видел.

— Так, приятель, тут все свои, поэтому таится не вижу смысла. Сердце у тебя — дерьмо. А ты ещё и жрёшь, как не в себя.

— В половине случаев — с тобой на пару, — раз огрызается, значит всё хорошо.

Дина хохочет. Порывшись в сумке, вытаскивает кошель. Достаёт два, подумав, ещё два чёрных шарика.

— На! От сердца, можно сказать, отрываю. Самой ещё запасы. Сейчас выпьешь два, ещё два — завтра с утра.

— Запал готовьте!

Почти улеглась на ствол.

— Влево три!

Под лафетом сзади поворотный каток приделан, чтобы легче было по горизонтали наводить.

— Клин четыре… — ненадолго замолкает, — нет, пять.

Слежу, куда направлен ствол. Смотрит точно между девятым и десятым зубцом между башнями сорок два и сорок три. Догадываюсь, что она хочет сделать. Во главе процессии либо что-то ценное несут, либо кто-то важный идёт. Либо всё сразу. Вот и будет вам привет от старшего демона.

Стоит, отведя руку с запалом.

Попала!

Мне видно, много попадало и пение это гнусавое прекратилось.

Госпожа улыбается, наверное, как охотник, убивший сильного и опасного зверя. Вот только она с молодости только на двуногую дичь охотится.

— Выволокли свою, наверное, самую главную святыню. Чуть ли не с основания города в первом храме ковчег с ней валялся. Считали, стены обнесут — либо победа будет, либо стены неуязвимыми станут. Вот я по ковчегу и дала! В труху и кашу кровавую. Может, теперь и задумается кто, чего все эти тухлые кости, да жопы в золоте, стоят.

Снова смотрит на не прекращающуюся на стене суматоху.

Уже не улыбается, а оглушительно хохочет.

— Ну, что, золотые жопки, как вам моё золотое ядрышко?

Голодом морить их не велели, вода в загоне и так есть. Даже охранять особо не надо — вряд ли сбежит тот, кто бегать не может. Они вечером даже песни свои гнусавые затянули. Попросили замолчать — не поняли. Прострели одному ногу — уяснили.

Утром снова за песнопения взялись. Даже забор по круг обходить принялись. Никто не одёргивал — их охранять в наказание ставили, а тут какое-никакое развлечение.

Потом песни кончились. На пленных пришли посмотреть бойцы вспомогательных частей и нестроевые из последнего набора. Местные. Бывшие рабы.

Они ничего не говорили. Не смеялись и пальцами не показывали. Глядя на них, притихла и охрана.

Они смотрели. Просто смотрели.

Но эти туши под их взглядами словно съёжились и сбились в одну общую кучу. Подальше от взглядов. В центре загона.

Начальнику охраны стало неуютно, известили коменданта лагеря.

Нестроевые всё приходили и приходили.

Не угрожали пленным оружием. Не говорили ничего. Просто смотрели.

Я видела помещения для рабов. У нас хлева лучше. Да и загоны на полях, куда на ночь сгоняли работавших тоже видела.

Порядок вещей казался неизменным. Но потом пришли мы.

И пастухи человеческого стада сами оказались на положении скота.

Меня как раз и послали разобраться с причиной сборища. Место как раз между двух лагерей и в случае бунта толпа будет попросту расплющена. Но на бунт происходящее похоже меньше всего, это даже и любимому ежу генерала Рэндэрда понятно.

Он там ещё раньше меня оказался, но ни во что не вмешивается. Самым неподобающим образом на заборе сидит и разными цветистыми словами пастырей в загоне, обзывает.

Поговорить любит и умеет, словом в последнее время всё лучше и лучше владеет, так что даже угрюмые нестроевые с клеймёными лицами и то посмеиваются.

В окрестностях осаждённой столицы полно монастырей, тут до недавнего времени хорошим тоном считалось земли и ценности им дарить. Земля же, без тех, кто на ней работает в общем-то бесполезна. Дарили земли с рабами.

Рабы на пергамене той же веры, что и хозяева. Вроде как единоверцев в рабстве держать нельзя, но чего не сделаешь ради звонкой монеты? Какое-то объяснение обоснованности рабства попы придумали.

Вроде бы богобоязненный дед того, кто из города удрал, много земель им за этот трактат подарил. Как там он называется? Свято-чего-то-там, то ли девы непорочной, то ли зачатия какого-то противоестественного.

Хотела уже назад ехать, но вижу скачут из главного лагеря. И блеск золотых рогов виден уже.

— Как дела, Осень? — будто и нет никого вокруг.

— Всё в порядке. Никаких нарушений нет.

— Даже никого из этих вздёрнуть не хотели?

— Когда объяснила, всех вместе и после взятия города — веселее будет — согласились.

Согласный гомон. Мне до этих мешков с дерьмом, что в загоне, дела в общем-то, нет. Это у Динки одна из любимых фраз в ответ на любой вопрос про священников: «В сортах говна не разбираюсь».

На деле, во всём она разбирается. Нравиться простоватой и грубоватой драчливой девчонкой выглядеть. Вот только, в умении людьми вертеть мать уже догнала почти. Плохо, что только в этом умении с ней сравнялась.

Я просто знаю: те, кто распятому молятся разве что с точки зрения мерина обозного все на одну рожу. Их много разных течений, как они сами выражаются. С одной стороны, другие течения вроде как братскими признают, с другой, ненавидят их чуть ли не больше, чем нас. И режутся друг с другом просто зверски.

К чему это я? А к тому, что свиньи двуногие из загона к тому, что со мной произошло в прошлом ни малейшего отношения не имеют.

Это другое течение было, этими, что в загоне вроде как даже осуждённое.

Так что пусть пока сидят да хрюкают. Сама я с ними делать буду только то, что прикажут.

Будь там из, другого течения. Вспомнилось тут у Рэндэрда подцепленное. «С твоими врагами поступим так, как ты скажешь. Вот если мы встретим моих врагов — ты узнаешь, что такое настоящая жестокость».

И почему он тогда ухмылялся? Вроде, его личных врагов нет уже никого.

Пусть, я много знаю, но всё-таки, далеко не всё и не про всех.

Строение человеческого тела мне известно, и причинять боль очень подолгу я могу. Если мне понадобиться — враг умирать будет очень медленно и мучительно.

Вот только, почти все, кого стоило бы медленно убивать, уничтожены в тот день, когда я едва не погибла.

Как там Госпожа шутит: «Армия всегда готовится к той войне, которая недавно кончилась».

Стою, вполуха слушаю, хотя тишина звенящая. Госпожа с нестроевыми и вспомогательными о жизни после победы и о земле разговаривает. Самый важный вопрос для недавних рабов с полей. Самый неважный вопрос для меня. Я с двух вещей кормиться могу. Пера и клинка.

Земли до недавнего времени не было. Теперь есть. Госпоже спасибо. Кадастр владений тут составить уже догадались. Вблизи столицы почти вся — у Меча, да его родни ближней.

Уже объявлено армейским фондом для раздачи. Сбежавший из города раб рассказал, осажденные так верят в скорый приход помощи, что один родич меча какому-то монастырю продал участок земли, где главный лагерь стоит.

Госпожа разозлилась. Хотя, сначала весёлой была. Даже слишком. Казначей уже в открытую лицо кривила.

Услыхав о сделке, Верховный и взялась участки раздавать. Говорит, размер, качество земли, сады да пруды перечисляет. Будто сама кадастр составляла.

Раба того уже после совещания привели. Я уже к себе идти хотела. Госпожа пить не заставляет, но и уходить от Верховного мало кто решается. Даже почти непьющий казначей и то сидит.

Словно забыла, почти все на совещании — генералы, кому земель, частично ещё не завоёванных, столько уже роздано. Им такие участки не очень нужны. Только казначей, хотя и злилась, к сестре маску повернула. Она-то лучше всех знает, как из медяков золотые складываются.

На телохранителя Яграна показала. Просто первым на глаза попался. Я-то за спиной.

— Хочешь участок? Или два?

— Благодарю Верховный, но вынужден отказать. Я из приморья, и думаю туда вернуться. Я с земли жить не умею, вот корабли…

— Ну, золото не завтра делить будем. Я и забыла, что ты из китобоев.

Посматривает на телохранителей генералов и змей у стен.

— Ну, кому? Или все богатые такие?

Тут я и сказала.

— А мне можно тот участок, что вы сейчас описывали?

Поверившись, оглядела меня с головы до ног, словно впервые увидала.

— Умная. Раньше всех сообразила. Значит так! Я три участка рядом описала. Вот, все три её и будут. Готовьте документы на владение.

Пергамены уже были. Сама имя вписала, Динка ей даже успела подсунуть золотые чернила. И печать Верховного поставила.

На следующий день на утреннем построении было объявлено о начале земельных раздач. Несколько дней прошло — некоторые права на участки уже продать успели. Ко мне тоже приходили. Из казначейства.

Предлагали вполне приличную цену. Я отказалась. Не только Главный государственный и армейский считать умеют. Это сейчас торгуют считай, воздухом. Когда город возьмём, цены втрое, самое меньшее, вырастут.

Знаю, нестроевые нет-нет, да косятся на солдат. Не могут старую привычку изжить. Привыкли, господа и вообще свободные носят длинные волосы и бороды. Короткая стрижка и безбородость — рабский признак. И никакого оружия у рабов быть не может.

У нас же у половины генералов головы бритые, борода вообще только у начальника конницы есть. Не говоря уж о Верховном — женщине.

Заплывшие жиром рожи, смотрящие из щёлочек бесцветные свинячьи глазки, туши, способные сделать честь откармливаемому на мясо борову. Видела крупных, и просто, очень тучных людей. Но эти же… Раздувшиеся от жары разлагающиеся трупы и то не такой толщины. Только они живы, вот только воняют как бы не похлеще мертвецов.

Маски надеть было совсем не лишним.

— И эти собирались нас чему-то учить? Умеренности в еде?

Выражает всеобщее недоумение Динка.

По глазам видно, как усмехается Госпожа.

— Ага. Попутно. После приобщения и подсчёта десятины да прочих налогов. Вон те уже города линии между собой поделили. Для духовного окормления.

— Это когда жрать хлебец, изображающий мясцо их божка и запивать вином вроде как из его крови?

— А доклад разведки почитать? Там всё это есть вообще-то. Так! Осень, тебя вообще-то не спрашивают, и тут не урок, чтобы подсказывать. Раньше учиться надо было! Хотя, к тебе это не относится. Знаю, ты-то доклады читала. Дин! Я тебя вообще-то спрашиваю.

— Я, конечно, людей, и тем более, богов, не люблю, но не настолько, чтобы их есть. Да и выпивка есть получше чем кровищ-щ-ща. Тем более, я не люблю красное. С ними-то что делать будешь?

— Поживут. Какое-то время. Тех местных, что приедут покорность изъявлять, будут сюда водить.

— Вчера один, седой такой, был?

— Был. Присягу принёс. С ним и раньше переговоры вели. Самый… Колеблющийся был. Теперь не колеблется больше.

— Уверена?

— Да. Очень уж вон того просил, — тычет пальцем в тушу, выделяющуюся на фоне прочих повышенной жирностью. Глаз совсем не видно, и не потому, что подбили.

— Зачем?

— С живого жир вытопить. Сказал, если сомневаюсь, согласен вытапливать хоть перед всем нашим войском.

— Хм. Теперь и я верю, нам честно служить будет. По их же законам священника убить — это примерно, как по нашим беременную женщину.

— Хуже. Гораздо хуже. Женщины у этих и людьми-то не совсем являются. А это особи, к богу приближённые.

— Особи? Они, что скопцы?

— Знаешь, я не смотрела. С одной стороны, скопцам им проще бы было — женщин касаться им нельзя. Но с другой — высшим церковным чином скопец быть не может.

— Он и человеком скоро быть перестанет.

— Не раньше, чем я решу. Ты меня поняла?

— Поняла, — бурчит Динка угрюмо.

— Что нынче невесёлый, товарищ поп? Помнишь, как бывало, брюхом пёр вперёд? И крестом сияло брюхо на народ.

— Кресты своё, того… Отсияли. — желчно замечает Динка.

Генерал шутливо раскланивается.

— То я не знаю! Из них такие чудные портреты твоей матери на золотых кругляшках получатся!

— Её портреты. Только. На серебряных. Монетах, — совсем уж по змеиному Динка шипит, — А ты лучше стихосложением займись, пока мозги на хрен не пропил.

Рэндэрд снова раскланивается. Со стороны похоже на семейную сцену, когда жена нерадивого муженька отчитывает. Слухи про них двоих бродят разнообразные. Они и вместе, и по отдельности ничего не подтверждают, но и не опровергают. Госпожа только посмеивается, казначей, когда вместе их видит, откровенно злиться.

Пыль всем в глаза пускать им нравится. Или же слухи и не слухи уже?

Генерал всю жизнь рядом с Еггтами. Самой Чёрной Змеёй замечен был. Вот и решил накануне старости совсем с ними породниться. Надумай такое кто другой, быстро бы объяснили, чтобы не пытался рогов выше лба иметь.

Но именно Рэндэрду старшие Еггты такое бы позволили. Благо, у каждого дочери есть.

Вот только слишком прям и груб Рэдд для откровенных брачных переговоров, Динка же наоборот, слишком изворотлива и хитра.

Мне, в общем-то, дела нет. Самой второй раз видеть ещё никого не хотелось… Хотя, кому вру? Хотелось, только не кого-то конкретного. А вообще. Человека.

Словно в тени золотых рогов Госпожи. Эта тень неплохо защищает от многого. Она не говорила прямо, но знают все — против воли тебя замуж не выдадут. Знаю, уже про два устраиваемых родителями «выгодных» брака, что не состоялись, когда стало известно мнение Верховного. Мнением невесты она интересовалась. Больше — ничьим.

Рёв. Просто рёв восторга. Самого дикого и искреннего. Легко одетая Динка с двумя саблями танцует между костров. Вертится всё быстрее и быстрее. Даже не поймёшь, есть на ней что, или нет. Только блестит золото украшений и сверкает сталь клинков.

Музыки и не слышно совсем.

Смотрю мрачно. Смелость разная бывает. Такой у меня нет. Никогда не смогу так, как Динка сейчас. Не знаю, хорошо, или плохо.

Вот те, кто сейчас как безумцы орут, завтра точно стальной стеной стоять будут, вспоминая танец огненной Змеи.