Порочный Принц

Глава 30 Ронан

Когда великий граф Эдрик Астор говорит, что у него семейное собрание, все должны упасть на колени и послушаться.

Ну, не совсем так, но что-то в этом роде.

Итак, мы все собрались здесь, в столовой. И под нами я подразумеваю маму, Эдуарда ублюдка, Ларса — потому что мы фактически усыновили его — покорного слугу.

Мама сидит на главном стуле, или, скорее, папа усадил ее на него, а сам стоит позади. На ней бежевое платье, в котором она кажется бледнее, или.

Ларс, как и любой приемный ребенок, не хочет говорить мне, почему мамина простуда длится дольше, чем когда-либо. Он добивается благосклонности родителей.

Но он все еще стоит рядом со мной, не садясь. Как будто ожидает заказа чая и не хотел бы пропустить.

Эдуард сидит напротив меня, время от времени бросая взгляд в мою сторону. Он одет в фиолетовый костюм, который делает его похожим на клоуна.

Я качаю головой, глядя на этот образ.

Он все время трогает свой галстук, а это значит, что он нервничает. Он, наверное, думает, что я поговорил с отцом или что-то в этом роде. Я разыгрываю карту и позволяю ему так думать.

Нервничай, Эд.

Надеюсь, ты будешь нервничать до конца своей жалкой жизни.

Я осторожно достаю телефон из-под стола. Пришли сообщения от друзей. Я изменил название группового чата на «Четыре Ублюдка», будто мы четыре мушкетера. Ксан сказал, что есть только три мушкетера, а Коул только что сменил название на «Ублюдки».

У него нет воображения.

Я пытаюсь притвориться, что меня интересуют их сообщения, но это не так, поэтому я сразу перехожу к сообщениям Тил.

Ничего. Пусто.

Она не признавала моего существования с той ночи. Хорошо, так что, может, то, что я сразу обрушил на нее свою детскую травму, не было моим самым ярким моментом.

И ладно, признание того, что у меня нет гордости, когда речь заходит о ней, осуждается в книге Рона Астора Второго, но она не какая-нибудь девушка.

Она Тил.

Я не могу бороться с необходимостью быть с ней каждую минуту бодрствования. Я хочу обнять ее, и, может, если я обниму достаточно крепко, она в конце концов тоже откроется мне.

Может, она почувствует себя в достаточной безопасности, чтобы рассказать мне, почему она возводит стены после того, как мы займемся сексом, или когда она поспит в моих объятиях.

Это не может быть порочностью — она любит это так же сильно, как и я. Это игра, в которую мы играем, и она чертовски хороша в этом. Я чертовски надеюсь, что это не представление, потому что Рон Астор Второй и его легендарный размер накинули бы веревку на шею, и это стало бы гребаной трагедией.

Быть может, мне нужно похитить Нокса и пытками выбить из него ответы.

Или нет.

Похищение и пытки будущего шурина не одобряются в девяноста девяти процентах культур.

Кроме того, я хочу, чтобы она стала той, кто расскажет мне, а не он.

Но если она думает, что может убежать от меня, прогуливая школу, она, должно быть, не знает меня.

Я Астор. Мы не останавливаемся.

Мой прапрадедушка привез свою жену из Африки. Когда его семья не согласилась, он как бы показал им средний палец и все равно женился на ней. Вернее, он докучал ее, пока она не согласилась выйти за него замуж.

Я такой тип Астора.

Он разбил лагерь в Африке — мне повезло, что мне просто нужно разбить лагерь перед домом Стил.

— Ронан.

Я отрываю голову от телефона на папин голос, понимая, что слишком долго смотрел на отсутствие сообщений.

— Никаких телефонов, — шепчет Ларс. — Насколько тяжело следовать этой простой инструкции, молодой лорд?

Я пристально смотрю на него, а он притворяется беззаботным, уставившись на отца.

Я ухмыляюсь, засовывая телефон в карман.

— Пожалуйста, продолжай. Приношу извинения за свое неадекватное поведение.

Папа, должно быть, чувствует сарказм в моем чересчур шикарном тоне, но отмахивается.

— Мы здесь, потому что нам с твоей матерью нужно, чтобы ты кое-что узнал.

— Еще одна поездка? — я усмехаюсь. — Ох, подожди — на этот раз Мальдивы?

— Ронан...

Мамины глаза опускаются вниз, и я жалею, что не могу как-нибудь ударить себя по яйцам. Удар должен был быть направлен на отца, а не на нее. Это он всегда куда-то ее увозит.

— Ронан, — ругается отец.

Я встаю.

— Меня не интересуют твои пункты назначения, отец. Ларсу это интересно.

— Но разве тебе не нужны даты? — отец огрызается в ответ. — Чтобы ты мог устраивать свои бесконечные вечеринки.

— Ларс... — я недоверчиво смотрю на него. — Ты чертов предатель.

— Язык, — ругается отец. — И я говорю с тобой, а не с Ларсом. Ты действительно думал, что что-то может происходить под моей крышей, и я ничего об этом не узнаю?

Да, отец. Это уже, блядь, произошло.

Мне требуется все мужество, чтобы не пялиться на Эдуарда. Я пытаюсь стереть его из жизни.

— Что ты пытаешься доказать всеми этими вечеринками, Ронан? Выпивкой? Травкой? Алкоголем? — голос отца с каждым словом становится все более смертоносным. — Ты думаешь, что ты ребенок?

— Больше нет, — говорю я, и на этот раз мои глаза скользят к Эдуарду.

Он ерзает на стуле, разглаживая галстук.

— Успокойся, Эдрик, — улыбается он, словно пытаясь снять напряжение.

Пошел он.

И пошёл отец.

И даже Ларс, гребаный предатель.

— Прекрати. — голос мамы становится ломким. — Пожалуйста.

Через секунду папа оказывается рядом с ней, хватает ее за плечо.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти. У меня нет времени на семейные драмы, и если я проведу еще одну секунду в одной комнате с Эдуардом ублюдком, я воткну нож ему в горло, и вновь убийство осуждается в девяноста девяти процентах культур.

— Ронан, не уходи, — умоляет мама.

— Я поговорю с тобой позже, мам.

— Нет никакого позже. — громкий голос отца останавливает меня на полпути. — Она умирает.

Я разворачиваюсь так быстро, что удивляюсь, как не падаю лицом вниз. Слова, которые он произнес, эхом отдаются в удушающей тишине, как приговор.

Теперь я вижу их в другом свете.

Отец кладет руки на плечи матери... ее бледное лицо и слезы в глазах..

Ларс смотрит на меня с печалью...

Он знал.

Он, блядь, знал.

— Что ты только что сказал? — шепчу я.

— У твоей матери рак матки, и она всегда страдала от иммунодефицита. Рак дал рецидив год назад, и операции не помогли.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что операции не помогли? И почему я узнаю об этом только сейчас?

— Это была моя инициатива. — мама встает и чуть не падает обратно.

Блядь. Когда она стала такой слабой? Почему я не заметил, что она обычно разговаривает со мной только сидя или в постели?

Я подбегаю к ней и заставляю ее сесть, а затем опускаюсь на колени рядом с ней.

Она откидывает мои волосы назад.

— Я попросила твоего отца и Ларса не говорить тебе. Ты был моим чудом, mon chou — мой малыш. Когда я впервые вышла замуж за твоего отца, врач сказал мне, что я не могу иметь детей из-за моего иммунодефицитного расстройства. Четыре года спустя я узнала, что беременна, и умоляла твоего отца позволить мне родить тебя на свет. Девять месяцев спустя появился ты, и я была самой счастливой женщиной на свете. Ты дал мне привилегию стать матерью. В тот момент, когда медсестра положила тебя мне на руки, я заплакала, как ребенок, а ты улыбнулся. Это странно, не так ли? — ее голос срывается, и что-то в моем горле тоже. — Рак начался, когда тебе было около восьми, и мы думали, что избавились от него тогда, но он вернулся в прошлом году. Вот почему мы отправляемся в эти поездки, mon chou — мой малыш. Ты такой молодой и живой, и я не хотела взваливать на тебя это бремя.

— Бремя? — мой голос срывается. — О чем ты говоришь? Ты моя мать.

— Это потому, что я твоя мать, и я должна защищать тебя. — слеза скатывается по ее щеке. — Но я больше не могу исчезать из твоей жизни. Я ненавижу это больше всего на свете.

— Ты не исчезнешь. — я смотрю на отца, который наблюдает за нами, нахмурив брови.

— На следующей неделе мы должны получить, — говорит он.

— Это хорошая новость, верно? — я смотрю между ними, и тишина почти душит меня.

— Врачи сказали, что у меня есть только пятнадцатипроцентный шанс на выживание, а раньше я терпела неудачу с вероятностью в пятьдесят процентов, так что у нас мало надежды.

— Но... но есть химиотерапия и...

— Нет, — обрывает мама. — Я больше не буду делать химиотерапию.

— Она отказывается от этого. — отец морщит лоб.

— А ты соглашаешься? — огрызаюсь я.

— Химиотерапия только отдалит меня от тебя, и тогда я умру в муках, не увидев твоего лица. — она обхватывает мою щеку ладонями. — Я не хочу этого.

— Я не оставлю тебя. — я крепче хватаю ее за руки. — Не делай этого, мам. Ты не можешь бросить меня. Я твое чудо, помнишь?

— Это потому, что ты мое чудо, что я хочу провести с тобой все оставшееся время... — она замолкает, рыдания застревают у нее в горле. — Пожалуйста, я умоляю вас с Эдриком не отнимать это у меня.

Она оставляет дрожащий поцелуй на моем виске, и ее слезы капают на мои щеки, когда она встает и начинает выходить из комнаты. Я пытаюсь помочь ей, но отец удерживает меня, положив руку мне на плечо.

Вместо этого он жестом велит Ларсу следовать за ней.

— Она чувствует себя слабой, когда не может ходить самостоятельно, — говорит мне отец после того, как она исчезает. — Психотерапевт говорит быть рядом с ней, не заставлять ее чувствовать себя слабой.

— Как ты мог не сказать мне об этом? — я выплескиваю весь свой гнев и разочарование на отца. — Как ты мог держать меня в неведении о чем-то столь важном, как это?

— Ты слышал ее. Она хотела этого таким образом.

— Или, может, ты заставил ее поверить, что она этого хочет. В конце концов, решения всегда принимаешь ты, и все остальные должны им следовать.

— Ронан, я понимаю, что это тяжело для тебя...

— Тяжело. — я смеюсь. — Попробуй что-нибудь посильнее, чем чертово слово «тяжело».

— Эдрик, я просто... — Эдуард жестом указывает на вход.

Черт.

Я все время забывал, что он был здесь.

— Нет, подожди, — папа указывает на него. — Мне нужно обсудить с тобой деловые решения. Останься на ночь.

— Деловые решения, — усмехаюсь я. — С дорогим дядей Эдом.

— Может, тебе нужно остудить голову, Ронан, — говорит отец.

— Блядь, быть может.

Я бросаю последний взгляд на Эдуарда, прежде чем вылететь из столовой. Я иду прямо в спальню родителей, но Ларс останавливает меня, прежде чем я вхожу, говоря, что маме нужно отдохнуть.

Я отвечаю, что мы не будем разговаривать, пока он не умрет, затем я иду в свою комнату, открываю ноутбук и просматриваю все о состоянии мамы. Потом останавливаюсь и перевожу дыхание, потому что иногда, когда я читаю о последствиях и о том дерьме, через которое она прошла, кажется, что в комнате не хватает воздуха.

Я провожу так всю ночь, исследуя, а потом смотрю в потолок, думая, что потеряю маму, а потом снова возвращаюсь к исследованиям.

Рано утром я иду к Ларсу и говорю ему, что мы объявляем перемирие, чтобы он мог рассказать мне все, что знает. Очевидно, в ту кошмарную ночь мама и папа оставили меня не из-за вечеринки в честь Хэллоуина, а потому, что у мамы были сильные боли, и как только они добрались до больницы, ее госпитализировали и поставили диагноз.

Все зарубежные поездки были в частную клинику, где мама должна была оставаться со своим постоянным врачом.

Причина, по которой они вернулись после последней операции, заключается в том, что мама больше не могла оставаться в больнице и хотела быть со мной.

Ее депрессия уменьшилась с тех пор, как они вернулись, что, по словам ее врача, является хорошим знаком, но они ничего не узнают, пока на руках не окажутся результаты анализов.

— Не говорить вам было полностью выбором ее светлости, — говорит мне Ларс, закончив пересказ. — Не вините в этом своего отца. Он страдает так же сильно, как и она. Как вы думаете, почему он поручил этому негодяю заниматься бизнесом? Это для того, чтобы он мог посвятить все свое внимание вашей матери.

Я указываю на него пальцем.

— Перемирие окончено. Мы не разговариваем друг с другом.

— Чаю? — он предлагает мне чашку.

— Не разговариваем, Ларс.

Я выхожу из его кухни и вот так просто вновь оказываюсь перед ее комнатой.

Я кладу руку на дверь и на секунду чувствую себя тем ребенком, который позвал ее по имени и не получил ответа.

Я могу жить в мире, где я защищаю маму, пряча правду внутри, но как я могу жить в мире, где ее не существует?

Понятия не имею, как долго я стою, тяжело дыша, чувствуя, что вот-вот вспыхну.

Этого достаточно, чтобы я соскользнул на пол перед дверью, прислонившись спиной к дверному косяку. Этого достаточно, чтобы я заново пережил все истории, которые она рассказывала мне, когда я был ребенком.

У всех у них был счастливый конец, потому что в душе она всегда была романтиком.

Она всегда слишком сильно любила, слишком сильно заботилась, так какого черта это с ней происходит?

Шарлотта Астор одна из самых хороших людей. Она занимается благотворительностью. Она дает и ничего не берет взамен. Она любит и заботится, так какого хрена рак выбрал ее? Почему это не поразило такого подонка, как Эд?

Или даже меня?

Я достаю телефон и сразу перехожу к чату с Тил. Не нового сообщения.

Не имеет значения. Я могу позвонить ей, навестить ее.

К черту мою гордость.

Я нуждаюсь в ней так, как никогда и ни в чем раньше. Мне просто нужно обнять ее, и все.

Обнять.

Я звоню, но она не берет трубку.

Если она привязалась к навязчивым текстам, то это то, что она получит.

— Сэр. — тень Ларса падает на меня.

— Мы все еще не разговариваем.

— Сэр.

— И я не хочу гребаного чая.

— Ронан, — резко говорит он.

— Что? — огрызаюсь я, наконец-то поднимая на него взгляд.

Он протягивает сложенный листок бумаги кремового цвета.

— Я не знаю, где мой отец. Извините — его светлость.

— Он вышел на раннюю утреннюю встречу. — Ларс тычет письмом мне в лицо. — Это вам.

Мне? Кто, блядь, посылает письма?

— От кого? — я спрашиваю.

— Мисс Тил. — Ларс поднимает бровь. — Она ушла с его светлостью.

Тил прислала мне письмо, а потом куда-то ушла с папой? Зачем ей это делать?

Ах, черт.

Она ведь не думает о расторжении помолвки, не так ли?

Я открываю письмо, и мое сердце почти перестает биться.