Порочный Принц

Глава 32 Тил

Это просто.

Весь процесс прошел без сучка и задоринки. Мне пришлось несколько раз остановиться и посмотреть в зеркало заднего вида, ожидая увидеть полицейские машины, следующие за нами.

Их не оказалось.

Поездка в лес занимает у меня меньше пятнадцати минут. По дороге почти не было машин, никто не бродил вокруг этим ранним утром, и я стараюсь пользоваться пустынными маршрутами.

Никто не видел мужчину рядом со мной с закрытыми глазами и обмякшим телом. Если бы они увидели, то подумали бы, что он спит, а я просто везу его на прогулку.

Я везу его на прогулку — только не туда, куда он должен ехать.

Когда я позвонила Эдрику, чтобы встретиться, я сказала ему, что это срочно и касается Ронана. Он сразу же согласился.

Затем я поехала в особняк на Рейнджровере Нокса — я оставила ему записку и вроде как предложила ему купить новую машину.

После того, как я отдала Ларсу письмо, которое написала Ронану, тихий голос сказал мне, что я должна развернуться и уйти — просто пойти куда-нибудь, куда угодно. Я не обязана делать это или что-то еще, что за этим последовало.

Но маленькая девочка у меня на плече все еще плачет. Она не может остановиться, и я тоже.

Так что, я спросила Эдрика, не возражает ли он присоединиться ко мне в моей машине, потому что я не хотела говорить об этом в его доме. И снова он ничего не заподозрил, когда сел на пассажирское сиденье.

В тот момент, когда он посмотрел вниз, чтобы пристегнуть ремень безопасности, я воткнула иглу, которую уже приготовила, ему в шею, и не просто воткнула — я сделала это внутривенно.

С тех пор как я решила убить его, я расставляла свои домино по одной штучке. Я знала, как я убью его и как туда попаду. Я смотрела видео о внутривенных инъекциях и тренировалась на куклах. Я выучила все так тщательно, что могла бы делать это с закрытыми глазами.

Мое любимое лекарство рокуроний парализующее, быстрое и длительное. Оно выдаётся только по рецепту, но, когда я спросила Агнуса, может ли он найти способ достать его, он принес мне две бутылки на следующий день, не задавая вопросов. Вот что мне нравится в Агнусе — его способность понимать. Он сказал позвонить ему, а не папе, если я что-нибудь сделаю.

Я никому не буду звонить.

Препарат подействовал на Эдрика в течение минуты. Я до сих пор помню растерянное выражение его лица после укола, когда он медленно обернулся.

Он не понимал, что произошло.

Он не понимал, что я способна так поступить с ним.

С тех пор я не смотрела ему в лицо. Я все еще не смотрю.

Все, что я делаю, это веду машину.

В какой-то момент у меня слишком кружится голова; что немного настораживает. Как будто я не чувствую своего лица, конечностей или чего-то еще.

С той дозой, которую я ему ввела, у меня есть примерно двадцать-тридцать минут, пока он полностью не придет в сознание. Конечно, я могла бы найти яд, ввести ему его и покончить с этим.

Но это слишком спокойно, слишком легко.

Кроме того, ему нужно знать, за какие грехи он расплачивается.

Его конечности начинают подергиваться, как и веки. Это реакция, которая означает, что действие препарата постепенно начинает ослабевать. У меня еще одна игла наготове, так что, когда он встретит свой конец, он не сможет пошевелить ни единым мускулом.

Как я.

Как маленькая девочка, плачущая у меня на плече.

Он умрет, не в силах ничего с этим поделать, как и я не могла.

Это не месть. Это чертова карма.

Я жму на тормоза прямо на вершине холма. Вдалеке видны огни раннего утра. Сегодня облака такие густые и серые, будто в трауре.

Сделав глубокий вдох, я поворачиваюсь к нему лицом.

Его глаза открыты, но он не может повернуться, чтобы посмотреть на меня. Он просто смотрит вперед, как зомби с торчащими мозгами.

— Ты умрешь, Эдрик, — говорю я нейтральным тоном, зная, что действие наркотика ослабевает, и он может услышать меня, даже если не в состоянии пошевелиться. — Это кошмар хотеть двигаться, но не иметь возможности, не так ли? — я продолжаю. — Вот что я чувствовала каждый раз, когда ты входил в мою комнату и дрочил на мое тело. Вот как я замирала, когда твоя сперма покрывала мою кожу.

Он издает неразборчивый звук, но все, что ему удается выдавить, это слюни, которые стекают по его подбородку. Я не могу понять, что он имеет в виду под этим — не то, чтобы это имело значение. На этот раз все дело во мне, а не в нем.

— Я тоже кричала в своей голове, точно так же, как, я уверена, ты сейчас кричишь. Но знаешь, что происходит, когда ты кричишь, а звука не издаётся? Ты вроде как перестаешь кричать, перестаешь быть заметным, и довольно скоро ты перестаешь существовать. Ты хочешь как-то избавиться от этого, но не можешь ни плакать, ни говорить, ни даже дышать. Вот так я жила последние одиннадцать лет, как тень самой себя, призрак того, кем я должна была быть.

Я была так ошеломлена, что переспала с бесчисленным количеством мужчин, как только смогла. Я потеряла девственность в тринадцать, просто чтобы избавиться от оцепенения и доказать, что я не фрик, доказать, что я могу чувствовать, но сколько бы секса у меня ни было, оцепенение никогда не уходило. Оно здесь, в каждом гребаном моменте, в каждой секунде бодрствования и даже во сне. До... Ронана.

Мой голос срывается, и я прочищаю горло, чтобы он этого не услышал.

— Это еще одна причина, по которой я тебя ненавижу. Ты не просто украл мое детство — ты также забрал детство Ронана. Почему он должен был быть твоим сыном? Почему единственный человек, который имеет смысл, твой чертов наследник? Знаешь ли ты, в чем ирония судьбы? Пока ты был поглощен своей педофильской деятельностью со мной, к твоему собственному сыну приставали.

Звуки, которые он издает, становятся громче, его бормочущие слова сменяют друг друга, но все еще неразборчивы. Ремень безопасности удерживает его на месте, так что он не смог бы пошевелить ни единым мускулом, даже если бы попытался.

— Верно. — я невесело смеюсь. — Ты этого не знаешь, потому что ты не только испорченный человек, но и ужасный отец. Да, Эдрик, к Ронану приставали в ту ночь Хэллоуина, когда он переоделся в Дракулу, а ты оставил его. Вот почему он иногда бывает таким чрезмерно радостным. Это его защитный механизм, когда воспоминаний становится слишком много, точно так же, как это мой защитный механизм, который нужно запустить, чтобы доказать, что я действительно существую.

Его пальцы дергаются, и он почти поднимает руку, но вскоре она безвольно падает рядом с ним.

— Неееет... — бормочет он, звук почти навязчивый.

— Да, — говорю я. — А теперь я должна стереть тебя с лица земли. Знаешь, мой первоначальный план состоял в том, чтобы убить тебя, а потом уйти, путешествовать и жить той жизнью, которую ты у меня отнял. Но я больше не могу этого сделать. Знаешь, почему?

Он издает еще один звук, и на этот раз я подношу иглу к его горлу. Это заставляет его прекратить свои попытки пошевелиться.

— Потому что я не могу жить в мире, где Ронан ненавидит меня. Я не могу быть там после убийства его отца и знать, какую боль я ему причинила.

Слеза скатывается по моей щеке, и я чувствую вкус соли.

Я замолкаю, мои глаза расширяются.

Слеза.

Моя первая слеза за себя за последние десять лет.

Эдрик тоже смотрит на меня, как будто чувствует мою боль и то, как реальность вещей режет меня изнутри, и я никак не могу это остановить.

Только он ничего не чувствует. Он монстр.

— Почему это должен был быть ты? Почему?

Он не отвечает. Он не может.

— Это конец, Эдрик. Все заканчивается так же, как и началось. — я нажимаю. — Увидимся в аду.

Я не могу жить в мире, где Ронан ненавидит меня, так что будет справедливо, если я заплачу за свои грехи в этой жизни.

Куда Эдрик, туда и я.

Может, там я освобожусь.

Может, там я подумаю о жизни, в которой мы с Ронаном должны были быть вместе.

Мне жаль, Ронан. Мне так жаль.