Портной из Панамы

Глава 10

Луиза готовила мужа к визиту к Генералу с таким тщанием, с каким готовят детей к поступлению в церковную школу, но, пожалуй, с большим энтузиазмом. Щеки так очаровательно раскраснелись. Говорит с таким вдохновением. Энтузиазм, по большей своей части, был почерпнут из бутылки.

— Надо помыть машину, Гарри. Ведь тебе предстоит одевать настоящего героя современности. У нашего Генерала, несмотря на молодой возраст, больше орденов и медалей, чем у любого генерала американской армии. Марк, тащи сюда несколько ведер горячей воды! А ты, Ханна, сделай одолжение, возьми губку, моющее средство и прекрати ворчать сию же минуту, что тебе говорят!

Пендель мог бы помыть машину и в близлежащей мойке-автомате, но Луиза придавала слишком большое значение и самому событию, и чистоте. Никогда прежде не гордилась она так тем, что является американкой. И повторяла это без конца. Была так возбуждена, что споткнулась и едва не упала. И вот они помыли вместе машину, а потом Луиза проверила галстук мужа. Проверила тем же способом, как некогда тетя Рут проверяла галстуки Бенни. Сначала разглядывала с близкого расстояния, затем отойдя на несколько шагов, как картину. И не была удовлетворена, и настояла на том, что Гарри должен надеть что-то более нейтральное и спокойное. Изо рта у нее сильно пахло зубной пастой. Пендель не переставал удивляться, отчего это жена последние дни так часто чистит зубы.

— Насколько мне известно, Гарри, ты у нас не соответчик. А потому совсем ни к чему, чтоб ты походил на соответчика, выступающего в суде. Особенно неуместно представать в таком виде перед генералом Соединенных Штатов, командующим Южным объединением войск. — Затем она позвонила парикмахеру и голосом секретарши Эрни Дельгадо договорилась на десять. — Нет, Хозе, на этот раз никаких начесов и баков, благодарю вас. Прическа у мистера Пенделя должна быть аккуратной, волосы чем короче, тем лучше. Его вызывают к Генералу Соединенных Штатов, командующему Южной группировкой войск.

После этого она принялась учить Пенделя, как тот должен себя вести.

— Никаких шуточек, Гарри, ты должен выглядеть респектабельно. — И она любовно разгладила плечи и лацканы его пиджака, хотя он и без того сидел безупречно. — И еще ты должен передать Генералу привет от меня, причем особо подчеркни, что все Пендели, а не только дочь Милтона Дженнинга, всегда с нетерпением предвкушают такие семейные американские праздники, как День Благодарения, что мы всегда отмечаем их барбекю и грандиозным фейерверком, каждый год. И перед тем как выходить, не забудь еще раз протереть туфли. Плох тот солдат и никогда не стать ему генералом, если он не судит о человеке по обуви, и главнокомандующий Южной группировкой в данном случае не исключение. И еще — веди машину как можно осторожнее, я серьезно, Гарри.

Но Пендель не нуждался в этих поучениях. Поднимаясь по зигзагообразной дорожке на холм Анкон, он свято соблюдал все дорожные знаки и ограничения скорости. На КПП американской армии весь так и похолодел. А затем одарил охрану суровой улыбкой, потому что к тому времени уже наполовину чувствовал себя солдатом. Проезжая мимо ухоженных белых вилл, он отметил, как постепенно повышается чин их владельцев, и ощутил себя на пути в райские кущи. А чуть позже, поднимаясь по мраморным ступеням к дверям дома, где проживал Источник Информации Номер Один, вдруг почувствовал, что даже чемоданчик не мешает ему держать спину прямо, как это принято у американских военных, а бедра и колени при этом как бы не зависят от тела и четко выполняют все положенные им функции.

Однако, едва оказавшись в доме, Гарри Пендель, как всегда бывало с ним в подобных ситуациях, вдруг почувствовал, что безнадежно очарован.

И дело было вовсе не во власти, а в символе этой власти: дворец проконсула на отвоеванном чужеземном холме, укомплектованный римскими гвардейцами с самыми изысканными манерами.

— Сэр? Генерал вас сейчас примет, сэр, — сообщил ему сержант и натренированным движением выхватил чемоданчик из рук.

Сверкающий белый холл был увешан бронзовыми табличками с именами всех служивших здесь прежде генералов. Пендель приветствовал их, как старых друзей, и одновременно нервно озирался в поисках признаков перемен. Но бояться, как выяснилось, было особенно нечего. Не совсем удачно остеклена веранда, появилось несколько не слишком эстетичных кондиционеров. А вот ковров стало меньше, впрочем, не намного. Генерал еще на ранней стадии своей карьеры выказывал неприязнь к восточному стилю. А в целом дом выглядел примерно так же, каким, должно быть, увидел его Тедди Рузвельт, приехав сюда на инспекцию. Ощущая себя бестелесным и невесомым, отрицая саму значимость собственного существования, Пендель шагал следом за сержантом через целую череду коридоров, холлов, кабинетов и библиотек. В каждом окне открывалась картина нового, отдельного мира. Вот канал, забитый мелкими и большими судами, величественно извивается по долине; а вон там сиреневые многоступенчатые холмы, поросшие лесом, вершины которых постоянно затянуты пеленой тумана; а вон и арки моста Америкас тянутся и извиваются, точно кольца огромного морского монстра, через всю бухту. А вдали, точно подвешенные к небесам, виднеются три острова конической формы.

А птицы! Животные! Только на одном этом холме — Пендель почерпнул информацию из книг Луизиного отца — насчитывается больше видов, чем во всех странах Европы, вместе взятых. В ветвях огромного дуба нежатся под лучами полуденного солнца большие игуаны. На другом обитают коричневые и белые. мартышки — весело съезжают вниз по специально приставленному шесту, чтоб ухватить манго, специально оставленные здесь жизнерадостной женой Генерала. Затем ловко карабкаются по шесту вверх, смешно перехватывая его крошечными цепкими лапками, верещат, толкаются, топчут друг друга, прежде чем ускользнуть в безопасное место и насладиться там лакомством. А по безупречно подстриженной лужайке скачут коричневые кенгуру, напоминающие огромных хомяков. Еще один дом, в котором всегда хотелось жить Пенделю.

Сержант с чемоданчиком Пенделя начал подниматься по лестнице. Пендель последовал за ним. Со стен смотрели старинные портреты военачальников в униформах и с пышными усами. Агитационные плакаты требовали его участия в давно забытых войнах. В кабинете Генерала стоял письменный стол тикового дерева — столь безупречно отполированный, что Пендель был готов поклясться, через него просвечивает пол. Но главным предметом восторгов Пенделя была, безусловно, гардеробная. Для устройства этого святилища девяносто лет тому назад объединились лучшие умы в американской архитектуре и военном деле. В те дни тропики были безжалостны к одежде джентльменов. Самые лучшие и дорогие костюмы могли покрыться плесенью за одну ночь. А потому нельзя было держать их в тесных шкафах, где влажность была особенно высока. По этой причине изобретатели гардеробной Генерала отказались от шкафов и вместо них возвели нечто вроде высокой хорошо проветриваемой часовни внутри дома, с окнами на потолке, расположенными таким образом, чтоб улавливать даже самый слабенький бриз. А внутри сотворили настоящее чудо в форме огромного бруса красного дерева, подвешенного на блоках таким образом, что его можно было поднимать на нужную высоту и опускать чуть ли не до самого пола. Для этого хватало всего одного прикосновения нежной женской ручки. И к этому брусу были прикреплены вешалки, и с них свисало великое множество дневных костюмов, утренних халатов, вечерних смокингов, фраков, военных форм, как полевых, так и парадных. Они висели свободно и могли поворачиваться, обдуваемые зефирами из окошек. Во всем мире Пендель не знал ничего, что могло бы сравниться с этим чудесным изобретением.

— И вы сохранили его, Генерал! Мало того, вы им пользуетесь! — восторженно восклицал он. — Что само по себе, вы уж поймите меня правильно и не сочтите за оскорбление, несколько расходится с обыденными представлениями британцев о наших уважаемых американских друзьях.

— Что ж, Гарри, ни об одном из нас нельзя судить поверхностно или же только по внешнему виду, верно? — заметил Генерал, с невинным удовольствием любуясь собой в зеркале.

— Именно, сэр, никак нет. Хотя, что будет с этим чудом, попади оно в руки наших разлюбезных панамских хозяев, никому, полагаю, не дано знать, — дипломатично добавил Пендель. — Сплошная анархия и даже хуже того, вот что я слышу от своих самых вольномыслящих клиентов.

Генерал был молод духом и ценил разговор напрямую.

— Дураки они, Гарри, вот что я скажу. Только вчера хотели, чтоб мы убрались отсюда. Потому что мы, видите ли, плохие ребята, грубые колониальные медведи, сидим у них на голове и не даем дышать. А сегодня хотят, чтоб мы остались, потому что именно мы самые крупные в стране работодатели, и если дядя Сэм отсюда уйдет, их ждет кризис доверия на крупнейших международных валютных рынках. Так что то собирай манатки, то разбирай обратно. То уходи, то нет. Вот такие дела, Гарри. Как Луиза?

— Спасибо, Генерал, Луиза цветет и благоухает. И еще больше расцветет, узнав, что вы справлялись о ней.

— Милтон Дженнинг был замечательным инженером и настоящим американцем. Огромная потеря для всех нас.

Они примеряли черно-серый костюм-тройку из альпаки, однобортный и стоивший пятьсот долларов — во всяком случае, именно такую цену запросил Пендель у первого своего генерала лет девять тому назад. Пиджак немного морщил в талии. Генерал был спортивен и сложен, как греческий бог.

— Полагаю, следующим здесь поселится какой-нибудь японский джентльмен, — пробормотал Великий Шпион Всех Времен и Народов, сгибая руку Генерала в локте и глядя на него в зеркало. — Плюс все его чада и домочадцы, слуги и повара — ничуть этому не удивлюсь. И не надейтесь, многие из них слыхом не слыхивали о Пирл Харборе. Если честно, это просто удручает меня, Генерал. Ну, что меняется добрый старый порядок, вы уж простите меня за откровенность.

Ответ Генерала, если он вообще удосужился подобрать таковой, утонул в шумном появлении жизнерадостной супруги.

— Сию же минуту оставьте моего мужа в покое, Гарри Пендель! — шутливо воскликнула она, встряхивая огромной вазой с лилиями, которую держала в руках. — Он целиком принадлежит мне и только мне, и не надо портить этот замечательный костюм хотя бы одним, пусть даже гениальным стежком! В жизни не видела на нем ничего сексуальнее. Как Луиза?

Они встретились в дешевеньком кафе с неоновым освещением, работавшем круглосуточно и расположенном у терминала бывшего железнодорожного вокзала и морского порта, где теперь была устроена пристань для прогулочных катеров, курсирующих по каналу в дневное время. Оснард в соломенной шляпе сидел за столиком в углу. У локтя стоял пустой бокал из-под какого-то напитка. Пендель не виделся с ним неделю, и ему показалось, что за это время Оснард прибавил в весе и возрасте.

— Чай или вот это?

— Если не возражаешь, Энди, я бы выпил чаю.

— Чай! — грубо бросил Оснард официантке и провел рукой по волосам. — И еще один, вот этого.

— Занимательный предстоит вечер, Энди.

— Высокооперативный.

В окне были видны свидетельства канувшего в Лету героического и величественного прошлого Панамы. Старые спальные железнодорожные вагоны с вырванной и растасканной крысами и бродягами обивкой, а вот изящные медные лампы почему-то остались нетронутыми. Проржавевшие паровозы, поворотные круги, колеса, тендеры, выброшенные, точно надоевшие игрушки избалованным ребенком. На тротуаре, под навесом, группа туристов с рюкзаками отбивалась от местных попрошаек, американцы пересчитывали пропотевшие доллары и пытались расшифровать вывески на испанском. Большую часть утра шел дождь. И сейчас тоже шел. В ресторане воняло газолином. Над шумом голосов превалировали жалобно стонущие пароходные гудки.

— Это случайная встреча, — сказал Оснард и подавил отрыжку. — Ты ходил по магазинам, я пришел посмотреть расписание катеров.

— А что я покупал? — растерянно спросил Пендель.

— Да плевать я хотел, что! — огрызнулся Оснард и отпил глоток бренди. А Пендель пил свой чай.

За рулем внедорожника был Пендель. Они решили воспользоваться его машиной, потому что на автомобиле Оснарда был дипломатический номер. Ориентирами служили крохотные придорожные часовни, врезавшись в которые так часто гибли шпионы и прочие автомобилисты. Нервных пони с огромными тюками на спинах погоняли многотерпеливые индейские семьи с тюками на головах. У перекрестка валялась мертвая корова. Стая черных грифов сражалась за самые лакомые ее куски. Задняя шина автомобиля напоролась на что-то острое — раздался оглушительный хлопок. Пендель менял колесо, а Оснард в своей соломенной шляпе ждал, присев на корточки у обочины. Ресторан располагался за городом, у дороги — деревянные столы, покрытые клеенками, жареные цыплята на шампурах. Дождь перестал. Над изумрудной лужайкой бешено палило солнце. Из птичника в форме колокола доносились пронзительные крики красно-зеленых попугаев. Пендель с Оснардом были единственными посетителями, не считая двух плотных мужчин в голубых рубашках, сидевших за дальним столиком.

— Знаешь их?

— Нет, Энди. К моему счастью, нет.

И два стакана домашнего белого, чтоб запить цыплят — валяй, жри дальше, прикончи целую бутылку, а потом отваливай отсюда и оставь нас всех в покое.

— Дерганые они все, иначе не скажешь, — начал Пендель.

Оснард сидел, подперев голову одной рукой, а другой записывал в блокнот.

— Вокруг Генерала их с полдюжины, ни на секунду не оставляют в покое. Так что остаться с ним наедине не удалось. Там был один полковник, высокий такой парень, так он все время отвлекал его. Просил что-то подписать, нашептывал ему на ухо.

— А что он подписывал, видел? — Оснард слегка наклонил голову, словно для того, чтоб унять боль.

— Нет, я ведь занимался примеркой, Энди.

— Ну а слышал, о чем они шептались?

— Нет. И не думаю, чтоб и ты много услышал, особенно если учесть, что стоишь на коленях, — он отпил глоток вина. — «Генерал, — сказал я ему, — если вам неудобно или же вы опасаетесь, что я могу услышать то, чего не должен слышать, прямо так и скажите. Это все, о чем я прошу. Я не обижусь. Могу прийти в другой раз, в более удобное для вас время». Но он и слушать не захотел. «Твое место здесь, Гарри, так что оставайся, — сказал он мне. — Ты единственный нормальный и устойчивый плот в этом бурном море». Ну, и что мне было делать? «Ладно, — сказал я, — раз так, остаюсь». И как раз в этот момент входит его жена, и слова становятся не нужны. Знаешь, Энди, бывают взгляды, которые стоят миллиона слов, и то был как раз один из этих взглядов. Многозначительный, так много говорящий взгляд, которым могут обменяться лишь очень близкие люди.

Оснард неторопливо записывал услышанное: «Генерал, командующий Южной группировкой войск США, обменялся многозначительным взглядом со своей супругой».

— Ты не представляешь, как всполошится Лондон! — язвительно добавил он. — Генерал делал нападки на госдепартамент или нет?

— Нет, Энди.

— Может, обзывал их кучкой хилых заумных педиков? А мальчиков из ЦРУ — компанией недоносков в галстуках и аккуратно застегнутых воротничках, явившихся на службу прямиком из Йеля?

Пендель порылся в памяти с самым глубокомысленным видом.

— Ну, если и да, то самую малость, Энди. Намекал. Короче, это носилось в воздухе, я бы так выразился.

Оснард застрочил с несколько большим энтузиазмом.

— Жаловался, что Америка теряет власть, рассуждал о том, кому в будущем должен принадлежать канал?

— Ну, определенный напряг чувствовался. Говорил о студентах, и без особого, я бы сказал, уважения.

— Только его словами, не возражаешь, старина? Передавай в точности, что он сказал, а уж я приукрашу.

Пендель повиновался.

— «Гарри, — говорит он мне эдаким совсем тихим голосом, а я как раз в этот момент занимался его воротником, — вот мой совет тебе, Гарри. Продавай свою лавочку и дом, забирай жену и детей и увози из этой чертовой дыры, пока еще не поздно. Милтон Дженнинг был великим инженером. Его дочь заслуживает лучшей участи». Я прямо так и онемел. Утратил дар речи. Очень уж он меня растрогал. А потом он спросил, сколько лет моим детям, и, услышав, что они еще не достигли студенческого возраста, явно обрадовался. Потому что ему не хотелось, чтоб внуки великого Милтона Дженнинга бегали по улицам в компании длинноволосых комми.

— Погоди, не успеваю.

Пендель выждал.

— Ладно, все. Дальше.

— А потом он сказал, что мне следует позаботиться о Луизе, что она достойная дочь своего отца, но вынуждена работать на этого двуличного мерзавца Эрнесто Дельгадо, разрази его гром. Обычно Генерал очень сдержан в выражениях. И, Энди, я был просто потрясен!

— Прямо так и сказал? Дельгадо — мерзавец?

— Именно так, Энди, — ответил Пендель, вспомнив не слишком достойное поведение этого джентльмена у себя за обедом.

— И в чем же выражается эта его двуличность?

— Генерал не уточнил, Энди. А я был не в том положении, чтоб спрашивать.

— А он говорил что-нибудь об американских базах? Останутся они здесь или нет?

— Ну, не напрямую, Энди.

— Как прикажешь понимать, черт возьми?

— Отделывался шутками. Мрачный юмор висельника. Намекнул, что скоро начнут закрываться городские туалеты.

— Ну а о безопасности судовых перевозок? Об арабских террористах, угрожающих парализовать работу канала? О насущной необходимости для янки остаться и продолжать войну с наркодельцами, контролировать вооруженные группы, сохранять мир в этом регионе?

Пендель лишь скромно мотал головой в ответ на каждое из предположений.

— Ах, Энди, Энди, я же всего-навсего портной или ты забыл? — и он выдавил печальную и задумчивую улыбку.

Оснард заказал еще два бокала горючего. Наверное, именно под воздействием этого напитка он заметно оживился, а в маленьких карих глазках вновь вспыхнули искорки.

— Ладно. Перейдем к другому вопросу. Что сказал Мики? Он согласен вступить в игру или нет?

Но Пендель не торопился с ответом. Только не тогда, когда речь заходила о Мики. Ведь это была история его собственной жизни, накрепко связанная с лучшим другом. Он проклинал тот день и час, когда Мики появился в клубе «Юнион».

— Возможно, и захочет вступить, Энди. И если да, то с ним будет легко найти общий язык. Просто ему надо маленько пораскинуть мозгами.

Оснард снова усердно строчил в блокноте, со лба на клеенку капал пот.

— Где вы с ним встречались?

— В парке Цезаря, Энди. Там, на выходе из казино, есть такой длинный и широкий коридор. Там Мики и устраивает свои приемы при дворе, если, конечно, не против того, чтобы видеть людей, которые на них приходят.

На секунду опасно запахло правдой. Только позавчера Мики с Пенделем сидели в том самом месте, и Мики изливал душу, разразился обличительной и преисполненной любви речью в адрес жены, плакался о детях. А Пендель, его преданный собрат по заключению, выражал сочувствие, однако не говорил ничего, что могло бы подтолкнуть Мики в ту или иную сторону.

— Пробовал зацепить его байкой об эксцентричном миллионере-филантропе?

— Пробовал, Энди. И мне показалось, он принял это к сведению.

— Играл на национальных чувствах?

— Пытался, Энди. Ну, как ты сказал. «Мой друг — человек с Запада, очень демократичен, но не американец». Так прямо и сказал. А он и отвечает на это: «Послушай, Гарри, мальчик мой, — он так всегда меня называет: „Гарри, мальчик мой“, — если он англичанин, то можешь считать, я почти с вами. Я ведь как-никак закончил Оксфорд и возглавлял когда-то Англо-Панамское общество по культурному обмену». Ну, тут я ему и говорю: «Мики, — говорю я, — просто доверься мне, потому что больше я ничего не могу сказать. У моего эксцентричного друга имеются кое-какие деньги, и он готов предоставить тебе эти самые деньги в полное твое распоряжение. Но лишь в том случае, если убедится в правоте твоего дела, это я гарантирую. Если кто-то готов распродать всю Панаму, вплоть до канала, — сказал я ему, — если дело дойдет до маршей бритоголовых и криков „До здравствует фюрер!“ на улицах, и шансы маленькой, но гордой молодой страны на трудном пути к демократии будут сведены к нулю, мой друг готов прийти к нам на помощь со своими миллионами».

— Ну и как он это воспринял?

— «Гарри, мальчик мой, — сказал он мне, — буду с тобой откровенен. Больше всего мне в данном случае импонируют деньги, поскольку я на мели. Нет, не казино разорили меня и не люди, живущие по ту сторону моста. А мои доверенные, так сказать, источники, взятки, которые я им раздаю, причем, заметь, все из своего кармана. И это не только в Панаме, но и в Куала-Лумпуре, в Тайбее, Токио, еще бог знает где. Меня ободрали как липку, и это голая правда».

— А кому именно он дает взятки? Что, черт возьми, покупает? Что-то я не совсем понимаю.

— Этого он не сказал, Энди, а я не спрашивал. Он резко сменил тему, что очень для него характерно. Наговорил кучу всякой ерунды о каких-то политических авантюристах, о политиках, набивающих себе карманы за счет панамского народа.

— Ну а насчет Рафи Доминго? — спросил Оснард с запоздалой раздражительностью, свойственной людям, которые предлагают кому-либо деньги и вдруг обнаруживают, что их предложение принято. — Я думал, что Доминго как-то с ним связан.

— Уже нет, Энди.

— Нет? Это еще почему, черт возьми?

И тут на помощь Пенделю подоспела спасительная правда.

— Просто несколько дней тому назад сеньор Доминго перестал быть желанным гостем, если так можно выразиться, за столом Мики. То, что было очевидно всем, стало очевидным и для Мики.

— Хочешь тем самым сказать, он застукал свою старушку с Рафи?

— Именно так, Энди.

Оснард пытался переварить услышанное.

— Эти педерасты меня утомляют, — жалобно выдавил он наконец. — Куда ни плюнь, сплошные заговоры, предательства, за каждым углом подстерегают путчи, молчаливые оппозиции, студенты, марширующие по улицам. Против чего они протестуют, черт бы их всех побрал? Чему и кому противостоят? Зачем? Почему этим придуркам вечно сопутствует какая-то грязь?

— Именно так я ему и сказал, Энди. «Мики, — сказал я ему, — мой друг вовсе не собирается вкладывать деньги в непонятно что. Во всяком случае, до тех пор, пока все эти дела будут известны лишь тебе, а не нашему другу, — сказал я. — И до тех пор деньги останутся у него в бумажнике». Так и сказал, Энди, прямо и четко. С Мики можно только так. Потому что он упрям и тверд как сталь. «Ты предоставляешь свой замысел, Мики, — сказал я ему, — мы предоставляем филантропию». Именно такими словами, — добавил Пендель, а Оснард между тем, пыхтя и потея, строчил в блокноте.

— И как он это воспринял?

— Он тут же скурвился, Энди.

— Что сие означает?

— Весь прямо почернел и смолк. Пришлось выдавливать из него слова, прямо как на допросе. «Гарри, мальчик, — сказал он мне, — мы с тобой люди чести, ты и я, а потому скажу тебе прямо и без обиняков. — Весь так завелся, просто ужас какой-то! — Так вот, — говорит он дальше, — если спросишь меня когда, ответ мой будет никогда. Никогда и ни за что!» — в голосе Пенделя звучала самая неподдельная страсть. Было просто видно, с каким пылом он убеждал Абраксаса. — «Потому что ни за что и ни при каких обстоятельствах не стану разглашать ни единой детали, поступившей из самых секретных источников, пока не проверю все до мельчайших подробностей и не приведу в соответствие, — Пендель понизил голос, теперь в нем слышалось мрачное обещание. — И лишь после этого могу снабдить твоего друга сведениями о структуре моего движения, плюс декларацией о его целях и намерениях, плюс манифестом, который является для нас самой высокой ставкой в этой игре под названием „жизнь“, плюс всеми сопутствующими фактами и цифрами о тайных махинациях правительства. Кои, на мой взгляд, являются совершенно дьявольскими по своему замыслу. Но все это лишь после получения железных гарантий».

— Каких именно?

— Ну, среди прочего, «крайне бережное и уважительное отношение к моей организации». К примеру, передача всех сведений исключительно через Гарри Пенделя. «В противном случае пострадает безопасность, как моя лично, так и всех тех, без исключения, за кого я несу ответственность». Точка.

Настало молчание. Взгляд темных глазок Оснарда, застывший и пронзительный. И хмурый взгляд Пенделя, изо всех сил пытающегося оградить Мики от последствий столь нерасчетливого дара любви.

Оснард заговорил первым:

— Гарри, старина…

— Что, Энди?

— Ты случайно не морочишь мне голову?

— Просто передаю то, что сказал Мики. Его собственные слова.

— В таком случае поздравляю с уловом. Он хорош.

— Спасибо, Энди. Я это понимаю.

— Это грандиозно! Ради этого мы с тобой родились на свет. Это как раз то, о чем мечтал Лондон: неистовое радикальное движение представителей среднего класса за свободу. Страна беременна демократией, и как только настанет нужный момент, шар взлетит в воздух.

— Не знаю, куда все это нас заведет, Энди.

— У тебя нет времени плескаться в собственном канале. Понял, о чем я?

— Не уверен, Энди.

— Вместе мы устоим. Если разделимся, каждому свернут шею. Ты даешь мне Мики, я тебе — Лондон, все очень просто.

Тут Пенделя, что называется, осенило. Прекрасная идея!

— Он выдвинул еще одно условие, Энди. Совсем забыл упомянуть.

— Что еще?

— Честно говоря, оно показалось мне странным. Возможно, вовсе недостойным твоего внимания. «Мики, — сказал я ему, — так дела не делаются. Смотри, как бы ты сам себя не перехитрил. Боюсь, что теперь ты долго не услышишь о моем друге».

— Дальше!

Пендель смеялся, но про себя. Он уже видел выход, дорогу к свободе шириной в шесть футов. Кровь закипела в жилах, покалывала в плечах, стучала в висках и пела в ушах. Он набрал побольше воздуха и разразился длиннейшей сентенцией:

— Это касается способа оплаты наличными, дождь из которых твой полоумный миллионер собирается пролить на членов молчаливой оппозиции, чтоб довести их до нормальной кондиции и сделать действенным инструментом демократии в этой маленькой стране. Которая стоит на грани самоопределения и всех тех прелестей, что с ним связаны.

— Ну и что с того?

— Деньги следует заплатить вперед, Энди. Наличными или золотом, всю сумму, — извиняющимся тоном добавил Пендель. — Ни о каких кредитах, чеках или банках в данных обстоятельствах не может быть и речи, так диктуют правила конспирации. И все они пойдут исключительно на благо движения, в которое входят и студенты, и рыбаки, и средний класс, и кошерный, со всеми вытекающими отсюда выводами и тонкими моментами, — закончил он и в глубине души воздал хвалу незабвенному и мудрому дяде Бенни.

Но реакция Оснарда оказалась для Пенделя неожиданной. Мясистое его лицо просветлело.

— Это можно устроить, — сказал он, выдержав приличную паузу и обдумав столь занимательное предложение. — Полагаю, что и Лондон тоже будет не против. Переговорю с ними, прикину размер суммы, посмотрим, каким образом они будут решать эту проблему. Должен сказать тебе, Гарри, люди там работают по большей части разумные. Весьма сообразительные. Гибкие там, где это необходимо. И раздавать чеки рыбакам они не будут. Это не имеет смысла. Есть еще проблемы?

— Да нет, думаю, нет, спасибо, Энди, — ханжеским голоском ответил Пендель, стараясь замаскировать свое удивление.

Марта стояла у плиты и варила кофе по-гречески — она знала, он любит только такой. Пендель лежал на ее постели и изучал сложную схему, состоявшую из переплетения линий, кружочков и заглавных букв, рядом с которыми стояли какие-то цифирки.

— Это структура боевой организации, — объяснила она. — Мы использовали ее еще студентами. Кодовые клички, пароли, ячейки, линии связи и специальная группа связи, в обязанности которой входят переговоры с профсоюзами.

— И как же вписывается в нее Мики?

— Никак. Мики просто наш друг. Кофе поднялся в кофейнике и снова осел. Она разлила его по чашкам.

— Медведь звонил.

— Что ему надо?

— Сказал, что подумывает написать о тебе статью.

— Очень мило с его стороны.

— Хочет знать, во сколько обошелся тебе этот клуб на дому.

— А ему-то, собственно, что за дело?

— Просто он тоже зло.

Она забрала у него схему, протянула кофе, присела рядом на краешек кровати.

— И еще Мики хочет новый костюм. Из гладкой альпаки, как у Рафи. Я сказала, что он еще за последний не заплатил. Правильно?

Пендель глотал кофе. Ему вдруг стало страшно — он сам не понимал, почему.

— Да пусть заказывает, что тебе, жалко? — сказал он, избегая смотреть ей в глаза. — Неужели он не заслужил?