Портной из Панамы

Глава 5

Дождь кончился. Ярко освещенные автобусы, проносившиеся мимо них, подпрыгивая на ухабах, были пусты. Темно-синее вечернее небо наливалось ночной темнотой, но жара не спала, потому что в Панама-Сити она никогда не спадает. Здесь всегда стоит жара — влажная или сухая. И всегда стоит шум: уличного движения, отбойных молотков, собираемых или разбираемых строительных лесов, самолетов, кондиционеров, музыки, бульдозеров, вертолетов и — если вам крупно повезет — птиц. Оснард держал в руке сложенный зонт. Пендель, несмотря на снедавшую его тревогу, был невооружен. Вообще собственные ощущения вдруг стали для него загадкой. Его только что испытали, а человек после испытаний становится мудрее и сильнее. Но для чего его испытывали? И стал ли он мудрее и сильнее? И если прошел через испытания и выжил, почему не стал чувствовать себя в безопасности? Тем не менее он был рад вновь окунуться в знакомую атмосферу.

— Пятьдесят тысяч баксов! — крикнул он Оснарду, отпирая машину.

— За что?

— Чтоб перекрасить вручную эти автобусы! Они нанимают настоящих художников! И на это уходит целых два года!

На самом деле Пендель этого не знал. Ляпнул наобум — всего лишь ради самоутверждения. Усевшись за руль, он с досадой вспомнил, что цифра была совсем другая, около пятнадцати тысяч, а срок составлял вовсе не два года, а два месяца.

— Хотите, я поведу? — спросил Оснард, оглядев дорогу.

Но Пендель вновь был сам себе хозяином. Всего лишь десять минут тому назад казалось, что свободы ему уже никогда не видать. Теперь же он сидел за рулем собственного автомобиля, пусть даже рядом со своим тюремщиком, и на нем был нарядный дымно-голубой костюм, а не вонючая роба из грубого джута с фамилией «Пендель» на кармашке.

— И никаких ловушек? — осведомился Оснард.

Пендель не понял.

— Ну, людей, которых бы там не хотелось вам встретить. Кредиторов, мужей жен, которых вы трахали, в этом роде?

— Я никому ничего не должен, кроме банка, Энди. И этим, вторым делом тоже никогда не занимался. А если б и занимался, это никогда не дошло бы до ушей моих клиентов, поскольку сами знаете, каковы они, эти латинские джентльмены. Наверное, считают меня каплуном или «голубым». — И он громко, за двоих, расхохотался, а Оснард наблюдал за дорогой через боковые зеркала. — Откуда вы, Энди? Где ваш дом? Похоже, отец сыграл важную роль в вашей жизни, если он, конечно, не вымысел. Он действительно был так знаменит? Уверен, что да.

— Он был врачом, — не раздумывая, выпалил Оснард.

— Каким именно? Выдающимся хирургом, делал сложные операции на мозге? Специалистом по легочным или сердечным заболеваниям?

— Врачом общей практики.

— И где же он практиковал? В каком-нибудь экзотическом месте?

— В Бирмингеме.

— А матушка, позвольте спросить?

— Она с юга Франции.

Но Пендель не мог удержаться от мысли, что и покойный отец из Бирмингема, и матушка с Французской Ривьеры являются всего лишь плодом вымысла Оснарда. И что их никогда не существовало в природе, равно как и выдуманного им, Пенделем, Брейтвейта.

В клубе «Юнион» собирались самые богатые люди Панамы. Напустив на себя уверенный и безразличный вид, Пендель въехал под красную арку пагоды и нарочито резко затормозил, чтоб доказать двум охранникам в униформе, что и он, и его гость люди белые и принадлежат к среднему классу. По пятницам здесь проводились молодежные вечеринки в стиле диско для отпрысков местных миллионеров. У ярко освещенного входа тусовались семнадцатилетние принцессы и простоватого вида парни с толстыми шеями, золотыми браслетами на руках и мертвыми глазами. Крыльцо ограждали тяжелые пурпурные канаты и охраняли широкоплечие молодые люди в шоферских униформах и с пластиковыми идентификационными карточками в петлицах. Охранники доверительно улыбнулись Оснарду, подозрительно покосились на Пенделя, но пропустили. И вот они вошли в вестибюль — просторный и прохладный, с видом на море. По покрытому зеленым ковром пандусу можно было подняться на террасу. С нее открывался великолепный вид на бухту с выстроившимися в линейку кораблями на горизонте. Над ними уже успела сгуститься ночная тьма, похожая на плотную грозовую тучу. Последние отблески дня быстро исчезали. В воздухе витал запах сигаретного дыма, дорогих духов, и все вокруг содрогалось от ритмичных звуков джаза.

— Видите вон там дамбу, Энди? — прокричал на ухо Оснарду Пендель. И, по-хозяйски поддерживая гостя под локоток, указал свободной рукой в даль. — Сделана из всего мусора, который удалось выудить во время очистки канала. Не дает рекам загрязнять дно наносами, что помешало бы навигации. Эти янки, предки наших отцов, кое в чем разбирались, — заявил он, очевидно, относя фразу о предках к Луизе, поскольку в его роду янки отсутствовали. — Вам надо бы побывать здесь, когда показывают кино под открытым небом. Вы, наверное, думаете: какое такое может быть кино под открытым небом в сезон дождей? Так вот, оно есть! А все потому, что в Панаме дождь идет всегда в одно и то же время, между шестью и восемью вечера. Причем в любой сезон! В среднем получается — всего два дня в году! Вижу, вы удивлены.

— Где тут можно выпить? — спросил Оснард.

Но Пенделю не терпелось показать гостю самое последнее и замечательное приобретение клуба: бесшумный, шикарно отделанный деревом лифт, что поднимал и опускал наследников и представителей знатных семей с этажа на этаж.

— А все ради игроков в карты, Энди. Иногда пожилые дамочки проводят здесь за игрой сутки напролет. Наверное, считают, что деньги можно унести с собой в могилу.

В баре царила типичная для пятницы лихорадочная атмосфера. Чуть ли не с каждого столика подзывали официантов, махали руками, хлопали друг друга по плечу, спорили, кричали, вскакивали на ноги и тут же плюхались обратно в кресло. Многие из присутствующих приветствовали Пенделя, вставали, чтобы пожать ему руку или обменяться фривольной шуткой по поводу его костюма.

— Позвольте представить моего доброго друга. Энди Оснард, один из любимейших сынов ее величества королевы, недавно прибыл с берегов Англии, дабы вернуть доброе имя британской дипломатии! — прокричал Пендель банкиру по имени Луис.

— В следующий раз говорите только «Энди». До моей фамилии никому нет дела, — заметил Оснард, когда Луис отошел к своим девочкам. — Ну, какие-нибудь знаменитости здесь сегодня присутствуют? Кто все эти люди? Нет, Дельгадо среди них нет, это уж точно. Он в Японии, морочит голову тамошней прессе.

— Правильно, Энди. Эрни в Японии и тем самым дает моей Луизе маленько передохнуть. О господи!.. Кто эти люди? Да тут персонажей наберется на целый роман.

Культуру в Панаме заменяли сплетни. Взгляд Пенделя упал на солидного усатого мужчину лет пятидесяти с хвостиком, сидевшего в компании с красивой молодой женщиной. На нем был темный костюм и галстук серебристого оттенка. Волны черных волос спадали даме на обнаженные плечи, а на шее красовалось подобие воротничка из бриллиантов — такого высокого и тесно облегающего, что казалось, она вот-вот в нем задохнется. Они сидели рядом, строго выпрямив спины, как пара на старинных фотографиях, и сдержанно принимали поздравления.

— А этот галантный джентльмен — наш верховный судья, Энди, — объяснил Оснарду Пендель. — Вновь вернулся к нам после того, как все обвинения были с него сняты. Браво, Мигель, мои поздравления!

— Тоже один из ваших клиентов?

— Да, Энди, и весьма ценный. Мой вклад в этого господина составляет четыре недошитых костюма и роскошный вечерний смокинг, и буквально до прошлой недели мы думали, что придется выставлять все это на предновогоднюю распродажу. — Поощрять Пенделя не было нужды, слова лились потоком. — Мой друг Мигель, — продолжил он педантично, что, видимо, должно было свидетельствовать об исключительной правдивости его слов, — пару лет тому назад пришел к выводу, что некая дама, благосостояние которой было целиком его заслугой, оказывает знаки внимания другому. И этот другой, то есть его соперник, оказался не кем иным, как его другом адвокатом. Что вполне естественно, поскольку в Панаме эти господа являются наиболее продвинутыми и почти все без исключения, к прискорбию своему должен заметить, получили образование в Америке. А потому Мигель сделал то, что сделал бы каждый из нас на его месте и при подобных обстоятельствах, — нанял убийцу, который и положил конец всему этому безобразию.

— Это делает ему честь. И каким же способом?..

Пендель вспомнил фразу из комикса-страшилки, который конфисковала у него Луиза.

— «Отравление свинцом». Три выстрела, сделанные профессионалом. Один — в голову, два — в грудь. Все, что от него осталось, демонстрировалось на снимках на первых полосах газет. Убийца был арестован — явление для Панамы чрезвычайно редкое и необычное. Ну, и признался во всем, что уже вполне обычно при данных обстоятельствах.

Он сделал паузу, давая возможность Оснарду продемонстрировать одобрительную улыбку, а самому себе — несколько секунд, чтоб подзарядиться вдохновением. Его, что называется, понесло — эта фраза также принадлежала незабвенному дядюшке Бенни. Моча в голову ударила. Он выжимал из этой истории все возможное — лишь бы доставить удовольствие слушателю.

— Основанием для ареста, Энди, послужил чек на сто тысяч долларов, выписанный наемному убийце не кем иным, как нашим другом Мигелем. А деньги, в свою очередь, были положены на счет в банк, в наивном заблуждении, что там они будут защищены и скрыты от чрезмерно любопытных глаз.

— Ну а пресловутая дама, — заметил Оснард со сдержанным удовольствием, — сдается мне, она тут же переметнулась на сторону победителя.

— Именно, Энди, именно так, и теперь их связывают с Мигелем священные узы брака, хоть и поговаривают, что этой необъезженной лошадке претят разного рода удила. И то, что вы наблюдаете здесь сегодня, является торжественной демонстрацией амнистии в глазах общества, которую получили Мигель и Аманда.

— Черт, и как же это ему удалось выкрутиться?

— Ну, во-первых, Энди, — с воодушевлением и уверенностью, ничуть не соответствующими его реальным знаниям, начал Пендель, — поговаривают о взятке в целых семь миллионов долларов, которую наш ученый судья мог вполне себе позволить, являясь владельцем транспортного бизнеса, связанного с незаконным импортом риса и кофе из Коста-Рики, минуя, так сказать, официальные каналы. К чему перегружать несчастных чиновников, у них и без того работы по горло, к тому же его родной брат занимает в таможне очень высокий пост.

— Ну а во-вторых?

Пендель буквально упивался всем: собой, своим голосом и ощущением воскрешения из мертвых.

— Наши высокочтимые судебные инстанции, назначенные расследовать доказательства по делу Мигеля, пришли к выводу, что обвинения недостаточно обоснованны. Сто тысяч долларов показались им чрезмерно завышенной суммой за простое убийство. Тем более что здесь, в Панаме, от человека можно избавиться и за тысячу. Плюс назовите мне опытного судью, который в здравом уме и твердой памяти стал бы выписывать персональный чек на имя наемного убийцы. И вот в суде пришли к выводу, что все это является не чем иным, как неуклюжей попыткой опорочить честное имя верного слуги общества и государства.

— А что же произошло с убийцей?

— Эти дознаватели, Энди, перемолвились с ним еще одним словечком. И он сделал им второе признание, суть которого сводилась к тому, что он никогда в жизни не видел Мигеля, знать его не знает, а все инструкции получал от некоего бородатого джентльмена в темных очках, с которым встречался всего однажды в вестибюле отеля «Парк Цезаря». К тому же как раз в тот момент, когда там отключили свет.

— И никто не протестовал?

Пендель уже отрицательно мотал головой.

— Пытались. Эрни Дельгадо да еще группа этих святош, борцов за права человека, но все их протесты кончились ничем. Потому как разница в кредитоспособности была очень уж высока. — Выпалив последнюю фразу, он спохватился, сообразил, что сказал лишнее. Но пути назад уже не было, и он решил идти до конца: — Эрни, он ведь не всегда был таким, как сейчас, это известно.

— Кому известно?

— В определенных кругах. В информированных кругах, Энди.

— Это означает, что и он тоже управляем, как все они?

— Всякие слухи ходят, — таинственно и неопределенно ответил Пендель и скромно потупил глаза. — Дальше промолчу, если не возражаете, конечно. Приходится соблюдать осторожность, иначе еще ляпну какую-нибудь глупость, а это может повредить Луизе.

— Ну а с чеком что?

Тут Пендель с неприятным чувством заметил, как глазки-щелочки на широком лице собеседника снова, как тогда, в ателье, превратились в две сверлящие черные дыры.

— Признан грубой подделкой, Энди, чего и следовало ожидать, — ответил он и почувствовал, как щеки обдало жаром. — Банковский служащий, принявший этот чек, лишился места, так что остается надеяться, что подобное никогда больше не повторится. Ну и, конечно, не обошлось без белых костюмов, белое вообще играет в Панаме огромную роль, большую, чем можно предположить. А люди этого не понимают.

— Что это, черт возьми, означает? — спросил Оснард, не спуская с него глаз.

А означало это, что Пендель заметил в толпе посетителей датчанина по имени Хенк, обменивавшегося рукопожатиями с совершенно незнакомыми людьми и доверительным шепотком обсуждавшего разные светские сплетни.

— Масоны, Энди, — ответил он, сжимаясь под пристальным взглядом Оснарда. — Тайные общества. Потребность в божестве. Вуду для высших классов. Перестраховка, на тот случай, если религия не сработает. Очень суеверное место эта Панама. Видели бы вы нас с лотерейными билетами пару раз на неделе, когда проводятся розыгрыши.

— И откуда вы только все это узнаете? — спросил Оснард, понизив голос так, чтоб за ближайшим к ним столиком не было слышно.

— Двумя способами, Энди.

— Какими же?

— Ну, первый имеет кодовое название «виноградное вино». Это когда вечерами, по четвергам, в ателье у меня собираются джентльмены, как бы чисто случайно, ну и ведут всякие там душевные разговоры за стаканом вина.

— А второй? — тот же пристальный, прожигающий душу взгляд.

— Ах, Энди! Если я по секрету сообщу вам, что стены моей примерочной слышали больше признаний, чем церковная исповедальня, это, наверное, будет еще слабо сказано.

Но существовал и третий способ, однако Пендель предпочел о нем умолчать. Возможно, просто не осознавал, что является его рабом. Это было его ремесло. И целью его было усовершенствование людей. Их перекройка и моделирование на собственный вкус и лад, до тех пор, пока они не становились ему понятны, не занимали определенное место в созданном им внутреннем мире. Это была его пресловутая «беглость». Его умение бежать впереди событий и ждать, когда они догонят тебя. Это было умение сделать человека больше или меньше, в зависимости от того, угрожал он его существованию или, напротив, способствовал. Немножко приуменьшить Дельгадо. Возвысить Мигеля. И Гарри Пендель плясал на волнах, как пробка от бутылки. То была система выживания, которую он разработал еще в тюрьме и усовершенствовал в браке. И целью ее было как-то приспособиться к существованию в этом враждебном мире. Сделать его более сносным. Сдружиться с ним. Удалить его жгучее жало.

— Именно этим и занимается сейчас старина Мигель, — продолжил Пендель, старательно избегая взгляда Оснарда и улыбаясь присутствующим. — Устроил себе то, что я называю последней весной. Сколько на своем веку довелось перевидать таких мужчин!.. Приходит к тебе нормальный сорокадевятилетний джентльмен, хороший отец и верный муж, заказывает пару костюмов в год. Но как только перевалит за пятьдесят, является и заказывает вдруг двухцветный костюм из тонкой кожи, какой-нибудь канареечный пиджак. А жена звонит и спрашивает, не видел ли я его сегодня.

Но Оснард, несмотря на все старания Пенделя переключить его внимание, не сводил с него глаз, продолжал наблюдать и изучать. Быстрые карие лисьи глазки были по-прежнему устремлены на Пенделя, и выражение их было сравнимо с тем, какое возникает у человека, напавшего на золотую жилу и не до конца еще решившего, стоит ли разрабатывать ее в одиночку или призвать помощников.

Тут на них обрушилась лавина приветствий. Пендель был в восторге, он всех любил.

Бог ты мой, Жюль, просто счастлив вас видеть, сэр! Знакомьтесь, Энди, мой приятель — француз, приторговывает акциями, имеет проблемы со счетом.

Вот так сюрприз! Кого я вижу! Морди! — молодой торгаш из Киева, Энди. Приехал сюда с новой волной ашкенази, всегда напоминает мне дядю Бенни. — Поздоровайся с Энди, Морди!

Красивый молодой араб и его прелестная невеста, совсем еще ребенок, работает в Японском торговом центре — Салам алейкум, сэр! Мое почтение, мадам! — сшил у меня уже три костюма с дополнительной парой брюк, но я до сих пор не в силах выговорить его имени, Энди.

Педро, юный адвокат.

Фидель, молодой банкир.

Хосе-Мария, Антонио, Сальвадор, Пол, мелкие дельцы, еще сосунки, безмозглые князьки с круглыми белыми попками, иначе их называют у нас «рабибланкос». Жуликоватые мелкие торгаши, которых больше всего на свете волнует, каковы они в постели. Вот и допиваются до того, что становятся импотентами.

А далее, между рукопожатиями, приветственными хлопками по спине и всякими там «до четверга, Гарри» Пендель шепотом поведал об их отцах, сколько кто из них стоит и в каких партиях состоят их братья и сестры.

— Господи! — восхищенно пробормотал Оснард, когда они наконец остались вдвоем.

— А при чем здесь господь, а, Энди? — весело и немного агрессивно осведомился Пендель. Видно, радовался тому, что Луизы нет рядом и никто не станет корить его за богохульство.

— Да нет, Гарри. Господь тут, конечно, ни при чем. Это я о тебе.

Ресторан клуба «Юнион» со стульями из тикового дерева и серебряными приборами явно претендовал на особую изысканность, но низко нависающий потолок и яркое, как в операционных, освещение портили весь эффект, и помещение больше походило на прибежище для мелких банковских служащих на побегушках. Сидевшие в углу, за столиком у окна, Пендель и Оснард пили местное белое вино и ели тихоокеанскую рыбу. Буквально из каждого кабинета, освещенного свечами, доносились возбужденные голоса: «Сколько у тебя миллионов?» «Как это он сюда попал?» «На кого, как ей кажется, она похожа во всех этих бриллиантах?» Небо за окном было теперь черным. Внизу, в бассейне с подсвеченной водой, на загорелых бронзовых плечах инструктора по плаванию в резиновой шапочке храбро стояла четырехлетняя девочка в золотом бикини. За спиной у него маячили телохранители — стояли, вытянув руки, чтоб успеть вовремя подхватить, если малышка вдруг упадет. У края бассейна сидела скучающая мать девочки в дорогом брючном костюме и красила ногти.

— Не хочу хвастать, Энди, но моя Луиза — это пуп земли, так я ее называю, — говорил Пендель. С чего это он вдруг заговорил о Луизе? Наверное, Оснард упомянул о ней. — Такую, как Луиза, секретаршу надо еще поискать. Одна на миллион. Невероятно способная, но, как мне кажется, так до конца и не реализовала свои способности. — Ему доставляло особое удовольствие хвалить жену, особенно после неприятного телефонного разговора с ней. — Всего лишь три месяца тому назад была доверенным лицом у Эрни Дельгадо, ему принадлежала адвокатская фирма «Дельгадо и Вульф». Но затем он передал свою долю акций народу. Администрация канала находится в крайне сложном и запутанном положении, поскольку непрестанно переходит из рук в руки. Не успеют янки выйти в одну дверь, как в другую входят панамцы, и Луиза — одна из немногих, кто не свихнулся от этого окончательно. Она принимает визитеров, затыкает дыры, пишет отчеты. Знает, где что искать, если, конечно, это «что» имеется, и кто стибрил это самое «что», ежели его нет в наличии.

— Прямо как на охоте, — заметил Оснард.

Пендель весь так и раздулся от гордости.

— Вы, мой друг, недалеки от истины. И если хотите знать мое личное мнение, то я вам скажу. Эрни Дельгадо страшно повезло. То ему надо готовиться к конференции по судоходству на высшем уровне, а где материалы по предыдущей? То вдруг надо проводить брифинг перед какой-то иностранной делегацией, и где, черт побери, прикажешь искать японских переводчиков? — Пендель снова ощутил неукротимое желание немного принизить Дельгадо, заставить сойти с пьедестала. — Плюс она единственная, с кем Эрни вообще может говорить, когда голова у него раскалывается от похмелья или крепко влетело от жены. Без Луизы старина Эрни давным-давно просто надорвался бы, а нимб над его головой изрядно потускнел бы и покрылся ржавчиной.

— Значит, японцы, — неопределенно и задумчиво протянул Оснард.

— Да, но с тем же успехом могут быть и шведы, и немцы или там французы. Впрочем, вы правы, с японцами приходится иметь дело чаще.

— Какими именно японцами? Местными? Приезжими? Коммерсантами? Чиновниками?

— А вот этого не скажу, просто не знаю, Энди, — и Пендель глупо хихикнул. — Они для меня все на одно лицо. Но, думаю, по большей части банкиры.

— А Луиза точно знает.

— Да кому как не ей знать, Энди! Ведь эти японцы едят у нее с руки. Не знаю, откуда она у меня такая, но видели бы вы ее с какой-нибудь делегацией из японцев, как Луиза кланяется и улыбается на ихний манер — прошу вас, джентльмены, сюда, пожалуйста — это большая привилегия, вот что это такое.

— А на дом работу она приносит? На уик-энд? На вечер?

— Только в самом крайнем случае, Энди, когда не успевает справиться. В основном, по четвергам, чтоб освободиться к уик-энду и побыть с ребятишками, пока я развлекаю своих клиентов. Но за переработку ей не платят. Эксплуатируют, можно сказать, совершенно бессовестно. Хотя вообще-то заплата у нее вполне сопоставима с американскими стандартами. Вполне приличная, уверяю вас.

— И что она с этим делает?

— С работой? Ну, как что, вкалывает. Печатает на машинке.

— Да нет, с наваром. С бабками. С зарплатой.

— Все отправляется на наш общий счет, Энди. Луиза считает это правильным и справедливым, поскольку она очень хорошая жена и мать, — с гордостью ответил Пендель.

И, к своему удивлению, вдруг почувствовал, что весь так и залился краской, а на глазах выступили слезы. Он всячески пытался загнать их обратно, туда, откуда пришли. Но Оснард, похоже, не замечал этих его усилий. Сам не краснел, и ни намека на слезинку не было видно в его круглых и черных глазах-пуговицах.

— Бедная женщина трудится на износ, чтоб рассчитаться с Рамоном, — безжалостно произнес он. — И даже не догадывается об этом.

Если Пенделя и потрясло такое жесткое справедливое высказывание, внешне это не было заметно. Он возбужденно оглядывал посетителей, на лице сияла приветливая, полная приятного предвкушения улыбка.

— Гарри! Мой друг Гарри! Бог ты мой, кого я вижу! Вот радость-то!

Через зал на них надвигалась огромная фигура в анилиново-красном смокинге. Мужчина неуклюже задевал столы, что вызывало крики возмущения, бокалы опрокидывались, содержимое их выплескивалось на скатерти. Это был еще довольно молодой и привлекательный человек. Завидев его приближение, Пендель вскочил на ноги.

— Сеньор Мики, сэр! Счастлив, что вы наконец вернулись! Как поживаете, как дела? — принялся возбужденно расспрашивать он. — Знакомься, Энди Оснард, мой приятель. А это Мики Абраксас, Энди. Выглядишь посвежевшим, похорошевшим. Почему бы тебе не присесть?

Но Мики хотелось продемонстрировать свой смокинг, а сидя сделать это было трудно. Уперев руки в бока и смешно оттопырив пальцы, он на манер какой-нибудь модели, расхаживающей по подиуму, проделал несколько уморительных пируэтов и тут же ухватился за край стола, чтоб не упасть. Стол закачался, две тарелки свалились на пол и разбились.

— Ну, как тебе нравится, Гарри? Гордишься своей работой? — спрашивал он на американском английском и очень громко.

— Очень красиво, Мики, — искренне восхитился Пендель. — Я как раз говорил Энди, что никогда в жизни не видел лучшей пары плеч и шить на такую фигуру было истинным удовольствием, верно, Энди? А теперь почему бы нам не присесть и не выпить по рюмочке?

Но Мики не сводил глаз с Оснарда.

— А вы что скажете, мистер?

Оснард непринужденно улыбнулся.

— Мои поздравления. Сразу чувствуется непревзойденный почерк «П и Б». Центр находится ровно по центру, не придерешься.

— Кто вы такой, черт побери?

— Он мой клиент, Мики, — поспешил вставить Пендель, изо всех сил стараясь, чтоб разговор принял мирный оборот, что делал всякий раз в присутствии Мики. — Звать Энди. Я тебе говорил, но ты, похоже, не слушал. А Мики учился у нас в Оксфорде, верно, Мики? Расскажи Энди, в каком колледже ты учился. Мики у нас также большой поклонник английского образа жизни, время от времени его назначают президентом нашего Англо-панамского общества культуры, правда, Мики? А Энди у нас очень важный дипломат, да, Энди? Работает в британском посольстве. А Артур Брейтвейт шил костюмы еще его покойному отцу.

Мики Абраксас переварил все это, но не выказал особого удовольствия. Смотрел на Оснарда мрачно, сразу было видно, что это зрелище не доставляет ему удовольствия.

— А знаете, что я сделал бы, если б был президентом Панамы, а, мистер Энди?

— Почему бы вам не присесть, Мики? Потолкуем, послушаем, что к чему.

— Да я бы тут кучу народу перебил. Нет никакой надежды, ни для кого из нас. Бог дал нам все, из этой страны мог получиться настоящий рай на земле. Плодородные земли, пляжи, горы, леса и поля, куча всякого зверья. Палку в землю воткни — и вырастет плодовое дерево, и люди так красивы, что просто хочется плакать. И чего мы добились? Что у нас тут процветает, а, скажите на милость? Обман. Заговор. Ложь. Предательство. Притворство. Воровство. Люди обкрадывают друг друга, умирают с голоду. Каждый ведет себя так, словно на белом свете существует лишь он один. Мы так глупы, коррумпированы, слепы, что просто удивительно, как это земля еще не разверзлась под нашими ногами! Мы продаем свои земли этим гребаным арабам. Вы обязательно должны рассказать это все своей королеве.

— Просто не терпится, — галантно ответил Оснард.

— Вот что, Мики, если не сядешь через минуту, я на тебя рассержусь. Устраиваешь тут целый спектакль, ставишь меня в неловкое положение.

— Ты меня больше не любишь?

— Ты прекрасно знаешь, что люблю. Сядь же наконец, будь умницей.

— А где Марта?

— Дома, наверное, где ж еще ей быть, Мики. Живет в Эль Чорилло. Занимается, наверное.

— Страшно люблю эту женщину.

— Рад слышать, Мики. Марта тоже тебя любит. А теперь присядь.

— Ты ее тоже любишь.

— Мы оба любим, Мики, но каждый — по-своему, — заметил Пендель и не то чтобы покраснел, но испытал некоторую неловкость и закашлялся. — А теперь садись, будь хорошим мальчиком, прошу тебя, пожалуйста.

Ухватив Пенделя за руки, Мики жарко зашептал ему на ухо:

— На больших скачках в воскресенье Дольче Вита придет первой, ты меня понял? Рафи Доминго подкупил жокеев. Всех до одного, понял? Скажи Марте. Хочу, чтоб она разбогатела.

— Понял тебя, Мики, а что касается Рафи, то он был у меня в ателье сегодня утром. А вот тебя не было, и очень жаль, потому что там тебя ждет для примерки прелестный пиджак. А теперь сядь, ну, пожалуйста, будь другом, сядь!

Уголком глаза Пендель заметил двух крупных мужчин с пластиковыми карточками на кармашках пиджаков, они решительно и неумолимо надвигались на них. Пендель покровительственным жестом обнял Мики за необъятные плечи.

— Вот что, Мики, если будешь и дальше бушевать, не сошью тебе больше ни одного костюма, клянусь! — сказал он по-английски. А по-испански добавил, обращаясь к мужчинам: — Мы в полном порядке, джентльмены, благодарю вас. А мистер Абраксас уже уезжает. Прямо сейчас, да, Мики?

— Чего?

— Ты меня слышал, Мики?

— Нет.

— Ведь твой славный водитель Сантос наверняка ждет в машине у клуба, верно?

— Кому какое дело…

Подхватив Мики под руку, Пендель бережно вывел его из ресторана в вестибюль с зеркальными потолками, где Сантос уже нетерпеливо дожидался своего господина.

— Вы уж извините, Энди, за то, что увидели его не в самом лучшем виде, — застенчиво произнес Пендель. — Мики один из немногих настоящих героев Панамы.

И он принялся с гордостью пересказывать историю его жизни. Отец Мики был эмигрантом из Греции, судовладельцем и близким другом генерала Омара Торриойса. Видимо, поэтому он решился пренебречь интересами бизнеса и посвятить все силы и время контролю за торговлей наркотиками в Панаме, не преминув придать этому занятию политический оттенок и всячески доказывая, что это помогает борьбе с коммунизмом.

— Он всегда так разговаривает?

— Лично я не назвал бы это разговором, Энди. Мики очень уважал своего старого отца, нравился ему и Торриойс. И очень не нравился… ну вы сами понимаете, кто, — сказал Пендель, придерживаясь принятого местного правила не называть Норьегу по имени. — И не стеснялся кричать об этом чуть ли не с каждой крыши, чтоб каждый, у кого есть уши, мог слышать. До тех пор, пока этот «ну вы сами понимаете, кто» не отправил его в кутузку, чтоб он заткнулся раз и навсегда.

— А при чем тут Марта?

— Были в нашей стране времена, Энди, которые я бы сравнил с похмельем. Двое этих молодых людей были очень активны, правда, каждый в своей области. Марта была дочерью мелкого чернокожего ремесленника, Мики — избалованным сынком богача, но в борьбе оба стояли плечом к плечу, сражались, как это у вас называется, за демократию, — торопливо ответил Пендель, стремясь как можно быстрей избавиться от навязанной ему темы. — В ту пору между людьми завязывалась самые странная дружба. И никакие преграды не могли им помешать. Он сказал правду. Они действительно любят друг друга. Иначе и быть не могло.

— А я-то думал, он говорит о вас.

Пендель заспешил еще больше:

— Но только здешние тюрьмы, Энди, это, доложу я вам, совсем не то, к чему мы привыкли в Англии. Что, конечно, не приуменьшает значимости последних, если можно так выразиться. И вот что они сделали. Посадили нашего Мики с целой толпой отпетых и не слишком чувствительных преступников, человек двенадцать в одной камере, если не больше. И время от времени перемещали в следующую камеру, что, как вы понимаете, не слишком благоприятно отражалось на состоянии здоровья Мики. Особенно если учесть, что в ту пору он был весьма красивым молодым человеком, — осторожно добавил Пендель. И позволил себе сделать паузу, которую Оснард тактично не решился нарушить. Оба они как бы отдавали тем самым должное утраченной неземной красоте Мики. — Плюс еще несколько раз его избивали до полного бесчувствия. За то, что он их, видите ли, раздражал, — добавил Пендель.

— Вы его хоть раз навестили? — осведомился Оснард.

— В тюрьме, Энди? А как же. Да, да, конечно, навещал.

— И, должно быть, прочувствовали разницу? Что такое находиться по ту сторону решетки, верно?

Худое изможденное лицо Мики изуродовано побоями, а в глазах отражается ад. Мики в оранжевых бесформенных лохмотьях, ни одному на свете портному не догадаться, что это за костюм был изначально. Свежие красные ссадины на коленях, синяки на запястьях. Закованный в цепи человек должен научиться не дергаться, когда его избивают, но обучение требует времени. Мики, тихо бормочущий: «Господи, Гарри, дай мне руку, я люблю тебя, Гарри, вытащи меня отсюда, помоги!» В ответ на что Пендель шептал: «Послушай меня, Мики, ты должен научиться защищаться, парень, самое главное — никогда не смотри им в глаза». Но ни один из них не слышал другого. Ничего не слышал, кроме «Привет» и «Скоро увидимся».

— Ну и чем же он сейчас занимается? — спросил Оснард таким тоном, точно окончательно потерял интерес к этой теме. Спросил просто из вежливости. — Кроме того, что напивается до чертиков и устраивает скандалы в общественных местах.

— Мики? — спросил Пендель.

— Кто ж еще?

И тут вдруг то же побуждение, которое заставляло Пенделя выставлять на посмешище Дельгадо, заставило его изобразить Абраксаса эдаким героем современности. Если этот Оснард думает, что Мики можно списать со счетов, он глубоко заблуждается. Мики мой друг, мой соратник, мой товарищ по камере. Да, у Мики сломаны пальцы и расплющены яйца. Но Мики сражался с подонками и уголовниками, когда ты еще играл в чехарду со своими чистенькими однокашниками из английской школы.

Пендель осторожно огляделся по сторонам — удостовериться, что их здесь никто не подслушивает. Сидевший за соседним столиком лысый мужчина с пулеобразной головой принимал от метрдотеля большой белый мобильник. Его подавали на подносе, точно чашку с необыкновенно ценным напитком.

— Мики занимается тем же самым, Энди, — еле слышно пробормотал Пендель. — По виду никогда не скажешь, не таков наш Мики. Да и по разговору сроду не догадаешься, так было и раньше, и теперь то же, если вы, конечно, поняли, о чем это я.

Что он делает? Что он такое говорит? Он просто не узнавал себя. Вот идиот, тупица проклятый! Хотел возвысить Мики, выразить свою любовь к нему, превратить его в человека, которым сам всегда хотел быть, — великолепного, светлого, воинственного и отчаянного. И что из этого получилось?..

— И все-таки чем же? Что-то я не совсем понял. Вы говорите загадками.

— Он все еще там.

— Где там?

— В рядах молчаливой оппозиции, — ответил Пендель таинственным голосом, который должен был подчеркнуть значение сказанного.

— Где-где?..

— Ну, выражает свое молчаливое несогласие, — пояснил Пендель. — Вместе с группой преданных сторонников по убеждениям.

— Каким еще убеждениям, ради всего святого?

— Фальшивым, Энди. Чистая видимость. Иначе говоря, вере в то, что не лежит на поверхности, — с многозначительным видом ответил Пендель, и его, что называется, понесло. На помощь пришли какие-то отрывочные разговоры с Мартой. — Вся эта так называемая демократия в Панаме — просто смех! Сплошное притворство. Так только говорят. Это он вам внушает. Ну, вы его слышали. Предательство. Обман. Ложь. Притворство. Но только отодвинь край занавеса и увидишь за ним все тех же мальчиков. Истинных хозяев сами знаете кого, которые только и ждут момента, чтобы перехватить у него бразды правления.

Глаза-буравчики Оснарда продолжали впиваться в Пенделя. «Это не по моей части, что это я такое несу? — подумал Пендель, вдруг испугавшись последствий своих поспешных откровений. — Да, но именно это он и хочет от меня услышать. Пусть это совершенно не моя область, ему плевать. Ему все равно, читаю ли я заметки, извлекаю отрывочные факты из памяти или же просто импровизирую. Да он, наверное, вообще не слушает меня».

— Мики связан с людьми, которые находятся по ту сторону моста, — храбро добавил Пендель.

— Кто они такие, черт возьми?

Под мостом подразумевался мост Америкас. Выражение, некогда принадлежавшее исключительно Марте.

— Тайные бойцы невидимого фронта, Энди, — коротко и прямо ответил Пендель. — Искренне верующие в свою правоту борцы, которые верят в прогресс и не берут взяток, — добавил он, вновь пользуясь фразеологией Марты. — Фермеры и честные работяги-ремесленники, преданные алчными и подлыми правителями. Скромные труженики. Профессионалы своего маленького дела. Самая пристойная часть панамского общества, которую вы пока что не видели и не слышали. Они еще только организуются. С них хватит, они натерпелись. Все, в том числе и Мики.

— И Марта, она тоже с ними?

— Возможно, Энди. Я не спрашивал. Не знаю, да и знать не хочу. Мне достаточно собственных мыслей. Так я всем и всегда отвечаю.

Долгая пауза.

— Натерпелись чего именно?

Пендель окинул зал ресторана быстрым заговорщицким взглядом. Он был Робин Гудом, приносящим надежду обиженным и угнетенным, жертвам несправедливого правосудия. За соседним столом сидела шумная компания. Человек двенадцать, и все они были заняты поеданием омара, которого запивали шампанским «Дом Периньон».

— Вот этого, — тихо и со значением ответил он. — И всего того, что эти люди собой символизируют.

Оснарду хотелось услышать о японцах больше.

— Эти ваши японцы, Энди, наверное, вы повстречались с кем-нибудь из них недавно, потому и спрашиваете… так вот, к слову о японцах, я бы сказал, их присутствие в Панаме весьма ощутимо. Потому как знаю, что говорю, не напрасно прожил здесь почти двадцать лет, — радостно затараторил Пендель, довольный тем, что можно наконец сменить тему и не обсуждать больше близкого ему человека. — Тут вам и целые процессии этих японцев, развлекающих толпу, тут вам и японские духовые оркестры, и японский рынок морепродуктов, с которым, как считают сами японцы, они познакомили здешний народ. Работает даже образовательный телеканал, основанный японцами, — добавил он, судорожно пытаясь вспомнить одну из немногих программ, которую дозволялось смотреть его детям.

— И кто же здесь главный японец?

— В смысле клиентуры, Энди? Ей-богу, не знаю. Эти японцы такие загадочные. Надо будет спросить Марту. Есть один. С него снимают мерку, а еще шестеро кланяются и фотографируют, так мы подшучиваем над ними, и знаете, недалеки от истины. Есть мистер Йошио, из какой-то там их торговой миссии, иногда заскакивает в ателье; есть мистер Тошиказу из посольства, но только я не знаю, фамилии это или имена, надо будет посмотреть в журнале.

— Или спросить Марту.

— Именно.

Снова ощутив на себе цепкий взгляд черных глаз Оснарда, Пендель решил отвлечь его от темы и одарил ослепительной улыбкой, но не помогло.

— У вас вроде бы обедал даже сам Эрни Дельгадо? — спросил Оснард, чем снова смутил Пенделя, поскольку тот ожидал дальнейших расспросов о японцах.

— Нет, Энди, что вы! Как можно!..

— А что тут такого особенного? Он босс вашей жены.

— Не думаю, чтоб и Луиза это одобрила, нет, вряд ли.

— Но почему нет?

И снова вмешался этот бесенок. Тот самый, что вдруг выпрыгивает невесть откуда, дабы напомнить нам, что ничто не проходит бесследно, что секунда ревности способна отравить всю жизнь. И единственное спасение для всякого доброго человека — это просто постараться затолкнуть его как можно глубже, чтоб не высовывался.

— Эрни из тех, кого я называю человеком сложным, Энди. И всегда оставался таким, даже при нем, «сами знаете при ком», редко когда не притворялся. Лобызался и выделывался перед своими дружками либералами, вы уж извините меня за выражение, но стоило им отвернуться, сразу бежал к нему, «сами знаете к кому». И «да, сэр, нет, сэр, чем могу служить, ваше высочество?».

— А вот об этом первый раз слышу, хотя… чему удивляться? И все равно — здесь для большинства он, видимо, белый человек, этот Эрни?

— Именно тем он и опасен, Энди. Да спросите хоть Мики! Эрни — айсберг. И большая его часть остается под водой, я бы так выразился, недоступна взору.

Оснард разломил рогалик, намазал маслом и начал жевать, ритмично двигая нижней челюстью. Но по черным камушкам-глазам было видно — он хочет большего, нежели просто хлеба с маслом.

— А эта комната наверху, у вас в ателье… «Уголок спортсмена»…

— Вам там понравилось, да, Энди?

— Никогда не думали превратить ее в клуб для клиентов? Ну, такое место, где они могли бы расслабиться. Все лучше, чем продавленный диван и кресло в гостиной на первом этаже по четвергам, я прав?

— Я и сам думал о том же много раз, Энди. И, следует признать, просто потрясен тем, как вам пришла в голову та же идея во время первого посещения. Но я всегда наталкиваюсь на одно и то же непреодолимое препятствие. Куда прикажете тогда девать «Уголок спортсмена»?..

— Где выставить весь этот хлам?

— Да. Именно.

— Ой, не смешите меня!

— Все эти спортивные принадлежности придают заведению особый шик, Энди. И если я их не продам, продаст кто-то другой, а заодно перехватит у меня и всех клиентов.

«А он не делает ни одного лишнего движения, — с тревогой подумал вдруг Пендель. — Был у меня как-то такой сержант полиции, ну прямо копия. Никогда не переплетал пальцев, не скреб в затылке, не ерзал задницей по сиденью. Просто сидит и смотрит на тебя этими своими глазищами».

— Что, снимаете с меня мерку для костюма, да, Энди? — шутливо спросил он.

Но отвечать Оснарду не пришлось, поскольку взгляд Пенделя тут же метнулся в сторону, в дальний угол зала, где за длинным столом шумно рассаживались только что прибывшие новые гости, человек двенадцать мужчин и женщин.

— А вот вам, если так можно выразиться, и вторая половинка уравнения! — воскликнул он, обмениваясь энергичными приветственными жестами с человеком во главе стола. — Надо же, Рафи Доминго собственной персоной! Еще один друг Мики. Как вам это нравится?

— Какое еще уравнение? — спросил Оснард.

Пендель приложил ладонь ко рту чашечкой, чтобы не слышали посторонние:

— Эта дама рядом с ним, Энди.

— Что такого особенного в этой даме?

— Она жена Мики.

Продолжая поглощать еду, Оснард покосился в сторону стола в дальнем углу.

— Та, что с большими сиськами?

— Правильно, Энди. Просто удивительно, на ком только не женятся люди, верно?

— Дайте мне этого Доминго, — произнес Оснард таким тоном, словно просил выдать ноту «до».

Пендель затаил дыхание. Голова у него кружилась, он чувствовал, что страшно устал, но, похоже, никакого перерыва ему никто давать не собирался.

— Летает на собственном самолете, — капризным тоном заметил он.

Эти сведения он вынес из своего ателье.

— Зачем это?

— Владеет целой сетью роскошных отелей, в которых никто не останавливается.

Еще одна сплетня, почерпнутая уже вне города.

— Зачем?

И тут Пенделя, что называется, прорвало:

— Отели принадлежат некоему консорциуму, а штаб-квартира его находится в Мадриде, Энди.

— Ну и?..

— Ну и вот. Ходят слухи, что этот самый консорциум принадлежит некоему колумбийскому джентльмену, не чурающемуся кокаинового бизнеса, вот такие дела. А сам консорциум, похоже, процветает. Строят новый шикарный отель в Читре, еще один в Дейвид, два в Бокас дель Торо, вот Рафи Доминго и летает на своем самолете, прыгает из одного места в другое, точно кузнечик на сковородке.

— Черт, ради чего?

Тут подошел официант, и, пока он наполнял бокалы водой, оба хранили заговорщицкое молчание. Звяканье кубиков льда в бокалах напоминало звон крошечных церковных колоколов. В ушах у Пенделя стоял шум.

— Тут можно только гадать, Энди. Рафи ни черта не смыслит в гостиничном бизнесе, но в данном случае это не проблема, как я уже сказал, отели все равно пустуют. Не тратят ни цента на рекламу, а если, допустим, ты придешь и попросишь номер, тебе вежливо так ответят, что свободных номеров сейчас просто нет.

— Что-то я не совсем понимаю…

«Рафи бы ничего не имел против, — решил про себя Пендель. — Рафи — он как Бенни. Он бы сказал: Гарри, мальчик, говори этому Оснарду что угодно, лишь бы он был счастлив, только без свидетелей».

— Каждый день из каждого отеля поступает на банковский счет по пять тысяч долларов, смекаете? Один или два таких успешных в финансовом смысле года, когда на счетах у отелей будут кругленькие суммы, а потом их продают с аукциона. И по чистой случайности покупателем окажется Рафи Доминго, который формально не имеет к ним ни малейшего отношения. Отели, разумеется, в превосходном состоянии, что неудивительно, поскольку ни один постоялец в них ни разу не переночевал, а на кухне не приготовили ни одного гамбургера. И весь этот бизнес будет признан вполне законным, поскольку здесь, в Панаме, деньги трехлетней давности считаются не просто респектабельными, это антиквариат.

— И еще он трахает жену Мики.

— Так говорят, Энди, — ответил Пендель, и голос его звучал кисло, поскольку эта последняя деталь была истинной правдой.

— Сам Мики, что ли, говорит?

— Ну, не прямым текстом, Энди. И не слишком распространяется на эту тему. В случае с Мики есть еще одна подспудная причина. — Его снова, что называется, понесло. Зачем он это делает? Что движет им? Наверное, просто присутствие Энди. Актер — он всегда актер. Если зритель не с вами, значит, против вас. А возможно, он, Пендель, легенда которого только что разлетелась в прах, хотел приукрасить и обогатить легенды других. Возможно, он, перекраивая окружающий мир на свой лад, чувствовал, что и сам оживает, обновляется.

— Дело в том, Энди, что Рафи один из них. И если уж откровенно, одна из ведущих фигур.

— Ведущих в чем?

— В рядах молчаливой оппозиции. Среди ребят Мики. Среди тех, кто ждет своего часа, так я их называю. Рафи, он ведь тоже битцер.

— Кто?

— Битцер, Энди. Такой же, как Марта. И я. Полукровка, только в его случае полуиндеец. В Панаме нет расовой дискриминации, но здесь не слишком привечают цветных, особенно вновь прибывших, и чем выше стоит человек на социальной лестнице, тем больше кривит лицо и морщит нос. Я называю это горной болезнью.

Он только что выдал новенькую свеженькую шутку и намеревался включить ее в свой постоянный репертуар, но Оснард, похоже, пропустил ее мимо ушей. А если и не пропустил, то не счел смешной. И лицо у него при этом было такое… Пендель долго не мог подобрать сравнения, но потом нашел: Оснард скорее предпочел бы увидеть публичную казнь.

— Оплата по результатам, — сказал Оснард. — Договорились? — Он втянул голову в плечи, отчего голос звучал приглушенно.

— Того же принципа я придерживался всегда, Энди, с первого же дня, как открыл свое заведение, — поспешно ответил Пендель, одновременно пытаясь вспомнить, когда он сам платил кому-либо по результатам.

И почувствовал, как закружилась у него голова — наверное, от выпивки и ощущения некой нереальности. Он хотел было добавить, что того же принципа придерживался и покойный Артур Брейтвейт, но вовремя спохватился, вернулся на грешную землю. И подумал, что трепа на сегодня достаточно и что истинный артист должен ограничивать себя, пусть даже ему и кажется, что он способен продолжать всю ночь в том же духе.

— В наши дни уже никто не стыдится коммерческих мотивов. Единственная штука, которая заставляет мир вертеться.

— Совершенно согласен с вами, Энди, — заметил Пендель и догадался, что Оснард тем самым хочет подчеркнуть прискорбное состояние дел в Англии.

Оснард оглядел зал, словно хотел еще раз убедиться, что их никто не подслушивает. И, возможно, вид людей за соседними столиками, ведущих интимные разговоры, насторожил, поскольку лицо у него точно окаменело и приобрело такое выражение, что Пенделю стало не по себе, а в голосе, хоть и приглушенном, послышались стальные нотки.

— Рамон держит вас за горло. Если не вернете ему долг, вам конец. Если все же вернете, то останетесь с рекой без воды и рисовой фермой, на которой нельзя вырастить рис. Не говоря уже о скандале, который закатит Луиза.

— Не стану отрицать, Энди, это страшно меня беспокоит. Уже несколько недель кусок в рот не идет.

— Знаете, кто хозяин плантации по соседству?

— Какой-то вечно отсутствующий землевладелец, Энди. Не человек, а фантом.

— Имя его знаете?

Пендель покачал головой.

— А он, видите ли, как бы и не человек вовсе. Скорее корпорация, зарегистрированная в Майами.

— Знаете его банк?

— Нет, таких вещей я не знаю, Энди.

— Тогда я вам скажу. Он работает с вашим дружком Рамоном. В компании Радда. Радду принадлежит одна треть, мистеру Икс — еще одна. Догадываетесь, кто такой этот мистер Икс?

— Просто теряюсь в догадках.

— А как насчет того парня, управляющего вашей фермой? Как его там?..

— Энджел? Да вы что! Он любит меня, как брат.

— Вам дурят голову, обобрали, как липку. Подумайте об этом хорошенько.

— Я думаю, Энди. Я очень даже думаю, уже давно так много не думал, — пробормотал Пендель, чувствуя, что и вторая половина его мирка разваливается прямо на глазах.

— А кто-нибудь предлагал купить эту вашу ферму за бесценок? — спросил Оснард точно через пелену тумана, сгустившуюся вокруг них.

— Мой сосед. Купит, а потом пустит на участок воду, и получится прекрасная ферма, приносящая в год раз в пять больше, чем я за нее получил бы.

— А Энджел останется там управляющим.

— Я оказался в замкнутом кругу, Энди. Выхода нет.

— У соседа ферма большая?

— Двести акров.

— И что он с ними делает?

— Разводит скот. Расходы незначительные. Ведь там не нужно так много воды. А со мной поделиться не желает.

Заключенный дает ответы, офицер полиции записывает их — с той только разницей, что Оснард ничего не записывал. Все запоминал, сверкая быстрыми карими глазками.

— Наверное, в самом начале этот Радд уговаривал вас купить ферму?

— Говорил, что очень дешево. Идет по бросовой цене. И что это неплохой способ вложить деньги Луизы. А я, дурак, его послушал.

Оснард поднес пузатый бокал к губам, возможно, для того, чтобы скрыть их. Затем глубоко вдохнул, и слова полились рекой:

— Господь одарил вас сверх всякой меры, Гарри. Идеальным местом для сбора сведений. Женой с доступом к самым верхам. Нужными связями, чтоб заказать любого. Друзьями в движении сопротивления. Девушкой в этом вашем ателье, которая заправляет всей их шайкой. Моделью поведения, апробированной за долгие годы. Хорошим естественным прикрытием, знанием местного языка, сообразительностью, отличной реакцией. Никогда не слышал легенды такого высокого уровня. Оставайтесь тем, кто вы есть, лишь прибавьте усердия, и мы всю Панаму обведем вокруг пальца. Плюс к тому вы ведь у нас человек униженный и оскорбленный, я прав, Гарри? Да или нет?

Пендель смущенно фыркнул — отчасти потому, что был польщен, отчасти восхитившись подобным предсказанием. Но в основном потому, что вдруг понял: вот он, великий момент истины, способный перевернуть всю его жизнь, пусть даже все это совершенно ужасно, и было бы лучше, если бы в таких делах обошлись без него.

— Униженный и оскорбленный, сколько себя помню, ей-богу, честное слово, Энди, — признался он, мысленно стараясь представить, куда это все его заведет. Впрочем, он ведь еще не сказал «да».

— Есть и отрицательная сторона в этом деле. Вы в дерьме по горло с первого же дня. И это очень вас беспокоит, верно?

— Ну, хорошо. Я так и так по горло в дерьме. Так в чем же смысл?

И снова эти глаза. Старые, умудренные опытом, внимательные, неподвижные, они слушают, запоминают, принюхиваются, и все это — одновременно. Но Пендель принялся оправдываться и обороняться — то ли вопреки этому взгляду, то ли благодаря ему.

— То, что вы собираетесь делать… устроить пост по подслушиванию, боюсь, это выходит за пределы моего понимания, — заявил он с нахальным вызовом и гордостью обреченного. — Лично я не вижу способа, который помог бы мне спастись, избавиться от безумного миллионера. — Он обвел бессмысленным взглядом зал ресторана. — А вы вообще видели когда-нибудь сумасшедшего миллионера, а, Энди? Ну, хотя бы здесь, в толпе? Нет, я вовсе не хочу сказать, что все они нормальные люди. По крайней мере, в моем понимании.

Ничто не изменилось в Оснарде. Ни взгляд, ни голос, ни тяжелые руки с растопыренными пальцами, неподвижно лежавшие на дорогой белой скатерти.

— Надеюсь, я кажусь вам достаточно ненормальным, хотя бы чисто внешне?

В поисках облегчения Пендель обвел взором зал и остановился на ужасной фигуре Медведя, наиболее ненавидимого в Панаме газетчика. Тот неспешно трусил к незанятому столику в самой уединенной и темной части зала. Но ведь он все еще не сказал «да» и одним ухом прислушивался к тому, что нашептывал ему голос дяди Бенни: Когда встретишь жулика, сынок, подразни его, поморочь голову. Потому что нет для жулика более ненавистной вещи, чем услышать фразу: зайдите на следующей неделе.

— Так да или нет?

— Я думаю, Энди. Стараюсь сообразить, во что впутываюсь.

— О чем это вы, черт возьми?

«О том, как трезвый взрослый человек пытается все взвесить и оценить ситуацию, — мысленно ответил он. — О том, что надо иметь внутренний стержень и волю, а не набор идиотских импульсов, глупых воспоминаний и избыток бойкости».

— Взвешиваю все «за» и «против», Энди. Рассматриваю проблему со всех сторон, — надменно ответил Пендель.

Оснард отрицал обвинения, которых никто против него не выдвигал. И делал это тихо, бормоча влажным шепотом, и голос этот идеально соответствовал его крупной рыхловатой фигуре, но Пендель не находил последовательности в его словах. Какой-то странный выдался вечер. Я снова вспомнил о Бенни. Пора домой, в постель.

— Мы никогда не прибегаем к угрозам, никого не заставляем силой, Гарри. Не такие мы люди.

— Я же не сказал, что вы меня заставляете, Энди.

— Не наш это стиль. Да и сами подумайте, какой смысл рассказывать панамцам о вашем криминальном прошлом, что это даст?

— Совершенно никакого, Энди. Рад, что вы это сказали.

— К чему нам свистеть о старике Брейтвейте, делать из вас дурака перед женой и детьми, разрушать счастливую семью? Нам нужны вы, Гарри. Вам есть что продавать, в избытке. А мы хотим купить это у вас, вот и все.

— Вроде рисовой фермы, да, Энди? — с надеждой в голосе спросил Пендель.

— Да нет, старина. Нам нужна ваша душа.

Подражая своему гостю, Пендель зажал в ладонях пузатый бокал с бренди и подался вперед, к свече, горевшей посередине стола. Он все еще не мог принять решения, взвешивал «за» и «против». Упирался, хотя уже и сердцем, и душою склонялся к этому «Да» — только для того, чтоб покончить с неопределенностью.

— Но вы еще не сказали, какую именно работу я должен исполнять.

— Пост подслушивания. Я вам уже говорил.

— Да, но что вы хотите, чтоб я слушал, Энди? В чем, так сказать, суть дела? Что именно вас интересует?

И снова эти глаза, острые, будто иголки. А внутри мерцают красноватые искорки. И эта тяжелая, рассеянно и механически жующая челюсть. И немного сутулое тело толстяка. И низкий приглушенный голос, исходивший, казалось, из уголка чуточку кривоватого рта.

— Да не так уж и много. Баланс мировых сил в двадцать первом веке. Будущее мировой торговли. Расклад политических сил на шахматной доске Панамы. Молчаливая оппозиция. Парни по ту сторону моста, как вы изволите их называть. Что произойдет, когда янки уйдут отсюда? Если уйдут. Кто будет смеяться, кто плакать днем тридцать первого декабря 1999 года? Величайшие врата мира пойдут с молотка, а аукционом будет заправлять шайка диких парней? Кусок пирога, — добавил он после короткой паузы, и предложение прозвучало вопросительно, точно за ним должно было последовать некое замечательное разъяснение.

Пендель усмехнулся.

— О, ну тогда это не проблема, Энди! Все у нас собрано и готово к завтрашнему сборищу, ко времени ленча. Если именно это время вас не устраивает, можете назначить другое. И проводить эти сборища сколько угодно, пока не надоест.

— Плюс еще несколько моментов, которых нет в меню, — добавил Оснард уже совсем тихо. — Во всяком случае, пока.

— И в чем же они заключаются, Энди?

Пожатие плечами. Еще один характерный для полицейского жест — оскорбительный, действующий на нервы, пытающийся сбить с толку, показать, что ваш противник расслабился. А на деле — лишь маскирующий огромную и ужасную власть и столь же огромный запас знаний. И оттого в нем читалось презрение и превосходство.

— Ну, видите ли, дружище, в этой игре есть немало способов содрать с кошки шкуру. За один вечер всех не узнать. Так вы мне ответили «да», или снова строите из себя загадочную Гарбо?

Но Пендель, если и удивился, виду не показал. Очевидно, счел, что уклончивость и нерешительность — единственные способы защиты, единственная оставшаяся у него сейчас форма свободы. Наверное, дядя Бенни вновь подергал за рукав. А может, в нем укоренилось некое смутное понятие, что, по неписаным правилам тюремного мира, человеку, продающему свою душу, все же дозволяется некое послабление.

— Никакую Гарбо я из себя не строю, Энди. Я Гарри, — с этими словами он храбро поднялся во весь рост и расправил плечи. — И боюсь, что когда речь заходит о принятии решений, способных перевернуть жизнь, старина Гарри Пендель превращается в очень расчетливого зверя.

Было уже начало двенадцатого, когда Пендель выключил мотор автомобиля и остановился ярдах в двадцати от дома, чтоб не разбудить ребятишек. Затем отпер переднюю дверь обеими руками, — одной придерживал и толкал, другой поворачивал ключ в замке. Потому что, если немного придержать и толкнуть, замок сработает тихо, как по маслу — в противном случае может издать резкий, как пистолетный выстрел, щелчок. Он прошел в кухню и прополоскал рот кока-колой, в надежде, что это поможет избавиться от запаха перегара. Потом разделся в холле, сложил одежду на стуле и на цыпочках начал подниматься наверх, в спальню. Луиза любила спать с распахнутыми настежь окнами, и он увидел, что оба они открыты. В воздухе пахло морем, солью. Но, откинув простыни, он, к своему удивлению, увидел, что жена совершенно голая, не спит и смотрит прямо на него.

— Что такое? — тихо шепнул он, больше всего на свете опасаясь, что она сейчас закатит скандал и разбудит детей.

Она протянула длинные руки, страстно и яростно прижала его к себе, и только тут он заметил, что лицо у нее в слезах.

— Гарри, мне страшно стыдно, Гарри, и я хочу, чтоб ты это знал. Нет, правда! Прости меня, прости! — Она осыпала его поцелуями, но себя целовать не давала. — Ты ведь не простил меня, Гарри, я знаю, еще не простил! Ты очень хороший добрый человек и замечательный муж, и ты так много зарабатываешь, и мой отец был прав, я холодная, подлая и жестокая сучка и просто не способна найти доброе слово для человека, пока он не встанет и не надерет мне задницу!

«Слишком поздно, — подумал он, овладевая Луизой. — Как бы мы прекрасно жили и дальше вдвоем, но теперь уже слишком поздно».