Портрет в сандаловой рамке

Глава 10

Загородный ресторанчик в пригороде Брюсселя на берегу озера в то лето 1944-го выглядел почти так же, как и сегодня. Деревянная терраса над водой, столики на открытой веранде и на траве. А вокруг — мирный комариный вечер. Закатное солнце заливало окрестности идиллическим бронзовым светом. Анна и Мишель, одетые празднично, стояли у парапета, глядя на тихую воду.

— Озеро покрылось бронзовой чешуей. И все вокруг словно отлито из тепла и милосердия. Это твой любимый цвет — прощальный и торжественный. Наполненный верой и обещанием счастья. Если изъясняться высоким стилем. — Мишель щелкнул аппаратом.

— Именно! Очень-очень высоким! В эти часы на меня находит что-то такое… Такое огромное, важное. Я могу запеть, читать стихи или просто разреветься. Словно прикасаюсь к чему-то самому главному. Как в церкви. Вот сейчас — смотри… — Она раскинула руки и зажмурилась. — Море любви, и мы в нем… Все едино, и все — любовь. Чувствуешь, чувствуешь, как щекочет в носу?… Я смешная?

— Ты — чудесная, живая, настоящая, — обняв ее, зашептал Мишель в пахнущую ландышем шею, в шелковистые теплые волосы. — Я тоже хочу быть таким. Но получается редко. Только я знаю наверняка: есть мгновения, когда мы можем, нет, должны быть, обязательно должны быть до конца честными. Честными в своей любви к миру. Ведь он так предан нам и так беззащитен.

— Беззащитен… Как эта чудесная шоколадница, что доверчиво сидит у твоей руки. Будто знает, что эта рука не убьет ее — хрупкую, беззащитную. Все по-настоящему прекрасное беззащитно. Перед пошлостью, ложью, злобой. — Мишель подставил лицо солнечным лучам и величественно забронзовел.

— Все краски мира беззащитны перед чернотой. Все живое — эти камыши, бабочки, травинки — беззащитно перед разрушением. — Анна встала рядом. — Но ведь тьма отступает, когда приходит солнце. И краски вновь загораются. Господи, сколько же Ты подарил нам красок! А какой цвет больше всего любишь ты, мастер остановившегося мгновения?

— Пожалуй… все оттенки между черным и белым. Как на фотографиях. Они пробуждают фантазию и тоску по цвету. Поэтому всегда немного печальны и задумчивы. Их огромное множество, но это и есть правда. Понимаешь, девочка моя… Нет абсолютно белого и абсолютно черного цвета. Как нет абсолютного добра и зла. — Он притянул ее к себе.

— Ты думаешь, что даже убийцы… даже эти проклятые фашисты могут быть добрыми — любить Моцарта, детишек, собак? — Вырвавшись из оцепления его рук, Анна отступила. — И вот за эти крупицы человечности их можно простить?

— Все очень сложно… Забудем о них хоть на этот вечер. Представим, что их вообще нет. Нет и не было! — Взяв в ладони ее лицо, Мишель попросил: — Только мы, ладно?

— Не выйдет, к нам кто-то идет!

Из двери ресторанчика вышел щуплый паренек лет семнадцати, повязанный длинным белым фартуком. И приветливо замахал Мишелю.

— Это внук моего друга — хозяина ресторанчика. Его зовут Поль. У него врожденный дефект речи. Отличный парень. И знаешь — смельчак!

— Вот з-з-дорово! — Поль пожал руку Мишеля. — Давно не заходили к нам, мсье Тисо. Жаль, д-д-деда нет. Сегодня здесь пусто, он и решил отлежаться со своей п-п-подагрой. Порадовался бы, что вы пришли. Тем более с такой оч-оч-чаровательной дамой.

— Это моя Анна. Как, на твой взгляд, она похожа?

— На кого?

— На мою Анну. Мою.

— Уж тут не з-з-засомневаешься. — Парень коснулся губами руки Анны. — Я к вашим услугам. Г-г-глядите, как здорово! Никого нет! Никого! Будто вы сняли всю веранду. Сегодня у бошей какой-то праздник. Веселятся в городе. А для местных еще рановато.

— Нация великих завоевателей отмечает успехи в наступательных операциях… А мы хотим запомнить этот вечер другим. Мирным, пахучим, нашим… — Заняв места за столиком у воды, Мишель потер руки: — Аппетит зверский! Тащи жареное мясо в горшочках и побольше зелени. Да тебе объяснять не надо.

— Как же — кориандр положу в тройном размере. Для мадемуазель розовое вино и клубнику на десерт.

— Все точно, — улыбнулась Анна. — И еще одно пикантное пожелание… Видите ли, Поль, у меня сегодня новое, совершенно изумительное платье. Солнце-клеш из трофейного крепдешина. А это значит… — Она сделала интригующую паузу. — Поль, у вас можно потанцевать? Вальс.

— Ха! Да это моя слабость — глядеть, как танцуют вальс. Сам-то я по этому делу не мастак…

Вскоре он вынес патефон, покрутил ручку, поставил пластинку и объявил:

— «Сказки Венского леса». Иоганн Штраус.

Мишель поднялся, церемонно приглашая Анну:

— Разрешите на тур вальса, леди…

— Вот мы и в Венском лесу. У меня шикарное длинное платье, летящее в вихре танца, и огромная шляпа, как у Карлы Доннер… А у Штрауса пикантные усики… — Она изящно закинула руку на его плечо и выгнула стан.

— Отпущу к концу ужина. Это кино на все времена. «Большой вальс»… Венский лес снимали в Голливуде. Красавицу Милицу Корьюс, исполнительницу главной роли, сопровождал на все репетиции и съемки муж, германский барон. Он настоял, чтобы примадонна снималась в собственных натуральных бриллиантах. Студии «Голден Мейер» пришлось выставлять полицейский кордон, поскольку драгоценности звезды стоили больше самого фильма. Но бедняжка все равно пострадала. Мне кажется, партнер не умел танцевать и здорово оттоптал ей ноги. — Мишель споткнулся, наступив Анне на ногу. — Вот таким образом.

— Ерунда! В танце главное взгляд. Когда ты смотришь на меня так, я могу перенести даже ампутацию без анестезии.

— Извини… Вообще-то я хорошо вальсирую. Но с тобой… Парализован силой чувств…

— И так будет всегда… Нет. Еще лучше. Прогрессирующий паралич нежных чувств. Ты сказал — сегодня особый день.

— Особый. Не поверишь — за все сорок лет я ни разу никого не просил стать моей женой.

— Какая скука! Надеюсь, следующее сорокалетие пройдет повеселее.

— Вот как раз об этом я и хотел тебя просить…

И они закружили по веранде… Нет! Они кружили над озером, над замершими камышами, над цветущим лугом и были самыми счастливыми людьми в мире.

Хоровое пение, особенно в исполнении изрядно подгулявших офицеров, не способно заглушить никакие вальсовые трели. На террасу ввалилась празднично настроенная группа немецких офицеров, братски обнимавших друг друга за плечи и певших нечто оптимистическое — с присвистом и притопом. Один из них, пучеглазый и толстогубый, остановил хор взмахом руки, попытался вывести соло и замер, сбитый звуками вальса. Хористы развеселились. Увидев патефон, пучеглазый набычился, наливаясь кровью, и яростно, одним ударом кулака сшиб его на пол.

— Вот этого нам не надо! Нам надо другое… — И офицер запел марш, подбадривая горланящую компанию. — А почему поют не все? — заметил он сидевшую за угловым столиком пару. — Эй, господа лягушатники, мы позволяем вам принять участие в веселье. Пойте с нами — хозяевами Европы!

Анна и Мишель окаменели.

Один из офицеров, отделившись от группы, подошел к их столику.

— Вот так встреча! Да это моя знакомая мадемуазель! Но не невеста. — Вернер, так неудачно снявшийся с Анной в мастерской Тисо, зло расхохотался, обращаясь к своим друзьям: — Обратите внимание, господа, — не невеста! Будешь петь с нами — Неневеста! — Вернер схватил Анну за руку, пытаясь вытащить из-за столика.

Мишель вскочил, но вышедший с подносом Поль, тесня его в сторону, любезно обратился к немцам:

— М-м-моя гостья — п-подружка вон того мсье. Он п-прекрасный фотограф. Сейчас сделает ваш снимок. В такой п-праздник, господа офицеры, надо сделать ф-фото на память! У девушки болит голова, и они решили провести вечер на свежем воздухе…

Один из подгулявших офицеров, с красными кулаками мясника, схватил парня за плечи:

— А у тебя что болит, урод? Горло? Башка? Кричи: «Да здравствует победа!» Громче и без этих твоих кривляний. Смотри не намочи штаны от страха. А то выкину в озеро — нам не нужны дрожащие вонючки. Ну! «Зиг хайль!» — Встряхнув парня, немец поволок его к парапету.

Анна кинулась наперерез:

— Не трогайте его, он же болен!

Поль изо всех сил попытался заорать «Зиг хайль», но на звуке «х» его заклинило, из открытого рта вырывалось лишь хриплое шипение. Он закашлялся, сплевывая слюну. Немец стиснул кулаки:

— Нарочно устраиваешь цирк, сволочь! Сейчас будешь харкать кровью по-настоящему! — И удар в лицо свалил парня с ног. Анна бросилась к нему, зажимая платком струящуюся из разбитого носа кровь.

— Отпустите его! — крикнула она немцам побелевшими губами. — Вы все… Вы — мерзавцы!

Но последнее слово немцы, ржавшие от удовольствия, доставленного забавной сценой, не услышали. Мишель успел закрыть Анне рот ладонью и усадить на стул. Заслонив ее спиной, галантно обратился к офицерам:

— Тысяча извинений, господа, мадемуазель слишком много выпила. Зиг хайль! Позвольте сделать памятное фото? — Он открыл объектив.

— Уже сделал, ублюдок. — Вернер вырвал у Мишеля фотоаппарат и швырнул о камни. С жалобным звоном разлетелись, сверкнув в косых лучах солнца, осколки умного объектива.