Портрет в сандаловой рамке

Глава 22

Уличное кафе ранним утром, пустые столики, дождь. За столиком под навесом привычно устроился с бутылкой вина опустившийся старик. Он еще не успел опохмелиться и смотрит на подходящего к нему мужчину с тупой враждебностью.

— Эй, мсье, е-е-если вы решили, что старый Перцваль будет лакать это п-п-пойло чуть свет с вами… — Он демонстративно отвернулся.

Глеб, а это был он, достал из кармана бутылку:

— Виски подойдет? Отлично, я так и знал. Гарсон! Еще бокал.

Торопливо выпив, старик оживился:

— Вас интересует а-а-антиквариат?

— Портрет в овальной сандаловой рамке, — уточнил Глеб.

— Портрет… Черт! На прошлой неделе отнес его Генриетте. Это толстуха, что содержит «Пыль веков». Жадная стерва. Заплатила копейки. А ведь какая работа! Работа Мишеля Тисо — это понимать надо! Может, он еще у нее? Если продала, не переживай, парень… Подыщу тебе что-нибудь получше.

— Вы знаете, кто изображен на портрете?

— Еще бы… Каждую ночь снится. Считай, шесть десятков лет! Не забывает Поля Перцваля!

— Поля?… — Глеб присвистнул. Картина сразу прояснилась. — У вашего деда был ресторанчик на берегу озера?

— Ну…

— Вы были знакомы с Мишелем Тисо?

— Ты, парень, от кого? От которых — от наших или от тех?

— Я от Анны, — сказал Глеб, опустив глаза.

— Так она жива? Живая осталась? А газеты писали: жертва маньяка погибла на месте… Мотоцикл… Он сбил ее, словно куклу… Я видел. Объясни, парень, ты учился, ты умный: почему человек такой слабый? Мотоцикл, железка — отобрал жизнь… Почему? — По морщинистым щекам потекли слезы, но старик даже не пытался утереть их. Лишь шмыгал носом в затертый рукав.

— Успокойся, отец. Давай лучше выпьем. — Глеб наполнил стаканы.

— Оно лучше, и вправду — лучше. Набираюсь с утра — благослови Бог того, кто придумал эту штуку. — Старик чмокнул бутылку. — Перцваль — пьяница. А почему? — Поманив пальцем Глеба, он придвинулся поближе и зашептал: — Потому что его нет. Смотри сюда… Развернувшись спиной, Перцваль задрал свитер, обнажив узкую, как у подростка, сутулую спину. — Вон там, между лопатками… Видишь, торчит? Игла толщенная, словно штык… И болит, знаешь — все годы болит. У мертвого, и болит! — Он снова перешел на тихий шепот: — Вот я и думаю: может, мы уже в аду, парень?