Поручик

XII. ШЕЛУХА

Феликс заявился ко мне в роту нежданно-негаданно. Я тут же сообразил что-то вроде застолья. Ротмистр Карский выпил, закусил, потом еще раз выпил, а потом сказал что у него мандат от Разведуправления набрать в нашей роте команду добровольцев для секретной операции в глубоком тылу у лоялистов. Не то чтобы это было чем-то сверхъестественным, разведчики постоянно привлекали людей со стороны — кадровый голод и все дела… Но глубокий тыл? Дюжина человек? Из занюханной штурмроты задрипанной сводной бригады?

На такие мои аргументы Феликс только отмахнулся:

— Не прибедняйся! Бойцы у тебя что надо!

Тут я подумал о том, что бойцы мои только два дня как на отдыхе, и такого рода инициативы командования вряд ли вызовут у них волну энтузиазма. Так что выискивать среди них добровольцев будет делом непростым… То есть, кто-то конечно найдется. Наверное…

По словам Феликса выходило, что у них недавно вычислили крота. Сидел в архиве какой-то очкарик и аккуратненько копировал личные дела разведчиков. И отправлял лоялистам… Или их забугорским хозяевам, что, в общем-то, даже хуже.

И во время задержания этот рыцарь плаща и кинжала успел принять яд, так что одному Богу известно, какие именно оперативники Разведуправления теперь засвечены. Поэтому на такое задание было решено отправить людей надежных, с боевым опытом, но со стороны.

— Великолепно, Феликс! Услужил так услужил! — меня злость разобрала, если честно.

— Просто я знаю, что никто лучше тебя и твоих ребят с этим не справится.

— Меня?! — ну то есть я предполагал нечто подобное, но все равно это стал неожиданностью… — А в чем суть задания?

— Нужно устроить контрреволюцию в Яшме!

Я стоял за дверью, замахнувшись табуреткой. В коридоре слышался шум, кого-то тащили по ступенькам, а потом громко били ногами. И это лучшая гостиница в Трубах?

Трубы — это, конечно, та еще дыра, райончик паскудный даже для Яшмы в ее современном состоянии…

Дверь скрипнула, и ко мне в номер ввалился здоровенный детина. Он сделал пару шагов, пачкая ковровую дорожку сапожищами, и сплюнул на пол.

На голове у него была дырявая шляпа с какими-то пожеванными краями, шея обмотана грязным шарфом. Дальше я его рассматривать не стал, поскольку револьвер в его руке говорил сам за себя.

Дверь с визгом начала закрываться, детина повернул голову и вдруг увидел меня, стоящего за его спиной с табуреткой в руках.

— Х-ха! — я хряснул табуреткой прямо по дырявой шляпе, которая тут же съехала ему на лицо.

Он с грохотом, рухнул на пол, а я захлопнул дверь и кинулся к револьверу, который отлетел в дальний угол. Крутанув барабан, я довольно хмыкнул: шесть патронов, модель знакомая, это ведь табельное оружие у лоялистских командиров.

Детина застонал, и попытался подняться. Я в три шага пересек номер и рукояткой револьвера снова врезал по шляпе. Он обмяк и больше встать не пытался.

Благодаря этому типу я разжился горстью патронов, тощей пачкой денег, перетянутых женской резинкой для волос и пакетиком с какой-то буро-зеленой гадостью.

Патроны и деньги я распихал по карманам своего пальто, пакетик и резинку выбросил к черту.

Вдруг раздался требовательный стук. Я тут же шагнул за дверь, взведя курок револьвера. А что — позиция подходящая!

Постучали снова, а потом в замок несколько раз выстрелили, и дверь с шумом распахнулась настежь, и треснула меня по коленке и по кончику носа, видимо, выбитая ударом плеча.

Действительно! Сначала в комнату плечом вперед влетел парень — точная копия лежащего на полу, только вместо дурацкой шляпы — котелок. А следом за ним — два типа совершенно уголовной наружности.

Глаза у меня слезились от удара по носу, и поэтому я выпустил в них все шесть пуль, стараясь стрелять наверняка — в корпус. О конспирации теперь можно было забыть! Какая к черту конспирация?!

Комната заполнилась воплями и пороховой гарью. Я принялся за дело: особенно не церемонясь обезоружил истекающих кровью налетчиков, с трудом придвинул к двери массивное трюмо, и подготовился к бегству.

Для такого солидного дела, как налет на гостиницу, четырех человек было явно недостаточно, и устраивать тут уличные бои с целой бандой не входило в мои планы. По крайней мере, сейчас. И уж точно не в одиночку!

Нет худа без добра: я обзавелся еще двумя револьверами, солидным запасом патронов и целым арсеналом колюще-режущих предметов. Деньги перекочевали в карманы, все трофеи за исключением одного револьвера — в солдатский «сидор», который я повесил за спину.

Распахнув окно, я выпрыгнул наружу с высоты второго этажа и больно приземлился на пятки.

У парадного входа дежурили две характерные фигуры, тут же среагировавшие на мою попытку бегства.

Они принялись палить из револьверов, не вынимая оружия из карманов — типичная фишка уголовников из Яшмы.

Такой способ позволяет использовать эффект неожиданности, но сильно снижает прицельность огня. Этим я и воспользовался, петляя зигзагами, как заяц. Пули выбивали искры из брусчатки, парочка свистнула совсем рядом, и моя душа была не то что в пятках — кажется, она переместилась куда-то в каблуки сапог!

Я почувствовал себя в относительной безопасности только пробежав кварталов семь и нырнув в мрачный узкий проулок.

Кажется, никто меня не преследовал. С чего бы им меня преследовать? У них там целая гостиница на растерзание осталась… С другой стороны, я убил четверых их подельников, и устроить какие-то мероприятия по розыску обнаглевшего чужака для этих ребят будет делом чести… Если это слово применимо к таким подонкам и вырожденцам.

Нужно было срочно найти своих!

Моя легенда была самой приличной — нынче я был заграничным репортером и даже соответствующая аккредитация у меня имелась. Более того, даже газета моя существовала, где-то в Протекторате. Лоялисты всегда любили потрепаться перед газетчиками, так что это давало мне прекрасную возможность осмотреться в Яшме. Никто не препятствовал свободному перемещению по городу, но и безопасность никто гарантировать не собирался…

Теперь-то со всем этим было покончено — приближался решающий день, да и я несколько подмочил свою репутацию: хорош репортер — убийца четверых бандитов…

Остальные прибывали в город разными путями. Например, Тревельян изображал сельского фельдшера, который добрался в Яшму с группой беженцев. В эту группу еще входил незабвенный Стеценко, кого он там изображал я уже не знаю… Знаю только что приют они нашли в каких-то трущобах у Хлебного рынка.

Отряхнувшись и слегка приведя себя в порядок, я поднял воротник и вышел из проулка на свет Божий.

Раньше это было проспектом Фортуната — одной из центральных улиц Яшмы. Я бывал тут до всего этого кошмара, так что прекрасно помню магазины, рестораны, клубы и синематографы, теснившиеся по обеим сторонам мостовой, сверкавшие вывесками и громыхавшие звуками музыки. Когда-то тут кипела жизнь, прогуливались элегантно одетые пары, горели фонари и ходил электрический трамвай.

А теперь — первое, что бросалось в глаза даже в утреннем тумане — это мусор. Окурки, шелуха от семечек, какие-то обрывки, огрызки и ошметки — все это покрывало проспект тонким слоем, скапливаясь в углах и ливневых стоках. Мостовая не ремонтировалась, наверное, никогда. Ставни и шторы на окнах жилых домов были плотно закрыты, многие витрины и вывески — разбиты и изгажены похабными надписями, фонари, раньше светившие от заката до рассвета, не горели, являя миру скорбную картину из выкрученных лампочек и разбитых плафонов. Вместо них кое-где на перекрестках стояли металлические бочки, внутри которых что-то горело неровным красноватым дымным пламенем. Вокруг бочек грелись угрюмые люди, и, о Боже, проклятые синие мундиры.

Картина, мягко говоря, удручающая.

Я зашлепал по грязи и лужам к ближайшей бочке, где не было «синих».

— Мужики, погреться можно?

Бородатый дядька в латанной-перелатанной одежде и второй, лысый, с железными передними зубами и в рабочей спецовке, синхронно кивнули, и бородатый спросил:

— Ты откуда такой в пальто красивый?

— Из гостиницы сбежал, ее грабили, кажется…

Лысый цыкнул зубом:

— Теперь постоянно что-то громят и кого-то грабят. Песьи дети!..

— А «синие» что? — спросил я, кивая на вояк.

— А что — «синие»? «Синие» — за свободу, равенство и братство. А про порядок у них ни слова.

Я даже удивился такой интерпретации современной социально-политической ситуации в Яшме, но углубляться в такие дебри не стал.

— А как до Хлебного рынка пройти, не подскажете?

Бородатый глянул на меня из-под кустистых бровей и пробурчал:

— Ты вообще откуда, с луны свалился? Нету больше рынка!

— Это как это — нету? А что есть?

— Да вот пойди да посмотри! Три квартала по этой улице, и на шлагбауме направо.

— Спасибо, мужики!

Вдруг лысый воровато огляделся и шепотом спросил:

— Скоро начнете?

— Что… Кто начнет? — удивленно наклонился я к нему.

— Порядок наводить?.. — он хитровато прищурился и отсалютовал мне, быстро приложив к виску открытую ладонь и тут же ее отдернув.

Сказать, что я был шокирован, увидев приветствие имперских войск прямо под носом у лоялистских патрульных — это не сказать ничего. И как мне на это реагировать? А вдруг — провокация?

— Порядок, прежде всего, нужно наводить в головах… — проговорил я как можно более нейтрально, развернулся на каблуках и пошел по шелухе от семечек, по окуркам, картофельной кожуре и другому мусору, который равномерным слоем покрывал тротуары некогда шикарного проспекта Фортуната…

Хлебного рынка теперь и в самом деле не было. Вместо него осталось пепелище, на котором ровными рядами стояли десятки виселиц. Большая часть из них была занята — повешенные за ноги люди с разбухшими головами и черными лицами качались на ветру, и вороны кружили вокруг, и клевали что-то.

Туда-сюда ходил часовой в синем мундире и противогазе. Наверное, он должен был помешать родственникам забрать тела казненных. Или для чего он здесь?

Я думал обо всем этом отрешенно, сознание отказывалось воспринимать такую картину как нашу современную реальность. За что повесили старика в некогда белоснежной, а теперь заляпанной кровью рубашке и клетчатой жилетке? И целую семью: отца, мать, почти взрослую дочь и двух подростков-сыновей? И еще множество мужчин и женщин, самого разного возраста?..

Это, наверное, было написано на белых табличках, прикрепленных на груди у несчастных. Виной тому изощренный цинизм, или непроходимая человеческая тупость — прочитать надписи было почти невозможно, потому как таблички эти цепляли ДО казни, и теперь они располагались ВНИЗ ГОЛОВОЙ.

Какой-то кошмар.

Мне, на самом деле, не нужен был Хлебный рынок. Мне нужен был один из домов в переулке Кондитеров.

На табличке с названием переулка был нарисован мужской половой орган, который закрыл всю надпись, кроме первого слога «Кон..» и последней буквы«…в».

Сориентировавшись таким образом я высмотрел нужный дом и подошел к ржавой металлической калитке.

Побренькав за витой язычок, я дождался реакции.

Калитка приоткрылась и показался благообразный дедушка, очень прилично одетый, но в несусветных цветастых домашних тапках. Я попал по адресу!

— Вы по какому поводу? Тоже за чистоту боретесь? — спросил он кодовой фразой, блестя стеклами старомодных пенсне.

— Не нужно бороться за чистоту, нужно подметать! — отзыв прозвучал, и дедушка широким жестом пригласил меня внутрь.

Между плиточками садовой дорожки пробивались стебельки травы, на давно не стриженном газоне лежали пожухлые прошлогодние листья и гнилые яблоки.

Двухэтажный домишко производил впечатление этакой премилой ветхости: осыпавшаяся местами штукатурка, пятна сырости на стенах и при всём этом — уютом так и веет.

Входная дверь без скрипа отворилась и хозяин проговорил:

— Вам вниз по лестнице и направо…

Подвал?

Я спустился по скрипучим ступенькам вниз и на секунду замер у двери, а потом тихонечко взялся за ручку.

— … костоправ хренов, руки из задницы растут, тебя в твоем Протекторате наверное на мясника учили, и то дерьмово получилось, — сквозь зубы сипел знакомый Стеценкин голос. — Тебе бы чучела набивать а не людей штопать!

— Таксидермист, — князь Тревельян, по-видимому, был совершенно спокоен.

— Какое в задницу такси? Хирург ты дерьмовый, вот что я тебе говорю! Расколупал мне всю спину, теперь иголкой тычешь! Такой иголкой конскую упряжь чинить, а не людей!

— Таксидермист — это специалист по набивке чучел. А скорняк — мастер по изготовлению конской упряжи.

— Да в гробу я видал… Что, всё? — в голосе Стеценко послышалось удивление и облегчение одновременно.

Я отворил дверь и тут же остановился. Прямо мне в живот был направлен ствол ручного пулемета. Вахмистр Перец, сидящий напротив двери за столом, только что, кажется, протирал его тряпочкой… Так, а откуда у них пулемет?!

Его светлость замер с внушительных размеров иголкой в руке. Он склонился над койкой, на которой на животе лежал до пояса голый Стеценко, спину его пересекал свежий шрам с аккуратным швом.

Ранее бесполезный подносчик патронов Фишер (оказалось — уроженец Яшмы) и его приятель-антагонист Панкратов склонились над шашечной доской, и не подумали повернуться в мою сторону.

Вдруг за моей спиной кто-то молодцевато гаркнул:

— Р-равняйсь! Смир-рна! Господин поручик, личный состав отдыхает и приводит себя в порядок. За время моего дежурства происшествий нет! Доложил унтер-офицер Демьяница!

Я, если честно, чуть не поседел от такого доклада, но видя ухмылки подчиненных, обернулся на каблуках и со зверски-казенным выражением лица отчеканил:

— Благодарю за службу! Вольно!

Демьяница — старый служака, переведенный к нам из Пятиреченского полка. Он козырнул отточенным движением, а я прошел внутрь и осуждающе уставился сначала на вахмистра, потом на Стеценку.

— Откуда сие? — я указал на пулемет, и на рану своего заместителя.

— Они взяли штурмом какой-то притон, — сказал доктор. — Основания были самые серьезные. Там был пулемет и еще масса полезных вещей…

Я только беспомощно развел руками. Полезные вещи — эта гора оружия и боеприпасов в углу комнаты?

— С этим всё ясно. Как продвинулись с выполнением основной задачи?

Основной задачей было выйти на связь с местным подпольем. Они готовили выступление уже давно, по косвенным сведениям организация была солидная, в основном — бывшие офицеры и профсоюзы. До того, как в Разведуправлении завелся предатель, пришла шифровка, что к активным действиям приступят после того, как будут уверены в поддержке имперских войск. Вот мы и должны были стать этой уверенностью.

После этого моего вопроса все как-то притихли. Не понравилась мне эта тишина, нехорошая она была, вязкая и тоскливая.

— Та-ак… — протянул я. А потом надавил голосом, по-командирски: — Немедленно доложить обстановку!

Стеценко зашипел с койки:

— Массовые аресты, поручик! Вот так вот, мать его. Крыса в Разведуправлении не одна была, а? Тварь такая!

— То есть как это? — снова обвожу взглядом комнату, вижу, как они прячут глаза.

— Восемь сотен арестованных. В основном — отставные офицеры, интеллигенция… Еще кое-кого похватали из рабочих активистов и так, граждан которые на виду. Мели всех, кто вызывал подозрения, — шипит тот же самый Стеценко. — Сучьи синемундирники как раз за дело взялись когда мы в кабак пришли на предмет оружия у местных уголовников уточнить… Отсюда и пулемет, и хреновина эта у меня на стене.

— И что, контакты наши они тоже замели? — это же провал, полный провал!

— Да они вообще почти всех замели! — Стеценко вскакивает, потом материться от боли и снова падает на кушетку. — Почти всё гребаное подполье! И нихрена об этом не знают!

— Лежи, подпоручик. Кто тут может адекватно обрисовать ситуацию?

— Лемешев и Перевозников из города вернуться — доложат.

Перевозников — один из добровольцев, рядовой. Вызвался с нами за компанию. Мол, Лемешев пошел и я пойду. Но это было скорее исключение, в основном ребята подобрались сознательные. Не считая Стеценки, конечно.

Здесь нас было восемь человек, еще шестеро квартировали в пригороде, на мельнице. Хозяин, мельник, был человеком надежным, и предложил взять наших ребят к себе в качестве поденных рабочих. Такая легенда не вызывала подозрений — многие батраки ночевали и столовались прямо на рабочем месте.

Командовал той группой Вишневецкий. Ему-то я доверял как самому себе, он парень что надо.

Мне налили чаю, подсунули ломоть черного хлеба с куском сала, и некоторое время я был занят. Проголодался до такой степени, что почти не думал о кошмаре на Хлебном рынке.

— Там в сидоре возьмите еще… И в карманах! — промычал я с набитым ртом.

Фишер кинулся выполнять, и на свет Божий появились револьверы, боеприпасы и деньги.

— Господин поручик-то зря времени не терял! — хмыкнул вахмистр Перец. — А на нас ругаться изволил…

Я отмахнулся, и принялся за второй ломоть хлеба.

В дверь заглянул давешний дедушка.

— Кажется, ваши товарищи возвращаются… — проговорил он.

Демьяница вызвался проверить, нет ли за ними хвоста, и вышел вместе с нашим хозяином. Он вообще — ретивый такой, этот Демьяница. Говорят пятиреченцы все — служаки и трудоголики. Но в данной ситуации это только плюс. «Синие» не дремлют!

Через несколько минут явились взмыленные Лемешев с Перевозниковым. У них разве что языки на плечи не свисали.

— Садитесь, мужики. Передохните, а потом изложите как есть, — Перец изобразил гостеприимный жест.

Бойцы дождались утвердительного кивка от меня и прошли в помещение. Перевозников выпил, кажется, ведро воды, а Лемешев хлопнул грамм пятьдесят спирта и занюхал рукавом.

— В общем, нужно брать ипподром, — вдруг выпалил он. — Или сваливать отсюда нахрен.

Вообще-то для Лемешева это было несвойственно — такие резкие высказывания при старших по званию. Парень он был дисциплинированный, ответственный. Поэтому я постарался сразу вникнуть в суть дела.

Оказалось, на бывший городской ипподром поместили всех арестованных в последние дни. И членов имперского подполья, и случайных людей, всего около двух тысяч человек, если верить подслушанному Перевозниковым в кабаке разговору двух «синих». Условия содержания были адскими — антисанитария, какая-то баланда вместо завтрака, обеда и ужина и вода — из кранов в туалетах ипподрома.

Некоторые из арестованных находились там уже более трех суток, поэтому стоило поторопиться, если мы вообще собирались что-то предпринимать.

Стеценко озвучил общую мысль:

— Как я понимаю, охрана там серьезная. Плюс гарнизон. Как мы собираемся это провернуть своими силами?

— Т-с-с-с! — вдруг неожиданно сам для себя шикнул я.

В голове кое-что начинало прорисовываться.

— Нам понадобиться вся взрывчатка, какую мы сможем достать. Может быть керосин, бензин — что-то такое. И грузовик. А лучше — два. И самое главное — нужны фонари. Керосиновые, электрические, не знаю… Можно факелы. Хорошо бы — прожекторы… Как можно больше!

Стеценко заметно оживился, а его светлость наоборот — напрягся.

— Вы что, планируете теракт, поручик? — надавил голосом Тревельян.

Я отмахнулся:

— Вопрос терминологии, доктор. Я не собираюсь гробить мирное население, так что назову это отвлекающим маневром.

— А причем тут фонари, господин поручик? — удивился Фишер.

Я многозначительно улыбнулся и принялся раздавать приказы. Перец и Демьяница занялись взрывчаткой, а Стеценко заявил, что знает, где взять грузовики, и, возможно, горючее. Он ангажировал для участия в своей авантюре Лемешева и Перевозникова. Фишера как местного уроженца отправили на мельницу к Вишневецкому, его группа должна была заняться фонарями и прочим освещением.

Оставшись временно не у дел, я заглаживал свою совесть тем, что самую рискованную часть мне придется провернуть самостоятельно. Нужно было только провести рекогносцировку, уточнить кое-какие детали, так что я надел пальто, на голову нахлобучил какую-то необъятную кепку (черт его знает, откуда взялась эта кепка!), сунул в карман револьвер и отправился в город.

Меня мучил вопрос: какого черта такой благополучный город как Яшма вдруг оказался под властью лоялистов? Закономерным казался захват власти «синими» на Севере, с малоприятным климатом, малоземельем и грязными рабочими окраинами промышленных городов.

Шахты Юго-Запада и рудные копи восточных гор тоже могли стать благоприятной средой для распространения лоялистской бациллы среди чернорабочих, обнищавшей за время войны интеллигенции и мобилизованных солдат запасных полков… Однако, там ситуация была не такой однозначной, имперские партизаны действовали весьма активно, население встречало наши наступающие войска если и не восторженно, то нейтрально — уж точно.

Но Яшма — это ведь просто удивительно! Уровень жизни населения здесь был выше среднеимперского на порядок, списки вакансий по самым разным профессиям висели просто-напросто на столбах для объявлений, студенты местного университета имели собственный кампус и получали неплохие стипендии. Город был благоустроенным, чистым, а фермерские хозяйства со всей округи благодаря черноземам и трудолюбию сельских жителей снабжали Яшму зерном, мясом, молоком, овощами в избытке.

И при этом Яшма всегда ставила себя в позу по отношению к метрополии, претендовала на роль второй столицы. Митинги, шествия, демонстрации в знак протеста или в знак солидарности проходили тут чуть ли не каждые выходные.

Война Яшму не зацепила, кровавые события в столице и последующий лоялистский переворот тоже прошли стороной, и местные решили переждать. Вежливо попросили из города формирующийся добровольческий имперский отряд, «чтоб не провоцировать», а потом прозевали момент прибытия веселой компании лоялистских эмиссаров, которые лихо принялись вешать на уши студентам, обедневшим жителям полукриминальных окраин навроде Труб и вечно недовольной маргинальной части общества развесистую лапшу о свободе, равенстве и братстве.

Когда подъехали до зубов вооруженные ребята в синих мундирах, никто не смог им оказать сопротивления. Добровольцы-то город покинули по просьбе его жителей! А местная полиция выбросила белые флаги под дулами орудий и пулеметов.

После начала насильственной мобилизации, конфискаций, введения трудовой повинности и «ускоренного судопроизводства» город очнулся, но чуть было не опоздал. Или опоздал? Это уже зависело от того, как мы провернем сегодняшнее дело…

Мне бы просто совесть не позволила поручить подобную авантюру кому-то другому, поэтому я, вцепившись в руль грузовика обеими руками, давил на газ.

Впереди высилась колоннада оперного театра, в котором заседала Городская Ассамблея. Лоялисты плодили эти ассамблеи везде, куда добирались. Это обеспечивало им видимость законности, трибуну для бесконечной говорильни и поддержку депутатов. Еще бы! Депутаты у лоялистов были священной коровой: особые пайки, неприкосновенность, охрана и автомобили… Вчерашний коммивояжер, адвокат или нищий интеллигент, проскочив в ассамблею когтями и зубами держались за свои депутатские кресла и становились самыми ярыми лоялистами, цепляя синие банты себе на шляпы, пиджаки, трости и прочие места.

Я понятия не имел, проводятся ли заседания по ночам. Мне было наплевать, если честно. Ну не жалко мне людей, которые, учитывая личный автомобиль и еженедельный дорогой коньяк в спецпайке, послушно поднимают руку, одобряя очередную людоедскую инициативу руководства лоялистов.

В свете фонаря впереди засуетились синие мундиры, мне кажется я расслышал клацанье затворов и предостерегающие крики… Пора!

Ногой передвинул заготовленный кирпич, вдавливая в пол педаль газа и, дергая ручку, кубарем вывалился наружу.

Эту огромную кучу мусора я присмотрел заранее. Лоялистский бардак на сей раз был в мою пользу — при империи я бы обрушился на мостовую, или на бордюр, получая травмы различной степени тяжести. Я, конечно, сильно ушибся, и изгваздался во всяком непотребстве, и на кепке моей повисла банановая кожура… Бананы? Да я лет пять не видел бананов!

Я с трудом поднялся и побежал прочь, за моей спиной грохнуло. Да простят меня великие архитекторы, строившие театр, и потомки, которые больше не увидят этой красоты… Взрыв был такой силы, что меня сбило с ног и проволочило по камням, и это учитывая то, что грузовик ехал примерно шагов пятьсот своим ходом!

Утешало только то, что лоялисты выселили всех гражданских из прилегающих к Опере домов, из соображений безопасности… Ну-ну, я насмотрелся на новоиспеченных депутатов, командующих переездами в освободившиеся особняки…

Превозмогая себя, снова поднялся, выплюнул изо рта наверное полстакана крови (язык прикусил, что ли?), и поковылял ко второй машине. Про себя я мысленно отсчитывал мгновенья до всеобщей тревоги.

Заводские сирены взвыли в тот момент, когда я впихивал свое тело в кабину автомобиля. Этот грузовичок был гораздо меньше, и заряжен послабее: всего-то связка динамита, который используют на горных разработках. Тоже не абы что, но первая машина смерти была забита до отказа газовыми баллонами, взрывчаткой, старыми артиллерийскими снарядами и, по совету Перца — пулеметными лентами.

Патроны из этих лент продолжали срабатывать в пламени пожара, создавалось впечатление, что в районе Оперы идет бой.

Я медленно повел грузовичок по закоулкам. Автомобильные гудки и топот ног наполнили ночной город через каких-то несколько минут, мне пришлось переждать в тени дома с выключенными фарами, пока мимо промчался, грохая сапогами, целый отряд синемундирников, не меньше полусотни.

По всему городу включались уцелевшие фонари, а люди хлопали ставнями и задвигали засовы, уверенные в том, что ничего хорошего от ночных взрывов ждать не приходится. И на помощь в случае чего звать некого. Свобода…

Яшма была одним из самых электрифицированных городов империи. Трамвай, синематограф, яркое освещение на улицах — все это было возможным благодаря гидроэлектростанции, которая была здесь построена тридцать лет назад, на небольшой речке верстах в семи от города. Даже лоялисты понимали ее важность и не позволили рабочим и инженерам разбежаться, назначили им неплохие пайки и выставили охрану.

А вот на двух подстанциях, от которых уже линии электропередач тянулись в Яшму, ничего подобного не было. Трансформаторы ржавели, детали не менялись с тех пор, как Городская Ассамблея взяла власть в свои руки.

Туда-то я и гнал грузовик — к одной из подстанций, на окраину.

Глянув на часы я выматерился — оставалось пятнадцать минут до того, как ребята начнут концерт на ипподроме! Если я не успею — город мы не возьмем. Они спасут всех, кого смогут и отступят к мельнице, а оттуда — в леса.

Задумавшись, я чуть не въехал в шлагбаум, возле которого отиралась парочка неопрятных синемундирников.

— А ну стоять!!! — заорал неожиданно громко один из них. — Куды-ы-ы!

Пьяный, что ли?

— Сам стой! — заорал я в ответ, изображая панику. — Там в городе война, ваших режут возле Оперы!

— Эт-то как? — опешил он.

Мне не приходилось изображать эмоции, я был на пределе:

— Видишь, как меня? — я выплюнул еще крови и продемонстрировал свою разбитую рожу. — Это возле Оперы! Черта с два я тут останусь! Открывай шлагбаум, а не то передавлю!

Один из «синих» вдруг сказал:

— Туда же как раз всех наших отправили, в оцепление! Командир бегал как оголтелый!

— Во-от! — нагнетал я. — Чего мне там делать?!

И снова плюнул кровью, целясь им под ноги.

— Пусти ты этого ненормального, а?

Меня пустили, подняв шлагбаум. А я уже нащупывал револьвер и готовился к смерти: если бы началась пальба и сдетонировал динамит, мои ошметки собирали бы со стен окрестных домов. И ошметки лоялистов тоже…

Стрельба со стороны ипподрома началась в тот момент, когда я протаранил проволочное ограждение вокруг подстанции.

Вокруг был пустырь, правда, ярко освещенный фонарями. Я выскочил из машины, обошел ее по кругу, влез в кузов и вскрыл ящик с динамитом. Бикфордов шнур и детонатор были под рукой, и, отмеряв подходящий кусок, я чиркнул зажигалкой. Шнур задымился, постепенно укорачиваясь, и я выпрыгнул из кузова.

— Оп-па! — только и смог сказать я.

На меня смотрел крепкий лысый дядька с железными зубами. Где-то я уже видел его засаленную рабочую спецовку…

Настроен он был весьма решительно.

— Я тебе сейчас башку проломлю! — сказал он. — Кой хрен ты проволоку крушишь, ирод? Другого места не…

Он запнулся, потому как я направил ему в живот револьвер. Вообще-то я его вспомнил, и мне совсем не хотелось стрелять.

— Сейчас здесь все взлетит на воздух, — сказал я. — Честное слово.

Мужик, кажется, тоже меня узнал. И как-то серьезно вдруг кивнул и махнул рукой, мол, побежали.

Я двинул за ним, и мы успели скрыться за каменным строением, когда на подстанции взорвался грузовик.

И по всему городу стал гаснуть свет. Квартал за кварталом погружался во тьму, выключались фонари на улицах, гас свет в домах.

— Началось, да? — просипел лысый. — Мне надо к ребятам тогда, предупрежу…

— О чем? — удивился я.

— Офицера пришли, порядок наводить! — и вопросительно уставился на меня.

Я даже не нашелся что ответить. Спросил только:

— А откуда вы поняли что…

— Хех! Оно ж прет из тебя. Интелиге-энция! — он цыкнул металлическим зубом, развернулся, и его лысая башка начала стремительно удаляться.

Вообще-то в последнее время слово «интеллигент» стало чуть ли не ругательным, но от лысого это прозвучало эдак уважительно и знающе.

Чувствовал я себя отвратительно. Трещали ребра, гудела голова, кожа на ладонях была содрана, а во рту скопились сгустки крови. Но со стороны ипподрома уже слышались пулеметные очереди и взрывы, и я не мог оставаться здесь, в стороне, пока наши там подставляются под пули чтобы спасти людей.

Я достал из кармана револьвер, на всякий случай крутанул барабан, проверяя наличие патронов, и зашагал на звуки боя.

Яшма — город немаленький. Из конца в конец идти не меньше часа. Я шагал, вслушиваясь в какофонию взрывов и выстрелов с надеждой. Если до сих пор воюют — значит, ребят не положили сразу же, значит, скорее всего, они прорвались на ипподром и раздали измученным людям оружие.

Почта, вокзалы, телеграф и, конечно, арсенал. Потом — мосты, транспортные развязки и перекрестки. Всё просто.

И важнее всего — арсенал. Туда я и двинулся.

Стрельба приближалась, и я, прижавшись к стене дома, пригнулся и побежал по тротуару, стараясь слиться с окружающей темнотой.

Грохот пулеметной очереди раздался совсем рядом, я рухнул на покрывающий тротуарную плитку слой шелухи от семечек. Впереди, у перекрестка, из-за импровизированной баррикады, сооруженной из мебели, металлических бочек, поваленной телеги и каких-то тюков пулеметный расчет лоялистов поливал длинными очередями улицу. Патронов у них, что ли, куры не клюют?

Еще трое синемундирных стрелков засели на широком балконе с мощным парапетом, и, дергая затворы, вели прицельный огонь. Здание с балконом располагалось на критически важном перекрестке, это, черт побери, был проспект Фортуната, и именно по нему сейчас должны были передислоцироваться части лоялистов.

Вообще, для чего был взрыв в Опере? Чтобы собрать как можно больше синих в конце города, противоположном ипподрому. Для чего был взрыв на подстанции? Чтоб затруднить переброску войск. Автомобильный парк в Яшме был ограничен, снабдить войска в экстремальной обстановке переносным освещением, за считанные минуты — это дело практически невозможное. В любом случае неразбериха играла нам на руку, благо у нас освещение было, и цели были определены.

Сквозь выбитое окно я проник в здание с балконом, осторожно перемещаясь одновременно с длинными очередями пулемета. Поднявшись по лестнице, я залег на последнем пролете: один из синемундирников волочил по коридору к огневой позиции ящик с патронами!

Дуло револьвера слегка дрожало, когда я наводил его на обтянутую синим кителем спину. Он, согнувшись, тащил ящик, а я дождался, когда снова заработает пулемет и выстрелил в лоялиста, убив наповал. Потом вскочил, в два прыжка преодолел расстояние до балкона, распахнул дверь и как в тире расстрелял синемундирников за парапетом.

Там, в темноте, от укрытия к укрытию перебегали фигуры людей, время от времени стреляя в сторону баррикады. Наши! Пулеметчики меняли ленту.

Отступив внутрь здания, я чуть не споткнулся о тело подносчика патронов, лежащее в луже крови, и матюгнулся. Нужно было что-то делать с пулеметом!

Стрелять из револьвера или винтовки? Скорее всего кто-то из пулеметного расчета успеет достать меня… Эх, динамитную шашку бы сюда, из того ящичка… Или гранату… Или бутылку с зажигательной смесью… Та-а-ак!

Керосиновую лампу и бутылку горючего я нашел довольно быстро — на кухне. Снизу снова загавкал пулемет, а я принялся обыскивать мертвых лоялистов. Один до чертиков меня напугал, пошевелившись, и найденными спичками я чиркал уже трясущимися руками.

В горлышко бутылки я запихал пропитанный керосином носовой платок, поджег его и на карачках подполз к парапету. Там телеги, и мебель — что-нибудь да загорится… Привстал, размахнулся и увидел тяжелый взгляд лоялиста, прямо через прицел его винтовки. В тот момент когда бутылка кувыркаясь и плюясь брызгами огня летела вниз, его палец потянул за спусковой крючок и что-то неимоверно тяжелое ударило мне в голову…

Руки и ноги были будто ватные, во рту было ощущение, как будто бы там кто-то сдох. Я попробовал пошевелиться, открыть глаза. Первое удалось, последнее — не очень. Попытка пощупать голову и выяснить причины плохой видимости привела к двум результатам: во-первых, меня, оказывается, основательно забинтовали, и во-вторых я заработал чудовищный приступ головной боли.

— Ну, я вижу, вы очнулись, поручик, — раздался голос Тревельяна. — Прекрасно! Я бы сказал, что вы родились в рубашке, но как медик официально заявляю, что при современном уровне развитии медицины почти всем роженицам делают амниотомию…

— Что?!. - думать было очень тяжело, да и доктор изъяснялся весьма своеобразно.

— Амниотомия. Это акушерский термин, обозначающий…

— Твоя светлость, сил моих нет, при чем здесь акушерство?! — голова опять разболелась, и я откинулся на подушку.

— Удачливый ты, поручик. Пуля прошла по касательной к лобной кости в районе левой надбровной дуги. Шрам останется — загляденье, ну и черепно-мозговая травма соответственной степени тяжести…

— Жить буду?

— Будешь, куда денешься… Сейчас перевязку сделаю, на свет Божий посмотришь.

Пока его светлость менял бинты, он рассказывал о событиях той ночи. Самое главное — мы победили, город был наш, и на ипподроме теперь находились пленные лоялисты в ожидании суда. Каким образом это получилось?

Во-первых мой отвлекающий маневр с атакой грузовика на оперный театр оказался на редкость удачным. В этот момент ассамблея заседала в расширенном составе — то есть с привлечением синемундирных командиров и лоялистских эмиссаров из столицы. От мощного взрыва рухнула колоннада, не выдержали перекрытия между этажами, в общем — здание вряд ли подлежит восстановлению. Как и ассамблея Яшмы. Трупы до сих пор из-под завалов вытаскивают. А поскольку высшее командование было там, то в гарнизоне после атаки наших ребят на ипподром воцарился настоящий бардак.

Во-вторых ипподром взяли довольно быстро. Оказалось, что тысячи заключенных охраняются тремя десятками бойцов. Лоялисты решили вопрос с охраной просто — заварили все выходы кроме одного железной решеткой, добавили поверх колючей проволоки и поставили вышки со стрелками. Эффективно? Да, против тех, кто внутри. И совершенно не рассчитано на нападение снаружи. Наши ребята использовали подавляющее огневое преимущество в виде пулеметов и гранат, разгромив охрану, к которой так и не подошло подкрепление (гарнизон умчался к Опере!).

Ну и в-третьих, сами яшмовцы. Первыми вступили в бой с синей чумой измученные, озлобленные заключенные. Даже те, кто не имел никакого отношения к подполью и был схвачен случайно, теперь мечтали вцепиться в глотку лоялистам. Да и подполье как выяснилось вычистили не полностью. Лихие ребята в офицерских фуражках взяли арсенал по собственной инициативе через часа два после того, как я взорвал ассамблею, и тут же принялись раздавать оружие. А потом поднялись рабочие кварталы. Трудягам надоел голод и безработица, бардак и неопределенность.

Уличные бои длились двое суток. Я, кстати, очень помог одной из рабочих дружин, обезвредив тот пулемет.

А через двое суток, то есть сегодня, рано утром, подошли наши войска. И всё, в общем-то, закончилось.

— Когда можно будет выйти, прогуляться? — спросил я, щурясь левым глазом от яркого солнца.

Правый пока еще почти ничего не видел — опухоль не спала.

— Через пару дней, — сказал Тревельян.

Через пару дней я шел по проспекту Фортуната, поддерживаемый с одной стороны Стеценкой, с другой — доктором.

Какие-то деловитые ребята в аккуратных спецовках меняли плафоны и лампочки на фонарях, тетка в дворницком фартуке подметала бордюр. Двери многих магазинчиков были открыты, витрины сверкали чистотой уцелевших стекол, ветерок донес будоражащий ноздри аромат — кто-то выпекал сдобу.

На площадке у синематографа три маленькие девочки играли в «классики», нарисованные на плитке осколком кирпича. Только сейчас я понял, что за все время проведенное в Яшме я вообще не видел детей!

От остановки отъехал грохочущий и лязгающий трамвай, у которого вместо некоторых окон были вставлены листы фанеры, но зато корпус был покрыт свежей краской. На лавочке сидел лысый мужик с металлическими зубами и щелкал семечки, выплевывая шелуху в мусорный бачок.

Я не выдержал и подошел к нему.

— А-а-а! Порядок в головах? — разулыбался он. — Я еще вот кое-что недавно услышал, собираемся с ребятами на проходной завода крупными буквами написать…

— Ну-ка, ну-ка…

— Не надо бороться за чистоту, надо подметать! — провозгласил он.

Стеценко ткнул меня в бок, а Тревельян удивленно хмыкнул.

По противоположной стороне улице маршировал взвод пехотинцев. В нашем, родном «хаки»! Одна из девочек, игравших неподалеку, вдруг прекратила прыгать, сорвала с клумбы цветок и, подбежав к офицеру, шагающему впереди взвода, что-то ему сказала. Офицер, усатый, потертый жизнью мужчина с седыми висками опустился на одно колено, с благодарностью взял цветок и вставил его в петлицу мундира.

— Р-равнение на-а-а… — солдаты слаженно отсалютовали по-имперски, открытой ладонью у виска, и, чеканя шаг и пряча улыбки, парадным строем двинулись мимо замершей в восхищении девочки.