Поручик

XIX. ПАТЕФОН

— Раз два три, раз два три! — он дирижировал стеком, а девушки задирали ноги. — Выше, выше! Народ просит хлеба и зрелищ!

Патефон хрипел и надрывался, выплевывая из медного раструба звуки канкана. Завидев нас, этот необычный лайм спустил ноги со стола, встал, подошел к нашим конвоирам и заорал что-то разрушительное на своем невнятном наречии. Никогда не любил языки, в которых нет четких звуков «р», «с», «л». Даже в Протекторате с их лязгающим тевтонским наречием в этом плане моим ушам было бы проще. А вот лаймы — они даже извращались в придумывании способов выработать свое уродское произношение у многочисленных мигрантов — орехи за щеки запихивали, или горячую картошку в рот. Это что за язык такой, на котором правильно говорить можно только с набитым ртом?

Наконец, выволочка закончилась, и на нас тоже соизволили обратить внимание:

— Я — колонель Бишоп. Армия Альянса. А вы кто такие? — говорил он абсолютно без акцента.

Одет он был в просторную белую рубаху, песчаного цвета галифе и, конечно, ботинки с гетрами. Куда Альянс без гетров?

Длинное породистое лицо, короткая стрижка с залысинами, в руках- стек.

— Старшина Дыбенко, республиканская армия. Нас задержали ваши люди, когда мы занимались заготовкой продовольствия.

— Вы хотели увезти пушнину. Пушнину необходимо сдавать на фактории альянса, у нас есть монополия…

— Полярный медведь — никак не пушной зверь… — возразил лоялист.

Благородное лицо колонеля вдруг дернулось и он с размаху ударил Дыбенко стеком по лицу, потом еще и еще раз:

— Сэр! Ты должен обращаться к старшему по званию «сэр», грязное животное!

Коротко рявкнул что-то подчиненным, нас схватили под руки и потащили за дверь.

Снова заиграл патефон.

— Раз-два-три, раз-два-три! — послышался голос Бишопа. — Чего встали, коровы? Двигаемся, двигаемся!

Дыбенко был подобен тигру. Он метался по клетке и рычал. И морда у него была полосатой.

— Ну, сволочь! Ну, колонель Бишоп! Убью, скотину… Подкараулю — и убью, как пить дать! Это же ни в какие ворота — медведь — пушной зверь! Да и вообще — у них монополия на внешнюю торговлю, а не на охоту!

— А если бы Ассамблея им монополию на охоту на белых медведей выделила? Например, за поставки комплектующих к бронепоезду? Тогда исхлестанная морда бы меньше болела?

— Заткнись, просто заткнись… — Дыбенко сел а угол клетки и ухватил себя за бороду.

Я решил, что, пожалуй с него хватит страданий, и сказал:

— Эти кретины даже не обыскали нас, ты заметил?

Лоялист на глазах оживал. Конечно, у нас отобрали винтовки и ножи, у меня вытащили револьвер, но в целом — по карманам не шарили. То ли лаймам противно было ковыряться с такими грязными животными как мы, то ли просто обычное солдатское разгильдяйство.

— Дождемся ночи — я им такие песни и пляски устрою… — пообещал Дыбенко.

Перед тем, как на факторию опустилась ночь, произошло еще кое-что. Раздался рев, подобный грому, и все засуетились. С треском ломая льды Ларьегана к острову подходил огромный черный корабль. Это мы потом узнали, что он был огромный и черный — теперь-то мы сидели в клетке, в самом углу внутреннего двора, и мерзли.

Фактория была спроектирована в виде квадрата — все здания располагались вдоль стен, и на наружной стороне их окна были узкими, как бойницы — для облегчения обороны. А двери выходили во внутренний дворик, который служил в качестве прогулочной площадки, плаца и временного склада. Еще тут стояла наша клетка, две пары колодок — совсем как в средневековье, и виселица — аккуратная, лакированная и чуть ли не вылизанная от снега и льда. Это вам не хухры-мухры, это цивилизованный Альянс!

— Как думаешь, мы сможем пробраться на ледокол? — спросил я.

Всё-таки Дыбенко служил на флоте, он лучше разбирался в подобных вещах. Старшина призадумался. Было отчего! Для него побег означал прощание с лояльностью и республикой. Обратно его не возьмут — так у них не принято. Ну, разве что в штрафбат… Это так у них арестантские роты называются, у лоялистов. Свободолюбивая дыбенкина натура взяла верх над лояльностью, и он тряхнул чубатой головой:

— Это можно! Если это «Красотка» — есть там один человечек в охране… Проберемся сначала на баржу — «Красотка» тащит с собой обычно целый караван — три или четыре баржи, но есть пару моментов…

— Что?

— Очень он до денег жадный. И чтоб нам к кораблю пробраться — это такой переполох надо устроить, чтобы лаймам не до нас было.

Тут я довольно улыбнулся. И одно, и другое вполне решалось.

По случаю прибытия ледокола колонель Бишоп устроил грандиозный праздник. Играл патефон, слышались веселые возгласы офицеров и взвизгивания девиц. Нас никто и не подумал перевести в помещение потеплее. Наверное, просто забыли. Оно и понятно — офицеры пьянствовали, да и солдатам было чем заняться — пришли письма и посылки из дома, газеты с туманной родины. Лихие парни паковали передачи и ценные трофеи — женам и матерям. Зря, что ли, они тут морозили себе носы и прочие выпирающие части тела? Собольи шубы, песцовые манто и лисьи воротники на улицах Хедебю, Камелота или Виннеты смотрелись как кричащая роскошь, а здесь — менялись на ящик пива…

Мрачный часовой ходил по двору кругами, стуча ботинками в гетрах друг об друга.

— Эй, парень! — подозвал его Дыбенко. — Предлагаю обмен!

— А? — удивился лайм, как будто первый раз нас увидел.

— Выпить хочешь? Виски? — Дыбенко потряс своей металлической фляжечкой. — А ты мне сигарету!

— Виски? Сигарета? — обрадовался лайм и пошел к нам, ковыряясь за пазухой.

Он подошел довольно близко, почти к самой решетке, нащупал портсигар и выудил оттуда пару сигарет.

— Давай, ну! — Дыбенко держал фляжку внутри решетки.

Лайм в нерешительности шагнул поближе и протянул руку с сигаретой. Старшина тут же ухватился за рукав мертвой хваткой и дернул на себя. Солдат ударился о решетку, я подскочил и зажал ему рот, пока Дыбенко снимал с пояса кольцо с ключами. Чертыхаясь и изрыгая проклятья он подбирал ключ к замку от клетки, а я сквозь прорехи в прутьях удерживал часового, который, задыхаясь, дергал ногами. Мы не планировали убивать его — но и закричать он был не должен ни под каким предлогом. Наконец, клетка была открыта, и мы втащили часового внутрь. Он был солидно вооружен — винтовкой с примкнутым штык-ножом и револьвером в кобуре. С боекомплектом было туго, но лучше, чем ничего.

— Так что там у тебя за сюрприз? — поторопил меня Дыбенко, и я с видом фокусника извлек из рукава динамитную шашку с бикфордовым шнуром.

Старшина выпучил на меня глаза, а я развел руками: все свое ношу с собой!

Мы выбрались во двор, и прокрались к поддону, на котором стояла тара с нефтью. Дыбенко размахнулся и воткнул штык в жестяной бок одной из бочек, потом еще и еще раз. Это было громко. Открылось окно второго этажа, послышался возмущенный возглас.

— Давай, братишка! — Дыбенко чиркал спичкой, дожидаясь пока нефть вытечет посильнее, а я подбежал к отрытому окну.

— Лови! — крикнул я и швырнул прямо в руки бдительному офицеру динамитную шашку с дымящимся и безбожно коротким бикфордовым шнуром.

Лайм успел отбросить смертельный подарок, но тот ударился об оконную раму и упал внутри комнаты. Одновременно с этим заполыхала нефть, все больше и больше разливаясь по двору. Дыбенко поддал жару, расковыряв еще пару бочек и, поднатужившись, катнул одну из них в сторону ворот.

— Ну что, делаем ноги? — спросил я.

— У меня еще дело к Бишопу!

— Куда-а-а?… — но Дыбенку было не остановить.

Он с винтовкой наперевес рванул к двери, из-за которой разносились панические крики вперемешку с мелодией канкана.

Делать нечего — рванул за ним, молясь и матерясь одновременно. Дверь отворилась нам на встречу, и Дыбенко с ходу воткнул штык в плотного лайма с капитанскими эполетами, и вбежал вместе с ним внутрь. Через пару секунд раздалась частая стрельба — лаймы уже перевооружили свой экспедиционный корпус автоматическими винтовками, и Дыбенко патронов не жалел.

Когда я вбежал, лоялист лихорадочно перезаряжался, вставляя новый магазин, а на полу лежали три трупа в форме Альянса. Я со своим револьвером оказался как нельзя кстати — открылись двери, и нам на встречу выбежали еще двое — я сначала начал стрелять, а потом понял, что они были не вооружены.

Перезарядившись, Дыбенко крикнул:

— Дверь! Присмотри за дверью, братишка! — и ринулся в концертный зал.

Туда, где до этого его отхлестали стеком. Я, ежесекундно оглядываясь, кинулся пополнять боекомплект. Мне достались еще два револьвера и горсть патронов — слава стандартизации, можно было не переживать — подойдут они или нет. Распихав оружие по карманам, я не мог понять, чего мне не хватает? Наконец, взгляд наткнулся на жирного капитана, которого Дыбенко выпотрошил в самом начале — теперь он лежал у стены и не подавал признаков жизни. А на поясе у него были ножны с тяжелым палашом. Вот оно!

Я потратил еще некоторое время, цепляя себе на пояс портупею лоялистского капитана и с замиранием сердца слушая винтовочные выстрелы, которые раздавались из-за двери. Дыбенко буйствовал!

Когда я вошел, буйствовал уже колонель Бишоп. Лоялист таки умудрился истратить патроны, и теперь отбивался винтовкой от шпаги, которой ловко орудовал лайм. На полу лежали трупы офицеров экспедиционного корпуса Альянса и еще — в какой-то незнакомой форме.

— Свинья! Пёс! Скотина! — Бишоп плевался короткими фразами, нанося удар за ударом, и теснил Дыбенку.

Из патефона гремел канкан.

— Дай-ка я! — старшина услышал меня и отпрыгнул.

Колонель не испугался новой угрозы, только оскалился.

— Я убью вас обоих, псины! — и сделал шикарный выпад шпагой.

Я отбил его палашом, а потом выстрелил ему в ногу из револьвера. Дыбенко подошел к патефону, который заело и он крутил одну и ту же строчку канкана раз за разом, и проткнул его штыком.

— Думаю, у нас еще есть несколько минут на экспроприацию экспроприаторов? — уточнил у меня лоялист, схватил за шкирки Бишопа и потащил куда-то.

За сценой верещали девы из кардебалета, за окном полыхал пожар.

Мы нашли пару солдатских шинелей Альянса, и таким образом в общей суматохе пробрались на пристань. Хаос вокруг творился впечатляющий — мы перебили примерно треть всех офицеров и самого коменданта фактории. Да-да, Дыбенко всё-таки пристрелил его, когда тот отказался говорить, как открыть сейф. Уж больно ранимой оказалась гордость бравого лоялистского старшины.

— Меня и на имперском флоте господа офицеры зуботычинами опасались угощать, а тут этот… Островитянин! Всю морду исполосовал, гад.

Дыбенкина морда теперь посинела — сколько нужно будет времени, чтобы гематомы прошли — одному Богу известно. баржи почти никто не охранял — все тушили пожар. Загрузить успели только одну, и нам повезло — это были тюки с пушниной. Старшина ругался, что лаймы возят мех неправильно, но в целом был доволен — если бы это были деревянные ящики, то черта с два мы бы так уютно устроились.

Закуток между штабелями тюков защищал нас от ветра, и единственным минусом было только отсутствие огня. Мы соорудили из запасной шинели что-то вроде навеса и были вполне готовы дождаться следующей стоянки, чтобы выйти на связь со знакомцем лоялиста — если, конечно, с ним ничего не случилось во время суматохи.

Капитан «Красотки», или кто-то исполняющий его обязанности, счел своей задачей спасти как можно больше груза и поскорее отчалить. Это было на руку и солдатам из фактории — на острове посреди Ларьегана не так много места, и чем больше его освободиться, тем легче будет справиться с пожаром.

Поэтому моряки в поте лица занимались погрузкой, а армейские — засыпали мерзлой землей горящую нефть и пытались спасти постройки.

— Я думал — рванет! — с сожалением проговорил Дыбенко.

— Мы и так немного перестарались, кажется…

— Ну, нет. Я теперь этих лаймов по всему свету травить буду! У-у-у, колонизаторы!

Я даже удивился произошедшей с ним перемене. Вроде бы — лоялист, вроде бы даже идейный… А тут такие вещи! Колонизаторы…

— А чем это от нас отличается? — спросил его я. — Мы тут с самоедами особых шашней тоже не разводили.

— А у нас при императоре-батюшке, царствие ему небесное, тут фельдшерские пункты строили, и попы детей самоедских читать-писать учили. А меха не на пиво меняли, а на патроны, калоши, тушенку и сребряницкие ножи… — он с отвращением глянул на свой клинок фирмы «Барлоу». — Ей-Богу, что угодно сейчас бы отдал за нормальный сребряницкий нож!

Ледокол отчалил примерно через три часа. Они грузили новые тюки, бочки и ящики, и не проверяли баржи! На это мы и рассчитывали, но поверить в свое везение некоторое время еще не могли. Так просто?

Раздался гудок с «Красотки», и корабль двинулся по широкому кругу, огибая остров с факторией, чтобы развернуться и двинуться в сторону океана. С пожаром в фактории практически справились, и наверняка следующий рейс «Красотка» сделает совсем скоро доставит им помощь… Хотя, кто его знает — прибыль для Альянса всегда была на первом месте. Может, ради такого пустяка, как угроза существования одной фактории они и не будут гонять ледокол в два раза чаще, пока хорошенько не посчитают доходы и расходы…

— Ты вот что мне скажи, поручик, — начал Дыбенко, распарывая ножом плотную упаковку тюка и вываливая его пушистое содержимое. — Это как так получается, что Альянс — который за демократию и права человека и всё такое, так по скотски себя ведет у нас? Чего он бить-то меня сразу принялся?

— А чего они маурьев к пушкам привязывали и стреляли? А что такое маковая война ты знаешь?

— Ты по делу давай. Объясни мне, как маленькому, — старшина усмехнулся, поудобнее устраиваясь на меховом ложе.

Я задумался, а потом вспомнил одну статью из газеты, которую читал еще будучи адъютантом его превосходительства.

— Вы не понимаете, это другое!

— В смысле?

— В том смысле, что одно дело — это то, что джентльмен делает в Альянсе — на островах. И совсем другое — всё, что происходит за его пределами. Если бы Бишоп отхлестал кого-то на улице в Камелоте — он бы вылетел из армии.

— То есть мы — второй сорт? Они там сторонники расовой теории?

— Бог их знает, чего они сторонники. Просто это именно так работает — разгон демонстрации рабочих в Хедебю при помощи перечного экстракта, от которого вытекают глаза — это меры по предотвращению массовых беспорядков, а разгон демонстрации в Мангазее кавалерией с плетями — это нарушение естественных прав человека.

— Тогда какого черта они поддержали Ассамблею? Им бы проще с имперцами снюхаться — там люди более практичные!

— Серьезно? — я даже удивился. — Новая Империя — более практична чем Республика Ассамблей?

Такого определения я еще не слыхал. Но в этом был определенный смысл. Смотря что считать практичностью — если целью является выживание государства и сохранение его независимости — то да, Регент и его единомышленники были максимально практичны и рациональны. А если говорить о личной выгоде… Я видел, в каких условиях живет первое лицо Новой Империи, так что…

Я пытался сформулировать ответ некоторое время, а потом сказал:

— Видишь эти меха? Мы бы постарались втюхать им готовые шубы.

И я понял, что попался. Он очень хорошо услышал это предательское «мы» — это было понятно по блеску в его глазах. Предваряя назревающую бурю я поднял вверх руки и сказал:

— Сдаюсь, сдаюсь. Я как бы это сказать… Ну, немножко шпион. И да, я с той стороны.

Дыбенко воспринял новость на удивление спокойно. Даже не стал приподниматься со своего места. Если бы он захотел — то прикончил бы меня прямо здесь. Я успел посмотреть на него в деле и сравнить его и мои физические кондиции. Не в мою пользу. Начать стрельбу мы не могли — услышат, устраивать тут танец с саблями просто негде, и сбежать — некуда.

— Нельзя быть немножко беременным, поручик, — заявил он. — Ты хоть на самом деле поручик?

Я нервно хохотнул. Это было, пожалуй, единственное в чем я мог быть совершенно уверенным.

«Красотка» разбивала лед Ларьегана мощным корпусом, тусклое северное солнце поднималось над заснеженной равниной. Дыбенко достал портсигар бедолаги-часового и закурил.

— Сюда бы еще самовар! — сказал он.

— И патефон! — добавил я, и мы рассмеялись — уже по-настоящему.