Поручик

XIII. ХЛЕБ С МАСЛОМ

День начинался прекрасно.

Я вытряхнул из барабана теплые, пахнущие порохом гильзы прямо на пыльную землю и полез в карман за патронами. Башибузуки гарцевали у самой опушки, время от времени постреливая в нашу сторону.

Лемешев снарядил винтовку новой обоймой, ее затвор сыто клацнул, принимая боеприпасы. Мы, по всей видимости, крепко встряли на этом блокпосту. Да и блокпостом его назвать было сложно — кирпичное здание караулки, окруженное невысокой стеной из мешков с землей — примерно по пояс. Достроить просто не успели: ни колючей проволоки, ни окопов…

Я как раз прибыл посмотреть, сколько и чего нужно, чтобы оборудовать крепкий опорный пункт для нашей штурмроты в этих Богом забытых местах. Ну, Богом может и забытых, а имперскими властями — нет. Местные богатые села и хутора зажиточных фермеров поставляли рожь, пшеницу, молочные продукты и овощи в значительных объемах — напрямую имперской армии, за что были освобождены от налогов. Защитить поселян для нас было делом чести.

Башибузуков явно кто-то наводил. Они дважды за этот месяц перехватывали караваны с продовольствием для имперских складов в Шемахани, и сожгли два хутора, парни с которых служили в армии. Такое прощать было нельзя.

Над головой свистнула пуля и выбила крошку из стены караулки. Я пригнулся и огляделся — все ли целы? Лемешев азартно палил из винтовки в сторону рощи, еще два бойца пытались привести в порядок ручной пулемет, скорчившись за бруствером. В караулке кто-то стонал и матерился, на крыше ТимирдейТингеев — стрелок-самородок и следопыт, недавнее наше приобретение — сосредоточенно целился куда-то в горизонт.

Остальных видно не было.

— Санитара в караулку! — крикнул я.

С противоположной стороны блокпоста на карачках побежал парень с сумкой, на которой был нарисован красный крест, и скрылся в здании караулки.

Хлопнул выстрел с крыши и Тимирдей дернул затвором:

— Господин поручик, так-то одного с коня ссадил.

— Сколько их там вообще?

— Так-то у дороги двое лежат, одного конь тащит, еще троих видал — за рощей-то.

— То есть шестеро всего было?

— Выходит так!

— Та-ак!

За рощей располагался хутор, на котором жила хорошая, крепкая, многодетная семья поселян. И увидеть хутор пылающим, а поселян — зарезанными не хотелось от слова совсем.

— Лемешев! Кончай палить в белый свет как в копеечку. Автомобиль заводи!

— Так я… Это к Парамонычу! — Парамоныч, он же ефрейтор Пищиков, привез нас сюда буквально полчаса назад на «полуторке».

— А Парамоныч — где?

— В караулке…

Давя внутри матерщину, я побежал к караулке, поднимая сапогами облачка пыли и надеясь, что Пищиков в состоянии справиться с машиной.

После яркого света южного дня полумрак караулки ослепил меня, и я сощурился, тщетно пытаясь разглядеть, что происходит внутри. Когда зрение вернулось, я облегченно выдохнул, но тут же одернул себя — парня было жалко. Молодой боец с бледным лицом стойко терпел перевязку, которую делал санитар, а Парамоныч — плотный дядька с блестящей лысиной, придерживал его голову и бормотал что-то утешительное.

— До свадьбы заживет, говорю! Еще попляшем на твоей свадьбе, говорю! Крови много не вытекло, не переживай, мы тебя к его светлости доставим, он тебя заштопает! Наш доктор кудесник, слышишь? Кудесник, говорю!

— Ефрейтор Пищиков, заводите машину!

— А как же…

Я глянул на санитара, потом на раненого парнишку. Тот выглядел худо, и по-хорошему его стоило доставить в расположение, но…

Санитар поднял на меня взгляд, и я увидел совсем молодое лицо, все в пыли, крови и копоти.

— Бедро, навылет. Жить будет, но его к врачу бы…

Я с досады хлопнул фуражкой по ноге. И почти просительно, растерянно проговорил:

— Может быть сейчас там башибузуки хуторян режут…

Раненый боец разлепил спекшиеся губы и тихо, но твердо сказал:

— Потерплю, езжайте.

Я просто кивнул и сказал Парамонычу:

— Давай, к машине! — и санитару: — Ты присмотри за бойцом…

Я, черт побери, ненавидел такие моменты. Но мы — солдаты, мы носим форму, мы здесь для того, чтобы там, на хуторе, остались живы семь детей, их мама и папа! Или всё это — война, Империя — вообще не имеет никакого смысла!

— Тингеев, и вы двое, — я кивнул бойцам с пулеметом, — за мной! Лемешев — остаешься за старшего.

Тингеев белкой юркнул в кузов, солдаты, переругиваясь, затянули пулемет и коробки с лентами. Я наконец вспомнил их фамилии — рядовые Гущенко и Ющенко, дюжие парни из одного села, откуда-то с юго-запада.

— Парамоныч, ты что — вампир? — спросил Ющенко, заглянув в окошечко.

В кабине, прямо под потолком висел венок, сплетенный из чеснока. Крупные головки торчали наружу, источая ни с чем не сравнимый аромат.

— Это чего это вампир? — удивился шофер, дергая рычаг коробки передач. — Профилактика инфлюэнцы!

Мое место было рядом с водителем. Я нервно щелкал барабаном револьвера и думал о том, что вампиру-то как раз чеснок вроде бы противопоказан. А еще, почему-то, о «чемоданчиках» — таких бутербродах из ржаного хлеба, сливочного масла и мелко нарубленного чеснока, которыми в моем детстве лечили простуду. Рот непроизвольно наполнился слюной.

Мотор взревел, и мы рванули по грунтовой дороге к хутору. Парамоныч выругался, когда полуторка подскочила на колдобине, и только краем глаза в боковом зеркале я увидел, что это был труп башибузука.

Кой черт их несет сюда? Знают же, что война, что люди злые, с оружием… Триста-четыреста, а то и пятьсот верст из своих кишлаков проходят! С другой стороны — у них там нищета удивительная, даже по нашим скудным временам… Жрать захочешь — и не такой крюк сделаешь.

Но жрать — это одно. А тащить за волосы по земле молоденькую девчушку — это…

— Огонь на поражение! — заорал я, дергая ручку двери и вываливаясь на обочину.

Хлопнула винтовка Тингеева, рухнул смуглый горе-насильник лицом в крапиву, а я уже бежал к высокому тыну, окружавшему усадьбу фермера. Ворота были отворены, двое поджарых ребят в полосатых халатах пинали ногами крупного мужика с окровавленной русой бородой.

Я начал стрелять на бегу, думал — если не попаду, то хоть отвлеку от хуторянина. У него изо рта шла кровь, алая и густая.

Башибузук в тюбетейке завалился кулем на утоптанную землю двора, второй потянул из-за пояса кинжал, и я нажал на курок, целясь ему в грудь. Револьвер сухо щелкнул. Я проклял себя последними словами — угораздило с перепугу высадить все патроны на бегу! Понимая, что не успеваю, просто швырнул оружие прямо в скуластое лицо, заставив замешкаться, бросился в ноги и, ухватив под коленки, свалил на землю.

За спиной грохотал пулемет и хлопала винтовка Темирдея. Ну, снайпер, ну сукин сын! Шестеро?

Мне повезло, что он выронил кинжал, когда падал, этот башибузук. Не смотря на субтильное телосложение, противник мне попался крепкий, и мы катались в пыли и душили друг друга, и лупили по чем попало.

Все закончилось внезапно — скуластый обмяк, и из живота у него появились металлические острия. Хозяин хутора сумел встать и взяться за вилы…

Я отплевывался и откашливался, одновременно вертя головой и пытаясь понять, на каком свете мы находимся и почему не слышно выстрелов.

— Господин поручик, так-то еще пятеро конных свалили. Пулемет хорошая вещь, однако — заявил Темирдей. — Надо коней-то поймать, пропадет скотинка-то.

— Сам ты скотинка, Тингеев… Так-то ты сказал, что их всего шестеро было!

— Шестерых-то видал, еще пятерых не видал… — развел руками стрелок-самородок.

— Савка, Гришка, — хрипло гаркнул хуторянин. — Бегом за лошадьми!

Он кровью сплюнул в пыль, и только потом обратился ко мне:

— Душевное вам и сердечное спасибо, господин офицер… От лютой смерти нас спасли…

И тут же сел на землю, схватившись за ребра. Наверное, сломаны… Из крепкого двухэтажного бревенчатого дома выбежали светловолосые хлопчики лет десяти-двенадцати и, зыркнув на нас, бросились ловить лошадей.

Миловидная женщина в цветастом платке вытирала слёзы девчушки, из окна первого этажа высовывались четыре любопытные детские мордашки.

Парамоныч собирал трофеи, Грищенко и Ющенко ругались, колдуя над перегретым пулеметом, Тингеевбдил с винтовкой в кузове автомобиля.

— Потрапезничайте с нами? — каждое слово давалось хуторянину с трудом.

— У нас там раненые, на блокпосту… — я мял в руках фуражку.

Девочка, почти девушка — голенастая и стройненькая, вытерла слёзы, вырвалась из рук матери и скрылась в доме. И через секунду появилась — с краюхой ржаного хлеба, завернутого в расшитый рушник.

— Возьмите, пожалуйста, — потупила глаза она.

Хлеб дышал жаром и пах просто изумительно. А девчонка была чудо как хороша! Я передал хлеб бойцам, сам выбрал из трофеев приличного вида двустволку и патронташ и протянул хозяину:

— Лишним не будет. Этих… — я глянул на тела башибузуков.

— Похороним, — кивнул хозяин. — С лошадьми что?

— Присмотрите, потом пришлю бойцов — заберут.

Хуторянин огорченно вздохнул. «Куркуль!» — почти восхищенно подумал я. Тут только что чуть не лишился всего, что дорого человеку, на волосок от смерти стоял — а о прибытке думает. Кремень мужик!

Я разломил хлеб на пять частей и раздал бойцам. Свою долю завернул в рушник и сунул за пазуху. Уже когда сидел в кабине, вдохнул чесночный запах и снова подумал о «чемоданчиках» — ну что за напасть такая?

— Я возьму? — уточнил я у Парамоныча, откручиваю одну головку от венка на потолке.

— Возьми сколько хочешь! — сделал он щедрый жест. — Хоть две!

Раненых у нас было трое — молодой боец из караулки, схлопотавший царапину от каменной крошки Лемешев, и я, грешный. Достал меня всё-таки башибузук кинжалом, когда я ему в ноги кинулся — неглубокий порез над правой лопаткой. Сразу я и не заметил, это Парамоныч вой поднял, когда я ему сиденье в кабине кровищей испачкал.

Так что кому ехать в лазарет — вопросов не возникло. Мы с Лемешевым погрузили носилки с тяжелораненым в кузов и устроились рядом.

— Трофеи небогатые, — цыкнул зубом Лемешев.

— Ну, а чего ожидать? Это не лоялистские эмиссары, у которых на обед колбасы копченые, а в карманах — портсигары золоченые, — буркнул шофер из кабины. — Эти башибузуки — сплошное перекати-поле. Ни кола, ни двора… У них на ихних востоках бабы парней пачками рожают, почитай в два раза больше, чем девчат. Вот ему кинжал в руку, халат на плечи — и то, если повезет — и вперед, секим башка делать!

Лемешев ощерился:

— Да пусть хоть сожрут там друг друга! Мне вообще плевать. А то ведь когда с лоялистами закончим — мы им эту «секим башка» припомним, ой припомним! Девки незамужними будут до старости ходить, женихов искамши…

Я старался не прислушиваться, уж больно муторно на душе было от таких разговоров. Солнце уже садилось, когда, впереди появились ровные ряды палаток, огороженные спиралями «колючки». Бдительный часовой остановил полуторку, и я разглядел в нем Панкратова. Тот улыбнулся, узнавая, и отсалютовал — открытой ладонью к виску.

Парамоныч подогнал машину к самому лазарету. Тревельян вышел нам на встречу, вытирая руки вафельным полотенцем.

— Давайте его сюда! — он отбросил полог медицинской палатки, а потом глянул на нас с Лемешевым: — Да вы и сами… Что у вас там приключилось?

— Башибузуки… — развел руками я и поморщился — порез болел.

— Ну, ожидайте.

И мы ожидали, сидя тут же, на раскладных стульях у палатки.

На самом деле нам несказанно повезло — его светлость доктор успел уделить нам внимание — обработал мне спину и сделал аккуратную перевязку, и подлатал Лемешева. Потому что потом Тревельяну стало совсем не до нас — начался настоящий ад!

Раненых и убитых везли на автомобилях и подводах со всех наших шести блокпостов, и было совершенно ясно, что моя штурмрота умылась кровью в этот проклятый день. Потери составили пятьдесят семь человек, из них безвозвратные — восемнадцать. Четверть личного состава — из строя долой! Десятая часть — убита. Катастрофа.

Лемешев остался в госпитале — помогать в качестве санитара-добровольца. Парамоныч сорвался на своей полуторке за новой партией раненых к Вишневецкому, а я рванул в штаб — нужно было что-то делать.

Стеценко был на месте. Он яростно матерился в рацию, взывая к совести кого-то в штабе бригады. Увидев меня, он сначала отмахнулся, чтобы доматерить собеседника, потом предельно аккуратно положил трубку на стол и сказал:

— Помощи не будет. Мы тут один на один с этими сволочами.

— Рассказывай давай, — поторопил его я.

Всё было точно так же, как у нас. Летучие отряды башибузуков, обстрелы блокпостов, нападения на поселенцев, засады. Нам повезло больше всех — у меня на блокпосте был пулемет и глазастый ТимирдейТингеев, однако. У Вишневецкого тоже был пулемет, но когда они отправились спасать горящую деревню — с собой его не взяли. И потеряли половину взвода.

— Ну, командуй, поручик, — Стеценко был рад, что я вернулся с блокпоста и ему больше не давит на плечи груз ответственности.

А я точно знал, что мы должны переломить ситуацию. Восемнадцать трупов — этого оставлять просто так было нельзя. Но как мы сможем померяться силами с маневренным и наглым противником?

А потом в голове щелкнуло — зачем плодить лишние сущности? Один раз получилось — почему не получится еще?

— Слушай мою команду, подпоручик! Мне нужны наши грузовики, полсотни бойцов и пять пулеметов. А еще — Тимирдей Тингеев. И бомбомет прикажи демонтировать — он тут, в расположении, пока только пыль собирает…

Мы собрали мангруппу быстро. Наши эрзац-броневики были укреплены мешками с песком в кузовах и листами стали — на дверцах и кабинах. Солдаты были озлоблены и готовы зубами рвать башибузуков, так что в добровольцах отбоя не было.

На шести машинах мы выехали перед самым рассветом — забрать Тингеева с блокпоста. Для человека, который выслеживал зверя в лесу всю свою жизнь определить местонахождение нескольких десятков всадников особых проблем не составило.

— Много коней-то. Пить надо! — сказал Темирдей, и наша колонна направилась в ближайшую от блокпоста Вишневецкого деревню.

Ту, которая горела прошлой ночью.

Всё оказалось просто — Тингеев уточнил у крестьян что-то по поводу водопоя и брода, и уже от ближайшей речушки безошибочно вывел нас по руслу ручья к обширной балке, из которой доносилось конское ржание и негромкие гортанные разговоры.

Машины ожидали нас у дороги, и, отметив наиболее перспективные с точки зрения стрелковых позиций высотки, мы определили сектора обстрела.

Я устроился на привычной уже машине Парамоныча, с командой вахмистра Перца. Подносчик лент Фишер и рядовой Панкратов доливали воду в кожух пулемета, а Перец энергично высекал огонь для своей трубочки.

— Мне б еще парочку бойцов в команду, а, господин поручик? — пустив клуб дыма, сказал он. — На блокпостах приходится черти кому машинки наши доверять…

— Есть у меня двое… Неплохо справлялись, — обнадежил его я. — Геройские парни — пятерых вчера срезали… Гущенко и Ющенко, слыхал?

— А-а-а, двое из ларца… — хмыкнул он, но видимо, был доволен.

У подножия высотки бомбометчики заканчивали устанавливать свой агрегат, и долго возились с опорами.

— Что они там делают? — спросил Фишер.

— Смазывают шаровые. Сливочным маслом, — загоготал Панкратов. — У них от долгого стояния бомбомет заржавел, в хозяйстве-то у них- бардак! Даже смазку найти не смогли, когда припекло! Вот и взяли — сливочное…

Бардак у бомбометчиков — это, вообще-то, камень в мой огород. Хоть Панкратов и не имел это в виду. Наконец, бомбомет был в порядке, и командир расчета преданно уставился на меня, ожидая сигнала.

А я глянул в сторону балки, ожидая сигнала от Тингеева. В лучах восходящего солнца пару раз блеснуло зеркальце- пора. Я махнул рукой. Бомбометчики засуетились, заряжающий сунул снаряд в дуло орудия и все зажали уши. Грохнуло, а потом раздался жуткий вой. А затем — еще и еще. В балке земля вспухла от разрывов, вверх полетели ветки, брызги воды, какой-то хлам и Бог знает что еще…

Башибузуки, видимо, ни разу не сталкивались с бомбометным обстрелом, и потому повели себя так, как мы и ожидали — бросились в бегство. Конная лава вырвалась из-за деревьев и понеслась между холмами — прочь, туда где недостанет воющая смерть с неба. Через пару секунд они заметили автомобили, и стали замедляться. Кажется, их предводитель решил, что лощина у нашей высотки — самая удобная, да и позицию бомбометчиков они, видимо, вычислили. Так что лава слегка развернулась и помчала прямо на нас.

Вахмистр Перец припал к пулемету, бойцы защелкали затворами винтовок, я ухватил трофейный карабин. Первая длинная очередь прямо у меня над ухом раздалась в тот момент, когда всадники перешли на галоп.

— продекламировал Фишер, вытирая очки полой родного «хаки».

Лощина была завалена человеческими и лошадиными трупами, накрытыми с трех сторон пулеметным огнем. Не зря мы распределяли сектора обстрела.

По полю битвы, а точнее — бойни, ходили бойцы и добивали раненых башибузуков. Я и не думал их останавливать — после того, что видел на хуторе, и в сгоревшей деревне… Наверное, еще год назад я стал бы настаивать на трибунале, и орать на солдат, но теперь мне было всё равно.

Обернувшись, я увидел бомбометчиков, которые разбирали свою адскую машину.

— У вас сливочного масла не осталось? — спросил я.

Я нарезал ржаной хлеб прямоугольными кусочками, намазал толстый слой масла, накрошил чеснок и посыпал сверху. А потом накрыл всё это еще одним слоем хлеба с маслом. Красота!

— Господин поручик, нужно подписать ведомость с трофеями! — сунулся в дверь штаба вестовой.

— Сейчас буду!

Возня с бумагами заняла какое-то время, а когда я вернулся, то увидел, что Стеценко дожевывает что-то, стоя лицом к столу, и вытирает руки о галифе.

— Ненавижу чеснок! — проговорил он, стряхнув ржаные крошки с небритого подбородка.