После войны

Анатолий Марченко БУХТА ПРОВИДЕНИЯ

Мне приходилось бывать на многих участках нашей границы. Каждый из них по-своему сложен, прекрасен и удивителен.

Чукотка — единственная в своем роде.

Чукотку не сравнить ни с чем.

Нет нужды перечислять, в чем ее неповторимость. Скажу коротко: перед людьми, которые здесь живут и служат, хочется снять шапку.

Хочется учиться у них мужеству и непреклонности.

Подражать их обжигающим улыбкам.

Радоваться их вере в жизнь.

Миниатюрам, посвященным Чукотке и ее людям, я дал название «Бухта Провидения». И не случайно.

Конечно же, Бухта Провидения — это не вся Чукотка, это лишь одна точка на карте.

Но восхищает уже то, что само название далекого поселка как бы спорит с привычной символикой, заключает в себе новый высокий и гордый смысл.

Провидением ли, всевышними силами ли было уготовано Чукотке радостное сегодня и еще более счастливое завтра?

Нет, то иное провидение, иная сила, иная воля.

Державная воля народа.

Несокрушимая сила залпа «Авроры».

Мудрое Провидение партии.

Чукотские звезды…

Когда над Бухтой Провидения не метет ведьма-пурга…

Когда ленивым тяжелым туманам надоедает прятать под собой неласковую землю…

Когда устало умолкает океан…

В такие ночи в недосягаемую высь уходит чистое небо.

Небо с крупными звездами.

Даже в южной ночи они не горят так самоотверженно и так ярко.

Будто знают: земле холодно. И очень хотят ее согреть.

Будто видят: на земле трудятся люди. И очень хотят осветить им пути.

Им, далеким звездам далеких галактик, радостно и весело отвечают звезды земные: огни гиганта — рудника имени Ленина, прииска имени XXII съезда КПСС, огоньки в палатках геологов, в стойбищах оленеводов, на мачтах рыболовных сейнеров.

Огни Анадыря. Лаврентия. Уэлена. Билибино…

Скоро вспыхнут новые — заработают турбины Амгуэмской ГЭС, стремительно потечет по проводам ток первой на Чукотке атомной станции.

И еще вспыхнет много-много новых ярких огней.

Звезд первой величины.

Звезд новой пятилетки…

А когда просыпается океан…

Когда все дальше и дальше уползает ночь…

Когда чайки особенно неистово пикируют на косяки рыб…

В такие зори искрой, высеченной из солнца, полыхает солнечный пожар.

Самый первый и самый огненный луч, луч счастья, надежд и удачи, синим всполохом отражается в зорких глазах пограничника.

Загорается пятиконечная звезда на зеленой фуражке.

Родная сестра рубиновых звезд Кремля…

Здесь рождается утро Родины.

Здесь ее первый рубеж.

Она, Родина, за спиной.

Могучая и родная. С ясной головой, пламенным сердцем. С добрыми и требовательными материнскими руками.

Она верит пограничнику. Она говорит ему: «Ты отвечаешь за все:

За мирное дыхание Чукотки.

За ясные звезды России.

За Советский Союз».

Через Берингов пролив — Америка.

Когда в Бухте Провидения вторник, там, на Аляске, еще понедельник.

Не удивительно: Америка — страна вчерашнего дня.

Пусть это подтвердит сам американец, корреспондент газеты «Нью-Йорк таймс» Гомер Бигарт. Недавно он побывал на Аляске, в городе Бетеле.

Бигарт долго ходил по немощеным, грязным улицам, смотрел на жалкие лачуги, сделанные из толя и выброшенных морем бревен. В лачугах жили индейцы и эскимосы. Сырой, смрадный воздух стоял над трущобами.

Дотошный корреспондент узнал, что среди местных жителей самый высокий процент больных туберкулезом в Соединенных Штатах. И что детская смертность в пять раз превышает среднюю по стране.

Бигарт посетил рыбоконсервные заводы, открытые всего шесть недель в году. Беседовал с охотниками, горько сетовавшими, что их бесстыдно обманывают торговцы, которым они продают меха.

И везде на него смотрели глаза, полные печали и ненависти.

Обо всем этом Бигарт рассказал в газете.

И я представил себе мистера Бигарта на Советской Чукотке.

Истина познается в сопоставлении.

Он увидел бы, как сказочно преобразилась древняя родина чукчей и эскимосов, ламутов и юкагиров, эвенов и чуванцев.

Там, где в тундре редко можно было встретить даже валкаран — хибару из шкур, натянутых на череп кита…

Там, где люди пережили до революции девяносто девять голодовок за сто лет…

Там, где было три начальные школы, пять учителей, четыре кабака, одиннадцать церквей и семьдесят два шамана…

Там ныне города, залитые морем электрических огней.

Рудники и прииски, отбирающие у жадной, веками неприступной тундры ее несметные богатства.

На месте дымных яранг — современные жилые дома.

Только в Чукотском национальном округе более двухсот школ, а школьники живут в интернатах на полном государственном обеспечении.

Мистер Бигарт мог бы заехать в оленеводческий колхоз. И увидеть здесь рацию. И вертолет над стойбищем. И посмотреть в клубе новый кинофильм.

Мог бы узнать, что денежные доходы в колхозах Чукотки возросли за семилетку с 3,4 до 15,9 миллиона рублей.

Мог бы убедиться, как безнадежно отстали строки Фета:

Отстали, потому что в самые отдаленные уголки Чукотки пришли Пушкин и Лермонтов, Горький и Бальзак, Маяковский и Бетховен. Потому что и в нашей стране и за ее пределами знают чукотского писателя Юрия Рытхэу. Потому что чукчи и эскимосы овладевают вершинами литературы и электроники…

На современном самолете Бигарт попал бы, скажем, в Билибино.

Там он увидел бы, с каким энтузиазмом штурмуют природу горняки.

И везде он увидел бы смеющиеся глаза людей…

Что бы вы сказали, мистер Бигарт, на это?

Наверняка вы знаете, что смеющиеся глаза могут быть лишь у оптимистов.

Россия начинается с острова Ратманова. Это всерьез. А в шутку — с Карякина.

Иван Карякин — начальник пограничной заставы.

На его груди орден Красной Звезды.

За мужество. За бдительность. За пограничное мастерство.

Здесь, на краю России, оно очень необходимо, пограничное мастерство.

Перед глазами пограничников — Америка.

Нацелены на нас острые носы ракет.

Жадно раскрыты «уши» радаров.

Словно призраки, выходят из густого тумана американские военные ледоколы «Буртон Айленд», «Стейнд Айленд», «Норд Винд».

Впритык к границе садятся на лед самолеты. Их пилоты именуют себя акционерами фирмы «Охота за белыми медведями» и с поразительным рвением фотографируют нашу землю.

Через границу пытаются проникнуть вражеские лазутчики.

Такие, скажем, как Сесил Август Стоунер, отправившийся к нашим берегам на надувной резиновой лодке.

Финал путешествия — задержан пограничниками: сержантом Ильенко, рядовым Мироновым, рядовым Жуковым. Возглавлял наряд сержант Лапкин.

А вот еще один случай…

Он пробирался через торосы. Ночевал в снегу, пережидая пургу. Старательно обходил поселки и зимовья.

Тешил себя надеждой: прорвусь.

Он шел, и тундра казалась ему безмолвной: он не слышал, как поют полозья нарт, мчащихся к пограничной заставе.

Он верил в пургу: снежный вихрь преградит путь всем, кто захочет его настичь. В такую погоду каюры ставят нарты на бок, ложатся в горячий собачий клубок с подветренной стороны.

Но каюры мчались к заставе.

Он шел, и тундра казалась ему безлюдной: он не видел, как просыпаются яранги оленеводов. Как подхваченный тревогой, выскочил на крыльцо мастер косторезной мастерской «Чукотские сувениры» командир дружины Иван Сейгутегин. Бывший пограничник, он отдавал дружинникам боевой приказ. Очень похожий на тот, который сам получал от начальника заставы.

Небо над тундрой казалось нарушителю безжизненным: он не знал, что, грозно урча, зависли над сопками вертолеты. И среди них — вертолет пограничного аса капитана Григория Ивановича Салова.

Не знал, что геологи, приняв сигнал тревоги, изменили свои маршруты. Что наперерез непрошеному гостю повернули лыжи охотники Армагыргин и Тнавуквутаген. Что зорко осматривает каждый след бригадир Лелич, тот самый, что обнаружил воздушный шар с американской маркировкой. Что все поднялись на помощь воинам в зеленых фуражках.

Он не знал многого, вражеский лазутчик.

А главное — он не знал, что значит советская земля для советского человека.

Та, что начинается с острова Ратманова.

Дорогая, как выстраданное счастье.

Беда подстерегла их ночью.

Старший наряда сержант Шурупов оступился и сорвался с высокой скалы, подчиненные Анатолий Вагин и Александр Шигин поспешили ему на помощь.

На помощь… А в лицо — злая пурга, взбесившаяся к ночи.

На помощь… А впереди — триста метров скалистого обрыва, предательски укрытого снегом.

На помощь… А каждый шаг мог им самим стоить жизни.

Они спустились.

Совладали с пургой.

Победили страх.

Перед ними лежал товарищ, попавший в беду. С переломанными ногами. Потерявший сознание.

Вагин и Шигин сняли с себя полушубки. Укрыли товарища.

Склонившись над ним, стали дышать ему в лицо.

Их горячее дыхание привело его в чувство.

Пограничники подняли сержанта и бережно понесли его в обогревательный пункт…

А в это время полярного летчика Бориса Петровича Комкова позвали к рации. Радировали из штаба пограничного отряда:

— Выручайте…

Мела пурга. Ветер дул со скоростью двадцать два метра в секунду.

Но «Аннушка» Комкова отважно взмыла в небо. На борту — политработник майор Владимир Энтин.

Шесть раз пыталась заходить на посадку «Аннушка». Пурга сносила ее в океан.

На седьмой раз — прильнула к острову.

Комков не выключал мотор. Пограничники держали самолет за крылья.

И едва пострадавшего уложили в кабину — «Аннушка» исчезла в пурге.

Чтобы согретый дыханием друзей жил человек…

Арбуз был громадный, полосатый, отливающий темно-зеленым глянцем.

Он вырос в астраханской степи.

Теперь он превратился в пассажира. Упрятанный в большую вместительную авоську, он летел в воздушном лайнере.

Майор-пограничник вез его на Чукотку. Пассажиры бросали восхищенные, завистливые взгляды: «Ну и арбузище!»

В Анадыре майор пересел с лайнера на грузового «Илюшу». Майор спешил: до Нового года оставались сутки.

В самолете было холодно, и майор укрывал арбуз полами шинели.

В бухте Провидения майор пересел на вертолет. Потом на «газик». Потом на нарты, которые с резвой злостью мчала по снежной тундре отчаянная собачья упряжка.

Пуржило, но арбуз не мерз: он был укутан теплой кухлянкой.

На заставе майора встречали солдаты.

Часы показывали двадцать три сорок пять.

— Сейчас я покажу вам астраханское солнце, — сказал майор.

Он внес арбуз в столовую. Арбуз покрылся капельками растаявших снежинок.

Повар принес нож и весело занес его над арбузом.

Все ахнули.

Все увидели раскаленное докрасна солнце. Оно сияло, а за окном ярилась пурга.

— С Новым годом, дорогие мои сыновья! — тихо и проникновенно сказал майор.

У майора не было своих детей.

Осенью 1848 года английское парусное судно «Пловер», отправившееся на поиски экспедиции Джона Франклина, бросило якорь в тихой, причудливо очерченной бухте. Здесь его застала зима.

С мучительной тревогой моряки встречали каждый рассвет. Они знали, что с Чукоткой шутки плохи, и приготовились к самому худшему. Но вопреки мрачным предсказаниям зимовка прошла благополучно. Корабль и люди с облегчением встретили весну.

От всей души благодарные бухте, своей спасительнице, они назвали ее Бухтой Провидения — в ознаменование счастливого провидения, спасшего судно.

Они не могли предвидеть, что она, эта бухта, станет воротами Арктики.

Когда в семидесятых годах прошлого столетия началось регулярное крейсерство русских военных судов вдоль восточных границ России, клиперы «Всадник», «Стрекоза», «Гайдамак», «Разбойник» не раз укрывались в Бухте Провидения. Их беспокойная служба способствовала охране границ, ослабляла влияние иностранцев на Чукотском побережье.

В 1924 году сюда заходила канонерская лодка «Красный Октябрь» перед своим знаменитым походом на остров Врангеля.

Из Бухты Провидения возвращались домой челюскинцы. Здесь, в этих краях, с глазами, красными от бессонных ночей, носился по побережью член Чрезвычайной тройки по спасению челюскинцев пограничник Андрей Небольсин. Его горячие, взволнованные слова поднимали на ноги чукчей и эскимосов. Вместе с пограничниками они расчищали площадки для посадки самолетов, везли на нартах горючее, мчали по тундре вырвавшихся из ледового плена героев знаменитого дрейфа. Многое они сделали для того, чтобы челюскинская эпопея была успешно завершена.

Вот строки из памятной радиограммы:

Андрей Небольсин был награжден орденом Красного Знамени.

После Великой Отечественной войны сюда, на Чукотку, прибыли пограничники, принимавшие участие в штурме Кенигсберга.

Пароход «Жан Жорес» не отдавал швартовых — не было пирса. Пограничники деловито высадились на берег. Хмурым сентябрьским днем первый лом вонзился в вечную мерзлоту.

Вначале пограничные заставы размещались в ярангах. Теперь пограничники живут в добротных домах. Паровое отопление. Горячая вода. Электричество. Радио.

Много сил и труда вложили в строительство майор Валентин Никанорович Устинов и его мужественные солдаты… Здесь нет ошибки — только стойкие люди могут строить на Чукотке круглый год.

Ярко горят огни Бухты Провидения.

И пусть скептик, прочтя эти строки, хмыкнет: «Нарисовал… А влажность — почти восемьдесят процентов. И ультрафиолетовое голодание. И вечная мерзлота. Волком взвоешь!»

Пусть себе хмыкает. И пусть взвывает.

Нет, они не лицемеры, они сами не скрывают суровой правды.

Да, говорят они, мы ждем солнце, как ждут самый дорогой праздник. А пока оно скрыто сплошной сеткой дождя, наших детей облучают искусственным солнцем — кварцевыми лампами…

Да, мы на себе испытали многодневную пургу. Когда сугробы взбираются выше крыш наших домов. Когда застава отрезана от офицерского домика, и пограничники, задыхаясь от обжигающего ветра, держась за натянутый канат, несут озябшим и проголодавшимся семьям дрова и продукты…

Да, бывало и так, что наряд, сбившись с пути в метельной ночи, ложился в снег, не дойдя всего сотни метров до обогревательного пункта. И верная овчарка тянула молодого солдата за волосы, не давая ему уснуть, а значит, замерзнуть…

Да, и это тоже быль: жена офицера, жившая безвыездно несколько лет на одной из самых дальних застав, попав в шумный город, расплакалась от радости: «Смотрите, сколько людей…»

Нет, они не скрывают трудностей, настоящие люди. Но говорят о них не для того, чтобы в отчаянии излить свою душу, а чтобы еще упорнее бороться с ними и побеждать.

Пусть себе хмыкает скептик — Чукотка не будет слушать его. Она без жалости расстается с теми, кто слаб душой.

Чукотка ценит тех, кто дорожит суровыми буднями.

Кто, как Иван Карякин, Борис Комков, Иван Сейгутегин, твердо и искренне убежден, что Бухта Провидения родилась под счастливой звездой.