После войны

Лукьян Горлецкий СЕРЖАНТ ЗОЗУЛЯ

Ничего не скажешь, мы выполнили трудное задание и счастливо избежали опасности, которая неожиданно нагрянула на нас. И хотя моя роль в этом самая незначительная, все же я вместе с моими товарищами радуюсь нашей победе.

Между тем идти очень тяжело: снег по пояс, а тропа узкая-узкая. И вьется она по самому краю обрыва. Внизу бушует Пяндж, пограничная река.

Пробираться по этой опасной тропе было бы гораздо легче, если бы я не вел за собой навьюченную лошадь. Вьюки, как нарочно, задевают за выступы камней, и порой приходится придерживать лошадь, чтобы она не сорвалась в обрыв.

Путь нам пробивает со своим конем Буяном сержант Зозуля. Это радист заставы, по участку которой мы продвигаемся. Он лучше нас знает местность и потому идет впереди. Правда, и мы эти тропы знаем, ходили по ним туда и обратно множество раз. Однако есть и другая причина. Сержант сказал нам, что его лошадь своенравная и привыкла ходить только впереди. Она ни в коем случае не уступит свое место другой лошади…

Сержант Зозуля небольшого роста. А поди ты, какая в нем сила! Нет, я, видимо, завидую ему. Вот и сейчас иду и не свожу с него глаз. Я вижу: он остановился и передал повод младшему сержанту Кравцову, а сам, как снегоочиститель, разгребает снег.

Младший сержант Кравцов и я — линейные надсмотрщики. Оба мы связисты пограничной комендатуры. А радиста прислали на помощь с заставы.

Я вначале даже удивился: зачем радиста? Ведь нам нужны линейщики телефонную линию восстанавливать. Это же самая что ни на есть черновая работа — столбы откапывать. Привычен ли к ней сержант? Но я ошибся. Сержант Зозуля так утер нам, линейщикам, нос, что я простить себе не могу…

Зозулю я знаю, как самого себя, даром, что он из Полтавы, а я из Куйбышева.

Познакомились мы на учебном пункте. Потом вместе попали в школу связистов. Он — на радиоотделение, я — на телеграфное. В одной комсомольской организации работали. Здесь я его и узнал. Зозуля, живой, подвижный, бойкий, учился отлично. На комсомольских собраниях часто вспоминал меня недобрыми словами. Правда, в то время на собраниях я не выступал, смелости и умения не хватало, но в жизни никому не прощал даже самой маленькой обиды. Это больше всего удивляло Зозулю.

«Что ты за людына?» — спрашивал он обычно в курилке и так донимал меня этими украинскими словечками и пословицами, что я места себе не находил. Я обещал ему: «Подожди, подучусь и речь такую закачу!» «Э-э, — говорит, — пока трава выросте, кобыла сдохне».

Мне не повезло: я заболел, отстал в учебе.

И вот на Памире я снова встретил Зозулю.

Никогда не забуду этого случая. Наступила моя первая памирская зима. По служебным делам я находился в городе Эн. Выпал такой большой снег, что закрылись все горные дороги. Машины не шли, многие сотни километров нам предстояло пройти пешком.

Но делать было нечего. Всем пограничникам, которые в это время находились в городе, было приказано выступить на лыжах.

Набралось нас семь человек. Солдаты были из других подразделений, и я их не знал. Перед отправлением к нам присоединился младший сержант Зозуля. Это меня обрадовало. Мы шли вместе, вспоминали курсантское житье. Смотрел я на его маленькую фигуру и думал: «Не дойти тебе».

— Когда будешь отставать, скажи, помогу, — предупредил я Зозулю.

Он согласился. Я был уверен в своих силах.

Мы шли долго. Я почувствовал, что устаю. С этим не хотелось мириться, не верилось, что я слабее остальных.

Думаю: узнают о моей немощи солдаты и будут посмеиваться. Эх, скажут, а еще на Памир приехал служить! И мне стало стыдно. Другой бы чистосердечно рассказал товарищам о своей беде, а я не смог. Я пошел на хитрость, объявил привал, а сам тем временем выдвинулся в голову колонны. Думал, что это меня спасет.

Но нет. Вижу: один обогнал меня, другой, третий. Я далеко отстал. Никому и в голову, наверное, не приходило, что я не могу идти.

И вот лежу я в снегу, возвращается сержант Зозуля и еще издали кричит:

— Якого биса ты лежишь?

— Не могу идти.

— Заболив?

— Нет, устал.

Тут младший сержант понял, в чем дело, и рассердился:

— Так бы давно сказал, мы помогли бы, вот людына!

Он склонился надо мною, и я безразличным взглядом смотрел на его строгое лицо, широко открытые карие глаза, в которых были и забота, и участие, и добродушная усмешка. И я почувствовал снова, как раньше в школе, его влияние.

Младший сержант взял у меня винтовку, вещевой мешок, и так мы шли с ним, пока не догнали остальных. Тогда вещевой мешок и винтовку младший сержант передал другим солдатам. Потом он достал из своего мешка веревку, один ее конец сунул мне в руки, а другой привязал к своему ремню и потащил меня на «буксире». Представьте себе такую картину: я — высокий, здоровый, а он — щупленький, низенький — тащит меня. И такой стыд берет, что не передать.

А потом я уже и стоять не мог. Увидел Зозуля, что я присел, остановил солдат и стал советоваться, что со мной делать.

— Под руки его надо вести, — предложил кто-то.

— Еще чего не хватало! — рассердился Зозуля. — Сам пиде.

— Так он не может, — подал голос какой-то солдат.

— Может, — строго сказал Зозуля. — Он убедил себя, что у него нет сил. Испугался человек трудностей, и ему сдается, что он не сможет одолеть их. Ясно?

— Товарищ младший сержант… — начал было я.

Зозуля скомандовал:

— Ефрейтор Привалов, встать!

Я с трудом поднялся.

— Вы, ефрейтор Привалов, должны знать, что и с собой надо вести борьбу. Да-а! А вы раскисли, опустили руки. Надо перебороть свою немощь, силы у вас есть. И выход из этого затруднения надо искать самому, а не ждать, пока кто-то найдет. Ясно?

— Ясно.

— Шагом марш!

И я, еле передвигая ноги, пошел вперед. Вы представляете: то не мог стоять, а то иду. И так впоследствии разошелся, что сам себе не поверил: откуда только силы взялись…

Я вспомнил сейчас этот случай потому, что сержант Зозуля снова выручил меня и показал, каким надо быть пограничнику.

Обвалы натворили таких дел, что мы с младшим сержантом Кравцовым в ужас пришли. Столбы выворочены и разбросаны. Поперек поваленной телефонной линии лежат высокие насыпи снежных сугробов.

Вот тут-то и надо было, как говорил Зозуля, поискать выход из затруднения, подумать, каким способом лучше и быстрее восстановить линию. А мы стали действовать по старинке: расчищали снег, поднимали столбы, сращивали провода. Прошел день, а мы поставили только несколько столбов. И вот прибывает на второй день Зозуля, теперь уже не младший сержант, а сержант. Обошел он все, осмотрел и говорит:

— Давайте помиркуем, як лучше зробиты.

Сержант ловким прыжком поднялся на высокую насыпь обвала.

— Сколько треба дней, чтоб расчистить оцю громаду?

— Два дня, — отвечает младший сержант Кравцов.

— Правильно. А мы обхитрим природу. Обрежем у этого столба провода и вытянем их из-под обвала. И так из-под всех восьми обвалов.

— Это идея! — воскликнул в восхищении Кравцов. — Недаром говорят: беды мучат, да уму учат.

Мы принялись за дело. Обрезали провода, подняли столб, то есть опору, как ее называют. Потянув провода, немного приподняли следующую опору. Обрадованный Кравцов бросился к ней.

— Обожди, — говорит Зозуля, — не лезь поперед батька в пекло.

Он пошел к следующему обвалу и позвал нас:

— А теперь обрезайте провода вот у этой опоры.

Подняв столб, мы стали натягивать и сращивать провода. Только теперь дошел до нас замысел сержанта Зозули.

Этим способом мы до обеда восстановили больше половины столбов телефонной линии. Окрыленные успехом, мы работали быстро, горячо.

— Если так дело пойдет, то сегодня закончим, — заключил я.

Сержант улыбнулся и хитро посмотрел на меня своими прищуренными глазами:

— Не говори «гоп», пока не перескочишь!

(Намек на прошлогодний переход по памирскому тракту.)

Солдаты привезли три столба. Это был весь запас. Больше их негде было взять. А нам нужно пять. Как быть?

— А если расколоть вдоль одну старую опору? — несмело предложил я.

— Правильно, — согласился Зозуля. — Вот видите, и выход нашелся.

Под вечер сидим на камне и толкуем о том о сем. А известно, здесь вторая половина дня — период обвалов. И вот как загремит на сопредельной стороне, мы даже вздрогнули. Нам хорошо видно, как с вершины летит, клубясь, облако снежной пыли, а перед ним, точно убегая, стремительно катится по скале белая полоса снега. Она падает и с силой ударяется о подошву горы. Словно от взрыва, поднимается к нему столб снежной пыли и, разрываясь в клочья, плывет над рекой.

К вечеру мы уже заканчивали работу, возились около большого выступа скалы. Это — самое опасное место. Здесь обвалы частенько нарушают линию связи. Они всегда идут на этот выступ и, разбиваясь о него, двумя потоками устремляются к реке, сметая все на своем пути.

Сержант Зозуля долго смотрел на этот выступ, потом вскарабкался на него.

— Да здесь столб можно поставить, расщелина есть! — закричал он сверху. — Тогда никакой обвал не оборвет провода.

Мы обрадовались его предложению. Ведь больше всего достается от этих обвалов нам, линейщикам. Оборвался провод — и тащись в ночь и в холод, ищи порыв. А ведь много лет стоит эта линия, сотни раз обвалы рвали провода, и никто не додумался до такой простой вещи!

И вот столб стоит на выступе скалы, провода немножко провисли, но ничего, обвал их не достанет.

Работа закончена. Темнеет. Мы вьючим инструменты, сержант Зозуля забирается на столб, возвышающийся на выступе скалы, и подтягивает провод. Вот он покончил со всем и по выступу стал спускаться. И тут загудел обвал. Услышав шум, мы с младшим сержантом отскочили в сторону. В опасном положении оказался сержант Зозуля: он спустился лишь до половины скалы. Соскочить вниз он уже не успеет, его накроет снежная лавина.

— Уходи-и! — кричит ему что есть силы младший сержант Кравцов.

Но Зозуля, запрокинув голову, смотрит на скалу и не двигается с места.

— Ну чего он стоит! С ума сошел! — Я вижу, как вздрагивают губы младшего сержанта.

А леденящий душу гул все сильней звенит в ушах. Кажется, доведись мне, я, ни о чем не думая, уже давно соскочил бы вниз. Но сержант почему-то не делает этого…

Наконец он хватается руками за камень, подтягивается. Прыжок — и он уже на вершине выступа. Зозуля тут же плашмя падает на камень, ползет и хватается за столб. И только он дотянулся до столба, как со страшной силой о выступ ударил обвал. Мощная волна могла сбросить сержанта с выступа, если бы в это мгновение он расслабил руки.

Огромное облако снежной пыли рассеялось. Мы быстро взобрались на насыпь обвала и увидели: стоит на выступе наш сержант и стряхивает снег. Заметил нас, весело крикнул:

— Ну, як там, все живы?

— А вы?

— Да меня чуть не смахнуло с этой лысины!

Мы подбегаем к нему и горячо жмем руку.

— Завидная у вас смелость и выдержка, товарищ сержант! — с восхищением говорит Кравцов.

Мы выводим из укрытия своих навьюченных коней и трогаемся в путь. Делать здесь больше нечего, задание выполнено.