Последнее искушение Христа

Глава 23

Когда они добрались до Капернаума, начало уже темнеть. Набухшая от дождя туча прошла у них над головами: ветер подул и отогнал ее к югу.

— Остановимся на ночлег в нашем доме, — сказали сыновья Зеведея. — Он достаточно большой — места всем хватит, там и устроим пристанище.

— А как на это, посмотрит почтенный Зеведей? — насмешливо спросил Петр. — Думаю, он даже своему ангелу-хранителю не даст воды напиться.

Иоанн покраснел и сказал:

— Я верю, что дыхание Учителя будет ему во благо.

А Иисус шел вперед, не слушая этих разговоров. Слепые, прокаженные и калеки стояла у него перед глазами.

«О, если бы я мог донести дыхание мое до каждой души и воззвать к ней: «Проснись!» И тогда, коль произойдет пробуждение, тело станет душой и исцелится…».

Когда они вошли в селение, Фома поднес трубу к губам и уже собрался было затрубить, но Иисус остановил его.

— Не нужно, — сказал он, протянув руку, — Я устал.

И вправду, лицо его было бледно, а под глазами темнели круги. Магдалина постучалась в первую попавшуюся дверь, попросила воды, Иисус напился, и силы вернулись к нему.

— Я должен тебе чашу свежей воды, Магдалина, — сказал он, улыбнувшись.

Он вспомнил о словах, сказанных другой женщине, самаритянке у колодца Иакова, и добавил:

— Я воздам тебе чашей живой воды.

— Ты уже давно дал мне испить ее, Учитель, — ответила Магдалина и покраснела.

Они проходили мимо хижины Нафанаил. Дверь была открыта, а хозяин стоял под смоковницей с садовыми ножницами в руках и очищал дерево от сухих веток. Филипп оторвался от спутников и поспешно вошел во двор.

— Погоди-ка с подрезанием веток, Нафанаил. Нам нужно поговорить, — сказал он. Они вошли в дом. Нафанаил зажег светильник.

— Брось все это — светильники, смоковницы и дом. Пошли с нами, — сказал Филипп.

— Куда?

— Куда? Разве ты не слыхал новость? Настал конец света! Не сегодня-завтра разверзнутся небеса и мир обратится в пепел. Так что давай-ка поскорее в Ковчег, а не то нет тебе спасения.

— В какой еще Ковчег?

— В объятия Учителя нашего, Сына Марии, Сына Давидова, из Назарета. Он только что возвратился из пустыни, где встречался с Богом, они поговорили между собой и договорились о погибели и спасении мира. Бог простер длань свою на власы Учителя нашего и сказал: «Избери тех, кто спасется. Быть тебе новым Ноем. Вот ключ, которым ты будешь отпирать и запирать Ковчег», — с этими словами Бог дал учителю золотой ключ, который он носит на груди, но око человеческое не зрит того.

— Говори, да так, чтобы понять можно было, Филипп, а то у меня все в голове перепуталось. Когда случились все эти чудеса?

— Только что, сказано ведь тебе, в пустыне Иорданской. Крестителя убили, а душа его вошла в тело нашего Учителя. Вот увидишь его и глазам своим не поверишь: изменился, ожесточился, искры сыплются с рук его. Совсем недавно в Кане он прикоснулся к парализованной дочери центуриона Назарета, и та сразу же вскочила и пустилась в пляс. Клянусь нашей дружбой! Так что пошли, не будем терять времени понапрасну!

Но Нафанаил только вздохнул в ответ:

— Эх, Филипп. Я уж было так хорошо устроился, у меня столько заказов. Смотри, сколько сандалий и постолов нужно мне изготовить. Только дела мои пошли хорошо, а тут…

Он не спеша огляделся вокруг, медленно обводя взглядом дорогие его сердцу орудия труда: скамью, на которой сидел, занимаясь штопаньем, сапожный нож, шила, вощеные шпагата, деревянные шипы…

— Как же я брошу все это? — пробормотал он со вздохом.

— Там, наверху, тебя ожидают золотые инструменты, будь спокоен. Штопаешь ангелам золотые сандалии, а заказов — без счета на целые века: шей да снова распарывай, работы хватит. Только поторопись. Пошли, скажешь Учителю: «Я с тобой!» Ничего больше, только: «Я с тобой и пойду за тобою всюду, хоть на смерть!» В том поклялись все мы.

— На смерть?! — в ужасе воскликнул сапожник, обладавший внушительной наружностью, но трусоватый в душе.

— Так только говорится, недотепа! — успокоил его пастух. — Мы все дали такую клятву, но ты не бойся: мы идем не насмерть, а к величию, потому как он, дорогой друг, не человек, нет, он — Сын Человеческий!

— Да разве это не одно и то же?

— Одно и то же? И не стыдно тебе говорить такое?! Или тебе не доводилось слышать как читают пророка Даниила? «Сын Человеческий значит «Мессия», то есть «царь»! Вскоре он воссядет на престол Вселенной, и те из нас, у кого хватило ума пойти вместе с ним, будут распределять почести и богатства. И тебе больше не придется ходить босым — будешь носить золотые сандалии, а ангелы будут, согнувшись, завязывать ремни на них. Поверь мне, Нафанаил, это хорошая работа, смотри не упусти ее. Достаточно сказать, что проныра Фома, учуяв лакомый кусок, раздал все, что только имел беднякам и прибежал со всех ног. Так что поторапливайся. Он сейчас в доме у Зеведея. Пошли!

Но Нафанаил все еще колебался.

— Ты берешь меня за горло, Филипп — сказал он наконец — Но учти, если я окажусь в затруднительном положении, то и другим не поздоровится. А крещения не приму, что бы там ни было.

— Хорошо, хорошо, — ответил Филипп. — Вместе будем расхлебывать, как же иначе, я ведь еще с ума не сошел. Будь по-твоему. Пошли!

— Ну что ж, с Богом!

Он запер дверь, спрятал ключ на груди и в обнимку с Филиппом направился к дому почтенного Зеведея.

Иисус сидел и грелся вместе с учениками у пылающего очага. Почтенная Саломея ходила туда-сюда, не помня себя от радости, все болезни ее как рукой сняло. Она накрыла на стол и все не могла наглядеться на сыновей, с радостью прислуживая святому человеку, который нес Царство. Небесное. Иоанн нагнулся и тайком сказал что-то матери, указав взглядом на учеников, которые продолжал» дрожать от холода в летних льняных одеждах. Мать улыбнулась, пошла во внутренние покои, открыла ларь, достала оттуда шерстяные одежды и торопливо, пока не пришел старик, раздала их ученикам. Самый плотный плащ, из белоснежной шерсти, она с нежностью набросила на плечи Иисусу. Тот повернулся к ней, улыбнулся и сказал:

— Благословенна да будешь ты, матушка Саломея. Заботиться о теле — должно и справедливо, ибо оно словно верблюд, верхом на котором душа минует пустыню. Так проявим же заботу о нем, дабы выдержало оно все испытания.

Почтенный Зеведей вошел в дом, посмотрел на нежданных гостей, пробурчал вполголоса приветствие и уселся в углу. Не нравились ему эти заговорщики — так он их называл, — которые явились незваными и захватили его дом. А его не в меру хлебосольная жена еще и стол им накрыла! Будь проклят час, когда появился этот помешанный: мало того, что забрал обоих его сыновей, так вдобавок приходится еде ежедневно ссориться с глупой женой, которая встала на сторону детей. Они, видите ли, правильно поступили: помешанный есть истинный пророк, он станет царем, прогонит римлян и воссядет на престоле Израиля, и тогда по правую руку от него будет стоять Иоанн, а по левую — Иаков, вельможи высокопоставленные, не рыбаки да лодочники, но высокопоставленные, могущественные вельможи, а здесь, на воде, они только жизнь свою загубят! Такой и тому подобный вздор несла денно и нощно глупая женщина, кричала и топала ногами, Зеведей же то бранился и крушил все, что под руку попадется, то убирался вон из дому и бродил по берегу, словно неприкаянный, а в последнее время ударился в запой. И вот тебе на, все эти заговорщики заявились сегодня вечером к нему в дом, девять огромных ртов, да еще притащили с собой неустанную в трудах любовных Магдалину, уселись вокруг стола и даже не соизволили повернуться к нему — хозяину! — чтобы испросить позволения… Вот до чего мы дошли! На этих вот дармоедов, получается, трудились столько лет и он, и предки его?! Зло взяло Зеведея, он вскочил с места и закричал:

— Послушайте-ка, добры молодцы, чей это дом — ваш или мой?! Дважды два — четыре! Отвечайте!

— Божий, — ответил Петр, который к тому времени уже осушил несколько чаш и теперь пребывал в приподнятом настроении. — Божий, почтенный Зеведей. Разве ты не слыхал новости: нет больше моего и твоего — все теперь Божье!

— Закон Моисея — начал было, Зеведей, но Петр прервал его:

— Что ты говоришь? Закон Моисея? Нет его, нет его больше, почтенный Зеведей, — был да миновал. Теперь у нас закон Сына Человеческого, понятно? Все мы теперь братья! Души наши стали шире, а с ними стал шире и закон, который принял в объятия свои всех людей! Вся земля стала Землей Обетованной! Нет больше границ! Я, почтенный Зеведей, отправлюсь провозглашать народам слово Божье. Я дойду до Рима — да, не смейся! — схвачу императора за горло, швырну наземь, а сам усядусь на его престоле — а ты как думал?! Ведь сказал Учитель: мы больше не рыбаки, ловящие рыбу, как ты, но рыбаки, ловящие души людские. Так что советую тебе для твоей же пользы: старайся ублажить нас! Тащи сюда побольше вина и еды, потому что наступит день, когда мы станем высокопоставленными вельможами. Поторапливайся! За ломоть черствого хлеба послезавтра я отплачу тебе целой печью свежей выпечки, да какой выпечки — бессмертной: будешь лакомиться да лакомиться, а она все не кончается!

— Вижу, быть тебе повешенным вниз головой, злополучный! — прорычал Зеведей, которого слова Петра мало-помалу вгоняли в страх, и снова забился в угол.

«Лучше попридержать язык за зубами, — подумал он. — Неизвестно, чем все это кончится. Мир постоянно вертится, не исключено, что в один прекрасный день эти болваны… Лучше оставить это про запас, — может, пригодится!»

Ученики посмеивались в усы: они знали, что Петр был навеселе и потому шутил, но тайком и сами подумывали о том же, хотя не захмелели еще настолько, чтобы высказаться вслух. Знатность и почет, шелковые одежды, золотые перстни, обильные яства — вот что такое Царство Небесное! Да еще чувствовать, что мир у тебя, под твоими еврейскими ногами.

Почтенный Зеведей пропустил стакан, набрался духу и сказал:

— А ты что ж молчишь, Учитель? Раздул пожар, а сам спрятался в ручей да прохлаждаешься? Скажи, ради твоего Бога, могу ли я смотреть, как мое добро идет прахом, и не сокрушаться при этом?

— Почтенный Зеведей, — ответил Иисус. — Был однажды некий человек, весьма богатый. Собрал он урожай зерна, винограда, маслин, наполнил всем этим бочки, сытно поел, улегся поудобнее во дворе и сказал:

«Всякого добра у тебя вдоволь, душа, так ешь, пей да радуйся!» И только сказал он это, раздался глас с небес:

«Везрассудный ты, безрассудный! Сегодня ночью ты отправишь душу свою в ад, к чему же тебе нажитое добро?» У тебя есть уши, почтенный Зеведей, и ты слышишь, что я говорю, у тебя есть разум, и ты понимаешь, что я хочу сказать: да звучит этот глас с небес над тобою, почтенный Зеведей, и днем и ночью!

Почтенный хозяин опустил голову и не проронил больше ни слова.

В эту минуту дверь распахнулась и на пороге появился Филипп, а за ним огромный верзила Нафанаил. Сомнения уже покинули его, он принял решение.

Нафанаил подошел к Иисусу, нагнулся и поцеловал ему ноги:

— Я с тобой, Учитель. До самой смерти.

Иисус положил руку на его кудрявую бычью голову и сказал:

— Хорошо, что ты мастеришь для людей сандалии, а сам ходишь босой, Нафанаил. Это мне очень нравится. Иди со мной!

С этими словами он усадил Нафанила справа от себя и протянул ему ломоть хлеба и чашу вина.

— Отведай этого хлеба, выпей этого вина, и ты сразу станешь моим, — сказал Иисус.

Нафанаил отведал хлеба, выпил вина и сразу почувствовал, как сила вошла в плоть и душу его. Вино добралось по жилам до головы и разрумянило разум. Вино, хлеб и душа стали единым целым.

Нафанаил сидел, словно на горящих углях: ему хотелось говорить, но было как-то неловко.

— Говори, Нафанаил, — сказал Учитель. — Открой свое сердце, дай ему волю.

— Учитель, — ответил тот, — хочу, чтобы ты знал вот что: я всегда был беден — что зарабатывал, то и уходило на пропитание. У меня никогда не было времени заняться изучением Закона. Я слеп, Учитель, прости меня. Вот что я хотел сказать тебе. Я сказал это и облегчил душу мою.

Иисус ласково коснулся широких плеч новообращенного, засмеялся и сказал:

— Не кручинься, Нафанаил. Две тропы ведут к лону Божью: одна тропа — тропа разума, другая тропа — тропа сердца. Вот послушай, расскажу тебе притчу.

Иисус умолк, улыбнулся и посмотрел на Нафанаила.

— А дальше что? — обеспокоенно спросил тот. — Как поступил Бог?

— Так же, как поступил бы и ты, — ответил Иисус и засмеялся.

И добрый сапожник тоже засмеялся:

— Ну, тогда я спасен!

Он схватил Учителя за обе руки, крепко пожал их и воскликнул:

— Я понял, Учитель! Ты сказал, что две тропы ведут к лону Божыо — тропа разума и тропа сердца. Я пошел по тропе сердца и встретил тебя!

Иисус встал и подошел к двери. Поднялся сильный ветер, озеро ревело, а высоко в небе несметными россыпями сияли звезды. Он вспомнил пустыню, вздрогнул и закрыл дверь.

— Ночь есть великий дар Божий, — сказал Иисус. — Она — Мать человека, тихо и нежно приходящая, дабы укутать его. Она опускает освежающую длань свою на чело его и отрешает душу и разум от забот дневных. Пора, братья, и нам отдаться ее объятиям.

При этих словах почтенная Саломея встала. Магдалина тоже поднялась со своего места у края очага, где она сидела, опустив голову и блаженно слушая голос Возлюбленного. Женщины разложили вдвоем соломенные под стилки, принесли покрывала. Иаков вышел во двор, принес оттуда охапку дров из масличного дерева и бросил их в очаг.

Иисус стал посреди дома, обратив лик в сторону Иерусалима. Воздев руки, он проникновенным голосом возгласил ночную молитву: «Отверзни нам врата твои, Господи. День опускается, солнце садится, солнца исчезает. Мы пришли ко вратам твоим, о Вечный, и молим тебя: «Прости нас. Мы молим тебя: «Помилуй нас! Спаси нас!»

— И пошли нам добрые сны, Господи! — сказал Петр. — Дай мне, Господи, увидеть во сне, что мой старый зеленый челн стал совсем новым и над ним вздымается алый парус!

Он выпил и был навеселе. Иисус улегся, посреди, комнаты, а вокруг него, вдоль и поперек по всему дому расположились ученики. Места больше не было, и потому почтенный Зеведей с женой, а с ними и Магдалина ушли в пристройку. Старик брюзжал из-за того, что его лишили удобства. Он яростно набросился на свою старуху и громко, чтобы слышала Магдалина, сказал:

— Будь довольна! Пришли свирепые, дабы изгнать смиренных! До чего дожили!

Но старуха повернулась лицом к стене и не стала отвечать ему.

И в ту ночь Матфей не сомкнул, глаз: скорчившись у светильника, он вытащил из-за пазухи начатый свиток и принялся описывать, как Иисус, а вместе с ним и Магдалина прибыли Капернаум и как Учитель рассказал притчу: «Был однажды некий человек, весьма богатый…» Кончив писать, он погасил светильник и тоже улегся спать, но чуть поодаль — ученики все еще испытывали к нему чувство отвращения. Петр и глаз не успел сомкнуть, как сон овладел им. И тут же спустился ангел с неба, тихо отверз главу его и вошел внутрь сновидением. Было якобы на берегу озера множество народа, а Учитель стоял там и восхищенно смотрел, как покачивается на воде новехонький зеленый челн с алым парусом. На корме его сияло изображение огромной рыбы, точь-в-точь такой, какую Петр начертал у себя на груди. «Чей этот прекрасный челн?» — спросил Иисус. «Мой!» — с гордостью ответил Петр. «Ну-ка, Петр, возьми с собой наших товарищей и отправляйтесь в открытое море. Хочу глянуть на вашу удаль молодецкую!» «С удовольствием, Учитель!» — ответил Петр, отвязал канат, прыгнул в челн, а следом за ним прыгнули и прочие ученики. Подул попутный ветерок, туго раздув алый парус, и, распевая песни, вышли они в открытое море. И вдруг на море поднялась буря. Челн завертелся среди волн, борта его трещали, готовые развалиться, внутрь стала набираться вода, увлекая челн в пучину. Ученики принялись рыдать, лежа ниц на палубе, а Петр взобрался на мачту и закричал: «Учитель! Учитель! Помоги!» И вот в кромешном мраке увидел он облаченного в белоснежные одежды. Учителя, который ступал по волнам, приближаясь к ним. Ученики подняли головы, увидали его и закричали в ужасе: «Привидение! Привидение!» «Не бойтесь! — крикнул им Иисус. — Это я!» Но Петр возразил ему: «Господи, если это и вправду ты, вели мне пойти по волнам и приблизиться к тебе!» «Иди сюда!» — велел ему Иисус. Петр выпрыгнул из челна, ступил на волны и попытался было пойти по ним, но при виде разъяренного моря страх овладел им, и он стал погружаться в пучину. «Господи, спаси меня! — завопил он. — Тону?» Иисус протянул руку, поднял его и сказал: «Чего ты испугался, маловер? Или ты не веруешь в меня? Смотри!» Он простер руку над волнами и сказал: «Утихомирьтесь!» И тут же ветер утих, волны успокоились, и Петр зарыдал. Это было испытание, и душа его снова оказалась посрамленной.

Петр громко закричал и проснулся: борода его была мокрой от слез. Он уселся на циновке, прислонившись спиной к стене, и застонал. Матфей, который еще не уснул, услышал его стон и спросил:

— Почему ты стонешь, Петр?

Поначалу Петр сделал было вид, что не слышит вопроса, — вступать в разговор с мытарем ему не хотелось. Но сновидение не давало покоя, нужно было изгнать его, избавиться от него. Петр придвинулся к Матфею и принялся рассказывать, все более приукрашивая рассказ. А Матфей жадно слушал его, запечатлевая услышанное в памяти. Утром, едва рассветет, он попробует изложить все это на письме.

Петр окончил рассказ, но сердце его все еще продолжало неистово метаться в груди, словно челн во сне. Вдруг он вскочил, охваченный ужасом:

— А что если Учитель и вправду приходил ночью и взял меня с собой в открытое море, чтобы подвергнуть испытанию? Никогда еще не приходилось мне видеть такого подвижного моря, такого подлинного челна и ощущать так осязаемо страх. Может быть, это был вовсе не сон? Как ты думаешь, Матфей?

— Конечно же, это был не сон. Конечно же, чудо это произошло на самом деле, — ответил Матфей и погрузился в размышления о том, как изложить все это завтра Это очень сложно — ведь у него нет полной уверенности, что это сон. Нет и полной уверенности, что это произошло на самом деле. Это чудо свершилось, но не здесь — на земле или на море — а где-то в ином пространстве, но где?

Он закрыл глаза, чтобы среди размышлений найти ответ, но сон явился к нему и овладел им.

Весь день напролет дул сильный ветер и шел дождь. Рыбаки не решались выйти на ловлю и, сидя в своих хижинах, чинили сети и вели разговоры о необычайном путнике, остановившемся у почтенного Зеведея. Это будто бы Иоанн Креститель, который, едва палач отсек ему голову, тут же воскрес, нагнулся, поднял ее, приставил обратно к шее и пустился наутек. А чтобы Ирод снова не схватил и не обезглавил его, он вошел, в тело Сына Плотника из Назарета, и они стали единым целым: глядишь на него и не знаешь — один он или же их двое, голова идет кругом. Если смотреть ему прямо в лицо, это добрый, улыбчивый человек, но стоит шевельнуться, как один глаз его становится свирепым и готов сожрать тебя, а другой зовет подойти ближе. Стоит только подойти, как чувствуешь умопомрачение и не знаешь, что с тобой происходит, и тогда бросаешь дом и детей и идешь за ним следом!

Старый рыбак слушал и качал головой.

— Это случается с теми, кто не обзавелся женой. Они только и думают спасти мир во что бы то ни стало. Семя поднимается им в голову и вызывает умопомрачение. Женись-ка, израсходуй силы на жену, произведи на свет детей — и сразу успокоишься!

Минувшим вечером новости дошли и до почтенного Ионы, и он теперь сидел, ожидая, в своей хижине. «Быть того не может, чтобы мои сыновья не пришли глянуть, жив я или помер», — думал он. Иона прождал всю ночь напролет, а когда наутро увидел, что надежды его тщетны, надел свои высокие молодецкие сапоги, которые сшил на свадьбу и надевал только ради торжественных событий, плотно завернулся в непромокаемый плащ и отправился под дождем к своему другу Зеведею. Дверь, была открыта, и Иона вошел в дом.

Десяток мужчин и две женщины сидели, скрестив ноги, у горящего очага. Одну из женщин Иона знал: это была почтенная Саломея. Другая женщина была молода. Иона где-то видел ее, но где именно, не помнил. В доме стоял полумрак, В то мгновение, когда сидевшие повернулись и отблески огня осветили лица, он узнал обоих своих, сыновей, Петра и Андрея, но никто не слышал, как он вошел, никто не обернулся к нему. Вытянув шеи и, разинув рты, все с напряженным вниманием слушали человека, который стоял, обратившись к ним лицом, и что-то говорил. Что он Говорил? Почтенный Иона оттопырил свое огромное ухо и приоткрыл рот, чтобы лучше слышать. Кое-что ему удалось разобрать: «справедливость», «Бог», «Царство Небесное»… Одно и то же, успевшее порядком надоесть за многие годы! Вместо того, чтобы поговорить о том, как ловить рыбу, чинить паруса, конопатить лодку, как сделать так, чтобы не мерзнуть, не голодать, эти вот знай себе сидят и болтают о небе. Что ж вы не заговорите о земле и о море?! Зло взяло почтенного Иону, Он кашлянул, чтобы обратить на себя внимание, но никто не обернулся. Он притопнул тонкими, как камышинки, ногами, загремел молодецкими сапогами, но тщетно, — внимание всех было приковано к устам произносившего речь бледного человека.

Только почтенная Саломея повернулась, посмотрела на Иону, но взгляд ее так и остался невидящим. Тогда почтенный Иона прошел вперед, пробрался к очагу, уселся, позади своих сыновей, вытянул ручищу, положил ее на плечо Петру и тряхнул его. Тот обернулся, увидел отца, приложил палец к губам, кивнул, призывая хранить молчание, и снова повернул лицо к бледному юноше. Так, словно это и не был Иона — его отец, которого он не видел вот уже несколько месяцев. Иона почувствовал обиду, а затем и злость. Он снял сапоги, которые уже начинали жать ему ноги, намереваясь швырнуть их в лицо Учителю; чтобы тот замолчал и дал ему договорить с детьми. Он уж было замахнулся, примерился, но тут кто-то сжал сзади его руку. Иона обернулся и углядел Зеведея.

— Вставай, почтенный Иона, — прошептал ему на ухо Зеведей. — Пошли в комнату. Пошли в комнату, горемычный, разговор есть.

Старый, рыбак взял сапоги подмышку и пошел следом за Зеведеем. Войдя в комнату, они уселись на сундуке друг против друга.

— Почтенный Иона, — начал Зеведей заплетающимся языком: он слишком много выпил, желая утопить злость в вине. — Почтенный Иона, страдалец ты мой! У тебя было двое сыновей — простись с ними! У меня тоже было двое сыновей — я с ними уже попрощался. Бог им, видишь ли, отец, так что ж нам тут путаться? На нас они смотрят, словно желая сказать: «Ты кто такой, старче?» Настал конец света, Иона горемычный!

Поначалу меня тоже брала злость. Хотелось взять острогу и прогнать их прочь. Но потом я понял, что горю уже не поможешь, ушел в свою скорлупу и сдался на их милость. Жена моя с ними заодно, совсем спятила; горемычная. Так что прикуси язык, почтенный Зеведей! Прикуси язык, почтенный Иона! Вот что я должен сказать тебе. К чему себя обманывать? Дважды два — четыре! Дьявол нас одолел!

Почтенный Иона снова надел сапоги, завернулся в плащ и посмотрел на Зеведея — не желает ли тот сказать еще чего-нибудь. Но Зеведей уже высказал все, что мог. Тогда Иона открыл дверь, глянул на небо, глянул на землю. Мгла кромешная, дождь, холод. Губы Ионы зашевелились. «Дьявол нас одолел, — пробормотал он. — Дьявол нас одолел…» И побрел, шлепая по грязи, к своей развалюхе.

Почтенный Иона брел, тяжело вздыхая, а Сын Марии между тем простирал ладони к огню, словно совершая молитву Духу Божьему, который пребывает во пламени и согревает людей. Он простер ладони к огню, и сердце его распахнулось. Он сказал:

— Не думайте, что я пришел, дабы ниспровергнуть законы и пророков. Я пришел не для того, чтобы ниспровергнуть старые заповеди, но чтобы расширить их. Вы видели, что на скрижалях Моисеевых начертано: «Не убий!» И я говорю вам: кто еще прогневается на брата своего и поднимет руку на него или же только бросит ему тяжкое слово, да пребудет в адском пламени! Вы видели, что на скрижалях Моисеевых начертано: «Не прелюбодействуй!» И я говорю вам: кто только взглянул на женщину и возжелал ее, уже совершил прелюбодеяние в сердце своем, — взгляд замутившийся низводит прелюбодея в ад… «Почитай отца своего и мать свою!» — велит древний Закон, Я же говорю: не запирайте сердце свое в доме отца и матери своих, дайте ему выйти вне и войти во все дома, объять всю землю Израильскую, от горы Хермон до пустыни Идумейской, и еще далее — объять Восток и Запад, всю Вселенную. Бог — отец наш, Земля — мать наша, мы есть наполовину земля, наполовину небо: «Почитай отца своего и мать свою» значит: «Почитай Небо и Землю!» Почтенная Саломея вздохнула:

— Тяжело слово твое, Учитель. Тяжело для матери.

— Всегда тяжело слово Божье, матушка, — ответил Иисус.

— Возьми же тогда обоих сыновей моих, — прошептала престарелая мать, скрестив руки на груди. — Возьми их, они твои.

Иисус услыхал слова матери, отдававшей ему своих сыновей, и почувствовал, что все сыновья и все дочери во всем мире вверены отныне его заботам. Он снова вспомнил увиденного в пустыне черного козла, на шею которому вместе с голубыми амулетами навешали грехи всего народа, и молча склонил голову перед почтенной Саломеей, отдававшей ему обоих сыновей, словно говоря ей:

«Вот шея моя, посади на нее сыновей своих…»

Он подбросил в очаг пригоршню виноградных лоз, и пламя взвилось над ними. Долго смотрел Иисус, как огонь с шипением пожирает лозы, а затем снова обратился к товарищам:

— Кто любит отца своего и мать свою более меня, недостоин идти со мной. Кто любит сына своего и дочь свою более меня, недостоин идти со мной. Мало нам старых заповедей и старой любви.

Он помолчал немного и сказал:

— Человек есть грань, отделяющая небо от земли. Но грань эта непрестанно перемещается, продвигаясь вглубь неба, а вместе с ней перемещаются, продвигаясь вперед, и заповеди Божьи. Я беру заповеди Божьи со скрижалей Моисеевых и несу их дальше.

— Стало быть, меняется воля Божья, Учитель? — спросил удивленно Иоанн.

— Нет, любезный мой Иоанн, но сердце человеческое становится все шире и может вместить в себя воли Божьей более, чем прежде.

— Тогда в путь! Пойдем возглашать людям новые заповеди! — воскликнул Петр, вскакивая с места. — Что это мы тут расселись?

— Погоди, окаянньй, пусть хотя бы дождь пройдет, а то промокнем! — насмешливо осадил его Фома. Иуда яростно тряхнул головой.

— Сначала изгоним римлян. Сначала освободим тело, а затем душу — всему свой черед. Дом строят не с потолка, а с основания.

— Основание есть душа, Иуда.

— А я говорю, что основание есть тело!

— Если не изменится душа, пребывающая внутри нас, Иуда, никогда не изменится и мир, пребывающий вокруг нас Внутри нас враг, внутри нас римляне, изнутри нас исходит спасение!

Иуда вскочил, закипая от гнева. Долго сдерживал он свое сердце, не позволяя ему кричать. Он долго слушал. Слушал, и гнев бурлил в груди его — сдерживаться больше не было сил.

— Перво-наперво изгоним римлян! — снова крикнул он, тяжело дыша. — Перво-наперво римлян!

— Как же мы их изгоним? — спросил Нафанаил, который начал уж было проявлять беспокойство и искоса поглядывать на дверь. — Как?

— Восстание! — воскликнул тот. — Вспомните Маккавеев, изгнавших эллинов. Пришел черед, чтобы мы, новые Маккавеи, изгнали римлян. А затем, когда мы останемся сами по себе, подумаем о богатых и бедных, об угнетателях и угнетенных.

Все молчали. Два пути открывались перед ними: какой путь избрать, никто не знал. Все выжидающе смотрели на Учителя, а тот задумчиво смотрел на огонь. Когда люди наконец поймут, что только одно и существует в мире зримом и незримом — душа?

Петр встал и сказал:

— Простите меня, но заумные беседы выше моего понимания. Что есть основание, мы увидим по ходу дела — сделаем и увидим. Учитель, определи каждому из нас, куда нести людям Благую Весть, а по возвращении встретимся и поговорим.

Иисус поднял голову, обвел взглядом сидевших крутом учеников, кивнул Петру, Иоанну и Иакову, те подошли к нему, и он положил свои тяжелые длани им на головы.

— Примите мое благословение и отправляйтесь возглашать людям Благую Весть, — сказал Иисус. — Не бойтесь: Бог держит нас во длани своей и не позволит вам пропасть. Без воли Божьей даже воробушек не упадет с неба, вы же премного достойнее воробьев. Да будет с вами Бог! Возвращайтесь поскорее и помните, что вы в ответе за тысячи душ. Вы — апостолы мои.

Три апостола приняли благословение, открыли дверь, вышли на ветер и дождь, и каждый из них пошел путем своим.

Прошло несколько дней. С утра до вечера во дворе почтенного Зеведея толпился народ. Отовсюду приходили больные, бесноватые и калеки, которые плакали, яростно кричали и требовали, чтобы Сын Человеческий сотворил чудо и исцелил их. Разве не для того послал его Бог? Пусть же он выйдет во двор! И тот скорбел, слушая их, выходил во двор, подходил к ним и благословлял каждого.

— Двух видов бывают чудеса, братья, — говорил он. — Чудеса телесные и чудеса душевные. Верьте только в чудеса душевные, покайтесь, очистите души ваши, и плеть ваша очистится. Душа есть древо, а болезнь и здоровье, Рай и ад суть плоды его.

Многие исполнялись веры и, едва начинали верить, сразу же чувствовали, как кровь их устремляется вверх и питает онемевшее тело: они отбрасывали прочь костыли и пускались в пляс. Другие, когда Иисус опускал длань свою на угасшие глаза их, чувствовали, как свет изливается с перст его, приоткрывали веки и издавали радостный крик: они видели мир!

Матфей держал тростинку в руке. Зрение и слух его пребывали в напряжении, он старался не упустить ни единого слова, но бережно собирал каждое и закреплял письменами. Так постепенно, изо дня в день внутри него создавалось Евангелие — Благая Весть, которая пускала корни, разрасталась ветвями, становилась древом, чтобы принести плоды и накормить уже рожденных и еще не рожденных. На груди Матфей носил Писания и видел: нынешние слова и деяния Учителя были точь-в-точь тем, что за многие столетия до него провозгласили пророки. А если иной раз пророчества не находили соответствия, то было это потому, что разуму человеческому трудно постичь тайный смысл, содержащийся в священной книге. Семью смысловыми уровнями обладает слово Божье, и Матфей пытался найти и определить, на каком уровне согласуется несогласуемое, а если иной раз делал это с натяжкой, то Бог прощает. И не просто «прощает», но сам же Бос желает того, ибо разве не приходит ко всякому, кто берет в руки тростинку, ангел, чтобы, склонившись к у его, помогать в писании»?

В тот день Матфей впервые ясно и четко осознал, с чего следует начать и как следует приступить к житию и деяниям Иисуса. Перво-наперво — помянуть, где он родился, кто были родители его и предки его до четырнадцатого колена. Родился он в Назарете от бедных родителей — плотника Иосифа и Марии, дочери Иоакима и Анны. Итак, взял он тростинку в руку и мысленно воззвал к Богу, дабы Тот просветил его разум и дал ему силы. Но едва начал Матфей выписывать первые слова, рука его онемела, ибо ангел схватил ее, а в воздуха гневно затрепетали крылья и раздался трубный глас в ушах:

«Не сын он Иосифа! Что гласит пророк Исайя? «Узришь ты, как дева зачнет и родит сына». Пиши: «Мария была девой, архангел Гавриил спустился в дом ее: еще до того, как муж прикоснулся к ней, и сказал: «Радуйся, Мария: благодатная, Господь с Тобою!» и сразу же заплодоносило чрево ее». Слышишь? Так вот и пиши! И не в Назарете, не в Назарете родился он. Вспомни, что сказано у пророка Михея: «И ты, Вифлеем, мал ты между тысячами Иудиными? Из тебя произойдет мне Тот, который должен быть владыкою в Израиле и которого происхождение из начала, от дней вечных». Стало быть, в Вифлееме родился Иисус, и притом в хлеву. Что гласит псалом непогрешимый? «Я вывел Его из хлева, где сосал Он млеко овечье, дабы сделать Его пастырем стад Иакова». Что же ты остановился? Я отпустил твою руку, пиши!

Но Матфей разозлился, повернулся к невидимому крылу и тихо, чтобы не услышали спящие ученики, прорычал: «Это неправда! Не буду писать, не желаю!»

Презрительный смех раздался в воздухе, и голос сказал: «Разве способен понять ты, прах, что есть правда? Семью уровнями обладает правда, и на высшем уровне восседает на престоле правда Божья, которая совершенно не схожа с правдой человеческой. Эту правду и нашептываю я тебе на ухо, Матфей Евангелист. Пиши: «И пришли три Волхва, следуя за великой звездой, поклониться младенцу».

Холодный пот струился по лицу Матфея. «Не буду писать! Не буду писать!» — кричал он, но рука его бегло вела запись.

Иисус услышал сквозь сон, как мучается Матфей, открыл глаза и увидел, что тот, тяжело дыша, сидит, склонившись у светильника, а тростинка неистово несется по странице и трещит, готовая сломаться.

— Матфей, брат мой, — тихо сказал он. — Почему ты стонешь? Кто пребывает над тобою?

— Не спрашивай. Учитель, — ответил тот, а тростинка продолжала стремительно писать. — Некогда мне. Спи.

«Должно быть, Бог пребывает над ним», — где-то в глубине души подумал Иисус и закрыл глаза, дабы не потревожить святой одержимости.