Последнее искушение Христа

Глава 27

С самого Божьего рассвета и в продолжение целого дня, а еще более ночью, когда никто ее не видел, медленно-медленно раздвигая камни и землю, восходила из недр Израиля Весна. За одну ночь равнины Шарон в Самарии и Ездрилон в Галилее покрылись желтыми маргаритками и дикими лилиями. А между суровыми камнями Иудеи взметнулись вверх крупными каплями крови алые скоропреходящие анемоны. Пустили ростки виноградники, и каждая розово-зеленая почка их изготовилась обратиться сначала в зеленые ягоды, затем — в налитой виноград и, наконец, в молодое вино, а еще глубже, в самом сердце каждой почки, притаились человеческие песни. Каждый листик имел своего ангела-хранителя, пекущегося о его росте. Казалось, вернулись первые дни творения, когда каждое слово Божье, падавшее на нововоздвигнутую твердь, было полно деревьев, полевых цветов и зелени.

У колодца Иакова возле святой горы Гаризин самаритянка снова наполнила рано утром свой кувшин и посмотрела вдаль на дорогу, ведущую в Галилею, словно желая, чтобы опять появился на ней бледный юноша, говоривший с ней некогда о живой воде. Теперь, с приходом весны, беззаботная вдова шире распахнула свою потную двуведерную грудь.

Весенней ночью бессмертная душа Израиля превращалась в соловья, который садился на открытое окно к каждой незамужней еврейке и пел до самого рассвета, не давая ей уснуть. «Что ты спишь в одиночестве? — пела с укоризной душа-соловей. — Как ты думаешь, для чего дала я тебе длинные волосы, раздвоенную грудь и округлые широкие бедра? Встань, принарядись, подойди к окошку, выйди рано поутру на порог, возьми кувшин и пойди за водой. Поиграй взглядом с холостыми евреями, которые встретятся тебе на дороге, и роди мне от них детей. Много врагов у нас, евреев, но, пока дщери мои рождают детей, я бессмертна. Ненавистны мне невспаханные поля, деревья без завязавшихся плодов и девственницы».

В богохранимом Хевроне, в Идумейской пустыне, вокруг священной могилы Авраама с самого утра, едва проснувшись, еврейские дети играли в Мессию. Они мастерили из ивняка луки, пускали в небо камышовые стрелы и кричали, что нисходит уже с длинным мечом в руке и в золотом шлеме Мессия, — царь Израиля. Они уже расстелили на святой могиле овечью шкуру и доставили рядом престол, на который воссядет Мессия, пели ему песню и хлопали в ладоши, ожидая его прихода. И вдруг из-за могилы загрохотал небольшой барабан, раздались приветственные возгласы и оттуда, надувшись от важности, со свирепой размалеванной образиной, с бородой и усами из кукурузных початков появился рычащий Мессия с длинным мечом из пальмовой ветви, которым он рубил каждого по шее, пока все дети не рухнули, зарубленные, на землю.

Пришел день и в Вифанию, в дом Лазаря, а Иисус даже глаз не успел сомкнуть. Мучительная тревога извела его вконец: «Итак, я не смог найти другого пути, кроме смерти».

«Обо мне гласили пророчества, — говорил он сам себе. — Я — агнец, который должен принять на себя грехи людские и быть заколот во время этой Пасхи. Так пусть же его заколют на час ранее! Плоть бессильна, я не доверяю ей, в последнюю минуту она может оробеть, так что теперь, когда я чувствую, что душа моя тверда, пусть придет смерть… О, скорей бы наступил рассвет, чтобы сегодня же пойти в Храм и положить конец всему!»

Он принял решение, мысли его стали несколько спокойнее. Он закрыл глаза, уснул, и приснился ему сон. Будто небо стало садом, обнесенным изгородью, и пребывало там внутри множество зверей. Он тоже был зверем и резвился вместе с другими. Так вот, играючи, перескочил он через изгородь и упал на землю. Увидав его, люди перепугались, женщины подняли крик и стали хватать с улицы детей, чтобы зверь не сожрал их. А мужчины похватали копья, камни, мечи и стали преследовать его… Кровь заструилась всюду по его телу, и он упал ниц. И тогда собрались вокруг него судьи, дабы судить его. И были это не люди, но лисы, псы, свиньи да волки. Они судили его и присудили к смерти. Но когда его уже вели на казнь, он вспомнил вдруг, что не может умереть, потому как был бессмертным зверем с неба. И едва вспомнил он это, какая-то женщина взяла его за руку — будто была это Мария Магдалина — и вывела из города в поля, «Не уходи на небо, — сказала она. — Наступила весна, оставайся с нами…». Они все шли и шли, добрались до пределов Самарии, и приблизилась к нему самаритянка с кувшином на плече, дала напиться, а затем взяла за руку и молча повела до границ Галилеи. И вышла тогда из-под старых цветущих масличных дерев его мать в черном платке, заплакала, увидав кровь и раны на теле и терновый венец на власах его, воздела вверх руки и сказала: «Как ты меня уничтожил, так и Бог уничтожит тебя. Из-за тебя стала я предметом сплетен, и люди судачат обо мне. Ты поднял голову против Родины, Закона и Бога Израиля. Не побоялся ты Бога и людей не постыдился? Не подумал о матери и об отце своем? Будь ты проклят!» Так сказала она и исчезла.

Иисус проснулся весь в поту. Вокруг храпели спящие ученики. Во дворе прокричал петух. Петр услышал петуха, приоткрыл глаза и увидел стоявшего перед ним Иисуса.

— Учитель, — сказал Петр. — Перед тем, как прокричал петух, мне снился сон. Будто ты взял два скрещенных между собой куска дерева, который стали в руках твоих лирой и смычком, заиграл и запел, и собрались к тебе со всех концов света звери и стали слушать тебя… Что бы это значило? Нужно спросить почтенного раввина.

— На этом сон не кончается, Петр, — ответил Иисус.

— Почему-ты поспешил проснуться? У твоего сна есть продолжение.

— Продолжение? Не понимаю. Может быть, ты, Учитель, видел мой сон до конца?

— Звери, слушавшие песню, бросились на певца и сожрали его.

Петр выпучил глаза. Душа его о чем-то догадывалась, но разум продолжал оставаться неподвижным.

— Не понимаю, — сказал он.

— Поймешь в другой раз, — ответил Иисус. — Тоже утром, когда снова прокричит петух. Одного за другим он растолкал ногой товарищей.

— Просыпайтесь, бездельники. Сегодня нас предстоит много работы.

— Уходим отсюда? — спросил Филипп, протирая глаза. — Вот и я говорю: возвратимся в Галилею, там мы будем в безопасности.

Иуда заскрипел зубами, но не проронил ни слова. Женщины в доме проснулись, послышались их звонкие голоса. Почтенная Саломея вышла развести огонь, ученики были уже во дворе и ожидали Иисуса, который, склонив голову, тихо беседовал о чем-то с почтенным раввином. Старик был тяжело болен и сидел в углу.

— Куда ты опять, дитя? — спросил он. — На кого опять устремляешься? Снова на Иерусалим? Снова поднимешь руку к ниспровержению Храма? Ты ведь знаешь, что слово становится делом, если великая душа изрекает его. А душа твоя великая и ты в ответе за все свои слова. Если ты скажешь: «Низвергнется Храм!» — однажды он и в самом деле низвергнется, так что взвешивай свои слова!

— Я взвешиваю свои слова, старче. Весь мир пребывает в мыслях моих, и когда я говорю, то выбираю, что должно остаться, а что нет, принимая на себя всю ответственность.

— О, если бы я смог пожить еще, пока увижу, кто ты! Но я совсем одряхлел, мир стал призраком, голова моя идет кругом, желая отыскать вход, но все двери заперты.

— Потерпи всего несколько дней, старче. До Пасхи. Зубами постарайся удержать душу свою, и ты увидишь. Час еще не пришел.

Раввин покачал головой.

— Когда придет этот час? — жалобно прошептал он. — Неужели Бог посмеялся надо мной? Где данное Им слово? Я умираю, умираю, но где же Мессия?

Почтенный раввин собрал все остававшиеся у него силы и вцепился в плечо Иисуса.

— Потерпи еще до Пасхи, старче. Вот увидишь — Бог свое слово держит!

Сказав это, Иисус вырвалсяг из цепких пальцев старика и вышел во двор.

— Нефанаил, и ты, Филипп, — обратился он к ученикам. — Отправляйтесь на околицу деревни, и там у крайнего дома увидите вы привязанную к дверному кольцу ослицу вместе с ее детенышем. Отвяжите ослицу и приведите сюда. А если кто вас спросит, куда вы ведете ее, отвечайте: «Она нужна Учителю. После мы возвратим ее».

— Встрянем в беду, вот увидишь, — тихо сказал другу Нафанаил.

— Пошли, — ответил Филипп. — Делай, что ведено, а там — чему быть, того не миновать.

Матфей с самого утра взялся за тростинку и весь обратился в зрение и слух.

«Боже Израиля, — сказал он себе. — Насколько все происходящее соответствует тому, что провозгласили по озарению Божью пророки! Ведь что говорит пророк Захария? «Ликуй и веселись, дщерь Сиона! Торжествуй, дщерь Иерусалима! Се Царь твой грядет к тебе, сидящий на ослице, кроткий, хоть и победитель!»

— Учитель, — сказал Матфей, желая испытать его. — Разве ты устал и не можешь пешком отправиться в Иерусалим? — Нет, — ответил Иисус. — Почему ты спрашиваешь? Мне вдруг захотелось проехаться верхом.

— Так отправляйся верхом на белом коне! — воскликнул Петр. — Разве ты не царь Израиля? В столицу свою тебе надлежит въехать на белом коне!

Иисус бросил быстрый взгляд на Иуду, но тот не произнес ни слова.

Между тем Магдалина вышла из дому и стала на пороге. Она не спала всю ночь, и ее большие глаза были воспалены. Опершись о дверной косяк, Магдалина смотрела на Иисуса. Смотрела проникновенно, безутешно, словно прощаясь. Ей хотелось сказать: «Не уходи!», но что-то стиснуло ей горло. Матфей заметил, как она шевелит губами, не в силах произнести ни слова, и понял. «Пророки не позволяют ей заговорить, — подумал он. — Не позволяют ей помешать Учителю свершить то, что предрекли они. Он сядет верхом на ослицу и отправится в Иерусалим, желает ли того Магдалина или нет, желает ли того или нет сам Учитель. Таково предначертание».

Спустя некоторое время возвратились радостные Филипп и Нафанаил, ведя за собой на веревке ослицу с неоседланным детенышем.

— Все было точь-в-точь как ты сказал, Учитель, — сказал Филипп. — Садись верхом и в путь!

Иисус оглянулся. Женщины стояли, скрестив руки на груди, грустные, но ничего не говорили, а только смотрели на него. Почтенная Саломея, две сестры и перед ними — Магдалина.

— Марфа, не найдется ли в доме какого-нибудь кнута? — спросил Иисус.

— Нет, Учитель, — ответила Марфа. — Есть только стрекало нашего брата.

— Дай мне его.

Ученики покрыли спину кроткого животного своей одеждой, чтобы Учителю было мягко сидеть, а Мария набросила сверху еще и сотканное ею красное покрывало, расшитое кругом мелкими черными кипарисами.

— Все готовы? — спросил Иисус. — Сердце у вас на месте?

— На месте, — ответил Петр, вышел вперед, взял узду и повел за собою животное.

Жители Вифании, слыша шум идущей мимо ватаги, открывали двери.

— Куда вы, ребята? Почем это сегодня пророк едет верхом?

Склонив головы, ученики посвящали их в тайну:

— Сегодня он отправляется воссесть на престоле своем.

— На каком еще престоле?

— Тише! Это тайна! Тот, кого вы видите, — царь Израиля.

— Да что вы говорите?! — восклицали женщины. — Пошли вместе с ним!

И отовсюду стал собираться народ.

Дети ломали пальмовые ветви и шли впереди, радостно распевая псалом: «Благословен грядущий во имя Господа!» Мужчины сбрасывали с себя одежду и устилали ею дорогу. Что за оживление стояло всюду! Что это была за весна, сколько цветов распустилось в тот год, как громко щебетали в то утро птицы, тоже летя вслед за толпой к Иерусалиму!

Иаков наклонился к брату.

— Вчера мать сказала ему, чтобы он поставил нас по обе стороны от себя ныне, когда воссядет на престоле славы своей, но он ничего не ответил. Может быть, разгневался. Лицо его будто бы помрачнело.

— Конечно, разгневался. Не нужно было говорить ему этого, — сказал Иоанн.

— Как же так? Оставит нас ни с чем, чтобы, кто знает, дать самое почетное место Иуде Искариоту? Ты видел, последние дни они все перешептываются и не отходят друг от друга? Держи ухо востро, Иоанн! Поговори с ним, а то как бы нам жалеть потом не пришлось: близится час раздела почестей!

Но Иоанн покачал головой.

— Посмотри, как он печален, брат. Словно на смерть идет.

«Хотел бы я знать, — размышлял Матфей, в одиночестве следуя позади остальных, — что должно свершиться теперь. Пророки не говорят о том вполне определенно: кто говорит о престоле, а кто и о смерти. Какое из этих двух пророчеств должно исполниться? Никто не может истолковать пророчество должным образом до того, как происходящее достигнет своего завершения. Только тогда мы можем понять, что желал — сказать пророк. Стало быть, подождем и увидим, что произойдет, а вечером по возвращении запишем, чтобы знать обо всем наверняка».

Тем временем благая весть разнеслась уже всюду по окрестным селениям и разбросанным среди масличных рощ и виноградников хижинам. Крестьяне поспешно собирались отовсюду, мужчины расстилали плащи, а женщины — платки, чтобы пророк прошел по ним… Множествокалек, больных и оборванцев. Время от времени Иисус оборачивался назад и взирал на свое войско. И вдруг он почувствовал ужасное одиночество: Он обернулся и крикнул:

— Иуда!

Но нелюдимый ученик шел позади и не слышал его.

— Иуда! — снова в отчаянии закричал Иисус.

— Я здесь! — отозвался рыжебородый, расталкивая учеников, чтобы пройти. — Чего тебе нужно, Учитель?

— Иди рядом, Иуда, держись поблизости!

— Будь спокоен, Учитель, я не оставлю тебя! — сказал Иуда, выхватил веревку из рук Петра и сам повел ослицу.

— Не бросай меня одного, брат мой Иуда, — снова сказал Иисус.

— С чего бы я стал бросать тебя, Учитель? Разве мы не договорились?

Они уже приближались к Иерусалиму. Священный город возвышался перед ними на вершине горы Сион белоснежный в лучах беспощадного солнца. Они проходили через крохотную деревеньку, из конца в конец которой раздавались по домам причитания, тихие и сладостные, словно теплый весенний дождь.

— Кого это оплакивают? Кто умер? — с ужасом спросил Иисус.

Но спешившие следом за ним крестьяне отвечали со смехом:

— Не печалься, Учитель, никто не умер. Это деревенские девушки крутят ручные мельницы и заводят плач.

— Но почему?

— Чтобы научиться, Учитель. Чтобы уметь причитать, когда придет час.

Они поднялись на широкую мостовую, вошли в людоедский город. Многошумные, многоцветные толпы со всех концов еврейского мира. Каждый принес с собой зловоние родных мест. Люди обнимались и целовались друг с другом, ведь послезавтра бессмертный праздник, все-евреи — братья! Иисуса, который появился на скромном ослике во главе целой толпы — с ветвями в руках, встретили смехом.

— Это еще кто такой?

Калеки, больные и оборванцы подняли вверх руки, стиснутые в кулаки, и закричали с угрозой:

— Сейчас увидите! Это Иисус Назорей, царь иудеев!

Иисус спешился и, шагая через две ступени, поспешно поднялся в Храм. Добравшись до портика Соломона, он остановился и огляделся вокруг. Здесь установили лавки, и тысячи людей продавали, покупали, торговались, ссорились, расхваливали свой товар — купцы, менялы, владельцы харчевен, блудницы. В глазах у Иисуса потемнело, священное безумие овладело им. Он поднял стрекало и принялся крушить таверны, закусочные, лавки, опрокидывал столы, колол стрекалом торговцев и шел вперед с криком: «Вон! Вон! Вон!» Он размахивал стрекалом и кричал, а внутри него звучала тихая, полная скорби мольба: «Господи, Господи, что должно свершиться, да свершится! Но только поскорее. О другой милости я и не прошу. Поскорее. Пока у меня еще хватает сил».

Толпа устремилась следом за ним, с яростными криками: «Вон! Вон! Вон!», грабя лавки. В Царском Портике, возвышавшемся над Долиной Кедров, Иисус остановился. Все его тело дымилось, волосы цвета воронова крыла буйно рассыпались по плечам, глаза метали огонь.

— Я пришел, чтобы сжечь мир! — воскликнул он. — Иоанн в пустыне возглашал: «Покайтесь! Покайтесь! Близится День Господень!» Я же говорю вам: «Нет больше времени на покаяние, пришел, пришел уже день, я есмь День Божий!»

Иоанн в пустыне крестил водой, я же крещу огнем. Крещу людей, горы, города, корабли, вижу, как пламя охватило уже все четыре стороны света, четыре угла души, и ликую! Пришел День Господень, Мой День!

— Огонь! Огонь! — вопила толпа. — Пустим огонь! Сожжем мир!

Левиты схватили копья и мечи и во главе с братом Иисуса Иаковом, шея которого была увешана амулетами, бросились на Иисуса, намереваясь схватить его. Но народ рассвирепел, ученики тоже набрались духу, и все вместе они ринулись в схватку. А сверху, с Башни Дворца смотрели на потасовку и смеялись римские стражники.

Петр выхватил из лавки горящую головню и закричал:

— Вперед, ребята! Жги их! Настал час!

И произошло бы великое кровопролитие во дворе Божьем, если бы с Башни Дворца не загудели, грозно римские трубы. Первосвященник Каиафа вышел из Храма и велел левитам сложить оружие: с превеликим искусством устроил он бунтарю ловушку, чтобы тот попался в нее наверняка, даже не вякнув.

Ученики окружили Инсуса, с тревогой поглядывая на него. Даст ли он им знак или не даст? Чего он ждет? Доколе будет он ждать? Чего он медлит? Почему, вместо того чтобы поднять руку и кивнуть небу, он потупил взгляд в землю? Может быть, ему спешить некуда, но они, бедные люди, пожертвовали ради него всем, и пришел час получить вознаграждение.

— Учитель, — обратился к нему разгоряченный Петр. — Решайся же! Дай нам знак!

Иисус стоял неподвижно, закрыв глаза, и пот извилистыми струйками бежал по его челу. «Близится День Твой, Господи, пришел конец света. Я принесу его. Я. Мне это известно. Но только смертию моей». — мысленно повторял он, чтобы собраться с духом.

Иаков подошел к нему, тронул за плечо, чтобы тот открыл глаза, встряхнул его:

— Если ты сейчас не дашь знака, мы пропали. То, что ты сделал сегодня, — это смерть!

— Это смерть! — встрепенулся и Фома. — Но мы не хотим умирать, так и знай!

— Умирать?! — воскликнули испуганно Филипп и Нафанаил. — Ведь мы пришли сюда, чтобы царствовать!

Иоанн прильнул к груди Иисуса.

— Учитель, о чем ты думаешь? — спросил он.

Но Иисус отстранил его.

— Иуда, подойди ко мне, — сказал Иисус и оперся о тяжелую руку Иуды.

— Мужайся, Учитель, — прошептал рыжебородый. — Пришел час. Не посрамим же себя!

Иаков с ненавистью глянул на Иуду.

Раньше, бывало, Учитель даже не смотрел в его сторону, а теперь — что бы означала эта дружба да тайное перешептывание?

— Что-то затевают эти двое… Как ты думаешь, Матфей?

— Ничего я не думаю. Я только слушаю, что вы говорите, да смотрю, что вы делаете, и записываю это — вот все, что меня заботит.

Иисус сжал руку Иуды — на мгновение у него закружилась голова. Иуда поддержал его.

— Устал, Учитель? — спросил рыжебородый.

— Да, устал.

— Вспомни о Боге, и усталость покинет тебя, — сказал Иуда.

Иисус пришел в себя, повернулся к ученикам я сказал:

— Пошли.

Но ученики продолжали стоять на месте. Они не желали уходить. Куда? Снова в Вифанию? Доколе? Хватит бродить туда-сюда.

— Кажется, он издевается над нами, — тихо сказал своему приятелю Нафанаил. — Никуда я не пойду!

— Потерпи, — ответил Филипп.

— Еще терпеть? — прохрипел Нафанаил. — Пока вельможа соизволит, бедняк душу отдаст. Никуда я не пойду! — и пошел следом за прочими учениками, которые, насупившись, возвращались назад в Вифанию.

А за спиной у них хохотали левиты и фарисей. Какой-то молоденький левит — с отвратительной рожей и сутулый — швырнул гнилым овощем и угодил прямо в лицо Петру.

— Да будет тверда твоя рука, Савл! — раздались возгласы. — Ты попал в точку!

Петр хотел было вернуться и броситься на левита, но Андрей удержал его:

— Потерпи, брат. Придет и наш черед!

— Когда? Когда, Андрей? — пробормотал Петр. — Не видишь разве нашего позора?

Посрамленные, они молча брели по дороге. Народ позади них стал рассеиваться, отпуская ругательства. Никто больше не следовал за ними, никто больше не устилал своими лохмотьями путь Учителю. Теперь ослицу вел Филипп, а Нафанаил держался за ее хвост: оба они спешили отвести ее к хозяину, чтобы не нарваться на неприятности. Солнце палило, дул горячий ветер, пыль стояла столбом и угнетала их. А на подходе к Вифании — вот тебе на! — путь им преградил Варавва с двумя товарищами — усачами свирепого вида.

— Куда это вы ведете своего Учителя? — крикнул Варавва. — Эй, да он у вас ни жив ни мертв!

— К Лазарю ведут, чтобы тот воскресил его! — ответили товарищи Вараввы и захохотали.

Когда они добрались до Вифании и вошли в дом, почтенный раввин был уже готов испустить дух. Неподвижно стоя на коленях вокруг него, Женщины молча смотрели, как старик покидает их: они знали, что не могут сделать ничего, чтобы воротить его назад. Иисус подошел, положил руку на чело старцу, тот улыбнулся, но глаз так и не открыл.

Ученики уселись во дворе и молчали, словно какая-то горечь была у них на устах. Иисус кивнул Иуде:

— Иуда, брат мой. Пришел час. Ты готов?

— Еще раз хочу спросить тебя, Учитель: почему ты избрал меня?

— Ты самый выносливый и знаешь это. Другим это не по силам. Ты виделся с первосвященником Каиафой, говорил с ним?

— Говорил. Он желает знать: где и когда?

— В ночь на Пасху. Скажи ему: после пасхальной вечери, в Гефсимании. Мужайся, брат мой Иуда. Я тоже стараюсь быть мужественным.

Иуда молча покачал головой. Он вышел на дорогу и стал ожидать появления луны.

— Что произошло в Иерусалиме? — спросила сыновей почтенная Саломея.

— Что это с вами? Почему вы молчите?

— Думаю, мать, мы строили дом на песке, — ответил Иаков. — Не повезло нам!

— А Учитель? А почести? А шитые золотом шелка? А престолы? Стало быть, он попросту посмеялся над нами? — спросила старуха, посмотрела на сыновей и всплеснула руками, но никто не ответил ей.

Из-за Моавитских гор показалась полная, печальная луна. Колеблясь, она задержалась на мгновение на кромке гор, глянула на мир — и тут же решилась, оторвалась от горы и стала подниматься вверх. Темную деревеньку Лазаря словно покрыли известью, и она стала белоснежной.

Бог дал день, и ученики собрались вокруг Учителя. Он молча рассматривал их одного за другим, словно видел в первый и последний раз. Около полудня он заговорил:

— Захотелось мне, товарищи, отпраздновать Пасху вместе с вами. В один из таких вот дней наши предки отправились в путь, покинули землю рабства и вступили в свободную пустыню. В нынешнюю Пасху мы тоже впервые покидаем иное рабство и вступаем в иную свободу. Имеющий уши да услышит!

Все молчали. Темны были его слова: что еще за новое рабство, что еще за новая свобода? Они не понимали. Спустя некоторое время Петр сказал:

— Одно я знаю, Учитель: Пасха без агнца не бывает. Где нам взять агнца?

Иисус горько улыбнулся:

— Агнец уже готов, Петр: в этот час он сам отправляется на заклание, чтобы беднота всего мира отпраздновала новую Пасху. Так что не беспокойся по поводу агнца.

Сидевший молча в углу Лазарь встал, положил костлявую руку на грудь и сказал:

— Учитель, я обязан тебе жизнью: пусть и такая, она все же лучше потустороннего сумрака. А потому я приготовлю вам на угощение пасхального агнца. В горах у меня есть друг, пастух, я схожу к нему.

Ученики удивленно посмотрели на Лазаря. Откуда вдруг появилось у него столько силы, что он, полуживой-полумертвый, сумел подняться и направиться к двери?! Сестры бросились было удерживать Лазаря, но тот спокойно отстранил их, взял трость, чтобы опираться на нее, и шагнул через порог.

Он шел по сельским улочкам. При его появлении открывались двери: оторопевшие от неожиданности, перепуганные женщины выходили из домов и с удивлением смотрели, как он ступает на тонких, словно камышинки, ногах, — и как только его невероятно исхудавшая спина еще не переломилась при этом! Лазарю было больно, но он крепился, а несколько раз даже пытался насвистывать, желая показать, что он даже помолодел, но не мог как следует сложить губы и потому оставил тщетные попытки и с серьезным видом стал подниматься к загону своего друга.

Однако не успел он пройти и расстояние полета камня, как из зарослей цветущего дрока перед ним вдруг вырос Варавва. Столько дней кружил он вокруг деревни в ожидании часа, когда этот проклятый воскресший высунет нос из дому, чтобы отправить его обратно и чтобы при виде его не помышляли больше о чуде. Потому что слишком много чего натворил Сын Марии с того дня, как воскресил его. Так пусть же снова катится он в свою яму и избавит нас от своего присутствия!

— Привет, беглец из ада! — крикнул Варавва. — Вот мы и свиделись! Скажи-ка, ради Бога, хорошо ли там, внизу? И что лучше — жизнь или смерть?

— Особой разницы нет, — ответил Лазарь и попытался было пройти, но Варавва вытянул руку и преградил ему путь.

— Прости, вурдалак, но подходит Пасха, агнца у меня нет и утром я дал Богу обет заколоть вместо агнца первого, кто попадется мне на пути, — надо же и мне отпраздновать Пасху. Так что подставляй-ка шею! Тебе повезло: отправишься к Богу жертвой.

Лазарь завопил, Варавва схватил было его за горло, но тут же содрогнулся от ужаса: он схватил что-то совсем мягкое, словно хлопок. Нечто более мягкое, чем воздух. Ногти Вараввы входили в это нечто и выходили из него, не выдавив ни капли крови. «А может быть, это призрак?!» — подумал Варавва, и его грубая, изрытая оспой образина побледнела.

— Тебе больно? — спросил он.

— Нет, — ответил Лазарь и выскользнул из рук Вараввы, пытаясь бежать.

— Стой! — крикнул Варавва и схватил его на этот раз за волосы.

Но клок волос вместе с куском кожи так и остался у него в руке. Светло-желтый череп Лазаря сверкнул на солнце.

— Будь ты проклят! — прошептал Варавва и задрожал от страха, — Может быть, ты и вправду призрак?! Он схватил Лазаря за правое плечо и потряс его.

— Скажи, что ты призрак, и я оставлю тебя в покое! Но после этой встряски плечо Лазаря тоже осталось у него в руке. Ужас овладел Вараввой, он отшвырнул гнилое плечо в заросли цветущего дрока и сплюнул от тошноты. От страха волосы поднялись дыбом у него на голове. Варавва выхватил нож, чтобы поскорее прикончить Лазаря и избавиться от него, осторожно взял его за шею, положил на камень и принялся резать. Он резал, резал, но нож не продвигался вглубь, словно резал кудель шерсти. У Вараввы все похолодело внутри. «Неужто я режу мертвеца?» — подумал он. Он собрался уж было бежать вниз, но тут снова глянул на Лазаря и заколебался. Испугавшись, как бы богомерзкий друг Лазаря не отыскал его и не воскресил снова, Варавва преодолел страх, схватил тело Лазаря за оба конца, скрутил его так, как выживают перед сушкой мокрую одежду, а затем пнул ногой, отчего позвоночник Лазаря лопнул, спина разорвалась на две части, которые Варавва бросил под побегами дрока, а сам пустился поскорее наутек. Он все бежал и бежал, впервые в жизни испытывая страх и не решаясь оглянуться.

«Только бы успеть добраться до Иерусалима! — бормотал: он. — Там найду Иакова и, возьму у него амулет для заклинания демонов!»

А тем временем в доме Лазаря Иисус, склонив голову перед учениками, пытался хотя бы немного просветить их разум, чтобы они не испугались того, что им предстоит увидеть, и не разбежались в страхе.

— Я — путь и дом, куда направляются, — говорил он. — Я — странник. Я — тот, с кем предстоит встреча. Верьте в меня, не бойтесь ничего, что бы вам ни пришлось увидеть. Я не могу умереть. Слышите? Я не могу умереть.

Оставшись один во дворе, Иуда выковыривал большим пальцем гальку. Время от времени Иисус устремлял к нему взгляд, смотрел на него, и безысходная печаль появлялась у него на лице.

— Учитель, — укоризненно сказал Иоанн. — Почему ты все время зовешь его к себе? Если ты заглянешь в зрачок его глаза, то увидишь там нож.

— Нет, любезный Иоанн, — ответил Иисус. — Не нож, а крест.

Ученики испуганно переглянулись.

— Крест! — воскликнул Иоанн, упав на грудь Иисусу.

— А кто распят на нем, Учитель?

— Тот, кто заглянет в этот зрачок, увидит и лицо над крестом. Я заглянул туда и увидел свое лицо. Но ученики не поняли, а некоторые из них засмеялись.

— Хорошо, что ты сказал нам это, Учитель, — поспешил заметить Фома. — Теперь я никогда не стану заглядывать в зрачок рыжебородому.

— Заглянут дети и внуки твои, Фома, — сказал Иисус, искоса взглянув через окно на Иуду, который стоял у порога и смотрел в сторону Иерусалима.

— Темны слова твои, Учитель, — укоризненно сказал Матфей, который все время держал тростинку наизготове, но не записывал, потому как ничего не понимал. — Темны слова твои, как же мне занести их в свиток?

— Не для того я говорю, чтобы ты записывал, — с горечью сказал Иисус. — Верно говорят, что вы, писатели, — те же петухи, думающие, что солнце не взойдет, если вы не вызовете его своим криком. Иногда мне хочется схватить твои записи и тростинки и швырнуть их в огонь!

Матфей поспешно собрал свои записи, нахмурился. Но гнев Иисуса не унимался:

— Я говорю одно, вы записываете другое; а читатели ваши прочтут третье! Я говорю: крест, смерть, Царство Небесное, Бог — а вы что из этого поняли? Каждый из вас истолковывает любое мое святое слово в соответствии с собственными страстями, выгодой да желаниями, слово мое пропадает, душа моя пропадает, не могу я так больше!

Он встал, задыхаясь: внезапно у него возникло ощущение, будто мысли и сердце его наполнились песком.

Ученики сжались, словно Учитель все еще держал стрекало в руке и колол их. Словно они были неповоротливыми быками, не желавшими двигаться. Мир был повозкой, в которую они запряжены, Иисус погонял их, они строптиво переминались с ноги на ногу и оставались на том же месте. Иисус смотрел на них и чувствовал усталость: долог путь от земли до неба, а они все стоят на месте.

— Как долго я еще буду с вами? — вскричал он. — У кого из вас есть трудные вопросы, спрашивайте, пока не поздно! Кто из вас хочет сказать мне ласковое слово, пусть скажет поскорее — мне от этого будет лучше. Чтобы потом, когда я уйду от вас, вы не сетовали и не говорили: «И почему мы не успели сказать ему доброе слово, не дали ему понять, как мы любим его!» Тогда уже будет слишком поздно.

Женщины слушали его, забившись в угол и упершись подбородком в колени. Время от времени они вздыхали: все им было понятно, но сказать они ничего не могли. И вдруг Магдалина заголосила: она первая догадалась и подняла плач, словно по усопшему. Она вскочила, пошла в комнату, поискала у себя под подушкой, нашла хрустальный флакон с дорогими аравийскими благовониями когда-то давно один из любовников дал ей этот флакон в уплату за ночь. Она всегда носила его с собой, следуя за Иисусом, и говорила себе, бедняжка, что — кто знает, Бог велик, — может быть, придет день, когда она сможет умастить этими благовониями волосы любимого, может быть, придет день, когда он пожелает стать рядом с ней для свершения брачного обряда. Эти тайные желания носила она в груди своей, а теперь, увидев за спиной любимого смерть — не любовь, а смерть! — подумала, что смерть, как и свадьба, нуждается в благовониях, и потому вынула из-под подушки хрустальный флакон, спрятала его на груди и залилась слезами. Она плакала тихо, чтобы никто не слышал, держа сосуд на груди и покачивая его, словно младенца, а затем вытерла глаза, вышла во двор и бросилась в ноги Иисусу. И прежде, чем тот успел наклониться и поднять ее, она открыла флакон и вылила благовония на святые стопы. Затем вылила миро и себе на волосы, с плачем вытерла волосами его блавоухающие ноги, умастила остатками благовоний главу возлюбленного и снова прильнула к ногам Учителя, целуя их. Ученики заволновались.

— Жаль, пропали зря такие дорогие благовония, — сказал коробейник Фома. — Если бы мы их продали, можно было бы накормить множество бедняков.

— Или дать приданое сиротам, — сказал Нафанаил.

— Или купить овец, — сказал Филипп.

— Дурной знак, — тихо сказал со вздохом Иоанн. — Такими благовониями умащают богатых покойников. Не следовало делать этого, Мария. Что если Ангел Смерти учует свой любимый запах и придет сюда?

Иисус улыбнулся.

— Бедняки всегда будут с вами, а меня не будет. Поэтому не беда, если ради меня израсходовали флакон благовоний. Бывает и Расточительность возносится на небеса, чтобы воссесть рядом со своей благороднейшей сестрой Бережливостью. А ты, любезный Иоанн, не печалься: смерть придет так или иначе, пусть уж лучше она придет с благоухающими волосами.

Дом благоухал, словно богатая гробница. Иуда вошел и бросил быстрый взгляд на Учителя: может быть, он посвятил в тайну и учеников и те умастили обреченного благовониями для погребения? Но Иисус улыбнулся и сказал:

— Иуда, брат мой, еще быстрее, чем лань по земле, мчится ласточка по воздуху, но быстрее ласточки разум мужа, а сердце женщины и того быстрее.

С этими словами он указал взглядом на Магдалину.

Тут заговорил Петр:

— Много чего было сказано, но о самом главном мы позабыли. Где мы будем справлять Пасху в Иерусалиме? По мне, лучше всего — в таверне Симона Киренянина.

— Бог распорядился по-другому, — сказал Иисус. — Встань, Петр, возьми с собой Иоанна и отправляйтесь в Иерусалим. Как увидите человека с кувшином на плече, следуйте за ним. Он войдет в дом, войдите туда и вы и скажите хозяину: «Учитель наш шлет тебе привет и спрашивает: «Где накрыты столы, чтобы есть мне пасху с учениками моими?» А тот ответит вам: «Низко кланяюсь Учителю вашему! Все уже готово. Милости просим».

Ученики удивленно переглянулись между собой, а Петр выпучил глаза.

— Это правда, Учитель? Все уже готово? И агнец, и вертел, и вино, и все прочее?

— Все, — ответил Иисус. — Ступайте и верьте мне. Мы здесь сидим и болтаем, но Бог не сидит, не болтает, а трудится для людей.

В эту минуту в углу комнаты послышался приглушенный хрип и все, устыдившись, повернулись на этот звук. За все это время они ни разу не вспомнили о пребывавшем в предсмертных мучениях почтенном раввине. Магдалина бросилась к нему, а следом за ней и три другие женщины. Подошли и ученики. Иисус снова положил ладонь на похолодевшие уста старца. Тот открыл глаза, увидел его, улыбнулся, затем пошевелил рукой и кивнул женщинам и мужчинам, чтобы те вышли. Когда они остались вдвоем, Иисус наклонился, поцеловал старца в уста, в глаза, в лоб. Старик смотрел ему в глаза и лицо его сияло.

— Я снова видел троих, — прошептал ов. — Илию, Моисея и тебя. Теперь я больше не сомневаюсь. Я ухожу.

— В добрый час, старче! Ты счастлив?

— Да. Дай мне поцеловать руку твою.

Раввин схватил руку Иисуса и надолго прильнул к ней холодными губами. Он смотрел на Иисуса взволнованно, молча прощаясь с ним, а затем спросил:

— Когда же и ты будешь там, в высях?

— Завтра, на Пасху. До встречи, старче!

Почтенный раввин скрестил руки на груди и прошептал:

— Отпусти теперь, Господи, раба Твоего: глаза мои зрели моего Спасителя!