Последнее искушение Христа

Глава 28

Ослепительно красное солнце опустилось к горизонту, а на востоке уже появилось бледно-голубое сияние — еще немного, и там появится огромная и безмолвная пасхальная луна. Последние закатные лучи косо падали на худое лицо Иисуса, выхватывали лица учеников, добираясь до угла, ласкали спокойное и счастливое, теперь уже отошедшее в вечность лицо старого Симеона. Мария сидела за своей пряжей в глубокой тени, и никто не видел слез, тихо струившихся по ее щекам и подбородку на так и не сотканный и не сшитый плащ. Дом все еще благоухал.

Чем больше вечерело, тем сильнее сжималось у всех сердце. Внезапно в раскрытое окно стремительно влетела ласточка, трижды сделала круг над их головами, радостно пискнула и, мелькнув в лучах уходящего солнца, исчезла — только они и видели ее белую грудку и острые крылья.

Иисус словно только и ждал этого знака. Он встал и сказал:

— Пришло время, — промолвил Иисус и поднялся, словно только и ждал этого знамения. Медленно и жадно оглядел он дом — очаг, посуду, лампаду, кувшин с водой, пряжу; потом перевел взгляд на женщин — старую Саломею, Марфу, Магдалину и Марию, и наконец, на побелевшего старика, который вступил уже в жизнь вечную.

— Прощайте, — сказал он, подняв руки. Ни одна из трех девушек не смогла ответить ему, и только почтенная Саломея сказала:

— Не смотри на нас так, будто ты покидаешь нас навсегда, дитя.

— Прощайте, — повторил Иисус и, приблизившись к женщинам, положил руку сначала на голову Марфы, потом Магдалины. Мария, бросив свою работу, подошла ближе и тоже опустила голову. Им казалось, что он, благословляя каждую из них, словно собирается взять их с собой — навсегда. И вдруг, не сговариваясь, все трое начали погребальную песнь.

Они вышли во двор: впереди — Иисус, следом за ним — ученики. Поверх ограды двора над колодцем расцвела жимолость, которая теперь, с наступлением вечера благоухала. Иисус протянул руку, сорвал цветок и стиснул его в зубах. «Бог да пошлет мне силы, — взмолился он в сердце своем. — Бог да пошлет мне силы удержать в зубах этот нежный цветок, не прикусив его в муках распинания!» В воротах он снова остановился и поднял руку.

— Прощайте, жены! — воскликнул он голосом, идущим из глубины души.

Ни одна из них не ответила. Плач стоял во дворе. Иисус шел впереди всех. Путь их лежал к Иерусалиму. Полная луна поднималась из-за Моавитских гор, солнце садилось за Иудейскими горами. На мгновение эти два великие небесные украшения задержались, посмотрели друг на друга, а затем одно из них взошло вверх, а другое закатилось. Иисус кивнул Иуде, и тот подошел к нему. Они завели между собой разговор о какой-то тайне — говорили тихо, то Иисус, то Иуда время от времени наклоняли голову, каждый взвешивал слова, перед тем как ответить.

— Прости, брат мой Иуда, — сказал Иисус, — но так нужно.

— Я уже и раньше спрашивал тебя, Учитель: неужели нет иного пути?

— Нет, брат мой Иуда. И мне хотелось бы того же. До сих пор я все надеялся на это и ожидал, но все напрасно. Нет, иного пути нет. Наступил конец света, этот мир, Царство Лукавого, рухнет и придет Царство Небесное. Я принесу его. Как? Смертию моею. Иного пути нет. Не падай духом, брат мой Иуда, через три дня я воскресну.

— Ты говоришь так, чтобы успокоить меня, чтобы заставить меня предать тебя и сердце мое не разрывалось при этом. Ты говоришь, что я способен выдержать, чтобы придать мне мужества, но чем ближе ужасный миг, тем труднее это. Нет, я не выдержу, не выдержу, Учитель!

— Выдержишь, брат мой Иуда. Бог даст тебе силу, которой тебе недостает, потому что так нужно. Нужно, чтобы я погиб, а ты предал меня — мы вдвоем должны спасти мир, помоги же мне!

Иуда опустил голову и, немного помолчав, спросил:

— А если бы ты должен был предать своего Учителя, ты сделал бы это?

Иисус ответил не сразу. Он задумался и, наконец, сказал:

— Нет. Думаю, что я бы не смог. Потому Бог сжалился надо мной и определил мне более легкий долг — быть распятым.

Иисус взял Иуду за руку и тихо, обольстительно заговорил:

— Только не оставляй меня, помоги мне. Ты уже переговорил с первосвященником Каиафой? Слуги Храма уже вооружились, уже готовы схватить меня? Все сделано, как мы договорились, брат мой Иуда? Так отпразднуем же ныне вечером все вместе Пасху, и я кивну тебе, когда ты должен встать и отправиться за ними. Черных дней всего три, и промчатся они с быстротой молнии. А на третий день мы все обнимемся и пустимся в пляс, ибо придет воскресение!

— А другие будут знать о том? — спросил Иуда, указав большим пальцем на учеников, гурьбой следовавших за ними.

— Сегодня вечером я скажу им, чтобы они не оказывали сопротивления воинами и левитам, которые придут схватить меня.

Иуда презрительно скривил губы:

— Это они-то окажут сопротивление? И где ты только выискал их, Учитель? Все как на подбор! Иисус опустил голову и ничего не ответил. Луна восходила, изливая свет, который лизал камни, деревья, людей. Темно-голубые тени падали на землю. Позади шли гурьбою, разговаривая и споря друг с другом, ученики: одни уже облизывались, думая о накрытом столе, другие с тревогой вспоминали двусмысленные слова Учителя, а Фома вспомнил бедного почтенного раввина:

— И с нами будет то же, что с ним!

— Что? Мы тоже умрем? — оторопело спросил Нафанаил. — Разве не было сказано, что мы отправляемся за бессмертием?

— Так оно и есть, но прежде мы должны пройти через смерть, — объяснил ему Фома. Нафанаил покачал головой.

— Плох такой путь к бессмертию, — проворчал он. — Не поздоровится нам на том свете, помяните мои слова!

Иерусалим уже возвышался перед ними в воздухе, залитый лунным светом, белоснежный и прозрачный, словно призрак. В сиянии луны казалось, что дома оторвались от земли и повисли в воздухе. Все отчетливее становился шум сливавшихся воедино людских голосов, поющих псалмы, рева и блеяния закалываемых в жертву животных.

У восточных ворот их поджидали Петр и Иоанн. С сияющими в лунном свете лицами они радостно бросились навстречу.

— Все было так, как ты сказал, Учитель. Столы накрыты, пожалуйте отведать угощения!

— А что касается хозяина, то он приготовил угощение и исчез, — сказал, смеясь, Иоанн.

Иисус улыбнулся:

— Это и есть верх гостеприимства, когда хозяин исчезает. Все ускорили шаг. Улицы были заполнены людьми, горящими фонарями и миртовыми венками. Из-за закрытых дверей торжественно звучал пасхальный псалом:

Проходившие мимо ученики подхватили пасхальный псалом и тоже запели его, следуя за Петром и Иоанном. Все кроме Иисуса и Иуды забыли страхи и тревоги и спешили к накрытым столам.

Петр и Иоанн остановились, толкнули дверь, помеченную мазком крови заколотого агнца, и вошли внутрь, а следом вошел и Иисус с проголодавшимися спутниками. Они прошли через двор, поднялись по каменной лестнице, вошли в горницу. Столы были накрыты, три семисвечных светильника освещали агнца, вино, пресный хлеб, закуску, а также посохи, которые должно держать во время вкушения пищи, словно готовясь в дальний путь.

— Приветствуем тебя! — сказал Иисус и, подняв руку, благословил невидимого хозяина.

Ученики засмеялись:

— Кого ты приветствуешь, Учитель?

— Незримого, — ответил Иисус, строго глянув на них. Он опоясался широким полотенцем, взял воду, опустился на колени и принялся мыть ноги ученикам.

— Не могу позволить, чтобы ты мыл мне ноги, Учитель! — воскликнул Петр.

— Если я не вымою тебе ноги, Петр, ты не сможешь войти вместе со мною в Царство Небесное.

— Ну, тогда. Учитель, не только ноги, но и руки и голову, — сказал Петр.

Ученики уселись за столы. Они проголодались, но никто не решался протянуть руку к еде, потому как в тот вечер лицо Учителя было строгим и горечь была у него на устах. Одного за другим Иисус обвел взглядом учеников — от сидевшего справа от него Петра до сидевшего слева Иоанна, всех. И сидевшего напротив своего сообщника сурового и угрюмого рыжебородого.

— Прежде всего, — сказал Иисус, — выпьем соленой воды, дабы помянуть слезы, пролитые отцами нашими на этой земле неволи.

Он взял большой глиняный кувшин с соленой водой, наполнил из него до краев сперва чашу Иуды, затем плеснул по нескольку раз в чаши прочих учеников и напоследок наполнил до краев собственную чашу.

— Помянем слезы, мучения и борьбу человека, стремящегося к свободе! — сказал он и одним духом осушил свою наполненную до краев чашу.

Все выпили и вытерли губы, а Иуда осушил свою чашу одним глотком и показал ее Иисусу, повернув вверх дном: ни капли не осталось внутри.

— Молодчина, Иуда, — сказал, улыбнувшись, Иисус. — Ты стерпишь и большую горечь.

Он взял пресный хлеб и разделил его. Затем разделил и агнца. Каждый протянул руку и посыпал свою долю, как велит Закон, горькими травами, душицей, перезревшими маслинами и лавровым листом. А затем полили мясо красным отваром, напоминавшим, что предки их изготовляли кирпичи, пребывая в неволе. Ели спешно, как велит Закон, и каждый держал наготове посох и выставил ногу, словно готовясь отправиться в путь.

Иисус смотрел, как они вкушают пищу, но сам не притронулся к еде. Он тоже держал посох и выставил правую ногу, готовый к дальнему пути. Все молчали. Было слышно только, как смыкаются челюсти, как обгладывают кости да сталкиваются друг с другом чаши с вином. В потолочном окне над ними показалась луна. Половина столов оказалась залита светом, половина погрузилась в лиловый сумрак.

Прерывая глубокую тишину, Иисус сказал:

— Пасха — это переход, верные мои спутники. Переход от тьмы к свету, от рабства к свободе. Однако Пасха, которую мы справляем сегодня, означает нечто большее: нынешняя Пасха — это переход от смерти к бессмертию. Я иду впереди и указываю вам путь, товарищи.

— Ты снова заговорил о смерти, Учитель, — встрепенулся Петр. — Снова слова твои, как нож двуострый. Если тебе грозит какая-нибудь опасность, говори смело — мы Ведь мужчины.

— Воистину горше этих горьких трав твои слова, Учитель, — сказал Иоанн. — Пожалей нас и скажи про все напрямик.

Иисус взял срой еще не тронутый хлеб, разделил его между учениками и сказал: «Примите и едите, сие есть тело мое».

Затем он взял свою полную вина чашу и пустил по кругу, чтобы все отпили из нее:

— Примите и испейте, сие есть кровь моя.

Каждый из учеников съел кусок хлеба и выпил глоток вина, и разум их затуманился: густым, соленым, словно кровь, показалось им вино, а съеденный кусок хлеба опустился в нутро их углем пылающим: все вдруг с ужасом почувствовали, что Иисус укоренился них и поглощает их плоть. Петр оперся локтями о стол и принялся рыдать, а Иоанн прильнул к груди Иисуса.

— Ты хочешь уйти, Учитель. Хочешь уйти… Уйти. — пролепетал он, не в силах сказать больше ни слова.

— Никуда ты не уйдешь! — вскричал Андрей. — Третьего дня ты сказал: «У кого нет меча, пусть продаст одежду свою и купит меч!» Мы продадим наши одежды, вооружимся — и пусть Смерть только приблизится к тебе, если у нее хватит духу!

— Вы все без сожаления покинете меня, — сказал Иисус. — Все.

— Я — никогда! — воскликнул Петр, вытирая слезы. — Никогда!

— Петр, Петр, прежде нежели пропоет петух, ты трижды отречешься от меня!

— Я?! Я?! — заревел Петр, ударяя себя кулаком в грудь. — Это я отрекусь от тебя?! Вместе с тобой до смерти!

— До смерти! — неистово закричали все ученики, вскакивая на ноги.

— Садитесь, — спокойно сказал Иисус. — Час еще не пришел. В эту Пасху я должен доверить вам великую тайну. Отверзните мысли ваши, отверзните сердца ваши, не бойтесь!

— Говори, Учитель, — прошептал Иоанн, сердце которого трепетало, как осенний лист.

— Вы поели? Не голодны больше? Насытились тела ваши? Можете теперь позволить душам вашим слушать спокойно?

Все встревоженно прильнули взглядом к устам Иисуса.

— Товарищи дорогие! — воскликнул он. — Будьте здоровы! Я ухожу.

Ученики подняли крик и бросились к нему, пытаясь удержать. Многие плакали, Иисус же спокойно обратился к Матфею:

Ты носишь на груди Писания, Матфей. Встань же и громко прочим пророческие слова Исайи, дабы укрепились сердца их. Помнишь: «Он взошел пред очами Господа, словно деревцо бессильное…»?

Обрадованный Матфей встал. Он был сутул, кривоног, тщедушен. Его худые, с длинными ногтями пальцы были всегда выпачканы чернилами. Но как он вдруг выпрямился, как зарделись его щеки, как окреп голос, и зазвучали, отдаваясь эхом под высоким потолком дома, исполненные горечи и силы слова пророка:

— Довольно, — сказал Иисус и вздохнул.

Он повернулся к товарищам.

— Это я, обо мне говорит пророк Исайя. Я агнец, и ведут меня на заклание, но я не отверзну уст.

И, немного помолчав, добавил:

— С того самого дня, когда я появился на свет, ведут меня на заклание.

Оторопело, раскрыв рты, смотрели на него ученики, пытаясь понять смысл его слов, и вдруг все, как один, упали лицом на стол и подняли плач.

Дрогнуло на мгновение сердце Иисуса: разве можно оставить товарищей рыдать, а самому уйти? Он поднял глаза, глянул на Иуду, но тот уже давно пристально смотрел на Иисуса своими жестокими голубыми глазами, догадываясь, что творится в душе его и сколь великая любовь могла поколебать его силы. На мгновение взгляды их встретились, схватились друг с другом в воздухе: один — строгий и безжалостный, другой — умоляющий и горестный. Но это длилось всего лишь мгновение, равное вспышке молнии. Иисус тут же вскинул голову, горько улыбнулся Иуде и снова обратился к ученикам.

— Что вы плачете? — сказал он. — Неужели вы боитесь самого милосердного и самого человеколюбивого из ангелов Божьих — Ангела Смерти? Я должен претерпеть мучения, подвергнуться распятию и спуститься в потусторонний мир, но через три дня я воспряну из могилы и вознесусь на небо, чтобы воссесть рядом с Отцом.

— Ты снова оставишь нас? — воскликнул сквозь слезы Иоанн. — Под землю или на небо, но только возьми нас с собой, Учитель!

— Тяжел труд и на земле, любезный Иоанн. Здесь, на тверди земной, вы должны остаться и трудиться на ней. Здесь, на земле, боритесь, любите, ждите — и я приду!

Но Иаков уже примирился с мыслью о смерти Учителя и теперь раскидывал умом, что им нужно делать на земле, когда они останутся без Учителя.

— Мы не можем противиться воле Божьей и воле Учителя, — сказал он. — Твой долг, Учитель, как о том говорят и пророки, — умереть, а наш долг — жить, дабы не пропали сказанные тобой слова, дабы утвердили мы их в новом Святом Писании, установили законы, возвели наши синагоги по всему миру, избрали наших первосвященников, фарисеев да книжников.

Иисус пришел в ужас.

— Так ты распинаешь дух! — воскликнул он. — Нет! Нет, я не желаю этого!

— Только так дух и может не обратиться в воздух и сохраниться! — возразил Иаков.

— Но так он не будет больше свободным, не будет духом!

— Достаточно, что он будет похож на дух. Для этого нам работы хватит, Учитель.

Холодный пот выступил на челе Иисуса. Он быстро пробежал взглядом по лицам учеников: никто из них даже не шевельнулся, чтобы возразить. А Петр смотрел на сына Зеведеева с восхищением: у него женский ум, он наловчился еще на челнах своего властолюбивого отца, а теперь, глядишь, поставит на место и самого Учителя…

Иисус в отчаянии протянул руку, словно умоляя о помощи:

— Я пошлю вам Утешителя — духа истины. Он будет вести вас.

— Пошли нам скорее Утешителя, Учитель… а не то мы собьемся с пути и не сможем отыскать тебя! — воскликнул Иоанн.

Иаков кивнул своей крепкой, упрямой головой:

— И этот дух, который ты называешь духом истины, тоже предадут распятию. Пока существуют люди, дух будут распинать, Учитель, так и знай. Но ничего, всегда что-нибудь да останется, а нам этого достаточно.

— Мне, мне этого недостаточно! — в отчаянии вскричал Иисус.

Услыхав его горестный крик, Иаков смутился, подошел к Учителю и взял его за руку.

— Тебе недостаточно, потому ты и идешь на крест. Прости, что я стал возражать тебе, Учитель. Иисус опустил руку на упрямую голову Иакова.

— Если Бог желает, чтобы на земле вечно распинали дух, благословен да будет крест. Да взвалим его на плечи наши с любовью, терпением и верою. И однажды он станет крыльями на плечах наших.

Все умолкли. Луна стояла теперь уже высоко в небе. Мертвенно-бледный свет струился на столы. Иисус сложил руки на груди.

— Окончен труд: все, что нужно было сделать, я сделал, все, что нужно было сказать, я сказал. Думаю, я исполнил свой долг до конца и потому могу сложить руки на груди.

С этими словами он кивнул сидевшему напротив Иуде, тот встал, затянул свой кожаный пояс, взял свой корявый посох, а Иисус сделал ему знак рукой, словно прощаясь.

— Этой ночью мы пойдем молиться под маслинами Гефсимании за Долиной Кедров. Отправляйся с милостью Божьей, Бог с тобой, брат мой Иуда.

Иуда открыл было рот, желая сказать что-то, но передумал. Дверь была распахнута настежь, и он стремительно вышел. С каменных ступеней послышался тяжелый топот его огромных стоп, спускавшихся вниз.

— Куда это он? — обеспокоенно спросил Петр, намереваясь подняться и пойти следом за Иудой.

Иисус остановил его:

— Закрутилось колесо Божье, не вмешивайся.

Поднялся ветер, языки пламени на семи свечниках заколебались. И вдруг резкий порыв задул светильники. Все внутри заполонил лунный свет. Нафанаил испугался и наклонился к приятелю:

— Это не ветер, Филипп. Кто-то вошел в комнату. Может быть, это смерть?

— А если и смерть, тебе какое дело? — ответил пастух. — Не за нами.

Он похлопал по спине друга, который все не мог прийти в себя.

— Большому кораблю — большое плавание, мы же — слава Богу! — челноки да ореховые скорлупки.

Лунный свет залил лицо Иисуса и поглотил его, не оставив ничего, кроме пары черных глаз. Иоанн испугался и тайком протянул руку к лицу Учителя, желая убедиться, что оно еще есть.

— Учитель, — прошептал он, — где ты?

— Я еще не ушел, любезный Иоанн, — ответил Иисус. — На мгновение я исчез, потому что думал о словах, сказанных мне когда-то неким подвижником на святой горе Кармиле. «Я погрузился в пять канав моего тела, словно свинья», — сказал он. «И как же ты спасся, дедушка? Тебе, наверное, пришлось выдержать тяжкую борьбу?» «Ничуть, — ответил он. — Однажды утром я увидел цветущее миндальное дерево и спасся». Цветущим миндальным деревом, любезный Иоанн, сегодня вечером показалась мне на мгновение смерть. Он встал и сказал:

— Пошли. Пришел час.

Иисус пошел впереди, а следом за ним — погрузившиеся в раздумья ученики.

— Пошли отсюда, — тайком сказал приятелю Нафанаил. — Только давай и Фому возьмем с собой.

Они попытались отыскать в лунном свете Фому, но тот уже успел свернуть в одну из узких улочек. Эти двое немного отстали, а когда Долина Кедров была уже близко, оторвались от остальных и пустились наутек.

Иисус спустился вместе с оставшимися учениками в Долину Кедров, затем поднялся на противоположный склон и пошел по тропе к масличной роще в Гефсимании. Сколько часов провели они здесь ночами под прадавними маслинами, беседуя о милости Божьей и людских беззакониях!

Они остановились. В тот вечер ученики плотно поели и много выпили, и потому сон одолевал их. Они расчистили ногами землю, освободив ее от камней, и приготовились к ночлегу.

— Троих не хватает, — сказал Учитель, оглядевшись вокруг. — Куда они делись?

— Сбежали… — гневно сказал Андрей. Иисус улыбнулся:

— Не осуждай их, Андрей. В один прекрасный день они вернутся, вот увидишь, — вернутся все трое, и у каждого из них будет самый царственный венец на челе — из терниев и бессмертника…

Сказав это, он прислонился к масличному древу и вдруг почувствовал сильную усталость.

Ученики уже улеглись, пристроив головы вместо подушек на крупных камнях.

— Иди сюда, Учитель, приляг между нами, — сказал, зевая, Петр. — Андрей постоит на страже, Иисус оторвался от дерева и сказал:

— Петр, Иаков, Иоанн, идемте со мной!

Его повелительный голос был полон печали.

Петр сделал вид, будто не слышит, вытянулся на земле и снова зевнул, но сыновья Зеведеевы взяли его за руки и подняли.

— Пошли. Не стыдно тебе?

Петр подошел к брату.

— Андрей, неизвестно, что может случиться. Дай мне нож. Иисус пошел впереди. Они вышли из-под масличных дерев на свет. Напротив в одеяниях из лунных лучей сиял белоснежный Иерусалим, небо над ними было, словно молоко, без единой звезды, а полная луна, которая ранее явилась их взорам при поспешном восходе, теперь неподвижно повисла.

— Отче, — пробормотал Иисус, — Отче сущий на небесах и на земле, мир, созданный Тобой, прекрасен — и тот, что мы видим, и невидимый нам. И я не знаю — прости меня, — не знаю, Отче, который из них прекраснее, — он склонился, взял пригоршню земли и вдохнул ее запах, напоивший все его тело. Очевидно, где-то поблизости росли мастиковые деревья — земля пахла древесной смолой и медом. Иисус прижал ее к щеке, шее, губам и прошептал:

— Какое благоухание, какая теплота, какое родное чувство! Слезы выступили у него на глазах. Он держал пригоршню земли и не желал расставаться с ней.

— Вместе, вместе мы пойдем на смерть, брате мой, — прошептал он. — Другого товарища у меня нет.

— Не могу больше, — сказал Петр, которому все это уже надоело. — Куда он ведет нас? Не пойду дальше, лягу здесь.

Он стал уж было высматривать место, чтобы прикорнуть где-нибудь в углублении, но тут увидел, что Иисус возвращается к ним, сразу же встрепенулся и первым пошел навстречу.

— Близится полночь, Учитель, — сказал Петр. — Неплохо было бы прилечь где-то здесь.

— Душа моя полна смертельной тоски, чада мои, — ответил Иисус. — Поищите место под деревьями и ложитесь, а я останусь здесь молиться под открытым небом. Но не спите, прошу вас, бодрствуйте и молитесь вместе со мной нынешней ночью. Помогите мне, чада мои, пережить этот тяжкий час. Он повернулся к Иерусалиму и сказал:

— Уходите. Оставьте меня одного.

Ученики удалились от него на расстояние брошенного камня и расположились под маслинами, а он пал лицом долу, прильнув устами к земле. Его разум, сердце, губы были неотделимы от земли, стали землею.

— Отче, — прошептал Иисус, — мне хорошо здесь — праху с прахом, оставь меня. Горька чаша, которую дал ты мне испить, очень горька, — это выше моих сил… Если это возможно, Отче, отними ее от уст моих.

Он умолк, прислушиваясь, не раздастся ли среди ночи глас Отца, закрыл глаза. Кто знает, — Бог ведь добрый, может быть, он увидит, как Бог ласково улыбается внутри него, кивая ему. Он ждал, ждал со страхом, но так ничего не увидел и не услышал.

Иисус огляделся вокруг. Он был в полном одиночестве. Он испугался, вскочил и поспешил к товарищам, чтобы укрепить сердце свое. Все трое спали. Он толкнул ногой Петра, а затем Иоанна и Иакова.

— Не стыдно вам? — горько спросил Иисус. — У вас не хватило сил, чтобы хоть немного помолиться вместе со мной?

— Учитель, — ответил Петр, едва продирая слипавшиеся глаза. — Учитель, душа готова, да тело слабо. Прости нас.

Иисус возвратился к свету, упал коленями на камни.

— Отче! — снова воскликнул он. — Очень горька, очень горька чаша, данная Тобою, отними ее от уст моих.

И, сказав эти слова, он увидел, как сверху спускается к нему в лунном сиянии некий ангел с бледным и строгим лицом. Крылья его были из лунного света, а в руках он держал серебряный потир. Иисус закрыл лицо руками и рухнул наземь.

— Это и есть Твой ответ, Отче? Нет у Тебя жалости?

Он подождал немного, а затем очень медленно со страхом раздвинул пальцы, чтобы увидеть, стоит ли еще над ним ангел. Тот спустился уже совсем низко, и теперь края потира касались его губ. Иисус вскрикнул, взмахнул руками и упал навзничь.

Когда он пришел в себя, луна сдвинулась на ладонь от вершины неба и ангел растаял в ее сиянии. Вдали на дороге к Иерусалиму показались редкие движущиеся огни, напоминавшие горящие факелы. Приближались они или удалялись? Куда они двигались? Им снова овладели страх и желание видеть людей, слышать человеческий голос, коснуться дорогих рук. Он бегом бросился к троим товарищам.

Все трое спали, и их залитые лунным светом лица сияли спокойствием. Иоанн положил голову, словно на подушку, на плечо Петру, Петр — на грудь Иакову, а тот запрокинул черновласую голову на камень, раскрыв объятия небу, и промеж усов и бороды цвета воронова крыла поблескивали зубы: видать, снился ему приятный сон, и потому он смеялся. Иисусу стало жаль снова будить их толчками и, осторожно ступая на пальцах, он возвратился назад, а затем опять упал лицом долу и заплакал.

— Отче, — сказал он совсем тихо, словно желая, чтобы Бог не услышал его, — Отче, да свершится воля Твоя, — Твоя, а не моя, Отче.

Он встал и снова посмотрел на дорогу, ведущую к Иерусалиму. Огни уже приблизились, и были ясно видны раскачивающиеся вокруг них тени и блеск стального оружия.

— Они идут сюда… Идут… — сказал Иисус, и колени его задрожали.

И как раз в этот миг прилетел соловей, уселся напротив него на молоденьком кипарисе и запрокинул кверху голову, опьянев от обилия лунного света, от весенних запахов и от свежей теплой ночи. Некий всемогущий Бог пребывал внутри него, тот Бог, который сотворил небо, землю и души человеческие, — и он запел. Иисус поднял голову, прислушался. Может быть, и вправду это был Бог, истинный Бог человеческий, любящий землю, крохотные птичьи грудочки и несущие прохладу объятия? Внутри него, в самой глубине его существа, встрепенулся и ответил на призыв соловья какой-то другой соловей, который тоже пел о вечных муках и вечных радостях — о Боге, любви, надежде…

Соловей пел, а Иисус слушал его, содрогаясь: он и не знал, что внутри него сокрыто столько богатств, столько непроявившихся, необычайно сладостных радостен и грехов. Тело его стало древом цветущим, соловей заблудился среди покрывшихся цветами ветвей, не имея ни сил, ни желания покидать их. Да и куда было лететь ему? К чему улетать прочь? Эта земля и есть Рай… И когда, слушая это двугласое пение, Иисус вступал в Рай, так и не расставшись со своим телом, раздались грубые голоса, приблизились горящие факелы, стальные доспехи, и среди дыма и сияния — так показалось ему — заметил он Иуду, и крепкие руки будто бы обняли его, а рыжая борода кольнула в лицо. Он вскрикнул и на мгновение потерял сознание — так показалось ему. Но прежде он успел почувствовать, как тяжело дышащие губы Иуды прильнули к его губам и послышался хриплый, полный отчаяния голос:

— Здравствуй, Учитель!

Луна уже почти касалась бело-голубых гор Иудеи. Выступила заиндевевшая изморозь, пальцы и губы Иисуса посинели. Иерусалим возвышался в лунном свете слепой и мертвенно-бледный.

Иисус повернулся, посмотрел на воинов и левитов.

— Привет вам, посланцы моего Бога! — промолвил он. — Идемте!

И тут он заметил Петра, который в толчее успел полоснуть ножом по уху одному из левитов.

— Верни свой нож в ножны. Ибо все, взявшие меч от меча и погибнут.