Последнее пристанище

ГЛАВА 6

Отыскать в Вене подоконники, не украшенные горшками с цветами, без клетки с певчей птицей, стены, не скрашенные взбирающимися вверх вьюнами, было невозможно. И все же эти заросли мало походили на настоящие лужайки и берега реки. И выглядывая из самых верхних окон своих домов, венцы неизменно останавливали взгляд на зеленых шапках холмов, где виднелись высокие кроны Венского леса. Там, среди густых безлюдных чащоб, лишь изредка выглядывали из-под сени деревьев малюсенькие деревеньки, да скользили в прохладной тени изящные олени. В будний день здесь можно было почувствовать себя в одиночестве, зато в выходные и праздники лес наполнялся звоном голосов гуляющих здесь людей.

А проведя день среди чистых ручьев и шорохов листвы, жители города с удовольствием забирались в какой-нибудь кабачок на окраине или ресторанчик, укрывшийся под густыми ветвями в самом лесу. Гуляли и по одиночке, и семьями, и с компанией друзей. Обитатель Вены не находил большего удовольствия, чем, сложив в корзину еду, усесться в экипаж и поспешить на пикник под сень деревьев. Самое незначительное событие могло послужить причиной для отъезда за город и долгой прогулки: к списку официальных религиозных праздников венцы с радостью добавляли дни поминовения местных святых-заступников, чудотворных икон, чудесных явлений святых и по каждому случаю спешили выбраться на природу.

К семейным и церковным добавляли еще и праздники императорской семьи: тезоименитство императора и его родни, и просто народные. Одним из таких старинных и почитаемых всеми венских праздников был "голубой понедельник" — из-за особенностей местных нравов нужный в Вене больше, чем где-либо еще. "Голубой понедельник" становился продолжением воскресенья и помогал пережить томную грусть воскресных сумерек последних летних дней, навеваемую воспоминаниями о том, что на следующий день придется возвращаться к работе.

Мысль о том, что и завтра можно отдохнуть, оставляла незамутненным счастье воскресного дня, а приятное ожидание "голубого понедельника" лишь увеличивало очарование воскресенья, совмещавшее в себе радость сегодняшних наслаждений и ожиданием новых грядущих удовольствий.

Луи к привычке венцев выезжать за город каждый выходной до сих пор причаститься не успел. Семья Лихтенштайнов по большей части имела в такие дни разные интересы и разные дела, потому Эрик, с одной стороны, предпочитал оставаться в городе и встречаться с друзьями — такими же высокопоставленными аристократами, как и он сам; Рафаэль, с другой, проводил время за игрой в бильярд или изучением винных карт. Само собой разумеется, что Софи не стала бы приглашать Луи на такую прогулку вдвоем.

Кадана, однако, ничто не удерживало — глядя на своего знакомого, который Луи по-прежнему казался, напротив, очень, очень старым, — Луи вообще невольно отмечал, что любая принужденность и любые обязательные границы этикета чужды ему.

Кадан вел себя непосредственно и легко, улыбка почти не сходила с его губ, и в то же время стоило Луи попытаться дотронуться до него, как тот ускользал — будто солнечный зайчик, который нельзя поймать, как бы ты того ни хотел.

Они встретились, как и договаривались, у моста. По распоряжению Кадана Луи нанял экипаж, и, устроившись внутри, они направились к окраине города. Кадан сидел на скамейке напротив Луи и держал корзину с продуктами в руках — из-под белого полотенца, вытканного синей нитью, виднелись горлышко бутылки и сыр.

— С кем вы отправляетесь в подобные поездки, когда меня рядом нет? — будто бы шутя поинтересовался Луи, хотя на самом деле с тревогой ожидал ответа.

Кадан был настолько уступчив и поддавался ему так легко, что невольно закрадывалась мысль о том, как часто он заводит себе подобных друзей. Тем более что Луи знал, что представляет из себя актерская среда — каждый актер и каждый певец, известный в свете, так или иначе имел мецената, а часто и более одного. Естественно, что завидев состоятельного на первый взгляд ухажера, Кадан мог проявить к нему интерес. Но Луи знал, что ему нечего предложить. Того немногого, что он успел увезти с собой, вряд ли хватило бы, чтобы прожить долгую и безбедную жизнь и дать этому красивому юноше то, к чему он привык. От подобных мыслей Луи охватывала грусть. "Если бы я встретил вас раньше…" — думал он.

Всего за несколько месяцев все его состояние превратилось в прах. Он еще питал слабую надежду вернуть себе владения, но новости из Франции каждый раз разбивали его надежды на тысячу мелких осколков. Робеспьер победно шествовал по стране, и речи о том, чтобы вернуть все на свои места, не шло. Сам Луи не слишком поддерживал короля, хотя дворянская честь и диктовала ему выступить на его стороне. Он видел, во что превращается двор, и как отличается дворянская жизнь от той, которой жил остальной народ. И как бы ни красиво звучали слова о благородстве, он не видел этого благородства в распухших от многочасовых трапез телах вельмож. Но и выступить на стороне революционеров позволить себе не мог.

Погрузившись в собственные безрадостные мысли, Луи не заметил, как на лице Кадана отразилась грусть.

— Ни с кем, — сказал он, — большую часть выходных я провожу в репетициях.

— Пение требует много усердия? — машинально спросил Луи.

— Можно сказать и так, — уклончиво ответил Кадан и отвернулся к окну. На какое-то время наступила тишина. Так, в молчании, они добрались до опушки леса. Луи расплатился с кучером, и оба двинулись по тенистой дорожке, бегущей мимо деревьев.

— Я расстроил вас? — спохватившись, спросил Луи, когда заметил, что улыбка так и не вернулась на лицо его спутника.

— Нет, это, наверное, ваша собственная тоска так действует на меня.

Луи замолк. Со своей тоской он ничего поделать не мог, потому лишь поймал одно запястье Кадана, улучив момент, и поднес к губам.

Кожа юноши была нежной, а Луи будто током прошибло, когда он ощутил ее на своих губах. Кадан дернулся и посмотрел на него, и в глазах его стояло отражение тех же чувств.

Кадан сделал глубокий вдох и неторопливо забрал руку.

— Я бы хотел присесть, — сказал он.

Луи кивнул, и, отыскав местечко поспокойнее, они устроились на скамеечке перед рекой.

Дунай, в стихах поэтов голубой, на деле походил скорее цветом на нефрит. Блеск его отражался в таких же зеленых глазах Кадана, и Луи неотрывно смотрел на него, не в силах избавиться от ощущения, что эти спокойные минуты не могут длиться долго.

— Я живу при семинарии с семи лет, — заговорил Кадан наконец, — отец был капитаном, плавал в Индию и возил оттуда товар. Но его корабль исчез, попав в шторм. С ним же сгинули и двое старших братьев… Все, кто были у меня. Но мне он завещал содержание, которого хватило бы до двадцати лет. Моей опекуншей стала троюродная тетка, но ей не слишком нужен был лишний рот, и на деньги, оставленные отцом, она, зная, что я с детства хорошо пел, отдала меня обучаться в школу музыкальных искусств. С тех пор прошло уже двадцать лет, а я больше не видел ее. Впрочем, я не очень-то и скучал по ней.

— Значит, у вас нет родственников здесь?

Кадан покачал головой.

— А друзей?

— Если вы беспокоитесь о том, что кто-то помогает мне в обмен на определенные услуги, то нет.

Луи ощутил, что Кадан снова мрачнеет и закрывается от него, и снова поймал его ладонь, уже зная, как это действует на него — но на сей раз поцелуй не помог.

— Согласитесь, — решил он тогда воззвать к доводам разума, — такой красивый юноша, как вы, не может быть одинок.

Кадан пожал плечами и даже не взглянул на него.

— Я жду, — сказал он, продолжая смотреть на Дунай.

— Чего?

Но Кадан так и не ответил ему. Он встал и, взяв в руки корзину, побрел прочь, оставив Луи следовать за ним.

Тот вскоре нагнал его.

— Простите, — сказал он, — мои допросы, наверное, кажутся вам навязчивыми. Я ведь не в праве чего-то требовать от вас.

— Нет, почему… — Кадан опустил взгляд, — ваши подозрения обоснованы. Большинство моих знакомых так и живут, — в голосе его по-прежнему звучала легкая грусть.

— Я обидел вас, — констатировал Луи, — как мне загладить вину?

Кадан искоса посмотрел на него, и уголки его губ приподнялись в улыбке.

— Не знаю, — уже более бодро сказал он, — например, вы могли бы рассказать мне о себе. До сих пор вы не назвали ничего, кроме имени и фамилии, а я не медиум, чтобы мгновенно разузнать у мертвых, кто вы и откуда. Луи… это имя не австрийского происхождения, как и фамилия де Ла-Клермон.

Луи напрягся. Он понимал, что, рассказав о том, что приехал из Франции, одновременно выдаст и то, что все потерял. Что ничего, кроме титула графа, у него нет, а значит, и Кадану он ничего не сможет дать.

— У меня в Вене родственники, — наконец определился он, — я приехал к ним погостить.

Кадан дернулся и остановился, вглядываясь в его глаза.

— Значит, вы собираетесь уехать?

Луи замолк — это был не совсем тот эффект, которого он ждал.

— Не знаю… — осторожно сказал он, — мое будущее пока не определено.

— Но рано или поздно вы захотите вернуться домой.

Луи поджал губы. Поймал руку Кадана, но не поцеловал, а лишь стиснул ее.

— Давайте не будем говорить об этом сейчас.

Ему больше всего хотелось сказать, что если даже он решит покинуть Вену, то возьмет Кадана с собой — но в то же время Луи понимал, как глупо будут звучать эти слова, произнесенные перед человеком, которого он видел в третий раз. Он и сам себе до конца не доверял, не понимая, как может его с такой силой тянуть к тому, кого он едва знал.

— Хорошо, — согласился Кадан, заметив, как изменилось его лицо, и крепко сжал ладонь Луи в ответ, — смотрите, вон там очень красивый вид, — сказал он, указывая свободной рукой куда-то вдаль, — пойдемте, присядем на траве и откроем вино.

Разобрав продукты из корзины и открыв вино, они какое-то время говорили обо всем и ни о чем — о достопримечательностях Вены, о кафе Хугельмана и людях, которые любили собираться в нем.

— Там можно встретить весьма интересных личностей, — заметил Кадан, — поэты, философы…

— А по-моему, они целыми днями говорят о всякой ерунде. Скажем, день ото дня треплют тему: можно ли выпускать кастратов… петь… — Луи смущенно замолк, внезапно осознав, на какую скользкую почву ступил.

— И что вы думаете по этому вопросу? — после паузы спокойно спросил Кадан.

— Я не любитель оперы вообще, — признался Луи больше от злости на самого себя, чем потому, что в самом деле так уж не любил этот род искусств.

— И вчера вам не понравилось, как я пел? — Кадан насмешливо поднял брови, как будто не сомневался в ответе, но Луи безжалостно его удивил:

— Меня не было в зале. Я ждал вас у черного входа все шесть часов.

Кадан в недоумении смотрел на него.

— Я льстил себе надеждой, что вы споете лично для меня, — добавил он.

— Вы были так уверены, что я соглашусь провести с вами время? — Кадан расхохотался, и Луи ненадолго залюбовался его белоснежным горлом, видневшимся из-под платка, когда Кадан запрокидывал голову назад, и струями огненных волос, стлавшимися сейчас по земле.

— Как и вы были уверены в себе, — опомнившись, поспешил ответить он.

Кадан молчал. Луи вдруг обнаружил, что оказался очень близко от него, так что можно было, склонив голову, коснуться его губ. И Кадан не спешил сбегать — он ждал, все так же расслабленно откинувшись назад на локтях.

Несколько секунд Луи колебался — а затем медленно коснулся губ Кадана, оставляя тому возможность отступить. Но тот лишь приоткрыл рот, впуская его глубже в себя. Рука Кадана скользнула по его плечу и стиснула почти до боли, но Луи уже не мог остановиться — он исследовал рот Кадана, нежно и неторопливо, но неуклонно пробираясь все глубже в него. В паху разгорался пожар, и ладонь сама собой принялась оглаживать тело своего спутника, спускаясь от плеча вниз по груди, проникая под камзол и лаская плоскую грудь и впалый живот, тут же задрожавший под прикосновениями пальцев Луи.

Он замер в нескольких дюймах от того места, которое так интриговало Рафаэля, испугавшись узнать правду или, тем более, причинить боль.

Луи отстранился, тяжело дыша и вглядываясь в глаза Кадана, но тот оставался спокоен и только чуть-чуть потянулся следом за ним, когда Луи стал отпускать его.

— Простите… — выдохнул Луи.

Кадан не отвечал. Он молча следил глазами, как Луи наливает в фужеры вино и протягивает один ему.

— Очень хочется пить, — признался тот.

— Ну, если только пить… — поддержал Кадан его и залпом осушил бокал.