Последний маршал

Глава 7 СОБЫТИЯ РАЗВИВАЮТСЯ

Генерал Петров явно затевал какую-то крупную игру.

Хотя, скорее всего, он был лишь исполнителем, а организатор — кто-то повыше. Сам он едва ли стал бы так вольно обращаться с «Самумами».

В любом случае Аничкину в этой игре была предназначена лишь второстепенная роль. Что ж, по Сеньке и шапка. Но в итоге Володю мог ждать как приз, так и полный крах. Игра, она на то и игра, чтобы в ней были победители и побежденные. И Аничкин, разумеется, совершенно не хотел быть побежденным.

Когда он добрался до своего кабинета, было уже около семи. Однако никто расходиться по домам не спешил. Такова была специфика работы в этой конторе. Даже глубокой ночью во многих кабинетах здесь горел свет.

Аничкин сел за свой стол и допил чай из бокала. Во рту сразу же появилась неприятная горечь. Сплюнув в корзину для бумаг, он снова достал свой портсигар. Тот был пуст. Тогда Володя по старой студенческой привычке порылся в стоящей у него на столе большой пепельнице, сделанной из черепашьего панциря, и, выбрав окурок подлиннее, с наслаждением закурил.

Итак, логично было бы предположить, что, раз в этой операции каким-то образом замешаны ядерные чемоданчики (или их муляжи, это не важно), главными организаторами были люди из руководства ФСБ. Во-первых, о существовании «Самума» известно весьма ограниченному кругу лиц, а во-вторых, о любых действиях, связанных с «Пульсаром», Петров был обязан докладывать наверх, иначе все моментально блокировалось: механизм многоступенчатого контроля и соблюдения секретности здесь отлажен как часы. И все-таки где-то он, видимо, дал сбой.

Судя по тому, что кейсы требовалось доставить на Лубянку, утечка информации была именно здесь. Кто-то из сотрудников отдела? Вряд ли. Ни один из них не знал даже кодового названия «Самум», не говоря уже о том, что за ним скрывалось. Может быть, вся эта затея была для того, чтобы свалить кого-нибудь из руководителей ФСБ? Вот это уже больше похоже на правду. А для чего же тогда был тот первый визит Петрова в кабинет Аничкина?

Володя докурил бычок до самого фильтра и полез в пепельницу за новым.

Информация, которую сообщил в тот раз Петров, была рассчитана на кого-то другого. Причем этот «кто-то» должен был знать только о том, что материалы в скором времени будут доставлены в «Пульсар». Опять не получается! Тогда какого хрена их нужно было везти в Раменки?

Аничкин терялся в догадках. Однако ему обязательно нужно было выяснить причины таких странных действий генерала Петрова, иначе в случае допущенной ошибки все могли свалить на него. А этого допустить было нельзя.

И тут он вспомнил про карточку — личный идентификатор, врученный ему генералом. Может, она что-нибудь прояснит?

Аничкин достал из кармана карточку и повертел ее в руках. Странно, но на ней не было ровным счетом ничего. Ни выбитых имени и фамилии, ни, на худой конец, спецкода. Маленький серебристый кусочек пластмассы. Такая будет валяться на асфальте, никто и не подумает, что это пропуск в сверхсекретный научно-исследовательский институт. Только в нижней ее части находилась узкая магнитная полоска, предназначенная для считывающего устройства.

Аничкин снял трубку внутреннего телефона и набрал четырехзначный номер.

— Ахмет Ахметович? Мое почтение. Аничкин беспокоит. Вы еще домой не собираетесь? Ну так я сейчас к вам зайду.

Аничкин вышел из кабинета и лифтом спустился на третий этаж, где находилась научно-исследовательская лаборатория.

Ахмет Ахметович Абушахмин служил здесь с незапамятных времен. Когда сразу после войны его, только что получившего диплом химфака МГУ, пригласили работать на площадь Дзержинского, он был немало удивлен. Такое пренебрежение содержимым пятой графы его паспорта, где он числился татарином, можно было объяснить только катастрофической нехваткой кадров. И совершенно неожиданно для самого себя он проработал здесь почти всю жизнь. Поговаривали, что как-то Андропов решил отправить Абушахмина на пенсию. Устроили торжественные проводы, подарили именные часы и радиоприемник. А через два месяца пришлось звать обратно: лаборатория почему-то отказывалась работать без Ахмета Ахметовича. Скопились груды неисследованных образцов, отправленных на экспертизу, остановились неотложные дела. А как только Абушахмин вернулся, все вновь заработало.

Старые сотрудники называли его «неотложкой», потому что не было такого вопроса, на который он не мог бы дать обстоятельный и исчерпывающий ответ. К тому же Ахмет Ахметович каким-то удивительным образом умудрялся следить за последними техническими новинками. Разобраться в компьютерной программе или, скажем, взломать на ней пароль было для него парой пустяков. Как этот сухонький старичок на седьмом десятке сумел сохранить ясность ума и энергию, которой могли бы позавидовать многие молодые, оставалось тайной. Впрочем, Ахмет Ахметович всю жизнь имел дело с тайнами. Не было ли среди них случайно секрета вечной молодости?

Когда Аничкин вошел в лабораторию, Абушахмин что-то разглядывал под микроскопом.

— Здравствуй, Володя, — сказал он, не поднимая головы, — я сейчас.

Сделав какие-то пометки на листе бумаги, он повернулся к Аничкину.

— Ну-с, с чем пожаловал?

Вместо ответа Аничкин протянул ему серебристую карточку.

Абушахмин оглядел ее со всех сторон, стер полой своего белого халата незаметное пятнышко с блестящей поверхности и вернул ее обратно Володе:

— Это личный идентификатор. Последнее изобретение нашего шефа. Считается, что он гораздо надежнее простой бумаги с печатью. Хе-хе.

— Ну, Ахмет Ахметович, это я и без вас знаю.

Абушахмин хитро подмигнул:

— Как я понимаю, ты хочешь считать информацию с нее?

— Да.

Он покачал головой.

— Не могу. Строжайше запрещено правилами. Ты же знаешь, как я дорожу своей работой. Близко от дома, и вообще…

— Очень надо, Ахмет Ахметович. Под мою ответственность.

— Эх, Володя, Володя, помню я, как ты пришел сюда, в это здание, розовым юнцом. И вот ты уже большой начальник, который может брать на себя ответственность за крупное нарушение правил, ничем при этом не рискуя. А я, заметь, все на той же самой должности. И шишки все так же будут валиться именно на мою голову, а она уже не такая крепкая, как десять лет назад…

Аничкин выслушал эту тираду молча, а когда старик закончил, положил карточку на край стола и легонько пальцем подтолкнул ее по направлению к Ахмету Ахметовичу.

Тот глубоко вздохнул, но карточку все-таки взял:

— Раньше за такое дело полагался расстрел на месте, и это было правильно. А сейчас всюду бардак, всюду бардак, даже здесь, в Кагэбэ.

Абушахмин принципиально не признавал новых наименований. Он продолжал называть Государственную Думу Верховным Советом, Лубянку — площадью Дзержинского, а расположенный неподалеку супермаркет «Седьмой континент» — сороковым гастрономом. Кроме того, он не верил, что новые порядки продержатся долго. Может быть, у него, старого сотрудника органов госбезопасности, были основания так думать?

Бурча что-то себе под нос, Абушахмин вставил карточку в прорезь стоящего на столе магнитного сканера, собранного, скорее всего, его собственными руками, и вывел информацию на экран компьютера. Однако на нем появилась лишь сухая надпись: «введите текущий пароль».

— Ладно, попробуем с другой стороны.

Но все его попытки были тщетны. В ответ на каждое его действие на экране появлялась маленькая смеющаяся рожица и красная табличка со словами: «Попытка взлома программы является грубым нарушением внутренних правил Федеральной службы безопасности России».

В конце концов, Абушахмин, почесав в затылке, отдал карточку Аничкину:

— Здесь использованы какие-то неизвестные коды. Могу только сказать, что они будут, пожалуй, посложнее кремлевских. Мне удалось выяснить лишь две первые буквы кода — СУ. Обычно они обозначают какое-то сокращение. Однако мне неизвестен отдел, организация или проект с таким названием. Может быть, что это просто условное буквосочетание. Очень жаль, что не смог помочь.

Выйдя из лаборатории, Аничкин решил сразу, не заходя в свой кабинет, отправиться домой.

На часах было начало девятого. Володя вырулил с маленькой стоянки, находящейся за зданием ФСБ, и поехал на Красную Пресню, где вот уже десять лет они жили с Таней Зеркаловой. Володя не настаивал на том, чтобы она переменила фамилию. Для нее это тоже был непринципиальный вопрос. Правда, как-то раз она сделала такую попытку, но, увидев в паспортном столе длиннющий перечень бумаг, которые нужно было собрать для этого, быстренько ретировалась. Окончательную точку в этом вопросе поставил Михаил Александрович, который сказал: «А если разбежаться задумаете? Опять все по новой затевать?» Так Таня и осталась с фамилией своего бывшего мужа. Кстати, интересно, что теперь поделывает Толя?

Володя не торопясь выехал на Тверскую. Час пик давно прошел, и машин было немного. Порывшись в бардачке, он обнаружил давно забытую там начатую пачку «Кэмел», размял изрядно подсохшую сигарету и закурил.

Посещение Абушахмина скорее породило новые загадки, чем разъяснило ситуацию. Конечно, миниатюрная атомная бомба — это не шутки, доступ к ней должен быть надежно защищен. Но почему Петров не воспользовался обычным предупреждением начальника «Пульсара» по шифрованной связи? Аничкина там все знали, и вряд ли кому-нибудь в институте пришло бы в голову возражать. Зачем надо было специально изготавливать такую мудреную магнитную карточку, которую даже Абушахмин не смог расшифровать?

Внешне, конечно, все выглядело вполне логично — само существование «Самума» составляло важную государственную тайну. Но Аничкин нутром чувствовал, что вся эта операция (как ее назвал Петров? «Профилактика»?) имеет еще один, скрываемый от него смысл.

Стоп! А если ключом к загадке может быть эта странная аббревиатура, которую назвал Абушахмин.

СУ. Что бы это могло обозначать? Союз утопленников?

Нет. Это может быть…

Аничкин так резко нажал на тормоза, что двигавшийся сзади «джип» едва не ткнулся в багажник его «девятки». Сидящая за рулем «джипа» смазливая блондинка покрутила пальцем у виска и, объехав машину Аничкина, укатила дальше. Володя рассеянно проводил ее взглядом и, спохватившись, подрулил к тротуару.

…Это было около месяца назад.

Таня не любила шумных компаний, и поэтому гостями на днях ее рождения обычно были только родители. И на этот раз все было точно так же. Посидели, выпили, Михаил Александрович преподнес дочери подарок — серьги с небольшими изумрудами. Все-таки это был юбилей — Тане стукнуло тридцать пять.

Часов в девять вечера родители поехали домой. Таня, свалив грязную посуду в раковину, пошла спать, а Володя решил курнуть на сон грядущий. Тут он обнаружил валяющийся на диванчике пиджак Михаила Александровича. Видимо, старик хватил лишнего за здоровье любимой дочери и по рассеянности забыл его здесь. Погода тогда была теплая, так что, даже выйдя на улицу, он не обратил внимания на отсутствие пиджака. Так и уехал на своем служебном «ЗИЛе».

Аничкин к своему тестю относился с большим уважением, поэтому решил повесить пиджак в шкаф, чтобы он не помялся. Возвращаясь на кухню, он заметил валяющуюся на полу сложенную вдвое бумажку. Видимо, она выпала из кармана пиджака Михаила Александровича.

Володя развернул ее. Это был простой клочок бумаги, на котором размашистым почерком было написано: «Как насчет фондов для Стратег. упр-я?» Аничкин не придал бы этой бумажонке никакого значения, если бы не одно обстоятельство. Записка была написана химическим карандашом. На ней совершенно явно были заметны места, когда пишущий слюнявил карандаш, и он начинал писать темно-фиолетовым, а потом, когда грифель высыхал, черта начинала бледнеть. Ну кто еще, скажите на милость, кроме генерала Петрова, в наше время пользуется химическим карандашом? Да и почерк был вроде как его.

Аничкин пребывал в несколько разомлевшем состоянии после выпитого и поэтому, положив записку в карман пиджака тестя, забыл о ней.

А задуматься следовало. Хотя бы над тем, какие такие общие дела могли связывать начальника отдела ФСБ, занимающегося разработкой нового оружия, и совминовского работника…

Итак, в записке говорилось о фондах для какого-то «Стратег. упр-я», по всей вероятности, Стратегического управления. А не есть ли это расшифровка аббревиатуры СУ?

Совпадение было весьма очевидным. Карточка-идентификатор была получена из рук Петрова, записку писал он же. Судя по тому, что об этом Стратегическом управлении никто и слыхом не слыхивал, факт его существования находился на недоступном Аничкину уровне секретности. Это вполне соответствовало тому, что коды, защищающие информацию на пластиковой карточке, были, по выражению Абушахмина, «почище кремлевских».

В окно машины постучали. Размышления Аничкина прервал инспектор ГАИ.

— Сержант Щипачев, — козырнул он, — вы что, знака не видите?

— Извини, командир, — развел руками Аничкин, — темно, не заметил.

Инспектор иронически хмыкнул:

— А фонари на что везде понаставили? Придется штраф уплатить.

И он достал из кармана квитанционную книжку.

— Ваши права, пожалуйста.

Володя достал свое удостоверение и раскрыл его прямо перед носом инспектора. Тот с минуту разглядывал документ, сличая фотографию с оригиналом, потом снова козырнул:

— Извините, товарищ полковник, работа такая.

— Ничего, — сказал Володя, поворачивая ключ зажигания, — всего хорошего.

Он рванул с места и поехал дальше по Садовому. Машин было уже совсем мало — часы показывали половину одиннадцатого.

Интересно, чем занимается это Стратегическое управление? И какое отношение оно имеет к «Самуму»? И все-таки какая связь между Смирновым и генералом Петровым?

Вопросов было столько, что у Володи разболелась голова. Надо будет по дороге заехать в аптеку за анальгином.

Пии-пии-пии!..

Это запищал специальный пейджер для экстренной связи с начальством. Каждый сотрудник Главного управления ФСБ обязан был постоянно носить его с собой. Правда, Аничкин не видел в этом особого смысла: последний раз этой связью пользовались три года назад, в октябре 1993-го, когда в Москве были беспорядки и приходилось дежурить на Лубянке день и ночь. Интересно, что случилось на этот раз?

На маленьком экранчике пейджера появилась надпись: «Полковнику Аничкину немедленно явиться в Главное управление. Генерал-полковник Петров».

Домой к Бероевой мы ехали вместе — я, Маргарита и Грязнов — на моей служебной машине. Я сидел рядом с водителем Валерой, а Слава с женщиной на заднем сиденье.

За всю дорогу мы не проронили ни слова. Валера иногда косился в зеркало, наблюдая, чего это, мол, там происходит сзади? Но ничего не происходило. Бероева курила одну сигарету за другой. Грязнов страдал, но терпел.

Прежде чем выехать, Грязнов попросил меня уединиться с ним для конфиденциального, как он извинился перед Маргаритой Семеновной, разговора. Мы вышли с ним на лестничную площадку.

— Ну? — сказал он. — Что скажешь?

— Пока ничего, — ответил я. — Нужно еще взглянуть на эту папку с ботиночными тесемками.

— С чего ты взял, что папка — с ботиночными тесемками? — насторожился он. — Ты уже слышал что-то о ней?

— Слава! — вздохнул я, удрученный его невежеством. — Классиков читать надо. Ильф и Петров плачут, на тебя глядючи.

— Саня! — Грязнов был невероятно серьезным, и мне пришлось скорчить подобающую случаю мину. — Ты понимаешь, что происходит?

— Немного, — кивнул я. — В связи с выборами страна освобождается от своих героев. Кому-то наши покойники встали поперек горла.

— Значит, ты утверждаешь, что это связано с выборами?

— А ты — нет? — спросил я. — Ты что, думаешь, что это обычные убийства? Из-за мести? А может, из-за ревности?

Он усмехнулся.

— Ты даже не представляешь, как обычная уголовщина может быть тесно связана с высокой политикой, — проинформировал он меня.

— Высокой политики не существует! — запротестовал я. — Есть только грязная политика.

Он пожал плечами.

— Другой бы спорил, — как-то легко согласился он. — А я не стану. Так вот. По-моему, это тот самый случай, когда интересы наших ведомств пересекаются самым тесным образом.

— Первый раз, что ли? — буркнул я.

— Таким образом, — сделал он ударение на первом слове, — действительно в первый раз. У меня такое ощущение, что в этом деле нет полутонов.

— В каком смысле?

— В прямом. Посмотри: кого убивают? Представителей высшего класса общества. А кто убивает? Отребье.

— Да? — удивился я. — Ты это знаешь точно? Как насчет того, чтоб назвать, не сходя с места, парочку фамилий? Или кликух, на худой конец?

— Пока не могу, — признался он. — Но не потому, что не знаю. А потому что не уверен в точности. Как только эксперты закончат работу и дадут данные и как только я получу ответ на свой запрос, тогда я тебе и скажу, наверное, то, что думаю об этом деле.

— Слава! — вздохнул я. — Посмотри на меня: похож я на представителя прессы? Что ты мне мозги вправляешь? По-твоему, я не знаю, что такое рабочая версия?

Он кивнул.

— Ты прав. И мы еще серьезно поговорим об этом. Но потом, как только съездим домой к этой дамочке.

— Просто здорово, — покачал я головой. — Меркулов грозится поговорить со мной, как я приеду к нему отсюда. Ты — то же самое. С кем приходится работать! Все недомолвки какие-то, тайны…

— Меркулов? — переспросил меня Грязнов.

— Он самый.

— Вот и хорошо. Вместе к нему и поедем, — решил Грязнов проблему в одночасье.

— Да намекни хотя бы! — взмолился я.

— Потом! — отрезал Грязнов. — Я тебе только одно могу сказать. Мы по пояс в дерьме, и, пока нас не затянуло по самую макушку, нам придется поработать. Обоим.

— Вот так, да? А до этого мы груши околачивали?

Он внимательно посмотрел на меня.

— Саня, — тихо сказал он. — Ты прикидываешься шутом или и впрямь не понимаешь? Неужели до тебя не доходит, что, когда я говорю, что нам придется поработать обоим, я имею в виду только тебя и меня? А не два наших могущественных ведомства?

— Да ты поэт, — пробормотал я, пытаясь скрыть свое смятение.

Я начинал его понимать. Как говорил Мюллер из известного сериала, в наше время никому нельзя верить. Даже себе. Мне можно, ха-ха-ха!

— Хорошо, а Меркулов? — не сдавался я.

— А что — Меркулов? — удивился Грязнов. — Мы же договорились. Меркулову я верю. Заберем папку и поедем к нему.

— Ага, — кивнул я. — Вот и сообразим на троих.

— Можно и сообразить, — согласился Грязнов подозрительно быстро. — Коньячку захватим.

— У него есть, — успокоил я его.

Мы подъехали к дому Бероевой.

В полном, я бы сказал, гробовом молчании мы вышли из машины, вошли в подъезд, поднялись по ступенькам на второй этаж, подошли к двери квартиры Бероевой, и тут Маргарита Семеновна громко вскрикнула.

Дверь была взломана.

Мы с Грязновым переглянулись. Маргарита Семеновна вихрем ворвалась в квартиру, заранее плача и причитая. Грязнов тяжело вздохнул и последовал за ней. Молча. Я вошел последним.

Вся квартира олицетворяла собой бардак и хаос. Повсюду летал пух, который своим количеством уступал только перьям. Подушки и многочисленные, видимо, перины были вспороты, но это еще были цветочки. Ящики столов валялись на полу, дверцы шкафов были распахнуты настежь, вещи из них были разбросаны по всем комнатам, комод был выпотрошен, а посуда на кухне почему-то вся перебита. Уборки здесь предстояло на год, не меньше.

Маргарита Семеновна села прямо на пол. Сказать, что она горько плакала, значит, ничего не сказать. Она даже не рыдала. Это была гремучая смесь вселенского страдания, мировой скорби и отчаяния восточной женщины, оскорбленной в своих самых лучших чувствах. Короче, ор стоял необыкновенный.

Мы с Грязновым изрядно приуныли. Надо же, так не повезло. А счастье было так близко, так возможно. Но… кто-то нас явно опередил.

Маргарита Семеновна, наконец, встала и, как сомнамбула, заходила по квартире. Со смешанным чувством тревоги и сострадания мы внимательно за ней наблюдали.

Вдруг она остановилась и посмотрела на нас. Во взгляде ее читалось непонимание. Она словно силилась вспомнить, кто мы такие и что делаем в ее многострадальной квартире. Грязнов не стал ждать, когда она начнет спрашивать нас, кто мы такие, и сказал:

— Спокойно, Маргарита Семеновна. Милиция уже здесь. Посмотрите, все ли на месте? Если они искали что-то конкретное, в данном случае это может быть та самая папка, то драгоценности ваши и деньги они вполне могли не тронуть.

— Да, — сказала она. — Конечно. Но я уже вижу.

— Одну минуту, — прервал ее Грязнов и подошел к телефону.

Набрав номер своей конторы, он назвал адрес Бероевой и вызвал дежурную оперативно-следственную группу. А потом снова повернулся к женщине.

— Слушаю вас, Маргарита Семеновна.

Бероева стала называть похищенные вещи и примерную их стоимость. Кто-то нехило поживился. Общая сумма похищенного уже перевалила за двести тысяч долларов, а Маргарита Семеновна и не собиралась останавливаться. Меня так и подмывало попросить ее забыть о своих проблемах и материальных потерях, с тем чтобы поинтересоваться насчет папки. Что касается Грязнова, то он будто забыл, зачем мы сюда приехали. В смысле — за чем. Он словно соскучился по своей работе, и, глядя на него, можно было заключить, что его вообще-то хлебом не корми, дай только за ворами и грабителями погоняться. В сущности, наверное, так и было, но мне никак не удавалось забыть о том, что мы с ним в этот исторический, так сказать, момент искали рыбу покрупнее. Я молчал, изнывая от желания заикнуться насчет папки, которую уже начинал ненавидеть, но тут, на мое счастье, речь зашла как раз о ней.

— Кажется, все, — закончила Бероева долгое перечисление своих потерь. — Сейчас я принесу вам вашу папку.

— Как?! — воскликнули мы с Грязновым в один голос.

Она посмотрела на нас удивленно:

— Разве не за ней вы приехали?

— Да, но мы думали…

Она кивнула.

— Не думаю, что они догадались распороть пальто.

— Пальто? — переспросил Грязнов.

— Воробьев собственноручно зашил папку под подкладку моего старого осеннего пальто, — объяснила она — Зашил он крепко, но из рук вон некрасиво, впрочем, я и не собиралась его носить. Он говорил…

— Где пальто? — не выдержал я ее многословия.

Слава посмотрел на меня с укоризной.

Она царственно повернула свою голову и холодно посмотрела на меня, будто спрашивала: кто это? А потом снова обратилась к Грязнову и с этой секунды имела дело только с ним. Я понял, что могу хоть на уши встать, — больше для этой ослепительной женщины я не существую. Все мужчинское во мне поникло от огорчения.

— Он говорил, — повторила она, будто и не слышала моего хамского вопроса, — что, если ко мне нагрянут воры, это не страшно. Все, что они унесут, можно или найти, или заново купить. Но если пропадет папка, то по последствиям своим это будет намного хуже. Что-то он еще говорил, но я сейчас не могу вспомнить. Вам принести папку?

— Да! — завопил я.

Она даже глазом не моргнула. Стояла и смотрела на Грязнова. Тот вежливо ей улыбнулся.

— Будьте так любезны, пожалуйста, — медоточивым голосом попросил он.

Мне стало противно, словно я съел таракана. Ладно, потерпим. Еще и не такое терпели.

Она вышла из комнаты. Грязнов мне подмигнул. Я показал ему большой палец. Почти сразу в комнату вернулась Маргарита Семеновна. В руках у нее действительно было пальто. Не скажу, чтобы старое. Могу даже сказать, что совсем не старое. Новое, одним словом. И потрясное.

— Здесь она, здесь, — сказала Бероева. — Распороть нужно.

— Турецкий, займись, — приказал мне Грязнов, и я ошарашенно на него посмотрел. Что это он командует? А потом понял: он говорит то, что приятно слышать Бероевой.

Я плюнул и бросился на кухню — за ножом. Здесь, как я уже сказал, тоже был погром, поэтому мне пришлось потрудиться, прежде чем я нашел нож — огромный, острый, сантиметров под тридцать. Когда, сжимая его в руке, я вернулся в комнату, Маргарита Семеновна попятилась. Но быстро взяла себя в руки и небрежно вручила мне пальто. Едва не рыча от нетерпения, я принялся кромсать подкладку.

Папка была зеленого цвета. Я хотел уже раскрыть ее, но Грязнов меня остановил.

— Одну минуту, — сказал он. — Маргарита Семеновна, у меня к вам серьезная просьба.

— Да, конечно, — с готовностью кивнула она.

— Скоро сюда подъедет оперативная группа. Вам, вполне естественно, будут задавать вопросы. Отвечайте на них обстоятельно и как можно более полно. Но ни в коем случае не упоминайте папку, которую вы нам только что вручили. Договорились?

— Но почему?! — удивилась Бероева. — Впрочем, это ваши проблемы. Папку я вам дала, а вы, будьте добры, найдите мне мои драгоценности и остальное.

— Могу вас заверить, что дело ваше будет под моим особым и неусыпным контролем, — заявил ей Грязнов. — Еще раз прошу вас никому не говорить ничего об этой папке. Дело это государственной важности. И, поймите меня правильно, это просто в ваших интересах.

— Да о какой папке вы мне все время талдычите? — раздраженно воскликнула Бероева. — Знать ничего не знаю о какой-то папке. Кто я, по-вашему, — секретарша?!

— Очень хорошо, — широко улыбнулся ей Грязнов. — Просто замечательно. Значит, здесь мы с вами нашли полное взаимопонимание.

Мы составили протокол об изъятии, вернее, добровольной выдачи папки на стольких-то листах, но более подробный перечень находившихся в них документов и материалов решили отложить до приезда в Генпрокуратуру. И стали ждать прибытия в квартиру Бероевой дежурной оперативно-следственной группы.

Это была сплошная бухгалтерия. Мы сидели с Грязновым на заднем сиденье и листали страницы из папки, а машина везла нас к Меркулову. Мы таращились и пытались понять, что может стоять за цифрами, датами и встречающимися время от времени инициалами.

Иногда мы синхронно поднимали друг на друга глаза, и каждый убеждался, что второй из нас такой же дурак, как и первый. Облегченно вздохнув, мы вновь опускали головы и так же старательно изучали ровные строчки. К Меркулову приехали расстроенными и опустошенными.

…Я был уверен, что Костя поймет меня и не станет очень уж ругать за то, что привез с собой Грязнова. Кому, как не Меркулову, знать, что Слава — самый проверенный человек из всего Московского уголовного розыска и именно он может нам помочь в тех поисках, которые мы затеяли на свой страх и риск.

— Что он знает? — спросил меня Костя, после того как обменялся с Грязновым рукопожатием.

— Все, — ответил я.

— Да?! — удивился Меркулов. — Значит…

— Нет-нет, — с мягкой улыбкой перебил его Грязнов. — Я знаю на самом деле очень мало. Я знаю, к сожалению, столько же, сколько и Турецкий.

— Это не так уж мало! — запротестовал я, поняв, что дал маху, — все в этом деле пока никто не знает. Кроме, может быть, руководителей Стратегического управления — или как они там себя называют? Вождями?

Меркулов кивнул.

— Я так и думал, что ты знаешь не больше нашего, — сказал он. — Итак, господа, прошу садиться. Разговор предстоит серьезный.

— Турецкий обещал коньяк, — вспомнил вдруг прощелыга Грязнов.

— Я?! — как можно натуральнее удивился я. — Не помню…

Меркулов успокоительно поднял руку.

— Будет коньяк, — улыбнулся он. — Но после разговора.

— Согласен, — тоже улыбнулся Грязнов. — Надеюсь, у тебя настоящий французский.

— Всего лишь армянский, — покачал головой Костя и без всякого перехода добавил: — Сегодня я разговаривал с генеральным.

— Как он? — полюбопытствовал я.

— Твоими молитвами, — сердито ответствовал Меркулов. — Мы будем серьезно говорить? Или бутылку открывать?!

— Будем, будем, — испугался я.

— Сегодня Генеральный прокурор России разговаривал со мной, — исправился Меркулов, и я не стал его перебивать: люблю людей, признающих свои ошибки, пусть даже мелкие. — Я доложил ему о нашем деле.

— Ты уверен, что поступил правильно? — встрял Грязнов. — Черт его знает, что это за Стратегическое управление такое…

— Я уверен в нем так же, как Турецкий уверен в тебе, — отрезал Меркулов, и Грязнов поднял руки в знак того, что он сдается. Меркулов добавил помягче: — Впрочем, я вам обоим доверяю полностью. Все личные и государственные тайны.

— Спасибо за доверие, — с клоунской миной кивнул Грязнов.

— Пожалуйста. Итак, поговорим о деле? Есть что-нибудь новенькое?

Я протянул ему папку. Он взял ее в руки и вопросительно посмотрел на нас обоих. Я вкратце рассказал ему о Бероевой и о том, как Воробьев просил присмотреть за этой папкой.

Пока Костя просматривал листы, в кабинете царило гробовое молчание.

— Интересно, — приговаривал Меркулов. — Очень интересно.

Наконец он отложил папку в сторону и посмотрел на нас.

— Ну что ж, — сказал он. — Есть начало романа.

— Это что-нибудь говорит тебе? — спросил его Слава, кивнув на папку.

— Нет, — спокойно сказал Меркулов. — Но скажет. Обязательно скажет. А сейчас давайте-ка переменим тему, не возражаете?

Грязнов пожал плечами. Что касается меня, то спорить с начальством я стараюсь только в самых крайних случаях.

— Скоро, как вы знаете, состоятся выборы Президента, — официально заговорил Меркулов, и мне сразу стало ужасно скучно. — По сути, народ выберет путь, по которому мы пойдем дальше.

— Простите, — сказал я. — У нас политинформация или мы здесь по делу собрались?

— Это и есть дело, — не принял шутки Меркулов. — И не говори, что ты не понимаешь, в чем тут дело и почему я начал говорить именно об этом. Так вот. Сегодня я разговаривал с генеральным.

— У меня есть знакомый журналист, — заметил я. — Как-то он в составе делегации удостоился рукопожатия папы римского. Тоже все уши мне прожужжал об этом, вот прямо как ты сейчас с нашим генеральным.

Оба посмотрели на меня так сердито, словно я рассказал им идиотский анекдот.

— Генеральный рассказал мне одну интересную историю, — практически не обращая на меня внимания, продолжал свою речь Меркулов. — В то время, когда здесь, в Генпрокуратуре, начальствовал другой тип по кличке И.о., к нему обратился некто Олег Васильев. Знакомая фамилия?

— Артист такой есть, — легко откликнулся я, — только его Владимиром зовут. В балете танцует.

— Этот Васильев работает в администрации Президента, — проговорил Грязнов.

Меркулов кивнул.

— Правильно. Так вот. Васильев имел с генеральным очень долгую беседу. По словам генерального, Васильев его всячески прощупывал. Уже тогда было ясно, что бывший генпрокурор долго не продержится, и кандидатур для его замены было предостаточно. Васильев вел себя так, будто ему было известно, что вечно исполняющего обязанности вот-вот снимут, а вместо него будут рекомендовать нашего шефа. То есть того, кто в итоге и стал генеральным. Такое сложилось впечатление. Васильев, по словам генерального, как бы ходил вокруг да около, словно хотел сделать какое-то конкретное предложение. Они говорили буквально обо всех аспектах общественно-политической жизни страны. Складывалось ощущение, что кандидата в генпрокуроры проверяют, прощупывают на лояльность и, как он сам выразился, на политическую дальновидность.

После того как нынешний генеральный был утвержден в должности, он подумал, что Васильев как работник администрации Президента провел с ним определенную работу, как и с остальными кандидатами на пост генерального, и доложил, естественно, о результатах руководству. Он был даже благодарен Васильеву за его лояльность и профессионализм, потому что думал, что тот доложил о результатах их переговоров предельно точно и честно. Но сравнительно недавно он узнал такое, от чего озадачился. Генеральный узнал, что Васильеву никто и никогда не давал такого поручения — проверить всех возможных кандидатов на пост Генерального прокурора страны. Таким образом, стало ясно, что Васильев действовал по собственной инициативе и непонятно зачем.

После того как я доложил ему о Стратегическом управлении, я был вправе ждать, что меня не поймут — как минимум. Но неожиданно генеральный заинтересовался этим делом. Он много меня расспрашивал, но, сами понимаете, сообщить я ему мог немного. Вот тогда-то он мне и рассказал эту историю. И еще вспомнил, что Васильев в разговоре с ним упомянул о том, что стратегия в наше непростое время — одно из основных условий успеха. В общем-то фраза достаточно невинная. Но в свете нашего с вами дела на этот разговор можно посмотреть совсем с другой точки зрения.

— Если я правильно понимаю, — медленно произнес Грязнов, — у нас появился первый прозрачный подозреваемый, не так ли?

— Совершенно верно, — кивнул Меркулов. — Конечно, этот вопрос входит в компетенцию службы безопасности, но…

— Кстати о доблестных чекистах, — вклинился я в беседу и вкратце рассказал свою эпопею с госпиталем, куда меня не пустили к великому спортсмену Борисову, и загадочную историю исчезновения полковника ФСБ Владимира Аничкина.

— Борисов пока подождет, — нетерпеливо отмахнулся Меркулов. — А почему тебя так интересует этот Аничкин? Он как-то связан с делом маршала, которое ты ведешь?

— Относительно, — пожал я плечами. — Он, видите ли, на минуточку, зять убитого экс-управделами Совмина Смирнова.

— Да? — задумчиво произнес Меркулов. — Ну что ж, разрабатывай пока эту версию, то есть связь этих событий, хотя к чему она приведет, заранее сказать трудно. Не исключено, что здесь может быть что угодно.

Он обвел нас с Грязновым долгим взглядом и сказал:

— Итак, я говорил о выборах. Коммунисты рвутся к власти. Как вы думаете, лидер коммунистов — самостоятельная фигура и представляет то, что о нем пишут и что он сам о себе говорит? Или за ним кто-то стоит?

— Как в трамвае, — ответил я.

— Что? — не понял Меркулов. И правильно, где ему, номенклатурщику, понять.

— В трамвае, — с готовностью объяснил я ему. — Едешь, бывалоча, на работу, а там только об этом и говорят, кто за боссом коммуняк стоит, а кто за Президентом.

— Зря смеешься, — серьезно посмотрел на меня Меркулов. — Иногда глас народа и послушать полезно. Подумай: если кто-то стоит за коммунистом — кто это может быть? И хотя бы на минуту поставь вместо этого мифического кого-то — Стратегическое управление. А?

Крыть мне было нечем. Действительно, стройненькая получается картинка.

И страшненькая такая…

— Сечешь? — не унимался Меркулов.

— Костя, я уже подыхаю от страха, — заверил я его. — Честное пионерское, я сделаю все, что в моих силах, чтобы покончить с этой нечистью.

— Я думаю, что ничего несбыточного тут нет, — сказал Костя. — Это вполне может быть то, чего мы не ведаем, а также то самое Стратегическое управление, которое выплыло наружу в связи с убийством двух стариков. Так что работать надо в этом направлении. Итак, что мы имеем?

Смирнов, Киселев, Воробьев — убиты. Судя по всему, они были не последними членами этой конторы, и убили их в результате внутренних разборок, о которых мы ничего пока не знаем. Скорее всего, они активизировали свои действия в связи с выборами. Время напряженное, и, чтобы победить, они готовы на все. Что конкретно происходит, мы не знаем, но Турецкий обещает покончить с этой нечистью, а значит, он это сделает, он свое слово крепко держит.

— Мерси, — поклонился я.

— Дальше. О громких делах типа убийства Холодова, Листьева говорить пока не будем. Слишком красивая мечта. Но в виду иметь будем.

— Договорились.

— Папка. — Три пары глаз устремились на зеленую кожу, под которой находились таинственные листы. — Ее я отдам на экспертизу одному моему хорошему знакомому. Он — отличный бухгалтер и аналитик. Надеюсь, его анализ будет детальный, и он не сломает себе голову, расшифровывая все эти записи. У вас, друзья, есть ко мне вопросы?

— Есть, — подал голос Грязнов. — Каким ты, Костя, видишь в этом деле мое участие?

— Работай, Слава, по своей оперативной линии, подключай агентуру, — ответил ему Меркулов. — Рой землю. Общайся со следопытом Турецким. Ищите доказательства связи всех этих убийств с этим таинственным Стратуправлением.

— Понял, — серьезно кивнул Грязнов.

На этих мужиков-следопытов было приятно смотреть, честное слово. Да и работать с ними — дело ответственное и, можно сказать, почетное!

Я позвонил домой и сообщил Ирине, что задержусь.

— Но уже и так поздно, Турецкий, — заставила она меня посмотреть на часы.

Ничего себе. Половина двенадцатого.

— Спи спокойно, дорогой товарищ, — пожелал я ей. — Твой муж занимается важными государственными делами.

— Звонила тетя из Риги. Я не могу туда ехать пока. У нее проблемы, может быть, ты что-нибудь придумаешь? Нам с Ниночкой нужен отдых.

Ох, черт!

— Ты что, завтра уже хочешь уезжать?!

— Турецкий! Твои государственные дела сделали из тебя мужлана. Не обязательно грубить.

— Ну, извини, извини. Ничего страшного не произошло, ведь так? Разумеется, я что-нибудь придумаю, куда я денусь. Я же все-таки любящий муж и отец!

— Надеюсь, — сказала она и положила трубку.

Как же я забыл? Случайность и вправду — осознанная необходимость. Лиля Федотова тут, кстати, сообщила мне, что достала путевку для моей жены и дочки. Самое смешное, что именно в Прибалтику. Бывают же такие совпадения. Нет, говорю, не надо путевок, у нее, у Ирины, тетка там живет. То ли не поверила, то ли очень уж ей услужить хочется начальству. Интересная особа, очень интересная… Самая лучшая помощь — та, которая приходит вовремя. Когда-нибудь она все-таки затащит меня в постель, и я не буду сопротивляться. А почему это, интересно, я сопротивляюсь до сих пор? Удивительно!

Телефон на моем столе зазвонил, и я снял трубку. Кого несет в такое время?

— Турецкий слушает.

— Саша? Это я, Таня.

— Таня?

— Зеркалова.

— Я понял, что Зеркалова. Что-то случилось?

Она помолчала, и я прикусил язык. Турецкий, дубина, у этой женщины отца убили, муж пропал, а ты, тактичный наш, спрашиваешь, что у нее случилось.

— Саша, — тихо проговорила она, и я вжал трубку в ухо, чтобы лучше слышать. — Ты не можешь приехать ко мне? Прямо сейчас.

— Конечно, могу, — тут же ответил я, — раз надо, разумеется, приеду. Адрес я помню.

— Жду.

В трубке послышались короткие гудки. Я положил ее на аппарат и встал. Если женщина зовет — нужно ехать.

Через сорок минут я нажимал кнопку звонка Таниной квартиры. Дверь открылась сразу, как будто хозяйка квартиры стояла прямо за ней и ждала моего прихода. Очевидно, так и было.

— Саша! — И она кинулась мне на грудь, будто это я пропал и вот теперь вернулся.

Она втащила меня в квартиру, держа обеими руками, ногой захлопнула дверь и, не отпуская, потащила в комнату, к тому же не просто в комнату — в спальню. При этом губами она яростно искала мои губы.

Я впервые был в такой ситуации. Конечно, бывало, что женщины меня хотели, бывало, они набрасывались на меня, как только я вставал у них на пороге, не давая ни минуты, и мне, не скрою, это нравилось. Но никто еще не тащил меня в постель так откровенно при пропавшем муже и при убитом отце. Я был в шоке.

И я совершенно не представлял, как мне себя вести с ней. Дать пощечину? На каких основаниях? Я не жлоб, не ханжа и не святой. Трахнуть? Но ведь я некоторым образом и не скотина. Ужасно, просто ужасно, как все в этом мире относительно. Что же мне делать-то?

Как за мгновение до смерти человек вспоминает всю свою прошлую жизнь, так в эту секунду передо мной пронеслись все женщины, с кем я когда-то имел интимные отношения: от первого почти невинного поцелуя до самого разнузданного секса с одной очень экстравагантной… Впрочем, зачем вспоминать?..

Постель была разобрана. Внезапно я понял, что Зеркаловой был нужен вовсе не секс — ей была необходима зашита. В одночасье она лишилась двух надежных опор — отца и мужа. В ее понимании секс со мной вовсе не был никакой изменой. Она искала защиту и видела ее во мне. Ну что ж. Я дам ей ее. Или хотя бы ее иллюзию.

Мы сели на кровать, и я крепко прижал ее к себе, гладя по волосам. Она прижалась ко мне всем телом и жадно впитывала в себя мой голос, мои слова:

— Ну что ты, Танюша… Ну что ты, глупая… Не волнуйся. Все будет хорошо. Все будет хорошо.

Она плакала, и кивала, и снова плакала, и ни чего не говорила, а я нес и нес эту убаюкивающую чушь и сам верил во все, что говорил.

Внезапно она вскинула голову, пристально посмотрела мне в глаза, и я с ужасом понял, что произойдет в следующие минуты. И не ошибся.

Хриплым голосом она потребовала:

— Поцелуй меня.

Я наклонился к ней и нежно поцеловал в краешек губ.

— Поцелуй меня по-настоящему! — настойчивее повторила она.

И, обхватив обеими руками мою голову, она изо всех сил прижалась к моим губам, словно боясь, что я вскочу и побегу куда глаза глядят. Но я никуда бы уже не побежал. Я был сломлен и готов на все.

Совершенно непроизвольно рука моя скользнула по ее груди, и она так отчаянно застонала, что у меня отпали всякие сомнения: я не знал, изменит ли она мужу, но вот что я изменю Ирине — это однозначно, как говорит один из кандидатов в Президенты.

Единственное, что меня утешало в этой ситуации, — то, что изменял я Ирине не впервые. Это прощало в моих глазах неистовую в эту минуту Таню Зеркалову.

Впрочем, не только это прощало. Все прощало. Давно я не видел такой страсти. Давно я сам не был охвачен страстью. Давно мне не было так хорошо.

И так грустно… Но как бы мне ни было грустно, в следующую ночь я снова пришел сюда.