Последний самурай

Глава 14

— Коннити-ва, Набуки-сан!

Господин Набуки нахмурился. Голос, который произнес это приветствие, показался ему странно знакомым — даже не столько голос, сколько интонация, веселая и насмешливая. Перед ним стоял пленник, похожий в своем черном гидрокостюме на персонаж какого-то приключенческого фильма, — не то ниндзя в представлении гонконгских кинорежиссеров, не то пришелец из космоса — и улыбался разбитыми губами, на которых висели густые капли цвета переспелой вишни. Лицо его утратило симметрию и было залито кровью, струившейся из рассеченной брови и ссадины на левой скуле; кровью оказались испачканы даже его зубы, отчего улыбка неприятно напоминала оскал вампира. Но голос человека, который стоял перед господином Набуки со связанными за спиной руками, звучал спокойно и приветливо, а главное, совершенно естественно, как будто он просто зашел в гости к приятелю, чтобы скоротать вечерок.

Господин Набуки покачал головой, отказываясь верить собственным глазам. Это казалось невероятным, но факт оставался фактом: перед ним был тот самый фотограф с Кунашира, агент русской контрразведки, которому полагалось умереть уже несколько часов назад. „Что ж, — подумал господин Набуки, — лучше поздно, чем никогда. Во всяком случае, иметь дело с достойным противником приятно.“

— Здравствуйте, — с большим трудом произнес он по-русски. — Я не знать ваше имя…

— Вряд ли вы смогли бы его произнести, даже если бы знали, — все тем же веселым тоном заявил пленник, без усилий перейдя на приличный английский. — Я вижу, вы говорите по-русски намного лучше, чем я по-японски, но все-таки мне кажется, что английский будет удобнее для нас обоих.

— Как вам будет угодно. — Господин Набуки постарался произнести это вежливо, но сухо: ему очень не понравилось то обстоятельство, что пленнику удалось навязать ему свой тон. — Вы совершили чудо, оставшись в живых и добравшись сюда, так что я не могу лишать вас права выбора в подобной мелочи.

— Чудо? — Пленник беззвучно рассмеялся. — О чем это вы, Набуки-сан? Уж не о тех ли двоих увальнях, которые пытались отправить меня на тот свет при помощи лома и охотничьего ружья?

— Лом? — переспросил господин Набуки.

— Толстый металлический прут, — пояснил пленник, — длиной около полутора метров и весом до десяти килограммов. С одного конца заостренный, а с другого, как правило, расплющенный наподобие э…, отвертки. Применяется в России до сих пор в качестве инструмента для земляных работ, скалывания льда и раскалывания черепов. Ну и еще в качестве рычага.

— Да, — сказал господин Набуки, — пожалуй, это было опрометчиво. Но вы должны войти в мое положение: откуда же на Кунашире возьмутся профессионалы? Вас я, конечно, не считаю.

— Вы мне льстите, — сказал пленник. — Сейчас я выступаю в роли любителя.

Господин Набуки поморщился.

— Полноте, — сказал он — Мне показалось, что у нас с вами доверительный разговор. Я же знаю, что вы офицер русской контрразведки.

— Вы в это поверили?

Пленник зашелся своим беззвучным смехом. Глядя на него, можно было подумать, что он является хозяином положения. Вероятно, то же самое ощущение испытывали и охранники, потому что один из них взял его за плечо и сильно встряхнул. Пленник не глядя ткнул его локтем в солнечное сплетение. Бедняга отлетел назад, ударился спиной о дверной косяк и тихо опустился на корточки, озабоченный только тем, чтобы снова начать дышать. Второй охранник занес над головой пленника бамбуковую дубинку, но тот молниеносным движением боднул его в лицо. Охранник выронил дубинку и обрушился в угол, едва не опрокинув стоявшую на высокой подставке китайскую вазу.

— Династия Цинь, — бросив на вазу быстрый взгляд, сказал пленник. Третий век до нашей эры. На вашем месте, Набуки-сан, я отозвал бы своих псов Если они и дальше будут встревать в разговор, боюсь, вы недосчитаетесь некоторых экспонатов своей бесценной коллекции.

Господин Набуки недовольно посмотрел на своих людей, которые, судя по всему, до сих пор не могли взять в толк, что с ними произошло, а потом обвел взглядом набитую редкими произведениями искусства комнату. Вести беседу с пленником на его условиях было унизительно, но приказать охране пристрелить его, как бродячего пса, означало бы признать свое поражение Кроме того, господину Набуки было интересно узнать, насколько русские осведомлены о его делах. Пленник, похоже, был не прочь поговорить, и господин Набуки решил пойти ему навстречу Он велел охраннику, который первым пришел в себя, развязать русскому руки и отойти в дальний угол. Сабуро молча стоявший за креслом господина Набуки, недовольно покачал головой и вынул из-под одежды огромный „магнум“ с глушителем.

— Мне нравится ваше мужество, — сказал господин Набуки. — Ведь вы не можете не понимать, что живым вам отсюда не выйти. Вы должны были знать это заранее Зачем же вы пришли?

— За вами, — просто ответил пленник, растирая затекшие запястья, на которых краснели глубокие следы, оставленные веревками. — Помните историю доктора Фауста? Он тоже обладал неограниченным могуществом, а потом за ним пришли — Вы не первый, — усмехнулся господин Набуки, — кто явился сюда, воображая себя Мефистофелем Ваши речи свидетельствуют об уме, но о человеке принято судить по его поступкам А с этой точки зрения вы, к сожалению, выглядите глупцом. Самоуверенным глупцом — Готов спорить, что вы получаете огромное удовольствие, повторяя эти слова каждому, кто стоит перед вами со связанными руками, — сказал пленник Господин Набуки нахмурился „Идиот убежден, что все, кроме него, — идиоты“, — вспомнил он. Неужели Акутагава имел в виду и его тоже? Во всяком случае, русский намекал на это.

— Хорошо, — сказал он, — оставим это. В самом деле, предаваться взаимным оскорблениям нет никакого смысла. Я понял вас так, что вы имели определенные и, видимо, весьма веские причины желать мне смерти. Вы собирали информацию обо мне, вы фактически выступили против меня с поднятым забралом, сделав все, чтобы привлечь мое внимание. Вы избежали покушения (и теперь я понимаю, как это вам удалось), пересекли пролив и высадились на территории моей усадьбы, убив троих охранников и надолго выведя из строя еще двоих. Все это было проделано мастерски, хотя и довольно грубо. Вы утверждаете, что не являетесь офицером контрразведки, и я не вижу причин сомневаться в ваших словах, поскольку ложь не способна ни усугубить, ни облегчить ваше положение. Так ответьте мне прямо, кто вы такой и почему хотели меня убить.

— Я не хотел вас убить, — живо откликнулся пленник. — Я вас убил. Вы покойник, Набуки-сан. Вы можете сколько угодно тешить себя иллюзиями, но вы умерли в тот самый миг, когда моя лодка достигла берега.

Господин Набуки услышал, как у него над ухом с характерным звуком провернулся барабан „магнума“, и понял, что Сабуро начинает терять терпение.

— Согласен, — сказал он, одновременно делая успокаивающий жест в сторону Сабуро. — Рано или поздно всем нам придется уйти в мир иной. С самого момента рождения мы — потенциальные трупы. Но.

— Да нет же, — нетерпеливо перебил его пленник. — При чем тут философия? Вы — покойник в самом прямом смысле этого слова. Что отличает живого человека от мертвеца? Я вам отвечу: свобода выбора. А у вас нет больше выбора, Набуки-сан.

— Вероятно, он имеет в виду чемодан, который привез с собой, негромко сказал по-японски Сабуро. — Очень тяжелый чемодан. Мы не стали его открывать. Наверное, там бомба. Я вызвал Кицунэ, он разбирается в этом лучше меня.

Пленник наблюдал за ними с благожелательной улыбкой.

— Мой помощник говорит, что с вами был какой-то чемодан, — перевел господин Набуки. — Вы не скажете мне, что в нем?

— В этом нет нужды, — прозвучало в ответ. — Вам лучше меня известно, что в нем. Дело в том, что это ваш чемодан. Я даже не берусь предположить, сколько вы за него заплатили. Признаюсь, когда сумма зашкаливает за двадцать тысяч долларов, для меня это уже не деньги, а чистая абстракция. Я совершенно случайно наткнулся на этот чемодан в Москве, узнал, что он принадлежит вам, и решил, что такую ценную вещь необходимо вернуть владельцу… со всеми вытекающими из этой вещи последствиями.

Господин Набуки ощутил странную пустоту внутри, и в этой пустоте тяжелым комом висело его огромное сердце Оно билось неровно и гулко, и его удары, казалось, беспорядочно сотрясали невесомое тело господина Набуки Вы говорите загадками, — с трудом шевеля непослушными губами, сказал он Да неужто? — удивился человек в гидрокостюме. — Полно, Набуки-сан! Вам ни о чем не говорит имя Эдогава Тагомицу?

Господин Набуки закрыл глаза. „Так вот почему до сих пор нет новостей из Москвы, — понял он. — Их просто не могло быть Пока я сидел перед телевизором и ждал слов, которые должны были возвестить мой триумф, позор и гибель шли ко мне широкими шагами А я ничего, ничего не предпринял, потому что ни о чем не подозревал…“

Он услышал, как у него над ухом заскрипел зубами Сабуро, но не обратил на это внимания. Усталый мозг мучительно барахтался, ища путей к спасению, и господин Набуки спросил чужим голосом:

— Где чемодан?

— В гараже, — хрипло ответил Сабуро. — Мы отнесли его туда, потому что там прочные стены…

— Не слишком далеко, правда? — спросил пленник. — На стены гаража вряд ли стоит рассчитывать, когда речь идет об игрушке, способной уничтожить весь центр Москвы.

У вас отличная коллекция раритетов, Набуки-сан. Жаль, что все так вышло.

Сердце господина Набуки заполнило весь объем грудной клетки и билось с трудом — видимо, ему мешали ребра. Каждый удар причинял мучительную ноющую боль, которая долго не проходила. „Мне семьдесят лет, — подумал господин Набуки, — и я покойник. Очень старый, очень глупый, отменно прожаренный покойник.“

— Вы, — сказал он, нечеловеческим усилием выталкивая колючие шарики слов из пересохшей глотки, — как вас там… Вы лжете. Этого не может быть. Вы что, сумасшедший? Зачем вы это сделали?

— А вы? — вопросом на вопрос ответил пленник. Он больше не улыбался. Разве то, что вы сделали, и то, что собирались сделать, было сделано психически нормальным человеком? Вы пролили море крови, Набуки-сан, и совершили это чужими руками.

— Что вы понимаете в мести? — с трудом выдавил господин Набуки. Он пребывал в смятении и ярости; ему хотелось кричать, но голос не слушался: мешало застрявшее в глотке, разбухшее до невообразимых размеров, готовое лопнуть, как воздушный шарик, сердце. — Что вы о ней знаете?

— То же, что и вы, — спокойно ответил русский. — Вы, видимо, все еще думаете, что меня сюда послали российские спецслужбы. Ничего подобного, Набуки-сан. Просто вы допустили ошибку, убив людей, которые были мне близки. Вам не следовало этого делать. Тем более не следовало связываться с бандитами. Это тупые подонки, с такими каши не сваришь. Что я знаю о мести… Месть, Набуки-сан, это — око за око, зуб за зуб, удар за удар. Вы убили моих друзей — значит, вы должны умереть.

— Вы противоречите сами себе, — из последних сил сохраняя невозмутимое выражение лица, сказал господин Набуки. Он подозревал, что невозмутимость дается ему плохо: мускулы лица словно одеревенели, потеряв подвижность, но делал все, что мог. — Мстить за смерть близких, подрывая ядерный заряд в густонаселенной местности, это… это…

Пленник с улыбкой закивал головой, и господин Набуки замолчал, поняв, что только что сморозил глупость, разом перечеркнувшую все, во что он верил и за что боролся на протяжении полувека.

— Вот именно, — сказал Иларион Забродов и принялся шумно заводить массивный хронометр, висевший на его левом запястье. — По крайней мере, объект моей мести находится в этой густонаселенной местности — кстати, не такой уж густонаселенной по сравнению с Москвой или Нью-Йорком. Вы же, Набуки-сан, мстили ни в чем не повинным людям. Иными словами, вы вели себя как бешеный пес. Я не понимаю, о чем мы вообще разговариваем. Черт возьми! Вы знаете, что этот сопляк, ваш Эдогава Тагомицу, выбросился с десятого этажа, когда узнал, с какой целью вы послали его в Москву? Он-то в чем перед вами провинился?

Господин Набуки услышал прерывистый вздох Сабуро у себя за спиной и понял, что гранитный монолит преданности дал трещину.

— Глупая ложь, — скрипучим голосом произнес он, — пустая демагогия. Я вам не верю. Принесите чемодан! — крикнул он охранникам.

Голос снова слушался его, сердцебиение стало утихать. Стоило сделать одно-единственное усилие, чтобы навеянная словами пленника гипнотическая муть лопнула и растаяла, как тает при пробуждении липкая пелена ночного кошмара.

— Не спускай с него глаз, — приказал он Сабуро.

— Слушаюсь, Набуки-сан, — ответил тот. Голос у Сабуро был глухой и надтреснутый, но он держался хорошо — по крайней мере, для человека, стоящего лицом к лицу с неотвратимой смертью. Собственно, иного поведения господин Набуки от него и не ожидал.

Один из охранников, шмыгая разбитым носом, с которого все еще капала кровь, выскочил за дверь, направляясь в гараж. Пленник огляделся с видом человека, пришедшего на скучную вечеринку у начальника, отыскал взглядом свободный стул, подошел к нему и уселся, по дороге слегка оттолкнув второго охранника. Затем он забросил ногу на ногу, скрестил на груди руки и развалился в такой расслабленной позе, что со стороны могло показаться, будто в его теле нет ни одной кости. Сабуро свирепо засопел за спиной у господина Набуки, но промолчал, понимая, что в подобной ситуации формальностями лучше пренебречь.

— Кстати, — с расчетливой жестокостью нанес очередной удар Забродов, если не секрет… Скажите, Набуки-сан, а сколько здесь в доме сейчас народу? По мне, так чем меньше, тем лучше, но большая компания тоже имеет свои преимущества — по крайней мере, в дороге не соскучишься. Женщины-то есть?

— Нет, — автоматически ответил господин Набуки и снова вынужден был закрыть глаза, пережидая очередной приступ удушья. Окими-сан в эту самую минуту спала в комнате наверху, доверчиво прижимаясь к своему Арихито Таяма, — счастливая, довольная жизнью, успокоенная и обнадеженная. А в ее чреве уже шевелилось новое существо — тоже счастливое, потому что, если верить врачам, состояние матери мгновенно передается плоду… Господин Набуки снова забыл о ней — теперь уже, надо полагать, в последний раз.

Он заставил себя не думать о госпоже Окими. В конце концов, далеко не каждому удастся умереть счастливым, да еще во сне, даже не успев ничего почувствовать. Госпоже Окими можно только позавидовать. Если бы еще не ее ребенок…

— Что с вами? — сквозь звон в ушах услышал он голос пленника. — Вам плохо, Набуки-сан? Не хотите ли стакан воды?

„Я стар, — подумал господин Набуки, прислушиваясь к пульсирующей боли в груди. Боль нарастала, сильно отдавая в левое предплечье. — Я стар, подумал он снова, повторяя это про себя, как заклинание. — Сколько мне осталось? Я давно смирился с тем, что мое время уже не за горами. Так, может быть, это выход?“

Он открыл глаза. Русский разглядывал его с нескрываемым интересом, скаля в ухмылке окровавленные зубы. Господина Набуки замутило, и он снова закрыл глаза.

Не маньяк же он… Как же тогда должен выглядеть маньяк, если это чудище претендует на звание психически нормального человека?

— Воды? — повторил свой вопрос пленник. Он вед себя так, словно это господин Набуки был у него в плену, но теперь уже это не имело значение.

— Благодарю вас, — не открывая глаз, сказал господин Набуки. — Со мной все в порядке.

Это была ложь. Гипноз русского оказался слишком силен, мутная пелена кошмара снова затянула уставший от бесплодных усилий мозг. „Полно, подумал господин Набуки, — при чем тут гипноз? Быть может, все наоборот? Возможно, всю свою жизнь я прожил во власти снов, и лишь теперь настал миг пробуждения? Ерунда, — подумал он, делая последнюю попытку сопротивления. Этого просто не может быть, он блефует. В наше время даже русские поумнели, среди них больше нет камикадзе. А что, если я все-таки имею дело с сумасшедшим?..“

Господин Набуки снова открыл глаза, когда в дверь, заметно кренясь на одну сторону и покряхтывая от натуги, протиснулся вернувшийся охранник. Все еще шмыгая носом, он поставил чемодан у самых ног хозяина. Господин Набуки невольно отшатнулся, но тут же взял себя в руки: лишний метр в данной ситуации вряд ли мог его спасти.

— Откройте, — приказал он.

Охранник замялся, бросая на присутствующих нерешительные взгляды, а Сабуро беспокойно кашлянул в кулак.

— Это не опасно, — верно поняв причину всеобщего замешательства, сказал пленник. — Даю вам слово. Хотите, я сам открою?

— Ни в коем случае! — поспешно сказал Сабуро и осекся.

Господину Набуки осталось лишь печально покивать головой: русский выиграл очередной раунд, поставив их в глупейшее положение, когда любое действие — а равно и бездействие — могло привести к непредсказуемым последствиям.

— Открывайте, — повторил он. — Я должен убедиться.

Чемодан был как чемодан — большой, пластиковый, с сильно поцарапанными боками, при одном взгляде на которые становилось ясно, что он побывал во множестве дорожных передряг. Охранник присел перед ним на корточки, открыл замки, поднял крышку и отступил в сторону.

Господин Набуки увидел внутри еще один чемодан, размером поменьше первого. Оставшееся свободным пространство было проложено поролоном. То, что лежало в мягком поролоновом гнезде, было господину Набуки хорошо знакомо.

— Вы готовы пожертвовать собственной жизнью? — словно со стороны донесся до него собственный голос.

— Вообще-то, я не собирался, — прежним тоном ответил Забродов, — но раз уж так вышло… Все равно ведь пропадать, правда? У нас говорят: двум смертям не бывать, а одной не миновать. Чего там, в самом деле Скажу вам по секрету, Набуки-сан: я уничтожил много плохих людей, но вы станете моим шедевром, после которого можно умереть со спокойной душой.

— Он блефует, — внезапно подал голос Сабуро. — У него нет телефона, а без телефона это просто ящик, которым в лучшем случае можно проломить кому-нибудь голову. Возможно, телефон припрятан где-нибудь на берегу, но туда ему уже не попасть. С вашего позволения, Набуки-сан, я унесу это отсюда, а потом вернусь и с удовольствием придушу вашего гостя голыми руками.

„Вряд“ ли, — подумал господин Набуки, — Сабуро недооценивает противника Идиот убежден, что… Ну, и так далее»

— Черта с два, — быстро сказал пленник. Он выставил вперед левое запястье и постучал ногтем по стеклу своего безвкусного, чересчур массивного хронометра. — Вот эта штука — передатчик Мы успели внести в конструкцию чемодана некоторые изменения… Словом, когда я выдерну вот это, — его пальцы сомкнулись на одной из трех заводных головок хронометра, сработает небольшой заряд. Он разобьет склянку с кислотой, которая начнет разъедать слой изолирующего материала… Короче говоря, на отход у меня будет полчаса плюс-минус две минуты. При удачном стечении обстоятельств можно уцелеть. Но, как я уже говорил, человек предполагает, а Бог располагает.

Сабуро сделал какое-то резкое движение и обмяк, поняв, что не успеет.

— Тц-тц-тц, — поцокал языком пленник. — Ничего не выйдет. Что ж, господа, давайте прощаться. Принимая во внимание характер того, что должно произойти здесь в ближайшие полчаса, я думаю, что писать завещания и прощальные записки не имеет смысла.

— Полчаса — изрядный срок, — вполголоса заметил Сабуро.

— Я об этом думал, — сказал Иларион. — За полчаса бомбу можно увезти километров на двадцать, а то и на все тридцать. Увезти в глубь, как вы выразились, густонаселенного района. Можно отправить ее обратно тем же путем, каким она сюда попала, то есть по морю. Но в миле отсюда дежурит российский сторожевой корабль, командир которого клятвенно пообещал мне утопить любую посудину, пытающуюся отчалить от этого берега. Он это сделает, Набуки-сан, поскольку ваши пираты довели его до белого каления. Он давно мечтает кого-нибудь утопить… И потом, получаса у вас не будет. Нас здесь пятеро при одном револьвере. Не хочу хвастать, но попасть в меня из этой вашей гаубицы будет довольно сложно. Так что, если кто-то из вас и останется в живых после нашей потасовки, он вряд ли сможет унести чемодан далеко — сил не хватит, да и времени тоже. К тому же… гм… мне неловко в, этом признаваться, но изменения вносили в большой спешке, так что эта штука может взорваться сразу.

— Или не взорваться вообще, — сказал Сабуро, но голос, которым он это произнес, заметно подрагивал.

— Скоро у вас будет шанс это проверить, — пообещал Иларион. — Во всяком случае, пытаться разрядить бомбу не советую. На этот случай в ней предусмотрена система мгновенного самоподрыва.

— Довольно, — сказал господин Набуки. — Даже если заряд взорвется в тридцати километрах отсюда, на Хоккайдо непременно выпадут радиоактивные осадки. Игра проиграна, Сабуро. Я устал и больше ничего не хочу.

Но может быть, — он повернулся к Илариону, — вы согласитесь забрать мою жизнь, сохранив остальные?

— С удовольствием свернул бы вам шею, — сказал Забродов, — но как быть с бомбой? Знаете, как я намучился, пока дотащил ее сюда из Москвы? Не пропадать же добру!

— Будьте человеком! — взмолился господин Набуки, не сводя глаз с пальцев пленника, которые рассеянно играли с заводной головкой хронометра, то вытягивая ее почти до отказа, то снова утапливая в корпус. — В доме находится моя секретарша, она беременна.

— А вы никогда не задумывались, сколько детей и женщин, в том числе и беременных, погибло одиннадцатого сентября в Нью-Йорке? Одной вашей жизни будет маловато, чтобы покрыть такой долг. Впрочем, когда в детстве я приходил из школы с синяками на лице, моя мама говорила мне: будь умнее своих обидчиков, сынок. Правда, папа потом добавлял: будь умнее, сынок, и сразу бей так, чтобы обидчик не скоро встал. Хорошо, Набуки-сан, что вы предлагаете?

— Я готов умереть, — сказал господин Набуки, вставая из кресла и величаво выпрямляясь во весь рост, — если вы поклянетесь оставить бомбу в покое. Я прикажу своим людям отпустить вас, и они подчинятся. Только не надо взрыва. Вы были правы, меня уже можно считать мертвецом.

— Продано? — деловито сказал Забродов и легко поднялся со своего стула, жестом полевого хирурга поддергивая рукава гидрокостюма. — Только велите своим гориллам очистить помещение. Это зрелище не для нервных, а я не хочу, чтобы мне пальнули в затылок.

Сабуро быстро шагнул к нему, сделав знак стволом револьвера. Охранники разом прыгнули на Илариона с двух сторон и тут же отскочили, как два теннисных мячика. На этот раз ваза, разменявшая уже третью тысячу лет, все-таки сорвалась с подставки и с печальным треском разлетелась вдребезги на полу. Сабуро собрался спустить курок — такой великолепный шанс было грешно упускать, — но вместо этого вдруг ощутил острую боль в руке, сжимавшей револьвер, а в следующее мгновение обнаружил, что лежит на спине, разглядывая затейливо раскрашенный потолок. Его тяжелый «магнум» с длинным глушителем отлетел в дальний угол и, со звоном обрушившись в самую середину старинного чайного прибора, отколол носик драгоценного церемониального чайника.

Больше ни о чем не думая, Сабуро с размаха хлопнул себя ладонью по груди, где в застегнутом на пуговицу кармане лежал миниатюрный радиопередатчик, представлявший собой фактически просто кнопку, с помощью которой можно было подать сигнал тревоги. Двери подвала с грохотом распахнулись, и туда ворвались вооруженные пистолетами и автоматами люди двое, а потом еще трое.

— Стойте! — властно прозвучал голос господина Набуки. — Прекратите это безобразие! Не стрелять!

— Правильно, — как ни в чем не бывало поддержал его Забродов, стрелять не надо.

Господин Набуки только теперь заметил, что отдал приказание на английском языке, и тут же повторил его по-японски — на тот случай, если кто-нибудь не понял.

— Я умру, — обращаясь к пленнику, сказал господин Набуки, — но умру на собственных условиях. Я хочу сделать это так, как подобает самураю.

— Так вы у нас еще и самурай, — насмешливо произнес Забродов. Впервые слышу, что был самурайский род Набуки. Или это ваше сценическое прозвище?

— Минамото-но Хорикава! — пролаял господин Набуки. — Вот мое родовое имя!

— Банзай! — воскликнул Иларион. — Ваши предки будут рады встретиться с вами на том свете. Уверен, у них есть что вам сказать. Вряд ли все они были такими же уродами, как вы, Набуки-сан.

Господин Набуки не обратил внимания на оскорбление: он его не услышал. Сделав несколько шагов на негнущихся ногах, он с трудом наклонился и поднял с кушетки какой-то длинный сверток. В свертке оказался тяжелый старинный меч.

— Сабуро, — шелестящим голосом позвал господин Набуки, — мне понадобится твоя помощь Подай мне вакидзаси.

Сабуро тяжело поднялся с пола и направился в угол, где на специальной подставке лежали мечи — большой, катана и малый — вакидзаси Иларион, наблюдавший за этой сценой, заметил, что мечи на подставке выглядят гораздо более новыми и менее настоящими, чем тот, что был в руках у господина Набуки Сабуро снял с подставки малый меч и подал его господину Набуки Взамен господин Набуки отдал ему свой клинок Иларион понял, что господин Набуки намеревается совершить харакири; Сабуро же, судя по всему, должен был нанести последний милосердный удар, срубив голову своему хозяину и разом оборвав его мучения Руки у телохранителя заметно дрожали. Иларион подумал, что господин Набуки запросто может повторить незавидную судьбу мятежника Мисимы, адъютант которого трижды бил его по шее мечом, но так и не сумел справиться со своей задачей.

Господин Набуки опустился на колени. Похоже, он неважно себя чувствовал, и ему пришлось прибегнуть к помощи Сабуро, чтобы не упасть на четвереньки, но картина при этом все равно получилась торжественная и величавая. Охранники стояли, почтительно и скорбно опустив головы. В помещении повисла тишина, нарушаемая лишь неровным свистящим дыханием господина Набуки.

Потомок древнего самурайского рода немного отдышался, с видимым усилием поднял вакидзаси и освободил из лакированного плена ножен сверкающий зеркальным блеском, слегка изогнутый клинок Красиво, черт подери, подумал Забродов. Чересчур красиво для этого подонка. А, была не была!

— Набуки-сан, — позвал он, — а знаете, я передумал.

Он выждал секунду, давая своим словам дойти до сознания господина Набуки, а когда отрешенное выражение в глазах последнего сменилось обыкновенным человеческим испугом, выдернул из подаренных прапорщиком Брузгиным часов заводную головку и бросил ее на пол.

В чемодане что-то глухо хлопнуло, как будто там взорвалась петарда, и изо всех его щелей струйками потек едкий желтоватый дымок. Господин Набуки, стоявший на коленях в метре от чемодана, вздрогнул. Глаза его широко распахнулись, рот открылся в безуспешной попытке вдохнуть воздух. Его искаженное страшной гримасой лицо покрылось смертельной бледностью, сжимавшие рукоятку вакидзаси пальцы разжались, и малый самурайский меч с глухим стуком упал на покрытый ковром пол В следующее мгновение господин Набуки мягко повалился следом, мучительно перебирая ногами, словно пытаясь убежать от смерти, и затих Сабуро, все еще держа в руке родовой меч Минамото, опустился на одно колено, перевернул хозяина на спину, вгляделся в мертвое лицо с широко распахнутыми остекленевшими глазами, приложил ладонь к его шее под челюстью, пытаясь нащупать пульс, и медленно встал Неужто окочурился? — прозвучал в тишине голос Забродова.

Сабуро что-то рявкнул пронзительно, по-японски. Охранники, опрокидывая мебель и топча ногами хрупкие экспонаты бесценной коллекции господина Набуки, мгновенно бросились на пленника.

— Так прямо и помер? — спросил Андрей Мещеряков. Забродов пожал плечами.

— Не знаю, прямо или криво, — сказал он, — но что помер, это факт Сердечный приступ, насколько я понимаю Я сразу заметил, что его беспокоит сердце, и постарался довести его до белого каления Ну а когда эта штука взорвалась, сердечко у него не выдержало Фактически он умер от испуга. Что и требовалось доказать Мещеряков закряхтел и устроился поудобнее, скрипя пружинами кровати. Иларион наклонился и поправил у него под спиной подушку. Мещеряков наградил его сердитым взглядом и нетерпеливо махнул рукой.

— Не понимаю, — сказал он. — Ну а если бы старик оказался чуть-чуть покрепче? Если бы он не откинул копыта, что тогда? Зачем тебе понадобилось выбрасывать свой единственный козырь? Пускай бы выпустил себе кишки. Тебе-то что за дело?

Забродов осторожно почесал бровь, на которой виднелась красная полоска незажившего шрама, и покачал головой.

— Нет, Андрюха, — сказал он. — Как это — пускай бы выпустил кишки? Пойми, я просто не мог допустить, чтобы он ушел вот так — весь в белом. Собаке — собачья смерть, я так понимаю. Не хватало еще, чтобы об этом ублюдке ходили легенды. А если бы он не умер, уж я бы, поверь, нашел способ его достать. До него и было-то метра три, не больше. Они бы просто не успели меня остановить.

— Крепко он тебя достал, — сказал Мещеряков и покосился на тугую повязку, которой была перетянута его грудь под больничной рубашкой. Заживающие раны немилосердно чесались, и полковнику все время приходилось бороться с острым желанием забраться под бинты и начать сладострастно скрести их ногтями. — Слушай, а как тебе удалось выбраться? Инфаркт инфарктом, но ведь там, насколько я понимаю, была еще и охрана.

— А, эти… — невесело усмехнулся Иларион. — Ну я, честно говоря, думал, что меня разорвут в клочья. Ребята оказались шустрые, со всеми я бы не справился. Но этот их Сабуро первым сообразил, что они только даром теряют время. Стрелять им, видимо, не хотелось, потому что в доме были посторонние. Какой резон им связываться с полицией? Набуки оказал им большую услугу, умерев от сердечного приступа. Помер и помер, без шума и пыли — при чем здесь охрана? Для них это был отличный выход, нужно было только по-быстрому избавиться от меня и, главное, от бомбы. Знаешь, двадцать первый век на дворе, все эти самурайские штучки остались только в кино… Тебе известно, кто такие «сорок семь самураев»? Это самураи, прославившиеся тем, что свершили месть за смерть своего господина. За всю историю Японии — сорок семь! Ну допустим, их было больше, и имена многих просто забыты… Но это все равно не так уж много. Словом, времена нынче не те, и, когда эти ребята сообразили, что часики продолжают тикать, им, естественно, захотелось спасти свои шкуры. А как это сделать? В общем, Сабуро нашел соломоново решение. Они меня скрутили, упаковали, погрузили вместе с чемоданом в мою же лодку, заклинили руль, запустили мотор и отправили в открытое море. А потом, наверное, рванули в разные стороны, как тараканы из-за печки…

— Ну а ты? — спросил Мещеряков. Он подумал, что, расскажи ему подобную историю кто-то другой, оставалось бы только рассмеяться. Но это был не кто-то другой, а Забродов, так что полковнику было не до смеха.

— А что — я? Взорвался, уплыл в открытое море и утонул к чертям в пяти милях от побережья Северной Калифорнии… Ты же видишь, что я — вот он, сижу перед тобой и травлю байки. Меня подобрали ребята со сторожевика. Правда, я пошел другим курсом, в стороне от острова, и они догнали меня уже в нейтральных водах. Хорошо еще, что заметили.

— А бомба?

— Какая еще бомба? Ты что, на самом деле решил, что я все это время таскал за собой бомбу? Меня ты, конечно, можешь считать умственно отсталым, но Федотов — твой прямой начальник. Считать генерала чокнутым — грубейшее нарушение субординации, ведущее к самым неприятным последствиям. Не было никакой бомбы, Андрюха. Петарда была — китайская, с рынка. Простенькая электронная схема. А заряд оттуда сразу вынули. Даже не знаю, чего Брузгин в чемодан вместо него напихал — песка или камней…

Мещеряков некоторое время молча хлопал глазами, а потом неуверенно улыбнулся.

— То есть ты хочешь сказать, что взял всю эту банду на понт? — спросил он наконец.

Забродов самодовольно ухмыльнулся и ничего не ответил.

— Ну ты кретин, — удивленно протянул Мещеряков. — Такого фортеля я не ожидал даже от тебя. Слушай, почем ты ничего не делаешь по-человечески? Что это за манера вечно выворачивать все наизнанку?

— Не понимаю, — тараща на него наивные глаза, сказал Забродов. По-твоему, устроить японцам еще одну Хиросиму было бы по-человечески?

— Тьфу на тебя, — проворчал Мещеряков. — Ну и что ты сделал с чемоданом?

— Выбросил конечно, — ответил Иларион. — Только сначала показал командиру сторожевика. Он, понимаешь, просто умирал от любопытства. Пришлось показать.

Мещеряков хмыкнул. Иларион конечно же был сумасшедшим, но полковник дорого бы отдал за то, чтобы хоть одним глазком взглянуть на физиономию командира сторожевого катера, когда Забродов открыл перед ним свой легендарный чемодан. Хорошо, что наши моряки — крепкие ребята, подумал Мещеряков. А то не миновать бы и им инфаркта…

— И что он сказал?

— Сказал, что такого чучела в жизни не видывал, — смущенно признался Иларион.

— Спорю на свои анализы, что он имел в виду не чемодан, — сказал полковник.

Забродов опять ограничился ухмылкой. Мещеряков отвернулся и стал смотреть в окно, где на фоне свежей белизны чернели голые ветви деревьев и расчищенные дорожки больничного парка. Первый снегопад пришел в Москву с большим опозданием, но он все равно оказался неожиданным после теплой осени. О том, что осень в этом году была просто сказочная, говорили все, и Мещерякову оставалось лишь раздражаться по поводу этих всеобщих восторгов, поскольку он провел большую часть осени в болезненном забытьи, прикованный к госпитальной койке. Полковник смотрел в окно, стараясь избавиться от неприятного осадка, вызванного не столько рассказом Забродова, сколько тем, о чем Иларион умолчал. У Мещерякова было такое чувство, словно он, проснувшись поутру, из выпуска телевизионных новостей узнал, что, пока он спал, вокруг его кровати прошелся торнадо. Там, за окном, по первому снегу деловито спешили куда-то тысячи людей, не имевших даже понятия о том, что только что совершили головокружительную прогулку над пропастью по тоненькой проволочке. Они ничего не знали; более того, сколько бы они ни кричали о гласности и свободе выбора, они ничего не хотели знать и предпочитали, чтобы выбор за них делал кто-то другой.

«Свобода — страшная штука, — подумал Мещеряков. — Благополучие, пусть даже очень относительное, и безопасность, хотя бы и призрачная, требуют полного отказа от свободы Свобода — это ответственность, это не только право, но и, увы, обязанность все решать самому. А решать порой так непросто… Даже за себя одного. Что уж говорить о тех, кто обременен семьей! Да ну ее к дьяволу, такую свободу! Кому захочется быть белой вороной?

Наверное, это одна из причин, почему Забродов так и не обзавелся семьей. Он один из тех немногих чудаков, которые предпочитают всегда принимать решения самостоятельно. И отвечать за последствия этих решений тоже…»

— Старый пруд, — вдруг негромко произнес Забродов. — Прыгнула в воду лягушка. Всплеск в тишине.

— Не понял, — сказал Мещеряков. — Это еще что такое?

— Это стихи одного великого японца, который умер еще в семнадцатом веке. Его звали Басе. А вообще-то, это мое настроение. Старый пруд, тишина… Всплеск, а потом снова тишина.

Мещеряков еще немного покряхтел, скрипя сеткой кровати. Ему казалось, что он понял Илариона. Тут он увидел на подоконнике коробку конфет, поверх которой лежал букет полураспустившихся роз, и обрадовался возможности сменить тему.

— Ты зачем приволок этот веник? — сердито спросил он, указывая на букет. — Кажется, я еще не покойник. И шоколад… Я здесь этого шоколада нажрался на три жизни вперед. Говорят, полезно… Ей-богу, как увижу апельсин или шоколадную конфету, так пошел бы и удавился.

— Живи, Андрюха, — сказал Забродов. — Это не тебе, это так… А тебе вот.

Он бросил взгляд на матовую дверь палаты и вынул из кармана куртки плоскую стеклянную фляжку, под самую пробку наполненную коричневой жидкостью Мещеряков с неожиданным проворством схватил фляжку и, в свою очередь воровато покосившись на дверь, быстренько затолкал драгоценный подарок под подушку.

— Небось армянский, — проворчал он вместо слов благодарности. — Все у тебя, Забродов, шиворот-навыворот. Кому рассказать — побывал человек в Японии и вернулся с пустыми руками! Даже бутылочку сакэ старому другу не привез.

— На кой черт тебе сакэ? — спокойно ответил Иларион. — Обыкновенная рисовая самогонка, да еще и слабенькая к тому же. Зато видел бы ты, какого краба я твоей жене презентовал! Даже двух. Одного вареного, он тебя в морозилке дожидается, а другого в виде чучела. Насилу довез, очень уж хрупкий. А здоровенный!..

— Ты смотри у меня, ходок, — шутливо проворчал полковник, хорошо знавший о нежных чувствах, которые его супруга питала к Забродову. — А то я тебя твоим же крабом… И вообще, оставил бы ты его себе. Водрузил бы на полку, сдувал бы с него пыль и вспоминал…

— Вот потому и не оставил, — перебил его Забродов и встал, отодвинув табурет. — Ну, полковник, выздоравливай. Мне пора.

— И куда ж ты так торопишься? — сварливо спросил Мещеряков. Близилось время послеобеденных процедур, и настроение у него в связи с этим стремительно портилось. — Ишь, вырядился, как павлин, цветочки, конфетки…

— Читательская конференция, — не моргнув глазом ответил Забродов. Встреча с одной малоизвестной поэтессой.

— Это кто же такая? — подозрительно спросил Мещеряков.

— Да так, — отмахнулся Иларион, засовывая под мышку конфеты и взяв букет. — Ничего особенного. Это я про стихи. В общем, будь здоров, я еще загляну.

«Стихи, — подумал Мещеряков, глядя на закрывшуюся за Иларионом дверь. — Читательская конференция… Новое дело Что же это за поэтесса такая таинственная, и с каких это пор читатели на конференциях дарят авторам помимо цветов еще и наборы шоколадных конфет?»

Тут его осенило. Отпустив короткое ругательство, полковник приподнялся на руках и посмотрел в окно, вытягивая шею, как гусь, чтобы лучше видеть. Ждать пришлось недолго. Вскоре на парковой дорожке у засыпанного снегом фонтана появился Иларион. Он остановился возле пустой цементной чаши и огляделся по сторонам, кого-то высматривая. Из соседней аллеи выбежала девушка в короткой шубке. Голова у нее была непокрыта, густые каштановые волосы рассыпались по плечам. Она подбежала к Забродову, на секунду прильнула к нему, а потом отстранилась и, видимо, что-то спросила. Забродов ответил, махнув рукой в сторону больничного корпуса. Девушка повернула голову, и Мещеряков узнал ее Потом двое у фонтана повернулись к нему спиной и рука об руку зашагали по аллее в сторону выхода.

— Вот негодяй, — пробормотал полковник и, не удержавшись, расплылся в широкой улыбке.

Он немного полежал на спине, глядя в потолок и отдыхая после непривычных усилий Потом дверь палаты распахнулась, послышалось до отвращения знакомое звяканье, и, повернув голову, Мещеряков увидел медсестру Танечку. В руках у Танечки был накрытый стерильной салфеткой поднос со шприцами. Полковник закряхтел и начал переворачиваться на живот. Впрочем, сегодня пережить уколы было легче, чем обычно: Мещерякова согревала и подбадривала мысль о спрятанной под подушкой фляжке с армянским коньяком.