Последний в семье

Глава 6 Лес цветет, Сорка взрослеет

Прошло лето, затем зима, потом еще одно лето и еще одна зима, а сосновый лес вновь ожил, запахло грибами и хвоей.

Далеко в лесу змора[13] оправилась от своего долгого зимнего сна, зашагала в белой рубахе по лесам и полям, раскинула длинные, льняные, похожие на солому волосы над домами и деревнями. Коровы стали беспокоиться в стойлах, терлись о стены, мычали — их тянуло в поля.

Опьяненная юностью и свежестью, пятнадцатилетняя Сорка с веточкой сирени в черных растрепанных волосах ходила по вечерам на Вислу и бросала в воду все, что попадалось под ноги. Она то и дело останавливалась и смотрела с тоской на ветряную мельницу, стоящую на холме и освещенную золотым пламенем, которая загоняла своими крыльями ярко-красное солнце за лес. И небо окрашивалось кровью.

От избытка молодой бодрости Сорка сама не знала, чего ей хочется. Она закусила губу, бросилась на траву, закинула голову и увидела, как лес и мельница пылают в Висле, а там, где лес опрокидывается в Вислу, гуляет вверх ногами парочка.

Сорка рассмеялась, но тут же замолчала, боясь, как бы парочка ее не заметила, и заползла на четвереньках за куст.

Цыган с еще совсем юной цыганкой пришли с другого берега Вислы. Они сложили очаг из камней и разожгли огонь. Цыган вынул из мешка цыганки белого гуся, сунул большой палец ему в глотку. Клюв сжался, и гусь повис на пальце с вытянутыми лапками и остекленевшими глазами. Цыганка облепила глиной живого гуся, чтобы потом было легче ощипать его, и положила в огонь. Закатав платье по колено, она смыла глину с рук и ног и подошла к цыгану.

Тот спрятался от нее, как от маленького ребенка, за ветвистое дерево. Он кружил вокруг дерева, стараясь держаться у цыганки за спиной, а та искала его, не понимая, куда он пропал. Цыган протянул руку из-за дерева, и цыганка, радостно визжа, бросилась к нему на шею. Они упали и начали кататься по траве, точно лохматые собаки.

Сорка чуть не рассмеялась в голос тому, что они играют, словно дети, и ощутила, как нечто разливается по ее телу от кончиков пальцев. Она задержала дыхание и смутилась.

Вдруг Сорка вздрогнула: птенец выпал из гнезда, словно камешек, и замер рядом с ней. Она схватила его, потормошила, приставила клювик к губам, подышала на него, смазала слюной, и птенец пришел в себя. Сорка положила птенца за пазуху и завороженно поглядела туда, где лежала парочка. Маленькое существо грело грудь, гладило Сорку крыльями и клювиком, а свежий запах жареного гуся приятно щекотал ноздри и нагонял усталость. От счастья Сорка закрыла глаза.

Над Вислой пронеслась Ванда и расправила полы своего платья над верхушками деревьев. Они выглядели как медно-янтарные столпы. Ванда задержалась перед заходящим солнцем, покачалась на прозрачных облачках и осыпала Сорку блестками, слепящими песчинками.

Неясный образ матери, наряженной в субботние турецкие шали, манил, показывая Сорке жемчужное ожерелье и длинные бриллиантовые серьги. Она сняла с груди медальон в виде Стены Плача, размером с золотое блюдечко, рассмеялась и позвала к себе…

Влажная прохладная земля, трескаясь от избытка свежести, кишела миллионами тварей. Она дышала тяжело и прерывисто, испуская тысячи запахов, гудела и обволакивала, поглощала все вокруг.

Сорка почувствовала, как земля охлаждает ее тело, а от ароматов кружится голова. Она вцепилась кончиками пальцев ног и рук во влажную землю. Та впитала в себя все клеточки тела Сорки, спавшие в течение пятнадцати лет, и стала понемногу открывать их, будто заряжая силой и наполняя жизнью. Сорка зажмурилась еще сильнее.

Недовольная спокойствием Сорки, Ванда хватала одно облачко за другим, яростно бросала их на холм и разрушила его. Из облаков появился юный Потоцкий на черном коне и направился к Сорке.

Изящный, со светлыми локонами, он спустился с коня и нагнулся:

— Прекрасная пани, не пугайся! Это я, твой возлюбленный. По лесам, по полям я ищу тебя. Дубы состарились, засохли от старости, ушли в землю, и та вырастила крепкие дубы еще выше — до облаков, а я все ищу тебя. Теперь никто нас не разлучит! Иди, прекрасная пани, сядь на мою черную лошадь, держись за мой белый плащ, иди! Столы накрыты, гости ждут нас, мой дворец пустует без тебя…

Граф взял ее на руки, завернул в белый плащ, и конь полетел, понесся, как черный орел, через леса.

Сорка чувствовала, как горят, пылают бледные губы графа, и прижималась к нему все сильнее и сильнее, ух!

Усталая и задумчивая, Сорка очнулась, расправила помятое платье и почувствовала, что с ней что-то произошло. Вещи, которых она раньше не замечала, вдруг прояснились у нее в голове, она словно взглянула на них по-новому. Сорка устыдилась самой себя и оглянулась. Ей показалось, что в полутемном лесу, где-то там, за деревьями, сидят папа, Брайна, Борех и глаз с нее не спускают. Ее лицо загорелось жарким огнем. Со всех сторон она слышала шаги, видела тянущиеся к ней руки. Сорка вынула из-за пазухи птенца, посадила его на ветку и отправилась домой.

Лес шумел, казалось, он стал гуще, тут и там стояли стройные юноши и протягивали к ней руки в ожидании. В первый раз Сорке стало страшно идти через лес, она свернула к Висле.

Соленый ветерок, доносящийся с Вислы, взбодрил Сорку, и она почувствовала себя свежей и счастливой. Сорка почти бежала домой, дотрагиваясь до каждого деревца на дороге, до каждого куста. Она вспомнила, как Борех сидел на лошади, испуганно бормоча, и громко рассмеялась. Внезапно ей стало холодно. Сорка побежала быстрее, не желая ни о чем думать, но взмокший, перепуганный Борех, как назло, не выходил у нее из головы.

Во дворе Сорка остановилась. Лохматая хромая собака вышла из будки, потянулась, хрипло залаяла и принялась вертеться вокруг Сорки. Собака что-то почуяла, внезапно встрепенулась, попыталась погнаться за своим хвостом, но перебитая лапа мешала ей. Она растянулась рядом с будкой и стала наблюдать. Куры уже уселись на насест и дремали. Квочка звала цыплят спать неторопливо, словно хозяйка в летах. Покопавшись лапками и клювом, она нашла зернышко, и стайка птенцов кинулась к матери, вытянув шейки.

Черный коршун с кривым темным клювом, похожим на топор, показался высоко в небе и стал нарезать круги, поглядывая злым глазом на цыплят. Курица раскудахталась, расправила крылья, распушила перья и накрыла птенцов.

Коршун спустился, открыв черный кривой клюв. Покрасневший глаз брызгал огнем. Курица с кудахтаньем бросилась ему навстречу. Полетели перья. Коршун отступил, у курицы из ранки потекла кровь.

Коршун со страшными криками взмыл вверх, вновь ринулся вниз, готовый наброситься на курицу, но быстро повернул крылом, схватил в клюв цыпленка и пропал из виду.

Курица закудахтала и забегала по двору, как безумная.

Неожиданно, за одну ночь, Сорка выросла из своих платьев, день ото дня она хорошела и взрослела. Руки и ноги, которые раньше были такими длинными и угловатыми, внезапно округлились. За несколько летних месяцев она пропиталась распаренной землей и солнцем и поспела, как сочное утро. Зрелость проступала сквозь ее легкое летнее платьице.

Сорка редко сидела дома и целыми днями бродила по лесу, забираясь далеко в дремучую чащу, куда никто не ходил. Словно волшебнику, вызывающему мановением волшебной палочки, кого ему вздумается, Сорке нужно было только улечься под деревом, закрыть глаза, и юный Потоцкий со светлыми локонами представал перед ней. Она делала с ним все, что хотелось ее девичьему сердцу.

Его почти всегда сменял Кроненберг, которого Сорка освобождала из тюрьмы и уводила в чащу леса, мечтая быть только с ним. Соскучившись от чрезмерного счастья, Сорка отправлялась с Кроненбергом путешествовать по свету. Где бы они ни появлялись, люди становились счастливее, больше не делились на богатых и бедных, переставали закрывать дома и, танцуя, выходили им навстречу, и стар, и млад.

Когда Сорка открывала глаза и вспоминала, что все — лишь мечта, ее это не смущало, словно бы она не верила в фантазии. С полузажмуренными глазами она продолжала грезить и часами болтала с изящным юношей.

Сорка в белом батистовом платье лежала за деревом. Она убрала со лба растрепанные пряди, обернула два раза волосы длинной нитью кораллов, закрепила ее на манер короны вокруг головы и улыбнулась стройному юноше — Кроненбергу:

— А ты меня любишь? Сильно любишь?

— Конечно, я тебя люблю!

— Неправда. Если бы ты меня любил, то не носил бы шлейф за Цешкой.

— Какая ты упрямая! Не только шлейф я бы за тобой носил, но и следы твоих ног целовал…

— Тогда ложись к моим ногам!

Кроненберг опустился на колени и поцеловал ее ноги.

— Вот так!

— Ты больше не пропадешь? Не оставишь меня одну, а сам пойдешь к крестьянам?

— Я тебя не оставлю!

— Ненавижу крестьян.

— Почему?

— Не знаю… Они бьют своих жен. А правда, Брайна говорит, что тебя били в заключении?

— Правда!

— И ты позволил?

— Они были сильнее.

— И крестьяне, сидевшие с тобой, позволили тебя бить?

— Им ничего не оставалось делать.

— Они могли бы помочь. Видишь, не ходи к ним больше, не рискуй жизнью. Обещаешь, что больше не пойдешь?

— Нет.

— Я тебя не люблю, уходи, я разозлилась!

— Сорка!

— Что?

— Не сердись!

— Обещаешь?

— Да.

— Тогда обними меня!

— Крепче?

— Крепче!

— Мне страшно!

— Не бойся, дорогая, я с тобой!

— Ты видишь русалок?

— Что они делают?

— Шьют мне платье.

— Из чего?

— Из серебряных капель воды, голубых волн, золотистых струй…

Перед Соркой появилась русалка.

— Дорогая, идем скорей! Столы накрыты, гости ждут нас, а дворец пустует без тебя, моя царица, царица Вислы!

— Мне страшно!

— Не бойся, я с тобой!

— Я боюсь запутаться в моих одеждах.

— Так сними их.

— Ты прав.

Сорка встала и расстегнула батистовое платьице. Оно, свернувшись, упало к ногам. Сорка выпрыгнула из одежки, принялась снимать туфли и закапризничала:

— Я стесняюсь.

— Кого?

— Тебя.

— Меня?

— Да.

— Птичка моя!

— Тогда спрячься там за деревом, иначе я не разденусь… Ты подглядываешь! Не смотри… Вот так, слушайся меня!

Сорка, в белой рубашке до колен, перескакивала с одной ноги на другую. Ей было непривычно ходить босиком. Она то и дело хваталась за ногу, хромала, шагала, словно по битому стеклу.

Сорка зашла в воду по щиколотку и, зажмурив черные глаза, наслаждалась прохладной водой и палящим солнцем. Она немного приподняла рубашку, словно боясь ее намочить, и посмотрела в чистую прозрачную Вислу, где светился каждый камушек, каждая травинка тянулась вверх, играя с солнечными бликами. Зеленая лягушка разлеглась на берегу, перестала квакать и грелась на солнце, опустив лапки в воду.

Висла теснилась и шумно скатывалась с холма. Лес, Соркин лес, стоял, словно старый косматый дед, как великан, охранял свою внучку, не спуская с нее глаз. Сорке вдруг стало так хорошо на душе, очень хорошо. Она подставила жаркому солнцу шею, затылок, спину, все тело и даже застонала от радости.

Сорка повела ножкой, подобно молодой красивой кобылице, брыкающейся от удовольствия, бросила камушки и взбаламутила воду. Разыгравшись, она схватилась двумя руками за подол белой рубашки, расправила ее и стала разглядывать свою чистую прозрачную кожу. Вдыхая запах своего молодого тела, Сорка поцеловала сама себя, впилась зубами, будто в сочное яблоко, в свою грудь и случайно шлепнула рукой по воде. Сотни серебряных брызг, как град, как искры пламени, обожгли ее разгоряченное тело, и с радостным визгом Сорка нырнула в воду.

Освежившись, Сорка вышла из воды, распустила черные мокрые волосы и принялась сушить их на жарком солнце.

Где-то послышался треск ломающихся сухих веток, и Сорка, словно перепуганная серна, скрылась в лесу. Она быстро оделась. Холодная вода, влажная, источающая пар земля, теплые лесные запахи, как от свежей выпечки, ударившие в лицо, — все это дразнило, возбуждало аппетит, и Сорке вдруг очень захотелось есть. Она пошла домой. Во дворе Сорка почувствовала аромат свежего жареного картофеля и тушеного мяса, доносившийся из открытого окна. Она ощутила, насколько голодна. С дрожью в ноздрях, как у молодого зверя, почуявшего запах мяса, Сорка в несколько прыжков оказалась дома.

— Брайна, умираю, как хочу есть!

— Хорошо, что ты пришла. Я только что сняла картошку.

Сорка не знала, с чего начать, обжигаясь, сунула в рот горячий картофель, стала перекатывать его от одной щеки к другой, потом закусила мясом, парой долек огурца и ложечкой сладкого уксуса.

— Что ты так спешишь, а? Надо же, как будто кто-то ее ждет! Не бойся, никто не отнимет, — увещевала ее Брайна, сложив руки на груди и усевшись напротив Сорки.

— Давно я не была такой голодной! Думала, съем, я не знаю… быка с копытами! — рассмеялась Сорка. — А где папа?

— Сорка, ты все такая же дикая! Пришла пора, честное слово, тебе немного остепениться, снять детские туфли, сколько можно? Ты уже невеста! Спрашиваешь, где отец? Он поехал в город к тете Гитл.

— Что вдруг?

— А что же? Ждать, пока тот проснется?

— О чем ты?

— Я говорю: не будем обманывать себя. Бореха считают лучшим женихом в городе, к нему сватаются лучшие невесты, всем бы еврейским детям так! Вот и я говорю: если он хорош для других, так и нам, конечно, подойдет! Все-таки свой, племянник. Зачем искать жениха на стороне, рыскать в потемках, ведь мы ни с кем не знакомы. Сватовство, доченька, происходит вслепую, а дочь не сын. Пусть это останется между нами, ты, Сорка, чтоб не сглазить, красивая девушка, но даже и с красавицей не покапризничаешь. Как говорят: если сын, то ноги твердо стоят на земле, а с дочкой почва уходит из-под ног.

— А я не хочу жениха! — рассмеялась Сорка.

— Ты только так говоришь, Сорка, я тоже не хотела, а в твои годы уже стала матерью. Что мне врать тебе? Отец хочет, чтобы после свадьбы вы жили с нами. Борех будет сидеть и учиться, книг, слава Богу, хватает. Тем временем он немного познакомится с делом, и через сто двадцать лет, да продлятся дни отца, Борех возьмет торговлю в свои руки. Тетя Гитл, напротив, хочет, чтобы вы жили у нее после свадьбы. И по правде говоря, ее можно понять: она одинокий человек, больной, разбитый кувшин, всю свою жизнь посвятила Бореху. Ну, что тут странного? Я посоветовала отцу одну хитрость: пусть тетя Гитл заложит лавку — от нее доходу сущие пустяки — и живет с нами. Ну, что скажешь, Сорочка? Теперь все зависит от тебя.

— Оставь меня в покое, не нужен мне жених! — капризно ответила Сорка, выпила родниковой воды из кувшина и вышла на улицу.

Петух со шпорами и кроваво-красным гребешком предводительствовал выводком кур. Те прижимались поближе к петуху, расправляли крылья, чтобы казаться больше, глупо крутили головами и, чувствуя себя в безопасности, громко кудахтали.

Петух то и дело вытягивался во весь рост, хлопал крыльями, задирал голову, распрямлял гребешок и кукарекал. Так он праздновал свою победу и похищение жен у маленького петуха, который плелся позади с понурым видом.

Сорка, наблюдавшая, как большой петух тюкает маленького, подкралась, схватила заливисто кукарекавшего победителя и окунула его в корыто с водой.

Петух опешил, не понимая, что произошло, и принялся судорожно глотать воздух. С головы, крыльев и лап стекала вода. Он вдруг стал совсем маленьким, меньше курицы. Петух потряс мокрой головой, пытаясь смахнуть воду со своих остекленевших глаз, скукожился и принялся сушиться на солнце.

Побитый петух тут же встрепенулся, взмахнул сначала правым крылом, потом левым, вскинул гребешок и громко прокукарекал на весь двор, подпрыгивая от радости. Куры потихоньку окружили его, начали кокетничать, и тот увел их за собой.

Сорка вдруг что-то почувствовала. Задумавшись, она ощутила, как все в ней тоскует и трепещет. Появилось желание закричать, а ноги, словно резиновые, пружинили вверх. Она уселась на деревянные качели и медленно закачалась.

Качели раскачивались все сильнее, и каждый раз, ровняясь с землей, Сорка отталкивалась ногой и, подпевая, поднималась все выше и выше.

Вскоре ей надоело качаться, закусив губу, будто плача, как разбаловавшийся ребенок, она поджала под себя ноги, одернула батистовое платьице, закрыла глаза и лежала, словно в колыхающейся лодке.

Вокруг было так тихо, что Сорка слышала удары собственного сердца. Мимо ее правого уха с гудением пролетела пчела. Сорка хотела было отмахнуться, но поленилась поднять руку и продолжала лежать, думая, что ее еще качает, хотя качели уже давно остановились. Вдруг она почувствовала прикосновение и открыла глаза.

— Что ты греешься на солнце, как кошка! Голова заболит! Что с тобой, Сорка, ты нездорова?

— С чего вдруг?

— Что-то не так, Сорка? Что ты улеглась среди бела дня? Скажи, что случилось?

— Ничего не случилось, Брайна, — Сорка растерянно улыбнулась, обняла старуху, стала целовать ее и почувствовала комок в горле.

— Тогда сядь в тени!

Сорка слезла с качелей, потянулась и принялась тереть глаза.

Старая Брайна сразу же поняла: с девушкой что-то неладно. Обняв ее по-матерински, она усадила Сорку на скамью под окном, села рядом и положила ее голову себе на плечо:

— Теперь, доченька, расскажи мне.

— Что тебе рассказать? — Сорка открыла глаза.

— Мне кажется… ты должна быть счастлива. Ты молода, красива, к тому же у тебя будет хороший жених, что ты морщишься? В самом деле, скажи. — Брайна ласково взглянула на Сорку. — Тебе чем-то не нравится Борех? Ты же знаешь, если не захочешь, тебя никто не заставит! Пойми же, доченька, сшитое можно распороть! Но мне кажется, что лучшего жениха, чем Борех, и желать нельзя! Давай не будем обманывать себя, в чем дело? Тебе не нравится его семья? Он же твой кузен! Грешишь ты, Сорка, грешишь… шелковый мальчик, с приятным лицом, на нем покоится божественное присутствие. А главное — говорят, он лучший жених в синагоге… Ты еще молода, тебе в голову лезут всякие глупости, поверь мне, я тоже была молода, после свадьбы начинаешь понимать, что не все то золото, что блестит! Главное — ядрышко, а скорлупа очистится! Грешишь ты, Сорка, грешишь… Ну что я расселась, пойду взгляну на коров.

Сорка все это время растерянно улыбалась, удивляясь, что Брайна говорит с ней, как со взрослой. Сорка стеснялась смотреть ей в глаза и, когда осталась одна, не могла понять, почему не сказала Брайне, что из сватовства ничего не выйдет и чтобы они перестали морочить ей голову с Борехом.

Тишина вокруг раздражала Сорку. Она не знала, куда себя деть, и чувствовала свою ненужность. Ей не хотелось всю жизнь прозябать в этом доме. Сорка надеялась, что кто-нибудь придет, должен прийти и силой вызволить ее отсюда. Она закусила губу, ей захотелось поджечь стог сухого сена, стоявший посреди двора. Хоть будет пылать! Усталая, она сидела на скамейке и смотрела на лес. Лес плел свои легенды, и чем туманнее они получались, чем больше повествовали о невероятных геройствах, возможных только во сне, тем спокойнее становилось на душе у Сорки.

Дремучие леса, седой прихрамывающий лесоруб и даже Брайна — все могли рассказать о бледной черноглазой Рохл, которая, как магнит, притянула к себе Соркиного отца.

Сорка встала, сердясь на отсутствие гостей, переживая, что отец хочет выбрать ей жениха, и ненавидя Бореха. Она вошла в дом, в одну комнату, потом в другую и остановилась у громоздкого книжного шкафа. Сто раз перечитав названия на корешках, Сорка вытащила «Короля холопов»[14] и долистала до места, где Эстер одна ждет ночью царя. Сердце юной Сорки забилось быстрее, она вздрогнула, будто ею вдруг овладела какая-то мысль, тихо прокралась в комнату Брайны, а затем на цыпочках вышла с молитвенником «Корбн-минхе»[15] в руке.

Сорка спряталась в сарае на свежем сене и начала читать «Мааян тагор»[16]. При малейшем шорохе она прятала молитвенник в сено и делала вид, что читает «Короля холопов». Сорка прислушивалась, понимала, что совершает грех, что девушке не положено читать такие книги, что это мерзко и вовсе непонятно, как это попало в молитвенник, и все же продолжала читать. Она проглатывала страницу за страницей, чувствуя, как погружается в свежее сено, как впитывает его запах, а мягкая сухая трава обволакивает ее, целует в щеку, подбирается к шее, словно кончиками пальцев, обжигает, разрастается, охватывает все тело, а запах висит перед глазами, как пар, разливается по мышцам и наполняет каждый нерв. У Сорки в голове помутилось, она больше не понимала, что читает, машинально повторяя слова, и решила, что никогда не станет невестой Бореха.

Сорка спохватилась, когда прочитала страницу, не поняв ни слова. Она начала с начала, но снова отвлеклась и потеряла нить рассказа. Сорка увидела, как Кроненберг спускается к ней по веревке, надевает на нее мужскую одежду, и они вместе исчезают. Они проводят в пути ночь, день, еще одну ночь и въезжают в чащу леса. Кроненберг выкапывает сундук из-под старого дуба, вынимает голубое колечко, вырывает перо из птичьей головы, а Сорка сидит верхом на черном коне. Двенадцать стройных юношей бегут за ней следом, поддерживая шлейф ее платья, сотканный из воды, а русалки, наряженные в мягкие облака, шествуют впереди, неся длинные рога и шали. Деревья расступаются, лес шумит, Висла рассекается, Ванда выходит навстречу Сорке и вводит ее во дворец.