Последняя граница. Дрейфующая станция «Зет»

Глава 2

Хотя спал я долго, сон не освежил меня. Часы показывали половину десятого. Но не вечера, а утра. Выходит, я спал пятнадцать часов кряду.

В каюте было темно. Поднявшись, я на ощупь отыскал выключатель и оглянулся. Ни Ганзена, ни инженера-механика в каюте не было. Они, должно быть, пришли, когда я уснул, а ушли прежде, чем проснулся. Оглядевшись, я прислушался, но ничего не услышал. Кругом царила полная тишина, ничто не указывало на то, что корабль движется. У меня было такое ощущение, словно я в собственной спальне. Что же произошло? В чем задержка? Накануне я готов был поклясться, что Суонсон разделяет мое нетерпение.

Наскоро ополоснувшись над раковиной, выдвигающейся из стенки, я решил, что бриться не стоит, и, надев сорочку, брюки и туфли, вышел. В паре метров по правому борту я увидел открытую дверь и вошел. Несомненно, это была кают-компания. В ней сидел какой-то офицер и завтракал. Перед ним стояла огромная тарелка с бифштексами, яичницей и жареным картофелем. Время от времени заглядывая в журнал, офицер неторопливо жевал, явно наслаждаясь жизнью. Он был примерно моего возраста, крупный, несколько грузный. Впоследствии я убедился, что он ничем не отличался от остальных членов экипажа, которые много ели и мало трудились. У офицера были коротко подстриженные черные волосы с проседью на висках и приветливое умное лицо. При моем появлении он поднялся и протянул руку:

— Должно быть, доктор Карпентер? Добро пожаловать в кают-компанию. Я Бенсон. Садитесь, садитесь.

Что-то пробормотав в ответ, я спросил:

— В чем дело? Что произошло? Почему мы стоим?

— Ну что за люди? — покачал головой Бенсон. — Все куда-то спешат, спешат... А что толку от их спешки? Хочу сказать...

— Прошу прощения, но мне нужно увидеться с командиром. — Я повернулся, чтобы выйти, но мой собеседник положил мне на плечо руку:

— Успокойтесь, доктор Карпентер. Мы плывем. Присаживайтесь.

— Плывем? В надводном положении? Но я ничего не ощущаю.

— Ничего удивительного. Мы на глубине трехсот футов. Возможно, четырехсот. Я в такие детали не вдаюсь, — сказал моряк, махнув рукой. — Пусть у технарей голова болит.

— У технарей?

— Я имею в виду командира, стармеха и прочих специалистов, — произнес брюнет, сделав широкий жест, обозначавший, что весь этот люд его мало интересует. — Проголодались?

— Клайд прошли?

— Если вы считаете, что Клайд тянется аж до севера Шотландии, то да, прошли.

— Не понял юмора.

— Во время последней обсервации мы находились в Норвежском море, — усмехнулся мой собеседник. — Примерно на широте Бергена.

— У нас еще только вторник? — спросил я с глупым видом.

— Еще только вторник, — добродушно засмеялся брюнет. — Если на основании этих данных определите, с какой скоростью мы идем последние пятнадцать часов, открытие держите при себе. — Откинувшись на спинку стула, он крикнул: — Генри!

Из буфетной вышел стюард в белой куртке. Это был высокий худой негр с вытянутым, как у страдающего диспепсией спаниеля, лицом. Взглянув на Бенсона, он многозначительно спросил:

— Еще тарелку жареного картофеля, док?

— Ты прекрасно знаешь, что больше одной тарелки этого перенасыщенного углеводами продукта я не употребляю, — с достоинством ответил Бенсон. — Во всяком случае, на завтрак. Генри, это доктор Карпентер.

— Здрасьте, — вежливо произнес Генри.

— Подай гостю завтрак, Генри, — попросил Бенсон. — Имей в виду, что доктор Карпентер — британец. Нельзя, чтобы он подумал, будто в американском флоте туго с кормежкой.

— Если кто-то из экипажа и недоволен питанием, ему до сих пор удавалось это скрывать, — с мрачным видом ответил Генри. — Завтрак. Соорудим. Сию минуту.

— Ради Бога, не надо ничего сооружать, — сказал я. — У нас, гнилых британцев, есть свои предрассудки. Мы никогда не едим по утрам жареного картофеля.

Кивнув, стюард вышел.

— Насколько я понимаю, вы — доктор Бенсон, — догадался я.

— Здешний лекарь, — подтвердил он. — Тот самый, в чьей профессиональной компетентности усомнились, прислав на корабль конкурента.

— Я здесь только пассажир. Конкурировать с вами не намерен, уверяю вас.

— Знаю, знаю, — произнес Бенсон поспешно. Чересчур поспешно. Не иначе Суонсон постарался объяснить офицерам, чтобы они не слишком досаждали мне. Я снова представил себе, что скажет командир субмарины, когда, очутившись на льдине, убедится, что я наврал ему с три короба. По-прежнему улыбаясь, Бенсон продолжил: — Тут и одному-то доктору делать нечего, а двум и подавно.

— Так вы, следовательно, не очень переутомились? — спросил я, хотя ответ был мне известен заранее: чересчур уж медленно Бенсон жевал.

— Какое там переутомился! Хоть бы кто-нибудь зашел ко мне в лазарет за целый день. Приходят лишь по утрам после захода в порт, на головные боли жалуются. Моя основная работа заключается в том, чтобы наблюдать за радиационной безопасностью и чистотой воздуха. На старых дизельных лодках уже после нескольких часов пребывания под водой становилось невозможно дышать. Теперь же, если это необходимо, мы можем находиться в подводном положении месяцами... — Бенсон усмехнулся. — Работа — не бей лежачего. У каждого члена экипажа есть дозиметр; кроме того, время от времени мы определяем полученную им суммарную дозу радиации по пленочному дозиметру. Обычно она меньше той, какую вы получаете на пляже в не слишком жаркий день.

Что касается качества воздуха, с этим обстоит еще проще. Единственно, с чем нам приходится сталкиваться, — это наличие в судовой атмосфере окиси углерода и углекислоты. На борту имеется очистительная установка, с помощью которой выделяемая при дыхании углекислота выкачивается в море. Наличие окиси углерода можно было бы устранить почти полностью, запретив курение. Но бунт среди членов экипажа на глубине трехсот футов нам ни к чему, поэтому данное соединение сжигается с помощью специального устройства и тоже выводится за борт. Но даже и с этим нет проблем: у меня есть толковый механик, который обслуживает эти механизмы. — Мой собеседник вздохнул. — У меня такая хирургическая палата, что вы ахнете, доктор Карпентер. Операционный стол, зубоврачебное кресло, всяческие современные приспособления. Но самым тяжелым больным, какого мне довелось лечить, был кок, который обжег себе сигаретой пальцы, уснув во время одной из моих лекций.

— Лекций?

— Должен же я чем-то заниматься, чтобы не свихнуться от безделья. Часа два в день я изучаю новейшие публикации, имеющие какое-то отношение к медицине. Но какой из этого прок, если ты не имеешь возможности применить полученные знания на практике? Поэтому я и выступаю с лекциями. Рассказываю морячкам о тех местах, где нам предстоит побывать, — это всем интересно. Я выступаю с лекциями о проблемах здоровья и гигиены, некоторые матросы их посещают. Я предупреждаю ребят об опасности переедания и отсутствия моциона, но на мои слова никто не обращает внимания. Я и сам-то себя не слушаю. Именно во время такого выступления и обжег себе пальцы кок. Вот почему наш друг Генри так критически настроен к человеку, который учит моряков воздержанию, а сам занимается чревоугодием. Сам он ест ничуть не меньше любого из нас, но не в коня корм — все такой же худой. А уверяет, будто сидит на диете.

— Похоже, живется вам здесь вольготно, не то что рядовому моряку.

— Совершенно верно, — просиял Бенсон. — У меня есть одно занятие, вернее, хобби, каким не смог бы заняться ни один рядовой матрос. Я большой специалист по части льда.

— Выходит, у Генри хлеб отбираете?

— Что? При чем здесь Генри? — засмеялся врач. — Лед меня интересует не с гастрономической точки зрения. Я работаю с эхоледомером. Я вам покажу этот прибор.

Генри принес завтрак. Побывали бы в кают-компании субмарины метрдотели из так называемых пятизвездочных лондонских отелей: они бы увидели, как следует кормить людей. Расправившись со своей порцией, я сообщил Бенсону, что его лекции о вреде переедания не принесут ему особой популярности. В ответ он сказал:

— Командир заверил меня, что вам хочется осмотреть корабль. Я к вашим услугам.

— Весьма любезно с вашей стороны. Но мне хотелось бы сначала побриться, одеться и переговорить с Суонсоном.

— Брейтесь на здоровье. Никто не возражает. Если же вас заботит форма одежды, то у нас можно ходить по кораблю в одной рубашке и брюках. Что же касается командира, он просил меня передать вам, что, как только у него появится информация, представляющая для вас интерес, он тотчас вас об этом известит.

Побрившись, я вместе с Бенсоном отправился осматривать достопримечательности этого подводного города. Должен признаться, что после знакомства с «Дельфином» любая британская субмарина показалась бы мне творением ледникового периода.

Начну с того, что меня потрясли размеры этой атомной подводной лодки. Ведь на ней надо было разместить ядерный реактор. Поэтому внутренние помещения лодки не уступали по величине корпусу надводного корабля водоизмещением в 3000 тонн. Вместо одной на ней были три палубы и нижний трюм, какой встретишь и на дизельной подлодке. Пастельные тона коридоров, жилых и рабочих помещений создавали впечатление легкости, воздушности и простора.

Естественно, прежде всего врач повел меня в свои владения. Это был довольно тесный, но великолепно оснащенный лазарет, в котором можно было как провести самую сложную хирургическую операцию, так и поставить пломбу. Для украшения единственной переборки, на которой не было укреплено никакой аппаратуры, Бенсон использовал сюжеты, не имеющие ничего общего с медициной. Это были цветные фотографии — кадры из мультфильмов, изображавшие всех героев, начиная с Пучеглазки и кончая Пиноккио. А в центре находилась огромная фотография медвежонка Йоги в безукоризненной чистоты манишке с галстуком. Он старательно отпиливал первое слово на прибитой к деревянному столбу табличке, гласившей: «Не кормите медведей». Такими кадрами переборка была оклеена сверху донизу.

— Подбор фотографий несколько отличается от традиционного, — засмеялся я.

— У меня и традиционных картинок хватает, — вздохнул Бенсон. — Но библиотекарь находит, что они разлагающе действуют на экипаж. Так что сойдут и эти. Они несколько оживляют жутковатый вид этого помещения, смахивающего на морг. Поднимают настроение больным и страждущим. К тому же занимают их, пока я читаю двести семнадцатую страницу медицинского справочника, чтобы установить диагноз.

Пройдя кают-компанию и офицерские помещения, мы из лазарета спустились палубой ниже и попали в помещения для рядового состава. Показав мне сверкающие белым кафелем умывальники, безукоризненно заправленные койки, Бенсон привел меня в столовую для нижних чинов.

— Сердце корабля, — заявил он. — Вот оно, а не атомный реактор, как утверждают плохо осведомленные люди. Оглядитесь как следует. Первоклассная радиоаппаратура, игральный автомат, проигрыватель, кофеварка, мороженица, кинозал, библиотека, фонотека... Куда там тягаться какому-то реактору? Если бы старые подводники увидели всю эту роскошь, они перевернулись бы в гробу от возмущения. Сравнивая первобытные условия, в каких они жили, с нашими, они решили бы, что мы окончательно испорчены и развращены. Возможно, они были бы правы, а возможно, и нет: ведь им не приходилось торчать под водой по нескольку месяцев... Вот куда приходят морячки, когда им надоедают мои лекции об опасности переедания. — Доктор повысил голос, чтобы его услышали семь или восемь сидевших за столами подводников, которые пили кофе, дымили сигаретами и разглядывали журналы. — Сами убедитесь, доктор Карпентер, много ли проку от моих уговоров соблюдать диету и поддерживать форму. Вы когда-нибудь видели такие трудовые мозоли на животах?

Матросики весело загоготали. Они, похоже, привыкли к подначкам доктора. Бенсон нарочно преувеличивал, и они это понимали. Каждый из моряков, видно, умел пользоваться ножом и вилкой, когда было нужно. Но и только. Все члены экипажа чем-то походили друг на друга — и рослые, и невысокие. Я заметил в них те же черты, какие обнаружил у Забринского и Ролингса, — непринужденность и уверенность в себе, оптимизм и невозмутимость, свойственные людям, знающим себе цену.

Бенсон познакомил меня с каждым из подводников, объяснив, каковы его обязанности, и в свою очередь растолковал морячкам, что я британский флотский врач, совершающий плавание с целью акклиматизации. Очевидно, сделал он это по наущению командира. Сказанное было недалеко от истины и в то же время пресекало пересуды на мой счет.

Зайдя в тесный отсек рядом со столовой, Бенсон объяснил мне:

— Здесь находится установка по очистке воздуха. Это оператор Гаррисон. Как действует твоя машина, Гаррисон?

— Нормально, док, нормально. Содержание окиси углерода в атмосфере не превышает тридцати миллионных.

Оператор занес в журнал показания приборов. Бенсон размашисто расписался, обменялся с Гаррисоном парой фраз и вышел.

— Одним росчерком пера выполнил половину своего дневного трудового задания, — заметил врач. — Насколько я понимаю, вам не хочется осматривать мешки с пшеницей, мясные туши, ящики с картофелем и сотню сортов консервированных продуктов.

— Не очень. А почему вы меня спросили?

— Вся передняя часть палубы у нас под ногами представляет собой кладовую. Знаю, на первый взгляд туда черт знает сколько влезет добра. Но вы представить себе не можете, какое количество продуктов поглощает в течение трех месяцев сотня ртов. Это самое малое, если придется задержаться. Припасы осматривать не будем, чтобы лишний раз не напоминать мне, что игра идет в одни ворота. Лучше заглянем туда, где готовят пищу.

Доктор первым вошел на камбуз — небольшое квадратное помешение, сверкавшее белым кафелем и нержавеющей сталью. При нашем появлении рослый, плечистый кок повернулся и с улыбкой спросил у Бенсона:

— Пришли пробу снять, док?

— Вовсе нет, — строго ответил судовой врач. — Доктор Карпентер, это старший кок и мой заклятый враг Сэм Мак-Гуайр. Чем сегодня будешь пичкать морячков, Сэм?

— Разве это пичкать? — весело подхватил шутку Мак-Гуайр. — Будут только суп со сметаной, говяжье филе с жареным картофелем и добрый кусок яблочного пирога. Здоровая, сытная пища.

Бенсон аж передернул плечами. Он уже собирался выйти из камбуза, как вдруг замер на месте и ткнул пальцем в сторону толстой бронзовой трубы диаметром дюймов десять и высотой около четырех футов, торчавшей из палубы.

— Эта штуковина может заинтересовать вас, доктор Карпентер. Знаете, что это такое?

— Кухонный агрегат?

— А похож, верно? Это устройство для удаления отходов. В прежние времена, когда субмарине приходилось всплывать через каждые несколько часов, с отходами было просто: опрокинул за борт помойное ведро — и дело с концом. Но когда неделями находишься под водой на глубине трехсот футов, мусор за борт не выбросишь. Эта труба доходит до самого днища корабля и заканчивается прочной водонепроницаемой крышкой. Особая система не позволяет открыть обе крышки одновременно, иначе субмарине каюк. Сэм или кто-нибудь из его подручных запихивает отходы в нейлоновую сетку или полиэтиленовые мешки и кладет туда кирпичи...

— Кирпичи, говорите?

— Кирпичи. Сэм, сколько у нас на борту кирпичей?

— Тыща с гаком, док.

— Чем не стройплощадка? — усмехнулся Бенсон. — Кирпичи нужны для того, чтобы мешки с отходами не всплыли на поверхность. Хотя сейчас и мирное время, нельзя, чтобы нас обнаружили. Засовываем в трубу три или четыре мешка, подаем сжатый воздух, и все дела. Потом наружная крышка закрывается снова. Все просто.

— Да.

Это нехитрое устройство почему-то заинтересовало меня. Много дней спустя я вспомнил свой необъяснимый интерес к этой системе и подумал, уж не признак ли это старческого маразма.

— Не стоит вашего внимания эта хреновина, — добродушно заметил врач. — Современный вариант мусоропровода. Поехали дальше.

Пройдя по коридору, мы уперлись в стальную дверь в поперечной переборке. Мы открыли, а потом закрыли за собой восемь прочных задраек.

— Носовой отсек запасных торпед, — понизил голос Бенсон. Примерно половина коек (а их было десятка полтора), укрепленных вдоль переборок или возле стеллажей с торпедами, была занята. Матросы спали крепким сном. — Всего шесть торпед. Обычно на стеллажах их двенадцать, да полдюжины находятся в трубах аппаратов. Но на сей раз шесть торпед — это все, чем мы располагаем. В двух новейших, управляемых по радио торпедах во время недавних маневров сил НАТО обнаружились неполадки. Поэтому адмирал Гарви приказал извлечь все шесть штук и проверить их во время стоянки в Холи-Лох. На борту «Хенли» — это наша плавбаза — есть мастера своего дела. Но едва мы извлекли эти сигары для осмотра, как был получен приказ отправляться на поиски дрейфующей станции, и командир настоял на том, чтобы оставить у себя хотя бы шесть этих сигар. — Усмехнувшись, Бенсон добавил: — Для командира субмарины хуже нет, чем выходить в море без торпед. Уж лучше дома сидеть.

— Но ведь эти торпеды неисправны?

— Не знаю. Наши спящие богатыри выяснят это, когда продерут глаза.

— Почему же они сейчас не трудятся?

— Потому что перед походом они вкалывали без передышки почти шестьдесят часов. Пытались установить причину неполадки и проверить, исправны ли остальные торпеды. Я сказал командиру, что, если он хочет, чтобы лодка взлетела в поднебесье, лучший для этого способ — разрешить торпедным электрикам продолжить работу. Они уже качались из стороны в сторону, как ходячие привидения. И командир приказал прекратить работу.

Пройдя вдоль стеллажей, на которых покоились сверкающие стальные сигары, Бенсон остановился перед стальной дверью в поперечной переборке. Открыв ее, в метре с небольшим мы обнаружили точно такую же, с комингсом высотой около полутора футов.

— Вижу, вы ничего не упускаете из виду, — заметил я. — Точно в подвалы Английского банка попадаешь.

— Атомная лодка уязвима для подводных препятствий в не меньшей степени, чем дизельная, — объяснил Бенсон. — Мы потеряли не один корабль из-за того, что носовая переборка оказалась недостаточно прочной. Корпус «Дельфина» способен выдержать самые невероятные на-грузки, но стоит нам наткнуться на какой-нибудь острый предмет, как он вспорет корпус, точно консервный нож — жестяную банку. Самое опасное — это столкновение в надводном положении, и самая уязвимая часть субмарины — носовая оконечность. Поэтому для большей безопасности на корабле предусмотрена двойная прочная переборка. Ни на одном другом подводном корабле этого нет. Носовые и кормовые отсеки тесноваты, зато спим спокойно.

Закрыв за собой заднюю дверь, доктор открыл переднюю. Мы очутились в носовом торпедном отсеке — узком, тесном помещении, где только-только хватало места, что-бы зарядить или извлечь торпеду из трубы аппарата. Трубы аппаратов, закрытые тяжелыми крышками, располагались в два яруса по три в каждом. Над головой у нас проходили погрузочные рельсы с прочными цепными талями. Коек тут не было, чему я ничуть не удивился: кому охота спать в не защищенном аварийной переборкой носовом отсеке.

Когда мы вернулись в кают-компанию, вошел вестовой и сообщил, что меня желает видеть командир субмарины. Следуя за матросом, я поднялся по трапу в центральный пост. Отстав от меня на несколько шагов, шел доктор Бенсон. Коммандер Суонсон ждал меня у двери в радиорубку.

— Доброе утро, доктор. Выспались?

— Пятнадцать часов проспал. Так что вполне. И завтрак был превосходный. Что-то случилось, командир? — Я был уверен: что-то произошло — на губах Суонсона не было улыбки.

— Пришла депеша, касающаяся дрейфующей станции. Через несколько минут ее расшифруют, — сообщил Суонсон, но я догадался, что содержание радиограммы ему известно.

— Когда же мы успели всплыть на поверхность? — поинтересовался я, зная, что после погружения субмарина утрачивает связь с внешним миром.

— А мы и не всплывали. Корабль находится на глубине порядка трехсот футов.

— Так как же вы умудрились получить радиограмму?

— Времена меняются. Чтобы передать депешу, нам и теперь приходится всплывать. Что же касается приема, то радиограммы можно получать и на максимальной глубине погружения. Где-то в штате Коннектикут установлен самый мощный в мире передатчик, работающий на сверх-низких частотах. Это позволяет ему вступить с нами в контакт так же просто, как обычной радиостанции — с надводным судном. Пока депешу расшифровывают, я вас представлю членам экипажа.

Командир познакомил меня с моряками, находившимися в центральном посту. Что касается Бенсона, то и с рядовыми, и с офицерами он обращался одинаково. Наконец командир остановился около сидевшего за перископом офицера, похожего на учащегося старшего класса.

— Это Уилл Рейберн, — проговорил Суонсон. — Обычно мы на него не обращаем внимания, но, когда оказываемся подо льдом, самым главным лицом на корабле становится штурманский офицер. Мы заблудились, Уилл?

— Мы находимся вот тут, командир. — Он указал на крохотную светящуюся точку на карте Норвежского моря, находившуюся под стеклом стола для прокладки. — С помощью гирокомпаса и КИНС место корабля определяется абсолютно надежно.

— Что это за зверь такой — КИНС? — спросил я.

— Это сокращение обозначает «корабельная инерционная навигационная система», доктор Карпентер, — объяснил мне Суонсон. — Когда-то этот прибор использовали для управления межконтинентальными ракетами. Теперь он модифицирован для навигационных целей и применяется на подводных лодках, главным образом атомных. Не стану объяснять, как он работает: Уилл даст мне сто очков вперед. Если ему удастся заполучить вас в качестве слушателя, он вам голову заморочит своими россказнями.

— Такая скорость вас устраивает, доктор? — взглянув на карту, спросил меня командир лодки.

— Глазам своим не верю.

— Мы вышли из залива Холи-Лох раньше, чем я рассчитывал, еще семи не было, — признался Суонсон. — Я хотел было произвести несколько погружений для дифферентовки, но это оказалось излишним. Выяснилось, что даже без двенадцати торпед в носовой части корабля дифферент субмарины на корму незначителен. Мы и прибавили ходу...

Взяв у вестового шифровку, он умолк на полуслове и начал неторопливо читать. Затем, резко вскинув голову, отошел в дальний угол помещения. Когда я подошел к нему, на его лице по-прежнему не было улыбки.

— Прошу прощения, — проговорил Суонсон. — Майор Холлиуэлл, начальник дрейфующей станции... Вчера вечером вы сказали, что он ваш близкий друг?

Во рту у меня пересохло, и я только кивнул. Взяв из рук командира радиограмму, я прочитал ее текст:

«В 09.45 по Гринвичскому времени британский траулер «Морнинг Стар», принявший первое сообщение со станции «Зет», получил еще одно, которое сложно разобрать. Согласно этой радиограмме, майор Холлиуэлл и трое других членов личного состава станции получили тяжелые травмы или погибли... Кто именно погиб, неизвестно. Еще несколько человек, сколько именно, неизвестно, получили сильные ожоги и обморожения. Понять что-либо о наличии продовольствия, топлива и об атмосферных условиях из-за слабого сигнала невозможно. С трудом удалось установить, что оставшиеся в живых участники экспедиции находятся в одном бараке, но из-за погодных условий не могут перемещаться. Отчетливо прозвучало слово «пурга», но какова скорость ветра и температура воздуха, нам неизвестно.

«Морнинг Стар» неоднократно пытался вступить в контакт со станцией, но подтверждения о приеме получено не было.

По просьбе британского адмиралтейства «Морнинг Стар» покинул район рыбного промысла и направляется к паковым льдам для использования в качестве поста связи. Конец сообщения».

Сложив листок, я протянул его Суонсону, который снова произнес:

— Очень сожалею, Карпентер.

— Получили тяжелые травмы или погибли, — повторил я. — Если все жилые блоки сгорели, в условиях низких температур это одно и то же. — Мне казалось, что говорю не я, а кто-то другой, настолько безжизненно звучал мой голос. — Джонни Холлиуэлл и трое его подчиненных. Джонни Холлиуэлл. Таких людей, как он, встретишь не часто. Парень что надо. В пятнадцать оставил школу и стал работать. После смерти родителей надо было поставить на ноги брата, который был моложе его на восемь лет. Он экономил каждый грош, недоедал, недопивал, пожертвовал лучшими годами своей жизни, лишь бы брат смог получить университетское образование. И только после этого подумал о себе и женился. У него остались славная жена и трое очаровательных ребятишек. Две племянницы и племянник, которому нет и шести месяцев.

— Две племянницы, — эхом отозвался Суонсон и, пристально поглядев на меня, спросил: — Господи, так он ваш брат? — Моряк, похоже, не придал значения тому, что у нас разные фамилии.

Я молча кивнул. С. озабоченным видом к нам подошел лейтенант Рейберн, но командир отмахнулся от него и покачал головой.

— Такие, как он, просто не сдаются, — произнес я. — Думаю, он в числе уцелевших. Он должен жить. Мы обязаны установить координаты станции. Во что бы то ни стало.

— Пожалуй, обитатели станции и сами не знают своих Координат, — отозвался Суонсон, ухватившись за возможность переключиться на другую тему. — Это же дрейфующая станция. А при нынешних погодных условиях обитатели станции, вероятнее всего, не определялись уже несколько дней. К тому же, насколько нам известно, секстанты, хронометры и радиопеленгаторы сгорели во время пожара.

— Они должны знать координаты, полученные ими во время последнего определения. Скорость и направление дрейфа им известны, так что могли бы сообщить свое счислимое место. Пусть «Морнинг Стар» непрерывно запрашивает позицию станции. Если вы сейчас всплывете, то сумеете связаться с траулером?

— Сомневаюсь. Думаю, судно самое малое в тысяче миль от нас. Приемник у него слабенький. Можно сказать и по-другому — недостаточно мощен наш собственный передатчик.

— Би-би-си имеет в своем распоряжении множество достаточно мощных передатчиков. То же можно сказать И об адмиралтействе. Обратитесь к кому-нибудь из них с просьбой связаться с «Морнинг Стар» и велеть траулеру непрерывно запрашивать координаты станции.

— Но они и сами могли бы это сделать.

— Конечно. Но они не смогут услышать ответ. А «Морнинг Стар» сможет, если станция ответит. Траулер с каждым часом приближается к кромке льдов.

— Будем всплывать, — кивнул Суонсон.

Отвернувшись от карты, он направился к пульту управления погружением и всплытием. Проходя мимо стола прокладки, командир спросил у штурмана:

— Что ты хотел мне сказать, Уилл?

Повернувшись ко мне спиной, лейтенант понизил голос, но у меня всегда был острый слух и я услышал его слова:

— Ты видел его лицо, командир? Я уж думал, что он тебе врежет.

— Я тоже так подумал, — так же тихо ответил Суонсон. — Просто я первым попался ему под руку.

Я пошел к себе в каюту и упал на койку.