Последняя граница. Дрейфующая станция «Зет»

Глава 8

Когда мы вернулись в барак, в котором сгрудившись лежали уцелевшие зимовщики, в нем почти никого не осталось, кроме доктора Бенсона и двух вконец ослабевших человек. Помещение показалось на сей раз почему-то гораздо просторнее и холоднее. Стало жалким и неопрятным, точно базарная площадь после сезонной распродажи. Повсюду валялись предметы одежды, постельные принадлежности, обтрепанные одеяла, перчатки, тарелки, ложки и вилки и десятки личных вещей. Больным было не до них, они были рады поскорее унести ноги. И я их не осуждал.

Оба находившихся в бессознательном состоянии человека лежали ко мне лицом. Оба были обожжены и обморожены. Они не то спали, не то были в состоянии комы. Но я не стал рисковать. Знаком я вызвал Бенсона наружу. Тот подошел к нам. Мы спрятались от ветра, прижавшись к западной стене барака.

Я рассказал Бенсону то, что сообщил командиру и старпому. Доктору следовало знать обстановку. Ведь ему придется постоянно находиться в тесном контакте с больными. Немало удивившись тому, что узнал, он не подал и виду, что потрясен. Врачи умеют владеть своей мимикой. Найдя больного в критическом состоянии, они не бьют себя в грудь и не начинают громко сетовать, поскольку подобное поведение деморализовало бы пациента. Таким образом, три члена экипажа «Дельфина» знали правду. Ну, если не всю, то хотя бы половину. Три — это достаточно. Лишь бы не чересчур много.

Теперь слово взял Суонсон. Ведь к мнению командира Бенсон относился с большим доверием, чем к моему.

— Где ты намерен разместить больных, которых только что доставили на лодку? — спросил он корабельного врача.

— Там, где им будет удобнее всего. В офицерских каютах, в матросских кубриках. Но так, чтобы не особенно стеснить наших ребят. Так сказать, распределим нагрузку. — Помолчав, он продолжал: — Тогда я еще не знал... гм... последних новостей. Но теперь все предстает в ином свете.

— Вот именно. Половину эвакуированных надо поместить в кают-компанию, остальных — в столовую для нижних чинов. Нет, лучше в матросские кубрики. Пусть устраиваются с комфортом. Если спросят, в чем дело, объясни, что так удобнее лечить и вести наблюдение за пациентами. Заручись поддержкой доктора Джолли. С ним, похоже, договориться можно. Не сомневаюсь, он поддержит тебя и в ином. Всех пациентов раздеть догола, вымыть и одеть в чистое белье. Если больной слишком слаб и его нельзя транспортировать, вымыть его прямо в постели. По словам доктора Карпентера, при сильных ожогах чрезвычайно важно предотвратить инфекцию.

— А как быть с их одеждой?

— Соображаешь, — пробурчал Суонсон. — Одежду следует унести и снабдить бирками. Из карманов извлечь содержимое и тоже пометить бирками. Всем сообщить, что одежду необходимо продезинфицировать, выстирать и выгладить.

— Любопытно было бы узнать, что именно мы ищем, — заметил Бенсон.

Командир корабля взглянул на меня.

— А Бог его знает, — признался я. — Все, что угодно. Убежден в одном — пистолета вы не обнаружите. Особенно внимательно метьте перчатки. Когда вернемся в Шотландию, мы подвергнем их испытанию на нитраты, чтобы установить, кто стрелял из пистолета.

— Если кто-нибудь пронес на корабль предмет больше почтовой марки, я этот предмет отыщу, — пообещал Бенсон.

— Ты уверен? — спросил я. — Даже если предмет этот пронес ты сам?

— Что? Я? Что ты хочешь этим сказать, черт бы тебя побрал?

— Хочу сказать, что кто-то мог незаметно засунуть этот предмет к тебе в аптечку, даже в карман.

— Господи! — Доктор принялся лихорадочно шарить в своих карманах. — Мне и в голову такое не пришло.

— Потому что у тебя натура, которой чужды подлость и подозрительность, — сухо заметил Суонсон. — Ну, ступай. Ты тоже, Джон.

Оба офицера направились к субмарине, а мы с командиром вошли в барак. После того как я убедился, что оба больных действительно без сознания, мы принялись за работу. Не думаю, что Суонсон много лет работал дворником или мусорщиком, однако за дело он взялся так, словно всю жизнь шарил по помойкам. Он был старателен и ничего не оставлял без внимания. Как, впрочем, и я сам. Мы расчистили угол барака и стали складывать туда все, что валялось на полу или висело на все еще обледенелых стенах, не упуская ничего из виду. Каждый предмет, в зависимости от того, что он собой, представлял, мы вытряхивали, переворачивали, открывали или вынимали его содержимое. Через четверть часа досмотр был закончен. Если бы в помещении находился посторонний предмет размером больше спички, мы бы его нашли. Однако обнаружить нам ничего не удалось. Затем мы разбросали предметы в таком же беспорядке, в каком они лежали перед этим. Не хотелось, чтобы хоть один из больных, очнувшись, заметил, что мы что-то искали.

—Плохие из нас сыскари, — сокрушенно проговорил Суонсон.

— Нельзя найти того, чего нет. Беда еще и в том, что мы не знаем, что именно должны обнаружить. Начнем пока с пистолета. Он может быть где угодно, даже где-ни-будь среди торосов. Хотя вряд ли. Убийца не любит расставаться с оружием. А вдруг оно ему понадобится? Мест, где он мог бы его спрятать, не так уж много. Здесь, в главном бараке, оставить его он не мог, тут постоянно толпится народ. Остаются два места — метеобюро и лаборатория, в которой лежат мертвецы.

— Он мог спрятать пистолет в развалинах одного из сгоревших бараков, — возразил Суонсон.

— Ни в коем случае. Наш «приятель», по-видимому, живет здесь не один месяц и успел узнать, что такое арктический шторм. Ледяные иголки прилипают к любому предмету, который попадается им по пути. Металлические рамы в основании бараков по-прежнему на месте, а полы, вернее, те места, где были деревянные полы, покрыты слоем льда толщиной от четырех до шести дюймов. Это все равно что спрятать пистолет в быстротвердеющий бетон.

Мы начали с барака, в котором находилось метеорологическое бюро. Осмотрели каждую полку, каждый ящик, каждый шкаф и уже принялись отрывать задние стенки металлических футляров, в которых находились метеорологические приборы, как вдруг Суонсон произнес:

—Мне пришла в голову одна мысль. Через пару минут вернусь.

Вернулся он не через пару минут, а минуту спустя. В руках у него были четыре предмета, влажно поблескивавших при свете лампы и сильно пахнувших бензином: маузер, рукоятка ножа с обломком клинка и два завернутых в прорезиненную ткань пакета. В них мы обнару-жили запасные обоймы с патронами для маузера.

— То, что вы искали, — предположил Суонсон.

— А где вы все это нашли?

— В тракторе. В топливном баке.

— Как вы догадались?

— Повезло. Запомнилась ваша фраза насчет того, что типу, стрелявшему из этого пистолета, оружие может снова пригодиться. Спрячь он маузер на открытом воздухе, пистолет бы обледенел. Даже если бы не обледенел, то металл мог сжаться и патроны не вошли бы в ствол или же замерзла бы смазка. При такой низкой температуре не замерзают лишь два вещества — спирт и бензин. А в бутылке джина пистолет не спрячешь.

— И все равно он просчитался, — заметил я. — Металл и в бензине сжимается. Ведь температура у него такая же, как и у окружающего воздуха.

— Возможно, преступник этого не знал. А если и знал, то считал, что лучше тайника не сыскать. — Суонсон внимательно посмотрел на меня и, увидев, что я разглядываю пустой магазин, спохватился: — А пистолет вы не заляпаете?

— Вы насчет отпечатков пальцев? После пребывания предмета в бензине «пальчиков» не остается. К тому же убийца, думаю, был в перчатках.

— Тогда зачем вам понадобилось искать оружие?

— Чтобы узнать заводской номер. Может, удастся установить его происхождение. Вполне вероятно, что убийца официально зарегистрировал его. Хотите верьте, хотите нет, а такое прежде случалось. Имейте в виду, убийца не думал, что кто-то заподозрит неладное, и еще меньше ожидал, что орудие преступления станут искать. Почему он взялся за пистолет, понятно, если взглянуть на нож. С пистолетом много шума, поэтому я и удивился, что преступник пошел на такой большой риск. Ведь он мог всполошить весь лагерь. Но после того как сломался клинок, ничего другого убийце не оставалось. С таким ножом нужно быть очень осторожным. При низких температурах сталь становится хрупкой. Очевидно, убийца угодил в ребро или же сломал клинок, извлекая его из тела жертвы. Лезвие входит довольно легко, но может застрять в хряще или кости при попытке вытащить его.

— Хотите сказать, что преступник убил еще и третьего человека? — поинтересовался Суонсон. — Этим самым ножом?

— Это была его первая жертва, — кивнул я. — Обломок клинка должен остаться в груди убитого. Но искать его я не намерен. Бесполезно, да и времени много уйдет.

— Пожалуй, я разделяю мнение Ганзена, — медленно проговорил командир. — Понимаю, трудно объяснить диверсию на борту корабля, но ей-богу, все это похоже на дело рук маньяка. Имею в виду эти убийства.

— Действительно, это убийства, — согласился я. — Но не бессмысленные. С точки зрения убийцы. Нет, не спрашивайте меня. Не знаю, какие у него были — или имеются — мотивы. Знаю одно — да и вам это тоже известно — зачем он устроил пожар. Не понимаю пока одного, почему он убил этих людей.

Помотав головой, Суонсон произнес:

— Давайте перейдем в другой барак. Я позвоню на корабль, пусть кто-нибудь присмотрит за этими больными. Не знаю, как вы, а я вконец окоченел. К тому же вы вчера совсем не спали.

— Я сам пока за ними присмотрю, — сказал я. — Часок-другой. Мне надо подумать, хорошенько пораскинуть мозгами.

— Но ведь у вас очень мало фактов.

— В том-то и беда. Потому и хочу пораскинуть мозгами.

Согласившись с командиром субмарины относительно того, что у меня мало фактов, я покривил душой: я не располагал никакими фактами. Оттого и не стал терять время на размышления. Взяв фонарь, я снова направился в лабораторию, превращенную в морг. Я озяб, устал и чувствовал себя одиноко. Опускалась темнота, идти в барак совсем не хотелось. Да и кому охота оказаться среди обезображенных мертвецов. Любой другой, в здравом уме, убежал бы от них, как от чумы. Потому-то я и шел в этот блок. Не оттого, что я был не в своем уме, а оттого, что никто бы не пошел туда по своей воле, не будь у него особой на то причины. Скажем, забрать очень нужный предмет, спрятанный ранее, в почти полной уверенности, что никому другому и в голову не придет сунуться туда. Все эти рассуждения даже мне самому показались чересчур мудреными. Я слишком устал. Не забыть бы, придя на корабль, выяснить, по чьей инициативе перенесли покойников в лабораторию.

Стены лаборатории были уставлены полками, шкафами, в которых стояли банки, бутылки, реторты, пробирки и прочая химическая посуда, на которую я лишь мельком взглянул. Я направился в самый угол, где особенно тесно сгрудились мертвецы, посветил фонарем и сразу увидел то, что искал. Это был деревянный щит, на котором лежали две груды, некогда бывшие людьми. Пересилив себя, я отодвинул их в сторону, потом приподнял край щита.

То, что я увидел под ним, походило на подсобку универмага. В подполье высотой в шесть дюймов были аккуратно сложены дюжины банок — консервированный суп, мясные консервы, фрукты, овощи — превосходный набор, содержащий все необходимые организму человека белки и витамины. Кому-то очень не хотелось голодать. Тут же были припрятаны примус и пара галлонов керосина для разогрева пищи. А в стороне сверкали два ряда железно-никелевых элементов. Я насчитал их десятка четыре.

Положив на место щит, я вышел из помещения и направился к метеостанции. Я пробыл там больше часа. Отвинчивал задние крышки приборов, заглядывал внутрь, но ничего не обнаружил. Вернее, того, что надеялся обнаружить. Зато на глаза мне попался весьма любопытный предмет. Это была небольшая металлическая коробка зеленого цвета размером шесть дюймов на четыре с круглой ручкой управления, выключателем и регулятором силы звука, двумя застекленными круговыми шкалами без оцифровки и каких-либо обозначений. Сбоку — гнездо с бронзовой окантовкой.

Я повернул выключатель. Одна шкала осветилась зеленым огнем. Края глазка находились на большом расстоянии друг от друга. Это был электронный индикатор настройки. Вторая шкала не подавала признаков жизни. Я покрутил регулятор громкости, но ничего не произошло. Для того чтобы заработал оптический индикатор и включилась вторая шкала, требовалось что-то еще, например, заранее обусловленный радиосигнал. В гнездо можно было вставить штекер любого стандартного телефона. Не всякий догадался бы, что это за штуковина, но я уже видел такой прибор. Это было транзисторное устройство для пеленгования радиосигнала, посылаемого, к примеру, передатчиком, устанавливаемым на американских отделяющихся космических аппаратах. С помощью подобного устройства поисковая группа легко обнаружит место приводнения такого аппарата.

Для каких же целей, помимо преступных, мог служить данный прибор на дрейфующей станции «Зет»? Когда я говорил Суонсону и его старпому о существовании специального пульта для наблюдения за запуском ракет в Сибири, я их не обманывал. Правда, я им не сказал, что для этого потребовалась бы гигантская антенна, уходящая высоко в небо. А с помощью найденного устройства нельзя определить и двадцатую долю отделявшего нас от Сибири расстояния.

Я еще раз взглянул на портативную рацию и ставшие бесполезными железно-никелевые элементы, служившие источником питания. Счетчик по-прежнему показывал длину волны, на которой радиооператоры «Дельфина» приняли сигналы бедствия. Делать мне тут больше было нечего. Приглядевшись хорошенько, я заметил,, что элементы питания соединены между собой и с рацией проводами в резиновой оболочке с помощью мощных зажимов типа «крокодил». Такие зажимы обеспечивают надежный контакт и очень удобны. Отсоединив два зажима, я осветил электрическим фонарем штыри аккумуляторов. На них были видны слабые, но отчетливые следы зубцов.

Я вернулся в лабораторию, еще раз приподнял незакрепленный щит пола и направил луч фонаря на железно-никелевые элементы. По крайней мере половина элементов имела те же характерные отметины. У аккумуляторов, которые казались с виду совсем новыми, были такие же следы. А ведь когда разбивался лагерь, железно-никелевые аккумуляторы были новехонькими. Несколько элементов было задвинуто так далеко, что пришлось засунуть под щит руку. Доставая из-под пола два аккумулятора, я дотронулся рукой до какого-то металлического предмета.

Что это такое, в темноте я не смог разобрать, но, подняв еще два щита, без труда сумел разглядеть его. Это был цилиндр длиной около тридцати и диаметром около шести дюймов. К головке привинчены бронзовый запорный кран и манометр со стрелкой на слове: «Полный». Рядом лежал пакет площадью примерно восемнадцать квадратных дюймов и толщиной дюйма четыре. На нем через трафарет были набиты слова: «Шары для радиозондов». Водород, батареи, мясные консервы, суп с острой приправой — довольно странный ассортимент. Но вряд ли выбор этих предметов был случаен.

Когда я вернулся в жилой барак, оба пациента едва дышали. Примерно то же самое можно было сказать и обо мне. Дрожа отхолода, я стиснул челюсти, но все равно клацал зубами. Чуть отогревшись возле мощных нагревательных приборов, я взял электрический фонарь и снова вышел из барака на холод, где было ветрено и темно. Я чувствовал себя круглым идиотом.

В течение последующих двадцати минут я раз двенадцать обошел лагерь концентрическими кругами, каждый раз на несколько ярдов увеличивая диаметр. В общей сложности я прошагал с милю, но ничего не добился, разве что поразмялся да поморозил скулы, остававшиеся незащищенными. Я это понял потому, что кожа перестала ощущать холод и стала нечувствительной к прикосновению. Сообразив, что напрасно теряю время, я повернул к бараку.

Я проходил между метеостанцией и лабораторией и приближался к восточной стене жилого барака. Внезапно меня охватило какое-то предчувствие. Направив луч фонаря на стену, я пригляделся к ледяному покрову, образовавшемуся на нем во время арктического шторма. Почти вся поверхность была одинакового серовато-белого цвета, гладкая, словно отполированная. Но в некоторых местах она была испещрена черными пятнами странных формы и размера. Некоторые из них были не больше квадратного дюйма. Я попытался потрогать их, но не смог, поскольку пятна были покрыты толстым слоем льда. Я принялся обследовать восточную стену метеостанции, но ни на ней, ни на восточной стене лаборатории никаких черных пятен не обнаружил.

После непродолжительных поисков я нашел в метеоблоке молоток и отвертку. Отколов кусок льда с черными пятнами, я отнес его в жилой блок и положил на пол около электрического обогревателя. Через десять минут на полу образовалась лужица воды, в которой плавали кусочки сгоревшей бумаги. Любопытная история. Выходит, в лед на восточной стене жилого барака вмерзли обрывки сгоревшей бумаги. Только там и нигде больше. Разумеется, причина могла быть самой заурядной. А может, и нет. Как посмотреть.

Я взглянул на больных. Похоже, им было тепло и уютно, но и только; Я понимал, что в ближайшие сутки трогать их нельзя. Сняв трубку, я попросил прислать кого-нибудь мне на смену. После того как появились два матроса, я ушел на субмарину.

В тот день на «Дельфине» царила непривычная атмосфера. Все были молчаливы, скучны, будто на похоронах. И неудивительно. Прежде в глазах членов экипажа зимовщики со станции «Зет» были какими-то отвлеченными цифрами. Но вот на борту корабля появились обожженные, обмороженные, изможденные люди; люди больные и страдающие, каждый со своей судьбой, своим характером. И при виде полуживых зимовщиков, все еще оплакивающих гибель восьми своих товарищей, моряки осознали весь ужас случившегося на дрейфующей станции. Они помнили о том, что каких-то семь часов назад погиб их товарищ — минный офицер лейтенант Миллс. Хотя поход оказался успешным, было не до празднеств. Стереофоническая установка и проигрыватель, установленные в столовой, молчали. Корабль напоминал склеп.

Ганзен сидел на краю койки у себя в каюте, так и не сняв меховых штанов, с суровым и хмурым лицом и молча наблюдал за мной. Я стащил с себя парку, отстегнул кобуру, укрепленную на груди, и, повесив на вешалку, сунул в нее пистолет, вытащив его из теплых штанов.

— Я бы не стал раздеваться, док, — произнес он неожиданно. — Конечно, если желаешь пойти с нами. — Лейтенант посмотрел на собственную меховую одежду. — Правда, для похорон костюм не очень-то подходящий.

— Хочешь сказать...

— Командир у себя в каюте... Готовится к церемонии погребения. Джорджа Миллса и помощника радиооператора, кажется, его звали Грант. Который умер сегодня. Сразу двоих будем хоронить. Во льду. Там уже работают несколько матросов. Ломами и кувалдами вырубают могилы у основания тороса.

— Я никого не заметил.

— Они на западной стороне.

— А я думал, что Суонсон доставит тело Миллса в Штаты. Или хотя бы в Шотландию.

— Далеко везти. Да и психологический фактор надо учитывать. Конечно, экипаж корабля трудно сломать, но мертвец на борту субмарины — дурной знак. Шеф получил разрешение из Вашингтона... — Умолкнув на полуслове, Ганзен посмотрел на меня, потом отвернулся. Но я и без слов понимал, что у него на душе.

— А как быть с семерыми на станции «Зет»? — укоризненно покачал я головой. — Неужели они недостойны того, чтобы их похоронить почеловечески? Как вы могли? Тогда я сам отдам им дань уважения.

Ганзен снова посмотрел на кобуру и отвел взгляд в сторону. Потом с холодной злобой проговорил:

— Будь он проклят, этот убийца, с его черной душой. Я про этого дьявола, который находится тут. На борту нашего корабля. Среди нас. — Сжатым кулаком он с силой ударил в ладонь другой руки. — Ты не имеешь представления, что за всем этим кроется, док? Кто мог натворить столько дел?

— Если б я знал, то не стоял бы здесь. Не знаешь, как идут дела у Бенсона?

— Совсем выбился из сил. Я только что от него.

Кивнув, я протянул руку к кобуре и сунул пистолет в карман меховых штанов.

— Даже здесь? — спокойно произнес старпом.

— Особенно здесь.

Я вышел из каюты и направился в хирургическую палату. Бенсон сидел за столом, делая какие-то записи. Услышав, как я вошел, он поднял на меня глаза.

— Что-нибудь обнаружил? — полюбопытствовал я.

— Ничего особенного. Сортировкой в основном занимался старпом. Может, что-нибудь найдешь. — Он указал на аккуратно сложенные на палубе стопки одежды, не-сколько небольших дипломатов и полиэтиленовых сумок. К каждому предмету была прикреплена бирка. — Взгляни. А что с теми двумя, которые остались в бараке?

— Держатся. Думаю, с ними будет все в порядке, хотя говорить об этом наверняка еще рано. — Присев на корточки, я внимательно осмотрел все карманы, но ничего, естественно, не нашел. Ганзен не из тех, кто хлопает ушами. Я прощупал каждый квадратный дюйм подкладки, но безрезультатно. Затем осмотрел дипломаты, сумки, мелкие предметы одежды, личные вещи, бритвенные приборы, письма, фотографии, два или три фотоаппарата. Разобрав фотоаппараты, заглянул внутрь, но там было пусто. Я поинтересовался у Бенсона: — А доктор Джолли принес свою медицинскую сумку?

— Ты даже своим коллегам по ремеслу не доверяешь?

— Нет.

— Я тоже, — улыбнулся корабельный врач одними губами. — Ты на меня плохо влияешь. Я осмотрел в ней каждый предмет, но ничего не нашел. Даже толщину дна измерил. Двойного дна нет.

— Вот и прекрасно. Как чувствует себя больной?

— Их у меня девять, — ответил Бенсон. — Тот факт, что они в безопасности, оказал на них благотворное психологическое воздействие. Ни с каким лекарством не сравнить. — Посмотрев на медкарты, он продолжал: — Хуже всех дела у капитана Фолсома. Разумеется, он вне опасности, но лицо страшно обожжено. Мы договорились, что в Глазго его будет ждать специалист по челюстно-лицевой хирургии. Братья Харрингтон, оба офицера-метеоролога, обожжены в меньшей степени, но очень ослабли от переохлаждения и голода. Хорошее питание, тепло и покой Через пару дней поставят их на ноги. У Хассарда, он тоже метеоролог, и Джереми, лаборанта, ожоги и обморожения средней тяжести. Эти находятся в лучшей форме по сравнению с остальными. Любопытное наблюдение: разные люди по-разному реагируют на голод и переохлаждение... Остальные четверо: старший радиооператор Киннэрд, доктор Джолли, повар Несби, тракторист Хьюсон, в чьем ведении находилась дизель-генераторная установка, — все сильно обморозились. Особенно Киннэрд. У всех умеренной степени ожоги. Конечно, они слабы, но быстро набирают силы. Лишь Фолсом и братья Харрингтон согласились лечь в лазарет. Остальных мы кое-как одели. Разумеется, они все пока отлеживаются, но это будет продолжаться недолго. Они молодые, крепкие и, по существу, здоровые ребята. Детей и стариков на зимовку не посылают.

В дверь постучали, и появилась голова Суонсона.

— Привет, опять с нами? — произнес командир, обращаясь ко мне, затем повернулся к врачу: — Есть небольшая проблема с больными, доктор. — Отступив в сторону, офицер впустил Несби, одетого в форму унтер-офицера американского ВМФ. — Похоже на то, что ваши пациенты узнали о похоронах. Они, вернее, те, которые могут передвигаться, хотят отдать последний долг своим товарищам. Я их понимаю и сочувствую, но не знаю, позволит ли им это состояние их здоровья...

— Я бы рекомендовал больным не присутствовать на похоронах, сэр, — ответил Бенсон. — Категорически.

— Ты можешь рекомендовать все, что тебе вздумается, приятель, — произнес Киннэрд, стоявший за спиной Несби и тоже нарядившийся в морскую форму. — Ты не обижайся. Не хочу, чтоб меня приняли за грубияна или неблагодарную свинью, но я пойду на похороны. Джимми Грант был моим напарником.

— Я понимаю ваши чувства, — ответил Бенсон. — Но надо понять и меня. А я беспокоюсь о вашем здоровье. Вам нельзя никуда ходить. Надо лежать и лежать. Вы ставите меня в трудное положение.

— Я командир корабля, — вежливо проговорил Суонсон., — Вы знаете, что я вправе запретить вам покидать корабль. И вы обязаны будете подчиниться.

— А вы ставите нас в трудное положение, сэр, — отвечал Киннэрд. — Не думаю, что если бы мы набросились на своих недавних спасителей, то это значительно укрепило бы англо-американское единство. — Слегка усмехнувшись, радист закончил: — И потом, что бы стало с нашими ожогами и ранами?

Подняв бровь, Суонсон взглянул на меня:

— Ну а что вы скажете? Ведь они ваши земляки.

— Доктор Бенсон совершенно прав, — проговорил я. — Однако гражданскую войну затевать из-за этого ни к чему. Уж если они пять или шесть суток продержались на этой окаянной льдине, то не думаю, что лишние пять минут принесут им очень большой вред.

— Ну что же, если все-таки принесут, — внушительным тоном произнес Суонсон, — виноваты будете вы.

Если у меня и были какие-то сомнения, то через десять минут они рассеялись. Я знал: ледовый щит Арктики не место для похорон, но мог ли я себе представить, насколько зловещей будет сцена. После тепла, царившего на борту субмарины, стужа показалась нам невыносимой. Спустя пять минут все дрожали от холода. Кругом было темно, снова поднялся ветер, швырявший в лицо хлопья снега. Одинокий прожектор лишь подчеркивал нереальность происходящего, выхватывая из мрака кучку людей с поникшими головами, два завернутых в парусину бесформенных тела, лежащих у подножия тороса, Суонсона, склонившегося над страницами Библии. Из-за ветра и снега до нас доносились лишь обрывки фраз заупокойной молитвы. Из десятка слов я едва ли расслышал и одно. Потом все кончилось. Не было ни бессмысленных винтовочных залпов, ни никчемных звуков рожка. Лишь панихида, молчание да темные силуэты людей, нетвердой походкой спешащих положить обломки льда на завернутые в парусину тела. Спустя сутки мириады ледяных иголок и поземка занесут умерших, и те, закопанные в ледяной панцирь, будут вечно блуждать вокруг Северного полюса. А может, через тысячу лет тут образуется полынья, и мертвецы опустятся на неприветливое дно Ледовитого океана, не тронутые тлением, словно скончавшиеся только вчера. Жуткая мысль.

Пригнув головы, чтобы укрыться от снега и ледяного вихря, мы спешили назад, на корабль. Чтобы добраться до верхней части ограждения мостика, пришлось карабкаться на двадцати-футовую высоту по льдинам, стоявшим почти торчком, которые подняла своим корпусом субмарина при всплытии. От ограждения мостика вниз были протянуты тросы, и все равно забраться на корабль оказалось мудрено. В таких условиях, когда под ногами скользкая льдина, в руках обледеневший трос, кругом темнота, а в лицо хлещут снег и ветер, недолго и до беды. И беда случилась.

Поднявшись на высоту около шести футов, я протянул руку Джереми, лаборанту со станции «Зет». Руки у него были обожжены, и подниматься самостоятельно он не мог. В эту минуту я услышал у себя над головой сдавленный крик. Я взглянул вверх. Мне показалось, что чей-то темный силуэт в верхней части ограждения пытается сохранить равновесие. Я изо всех сил дернул к себе Джереми, чтобы тот не соскользнул вниз. Кто-то покачнулся, теряя опору, и рухнул на лед. Я даже вздрогнул, услышав звук падения. Вернее, два звука — глухой стук, а за ним громкий треск. Упавший, видно, ударился корпусом, а потом — головой. Мне показалось, будто раздался еще один звук, но я в этом не был уверен. Передав лаборанта на чье-то попечение, по обледенелому тросу я спустился вниз, не рассчитывая, что увижу привлекательное зрелище. Ведь это все равно что упасть с двадцати-футовой высоты на бетонный пол.

Ганзен, успевший опередить меня, посветил фонарем. Я увидел не одно тело, а два. Бенсон и Джолли не подавали признаков жизни.

— Ты не видел, как это случилось? — спросил я у старшего офицера.

— Нет. Все произошло внезапно. Знаю только одно: падал Бенсон, а Джолли упал, чтобы самортизировать удар. За несколько секунд до падения Джолли находился рядом со мной.

— Выходит, Джолли спас вашего корабельного врача. Надо привязать их к носилкам и поднять на субмарину. Здесь их оставлять нельзя.

— Носилки? Впрочем, добро, раз ты так говоришь. Но ведь они могут прийти в себя с минуты на минуту.

— Один, может, и придет. Но второй очень долго не оклемается. Слышал, как он стукнулся о лед черепом? Будто его фонарным столбом по голове ударили. И пока еще непонятно, который это из них.

Ганзен ушел. Я склонился над Бенсоном и отогнул капюшон его канадки. Говоря о фонарном столбе, я не ошибся. Правая часть головы выше уха представляла со-бой кровавое месиво. Видна была рана длиной дюйма в три. На лютом холоде кровь начала сворачиваться. Окажись рана на пару дюймов ближе к виску, и доктор был бы покойником. От такого удара тонкая височная кость раскололась бы как орех. Я надеялся, что остальная часть черепной коробки Бенсона достаточно прочна... Несомненно, этот удар я и слышал.

Дыхание у корабельного доктора было неглубокое, грудная клетка почти не поднималась. Не в пример ему, Джолли дышал глубоко и ровно. Я снял с него капюшон канадки, тщательно ощупал голову и обнаружил лишь небольшую припухлость слева от темени. Теперь все ясно. Второй удар, который мне померещился после того, как Бенсон стукнулся головой, не был плодом моего воображения. Очевидно, Джолли все-таки самортизировал падение Бенсона, нарушив траекторию его падения, но и сам ударился затылком о лед.

За десять минут обоих привязали к носилкам, подняли на корабль и положили на раскладушки в лазарете. Сопровождаемый встревоженным взглядом командира, первым делом я занялся Бенсоном, хотя особого проку от меня не было. Едва я начал обрабатывать ушиб на голове Джолли, как тот захлопал ресницами и застонал. Постепенно к нему возвращалось сознание. Он попытался потрогать ушибленное место, стал приподниматься, но я удержал его.

— О Господи, голова. — Ирландец несколько раз зажмуривал глаза, потом широко открыл их, удивленно посмотрел на развешанные Бенсоном яркие мультипликации, затем отвернулся, словно не веря происходящему. — Ей- пра, вот это шандарахнули. Кто это меня так, старичок?

— Как так? — поинтересовался Суонсон.

— По кумполу огрел? Кто? А?

— Вы что, ничего не помните?

— Помню? — раздраженно повторил Джолли. — Какого еще черта... — Он заметил лежавшего на соседней койке Бенсона, укрытого двумя одеялами, из-под которых видна была лишь обмотанная бинтами голова. — Ну конечно. Вот это кто. Это он на меня грохнулся, правда?

— Конечно правда, — сказал я. — Вы пытались поймать его?

— Поймать? Даже не думал. Но и прятаться не собирался. Все произошло мгновенно. Не помню, как это случилось. — Застонав, он посмотрел на Бенсона. — Здорово он грохнулся, по-моему.

— Похоже на то. Сильное сотрясение мозга. На субмарине есть рентгеновская аппаратура, надо будет сделать снимок. Даи вам досталось, Джолли.

— До свадьбы заживет, — буркнул он. Оттолкнув мою руку, сел на постели. — Вам помочь, доктор?

— Ни о какой помощи не может быть и речи, — спокойным тоном возразил Суонсон. — Ранний ужин, после чего вам и остальным восьмерым двенадцать часов сна. Это распоряжение моего доктора. Ужин в кают-компании.

— Есть, командир, — слабо улыбнулся Джолли, с трудом поднимаясь на ноги. — Двенадцать часов сна меня вполне устраивают.

Минуту спустя неуверенной походкой он вышел из лазарета.

— Что теперь? — поинтересовался Суонсон.

— Надо бы выяснить, кто находился ближе всех к Бенсону, когда он оступился, перелезая через ограждение мостика. Только осторожно. Может, стоит вскользь заметить, будто Бенсон мог поскользнуться.

— На что это вы намекаете? — раздельно проговорил Суонсон.

— Хочу знать, он упал или же его столкнули. Вот на что я намекаю.

— Упал или же... — Замолчав на полуслове, командир субмарины с подозрением посмотрел на меня: — Кому могло понадобиться сталкивать доктора Бенсона?

— А кому понадобилось убивать семерых, вернее, восьмерых зимовщиков?

— И то верно, — согласился Суонсон и вышел.

Делать рентгеновские снимки я не мастак, но, похоже, то же можно было сказать и о докторе Бенсоне, поскольку я нашел у него подробную инструкцию о том, как фотографировать и проявлять пленки. Что бы он сказал, если бы узнал, что, составляя подробную инструкцию, старается для самого себя? Два негатива, которые я проявил, вряд ли вызвали бы бурный восторг у членов Королевского фотографического общества, но меня их качество вполне устраивало.

Через какое-то время вернулся коммандер Суонсон; После того как он закрыл за собой дверь, я заметил:

— Ставлю десять против одного, что вы ничего не выяснили.

— Бедняком вы не умрете, — кивнул офицер. — Так оно и есть. Мне сообщил об этом старший минер Паттерсон. А что он за человек, вы сами знаете.

Я действительно знал, кто он такой. Именно старший уорент-офицер Паттерсон отвечал за порядок и дисциплину среди нижних чинов. Суонсон признавался, что самым незаменимым человеком на субмарине был не он, командир, а Паттерсон.

— Паттерсон влез на мостик перед тем, как туда стал взбираться Бенсон, — продолжал Суонсон, — По его словам, он услышал, как Бенсон вскрикнул. Оглянувшись, увидел, что доктор уже падает. Сперва он не понял, что это врач: было темно, да и снег шел. Паттерсону показалось, что Бенсон держался одной рукой за поручень и успел перебросить через него колено, когда покачнулся назад.

— Странно, что такое могло случиться, — заметил я. — Ведь центр тяжести его тела оказался уже внутри мости-ка. Даже если бы Бенсон потерял равновесие, он успел бы ухватиться за поручень обеими руками.

— Возможно, он действительно поскользнулся, — предположил Суонсон. — Не забывайте, что поручни обледенели.

— Когда Бенсон исчез, Паттерсон кинулся к борту?

— Кинулся, — устало проговорил офицер. — По его словам, ближе чем на десять футов от верхней части мостика, откуда упал доктор, никого не было.

— А кто был дальше, чем на десять футов?

— Он не разглядел. Было же темно. А когда Паттерсон оглянулся, его ослепило прожектором, освещавшим мостик. Он лишь посмотрел вниз, а потом бросился за носилками. Ни вы, ни Ганзен еще не успели добраться до Бенсона. Паттерсон не из тех, кому надо объяснять, что надо делать.

— Выходит, тут нам ничего не светит?

— Ничего.

Кивнув, я подошел к шкафчику и, держа еще не высохшие рентгеновские снимки за струбцины, протянул их Суонсону.

— Бенсон? — спросил командир и в ответ на мой кивок стал внимательно изучать снимки. — Эта линия обозначает перелом?

— Перелом. Как видите, линия довольно четкая. Удар был сильный.

— Насколько тяжело его состояние? Сколько все это продлится? Ведь у него кома?

— Совершенно верно. Сколько времени будет продолжаться коматозное состояние? Будь я вчерашним выпускником медицинского колледжа, я сказал бы довольно уверенно. На месте специалиста высшего класса по черепно-мозговым травмам заявил бы: от получаса до года, а то и двух. Ведь люди, знающие свое дело, понимают: что собой представляет человеческий мозг, нам почти неизвестно. Поскольку я ни то ни другое, скажу: через два-три дня ваш доктор оклемается. Но могу ошибиться. А вдруг произошло кровоизлияние в мозг? Хотя и не уверен. Судя по кровяному давлению, дыханию и температуре, органических повреждений не произошло. Теперь вам известно столько же, сколько и мне.

— Подобное заявление пришлось бы не по нутру вашим коллегам, — улыбнулся Суонсон. — Признание в собственном невежестве не очень-то поднимает авторитет врача. Как обстоят дела с теми двумя вашими пациентами, которые все еще находятся на станции «Зет»?

— Навещу их после ужина. Если позволит состояние их здоровья, завтра перенесем обоих на корабль. А пока хотел бы попросить вас об одолжении. Одолжите мне своего торпедиста, Ролингса. Не станете возражать, если я введу его в курс дела?

— Ролингс? Не понимаю, почему вам понадобился именно он. Наши офицеры и среднее командное звено — это цвет американского военно-морского флота. Почему не хотите выбрать кого-нибудь из них? И потом, мне не очень-то по душе, что вы собираетесь доверить рядовому секретные сведения, к которым не получили доступа мои офицеры.

— Эти секреты не имеют никакого отношения к военно-морскому флоту. Никто не собирается ущемлять права офицеров. Но мне нужен именно Ролингс. Он сообразителен, обладает мгновенной реакцией, владеет мимикой — а это незаменимые качества в игре, какую мы ведем. Кроме того, в том случае — надеюсь, это не произойдет, — если убийца заподозрит, что мы напали на его след, он не станет опасаться кого-то из нижних чинов в уверенности, что мы не решимся поделиться с ним своими секретами.

— Зачем он вам нужен?

— Чтобы охранять Бенсона ночью.

— Охранять Бенсона? — Глаза Суонсона чуть сузились, но выражение его лица ничуть не изменилось. — Выходит, вы не уверены, что это был несчастный случай?

— Откровенно говоря, не знаю. Я нахожусь в таком же положении, что и вы. Ведь прежде чем вывести субмарину в море, вам приходится неоднократно проверять все ее системы. Не хочу рисковать. Даже если это и был несчастный случай, кому-то, возможно, понадобится расправиться с Бенсоном.

— Но какую же опасность представляет собой Бенсон? — упорствовал моряк. — Бьюсь об заклад, Карпентер, Бенсону не известно и не было известно ничего та-кого, что могло бы бросить на кого-то тень. Иначе он бы сообщил мне об этом. Такой уж он человек.

— А вдруг он увидел или услышал нечто такое, чему сначала не придал значения? Вдруг преступник опасается, как бы Бенсон не осознал, что произошло? Вполне вероятно, все это лишь плод моего воображения. Возможно, Бенсон сам упал. И все равно мне нужен Ролингс.

— Вы его получите. — Суонсон с улыбкой поднялся на ноги. — Не нужно цитировать директиву из Вашингтона.

Через две минуты появился Ролингс. На нем были кремовая рубашка и комбинезон. Именно так, по его мнению, следовало одеваться подводнику. Впервые за все время нашего с ним знакомства он не улыбнулся мне в знак приветствия. А на Бенсона даже не взглянул. Лицо его было спокойно и бесстрастно.

— Вы вызывали меня, сэр? — Я заметил, что он сказал «сэр», а не «док».

— Садитесь, Ролингс. — Когда он садился, я заметил, как оттопыривается у него боковой карман комбинезона. Кивнув на карман, я заметил:

— Что это у вас там? Не очень-то сочетается с шикарным покроем вашего комбинезона, верно?

— Я всегда ношу с собой инструменты, — сказал без улыбки матрос. — Для того и карман.

— Давайте-ка посмотрим на этот инструмент, — предложил я.

Поколебавшись, Ролингс пожал плечами и извлек из кармана увесистый разводной ключ. Я взвесил его в руке.

— Вы меня удивляете, Ролингс, — заметил я. — Неужели вы думаете, что человеческий череп из бетона? Стоит легонько стукнуть этой штуковиной, как окажешься на скамье подсудимых по обвинению в заранее обдуманном или непреднамеренном убийстве. — Протянув ему бинт, я добавил: — Но, если намотать на соответствующую часть ключа ярдов десять бинта, тебя обвинят лишь в нападении и нанесении травмы.

— Не понимаю, о чем вы там толкуете, — хладнокровно ответил моряк.

— А толкую я о том, что, когда сегодня днем в лаборатории мы с командиром и старпомом беседовали, а вы с Мерфи оставались снаружи, ты, думаю, прижался ухом к двери и узнал больше, чем следовало. Тебе известно, что что-то стряслось, и хотя ты не знаешь, что именно, решил держать ухо востро. Верно?

— Верно.

— А Мерфи знает?

— Нет.

— Я офицер флотской разведки. В Вашингтоне обо мне знают. Хочешь, чтобы командир подтвердил мои слова?

— Да зачем? — На губах его появилось некое подобие улыбки. — В моем присутствии вы угрожали командиру, но до сих пор на свободе. Выходит, вы чисты.

— Ты слышал, как я с пистолетом в руках угрожал командиру и старпому. Но потом вас обоих отослали. Больше ты ничего не слышал?

— Ничего.

— На станции «Зет» убиты три человека. Двое застрелены, третий зарезан. Чтобы скрыть следы преступления, трупы их были сожжены. Еще четверо зимовщиков погибли во время пожара. Убийца на борту корабля.

Ролингс промолчал. Глаза у него расширились, лицо побледнело. Я рассказал ему все, о чем поведал Суонсону и Ганзену, и настоятельно просил торпедиста никому не говорить о том, что он узнал. Затем я сказал:

— Доктор Бенсон получил тяжелую травму. На него было совершено покушение. Не знаю, с какой целью, возможно, с целью убийства. Но если это было покушение, то оно оказалось неудачным. Пока...

Успев овладеть собой, Ролингс бесстрастно произнес:

— Наш «приятель» может заявиться еще раз?

— Может. Никто, кроме командира, старшего офицера и меня, сюда не войдет. Ну а если появится кто-то другой... Можешь задавать ему вопросы после того, как он придет в сознание.

— Так советуете намотать десять ярдов, док?

— Десяти должно хватить. Бей не сильно, Христом Богом прошу. Чуть повыше уха. Можешь спрятаться за занавеску, там тебя никто не увидит.

— Сегодня я чувствую себя одиноким, — пробурчал Ролингс. Разорвав упаковку, он принялся наматывать бинт на головку разводного ключа, потом, посмотрел на переборку, сплошь оклеенную фотографиями из мультфильмов. — Даже медвежонок Йоги меня нынче не устраивает. Надеюсь, придет в гости кто-нибудь еще.

Покинув моряка, я почувствовал некое подобие жалости к его будущему гостю, даже если им окажется убийца. Казалось, я принял все меры предосторожности. Однако, оставив Ролингса охранять Бенсона, я все-таки допустил некоторый просчет. Охранять следовало совсем другого человека.

Второе за этот день происшествие случилось так быстро и неожиданно, что и в самом деле могло сойти за несчастный случай.

Во время ужина я сообщил, что с позволения командира субмарины в девять утра намерен заняться пациентами. Из-за плохого ухода большинство ожогов нагноилось, а это требовало постоянной обработки и частой смены повязок. Я также решил сделать рентгенограмму сломанной лодыжки у Забринского. Медикаменты в лазарете заканчивались. Где Бенсон хранил основные запасы, я не знал. Командир корабля сообщил мне об этом и послал со мной буфетчика Генри. Тот должен был показать мне, где находится склад.

Часов в десять вечера, после того как я вернулся со станции «Зет», где осмотрел обоих больных, Генри, проведя меня по опустевшему центральному посту, спускался вместе со мной по трапу. Трап вел в отсек инерционной навигации и примыкавшее к нему отделение электроники. Отбив задрайку на квадратной тяжелой крышке люка в углу отделения, с моей помощью Генри поднял стальную плиту весом около семидесяти килограммов. Послышался щелчок, и крышка была зафиксирована стопором.

К крышке люка были приварены три скобы. Вниз вел скобтрап, по нему можно было попасть на нижнюю палубу. Первым стал спускаться буфетчик, я последовал за ним.

На складе, хотя он и занимал небольшое помещение, чего только не было. Верный своей натуре, Бенсон аккуратно и логично обозначил медикаменты, поэтому все необходимое я отыскал меньше чем за три минуты. Первым поднявшись наверх, я задержался у верхней части трапа, затем, протянув вниз руку, взял из рук буфетчика мешок с медикаментами и рывком поставил его на палубу. После этого свободной рукой ухватился за среднюю скобу, приваренную к нижней части крышки люка, и стал подтягиваться, чтобы встать на палубу электронного отсека. Но подтянуться не смог. Тяжелая крышка, видно не удерживаемая защелкой, стала падать на меня, прежде чем я успел сообразить, в чем дело. Подавшись назад и в сторону, я ударился головой о комингс люка. Отчаянным усилием я наклонил голову вперед, иначе, угодив между комингсом и крышкой, мой череп раскололся бы как орех. Одновременно я попытался убрать левую руку. Спрятать голову я успел — удар был несильный, потом лишь немного побаливала голова. Но с рукой было гораздо хуже. Если бы кисть и предплечье привязали к наковальне, а потом по ним ударила бы кувалдой горилла, боль вряд ли была бы мучительнее. Несколько секунд я висел, удерживаясь раненой рукой, но затем под тяжестью собственного тела рухнул вниз. Мне показалось, будто горилла еще раз ударила по руке кувалдой, и я потерял сознание.

— Не стану пудрить тебе мозги, старичок, — сказал Джолли. — Чего обманывать собрата по профессии. Кисть у тебя изувечена будь здоров. С трудом часы из нее извлек. Средний палец и мизинец перебиты, причем средний — в двух местах. Но хуже всего обстоит с тыльной стороной руки. Повреждены сухожилия мизинца и безымянного пальца.

— Что это значит? — поинтересовался Суонсон.

— Значит, что до конца дней своих ему придется обходиться большим пальцем и еще двумя, — без обиняков заявил ирландец.

Негромко выругавшись, Суонсон повернулся к буфетчику:

— Как это ты недоглядел, черт возьми? А еще опытный подводник! Всякий раз, когда поднимаешь крышку люка, надо убедиться, что она надежно закреплена защелкой. Почему же ты не сделал этого?

— Незачем было этого делать, сэр, — с еще более подавленным и унылым, чем обычно, видом произнес Генри. — Я слышал, как щелкнул стопор, и подергал крышку. Она была зафиксирована. Могу поклясться, сэр.

— Какое там зафиксирована! Ты только посмотри на руку доктора Карпентера. Крышка почти не удерживалась. Стоило посильнее потянуть, и результат налицо. Когда же ты научишься выполнять инструкции, черт бы тебя побрал?

Буфетчик молчал, глядя себе под ноги. Джолли, выглядевший ничуть не лучше, чем я, собрал свои инструменты, посоветовал мне отдохнуть пару дней, сунул мне пригоршню пилюль, с усталым видом попрощался со всеми и, покинув электронный отсек, где перевязывал мне руку, начал карабкаться вверх по трапу. Обратившись к буфетчику, Суонсон произнес:

— Можете идти, Бейкер. — Генри называли по фамилии, а не по имени: дурной знак. Выходит, Суонсон находил его проступок непростительным. — Утром я решу, как с вами быть.

— Какое это будет утро, я не знаю, — заметил я после того, как Генри ушел. — Завтрашнее или послезавтрашнее. Когда придется извиняться перед Генри. И вам, и мне. Крышка люка была на стопоре. Я сам проверял, командир.

Суонсон бросил на меня холодный взгляд. Помолчав, спокойно спросил:

— Вы имеете в виду то, на что, как я догадываюсь, вы намекали?

— Кто-то пошел на риск, — ответил я. — Да и риск-то был невелик. Большая часть экипажа спит, а в центральном посту в нужный момент никого не было. Кто-то из находившихся в кают-компании слышал, как я спрашивал у вас разрешения спуститься на склад медикаментов, а вы дали «добро». Вскоре после этого почти все легли на боковую. Лишь один не спал. Он терпеливо ждал подходящего момента. Спустился за мною следом. На его счастье, лейтенант Симс, вахтенный офицер, находился на мостике, где определялся по звездам, поэтому в центральном посту никого не оказалось. Негодяй отцепил защелку стопора, но крышку люка оставил в вертикальном положении. Он не знал наверняка, кто станет подниматься первым, но предположил, что Генри будет взбираться после меня. Как бы то ни было, расчет его оправдался. Правда, все вышло не так, как бы ему хотелось: убрать меня он не смог.

— Сию же минуту начну расследование, — заявил Суонсон. — Кто-то должен был видеть этого негодяя. Или услышать, как он встает с койки.

— Не теряйте напрасно времени, командир. Мы имеем дело с чрезвычайно умным преступником. Такой не станет навлекать на себя подозрения. Кроме того, узнав, что вы проводите расследование, он перепугается и затаится. В этом случае мне его не найти.

— Тогда запру всю эту компанию и буду держать ее под замком до тех пор, пока не вернемся в Шотландию, — мрачно процедил Суонсон. — В таком случае больше ничего не произойдет.

— В таком случае мы никогда не узнаем, кто погубил моего брата и еще шестерых, вернее, семерых человек. Кто бы это ни был, надо предоставить ему свободу действий, тогда он сам попадет в ловушку.

— Да Боже ты мой! Старина, не можем же мы сидеть сложа руки и ждать, Что он еще натворит. — В голосе командира субмарины сквозило раздражение, но обижаться на него я был не вправе. — Что же прикажете делать?

— Начнем танцевать от печки. Завтра утром допросим всех уцелевших зимовщиков. Выясним все, что возможно, относительно пожара. Пусть это будет открытое, на первый взгляд невинное расследование, предпринятое, скажем, по настоянию министерства снабжения. По-моему, мы сможем узнать кое-что весьма любопытное.

— Вы так полагаете? — Суонсон покачал головой. — Не думаю. Даже на мгновение не могу допустить, что такое может произойти. Посмотрите на свою руку. Совершенно же очевидно, дружище, кто-то знает или догадывается, что вы идете по их следу. Уж они постараются, чтобы вы ничего не узнали!

— Думаете, потому-то меня и шарахнули сегодня?

— А почему же еще?

— И Бенсона столкнули?

— Мы еще не выяснили, что его действительно столкнули. Хочу сказать, преднамеренно. Возможно, это чистая случайность.

— Вполне, — согласился я. — А возможно, и не случайность. Не знаю, прав я или нет, но мне кажется, что несчастный: случай или случаи вовсе не связаны с опасениями убийцы, будто кто-то намерен его обнаружить. Во всяком случае подождем до завтра.

Вернулся в каюту я в полночь. Инженер-механик был на вахте. Ганзен спал. Чтобы не беспокоить его, включать свет я не стал. Сняв ботинки, лег на койку и натянул на себя покрывало.

Но уснуть не смог. Левая рука от локтя до кончиков пальцев ныла так, словно побывала в медвежьем капкане. Я дважды доставал из кармана болеутоляющие и снотворные таблетки, которыми снабдил меня Джолли, и столько же раз убирал их.

Я лежал и думал. И в конце концов пришел к выводу, что кто-то из лиц, находящихся на борту «Дельфина», не слишком-то жалует представителей лечащей профессии. Затем принялся размышлять, почему же она вызывает у него такую неприязнь. Спустя полчаса я перестал напрягать клетки своего мозга, потихоньку слез с койки и в одних носках пошел в лазарет.

Войдя, неслышно закрыл за собой дверь. В углу тускло горела красная лампочка. При ее свете можно было разглядеть скрюченную фигуру Бенсона, лежавшего на койке. Включив верхний свет, я на миг зажмурился, ослепленный, затем посмотрел на портьеру в дальнем конце лазарета. Ни единого звука.

— Вижу, руки у вас так и чешутся, Ролингс. Оставьте ключ в покое. Это я, Карпентер.

Отодвинув портьеру в сторону, с разводным ключом в руке появился Ролингс. Выражение лица у него было несколько разочарованное.

— Я ждал совсем другого человека, — укоризненно произнес матрос. — Так сказать, надеялся... Господи! Док, что это у вас с рукой?

— Хороший вопрос, Ролингс. Наш «приятель» постарался. По-моему, он хотел убрать меня. Не знаю только, на время или навсегда. Во всяком случае, еще бы немного, и мне кранты. — Рассказав торпедисту, что произошло, я поинтересовался: — Есть ли на субмарине человек, которому ты целиком доверяешь? — И тотчас понял, что он мне ответит.

— Забринский, — не колеблясь, произнес моряк.

— Сумеешь прокрасться туда, где он спит, и привести его сюда, но так, чтобы никого не разбудить?

Не став задавать лишних вопросов, он только заметил:

— Вы же знаете, док, он не может ходить.

— Тогда притащи его на себе. Вон какой верзила вымахал.

Ролингс улыбнулся и вышел. Через какие-то три мину-ты он вернулся вместе с Забринским. Спустя три четверти часа, сообщив Ролингсу, что он свободен, я вернулся к себе в каюту.

Ганзен по-прежнему спал. Он не проснулся даже после того, как я включил у своего изголовья ночник. С большим трудом я облачился в меховой костюм, отпер чемодан и извлек оттуда маузер, две завернутые в прорезиненную ткань обоймы и сломанный нож, обнаруженные Суонсоном в топливном баке трактора. Засунув все это в карман, я вышел из каюты. Проходя через центральный пост, доложил вахтенному офицеру о том, что намерен навестить двух пациентов, оставшихся в лагере. Когда я стал натягивать варежку на покалеченную руку, вахтенный и бровью не повел. Бедь у докторов свои законы, во мне он видел доброго лекаря, готового помочь и утешить больных и немощных.

Внимательно осмотрев обоих пациентов, я нашел, что состояние их здоровья неуклонно улучшается. После этого попрощался с двумя дежурившими в бараке матросами. Однако на субмарину возвращаться не стал. Я сходил в гараж и снова опустил в топливный бак пистолет, обоймы и обломок ножа. И лишь после этого пошагал на корабль.