Последняя граница. Дрейфующая станция «Зет»

Глава 7

— Вы понимаете, что вы сказали? — произнес Суонсон. — Вы предъявляете тяжкое обвинение...

— Да бросьте вы, — грубо оборвал я командира субмарины. — Мы с вами не на заседании суда, а я никого не обвиняю. Я только заявляю, что произошло убийство. В смерти лейтенанта Миллса повинен тот, кто оставил наружную крышку торпедного аппарата открытой.

— Что значит оставил крышку открытой? Как можно утверждать, что кто-то оставил наружную крышку открытой? Это могло произойти по объективным причинам. И даже в том случае, хотя я и не могу допустить такого, даже в том случае, если кто-то оставил крышку открытой, нельзя же обвинять человека в убийстве из-за его халатности, забывчивости или же...

— Коммандер Суонсон, — возразил я. — Могу засвидетельствовать перед всеми присутствующими, что вы лучший боевой офицер из всех, кого я встречал на своем веку. Но быть лучшим в одном не означает быть лучшим и во всем остальном. В вашем образовании, коммандер, налицо существенные пробелы. Вы не разбираетесь в тонкостях ремесла диверсанта. Для этого нужен низменный, подлый склад ума, что вам чуждо. Вы говорите о каких-то объективных причинах, из-за которых крышка оказалась открытой. Назовите мне эти причины.

— Мы несколько раз ударились о лед, — медленно проговорил Суонсон. — От таких ударов крышка могла открыться. Когда вчера вечером мы пытались найти отдушину, кусок льда, к примеру сталактит, мог...

— Но ведь трубы торпедных аппаратов утоплены внутрь корпуса, не так ли? Какой же формы должен был быть сталактит, чтобы опуститься вниз, затем повернуть под прямым углом?.. Но даже и в этом случае он только закрыл бы крышку.

— Наружные крышки осматриваются каждый раз, когда мы приходим на базу, — упорствовал Суонсон. — Их открывают и в том случае, когда мы проводим проверку дифферентовки корабля в доковых условиях. В любом доке сколько угодно ветоши, обрывков тросов, другого мусора, который плавает на поверхности и может запросто заклинить наружную крышку.

— Но горели зеленые лампы.

— Крышка могла быть чуть приоткрыта, и контакты сигнального устройства могли не сработать.

— Чуть приоткрыта! Как вы думаете, почему погиб Миллс? Если вы видели, с какой силой ударяется струя воды о лопасти турбины гидроэлектростанции, то можете представить, каким потоком хлынула вода в торпедный отсек. Приоткрыта? Господи! А как открываются эти крышки?

— Двумя способами. Во-первых, с помощью гидравлического устройства, стоит лишь нажать кнопку. Во-вторых, вручную, с помощью маховика, установленного в самом торпедном отсеке.

Я повернулся к Ганзену. Он сидел на койке рядом со мной. Когда я принялся накладывать шины на его сломанные пальцы, лицо его побледнело.

— Я насчет этих маховиков, — обратился я к старпому. — Они находились в положении «закрыто»?

— Ты же слышал, что я тогда сказал. Конечно... Мы сразу проверяем, в каком они положении.

— Кому-то вы не по душе, — сказал я Суонсону. — Или же «Дельфин». А может, кто-то узнал, что «Дельфин» отправляется на поиски уцелевших зимовщиков со станции «Зет», и это ему не понравилось. Поэтому он или они совершили диверсию. Помните, как вы удивились тому, что не понадобилось корректировать дифферент корабля? Вы намеревались совершить медленное погружение для проверки дифферентовки, считая это необходимым из-за отсутствия торпед в носовых трубах. Но надо же! Никакой корректировки не понадобилось!

— Я вас слушаю, — спокойно проговорил Суонсон. Теперь он действительно слушал меня, подняв бровь. Вода с шумом устремлялась в балластные цистерны. Репитер глубиномера показывал глубину 200 футов. По-видимому, Суонсон приказал командиру поста погружения и всплытия прекратить подъем. Нос субмарины был все еще наклонен вниз под углом около 25°.

— Корректировки не понадобилось, потому что некоторые трубы уже были наполнены водой. Я подумал, что это произошло с трубой номер три. Той, которую мы проверили и нашли, что с ней все в порядке... Единственной, не заполненной водой. Наш умник оставил наружные крышки открытыми, отсоединил приводы от маховиков, чтобы со стороны казалось, будто они находятся в положении «закрыто», и изменил полярность некоторых проводов в соединительной коробке. Вот почему вместо красных ламп, сигнализирующих положение «открыто», горели зеленые. Человек, который знал, зачем ему это нужно, мог сделать это в считанные минуты. Готов биться об заклад, вы убедитесь, когда у вас будет такая возможность, что так оно и есть. Приводы отсоединены, провода перепутаны, а отверстия в контрольных вентилях замазаны герметиком, быстросохнущей краской или даже жевательной резинкой. Вот почему, когда вентили были открыты, вода не полилась.

— Но из крана четвертой трубы немного воды все-таки вытекло, — возразил Ганзен.

— Жевательная резинка оказалась плохого качества.

— Вот подлец, — спокойно произнес Суонсон. Его сдержанность произвела на меня гораздо большее впечатление, чем самые громогласные обвинения. — Ведь он мог бы погубить нас всех. Если бы не милость Божья и мастерство гротонских кораблестроителей, никого из нас не осталось бы в живых.

— Он этого не желал, — заметил я. — У него не было намерения убивать нас. В тот вечер в Холи-Лох вы собирались осуществить проверку дифферентовки. Вы мне сами об этом сказали. Оповестили ли вы об этом экипаж или же сообщили ему в приказе?

— И то и другое.

— Ясно. Выходит, «приятель» наш знал о ваших планах. Он также знал, что вы будете проводить эти испытания в надводном положении или же на небольшой глубине. Если бы вы стали проверять трубы, то вода начала бы поступать в них, но не под таким давлением. Вы сумели бы закрыть дверь в передней аварийной переборке, но отказались бы от своих намерений. Что бы произошло в таком случае? Ничего особенного. В худшем случае пришлось бы лечь на дно. На глубине, безопасной для «Дельфина». Лет десять назад весь экипаж субмарины погиб бы от удушья. А сегодня, имея в своем распоряжении установки для регенерации воздуха, под водой можно находиться не один месяц. Надо только выпустить буй с антенной, доложить, кому следует, что с вами произошло, да попивать кофе в ожидании водолаза, который поставит на место наружную крышку, а потом, откачав воду из торпедного отсека, всплыть. Наш неизвестный «друг» — или «друзья» — не хотел никого убивать. Но задержать вас хотел. И это ему бы удалось. Теперь мы знаем, что вы смогли бы всплыть и без посторонней помощи, но даже в этом случае начальство приказало бы вам зайти на сутки-двое в док на профилактику.

— А зачем кому-то понадобилось задерживать нас? — спросил Суонсон. В его глазах мне померещился огонек любопытства, но, возможно, это только показалось. На лице офицера отражалось только то, что он хотел изобразить.

— Господи, неужели вы полагаете, что я могу ответить на такой вопрос? — раздраженно произнес я.

— Нет, пожалуй, — бесстрастно ответил Суонсон. — Скажите, доктор Карпентер, вы подозреваете кого-то из членов экипажа?

— Вам действительно нужен ответ?

— Полагаю, что нет, — вздохнул командир субмарины. — Оказаться на дне Северного Ледовитого океана — не очень-то привлекательный способ самоубийства. Если бы кто-то из членов экипажа подложил нам свинью, то, узнав что мы не собираемся проверять дифферентовку корабля на мелководье, он бы быстренько привел все в по-рядок. Выходит, сделать это мог кто-то из гражданских — рабочих дока в Шотландии. А ведь каждый из них прошел тщательную проверку, и не одну, и получил допуск к секретным работам.

— Это еще ничего не доказывает. Как в фешенебельных московских гостиницах, так и в британских и американских тюрьмах вы найдете уйму людей, имевших допуск к секретным работам.,. Что вы намерены предпринять, командир? Я имею в виду — в отношении «Дельфина»?

— Ломаю голову, как быть. В нормальных условиях следовало бы закрыть наружную крышку четвертой трубы, откачать воду из торпедного отсека, затем проникнуть внутрь него и закрыть заднюю крышку четвертого аппарата. Но наружная крышка не закрывается. Через несколько секунд после того как Джон доложил, что четвертая труба сообщается с забортной водой, командир поста погружения и всплытия нажал на кнопку дистанционного управления. Вы сами убедились, что это не помогло. Вероятно, в крышке перекос.

— Конечно перекос, как пить дать, — мрачно произнес я. — Если нажатием кнопки ничего не сделать, надо пустить в ход кувалду.

— Можно было бы вернуться в полынью, из которой мы недавно ушли, снова всплыть и послать под лед водолаза. Но я не хочу заставлять людей рисковать жизнью. Можно уйти в открытое море, подняться на поверхность и провести ремонтные работы там. Но из-за дифферента корабля на это уйдет чертовски много времени. Прежде чем мы вернемся, пройдет несколько суток. А некоторые из зимовщиков станции «Зет» находятся в очень тяжелом состоянии. Можем опоздать.

— Ну так вот, — произнес я. — Можете располагать мной, командир. Когда мы с вами познакомились, я сказал, что исследую воздействие окружающей среды на человеческий организм, А частности перепад давлений при аварийном выхода из субмарин. Я совершил очень много таких экспериментов, командир. У меня большой опыт, я знаю, что надо делать при таких перепадах, и умею надлежащим образом на них реагировать.

— И как же вы на них реагируете, доктор Карпентер?

— Я их прекрасно переношу.

— Что же следует предпринять?

— Вам отлично известно, что следует предпринять, — нетерпеливо произнес я. — Надо просверлить отверстие в задней аварийной переборке, ввинтить шланг для подачи сжатого воздуха, открыть дверь, влезть кому-нибудь в узкое пространство между двумя аварийными переборками и подавать сжатый воздух до тех пор, пока давление в этом пространстве не сравняется с давлением воздуха в торпедном отсеке. Задрайки на двери в носовой аварийной переборке следует ослабить, и, когда давление воздуха станет одинаковым, дверь откроется от легкого толчка. Тогда человек проникает в отсек, закрывает заднюю крышку четвертой трубы и спокойно уходит. Ведь вы именно это имели в виду?

— Приблизительно, — признался Суонсон. — Кроме одного. Вы тут ни при чем. Каждый член экипажа участвовал в учениях по аварийному выходу из субмарины. Каждому известно о воздействии перепада давлений на организм. И в большинстве своем мои моряки гораздо моложе вас.

— С чем вас и поздравляю, — отозвался я. — Однако возраст не имеет никакого отношения к способности выдерживать перепады давлений. Вы же не запустите на околоземную орбиту зеленого юнца, верно? Что же касается имитированных выходов на поверхность из цистерны глубиной в сотню футов, когда давление увеличивается постепенно, когда работаешь в условиях повышенного давления, а потом подвергаешься медленной декомпрессии, то они разительно отличаются от выхода из железного ящика в реальных условиях. Я видел молодых ребят — рослых, крепких, прекрасно подготовленных, которые ломались в таких условиях, а когда пытались выбраться наружу, то едва не сходили с ума. Сочетание физиологических и психических факторов, воздействующих на человека, — вещь суровая.

— Пожалуй, — медленно произнес Суонсон. — Я предоставил бы шанс вам, а не кому-то другому. Но вы забываете вот о чем. Что скажет командующий подводными силами Атлантики, если узнает, что вместо одного из своих подчиненных я послал на задание штатского?

— Я знаю, что он скажет, если вы не разрешите мне этого сделать. Он заявит: «Коммандера Суонсона надо понизить в звании до лейтенанта, потому что он, имея у себя на борту признанного специалиста в этой области, из глупого упрямства не захотел его использовать, чем подверг опасности жизнь членов экипажа и корабль».

Суонсон улыбнулся, но улыбка его была невеселой. И то сказать: ему было не до смеха — мы лишь чудом спаслись от верной смерти, до сих пор находились в трудном положении, а один из офицеров субмарины лежал бездыханный в нескольких футах от командира.

— А ты что скажешь, Джон? — посмотрел командир на Ганзена.

— Я встречал гораздо более бестолковых людей, чем доктор Карпентер, — ответил старший офицер. — К тому же нервозность и паника свойственны ему не более чем мешку портландсквто цемента.

— Он обладает качествами, которых трудно ожидать от заурядного лекаря, — согласился Суонсон. — Буду рад принять ваши услуги. Вас будет сопровождать один из членов экипажа. Это и здравому смыслу будет отвечать, и честь мундира спасет.

Операция прошла не очень гладко, но и неудачной ее нельзя было назвать. Все произошло именно так, как и следовало ожидать. «Дельфин» подвсплыл, чтобы корма оказалась всего в нескольких футах от нижней поверхности льда. В результате давление в торпедном отсеке уменьшилось до минимума. И все-таки нос корабля находился на глубине ста футов.

В отверстие, просверленное в задней аварийной переборке, был ввинчен армированный шланг. Облачившись в водолазные костюмы из пористой резины и нацепив акваланги, мы с молодым торпедистом по имени Мерфи вошли в тамбур между двумя прочными переборками. Зашипел подаваемый по шлангу сжатый воздух. Давление в тесном отсеке начало увеличиваться: двадцать, тридцать, сорок фунтов на квадратный дюйм. Воздух сдавливал мне легкие и барабанные перепонки; за ушами болело, голова закружилась. Так бывает, когда вдыхаешь чистый кислород под большим давлением. Но для меня это было привычным делом, я знал, что останусь жив. Но каково приходилось моему молодому напарнику? Ведь сочетание физической и психической нагрузок для большинства людей оказывается на данной стадии не под силу. Однако если Мерфи и испытывал страх или боль, то он это умело скрывал. Мерфи держался молодцом: Суонсон пустышку не подсунет.

Как только давление выравнялось, мы повернули заранее ослабленные задрайки на двери в передней аварийной переборке. Уровень воды в торпедном отсеке был на два фута выше края комингса, и, когда дверь приоткрылась, вода, кипя, устремилась в межпереборочное пространство. Тем временем сжатый воздух продолжал поступать. Благодаря этому давление в торпедном отсеке стало выравниваться. Секунд десять мы цеплялись за дверь, стараясь не оказаться сбитыми с ног возникшим водоворотом, прежде чем уровень воды не сравнялся. Дверь распахнулась настежь. Уровень воды на пространстве от аварийной переборки до подволока торпедного отсека составлял тридцать дюймов. Мы включили герметические фонари, перешагнули через комингс и оказались в воде.

Температура ее была около 28°F - на четыре градуса ниже точки замерзания. Хотя костюмы из пористой резины рассчитаны для работы именно в таких условиях, я судорожно глотнул, очутившись в ледяной воде. Мешкать мы не стали: ведь чем дольше будешь здесь оставаться, тем больше времени придется торчать в барокамере. Мы двинулись к носовой части отсека. Отыскав наружную крышку четвертой трубы, задраили ее. Но я успел осмотреть клапан давления.

Задняя крышка на вид была цела: тело несчастного лейтенанта Миллса смягчило удар, и оттого она не слетела с петель. Не обнаружив на ней деформаций, мы без труда установили крышку на место. Закрепив ее стопорной рукояткой, вышли из отсека.

Оказавшись в пространстве между переборками, постучали условным сигналом. Почти сразу послышалось приглушенное гудение мотора: это заработали мощные помпы, установленные в торпедном отсеке, выкачивая за борт воду. Уровень ее стал постепенно понижаться, одновременно уменьшалось и давление. Мало-помалу «Дельфин» становился на ровный киль. Когда уровень воды оказался ниже переднего комингса, мы подали еще один условный сигнал, и избыток сжатого воздуха был постепенно удален из торпедного отсека.

Спустя несколько минут я уже стаскивал с себя водолазный костюм. Суонсон поинтересовался:

— Были какие-нибудь сложности?

— Никаких. Мерфи — парень что надо.

— Других не держим. Большое спасибо, доктор. — Понизив голос, офицер спросил: — Вы случайно не заметили?..

— Как же иначе, — ответил я. — Конечно заметил. Отверстие в клапане было залеплено не замазкой, не жвачкой и не краской. Это был животный клей, какой продают в тюбиках. Самое надежное средство.

— Понятно, — произнес Суонсон и отошел.

«Дельфин» содрогнулся всем корпусом. Из третьей трубы, единственной, на которую мог рассчитывать командир субмарины, с шипением выскользнула торпеда.

— Веди обратный счет, — приказал Суонсон старпому. — Скажешь, когда торпеда должна попасть в цель. Будем ждать взрыва.

Взглянув на секундомер в забинтованной руке, Ганзен кивнул. Секунды шли медленно. Я видел, как шевелит губами старший офицер.

— Торпеда должна была поразить цель, — проговорил он. Через пару секунд добавил: — Сейчас раздастся взрыв.

Тот, кто устанавливал взрыватели и вел расчеты, знал свое дело. Едва Ганзен закончил фразу, как мы почувствовали и услышали ударную волну, хлестнувшую по корпусу субмарины. Под ногами у нас задрожала палуба, но только и всего. Я облегченно вздохнул. Уверен, то же сделали все, кто находился на субмарине. Ни одна подводная лодка не оказывалась поблизости от взрыва торпеды под паковым льдом. Ведь никто еще не знал, каково будет действие боковых волн из-за отражения взрыва от нижней поверхности ледяного покрова.

— Отлично, — проронил Суонсон. — Просто великолепно. Обе машины малый вперед. Надеюсь, ледяному полю взрыв повредил гораздо больше, чем нам. — Обратившись к Бенсону, командир произнес: — Дай знать, когда приблизимся к разводью, хорошо?

Затем подошел к столу для прокладки. Вскинув на командира глаза, Рейберн сказал:

— Пройдено пятьсот ярдов, осталось еще пятьсот.

— Стоп все машины, — скомандовал Суонсон. Легкая вибрация корпуса тотчас прекратилась. — Будем вести себя осторожно, как мышки. При взрыве могли образоваться глыбы льда весом в несколько тонн каждая. Не хотелось бы столкнуться с ними во время всплытия.

— Осталось триста ярдов, — произнес Рейберн.

— Вокруг все чисто, — доложил гидроакустик.

— По-прежнему толстый лед, — бубнил Бенсон. — Ага! Вот он. Мы находимся прямо под каналом. Лед тонкий. Пять или шесть футов.

— Двести ярдов, — проронил Рейберн. — Совпадает с данными счисления.

Мы продолжали двигаться по инерции. По распоряжению Суонсона раз или два машинам давали ход, затем движители отключались.

— Пятьдесят ярдов, — продолжал докладывать штурман. — Совсем близко.

— Что показывает ледомер?

— Толщина без изменения. Футов пять.

— Скорость хода?

— Один узел.

— Позиция?

— Пройдена ровно тысяча ярдов. Проходим точно под целью.

— И на ленте самописца никаких изменений?

— Ни единого. — Пожав плечами, Бенсон посмотрел на командира. Тот подошел к нему и взглянул на перо самописца, вычерчивающее на бумаге извилистую линию.

— Странно, мягко выражаясь, — проронил Суонсон. — В зарядном отделении торпеды находилось семьсот фунтов аматола высшего качества. Очевидно, лед в здешних краях необыкновенно крепок. Опять-таки, мягко выражаясь. Подвсплывем до девяноста футов и пройдем несколько раз под этим участком. Включить прожекторы, включить телекамеру.

Поднявшись до глубины девяноста футов, мы прошли несколько раз подо льдом, но ничего не выяснили. Из- за необычайной мутности воды от прожекторов и телекамеры не было никакого прока. Эхоледомер упорно показывал, что толщина льда составляет от четырех до шести футов.

— Кажется, ясно, в чем дело, — заметил Ганзен. — Может, вернуться на исходную позицию и попытаться еще раз?

— Право, не знаю, — задумчиво произнес Суонсон. — А что, если нажать на лед снизу плечиком?

— Плечиком? — удивился Ганзен, а следом за ним и я. Какое же нужно плечико, чтобы поднять ледовое поле толщиной в пять футов?

— Я еще не уверен, что прав. Видишь ли, мы исходили из ложных предпосылок, а это вещь опасная. Мы полагали, что если торпеда не разнесет ледяное поле вдребезги, то по крайней мере проделает в нем отверстие. А что, если все происходит совсем иначе? Возможно, возникло гигантское давление воды, направленное вверх и распределенное в пределах какого-то участка. В результате ледяное поле приподнялось и раскололось на довольно большие куски, а те, опускаясь, встали на прежнее место. Такой рисунок имеет засохшая грязь, когда растрескивается. Но между кусками остались трещины. Узкие, но трещины. Они настолько малы, что эхоледомер не в состоянии регистрировать их. — Повернувшись к штурману, Суонсон спросил: — Где мы находимся?

— По-прежнему в центре заданного участка, сэр, — доложил Рейберн.

— Подвсплываем, пока не коснемся льда, — скомандовал Суонсон.

Объяснять, что это надо сделать осторожно, он не стал. Командир поста погружения и всплытия начал поднимать субмарину так, словно это пушинка. Вскоре мы ощутили легкий толчок.

— Удерживать корабль в таком положении, — приказал командир, вглядываясь в телеэкран. Но вода оказалась настолько мутной, что видно было лишь половину ограждения мостика. Кивнув командиру поста, Суонсон добавил: — Ударь-ка, да покрепче.

В балластные цистерны с ревом устремился сжатый воз-дух. Прошло несколько секунд. Потом «Дельфин» задрожал всем корпусом, словно от удара об очень тяжелый и очень прочный предмет. После секундной паузы раздался еще один удар, и на экране появился край огромной льдины, скользящей вниз.

— Похоже, я не ошибся, — заметил Суонсон. — По-видимому, мы угодили прямо в трещину между льдинами. Глубина?

— Сорок пять.

— Значит, пятнадцать футов над поверхностью ледового поля. Вряд ли мы поднимем сотни тонн льда, лежащие на остальной части корпуса. Положительной плавучести достаточно?

— С избытком.

— Тогда сегодня у нас знаменательный день. Молодцом, боцман, а теперь поднимись наверх и узнай, какая там погода.

Я не стал дожидаться метеосводки. Меня больше заботило, как бы Гашен не пришел раньше времени и не заметил, как я прячу свой «манлихер-шенауэр». Но на сей раз я не стал убирать пистолет в кобуру, а сунул его в наружный карман меховых штанов. Так сподручнее.

Ровно в полдень я перелез через поручни мостика и, воспользовавшись обрывком троса, спустился вниз по огромному обломку льдины, чуть ли не касавшемуся верхней части ограждения мостика. Небо было хмурым, как это случается зимой в пасмурную погоду под вечер. Температура была по-прежнему низкой, но ветер ослаб. Теперь он дул от норд-оста и не превышал двадцати узлов. Ледяные иголки поднимались на высоту каких-то двух-трех футов над поверхностью льда. Можно было не опасаться, что ледяной вихрь ослепит тебя. Шагать, видя куда идешь, было непривычным удовольствием.

Нас было одиннадцать: сам командир субмарины, доктор Бенсон, восемь нижних чинов и я. Четыре моряка несли с собой носилки.

Ледовому покрову канала семьсот фунтов взрывчатки не причинили заметного вреда. На площади примерно в семьдесят квадратных ярдов лед раскололся на большие и, странное дело, одинаковой, приблизительно восьмигранной формы куски. Однако щели между ними были настолько узки, что руки не просунешь. Некоторые льдины уже начинали смерзаться. Результаты взрыва зарядного отделения торпеды не слишком впечатляли. Хотя основная часть ударной волны оказалась направленной вниз, ей все же удалось приподнять и расколоть на куски ледяное поле весом примерно в пять тысяч тонн. С этой точки зрения получилось не так уж и плохо. Возможно, это была даже удача.

Добравшись до восточного края канала, мы вскарабкались на паковый лед и, чтобы сориентироваться, встали в створ с вонзившимся в хмурое небо белым снопом прожектора. На этот раз заблудиться будет трудно. Без ветра и ледяных иголок, вьющихся вихрем, этот «огонек в окне» увидишь и за десяток миль.

Пеленговать станцию не пришлось. Стоило нам подняться на лед, как мы ее сразу же заметили. Три блока, один сильно обгоревший, и пять почерневших каркасов — все, что осталось от дрейфующей станции «Зет». Картина безрадостная.

— Так вот она какая, — сказал мне Суонсон на ухо. — Вернее, то, что от нее осталось. Далеконько же нам пришлось добираться, чтобы увидеть подобное зрелище.

— Мы едва не угодили в еще более отдаленные места, — возразил я. — Еще немного, и очутились бы на том свете. Зрелище было бы почище этого.

Покачав головой, Суонсон двинулся дальше. До лагеря оставалось всего ярдов сто. Первым подойдя к ближайшему уцелевшему блоку, я открыл дверь и вошел.

Температура в помещении поднялась градусов на тридцать, но было все еще очень холодно. Бодрствовали только Забринский и Ролингс. Пахло горелым соляром, картошкой, йодом, морфием. К этим запахам прибавился запах на вид несъедобного варева в низкой кастрюле, стоявшей на камельке. Варево это старательно размешивал Ролингс.

— Ах, это вы, — как ни в чем не бывало проговорил Ролингс. Казалось, он обращается к соседу, с которым только что разговаривал по телефону. К соседу, который зашел за машинкой для стрижки газонов, а не к людям, которых он уже не надеялся увидеть. — К самому обеду угодили, командир. Куриного рагу не желаете?

— Пока нет, спасибо, — вежливо сказал Суонсон. — Жаль, что щиколотку сломал, Забринский. Как себя чувствуешь?

— Отлично, командир, отлично. Гипсовая повязка наложена. — С этими словами он неуклюже вытянул ногу. — Здешний врач — доктор Джолли — постарался на славу. Досталось вам вчера? — спросил он, обращаясь ко мне.

— Что верно, то верно, — ответил вместо меня Суонсон. — Да и у нас хватало неприятностей. Правда, немного погодя. Давайте-ка сюда носилки. Сначала ты, Забринский. А тебе, Ролингс, хватит изображать из себя шеф-повара. «Дельфин» меньше чем в шестистах футах отсюда. Через полчаса все будете на борту субмарины.

Позади себя я услышал шарканье. Это доктор Джолли, подойдя к капитану Фолсому, помогал тому приподняться. У Фолсома вид был еще более болезненный, чем накануне.

— Капитан Фолсом, — представил я его пришедшим. — Доктор Джолли. А это коммандер Суонсон, командир «Дельфина», и доктор Бенсон.

— Ты сказал «доктор Бенсон», старичок? — приподнял бровь Дшшк. — Что-то много докторов развелось в здешних краях. Да еще и коммандер. Все равно добро пожаловать, ребятки. — Сочетание ирландского жаргона и английского сленга 20-х годов непривычно резало мой слух. Доктор Джолли напомнил мне одного моего знакомого, образованного сингалезца, щеголявшего превосходным английским произношением, но использовавшего речевые штампы сорокалетней давности, такие, как «мировой», «старый хрыч», «на большой с присыпкой».

— Вполне понимаю ваше удивление-, — улыбнулся Суонсон. Он окинул взглядом сгрудившихся на полу людей, которых можно было принять за мертвецов, если бы не поднимавшиеся над ними облачка пара, и улыбка его погасла. — Поверьте, я очень огорчен случившимся. Какое несчастье!

Фолсом шевельнулся и что-то сказал, но что именно, мы не разобрали. Хотя его обожженное лицо было забинтовано, повязка почти не скрывала жутких ожогов. Было видно, как он шевелил языком, но правая щека и губы были настолько изуродованы, что изо рта у него вырывались лишь нечленораздельные звуки. Оставшаяся неповрежденной левая щека была покрыта морщинами, левый глаз заплыл. Фолсом испытывал адские муки.

— Морфия больше нет? — спросил я у доктора Джолли, которому, по моему мнению, я оставил более чем достаточное количество этого болеутоляющего средства.

— Ничего не осталось, — ответил он устало. — Все израсходовано, до единой капли.

— Доктор Джолли работал всю ночь, — заметил Забринский. — Восемь часов. Вместе с Ролингсом и Киннэрдом. У них не было ни минуты передышки.

Бенсон успел открыть свою аптечку. Заметив это, Джолли улыбнулся. С облегчением. Но в улыбке сквозило и утомление. Выглядел доктор гораздо хуже, чем накануне. Да и как же иначе. Ведь он работал восемь часов кряду. Успел даже гипсовую повязку наложить на сломанную щиколотку Забринскому. Хороший доктор. Добросовестный. Во всяком случае, из тех, кто помнит клятву Гиппократа. Он вправе дать себе передышку. Ведь теперь есть кому заменить его. Но не раньше, чем они приступят к делу.

Доктор Джолли попытался приподнять Фолсома. Я подошел помочь, но доктор сам упал на пол.

— Извиняюсь и все такое прочее, — проговорил он. Заросшее бородой обмороженное лицо ирландца скривилось в некоем подобии улыбки. — Никудышный я хозяин.

— Можете положиться на нас, доктор Джолли, — спокойно произнес Суонсон. — Вы получите все, что полагается. Один вопрос. Эти люди транспортабельны?

— Не знаю, — потер ладонью покрасневшие, покрытые копотью веки ирландец. — Не могу сказать. Вчера вечером одному или двум стало совсем худо. Все из-за холода. Вот еще двое. У этих, по-моему, пневмония. Дома такой больной смог бы поправиться в считанные дни, а в здешних условиях болезнь может привести к летальному исходу. Все из-за холода, — повторил Джолли. — Девяносто процентов энергии больного уходит не на борьбу с недугом, а на то, чтобы выработать достаточное количество тепла.

— Не стоит падать духом, — произнес Суонсон. — Пожалуй, я ошибся, заявив, что за полчаса доставим вас всех на корабль. Кого эвакуируем первым, доктор Бенсон? — Не доктор Карпентер, а доктор Бенсон. Понятно, доктор Бенсон — корабельный врач. Но к чему такая категоричность? Отношение Суонсона ко мне стало внезапно прохладным, причем заметно. Причину такой резкой перемены угадать было несложно.

— Забринского, доктора Джолли, капитана Фолсома и вот этого человека, — тотчас ответил Бенсон.

— Я Киннэрд, радиооператор, — представился зимовщик, на которого показал врач. — Мы никак не предполагали, что вам удастся прийти к нам на помощь, — заметил он, обращаясь ко мне. С трудом поднявшись на ноги, он стоял покачиваясь из стороны в сторону. — Я могу пере-двигаться.

— Не спорьте, — оборвал его Суонсон. — Ролингс, хватит тебе размешивать это пойло. Поднимайся. Ступай вместе с ними. Сколько времени тебе понадобится, чтобы протянуть сюда с лодки кабель и установить пару мощных обогревателей и светильников?

— Одному?

— Бери в помощники столько человек, сколько тебе понадобится.

— За четверть часа управимся. Могу протянуть и телефонную линию, сэр.

— Это будет кстати. Когда санитары доберутся до корабля, пусть захватят с собой одеяла, простыни и горячую воду. Пусть емкости с водой обмотают одеялами. Что-нибудь еще, доктор Бенсон?

— Пока ничего, сэр.

— Вот и ладно. Ну, ступайте.

Вынув из котелка ложку, Ролингс поднес ее к губам и аппетитно облизал.

— Как не стыдно такое добро оставлять, — укоризненно покачал он головой. — Как только не стыдно. — И с этими словами следом за санитарами вышел из барака.

Четверо из восьми человек, лежавших на полу, бодрствовали. Это были тракторист Хьюсон, повар Несби и еще двое зимовщиков, братья Харрингтон. Они были похожи друг на друга словно два только что отчеканенных пенса. Даже ожоги и обморожения у них были на одних и тех же участках тела. Остальные четверо не то спали, не то находились в коматозном состоянии. Мы с Бенсоном занялись их осмотром, причем корабельный врач осматривал больных более внимательно, пользуясь градусником и стетоскопом. Если он искал признаки пневмонии, то можно было обойтись и без этих приборов. Коммандер Суонсон пристально оглядел помещение, иногда бросая на меня странные взгляды и похлопывая себя руками по груди, чтобы не озябнуть. Да и как же иначе. Ведь на нем, в отличие от меня, не было меховой одежды, а в помещении, несмотря на то что в нем топился камелек, было холодно, будто в леднике.

Первый мой пациент лежал на боку в дальнем правом углу. Глаза у него были полуоткрыты — веки прикрывали верхнюю часть радужной оболочки, виски провалились, белый, как мрамор, лоб был холоден.

— Кто это? — спросил я.

— Грант. Джеймс Грант, — ответил темноволосый немногословный Хьюсон. — Радиооператор, как и Киннэрд. Что с ним?

— Он мертв. Умер уже давно.

— Мертв? — резким голосом произнес Суонсон. — Вы уверены? — Я бросил на него профессиональный взгляд, но ничего не ответил. Обратившись к Бенсону, командир спросил: — Есть такие, которых нельзя транспортировать?

— Думаю, вот этих двух нельзя трогать, — ответил Бенсон. Он не опасался подозрительных взглядов командира субмарины и протянул мне стетоскоп. Минуту спустя я выпрямился и кивнул.

— Ожоги третьей степени, — сказал Суонсону доктор. — Те, которые можно разглядеть. У обоих высокая температура, очень слабый и неровный пульс, у обоих жидкость в легких.

— На борту «Дельфина» им было бы проще помочь, — заметил Суонсон.

— Вы погубите бедняг, если потащите их на субмарину, — возразил я. — Даже если укутать их как следует. Стоит их принести к борту корабля, поднять на мостик, а потом в вертикальном положении протащить через все эти люки, и парням крышка.

— Мы не можем оставаться в разводье неопределенно долгое время, — сказал Суонсон. — Беру ответственность на себя.

— Прошу прощения, командир, — мрачно покачал головой Бенсон. — Но я разделяю мнение доктора Карпентера.

Суонсон молча пожал плечами. Через несколько минут вернулись санитары, а немного погодя появился Ролингс и с ним трое матросов, принесших кабели, электрообогреватели, лампы и телефонный аппарат. Вскоре обогреватели и светильники были соединены с разъемами кабеля. Покрутив ручку полевого аппарата, Ролингс произнес в микрофон несколько слов. Ярким светом загорелись лампы; начали потрескивать, а спустя несколько секунд накаливаться электрические печи.

Хьюсона, Несби и братьев Харрингтон унесли на носилках. После того как дверь за ними закрылась, я отцепил лампу Кольмана.

— Теперь она не нужна, — сказал я. — Сейчас вернусь.

— Куда вы направляетесь? — спокойным голосом спросил Суонсон.

— Сейчас вернусь, — повторил я. — Пойду посмотрю что и как.

Поколебавшись, командир субмарины отошел в сторону. Покинув помещение, я огибал угол жилого блока. В эту минуту раздался телефонный звонок, послышался голос. Что именно говорилось, как и следовало ожидать, я не разобрал.

Пламя в фонаре трепетало, но не гасло. В стекло ударялись мелкие льдинки, но оно не трескалось. Видно, было изготовлено из особо прочного материала, выдерживающего перепад температуры в двести градусов.

Я направился наискосок к единственному жилому блоку, уцелевшему в южном ряду. Снаружи на стенах никаких следов огня и даже копоти. Хранилище топлива, должно быть, находилось рядом, в том же ряду, только западнее, с подветренной стороны. Судя по следам разрушения остальных сооружений и уродливо выгнутой форме уцелевших каркасов, дело обстояло именно так. Здесь-то и находился очаг пожара.

Сбоку к уцелевшему сооружению приткнулся прочный сарай. Высотой шесть футов, такой же ширины и восемь футов длиной. Дверь отворилась легко. Деревянный пол, обшитые сверкающим алюминием стены и потолок. Снаружи и изнутри привинчены массивные масляные радиаторы. От них идут провода. Не надо было быть Эйнштейном, чтобы сообразить, куда они ведут, вернее, вели. Разумеется, к блоку, в котором находилась сгоревшая дизель-генераторная установка. В этом сарае днем и ночью прежде было тепло. Приземистый трактор, занимавший почти весь сарай, раньше можно было завести с пол-оборота. Теперь дело обстояло иначе: чтобы запустить двигатель, потребуются три, а то и четыре паяльные лампы и столько же крепких парней, чтобы провернуть коленвал хотя бы один раз. Закрыв дверь, я направился в основной блок.

Он был забит металлическими столами, скамейками, приборами и всевозможной современной аппаратурой для автоматической регистрации и дешифровки различных метеорологических данных о погоде в Арктике. Я не знал, для чего предназначалось большинство этих приборов, да меня это и не заботило. Здесь находилось метеорологическое бюро, и этого для меня было достаточно. Я внимательно, но быстро осмотрел помещение, не заметив ничего лишнего или подозрительного. В углу на порожнем деревянном ящике стояла портативная рация с наушниками — такие приборы теперь называют приемо-передатчиками. Рядом в деревянном промасленном ящике находилось пятнадцать железно-никелевых аккумуляторов, соединенных последовательно. На крючке, укрепленном на стене, висела контрольная лампочка напряжением 2 вольта. Я прикоснулся обнаженными проводами к наружным клеммам аккумуляторов. Если бы в них сохранилась даже ничтожная доля первоначального заряда, нить лампы раскалилась бы добела. Но она даже не зарделась. Оторвав кусок провода от соседней лампы, я коснулся клемм его концами. Даже искорки не проскочило. Выходит, Киннэрд не лгал, говоря, что батарея села окончательно. Правда, тогда у меня и в мыслях не было, что он может лгать.

Затем я направился к последнему сооружению — блоку, в котором находились обезображенные останки семи человек, погибших в огне. Зловоние, исходящее от обугленной плоти и горелого масла, показалось мне еще сильнее, еще тошнотворнее. Я стоял в дверном проеме, сначала не намереваясь приблизиться к лежащим даже на дюйм. Но потом, сняв меховые рукавицы и шерстяные варежки, поставил лампу на стол, достал из кармана электрический фонарь и опустился на колени возле мертвеца, лежавшего с краю.

Прошло десять минут. Единственным моим желанием было поскорее покинуть помещение. Бывают случаи, когда врачи, даже видавшие виды патологоанатомы, готовы бежать куда глаза глядят. Бежать, лишь бы не видеть трупы, долгое время находившиеся в море, тела людей, оказавшихся в непосредственной близости от подводного взрыва или сгоревших заживо. Мне становилось дурно, но я решил, что не уйду, пока не закончу осмотр.

Скрипнула дверь, и я оглянулся. Вошел коммандер Суонсон. Я-то думал, он придет гораздо раньше. Следом за ним появился лейтенант Гацзен. Рука у него была обмотана толстой шерстяной тканью. Вот что означал тот звонок. Командир субмарины вызвал подкрепление. Выключив фонарь, Суонсон поднял на лоб защитные очки и опустил снежную маску. При виде кошмарного зрелища глаза его сузились, а нос невольно сморщился. От румяных щек отхлынула кровь. Мы с Ганзеном предупредили его о случившемся, но он не ожидал увидеть подобной картины. Не часто воображение в состоянии представить себе, какой бывает действительность. Сначала я подумал, что Суонсона стошнит, но в следующее мгновение на скулах его появился румянец, и я понял: этого не произойдет.

— Доктор Карпентер, — произнес Суонсон хриплым голосом, лишь подчеркивавшим напыщенную официальность тона. — Извольте немедленно вернуться на корабль. Вы будете находиться там под домашним арестом. Я предпочел бы, чтобы вы пошли добровольно в сопровождении лейтенанта Ганзена. Я не хочу никаких осложнений. Думаю, вы тоже. Если попытаетесь сопротивляться, мы сумеем поставить вас на место. За дверью стоят Ролингс и Мерфи.

— Вы настроены весьма агрессивно и недружелюбно ко мне, коммандер, — ответил я. — Ролингс и Мерфи могут озябнуть на морозе. — Я сунул руку в карман меховых штанов и изучающе посмотрел на командира субмарины. — Вам что, моча в голову ударила?

Повернувшись к Ганзену, Суонсон кивнул на дверь.

Старпом было двинулся к выходу, но, услышав мои слова, остановился.

— Какие мы важные, а? Даже объяснить, в чем дело, не желаем?

У Ганзена был смущенный вид. Ему не по душе была роль, которую он играл. Похоже, так же обстояло и с Суонсоном, но тот готов был сделать то, что считал своим долгом, а личные чувства оставил в стороне.

— Если вы гораздо глупее, чем я себе представляю, а я считаю вас весьма умным человеком, то я вам объясню в чем дело. Когда вы оказались на борту «Дельфина» в заливе Холи-Лох, мы с адмиралом Гарви встретили ваше появление чрезвычайно настороженно. Вы навешали нам лапши на уши, рассказывая, какой вы знаток условий жизни в Арктике, и о том, что участвовали в создании этой самой станции. После того как мы не сочли это убедительным поводом для того, чтобы взять вас с собою в плавание, вы сочинили крайне убедительную байку. Байку насчет передового поста обнаружения ракет. Хотя, как ни странно, адмирал Гарви даже не знал о существовании такого поста, мы поверили этой байке. Огромная тарельчатая антенна, о которой вы рассказывали, мачты радарной установки, компьютеры... Где все это, доктор Карпентер? Это, так сказать, несущественно, не правда ли? Игра воображения, и только.

Я изучающе посмотрел на Суонсона, но прерывать не стал.

— Ничего этого и в помине не существовало, верно? Вы окончательно заврались, мой друг. Зачем вам это нужно, не знаю, да и знать не желаю. Меня заботит другое — безопасность корабля, благополучие членов экипажа и доставка уцелевших зимовщиков в целости и сохранности. И рисковать я не намерен.

— А рекомендации британского адмиралтейства, а приказ вашего же начальника управления боевого использования подводных лодок — все это для вас пустой звук?

— Начинаю догадываться, каким образом вам удалось добиться этого приказа, — мрачно проговорил Суонсон. — Слишком много в вас таинственного, доктор Карпентер. Да и врать вы большой мастер.

— Как вы грубы, коммандер.

— Правда иной и не бывает. Так вы пойдете с нами?

— Прошу прощения. Я еще не закончил свою работу.

— Понятно. Джон, давай...

— Могу дать объяснение. Вижу, что придется это сделать. Не угодно ли будет выслушать меня?

— Выслушать очередную байку? — качнул головой Суонсон. — Ну уж нет.

— А я не готов идти. Тупиковая ситуация.

Суонсон взглянул на старпома, готового покинуть помещение.

— Ну что ж, если вы такой упрямец и не желаете выслушать, что я скажу, зовите свою свору. Какая удача, что в одном месте собрались сразу три дипломированных врача.

— Что вы хотите этим сказать?

— А вот что.

Пистолеты могут выглядеть по-разному. Одни сравнительно безобидны на вид, другие безобразны, третьи выглядят внушительно, четвертые — устрашающе. «Манлихер-шенауэр», который я сжимал в руке, имел устрашающий вид. И весьма. В белом свете лампы Кольмана грозно поблескивала его вороненая сталь. Таким оружием только и стращать людей.

— Вы не посмеете выстрелить, — категорически заявил Суонсон.

— Разговоры окончены. Мне надоело упрашивать, чтобы меня выслушали. Зови стражу, друг.

— На пушку берешь, мистер? — злобно проговорил старпом. — Не посмеешь пустить в ход свой пугач.

— Слишком много поставлено на карту, чтобы не посметь. Убедись сам. Не будь трусом. Не прячься за спины своих подчиненных. Не заставляй их идти под выстрелы. — Я поставил оружие на боевой взвод. — Получи пулю сам.

— Не двигайся с места, Джон, — скомандовал Суонсон. — Он не шутит. Наверно, в вашем чемодане с секретным замком целый арсенал? — добавил он сердито.

— Совершенно верно. Автоматы, шестидюймовые морские орудия, адские машины. А для мелкомасштабной операции сойдет и небольшой пистолет. Так как, выслушаете меня?

— Мы вас выслушаем.

— Тогда отошлите Ролингса и Мерфи. Не хочу, чтобы кто-то еще узнал то, что я вам сообщу. Кроме того, они, наверно, до смерти озябли.

Суонсон кивнул. Открыв дверь, лейтенант произнес несколько слов и вернулся. Я положил пистолет на стол, взял электрический фонарь и, сделав несколько шагов, произнес:

— Подойдите сюда и посмотрите.

Подошли оба, Проходя мимо стола, на котором лежал пистолет, они даже не взглянули на него. Возле одной из обезображенных груд обугленной плоти я остановился. Рядом со мной остановился Суонсон. Широко открытыми глазами он смотрел вниз. Лицо его побелело как мел. Из горла вырвался нечленораздельный звук.

— Кольцо, это золотое кольцо... — начал он, но тотчас умолк.

— Я вас не обманывал.

— Нет. Конечно нет. Я... я не знаю, что и сказать. Весьма...

— Это не имеет значения, — грубо оборвал я его. — Посмотрите сюда. Мне пришлось удалить часть обугленной плоти.

— Шея, — прошептал Суонсон. — Она перешиблена.

— Вы так думаете?

— Чем-то тяжелым. Не знаю. Должно быть, упала балка...

— Вы же видели эти строения. Там нет балок. Отсутствует полтора дюйма позвоночника. Если бы какой-то тяжелый предмет, упав, разрушил участок позвоночника в полтора дюйма, то обломки вдавило бы вглубь. Тут обстоит иначе. Они вырваны. В него стреляли спереди. Пуля попала в горло и вышла на затылке. Пуля с мягкой оболочкой. Это видно по размеру выходного отверстия. Стреляли из крупнокалиберного пистолета — кольта 38-го калибра, «люгера» или маузера.

— Господи Иисусе! — Я впервые видел Суонсона потрясенным. Посмотрев на груду, лежащую у его ног, он перевел взгляд на меня: — Выходит, совершено убийство?

— Кто же мог сделать это? — хриплым голосом проговорил Ганзен. — Кто, дружище, кто? Скажи, Бога ради. И зачем?

— Я не знаю, кто это сделал.

Суонсон смотрел на меня с каким-то странным выражением.

— Вы только сейчас это обнаружили?

— Вчера вечером.

— Вчера вечером, — раздельно произнес офицер. — И все это время, находясь на корабле, вы не сказали ни слова... даже вида не подали... Ей-богу, Карпентер, в вас нет ничего человеческого.

— Совершенно верно, — сказал я. — Видите вон тот пистолет? Он стреляет с оглушительным грохотом, и, когда я прицелюсь в того, кто сделал это, я и глазом не моргну. Во мне действительно нет ничего человеческого.

— Напрасно я это сказал. Виноват; — Суонсон сделал видимое усилие взять себя в руки. Он посмотрел на «манлихер-шенауэр», потом на меня, затем снова на пистолет. — О самосуде не может быть и речи, Карпентер. Никому не позволено брать на себя обязанности судьи.

— Не смешите, а то я расхохочусь. А морг для этого — место неподходящее. Кроме того, я вам еще не все показал. Есть кое-что еще. Кое-что такое, что я обнаружил сию минуту. Не вчера вечером. — Я показал пальцем на еще одну почерневшую груду. — Не желаете посмотреть на этого человека?

— Не стоит, — твердо заявил Суонсон. — Лучше сами расскажите.

— Вы и оттуда, где стоите, увидите. Голова. Я соскоблил горелое. На лице небольшое отверстие. На затылке выходное отверстие. Гораздо большего диаметра. То же оружие. Тот же убийца.

Ни один из офицеров не проронил ни слова. Они были слишком потрясены, чтобы что-то сказать.

— Пуля пошла по довольно странной траектории, — продолжал я. — Уходящей круто вверх. У меня такое впечатление, что стрелявший лежал или сидел, а жертва его стояла.

— Да, — не слушая меня, произнес Суонсон. — Убийство. Двойное убийство. Этим должна заняться полиция.

— Разумеется, — согласился я. — Это дело полиции. Давайте позвоним дежурному сержанту в ближайший полицейский участок и попросим его заглянуть на минутку.

— Это не входит в наши обязанности, — упорствовал Суонсон. — Будучи командиром американского военного корабля, я обязан прежде всего благополучно доставить на базу в Шотландии свой экипаж и уцелевших зимовщиков со станции «Зет».

— Не подвергая при этом опасности свой корабль? — спросил я. — Но разве такая опасность не возникнет с появлением убийцы на борту субмарины?

— Неизвестно, находится ли он еще... или появится на борту корабля.

— Вы сами не верите тому, что говорите. Сами знаете, что появится. Вы не хуже меня понимаете, почему возник этот пожар, черт бы вас побрал, что это не был несчастный случай. Если что и было случайным, то это масштаб пожара. Возможно, убийца не учел такую возможность. И время, и погодные условия были против него. Думаю, у него не было иного выбора. Единственный способ скрыть следы преступления состоял в том, чтобы устроить пожар. И это ему сошло бы с рук, если бы не я, если бы еще до отплытия я не был убежден в том, что дело тут нечисто. Но ему пришлось немало потрудиться, чтобы не уничтожить и самого себя. Хотите вы этого или нет, командир, а убийца окажется на борту вашей субмарины.

— Но ведь все эти люди получили ожоги, некоторые очень тяжелые...

— А как же иначе, черт возьми? Неужели этот некто будет расхаживать по лагерю без единого ожога, даже от горящей сигареты, и громогласно объявлять, что это он чиркал спичками, а потом из предосторожности отошел в сторонку? Для развлечения. Ему пришлось обжечься.

— Вовсе не обязательно, — возразил лейтенант. — Откуда ему было знать, что кто-то заподозрит недоброе и начнет расследовать преступление?

— Послушай доброго совета. Оставь со своим командиром ремесло сыщика, — отрезал я. — Люди, замешанные в эту историю, специалисты высокого класса, имеющие обширные связи. Это члены мощной преступной организации, спрута, щупальца которого так длинны, что могут дотянуться до залива Холи-Лох и там погубить ваш корабль. Зачем они это сделали, не знаю. Главное состоит в том, что такие орлы никогда не полагаются на волю случая. Они всегда работают исходя из предположения, что их могут раскрыть. И принимают все меры предосторожности для исключения такой возможности. Кроме того, когда пожар разгорелся — как это происходило, мы пока не знаем, — преступник развил бешеную деятельность и принялся спасать людей, попавших в западню. Если бы он этого не сделал, то попал бы под подозрение. Тогда-то он и получил ожоги.

— Господи помилуй. — У Суонсона от холода стучали зубы, но он этого не замечал. — Какие страшные люди!

— Вы согласны? Насколько мне известно, американским флотским уставом не предусмотрено укрывательство уголовных преступников.

— Но что же нам делать?

— Вызвать легавых. К примеру, меня.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что сказал. У меня гораздо больше полномочий, поддержки официальных лиц, больше свободы действий и власти, чем у любого другого полицейского, с которым вам приходилось встречаться. Вы должны верить мне. Я говорю правду.

— Начинаю верить, что это так, — в раздумье проговорил Суонсон. — За последние сутки я много думал о вас. Еще десять минут назад я убеждал себя, что не прав. Так вы полицейский? Или детектив?

— Морской офицер. Служба разведки. В чемодане у меня документы, которые я должен предъявить лишь в чрезвычайной ситуации. — Я не счел нужным объяснять морякам, насколько велик ассортимент документов, которыми я располагал. — Сейчас именно такая ситуация.

— Но... но вы же доктор.

— Разумеется. Военно-морской врач помимо прочего. Основное же мое занятие — борьба с диверсиями в британских вооруженных силах. Докторский диплом — идеальное прикрытие. Круг моих обязанностей намеренно не ограничен определенными рамками, и я наделен полномочиями совать свой нос повсюду, вмешиваться в любые ситуации, разговаривать с любыми лицами под тем предлогом, что я являюсь ученым-психологом, что было бы невозможно для рядового офицера.

Наступила долгая пауза, затем Суонсон с обидой в голосе произнес:

— Могли бы нас заранее оповестить.

— Может, по корабельной радиотрансляции надо было всех оповестить? На кой черт это мне надо? Не хочу я на каждом шагу натыкаться на непрошеных помощников. Спросите любого полицейского. Самую большую опасность для его жизни представляют самозваные Шерлоки Холмсы. Кроме того, я не вправе был доверять вам. Не надо пыхтеть и возмущаться по сему поводу. Это вовсе не значит, что вы могли преднамеренно выдать меня или что-то в этом роде. Вы могли сделать это случайно. Теперь у меня нет выбора, потому-то и сообщил о себе все, что вы услышали, и готов к возможным последствиям. Почему вы отказались выполнять директиву своего главнокомандующего?

— Директиву? — Ганзен посмотрел на Суонсона. — Какую еще директиву?

— Приказ из Вашингтона предоставить доктору Карпентеру практически неограниченную свободу действий... Рассудите сами, Карпентер. Я не люблю ходить с завязанными глазами и от природы подозрителен. Вы появились на борту корабля при чрезвычайно сомнительных обстоятельствах. Вы чертовски много знали о субмаринах. На каждом шагу темнили. Историю с диверсией рассказали всего в двух словах. Черт побери, старина, конечно у меня были сомнения относительно вас, А разве вы на моем месте не поступили бы таким же образом?

— Пожалуй. Хотя не знаю. Я лично выполняю распоряжения.

— Ага. И какое же вам отдано распоряжение в данном случае?

— Хотите выяснить, что это все значит? — вздохнул я. — Ничего не попишешь, придется объяснить. Сейчас вы поймете, почему ваш главнокомандующий так настаивал на том, чтобы вы оказали мне всяческую помощь,

— Этой байке можно верить? — спросил Суонсон.

— Можно. История, которую я вам рассказал в заливе Холи-Лох, не была пустым трепом. Я лишь чуточку ее приукрасил, чтобы убедить вас взять меня с собой. На здешней станции действительно был один прибор — поистине чудо электронной техники. Его использовали для наблюдения за запуском советских ракет и обнаружения пусковых шахт. Прибор этот находился в одном из блоков, уничтоженных пожаром, — втором от западного края, в южном ряду. Днем и ночью на высоте тридцати тысяч футов висел гигантский привязной радиозонд. Но никакого радио-приемника на нем не было установлено. Просто это была гигантская антенна. Возможно, этим и объясняется тот факт, что топливо разлилось по такой обширной площади. Очевидно, взорвались баллоны с водородом, которым наполнялись шары. Хранились эти баллоны в топливном блоке.

— И все зимовщики знали о назначении этого прибора?

— Нет, не все. Большинство полагало, что это прибор для изучения космических лучей. Что это такое в действительности, знали всего четыре человека: мой брат и еще трое, жившие в блоке, где был установлен прибор. Помещение сгорело. А вместе с ним и самый передовой пост наблюдения свободного мира. Вы по-прежнему удивляетесь, почему так старался ваш главком?

— Четыре человека? — посмотрел на меня с некоторым сомнением Суонсон; — Кто именно, доктор Карпентер?

— И вы еще спрашиваете? Четверо из семи, лежащих в этом блоке, командир.

Он опустил глаза, потом поспешно отвел их в сторону:

— Вы говорили, что случилась беда, еще до того, как мы вышли из гавани. Как это объяснить?

— Брат имел сверхсекретный шифр. Мы получали его личные донесения: он был первоклассным радистом. В одном из них сообщалось, что дважды предпринимались попытки повредить аппаратуру. В детали он не вдавался. В другом донесении говорилось, что он подвергся нападению. Это произошло в полночь во время обхода лагеря. Он обнаружил, что какой-то мерзавец выпускает газ из баллонов с водородом: ведь без антенны от оборудования нет никакого проку. Ему повезло: после удара он пришел в себя через несколько минут. Останься он подольше без сознания, окоченел бы насмерть. И вы думаете, я поверю, что пожар не имеет никакого отношения к попыткам диверсий?

— Но откуда людям было известно, что это за прибор? — возразил Ганзен. — Хочу сказать, посторонним людям. — Как и Суонсон, старпом посмотрел вниз и тоже отвел глаза. — Бьюсь об заклад, это дело рук психически ненормального человека. Ни один уголовник, находящийся в своем уме, не способен на такое жуткое преступление. А помешанный способен.

— Три часа назад, — произнес я, — перед тем как зарядить торпедой третий аппарат, вы проверяли маховики, с помощью которых вручную закрывают наружные крышки аппаратов, и световую сигнализацию положения этих крышек. Во-первых, вы убедились, что приводы маховиков отсоединены; во-вторых, что провода в соединительной коробке перепутаны. Неужели вы считаете, что это работа умалишенного? Еще одного сумасшедшего?

Старпом промолчал. Суонсон проговорил:

— Чем я могу вам помочь, доктор Карпентер?

— А что вы готовы сделать для меня, командир?

— На командование кораблем не рассчитывайте. — Суонсон улыбнулся, но улыбка получилась невеселой. — А в остальном я — как и весь экипаж «Дельфина» — целиком к вашим услугам. Только скажите, доктор, больше ничего.

— На этот раз вы поверили моей байке?

— На этот раз поверил.

Я был рад услышать такие слова. Ведь я и сам ей едва не поверил.