Последняя граница. Дрейфующая станция «Зет»

Глава 4

Должно быть, именно таким мрачным и жутким представляли себе ад, где царит вечный холод, наши далекие нордические предки, когда приближалась роковая минута кончины. Но славные наши пращуры видели эту картину лишь в собственном воображении, мы же убедились в ее реальности и, сравнив их представления с современным видением ада, нашли, что последний имеет то несомненное преимущество, что от холода в нем не замерзнешь.

Этого нельзя было сказать о нас с Ролингсом. Неся получасовую вахту на мостике, мы с ним постепенно превращались в ледышки. Зубы у нас стучали как кастаньеты. А все из-за меня. Через полчаса после того как радисты начали вызывать станцию, работая на ее волне, но не услышали ни ответа, ни подтверждения приема, я высказал предположение, что, возможно, «Зет» принимает наш сигнал, но ее рация не имеет надежных источников питания, поэтому зимовщики попытаются дать знать о себе каким-то иным способом. Я напомнил Суонсону, что дрейфующие станции обеспечены запасом сигнальных ракет. Ведь помимо радиозондов и метеорологических ракет, это единственный способ указать направление заплутавшим участникам партии при потере радиосвязи. Для сбора метеоданных радиозонды поднимаются на высоту двадцати миль, а метеорологические ракеты, запускаемые с шаров-пилотов, — еще выше. В лунную ночь вроде нынешней радио-зонды можно было бы обнаружить самое малое миль за двадцать. Если же к ним прикрепить «люстры», то и за все сорок. Согласившись с моими доводами, Суонсон вызвал добровольцев нести первую вахту, поэтому выбора у меня не было. Ну а Ролингс согласился составить мне компанию.

Представший нашим взорам ландшафт, если можно дать такое определение голой и унылой пустыне, принадлежал, казалось, чуждому миру и производил жутковатое впечатление. Небо было безоблачным и в то же время беззвездным. Этого я не мог понять. Невысоко над южной частью горизонта из мглы поднялась тусклая луна, освещавшая таинственным светом погруженную во мрак безжизненную поверхность ледовой полярной шапки. Казалось бы, лед, освещенный луной, должен сверкать, переливаться мириадами искр, точно подвески в хрустальной люстре. Но он был темным. Луна висела так низко, что длинные тени, отбрасываемые причудливой формы торосами, создавали мрачный фон. Там же, куда падал лунный свет, лед был настолько выщерблен многочисленными штормами, что почти полностью утратил способность отражать свет.

Неровная торосистая ледяная шапка производила впечатление чего-то нереального, неуловимого. То это было резкое, контрастное сочетание белых и черных цветов, то нечто призрачное, размытое, похожее на мираж, исчезающий в стылом безмолвии. Но это была не игра воображения, а поземка, которая неслась, подхваченная ледяным ветром, достигавшим подчас силы шквала и несшим с собой мириады острых ледяных иголок. Несмотря на то что мостик находился на высоте двадцати футов от поверхности льда, вихрь поднимался и туда. По правой стороне ограждения рубки с адским грохотом стучали частицы льда. В незащищенные участки кожи они врезались точно частицы песка, вылетающие из пескоструйного аппарата, находящегося на расстоянии руки. Но боль от впивающихся в кожу ледяных иголок была мгновенной. Похожий на осиный, укус каждой такой иголки сопровождался анестезирующим воздействием холода. Вскоре мы вовсе перестали их ощущать. Как только ветер ослабевал, грохот ледышек стихал. В такие минуты слышалось шуршание, словно бы производимое полчищами крыс: по твердой как железо поверхности полярной шапки неслись, царапая ее, частицы льда. Термометр на мостике показывал 21°F — 53°С мороза. Если бы мне пришлось подыскивать участок для строительства курорта, то здешние места я выбрал бы в самую последнюю очередь.

Мы с Ролингсом притопывали ногами, хлопали себя по бокам и все равно беспрестанно дрожали. Брезентовый обвес плохо защищал от ветра; очки покрывались инеем, их то и дело приходилось протирать. Лишь когда острые льдинки впивались в лицо, мы отворачивались и прекращали наблюдение за горизонтом. Неужели же из-за того, что не вовремя запотеют очки, может погибнуть горстка потерявших всякую надежду людей, затерянных среди этого стылого безмолвия? До рези в глазах мы вглядывались вдаль, но не смогли увидеть ни единого признака жизни. Все кругом точно вымерло.

После того как нас сменили, мы с Ролингсом поспешили вниз. Суонсон сидел на раскладном табурете рядом с радиорубкой. Стянув с себя верхнюю одежду, маску и защитные очки, я взял невесть откуда взявшуюся кружку дымящегося кофе и постарался не очень прыгать от боли: замерзшие руки и ноги начали отходить.

— Как это вы умудрились порезаться? — озабоченно спросил Суонсон. — На лбу у вас кровь.

— Кусочком льда ударило. — Я устал, и настроение у меня было подавленное. — Мы лишь напрасно теряем время. Если зимовщики лишились укрытия, они давно потеряли всякую связь по радио. Без продовольствия и палаток они смогли бы выжить лишь несколько часов. Ни Ролингса, ни меня не назовешь неженками, но через тридцать минут мы чуть концы не отдали.

— Не знаю, — задумчиво произнес Суонсон. — Вспомните Амундсена, Скотта, Пири. До полюсов они добрались пешком.

— Это люди совсем другой породы, командир. А может, им светило солнце. Могу сказать одно — мне и получаса не выдержать. А для иных и пятнадцати минут достаточно.

— Пусть дежурят по пятнадцать минут. — Суонсон посмотрел на меня бесстрастным взглядом: — Так вы не очень-то надеетесь на успех?

— Если зимовщики остались без всякого крова, вовсе не надеюсь.

— Вы же сами мне говорили, что на станции были железно-никелевые аккумуляторы, — заметил Суонсон. — По вашим словам, эти батареи сохраняют заряд несколько лет и в любых климатических условиях. Наверно, их-то и использовали зимовщики, когда несколько дней назад передали свой первый сигнал бедствия. Вряд ли аккумуляторы успели разрядиться.

Поняв, что имеет в виду Суонсон, я промолчал. Дело не в аккумуляторах, а в людях. Люди погибли.

— Согласен, — спокойно продолжал офицер. — Мы действительно напрасно тратим время. Пожалуй, нам надо сматывать удочки и возвращаться на базу. Если не запеленгуем станцию, нам ее ни за что не отыскать.

— Возможно. Но вы забыли о предписании из Вашингтона, командир.

— Что вы имеете в виду?

— Разве вы не помните, что обязаны оказывать мне всяческую помощь и выполнять все мои указания, за исключением тех, которые могут оказаться опасными для корабля и его экипажа? В настоящее время никакой опасности вы не подвергаетесь. Если не удастся запеленговать станцию, я готов совершить вылазку в радиусе двадцати миль. Если никого не обнаружу, можно будет отыскать другую полынью и повторить поиск. Район поиска не так уж и велик. Хотя и небольшая, но надежда есть. Я готов оставаться здесь всю зиму, лишь бы отыскать станцию.

— И это называется не подвергать опасности жизнь моих людей? Это совершая вылазки по торосам в разгар зимы?

— О том, чтобы подвергать опасности жизнь ваших людей, не было и речи.

— Выходит, вы намерены искать станцию в одиночку? — Суонсон посмотрел себе под ноги и покачал головой: — Не знаю, что и сказать. Не то вы чокнутый, доктор Карпентер, не то единственный, кого и следовало послать на эту операцию. — Он со вздохом взглянул на меня: — То вы говорите, что нет никакой надежды, то заявляете, что готовы остаться здесь всю зиму. Вы меня извините, доктор, но у вас концы с концами не сходятся.

— Гордыня меня обуяла, — объяснил я. — Не люблю отказываться от дела, которое и начать еще не успел. Каково отношение американских моряков к таким вопросам — это мне неведомо.

Суонсон снова задумчиво посмотрел на меня. По его глазам я понял, что он верит мне не больше, чем муха пауку, пригласившему ее располагаться поудобнее. Американец с улыбкой сказал:

— Американских моряков не так-то просто вывести из себя, доктор Карпентер. Советую вам поспать пару часов, пока есть такая возможность. Если собираетесь идти пешком к Северному полюсу, вам это не помешает.

— А вы сами? Вы же всю ночь не сомкнули глаз.

— Я, пожалуй, подожду малость. — Кивнув в сторону радиорубки, он добавил: — Вдруг что-то новенькое сообщат.

— А что передает оператор? Сигнал вызова, и только?

— И еще просьбу сообщить свои координаты и пускать сигнальные ракеты, если есть такая возможность. Если что-то станет известно, тотчас дам вам знать. Спокойной ночи, доктор. Вернее, с добрым утром.

С трудом поднявшись, я направился в каюту Ганзена.

Царившая во время завтрака атмосфера в кают-компании была далеко не праздничной. За столом собрались все офицеры субмарины, за исключением дежурного офицера и вахтенного механика. Одни только что поднялись с коек, другие укладывались. Разговоров было почти не слышно. Даже заводной доктор Бенсон словно замкнулся в себе. И без слов было ясно: контакт с дрейфующей станцией не установлен. И это после пяти часов непрерывной работы! Всех охватило чувство тревоги и уныния; каждый сознавал, что вряд ли кто-то смог уцелеть на станции.

Ели не спеша, торопиться было некуда. Мало-помалу офицеры разбрелись, а доктор Бенсон ушел к себе в лазарет; командир минно-торпедной части лейтенант Миллс отправился проверять работу своих подчиненных, в течение последних двух суток трудившихся по двенадцать часов с целью устранить дефекты в неисправных торпедах. Третий офицер сменил Ганзена, еще трое отправились на боковую. В каюте осталось трое: Суонсон, Рейберн и я. Несмотря на то что командир корабля накануне не спал, у него был ясный взгляд хорошо отдохнувшего человека.

Едва стюард, Генри, принес еще один кофейник, в коридоре послышался топот ног, и в кают-компанию ворвался боцман. Дверь не слетела с петель лишь потому, что корабелы знают свое дело.

— Поймали! — закричал он, но затем, вспомнив, что нижним чинам, очутившимся в кают-компании, подобает соблюдать правила хорошего тона, поправился: — Мы их засекли, командир! Мы их засекли!

— Что! — мгновенно вскочил с места флегматичный с виду Суонсон.

— Мы установили радиоконтакт с дрейфующей станцией «Зет», сэр, — официально доложил Эллис.

Командир субмарины добрался до радиорубки раньше нас с Рейберном. Оба дежуривших оператора сидели приникнув к передатчикам. Один из них опустил голову, другой наклонил ее набок, словно в такой позе им было легче разобрать едва слышные сигналы, поступающие в головные телефоны. Один из них вновь и вновь машинально царапал на листке блокнота: DSY. Это был ответный позывной станции «Зет». Краешком глаза заметив командира корабля, он перестал записывать.

— Мы их поймали, командир. Сигнал очень слабый и неустойчивый, однако...

— Да плевать, что слабый! — забыв о субординации, воскликнул Рейберн. Как лейтенант ни старался унять возбуждение, в эту минуту он как никогда походил на школьника, «мотающего» уроки. — Пеленг! Вы ее запеленговали? Вот что важно!

Второй оператор вместе с креслом повернулся к говорившему. Я узнал в нем моего недавнего стража, Забринского. Радист с укором посмотрел на молодого офицера:

— Как же иначе, лейтенант! Первым делом и запеленговали. Сорок пять градусов, тютелька в тютельку. Иначе говоря, норд-ост.

— Спасибо, Забринский, — сухо проговорил Суонсон. — Сорок пять градусов и есть норд-ост. Как будто мы со штурманом не знаем. Координаты?

Пожав плечами, Забринский повернулся к напарнику — краснощекому, с бычьей шеей и сияющей лысиной:

— Что он сообщает, Кудрявый?

— Ничего. Абсолютно ничего, — произнес Кудрявый и посмотрел на Суонсона. — Раз двадцать я запрашивал его координаты. И все без толку. Выдает ответный позывной, и только. Вряд ли он нас слышит. Он, пожалуй, даже не знает, что мы его вызываем. Пишет непрерывно ответный, и все дела. Вероятно, забыл переключить рацию на прием.

— Это невозможно, — заявил Суонсон.

— С этим малым все возможно, — возразил Забринский. — Мы с Кудрявым сначала подумали, что сигнал слаб, потом решили, что оператор болен. Но мы ошиблись. Оказывается, радист-то он аховый, любитель, не иначе.

— Это можно определить? — поинтересовался Суонсон.

— Запросто... — Тут Забринский умолк и крепко вцепился в руку напарника.

— Слышу, — кивнул Кудрявый. И по-деловому добавил: — Радист сообщает: «Координаты неизвестны».

Никто ничего не ответил. То, что радист не знает свои координаты, не имеет никакого значения. Мы вступили в непосредственный контакт с ним, вот что главное. Рейберн кинулся в переднюю часть центрального поста. Я услышал, как он разговаривает по телефону с вахтенным на верхнем мостике.

— Вы говорили по поводу аэростатов. Тех, что на станции «Зет», — обратился ко мне Суонсон. — Какие они, незакрепленные или привязные?

— И те и другие.

— Как работают привязные?

— Прикреплены к лебедке нейлоновым тросом, размеченным на сотни и тысячи футов.

— Попросим их поднять привязной шар на высоту пяти тысяч футов, — решил Суонсон. — И вдобавок пустить сигнальные ракеты. Если они находятся в радиусе тридцати или сорока миль, мы увидим ракеты. Определив их высоту и сделав поправку на снос ветром, мы довольно точно определим расстояние... В чем дело, Браун? — спросил командир оператора, которого Забринский называл Кудрявым.

— Снова передают, — произнес Кудрявый. — Сигнал прерывистый, затухающий. «Ради Бога, торопитесь». Так и написали. Два раза повторили: «Ради Бога, торопитесь».

— Передайте вот это. — И Суонсон продиктовал радиограмму относительно аэростатов. — Только помедленнее.

Кивнув, Кудрявый начал передачу. В рубку вбежал Рейберн.

— Луна еще не зашла, — проговорил он торопливо, обращаясь к Суонсону. — Примерно на один-два градуса над горизонтом. Я захвачу на мостик секстант и возьму ее высоту. Велите им сделать то же самое. Таким образом мы получим разность широт. Зная, что станция находится по пеленгу сорок пять градусов, сумеем определить ее координаты с точностью до мили.

— Стоит попробовать, — отозвался командир субмарины и продиктовал Брауну еще одно сообщение.

Следом за первым Браун передал и второе. Ответа мы ждали целых десять минут. Я посмотрел на присутствующих и понял, что мысленно они не здесь, а за много миль отсюда. И они и я представляли себе, что находимся там, где дрейфующая станция.

Браун снова начал было писать, но вскоре перестал. Голос его звучал по-прежнему деловито, однако в нем слышались усталые нотки:

— «Аэростаты сгорели. Луна не наблюдается».

— «Луна не наблюдается», — повторил Рейберн, не скрывая разочарования. — Вот чертовщина! Должно быть, большая облачность. А может, пурга метет.

— Ни в коем случае, — возразил я. — На полюсе не бывает таких резких колебаний погодных условий. Метео-обстановка остается неизменной на площади в пятьдесят тысяч квадратных миль. Луна зашла. Для них, я имею в виду. Последнее счислимое место они определили на глазок. Причем весьма неточно. Должно быть, станция находится самое малое на сто миль дальше к норд-осту, чем мы рассчитывали.

— Выясните, нет ли у них сигнальных ракет, — обра-тился к Брауну Суонсон.

— Можно попробовать, — заметил я. — Только это будет напрасной тратой времени. Если зимовщики находятся так далеко, как я предполагаю, мы их не увидим.

— Но ведь попытка не пытка, — возразил Суонсон.

— Начинаю терять контакт, сэр, — доложил Браун. — Написали что-то насчет продовольствия, но конец не расслышал.

— Пусть запустят сигнальные ракеты, если они у них есть, — скомандовал Суонсон. — Живее, пока не потеряли связь.

Четыре раза повторял депешу Браун, прежде чем получил ответ.

— Радист сообщает: «Две минуты», — произнес Браун. — Или этот малый рехнулся, или же аккумулятор сдох. «Две минуты» — это все, что он написал.

Ни слова не говоря, Суонсон кивнул и вышел из радио-рубки. Я последовал за ним. Надев канадки и захватив бинокли, мы поднялись на верхний мостик. После тепла и уюта центрального поста стужа показалась невыносимой, а ледяные иголки острее, чем прежде. Сняв колпак с репитера гирокомпаса, командир корабля установил пеленгатор на 45° и сообщил вахтенным, куда нужно смотреть и что они должны увидеть.

Прошла одна, две, пять минут. Я вглядывался в наполненную льдом темноту так напряженно, что заболели глаза; незащищенные участки лица совсем ничего не ощущали. Я знал, что когда отниму от глаз окуляры, то сдеру с лица и лоскутья кожи.

Зазвонил телефон. Суонсон опустил бинокль, и вокруг его глаз образовались два кровоточащих кольца. Но он, казалось, ничего не ощущал: боль придет позднее. Выслушав краткое сообщение, он повесил трубку.

— Звонили из радиорубки, — сообщил он. — Спускаемся вниз. Все до единого. Ракеты выпущены три минуты назад.

Мы спустились в центральный пост. Заметив в стекле прибора свое отражение, командир покачал головой.

— Должно быть, у них есть какое-то укрытие, — спокойно проговорил он. — Не иначе. Какое-то строение уцелело. Иначе они давно бы отдали концы. — Войдя в радио-рубку, офицер поинтересовался: — Контакт поддерживаете?

— Ага, — отозвался Забринский. — То исчезает, то появляется. Странное дело. Обычно, когда батарея садится, сигнал слабеет, пока не пропадает совсем. Но этот парень все время выходит с нами на связь. Что за чертовщина?

— Может, у него и батарей-то не осталось, — предположил я. — Может, крутят генератор вручную, а силенок-то нет.

— Все может быть, — согласился Забринский. — Прочти командиру последнюю депешу, Кудрявый.

— «Много засов нам не выбежать», — читал Браун. — Такой вот текст сообщения. Скорее всего его следует понимать так: «Много часов нам не выдержать». Как иначе?

Мельком глянув на меня, Суонсон отвернулся. Я никому не говорил, что начальник станции был моим братом, да и он, я уверен, не говорил. Обратившись к Брауну, командир корабля сказал:

— Сверьте с ним часы. Пусть они подают позывные в течение пяти минут в начале каждого часа. Сообщите, что мы свяжемся с ними через шесть часов, самое позднее. А может, и через четыре. Забринский, насколько точно определен пеленг?

— Абсолютно точно, командир. Я несколько раз проверял. Ровно сорок пять градусов.

Выйдя из радиорубки в центральный пост, Суонсон заметил:

— На станции луну не видят. Если верить доктору Карпентеру, что погодные условия повсюду одинаковы, выходит, луна у них находится ниже горизонта. Зная высоту луны и пеленг, можно определить минимальное расстояние до станции?

— Миль сто, как и предположил доктор Карпентер, — ответил, произведя расчеты, штурман. — Самое малое.

— Хорошо. Мы погружаемся и следуем курсом сорок градусов. Таким образом мы не очень отклонимся от общего направления на станцию, зато сумеем надежно определить ее позицию по крюйс-пеленгу. Пройдем подо льдом ровно сто миль и попробуем отыскать еще одно разводье. Старший офицер, подготовиться к погружению. — Улыбнувшись мне, Суонсон продолжал рассуждать: — Имея два крюйс-пеленга и зная точную длину базовой линии, мы определим позицию станции с ошибкой не больше сотни ярдов.

— Как же вы собираетесь измерить расстояние в сто миль подо льдом? Да еще точно?

— За меня это сделает компьютер системы инерционной навигации. Вы даже не поверите, насколько точен этот прибор. Я смогу погрузиться со своим «Дельфином» вблизи восточного побережья Соединенных Штатов и всплыть в восточной части Средиземного моря в радиусе нескольких сотен ярдов от пункта назначения. А если расстояние всего сотня миль, то погрешность не превысит и двадцати ярдов.

Через пять минут после того как антенны были убраны, а люки задраены, «Дельфин», погрузившись на достаточную глубину, уже шел новым курсом. Оба рулевых на посту погружения и всплытия сидели сложа руки и курили: вместо них работал гирорулевой, подключенный к системе инерционного кораблевождения. Он удерживал субмарину на курсе гораздо точнее, чем это под силу человеку. Я впервые ощутил под ногами дрожь корпуса. «Много часов нам не выдержать», — гласила радиограмма, поэтому «Дельфин» шел полным ходом.

В то утро я не покидал центральный пост. Почти все время заглядывал через плечо доктора Бенсона. Отдежурив положенные пять минут в лазарете в ожидании больных, которые так и не появились, корабельный врач сидел у своего ледомера. От того, что показывает прибор, зависели жизнь и смерть уцелевших зимовщиков. Следовало отыскать еще одну полынью, чтобы взять крюйс-пеленг станции. Не будет полыньи, не получим и крюйс-пеленга, а без крюйс-пеленга нет надежды засечь станцию «Зет». В который раз я ломал себе голову над вопросом: сколько же человек осталось в живых после пожара? Судя по спокойному отчаянию, которым были проникнуты отправленные неумелой рукой депеши, принятые Брауном и Забринским, уцелели немногие.

Кривая, вычерчиваемая самописцем ледомера, не вселяла особых надежд. Судя по всему, толщина льда достигала десяти футов и более. Несколько раз перо опускалось на тридцать, а то и сорок футов, а однажды едва не выскочило за пределы бумажной ленты: мы оказались под подводным ледяным хребтом толщиной самое малое в сто пятьдесят футов. Я попытался представить себе то адское давление, какое возникло при нагромождении ледяныхполей с торосистыми грядами, в результате которого лед опустился на такую глубину, но воображение оказалось бессильным справиться с подобной задачей.

На протяжении восьмидесяти миль лишь дважды перо самописца провело тонкую черную линию, означавшую, что толщина льда над головой у нас незначительна. В первой полынье мог бы уместиться тазик, но только не субмарина. Да и вторая была вряд ли намного больше.

Около полудня вибрация корпуса прекратилась: Суонсон приказал сбавить ход до крейсерского. Обратившись к Бенсону, он спросил:

— Какая у нас картинка вырисовывается?

— Отвратительная. Все время тяжелый лед.

— Не появится же полынья по заказу, — рассудительно заметил Суонсон. — Мы почти добрались до места. Начнем поиск по координатной сетке. Пять миль на восток, пять — на запад, всякий раз продвигаясь на четверть мили севернее.

Поиск начался. Прошел час, два, три... Рейберн и его помощник не отходили от стола для прокладки, старательно отмечая на карте каждый маневр «Дельфина». Четыре часа пополудни. Приглушенные разговоры, которые вели собравшиеся в центральном посту, внезапно умолкли. Фраза: «Тяжелый лед, по-прежнему тяжелый лед», которую время от времени произносил Бенсон, звучала все реже и все более уныло, лишь подчеркивая воцарившуюся гробовую тишину.

Пять часов пополудни. Люди избегали смотреть друг на друга, а не то что разговаривать. Толщина льда по-прежнему не уменьшалась. В атмосфере, казалось, повисло отчаяние. Тяжелый лед, по-прежнему тяжелый лед. Даже Суонсон перестал улыбаться. Уж не видел ли он мысленным взором ту же картину, какая мнилась мне: изможденное, обросшее бородой лицо человека с темными пятнами обмороженной кожи, который, теряя последние силы, крутит ручку генератора и выстукивает одеревеневшими пальцами свои позывные, напряженно вслушиваясь в сигналы, заглушаемые воем ветра, в ожидании помощи, которая так и не пришла. А может, на ключе уже и работать некому. Для обслуживания дрейфующей станции отбирали лучших из лучших, но бывают такие минуты, когда даже у самых стойких, смелых и выносливых людей опускаются руки и они готовятся к смерти. Тяжелый лед, по-прежнему тяжелый.

В 17.30 командир субмарины подошел к эхоледомеру и посмотрел через плечо Бенсона.

— Какова в среднем толщина ледяных полей? — спро-сил он доктора.

— Тринадцать — семнадцать футов, — ответил тот устало. — Пожалуй, ближе к семнадцати.

— Лейтенант Миллс? — сняв трубку, проговорил Суонсон. — Говорит командир. В каком состоянии торпеды, с которыми вы там возитесь? Работы закончены? Добро. Подготовиться к зарядке торпедных аппаратов. Продолжу поиск еще полчаса, а потом дело за вами. Да, правильно меня поняли. Попробуем пробить дыру в ледяном покрове. — С этими словами он повесил трубку.

— Семнадцать футов — толщина нешуточная, — задумчиво проговорил Ганзен. — Лед самортизирует, и девяносто процентов ударной силы будет направлено вниз. Как думаешь, командир, сумеем пробить ледяной покров толщиной в пятнадцать футов?

— Представления не имею, — признался Суонсон. — Пока не попробуем, не узнаем.

— Неужели никто не пытался сделать этого? — удивился я.

— Никто. Во всяком случае, в американском флоте. Возможно, у русских есть опыт в такого рода операциях. Однако, — сухо добавил он, — они не очень-то охотно делятся с нами информацией.

— Разве взрывом торпед не повредит корпус «Дельфина»? — спросил я. Намерения Суонсона были мне не по душе.

— Если это произойдет, то кораблестроителям придется нести немалые убытки. Торпеда управляется дистанционно, она взорвется лишь после того, как корабль удалится на тысячу ярдов. Ко всему ей придется пройти расстояние ярдов в восемьсот, прежде чем сработает устройство, которое поставит торпеду на боевой взвод. Мы развернемся носом к месту взрыва и, поскольку корпус корабля спроектирован так, чтобы выдержать значительные нагрузки, почти не ощутим удара.

— Очень тяжелый лед, — повторял Бенсон. — Тридцать, сорок, пятьдесят футов. Чрезвычайно тяжелый лед.

— Если торпеда взорвется под такой толщей льда, вряд ли отколется даже нижняя ее часть, — заметил я.

— Постараемся, чтобы этого не произошло. Найдем участок нормальной толщины, удалимся от него на тысячу ярдов, а потом выстрелим.

— Тонкий лед! — не закричал, а заорал благим матом Бенсон. — Тонкий лед. Отставить, чистая вода! Совершенно свободная ото льда вода!

Я сперва решил, что или в ледомере, или же в голове Бенсона «полетел» плавкий предохранитель. Однако у командира поста погружения и всплытия таких сомнений не возникло. Я уцепился за какой-то предмет, чтобы не упасть: субмарина круто накренилась на левый борт, ложась на обратный курс и сбавляя ход. Нужно было вернуться на то место, где Бенсон обнаружил полынью. Посмотрев на карту, Суонсон вполголоса отдал команду, огромные бронзовые винты закрутились в обратную сторону, врезаясь в воду, и подводный корабль замер как вкопанный.

— Как наши дела, док? — спросил командир.

— Чистая вода, — благоговейно произнес Бенсон. — Вижу четко. Полынья узкая, но мы в ней поместимся. Участок чистой воды значительной протяженности. Круто поворачивает под углом сорок пять градусов.

— Подвсплываем до ста пятидесяти футов, — произнес Суонсон.

Загудели насосы. Точно дирижабль, отрывающийся от земли, «Дельфин» начал плавно подниматься. Затем в течение короткого промежутка времени вода устремилась в балластные цистерны. Подъем прекратился.

— Поднять перископ, — приказал командир.

Труба перископа с шипением поползла вверх. Взглянув в окуляр, Суонсон жестом подозвал меня.

— Посмотрите-ка, — просиял он. — Такой красоты вы в жизни не видели.

Я последовал его совету. Если бы картину, представшую моему взору, удалось заключить в раму, вы бы ни за что ее не продали, будь она хоть кисти Пикассо. Но я понял, что имел в виду командир субмарины. По обоим бортам корабля возвышались черные громады, а между ними параллельно диаметральной плоскости субмарины тянулась полоса чуть посветлее, с зеленоватым оттенком. Это было разводье, образовавшееся в тяжелом льду.

Три минуты спустя мы оказались на поверхности Ледовитого океана в каких-то двухстах пятидесяти милях от Северного полюса.

Гигантские обломки сплоченного многолетнего льда вздыбились в виде фантастической формы хребтов высотой до пятидесяти футов, футов на двадцать выше ограждения мостика. Они находились так близко, что казалось, протяни руку — достанешь. Не то три, не то четыре ледяные горы тянулись в западном направлении. Дальше свет прожектора упирался в темноту.

На востоке мы не смогли разглядеть ничего: ветрозащитные очки мгновенно обледеневали. Наклонив головы и прикрыв ладонями глаза, мы успели заметить лишь полоску черной воды, которая начала затягиваться льдом.

Судя по анемометру, установленному на мостике, скорость ветра, с диким воем налетавшего на ограждение мостика и выдвижные устройства, составляла шестьдесят узлов. Шторм стал иным, чем был утром: это был уже не град, подхваченный ветром, то усиливавшимся, то ослабевавшим, а сплошная стена, метавшая острые дротики ледяных иголок, способных пробить насквозь самый толстый картон или вдребезги разбить стакан в ваших руках. Сквозь погребальное завывание ветра то и дело слышались какие-то скрипы, удары гигантских, весом в миллионы тонн, ледяных глыб, с гулом сталкивающихся между собой под воздействием штормового ветра и некой неведомой силы, возникшей за много сотен миль от нас. Эти массы льда наваливались друг на друга и разламывались на части, то громоздясь, образуя наслоения льдин, то с диким визгом расходясь, образуя при этом каналы чистой воды, тотчас начинавшей покрываться наледью.

— Мы с вами тронутые, что ли? Пойдемте вниз, — сказал мне на ухо Суонсон, с большим трудом сумевший перекричать эту адскую какофонию.

Вскоре мы оказались в сравнительной тишине центрального поста. Суонсон развязал шнурок капюшона, стащил с себя шарф, снял очки, закрывавшие его лицо. Посмотрев на меня, недоуменно покачал головой:

— А еще говорят об арктическом безмолвии. Клянусь небом, котельная — читальный зал по сравнению с этим «безмолвием». В прошлом году мы несколько раз всплывали среди пакового льда, но ничего подобного не видели. И не слышали. А ведь дело было тоже зимой. И холодина, и ветродуй, но не было такого случая, чтобы мы не спустились на лед и не совершили прогулку. Помню, я все еще удивлялся рассказам про полярных исследователей, которые по нескольку дней сидели в своих палатках и носа не высовывали наружу. Но теперь я понимаю, почему погиб капитан Скотт.

— Погода действительно мерзкая, — согласился я. — Насколько безопасно наше положение, командир?

— Кто его знает, — пожал плечами Суонсон. — Нас прижало ветром к западному краю полыньи, так что с правого борта остается футов сто пятьдесят чистой воды. Но вы же сами слышали и видели, что идет подвижка льда. Причем довольно мощная. Канал, в котором мы находимся, образовался меньше часа назад. Как долго он просуществует? Это зависит от геометрии льдов, но такие полыньи иногда могут исчезать довольно быстро. Корпус «Дельфина» достаточно прочен, но если нас придавит ледяной стеной массой в миллион тонн, ему не выдержать. Сколько часов или минут мы можем здесь находиться, одному Богу известно. Во всяком случае, как только остовая стена приблизится футов на девять к правому борту субмарины, сматываем удочки. Не стану вам объяснять, что бывает, когда корабль попадает в ледовый плен.

— Знаю. Его сплющивает, как консервную банку. Потом он несколько лет дрейфует по верхушке мира. Затем падает на дно на глубину две мили. Американской администрации это пришлось бы не по вкусу, командир.

— Полагаю, что вопрос о моем продвижении по службе был бы снят с повестки дня, — согласился Суонсон. — Думаю...

— Эй! — раздался клич из радиорубки. — Эй, подойдите сюда.

— Наверно, Забринский по мне соскучился, — буркнул командир. С этими словами он быстрыми шагами направился в радиорубку.

Забринский сидел вполоборота с улыбкой до ушей, в руке — наушники. Суонсон взял протянутые телефоны, послушал и кивнул.

— DSY, — проронил он. — DSY, доктор Карпентер. Мы их нашли. Запеленговали их? Лады. — Повернувшись к старшине-рулевому, Суонсон сказал: — Эллис, вызови штурманского офицера.

— Мы их всех подберем, командир, — жизнерадостно произнес Забринский. Несмотря на широкую улыбку, в глазах его веселья не было. — Похоже, парни там подобрались крутые.

— Очень крутые, — рассеянно отозвался Суонсон. По его лицу я понял, что он прислушивается к грохоту мелких кусочков льда, стучавших по корпусу субмарины, словно мириады пневматических молоточков. Из-за грохота было почти невозможно разговаривать. — Очень. Установили двустороннюю связь?

Отрицательно покачав головой, радист отвернулся. Улыбки на его лице как не бывало. Пришел Рейберн. Забрав протянутый ему листок, направился к себе в штурманскую рубку. Мы последовали за ним. Спустя минуту он поднял голову и произнес:

— Если кому-то захочется совершить воскресную прогулку, такая возможность имеется.

— Они так близко?

— Рукой подать. В пяти милях к востоку от нас плюс-минус полмили. Чем мы не ищейки, а?

— Нам просто повезло, — лаконично ответил Суонсон. Вернувшись в радиорубку, он поинтересовался: — Поддерживаете контакт со станцией?

— Связь с нею потеряна.

— Начисто?

— Мы слышали их всего минуту, командир. Потом сигнал начал слабеть и затух. Думаю, Карпентер прав. Они там крутят генератор ручкой. — Помолчав, радист произнес: — Даже моя шестилетняя дочка смогла бы запросто крутить такую машину целых пять минут подряд.

Молча посмотрев на меня, Суонсон отвернулся. Я пошел за ним к пульту погружения и всплытия. Со стороны люка, соединявшегося с мостиком, слышались вой шторма, жуткий грохот и скрип льдов.

— Забринский очень точно выразился... Интересно, долго ли продлится этот треклятый шторм?

— Очень долго. У меня в каюте есть медицинская сумка, фляжка медицинского спирта и арктическая одежда. Вы не можете дать мне двенадцатикилограммовый пакет с аварийным запасом продовольствия? Бенсон знает, что мне понадобится.

— Думаете, я рехнулся? — медленно произнес Суонсон.

— Это кто тут рехнулся? — спросил Ганзен, только что вошедший в центральный пост из носового коридора. Он услышал лишь последние слова командира, но выражения его лица не видел. — Очень опасное состояние. Придется взять командование на себя, шеф, а вас заковать в кандалы. Если не ошибаюсь, так предписано уставом корабельной службы.

— Доктор Карпентер собирается захватить с собой мешок с харчами и отправиться пешком на пост ледового наблюдения «Зет».

— Снова вышли на связь? — спросил Ганзен, мгновенно забыв про меня. — Неужели обнаружили станцию? По крюйс-пеленгу?

— Только что. По словам Рейберна, до станции пять миль.

— Господи! Каких-то пять миль! — Но в следующую минуту восторг сменился иным чувством, словно сработало невидимое реле. — В подобных метеорологических условиях это равно пятистам милям. В такую погоду и старик Амундсен не прошел бы тридцати футов.

— Очевидно, доктор Карпентер собирается утереть нос Амундсену, — сухо заметил Суонсон. — Он намерен идти пешком.

Изучающим взглядом посмотрев на меня, Ганзен произнес:

— Вот кого надо заковать в кандалы.

— Пожалуй, — согласился командир субмарины.

— Послушайте, — возразил я. — На станции остались люди. Возможно, их уже немного, но они еще живы. Хоть один человек, но остался. Люди, которым плохо. Которые вот-вот погибнут. А когда человек на грани между жизнью и смертью, и пушинка может нарушить равновесие. Я врач, я это знаю. Все может решить сущий пустяк. Глоток спирта, несколько ложек еды, чашка горячего кофе, какой-нибудь порошок. Тогда человек выживет. А иначе ему конец. Люди вправе рассчитывать хоть на какую-то помощь, и я обязан пойти на риск, но помочь им. Я никого не прошу сопровождать меня. Единственное, о чем я прошу вас, это выполнить распоряжения, отданные вам Вашингтоном, то есть оказать мне всяческое содействие, не подвергая опасности «Дельфин» и его экипаж. Не думаю, что угрозы в мой адрес — это оказание содействия. Я вовсе не намерен подвергать опасности ни ваш корабль, ни ваших моряков.

Суонсон уперся взглядом в палубу. Не знаю, о чем он думал. О том ли, как помешать мне, о приказе ли из Вашингтона или о том, что начальником станции «Зет» является мой брат. Суонсон был единственным человеком на корабле, который знал об этом. Он не проронил ни слова.

— Ему надо помешать, командир, — настаивал Ганзен. — Ведь если б вы увидели, что человек приставил к виску пистолет или бритву к горлу, вы бы не позволили ему кончить жизнь самоубийством. Здесь то же самое. Он выжил из ума. — С этими словами он постучал костяшками пальцев по переборке. — Боже мой! Знаешь ли ты, док, почему гидроакустики продолжают нести вахту, хотя корабль не имеет хода? Да потому, что они следят за перемещением ледяной стены с наветренной стороны полыньи. И еще потому, что следить за дрейфом льда визуально невозможно: ни один человек не в состоянии продержаться на мостике больше тридцати секунд. Да и не видно ни зги в такую пургу. Высунь нос наружу, и ты тотчас изменишь свои намерения, как пить дать.

— Мы только что вернулись с мостика, — бесстрастно заметил Суонсон.

— И все равно он собирается в поход? Я же говорю вам: он выжил из ума.

— Мы можем погрузиться сию же минуту, — сказал Суонсон. — Координаты станции нам известны. Возможно, нам удастся отыскать полынью в полумиле от станции. Тогда все было бы проще.

— Как же, ищи иголку в стоге сена, — отозвался я. — Чтобы найти этот канал в паковых льдах, вам потребовалось целых шесть часов. Да и то благодаря счастливой случайности. И не вздумайте пробивать лед торпедами. Толщина льда в этом районе в среднем достигает тридцати футов. На то, чтобы всплыть где-то в другом месте, понадобится часов двенадцать, а то и несколько суток. Я же сумею добраться до станции за два-три часа.

— Если не окоченеешь, пройдя первые триста футов, — возразил Ганзен. — Если не свалишься с тороса и не сломаешь ногу. Если не ослепнешь спустя несколько минут. Если не провалишься в полынью, которую не заметил. В таком случае даже если ты не утонешь и выберешься из воды, через пол минуты превратишься в ледышку. Допустим, ничего этого с тобой не произойдет. Тогда, скажи мне на милость, как ты отыщешь станцию, расположенную в пяти милях отсюда? Не потащишь же ты с собой гирокомпас весом в полтонны, ведь магнитный компас в здешних широтах бесполезен. Магнитный полюс находится далеко к юго-западу от нас. Даже если тебе каким-то образом удастся не потерять направление, то как ты в темноте, да еще в пургу найдешь лагерь или то, что от него осталось? Ты можешь оказаться в какой-то сотне футов от станции и не заметишь ее. Допустим, тебе невероятно повезет и ты доберешься до станции. Как ты отыщешь дорогу назад? Будешь искать собственные следы? Или протянешь за собой бечевку длиной в пять миль? Безумная затея, мягко выражаясь.

— Действительно, я могу сломать ногу, утонуть или замерзнуть, — согласился я. — И все равно попытаю счастья. Добраться до лагеря и обратно — штука нехитрая. Вы знаете направление на станцию и ее точные координаты. Взять пеленг можно с помощью любого передатчика. Мне нужно лишь захватить с собой портативную рацию и поддерживать с вами связь. Вы же будете корректировать направление движения. Вот и все дела.

— Так-то оно так, — заметил Ганзен. — Если бы не одно обстоятельство. Такой рации у нас нет.

— Зато у меня в багаже есть портативный радиопередатчик с радиусом действия в двадцать миль, — возразил я.

— Надо же, какая удача, — пробурчал старпом. — Ты, конечно, случайно захватил его с собой. Держу пари, у тебя в багаже и не то найдется. Правда, док?

— Что находится в багаже у доктора Карпентера, нас не должно интересовать, — пожурил Ганзена командир субмарины. Правда, сам он прежде думал иначе. — Нас должно интересовать другое — его намерение покончить с собой. Неужели вы рассчитываете, что мы согласимся с вашей нелепой затеей, доктор Карпентер?

— Никто вас и не просит соглашаться, — заметил я. — Вашею согласия не требуется. Я прошу об одном — не мешать мне. И предоставить аварийный запас продовольствия. Если вы этого не сделаете, придется обойтись без него.

Я вышел из центрального поста и направился к себе в каюту. Вернее, в каюту Ганзена. Однако, хотя каюта была не моя, едва войдя, я заперся.

Полагая, что Ганзен не очень-то обрадуется, найдя дверь собственной каюты запертой, я не стал терять времени даром. Отперев сложный замок на чемодане, я открыл крышку. Чемодан был на три четверти заполнен арктической одеждой, стоившей бешеных денег. Но деньги эти платил не я.

Сняв обычную одежду, я надел теплое нижнее белье, шерстяную рубашку и вельветовые брюки, затем связанную в три слоя шерстяную парку с подкладкой из натурального шелка. Покрой парки был необычным: своеобразной формы карман с замшевой подкладкой, который шел снизу к левой подмышке, и почти такой же карман справа. Запустив руку на дно чемодана, я извлек оттуда три предмета. Пистолет системы «манлихер-шенауэр» калибром 9 миллиметров точно уместился в левом кармане, две запасные обоймы — в правом.

Дальше было проще. Я натянул на себя две пары грубошерстных носков, фетровые боты, парку и штаны из меха карибу, капюшон из меха росомахи, сапоги из тюленьей шкуры, рукавицы из оленьего меха, надетые на несколько пар шелковых и шерстяных варежек. Если кто-то и был лучше меня приспособлен для того, чтобы передвигаться в условиях арктической пурги, так это белый медведь. Да и то незначительно.

Повесив на шею снежную маску и очки, я засунул в наружный карман парки фонарь в водонепроницаемом футляре, достал портативную рацию и, закрыв крышку чемодана, запер кодовый замок. Поскольку пистолет был у меня, нужды запирать чемодан не было, но я решил предоставить Суонсону возможность заняться каким-то делом в мое отсутствие. Положив в рюкзак медицинскую сумку и стальную флягу со спиртом, я отпер дверь.

Суонсон по-прежнему находился в центральном посту, там же был и старший офицер. Кроме них в помещении появились еще двое — Ролингс и Забринский. Ганзен, Ролингс и Забринский были самыми рослыми из всех членов экипажа. В последний раз я видел всех троих вместе во время стоянки в Холи-Лох, когда им было поручено охранять меня. Очевидно, голова у Суонсона работает в одном направлении. Ганзен, Ролингс и Забринский... Сегодня они показались мне еще выше ростом.

— Так я получу продовольствие или нет? — спросил я у Суонсона.

— Последнее официальное заявление, — проговорил тот. Я решил, что он страшно удивится при виде медведя, оказавшегося на борту его корабля, но янки и бровью не повел. — Для записи в вахтенный журнал. Ваши намерения самоубийственны, шансов у вас никаких. Я не могу дать своего согласия.

— Ваше заявление принято к сведению, причем в присутствии свидетелей и все такое... Продовольствие.

— Я не могу дать своего согласия в связи с неожиданным драматическим оборотом. Один из наших техников занимался профилактической калибровкой эхоледомера и убедился, что защитное реле вышло из строя. Сгорел электродвигатель. Запасного мотора нет. Надо перематывать обмотку. Сами понимаете, что это за работа. Если придется погружаться, вновь полынью не отыскать. Тогда всем крышка. Я имею в виду тех, кто останется на льду.

Я не стал осуждать его за ложь, но в душе был разочарован: можно было придумать что-нибудь поумнее.

— Так я получу НЗ, командир, или нет? — произнес я.

— Продолжаете упорствовать? После всего того, что я вам сообщил?

— Да ради Бога. Я и без вашего НЗ обойдусь.

— Моему старшему офицеру, торпедисту Ролингсу и радиооператору Забринскому это не по нраву, — заметил Суонсон официальным тоном.

— Меня не интересует, что им по нраву, а что нет.

— Они не могут позволить вам совершить ошибку, — продолжал командир лодки.

Они были не просто большими. Они были огромными. Пройти мимо них мне было ничуть не проще, чем ягненку мимо голодного льва. Правда, у меня был пистолет, но, чтобы достать его, пришлось бы раздеваться. Между тем я уже убедился, как быстро реагирует Ганзен при малейшей опасности. Ну достану я пистолет. Что из этого? Таких, как Ганзен, Ролингс и Забринский, не запугать. Не пускать же в ход оружие. Тем более против людей, выполняющих свой долг.

— И они не позволят вам совершить ошибку, — продолжал Суонсон. — Если не возьмете их с собой. Они сами вызвались сопровождать вас.

— Как бы не так, сами, — фыркнул Ролингс. — «Вы, вы и вы!»

— Они мне не нужны, — заявил я.

— Вежливость называется, — заметил Ролингс, ни к кому не обращаясь. — Можно было бы сказать спасибо, док.

— Вы подвергаете опасности жизнь членов экипажа, коммандер Суонсон. Вы же знаете, какие вам даны распоряжения.

— Знаю. Но я знаю и другое. В Арктике, как и в горах, у группы вдвое больше шансов на успех, чем у одиночки. Мне известно кое-что еще. Если люди узнают, что мы позволили врачу-штатскому отправиться на дрейфующую станцию, а сами, струхнув, остались в теплом уютном гнездышке, то репутация американских военных моряков будет здорово подмочена.

— Но как относятся ваши подчиненные к тому, что вы заставляете их рисковать жизнью ради доброго имени подплава?

— Вы же слышали, что сказал командир, — произнес Ролингс. — Мы сами вызвались сопровождать вас. Вы только взгляните на Забринского: он самой природой создан для героических поступков.

— А вы подумали о том, что может произойти, если в наше отсутствие начнется подвижка льдов, и субмарине придется погружаться?

— Зачем напоминать об этом? — сказал Забринский. — Так и напугать недолго.

Я уступил. Иного выбора у меня не оставалось. Кроме того, как и Забринский, я принадлежу к тем, кого и напугать недолго. Я неожиданно понял, что иметь этих троих моряков рядом не так уж и плохо.