Последняя война

зоо

Как он играл, гад этот, как прикинулся, в душу уже влез.

Долго не мог разобрать, что бормотал немец. В конце концов все стало понятным. Да, это он сидит за новогодним столом, вот его оберст, его полковник, тогда он был денщиком у этого полковника, сапоги чистил ему, полковник шутки ради надел на него офицерский картуз и китель, взял у того, кто снимал, надел офицерскую форму и посадил рядом с собой, шутки ради, чтобы я послал этот снимок домой. Это глупая шутка моего полковника, моего оберста, поверьте же мне, о майн камерад.

Дмитрий Васильевич выматерился.

— Переведи, что я сказал.

Славка не знал, как это переводится. Ты что, не можешь по-ихнему выругаться? Не можешь? Не могу, у них нет таких слов, есть что-то слабое, гром-погода, что ли. Давай, Холопов, что знаешь, черт с ним, давай гром-погоду. Командир очень ругается, зих шимпфен, очень ругается, доннерветтер, он ругается, он требует говорить правду.

Немец смотрел своим молящим лицом, своими молящими глазами только на Славку, боялся оторвать от него взгляд, чтобы не видеть лица и глаз командира, поблескивающего черной кожанкой, мечущего гром и молнии. О майн камерад, вы не верите мне, но я сказал все, я уже все сказал. И немец закрыл свое лицо руками с толстыми короткими пальцами.

Ремень, портупея, кожанка, сапоги скрипнули, Дмитрий Васильевич поднялся. Стоя сказал:

— Позови бойцов. Вывести в лес, расстрелять. Исполнить приказываю тебе, Холопов.

Славка, бывало, называл уже немца Вилли, и ребята называли Вилли. Теперь он сказал ему: «ду», то есть «ты».

— Ду,— сказал Славка, когда Дмитрий Васильевич быстрым шагом уходил из помещения и уже ребята, заглядывавшие в окна, стали накапливаться в караулке,— ду, командир хочет, чтобы ты показал по карте, где стоит твоя воинская часть.

— О, пожалуйста, бнтте, я все могу показать по карте.

— Но здесь,— сказал Славка,— нет карты и нет лампы, а уже темнеет, надо пройти в штаб.

— О, битте, майн камерад.

— Но ты сам понимаешь, мы должны связать руки. Понимаешь?

— О, понимаю, майн камерад.— И как-то слишком уж понятливо завел руки за спину.

Ребята перевязали их и стали проталкивать немца перед собой.

Прошли мимо окон, а тут так: налево тропинка сбегает вниз, к поляне, где стоит штабной домик с высокой лестницей; направо, за угол штакетника, которым огорожен небольшой участочек, поднимается тропинка в еловую гущину леса. И немец повернул налево, к штабу. Тогда Славка, шедший за ним первым, как исполнитель, подтолкнул его карабином и кивнул, когда немец оглянулся, кивнул направо.

— Штаб? — недоуменно спросил немец. Но Славка ничего не ответил, а только опять кивнул направо, и ему показалось, что в этот момент пленный все понял. Он повернул направо. За Славкиной спиной шли молча ребята во главе с командиром взвода Васькой Кавалеристом. Впереди, в густой путанице деревьев, тлел красный уголек солнца, и тропинка, уходившая в темноту, тут, перед немцем и перед Славкой, была залита тоже красноватыми сумерками.

— Хватит, Холопов,— сказал за спиной Васька Кавалерист.

Славка поднял карабин, прицелился в затылок немцу, а тот все шел тихонько, в фуфайке, с перевязанными за спиной руками. Прицелился зачем-то в затылок и тут же вспомнил, как немец, тот еще, дебринский, выстрелил тогда в Сашкин затылок, когда Сашка шел босиком по снегу, вспомнил и почувствовал слабость в ногах, опустил карабин. А немец шел потихоньку. Тогда Васька обошел Славку, вынул из левой кобуры немецкий кольт, в правой у него был отечественный наган, быстрым шагом нагнал немца и с ходу всадил ему пулю в затылок. Так же, как и тогда Сашка, немец как бы натолкнулся на что-то, остановился, но не упал вперед, а повернулся, приподнявшись на вытянутых носках, и Славке показалось, что он поискал его своими округлившимися глазами. Глаза не нашли Славку за головами опередивших его ребят, и немец медленно повалился под ноги партизанам.

Славка в этот вечер лег спать молча. Похоже, правду говорил немец... А Дмитрий Васильевич? Неужели он не понял? Ну, а если понял, тогда что? Тогда он виноват? Он должен быть наказан? Кем наказан? За что? За то, что эти фашисты пришли сюда, эта орда захватила нашу землю, загнала нас в эти леса. За то, что они не считают нас за людей, нагло, как орды Чингисхана, хлынули с разбоем в наш дом?

Хлюпик, не выстрелил. Колени задрожали. Никогда это не повторится. Никогда.

Славка слез с нар, вышел, свернул цигарку, стал курить.

А утром принесли «Партизанскую правду», и в ней была напечатана Славкина заметка про этого немца: «Молодец против овец».

Славка еще подумал, что командир взвода, которого он недолюбливал за грубость, теперь будет презирать его, но Васька Кавалерист всех людей, кроме самого себя, считал неполноценными, вернее, несовершенными, и поэтому никого не презирал, а всех жалел, хотя и грубым был. Держа газетку в руках, прищелкивая по ней пальцами, он сказал Славке:

— Молодец, Холопов, успел описать, это хорошо.

А еще через день Славку взяли в газету.

2

Генерал Блоцман. Из приказа № 1 от 15.2.42 г.:

Разведкой установлено большое количество партизан... В селах ни старост, ни полиции нет. При расположении на отдых 50 проц. солдат СПАТЬ НЕ ЛОЖАТСЯ.

Генерал фон Гридус. Из приказа:

...Когда крестьянин спрашивает винтовку, не давай— может убить. Нельзя разговаривать в домах, все будет передано партизанам.

Объявление коменданта поселка Белые берега:

За поимку командира п. отряда Ромашина будет выдано 1000 рублей, две лошади и две коровы.

Обербургомистр пос. Локоть. Из приказа:

Предлагаю партизанам, оперирующим в Брасовском районе и окрестностях, и всем лицам, связанным с ними, в недельный срок, то есть не позднее 1 января 1942 г., сдать старостам свое оружие и самим явиться для регистрации в Локоть. Являться небольшими группами, по 2—3 человека. Все неявившиеся будут считаться врагами народа и уничтожаться беспощадно.

Спустя несколько дней партизаны во время ночного Налета на поселок убили этого обербургомистра.

Немцы поместили в своей газете некролог.

Смотрел Славка на некролог, на покойного мерзавца в траурной рамке, на разворот двух полос, окаймленных траурным венком, и то зимнее, давно отошедшее, уже нестрашное, когда он с Гогой еще мыкался между жизнью и смертью, придвинулось так близко, что кожу на спине вдруг стянуло от ужаса.

3

Константин Воскобойник дезертировал из армии и теперь оказался здесь, в Локте, обербургомистром. В тридцать шестом был он осужден и выслан на Север. А в дни войны его отправили на фронт смыть свою вину кровью, но он считал себя невиновным. За ним не было никакой вины, потому что никто не знал его зоологической ненависти к революции, к Советам. Ему нечего было смывать своей кровью, он был невиновен, обербургомистр поселка Локоть, Константин Павлович Воскобойник.

О, это не был простой поселок. В нем история поместила много символического и притягательного для одержимого мечтателя Воскобойника. Он считал себя бесстрашным рыцарем и вдохновителем истинно русских людей в борьбе за светлое будущее России, основоположником новой власти в Брасовском районе. Дезертир Константин Павлович Воскобойник любил мечтать. А мечтая, любил рассказывать своим близким о великих символах, о великой притягательности поселка Локоть.

...Ставни дома заперты железом, окна изнутри завешены, потные и красные единомышленники слушают своего наставника и вождя, своего фюрера. В доме напротив, за желтыми, без светомаскировки, окнами, пьют солдаты великой Германии. В наглухо задраенном доме Константина Павловича пьют и мечтают о будущем сподвижники великой Германии, предатели.

Одни пьют за свою великую Германию, солдаты которой не теперь, так немного позже должны вступить в столицу Советов, в Москву. Другие пьют за великую Россию, за будущую, новую Россию, свободную от большевистского ига. Константин Павлович послушал скрип снега за окнами — патрули прошли — и опять ударился в слова.

— Господа,— о, как пришлось ему это почти позабытое слово,— господа, мы начнем свою великую Русь сначала. Жертвуя жизнью, вы широко разнесли по освобожденной земле мой манифест. Великое вам спасибо от будущей России. Но только теперь мне пришло в голову назвать мою, нашу с вами, национальную партию России символическим именем «Викинг». Как истинно русские люди, надеюсь, вы понимаете меня. Это приятно звучит для германского уха, для уха освободителя, но это же приятно и для нашего русского уха, ибо возвращает нас к Рюрику. Мы начнем все сначала.

Константин Павлович оглядел каждого из своих единомышленников, хотел было растрогаться, но тут же подумал, что рано еще, не пришло еще время для сантиментов. Однако же было ему приятно, что все они сидели с ним, живые и невредимые, готовые по первому его зову идти на подвиг. Они вернулись с трудного задания, они пробирались по лесам, по глухим дорогам, где почти нельзя миновать бандитской пули партизана, прошли сотни километров, распространяя его манифест об образовании национальной партии России. Под манифестом стояла подпись: «Инженер-Земля». Инженер-Земля — это он, Константин Воскобойник, человек высокообразованный, на редкость культурный, человек большого ума, энергии и храбрости. Он повторил сейчас те слова, которые были сказаны им перед трудным и великим походом. «Друзья мои! Не забывайте, что мы работаем уже не для одного Брасовского района и не только в масштабе его, а для всего народа, и в масштабе новой России. История нас не забудет».

О, разумеется! Дочка Петра Великого, императрица Елизавета Петровна, подарила своему генерал-фельдмаршалу Апраксину тридцать восемь деревень, весь Брасов-ский стан, в том числе и хуторок Локоть. Потомок именитого татарина, один из последних Апраксиных, продал ло-котское имение Александру III, а по смерти царя имение перешло к последнему великому князю — Михаилу Романову. История поселка, можно сказать, державная. И символическая.

— Господа,— продолжал Константин Павлович,— а не может ли статься, что как некогда вокруг никому не известной до того Москвы собралась Великая Русь, так вокруг маленького, никому не известного Локтя соберет-

ся новая Россия? Сегодня, в рождество Христово, я шло за эту новую Русь, ибо верую в нее.

— За новую Русь!

— За Константина Павловича!

— За вас, Инженер-Земля!

О мышиная возня жалких ублюдков! О тараканий размах имбецилитиков!

Истово пил за все, не пьянея, Бронислав Владиславович Каминский, инженер спирто-водочной промышленности по профессии, первый заместитель Воскобойника, также на редкость культурный и всесторонне развитый, правда немного менее, чем сам Константин Павлович. Брониславу Владиславовичу вторили и споспешествовали в тостах господин Мосин и другие господа, о которых сказать что-нибудь определенное было трудно.

— История нам сопутствует,— снова заговорил высокообразованный и на редкость культурный Константин Павлович.— Вы знаете, господа, что великая Германия, не случайно именно она, великая Германия, а не кто другой, пришла к нам на помощь, пришла освободить нас, открыть дорогу для процветания новой России. Не случайно. Ибо нордический дух Германии всегда был близок нордическому русскому духу. Викинг! Я не говорю, господа, славянскому, а говорю — русскому. Я расскажу вам маленькую, но символическую историю. Отто Бисмарк создавал великую Германию с помощью железа м крови; это единственный метод, который отвечает нашим с вами грандиозным задачам. Но это к слову. Вы знаете, господа, что железный канцлер был в свое время гостем нашего Локтя, хаживал тут, пил вино, спал, ходил на охоту. Поверьте мне, я часто вижу его великую тень.

Красные и потные лица единомышленников выразили удивление. Восторг и удивление.

— Да, он был гостем Апраксина.

«Мой князь, не советую вам забираться в дебри, не дай бог, заблудитесь»,— говорил Апраксин. «Что за охота,— ответствовал Бисмарк,— если не забираться в дебри. К тому же, граф, я не из тех, кто может заблудиться».

Но, увы, князь Бисмарк, один, без егерей, углубившись в лесные дебри, заблудился. Уже под самый вечер ему удалось выбраться на лесную дорогу и встретить там му-ж.нка с дровами. Князь попросил подвезти его к усадьбе. Мужик посадил Бисмарка на воз, сам же по-прежнему