Посольство

Глава 1

День в Лондоне начинается всегда одинаково.

Когда почти все еще спят, утреннее солнце на мгновение освещает горизонт, вспыхивает под облаками, клубящимися над городом, обещает чудесную погоду и… исчезает.

Нед туго зашнуровал кроссовки. Самая мысль об этом однообразии, о неизменном, как в часовом механизме, постоянном повторении одного и того же вызвала глубокую тоску в душе Неда Френча. Его собственная жизнь была совсем иной – беспорядочной и полной случайностей.

Он усмехнулся. «Беспорядочное» было одним из любимых слов Химница много лет назад в колледже. Беженец из Германии, профессор обожал откапывать в английском языке редко употребляемые слова, но употреблял их частенько некстати.

Что до однообразия, Нед не знал его. Его дом в Сент-Джонс-Вуде, недалеко от Риджент-парка, например, имел целых три выхода, один из них – потайной. В любой момент Нед мог воспользоваться одним из них.

Он мог быть одет как сейчас, чтобы пробежаться по парку. Или выйти в костюме и с зонтиком. Он мог пройтись пешком до станции «Сент-Джонс-Вуд» на Джубили-лайн или отправиться на подземке до Бонд-стрит.

Нед бросил взгляд на Лаверн, лежавшую на их большой кровати. Ее пышная грудь вздымалась и медленно опускалась. Он подумал, не слишком ли ровно она дышит?

Паранойя! Нед на цыпочках спустился в кухню. Он протянул руку к холодильнику и вдруг… замер, пристально глядя на его дверцу. Не приоткрыта ли она?

В доме жили только он и Лаверн – их четыре дочери уехали на прошлой неделе в Штаты, – поэтому никто не мог залезать в холодильник. Он осторожно потянул дверцу: она была плотно и надежно закрыта.

Выйдя из дома, Нед побежал по тихой маленькой улице. Что-то все еще угнетало его, что-то неприятное и бесформенное. Определить это чувство было невозможно.

Нечего шутить насчет паранойи, во всяком случае, при его работе. Это часть его существа, что-то вроде унылого шестого чувства, предвещавшего ему беду. Во время утренней пробежки он ощущал эту смутную тревогу как начало мигрени.

Что-то плохое случится. Если бы слово «паранойя» могло более точно выразить это чувство! Он взглянул на небо.

Волшебный момент! На востоке солнце вспыхнуло за Примроуз-Хилл. На западе его лучи на миг осветили крикетную площадку Лордз за Веллингтон-роуд, скользнули по современному зиккурату[1] Веллингтонской клиники. И снова все вокруг стало серым и унылым. Нед мысленно представил свою жену в постели.

Притворялась, что спит, или нет?

Он приостановился на углу Принц Альберт-роуд. В это время движение на улицах было еще не очень сильным. Сквозь деревья и через широкое пространство незаметного с этой точки Гранд-Юнион-канала было видно, что команда Уинфилд-Хауза[2] уже возле флагштоков, сейчас, в конце июня, почти скрытых пышной листвой.

Здесь, в тридцатипятикомнатном особняке времен короля Георга жил американский посол. Особняк располагался среди деревьев на двенадцати акрах парка, арендованных у английской короны. Почти все, как англичане, так и американцы, считали, что посольство США разместилось в современном здании, построенном словно для Гаргантюа. Оно доминировало над Гросвенор-сквер в Мэйфере и смотрело на трагическую бронзовую фигуру ФДР,[3] храбро встречающую исторические бури. Клетчатый фасад принадлежал канцелярии посольства. Здесь, в Риджент-парке, освещенном отблесками восходящего солнца, находилось официальное средоточие власти. Здесь его превосходительство посол, ложась спать, каждую ночь молил Бога сохранить его душу чистой или, по крайней мере, не погрязшей в грехе.

Нед заметил машину сопровождения, поворачивающую у Макклсфорд-Бридж, но думал он только об одном: «Зачем надо притворяться спящей?»

В свои сорок лет Эдвард Джеймс Френч был молод для чина полковника, для должности руководителя разведки в посольстве в таком большом и замечательном городе, как Лондон, слишком молод, добавил он, задержав дыхание, для того, чтобы его двадцатилетняя семейная жизнь разваливалась. Но именно это и произошло.

Он побежал вполсилы по Аутер-Серкл[4] и оказался среди зелени парка. Пробегая мимо Уинфилд-Хауза, Нед увидел, что «Олд Глори»[5] уже развернули и подняли наверх. Унылый серый утренний свет сделал блеклыми темно-красные и белые полосы флага, превратил синее поле с белыми звездами в монотонный прямоугольник, не имеющий названия.

«Очень плохо», – подумал Нед. Он побежал быстрее и посольство осталось позади. Очень плохо, что солнце не светило так долго, чтобы вспыхнули цвета старого флага, все еще вызывавшего в нем трепет.

Его кроссовки слегка шуршали по тротуару. Сзади он мельком увидел свою машину сопровождения – серо-коричневый «форд-фиесту». Сидевший за рулем Мо Шамун старался ехать на небольшой скорости, чтобы держаться поблизости от него.

Справа от Неда показались и исчезли полированный купол и минарет Большой лондонской мечети. Разлитая в воздухе мгла сделала унылым и это сооружение, напоминавшее золотой полумесяц.

Его голову внезапно сжало все то же предчувствие надвигающейся беды. Оно схватило его, как когти гигантского ястреба. Такие предчувствия редко посещали Неда, но тогда он чувствовал себя почти беспомощным. Если бы только узнать, что же все-таки произойдет.

Нед вспотел, добежав до Бейкер-стрит, где уже было много других бегунов. Напряженное движение в Лондоне и причудливая конфигурация его улиц и перекрестков подвергали бегунов и велосипедистов постоянной опасности: мешая друг другу, они рисковали угодить под машину. Дисциплина ни от чего не спасала. Нед замедлил бег, чтобы приноровиться к движению транспорта, и свернул влево к тротуару. Это уменьшало риск быть сбитым машиной. К черту все предчувствия!

Сзади неподалеку держалась его машина сопровождения. Приятные ощущения, которые обычно испытывают бегуны, сменились для Неда чувством опасности, исходившей от проносившихся рядом легковушек и грузовиков. Бегать под боком у машин – дело нервное. Но, если…

Впереди него, не больше чем в пяти или шести ярдах, светло-голубой «мини-майнор» отклонился от дороги и отбросил бегуна на каменную мостовую Бейкер-стрит. Боже, вот оно – предчувствие!

Человек сильно ударился об асфальт, дважды перевернулся и глухо, как мешок с цементом, плюхнулся на бордюр. Пешеходы, замерев на мгновение, бросились на помощь пострадавшему. Но «мини» не остановился.

– Эй!

В нескольких ярдах впереди был оживленный перекресток с Мэрилбоун-роуд. В любую секунду, когда зажжется желтый или зеленый свет, поток машин повернет налево или направо или понесется прямо вперед.

– Подонок, – рявкнул Нед и бросился вперед, резко увеличив скорость.

У него заболело горло. Пот струился по лицу. Светофор переключился на желтый.

– Подонок! – закричал он и бросился на «мини», вытянув вперед руки. Он почувствовал, как пальцы сжали дверную ручку. Сейчас ему грозила смертельная опасность. Машина рванулась вперед.

Он сильно повернул ручку и рывком открыл дверь. Потом то ли ввалился, то ли упал на сиденье. Дверь осталась широко распахнутой. Он сильно ушиб о тротуар колени и заскрипел зубами, ожидая новых ударов. Еще несколько ярдов – и его ноги превратятся в фарш.

Но «мини» вдруг встал, как вкопанный. Нед заметил, что он наполовину оторвал дверь со стороны водителя. Но остановило машину не это. Мо Шамун на серо-коричневой «фиесте» подрезал «мини» и заставил его остановиться. Нед выскочил и оказался перед ним.

– Какого черта вы себе позволяете?.. – громко начал водитель «мини».

Правая рука Неда сделала молниеносный выпад. Сжатыми в кулак пальцами он ударил глубоко поддых водителю. Тот раскрыл рот, ловя воздух, парализованный от неожиданности. Лицо его стало мертвенно-белым.

Нед, шатаясь, поднялся на ноги и, захромав, побрел к упавшему бегуну. Его окровавленная голова лежала на чьем-то свернутом пиджаке. Двое полицейских бежали ко все увеличивавшейся толпе.

Нед, покачиваясь, вернулся к «фиесте» и жестом попросил Шамуна освободить переднее сиденье рядом с собой.

– Поехали отсюда!

– Ты в порядке, Нед?

– Трогай!

Большая канцелярия на Гросвенор-сквер с ее золотым орлом шириной в тридцать пять футов кажется такой же высокой, как и соседние здания. Но это иллюзия.

Прохожий видит лишь пять этажей и мансарду, но еще три этажа спускаются глубоко вниз в аллювиальные глины Лондона.

В одном из подземных помещений Нед Френч вытерся после непродолжительного душа, втер какой-то антисептический крем в свои ободранные колени и начал торопливо натягивать свежую одежду, которую он носил на службе. Едва успев войти в здание, он был буквально схвачен одним из проворных английских парней, работающих посыльными, курьерами или, как в данном случае, служителями.

– Полковник Френч, сэр, – юноша перевел дух. – Господин Коннел просит вас немедленно в его офис, сэр.

– Как только переоденусь. Передайте ему.

– Немедленно, сэр.

Неда беспокоило, что американцы составляли меньше половины из восьмисот человек, служащих в этом здании. Почти все остальные были англичанами, прошедшими самую рутинную проверку. Нанимая нового сотрудника, его имя сообщали в МИ-5[6] для проверки. Секретная копия направлялась в соответствующий отдел лондонской резидентуры Компании.[7] Но скорость, с которой разрешали или запрещали принимать на работу, возвращая бумаги из МИ-5 и Компании, внушала Неду подозрение, что проверка была минимальной.

Застегивая рубашку и повязывая галстук, Нед думал о том, насколько было бы безопасней, если бы весь штат посольства состоял из американских граждан, проверенных ФБР. Что значит сейчас проверка? Не больше, чем это дурацкое предчувствие аварии.

Жизнь была такой… такой непредсказуемой. Только что ты бежал, в следующее мгновение ты уже кровавая каша, а сбивший тебя мерзавец пытается скрыться. Он пристально вгляделся в отражение своих темно-голубых глаз в зеркале. В его жизни все было игрой – от покера до руководства сотрудниками на враждебной территории, – поэтому Нед знал, что его глаза не выдадут ничего. Проверка подтверждала только то, что разрез глаз обычный, а цвет – ляпис-лазурь.

Так говорила Джейн. Не темно-синие, а именно цвета ляпис-лазури.

Он очень тщательно завязал галстук. Когда имеешь дело с таким придирой, как Ройс Коннел, надо постараться не задеть его ненароком съехавшим на долю дюйма в сторону галстуком. Нед стремительно поднялся по одной из лестниц. До офиса Ройса было пять этажей, но герой, который только что задержал пытавшегося скрыться злодея, должен потрудиться и во имя своей родной земли.

– Нед! – Коннел показал на кресло у большого кофейного стола. Он уселся в другое кресло и жестко взглянул на заместителя военного атташе. – Расскажи мне все, что ты знаешь о жене посла, миссис Фулмер.

Френч посмотрел на этого человека, который по возрасту был старше его. Сначала осторожно, а потом, отдавая дань его внешности. Так он мог бы восхищаться «бентли» типа Р или соло джазмена Арта Ходса. Ройс Коннел был до такой степени правильным! Не из-за того, что он был симпатичный сукин сын, чья седина – единственная издержка пятидесяти лет, проведенных им на земле. И не из-за того, что он, возможно, лучший в госдепе временный поверенный в делах США, чей авторитет неуклонно возрастал в течение тридцати лет. Причина была в том впечатлении, которое он производил: спокойный, уверенный в себе, знающий, с хорошими манерами, изысканной речью и так элегантно одетый, что мог бы, кажется, продавать что угодно – от страховых полисов до жевательной резинки.

– Урожденная Сюзан Пандора Морган, – начал Нед, – родилась в последний год войны в семье Консуэло и Монтгомери Морган из Билокси, штат Миссисипи. Окончила школу миссис Хаклтон для молодых леди, сотрудница газеты «Тампа», специализируется на общих и женских проблемах. В университете Спраул, что в городе Орландо, получила степень бакалавра искусств и в том же августейшем заведении – степень магистра в области политических наук. Почему ты не попросишь Карла Фолетта принести тебе ее файл? Это же его сфера, а не моя. Ну да ладно, в любом случае эта линия клана Морганов имела общественный вес, а вот с деньгами – похуже. Я предполагаю, что газета платила…

Коннел нетерпеливым жестом прервал:

– Переходи к сути.

– К сути?.. Если она скажет послу, – тут он начал пародировать присущую жителям южных штатов манеру растягивать слова. – «Дараго-ой, я ха-ачу тва-аю голову на серебряной та-арелке к пяти ча-асам, и не пролей кровь на ка-авер», – бедный старина Бад вскочит, бросится к ванной и в тот же миг обезглавит себя.

Сдержанный взгляд, выражавший у Коннела досаду, был так тонко, без всякого преувеличения рассчитан – просто дымка недовольства, – что Нед несколько секунд тихо сидел, наслаждаясь им. Он любил всякие проявления мастерства, а Ройса он считал актером старой школы.

Секретарша Коннела вошла с двумя чашечками кофе, поставила их на стол и спросила:

– Апельсиновый сок выпьете, полковник Френч?

Нед улыбнулся ей.

– Я соскучился без него. Это не доставит вам больших хлопот?

– Совсем нет, – уверил его Ройс.

Секретарша пошла к отделанному под дерево холодильнику, который вмешал едва ли больше полудюжины бутылок. Нед смотрел, как она налила два небольших стакана сока и вышла из комнаты.

Френч слышал, что дверца холодильника с щелчком закрылась и все же протянул ногу и надавил на дверцу кончиком черного ботинка. От неловкого движения заболело колено. Если Коннел и подумал что-нибудь об этом, виду он не подал. Он уставился в свой сок и насупился, что, впрочем, совсем не исказило классической красоты его лица.

– Ничего предосудительного в прошлом миссис Фулмер? – продолжал допытываться Коннел с сомнением. – Может, какие-нибудь петиции подписывала или сборища по сбору средств на благотворительные цели посещала? Подозрительные друзья или знакомые?

Френч покачал головой.

– Она чиста, Ройс. В чем проблема?

Заместитель руководителя посольства помолчал точно так же, как это недавно сделал Нед, словно просчитывая несколько последующих ходов. Затем он взял со стола пачку скрепленных листов бумаги и передал ее Неду.

– Это список ее гостей на прием по случаю Четвертого июля.[8]

Френч медленно перелистывал страницы, потирая саднившие колени. Список не был составлен в алфавитном порядке. Единственное, что руководило Пандорой Фулмер, был свободный полет ассоциаций. Выписав, например, трех кинозвезд, она присоединяла к ним еще восемь. Вспомнив об известном ученом, она включала в список и пять других.

Вероятно, гостями были все самые знаменитые англичане и американцы, живущие в Лондоне, – от дипломатов, художников и бизнесменов до рок-звезд, модельеров и других, особенно популярных в эти дни у молодежи. Не был забыт ни один из участников телепрограмм или фильмов, равно как ни одна героиня скандальной любовной истории и известные гомосексуальные пары.

Нед понял, что, если даже явится только лишь половина приглашенных, прием этот для фотожурналистов заманчивее любого другого события, хотя бы и стихийного бедствия.

Он взглянул на Коннела.

– А что говорит об этом Фолетт?

– Фолетт, – ответил Ройс, язвительно подчеркивая первую букву, – сейчас в Ньюпорте, штат Род-Айленд, в отпуске, и пробудет там месяц.

И вновь предчувствие несчастья, упорное, как мигрень, охватило Неда так сильно, что занялся дух. Он попытался взять себя в руки: «Спокойно. Повода для паники нет».

– Да, он знает, когда выбирать время для отпуска, – нахмурился Нед. – Постой, а не собираешься ли ты, пока нет этого офицера безопасности, спихнуть на меня этот бардак?

– А кто-нибудь другой под рукой есть?

– Но, Ройс… – Нед помолчал. Незачем долго распространяться о делах внутренней кухни разведки перед тем, кто впоследствии и не признается в том, что знает подробности. – Ройс, как тебе известно, люди вроде меня в военной разведке на самом деле не готовы к тому, чтобы заниматься таким сугубо гражданским делом, как это. Раз уж Фолетта нет, твой выбор должен пасть на…

– Не напоминай, на кого должен пасть мой выбор.

– Но это же его дело.

– Ты не прав. – Голос Ройса звучал как обычно. – Чтобы сделать безопасной деятельность посольства, мне следует выбрать самую подходящую кандидатуру для выполнения этой задачи. Ларри Рэнда я не считаю лучшим кандидатом.

– Он будет визжать, как резаная свинья, маленькая и поганая.

– Да пусть хоть надорвется от визга, – неожиданно взорвался Коннел. – Короче, ты отвечаешь за это дело.

– Спасибо, – ответил Нед без энтузиазма, откинулся на спинку кресла и подумал: «Из-за Коннела у меня появился враг».

Нед дочитал список, положил его на стол и некоторое время сидел молча. Он не знал, с чего начать. В сущности, разве плохо пригласить известных людей в посольство на такой сугубо американский праздник? Но кое-что во всей этой истории было напрочь лишено здравого смысла, а потому она казалась весьма неприятной. Недаром паранойя Неда проявлялась сверхурочно.

– Все эти знаменитости в одном месте… – пробормотал он.

– Все эти знаменитости в одном месте, – повторил Ройс и добавил: – Это все равно, что предложить свой лоб в качестве мишени первому попавшемуся террористу.

– Эта возможность может не представиться им больше никогда, – ответил Нед, стараясь говорить сдержанно.

Оба долго молчали. Наконец Нед сказал:

– Послушай, ее надо предупредить, чтобы не откалывала такие номера. Может, во времена королевы Виктории, когда жизнь была попроще, что-то подобное и сошло бы, но не сейчас.

Коннел долго и угрюмо глядел на него.

– Нед, – вздохнул он, – честно говоря, я завидую способности военных пренебрегать политическими реалиями. Неужели от тебя ускользнуло, что политические несушки президента вернулись домой на насест? – Легкая презрительная гримаса пробежала по его лицу. – При этом президенте нация опустилась до того же уровня, что и перед приходом Герберта Гувера.[9] Это нравится богатым, но не бедным, и не тем бедным, которых создал он.

Коннел медленно отпил кофе и продолжал:

– Он по-прежнему очень популярен, но его партию винят за то, что развела этот хлев. Вот потому-то ей крайне необходимо подняться во весь рост и показать, на что она способна. От Четвертого июля до выборов всего четыре месяца. Это самый главный наш праздник, который поможет нам встать во весь рост. Две недели назад каждый посол США получил прямо из Овального офиса[10] Директиву-103. Президент отдал приказ: «Не прячьте флаг. Встаньте во весь рост и дайте понять миру, что Америка не боится ничего. Аминь!»

Коннел поставил чашку.

– Теперь эта директива будет активно поддержана печатью. В речах послов появятся воодушевление и решительность. Но мало кто примет это всерьез. Наша беда, Нед, в том, что Фулмеры на посту меньше месяца и крайне амбициозны и активны. Во всяком случае, именно такова миссис Фулмер. Прием, задуманный ею, отлично осуществляет директиву президента. А это значит, что меня прикончат, если я попытаюсь отменить его. Стоит ей только помахать перед моим носом сто третьей директивой или предоставить сделать это президенту.

В комнате воцарилась тишина, такая же глубокая, как в старой, заброшенной и опасной для жизни шахте.

– И это еще не все, – сказал Нед. – Я чую это. Но даже политик не стал бы действовать так опрометчиво, чтобы установить добрые отношения с публикой.

Коннел словно прислушивался к чему-то неуловимому в словах Неда. Он снова вздохнул.

– Я уверен, что ты прав, – сказал Нед наконец. – Пущены в ход какие-то тайные, тщательно замаскированные силы. Мы найдем ответ, но боюсь, что слишком поздно.

– Неужели ты не видишь? – спросил Коннел Неда. Впервые в его голосе пробилось истинное чувство. – Она вместе с президентом загнала нас в угол. И кто знает, много ли посольств оказались в таком же положении?

Лицо Неда было мрачным. Поглаживая колено, он сказал:

– Конечно, ты считаешь, что для нас, вояк, как ты меня назвал, это достаточно просто. Командир приказывает: «Лаять!» – и мы тут же садимся на задние лапы и начинаем тявкать! На самом деле, у нас нет ничего подобного. А вот у вас, гражданских, все это гораздо круче.

На красивом лице Коннела появилась презрительная гримаса.

– Нам платят за то, чтобы думать, а не действовать. – Словно извиняясь, он добавил: – Это не по делу, прости, Нед. Но я в самом деле боюсь дальнейших событий. Я был совершенно не в курсе дела. Она перехитрила нас, и очень искусно. Мы не можем отменить прием. Иначе мы покажемся дураками. Нам не остается ничего, кроме как обеспечить этот прием надежной охраной.

За этим последовала долгая пауза. Нед чувствовал: Ройс уже знал, что он скажет, но так или иначе надо было произнести это вслух.

– Она подняла ставки так высоко, что у нас, несомненно, возникнут проблемы. Неважно, кто это будет – ирландцы, французские группы типа «Аксьон-Директ», испанские типа «Грапо» или ЭТА, «Роте армее факцьон» или любая из дюжины групп, которые выступают под флагом ислама… Ройс, неважно даже, будем ли мы иметь дело с одним из наших противников из КГБ… Это настолько заманчивая возможность, что ею нельзя пренебречь.

Красивое лицо Ройса Коннела посерело. Он глубоко вздохнул, потом, после паузы, вздохнул еще раз, словно ему не хватало воздуха. Его сильная челюсть выдвинулась, и лицо приняло жесткое выражение. Оттуда, где сидел Нед, был хорошо виден подбородок человека, с которым, казалось, лучше не связываться. Но, когда Ройс повернул голову, выражение жестокости исчезло – может быть, это была игра света.

– А вот чего я не понимаю, – сказал Френч, не заботясь о том, как будут приняты его слова, и говоря резко из-за охватившего его гнева, – так это того, как она сделала это, обойдя нас. Почему мы не узнали об этом задолго до того, как она разослала приглашения?

– Джейн Вейл наблюдала за ней по моему поручению. Она скрыла это и от Джейн. Нам повезло, что чертовка Джейн смогла раздобыть копию списка, иначе мы прочитали бы обо всем этом в лондонской «Таймс».

Нед откинулся в кресле; комнату заполнила тишина. Он медленно растирал свои разбитые колени. Интересно, много ли знает Ройс об их отношениях. Он не думал о смертельной опасности, таящейся в приеме, подготовленном этой сумасбродной женщиной, но изучал лицо Коннела, пытаясь угадать, известно ли ему об отношениях между ним, Недом Френчем, и Джейн Вейл.

Чепуха. Никто не знает. Лаверн, как и всякая жена, могла что-то подозревать, сказал себе Нед, но никто во всем посольстве не мог бы даже предположить, что у них с Джейн…

– Говори! – резко сказал Коннел. – Скажи, что мы не запутались в каком-то нелепом кошмаре.

Нед слабо усмехнулся.

– Ройс, зачем я стал бы тебе врать?

Прошло уже много времени после того, как Нед скрылся в утренней мгле, окутавшей Риджент-парк, а Лаверн Френч все еще стояла у окна спальни, глядя на занимавшийся день.

Она была молода – одного с Недом возраста, – и хорошо помнила ту пору, когда утро предвещало радость. Теперь этого не было, думала она, стоя в ночной сорочке, похожей на кукольное платье и точно такой же, какую она купила двадцать лет назад в Форт-Брегге во время их медового месяца.

Это была коротенькая разлетающаяся сорочка с рукавами «фонариком» и эластичным лифом, который поддерживал и подчеркивал ее пышную грудь. Прозрачный батист был очарователен в сочетании с еще более прозрачной кружевной вставкой, вышитой сердечками.

Хотя Нед ушел уже давно, глазам Лаверн все еще представлялась его удаляющаяся фигура. Последнее время ей всегда казалось, что он удаляется… от нее. Брак был уже не тот, что прежде. Уже несколько лет Неда не соблазняла эта кукольная ночная сорочка. А прежде…

– Куда же это ушло? – спросила себя Лаверн. Она вдруг испугалась, поняв, что говорит вслух. А если кто-то слышал?

Но ее девочки еще с прошлой недели были в шести тысячах миль отсюда, в Калифорнии, в полной безопасности. Женщина, которая убирала в доме, приходила не раньше полудня. Лаверн была одна со своим чувством одиночества, с мыслью о том, что Нед оставил ее не только сегодня, а оставлял уже много раз за последние годы. Пожалуй, начиная с Бонна?

Отойдя от окна, она посмотрела в зеркало. Какой нелепый костюм! Мать четырех почти взрослых девочек, сказала она себе, дочь Де Карта Криковского, генерал-лейтенанта ВВС США в отставке, сама капитан запаса и жена офицера военной разведки, занимающего высокий пост, слоняется, хандря, по своей спальне и мучается от недостатка внимания.

Лаверн сняла с себя рубашку и стала разглядывать свои стройные ноги и полную, упругую грудь. Верхняя часть массивнее нижней, призналась она себе. И не замаскировать этого никакой одеждой – неисправимо, как зоб у голубя!

– Сладкозадая куколка, – произнесла она вслух. Голова ее в коротких белых кудряшках напоминала фарфоровую чашечку. Круглое лицо, большие, широко расставленные глаза – маленький глупый ребенок с рекламы супов фирмы «Кэмпбелл».

Она помнила, что прежде ее внешность очень нравилась Неду. Да и теперь мужчины часто провожали ее глазами. И на приемах всегда были люди, которые настойчиво ухаживали за ней. Но Неда она больше не волновала. Сейчас, когда девочки уехали, она почувствовала это более ясно.

Ей пришло в голову, что это связано с сексом. Большая часть семейных проблем связана с сексом, как утверждают журналы для женщин. У нее было четыре рослых брата, воспитывали ее пуритански: даже мысль о сексе была под запретом. Ее измученная мать была светлым лучом в эти мучительные для девушки годы.

«Восс, – говорила она, – по Божьей воле ты живешь в доме, где много мужчин, и в военном городке, где тоже полно мужчин. Мы с твоим отцом сможем чувствовать себя спокойно, если будем знать, что наша дорогая девочка чиста и невинна, несмотря на все искушения. Ведь ты знаешь, Восс, что тело – благословенный сосуд Господен, создано для священной цели – рожать и умножать число детей Бога нашего здесь, на земле».

Вот потому-то секс казался юной Лаверн на редкость непривлекательным. Но в офицерской школе она встретила девушек, которых в детстве не подавляли. Болтая с ней, они убедили ее в том, что близость с мужчиной полезна, если в этом есть потребность.

Секс перестал казаться Лаверн нудным занятием, она приняла его как дань влечениям тела. Выйдя замуж за Неда, Лаверн вскоре поняла, что это доставляет удовольствие.

Почувствовав, как румянец залил ее щеки, она вдруг отвернулась от зеркала и бросилась на прохладные простыни. Порой Лаверн хотелось стать одной из тех женщин, которые, согрешив, тут же забывают об этом, как мужчина, добившийся своей цели. Но это было невозможно. Бог соединил ее с Недом, который стал отцом ее детей и дарил ей радость. Кто вытеснил ее из сердца Неда? Чем она провинилась, чем заслужила такое наказание? Пытаясь понять это, она сходила с ума.

Не то чтобы она срывалась. Единственная дочь генерала Криковского унаследовала его стойкость. Она получала меньше, чем ей хотелось? Ну что ж! Так тому и быть, но она останется верна себе. Нет, ей не нужна ни поддержка мужа, ни его откровенность; она не станет никому предлагать себя, как рекомендуют женские журналы.

Она знала, что все это было отчасти вызвано ее скрытностью, нежеланием делиться с мужем своими переживаниями. С другой стороны, Лаверн не хотелось, чтобы дочери заметили ее постоянное напряжение. Быть может, поэтому она и отправила их домой. У ее четырех девочек была маленькая разница в возрасте. Лу Энн было сейчас восемнадцать, а младшей – Салли – почти пятнадцать. Плодовитость, связанная, по ее мнению, с сексуальностью, возбуждала в Лаверн чувство вины. Впрочем, от нее не зависело ни то, ни другое. Когда-то Неду достаточно было прикоснуться к ней, и она беременела.

Лаверн удивляло, что Нед ни разу не поинтересовался, почему она перестала беременеть после рождения Салли. Лаверн никогда не призналась бы, что ей перевязали трубы; этот грех, совершенный ею, был тайной от мужа.

Мужчины.

К счастью, девочек жестко контролировали бабушка и дедушка в Кэмп-Либерти, где они находились среди друзей генерала Криковского. Лаверн понимала, что там вокруг девочек всегда будут виться мужчины, как продолжали они виться вокруг нее. Но, слава Богу, в Кэмп-Либерти окружение было известным; именно ее отец следил за этим.

Лаверн перевернулась на спину и уставилась в потолок. Внезапно она представила себе, как мускулистое, упругое тело Неда прижимает ее к кровати, когда они занимаются любовью. Только это давало ей удовлетворение. Он предлагал ей и другое, но она не хотела. В этом мужчины знают толк – типично для них, не правда ли, осквернить то, что установлено Богом? – но она не хотела в этом участвовать.

Мужчины.

Внизу у входной двери зазвенел звонок. Она накинула светло-серый шелковый халат Неда, мягко ступая босыми ногами, спустилась вниз, включила скрытую камеру, позволявшую наблюдать за входом, и сказала в микрофон:

– Кто там?

Мужчина отвернулся от объектива телекамеры, но Лаверн успела заметить, что он моложе и немного выше человека, обычно доставлявшего почту, а волосы у него светлее.

– Почта, – ответил мужчина, лица которого так и не было видно. – Пакет не пролезает в прорезь для писем.

Она внимательно наблюдала за ним, думая о том, как он сказал «не пролезает».

– Ничего. Оставьте на ступеньках.

Он колебался.

– Хорошо.

Потом скрылся из виду, а когда снова показался в объективе, уже шел от дома, неся маленький пакет с собой. Лица его по-прежнему не было видно. Сумки, которую обычно носят английские почтальоны, при нем не было.

Открыв надежно запертую входную дверь и не обнаружив ничего на ступеньках, она не удивилась.

Лаверн заперла дверь и быстро подошла к телефону в прихожей. Частые двойные гудки донеслись из трубки. После восьмого гудка ответил Мо Шамун, помощник Неда:

– Офис военного атташе.

– Мо, это Лаверн Френч. Нед на месте?

– Сейчас нет.

– Попроси срочно позвонить, когда появится.

– Я могу чем-нибудь помочь?

Она уже собиралась положить трубку, когда услышала голос Мо.

– Что ты говоришь, Мо?

– Я говорю, что не надо храбриться, Лаверн. Я могу помочь?

– А что ты вообразил?

– У тебя такой голос… Он как-то странно срывается.

– Это от твоей близости, – сказала Лаверн и оборвала разговор.

Хитрый ливанский прохвост. К чему придет американская армия, пополняя кадры разведки этими арабами? Лаверн запахнула халат Неда и не спеша спустилась в подвал. Предыдущий жилец, тоже шпион из посольства, оборудовал пятидесятифутовый тир, хорошо звукоизолировав его, чтобы не тревожить соседей. Лаверн покрутила диски на стенном сейфе и достала полицейский шестизарядный кольт тридцать восьмого калибра. Надев специальные наушники, она зарядила его, включила свет у мишеней.

Она взяла рукоятку в правую руку и, поддерживая ее снизу левой, тщательно прицелилась и плавно надавила курок. Ее босые ноги зарылись в ковер.

Пуля попала в десятку. Лаверн сделала паузу, мрачно усмехнулась и выпустила еще пять пуль в одну точку.

Дело сделано, подумал Берт, уходя прочь от дома Френча. Он повернул за угол и, поняв, что его уже не видят, бросился бежать. Он пробежал две улицы в восточном направлении. Потом остановился, сорвал адрес с пакета и бросил уже ненужный пакет в ближайший мусорный бак. Это был единственный, хотя и рискованный, способ выяснить систему защиты дома полковника. Берт вошел в вестибюль узкого дома с террасой, поделенного на крохотные квартирки. Хефте снимал квартиру на верхнем этаже с выходом на крышу.

Хотя Берт презирал технику, установленную в доме Френча, он должен был проявлять осторожность по отношению к этому человеку, главному своему противнику. Поднимаясь по крутой лестнице, он слышал, как постепенно нарастает шум утреннего движения, доносящийся с Веллингтон-роуд. Он становился все отчетливее и громче. Уже явственно различим был приглушенный вой тяжелых грузовиков и больших красных автобусов.

Берт услышал вдалеке едва пробивающийся сквозь крик муэдзина с Большой мечети первый из пяти дневных призывов к молитве. Между тем рабочая неделя великого Сатаны началась, как всегда, в дикой спешке, устремляясь к бесплодному разрушению, хаосу и смерти.

Он улыбнулся. Увидев свое отражение в зеркале, он, вероятно, смутился бы. Его маленькое лицо, загоревшее под лучами солнца пустыни, стало того же цвета, что у его арабских товарищей по оружию. Оно казалось добродушным, и многие из его собратьев по исламу принимали это за признак слабости. Берт был профессионалом, то есть человеком без нервов, выносливым и жестким, как рифленые подошвы его ботинок. Он поднимался по лестнице, размышляя о полковнике Френче. Берту и Хефте, такому же, как и он, руководителю группы, Френч продемонстрировал огромную изобретательность по части выходов и входов, отъездов и приездов, костюмов и машин. Это было забавно и походило на пьесу под названием «Сто способов заставить террористов угадывать».

Утренний шум все нарастал, будто шел из чрева левиафана,[11] усиленный гигантскими динамиками размером с китов. Берт прикрыл глаза, перед ним возникли видения. Стресс большого города – а он был в Лондоне уже месяц – всегда вызывал в нем эти беспорядочные кадры.

Он вспоминал, как ребенком в Штутгарте играл совсем рядом с несущимися мимо машинами в пустых, заросших сорной травой воронках, оставшихся со времен войны от разрывов бомб. Это было еще до того, как город стал похож на кольцевой лабиринт, словно специально спланированный, чтобы заманивать людей в пиратскую пещеру, откуда можно выбраться только с ненужными покупками.

Он снова прикрыл глаза. Видения, слова, картины в голове возникали помимо его воли. Быть может, из-за напряженной борьбы с другим профессионалом – Недом Френчем. Они даже были похожи – Берт и американец, – лишенные особых примет, не толстые и не худые, чьи лица мгновенно растворяются в толпе любого европейского города.

Берт наконец поднялся на верхний этаж. У двери слева он остановился, два раза постучал, сделал паузу и стукнул еще. Подождал. Для молодого человека, которому не было и тридцати, Берт ждал с неслыханным терпением, свойственным разве что неодушевленным предметам. Стоя у двери, он медленно и тщательно рвал на мелкие кусочки обрывок бумаги с адресом от пакета. Скоро он услышал движение за дверью.

– Да? – спросил осторожный, как всегда, Хефте.

– Иншалла.

Щелкнули замки, но, когда дверь приоткрылась, тяжелая стальная цепочка все еще придерживала ее изнутри. Рыжевато-коричневые глаза Хефте напоминали цветом блестящую шкуру молодого тюленя. Он снял цепочку, и Берт проскользнул мимо него в комнату. Хефте, араб по происхождению, был ниже Берта. Красивое лицо, орлиный нос или скулы делали его непохожим на других, хотя он менее всего стремился к этому.

– Привет, камикадзе. Что, выполнил свою смертельную миссию? – спросил он саркастически.

– Не шути, брат.

Хефте не стал больше язвить, а занялся обоймой, которую держал в руке. Потом снова взглянул на Берта.

– А я тоже вернулся с дела, – спокойно сказал он по-арабски. – Я приобрел новое оружие. Наш арсенал постепенно увеличивается.

Берт скорчил гримасу, словно проглотил какую-то гадость.

– Мне пришло в голову… – Он на секунду прервал себя. – Часть оружия уже была в употреблении, даже патроны подозрительны, потому что их могли плохо хранить. Как это проверить? Мы не можем идти в бой с неисправным оружием.

– Но ведь раньше ходили, – мягко возразил Хефте. – Мы избрали небезопасную жизнь, не так ли, мой брат? Все мы предали свои бренные тела в руки Аллаха.

– Мектуб, – согласился Берт. – Но, Хефте, разве в священных книгах написано, что мы не можем использовать наши мозги во имя Аллаха? Я предлагаю взять образцы на одну из загородных конспиративных квартир и там испытать оружие.

Хефте долго и сосредоточенно молчал. Оба услышали, как кто-то насвистывает на другом этаже.

– Разумно, – наконец согласился Хефте. – Мы пошлем Мамуда и Мерака. Это будет гораздо безопаснее, чем твое утреннее приключение с потаскухой Сатаны.

Берт усмехнулся.

– Слышу его, того, кто якшается с дьяволицами.

– Полковник все продолжает задавать свои загадки? – спросил Хефте, переводя разговор на другую тему.

– Он каждый день возвращается к своему секс-манекену, как он называет жену. А раз так, все загадки бессмысленны. Ты заметил, что окно его спальни выходит на заднюю часть дома?

– Да, с нашей крыши это видно.

– Как ты думаешь, сколько времени нужно двум братьям, чтобы отправить семь килограммов взрывчатки за двести метров в окно спальни Френча?

Лицо Хефте озарила неприкрытая радость. Он даже хлопнул в ладоши.

– Вот еще одно подтверждение правильности учения Пророка. В мужских делах женщины всегда помеха. Смотри, как два брата дружно работают, если рядом с ними нет женщины.

Они торжественно обнялись, потом, посмотрев друг другу в глаза, еще раз обнялись, на уже более порывисто.

Руки Берта на мгновение задержались на сильных плечах Хефте. «Heute London, – подумал он. – Morgen die ganze Welt».

Дрожь пробежала по его плечам, такая сильная, что Берту показалось, будто и Хефте вздрогнул в эту секунду. Они были настоящими братьями, братьями по крови.

– Сегодня Лондон, – повторил Берт по-арабски, выпуская Хефте из объятий, – а завтра – весь мир.

Аккуратно, как все, что он делал, Берт отнес обрывки листа с адресом Френча в ванную и спустил их в унитаз.

Выйдя из офиса Коннела, Нед взглянул на часы – семь сорок. Он встряхнул их и посмотрел на электрические часы на стене коридора, который шел вдоль канцелярии. На самом деле было ровно девять. Видимо, часы его остановились, когда он ударил рукой по дверце «мини-майнора».

Он задумался, вспомнив, как глупо вели себя все участники инцидента: кретин водитель, пытавшийся улизнуть с места происшествия, его собственная бредовая идея остановить движущийся автомобиль. Но, черт возьми, разве можно допустить, чтобы люди смывались, натворив такое? Кто знает, сильно ли пострадал бегун? Паранойя Неда на этот раз промолчала.

Нед выглянул из окна коридора, выходившего на Гросвенор-сквер, и заметил, что Наблюдатель уже появился. Так прозвал он долговязого неуклюжего человека с увядшим лицом, на котором оставили следы годы тревог и лишений. Наблюдатель стоял с непокрытой головой на лужайке перед канцелярией. Сзади и спереди на нем висели длинные плакаты, придававшие ему сходство с бутербродом.

У него возникли какие-то проблемы с Соединенными Штатами, но какие именно, было неизвестно. На плакатах красной краской были выведены большие буквы U и S,[12] а по бокам был написан длинный затейливый текст, все слова которого включали в себя буквы US, суть же сводилась к тому, что некие несправедливые и опасные силы злоупотребили доверием гения.

Нед стоял и уже не первый раз вглядывался в послание Наблюдателя. Его отвлекли звуки, которые донеслись из огромного здания канцелярии, оживающего после уик-энда. Он никогда не рассказывал и не расскажет об этом никому, кроме, быть может, Джейн, но ему подчас казалось, что само здание издавало звук, состоящий из легкого шума кондиционеров, неравномерного рокота голосов за дверями, приглушенного стрекота пишущих машинок и удаленного, почти космического посвистывания гудков и писков компьютеров, факсов, телефонов и другой техники. Надо только тихо постоять и послушать. Звук наполнял воздух и пронизывал окружающее пространство.

По понедельникам, когда все в своих офисах разгребали завалы работы, скопившиеся за выходные, Нед по привычке обходил здание и перебрасывался словами то с тем, то с другим, а с кем-то только здоровался. Такие внушали ему чувство громадности здания.

Сегодня утром из-за проблемы, подкинутой ему Коннелом, у него не было времени на неторопливую прогулку. Френч чувствовал себя не в своей тарелке, если не совершал ее. Он, конечно, не был психом, но больше доверял своим впечатлениям от разговоров с людьми, чем папкам с секретными докладами.

На этот раз из-за спешки он миновал административную секцию – одну из шести, на которые было разделено посольство. Эта секция обеспечивала работу посольства кадрами, оборудованием, вела финансовые дела, распоряжалась транспортом, занималась безопасностью здания и линий связи. Именно здесь работал и шеф безопасности Карл Фолетт, который как раз сейчас смылся в отпуск.

В секцию по связям с общественностью он тоже не стал заходить этим утром. После воскресного дня, наводнившего секцию газетами и журналами, там все, конечно, заняты вырезыванием статей. Эта секция работала со средствами массовой информации, вела программы обменов, финансировала лекции и разные конференции. Была здесь и справочная библиотека для тех, кто занимался исследованиями американской политики и текущих событий.

Нельзя было ограничиться короткими визитами в политическую секцию, а также и в ту, что ведала экономическими и коммерческими вопросами. Слишком много важного происходило здесь, чтобы можно было обойтись коротким трепом. Отчеты, которые готовила секция и разрабатываемые ею проекты, в конце концов доберутся до его стола. Он подождет.

Нед напомнил себе, что сегодня нужно найти время, чтобы, как обычно, заскочить к ребятам из налоговой службы и к тем, кто занимается банками и таможней. Это были единственные отделы, чья работа, оставаясь секретной, представляла для Неда постоянный интерес.

Итак, осталась консульская секция – та, с которой имеет дело большинство посетителей. Три ее отдела выдавали паспорта, регистрировали рождение и смерть американских граждан, заверяли документы. Здесь же были служба социального обеспечения и администрация по делам ветеранов. Если вы англичанин и хотите поехать в США, вам надо получить визу в консульской службе. Под ее обширной «крышей» работало и несколько фэбээровцев, тихо делавших свое дело. А всей этой махиной руководила советник по консульским вопросам высокая стройная брюнетка по имени Джейн Вейл.

Нед прошел мимо секретарши Джейн и остановился в дверном проеме у входа в ее кабинет, угловую комнату, из которой открывался вид на Гросвенор-сквер и на утренний поток чиновников, текущий к письменным столам в этой части Мэйфера.

Джейн подняла голову от бумаг, лежавших у нее на столе, сохраняя бесстрастное выражение на лице. Зная, что секретарша сейчас наблюдает за ними, Нед остался в дверях. Волосы Джейн, длинные и иссиня-черные, как у девушки из племени Сиу, были собраны в пучок.

– Знаешь, этот список гостей… – начала она. – Бог ты мой.

Он мрачно взглянул на нее.

– Сколько же времени она собиралась держать это в секрете от нас?

– Это моя вина, Нед. Мне следовало настоять, чтобы она…

Легким кивком головы Нед напомнил о присутствии секретарши. Джейн оборвала себя на полуслове.

– Это будет большая проблема? – спросила она как-то неуверенно.

– В полдень в большом зале намечен брифинг. Ты придешь?

– Конечно.

Так, чтобы этого не заметила секретарша, Нед показал сначала на Джейн, а потом на себя.

– Он может затянуться. А мы можем пропустить ленч.

– Понятно.

Незаметно для секретарши Нед широко улыбнулся Джейн.

– Спасибо за помощь, – сказал он, повернулся и вышел.

Осталась последняя секция посольства. Это была его собственная, военная секция. Официально она обеспечивала связь с английским и американским военными командованиями в Англии. По традиции это считалось райским местом для таких шпионов, как Нед. Перед тем как отправиться в свой кабинет, ему надо было нанести еще один визит.

На двери одной из комнат в подвале табличка гласила: «Инженер по эксплуатации», хотя работавшие там люди не имели никакого отношения к административной секции. Нед вошел в маленькую прихожую, где было отведено место для секретарши, но самой секретарши никогда не было. Он негромко постучал еще в одну дверь, ведущую куда-то в глубину подвала.

– Мистер Паркинс.

Он услышал тяжелые шаги за дверью. Через секунду дважды щелкнул замок, дверь приоткрылась, но не больше, чем на дюйм, и через щель на Неда взглянул светло-серый глаз.

– А, это вы. Доброе утро, полковник. – Дверь распахнулась. П. Дж. Р. Паркинс был на добрых десять лет старше Неда и на дюйм с лишним выше – гораздо больше шести футов ростом, кряжистый, как дуб, плотный, но прямой. Коротко подстриженные, серые с металлическим отливом волосы покрывали узкую голову с почти крючкообразным носом, похожим на Панча[13] подбородком, про который сам Паркинс часто говорил, что «на него можно лампу подвешивать».

Нед осторожно взглянул на него, памятуя о том, что это британский подданный высокого ранга, состоящий в штате посольства. Платили Паркинсу хорошо, так как в этой закрытой задней комнате с разными инструментами, пучками проводов и черными ящиками, набитыми электроникой, он отвечал за эксплуатацию обширного лабиринта воздуховодов, электрических, телефонных и компьютерных цепей.

– В США, – начал Нед медленно, – закон карает людей, которые пытаются смыться с места аварии. А здесь такие же порядки?

Сильное, почти без морщин лицо Паркинса имело непроницаемый вид, но взгляд был осторожным и уклончивым.

– Во всяком случае, я склонен так думать.

– Но, – продолжал настаивать Френч, – зависит ли от серьезности аварии, закроют власти глаза на подобный поступок или нет?

На лбу Паркинса появились горизонтальные морщины, сообщившие его лицу вопросительное выражение, но он ничего не сказал, как человек, умеющий терпеливо ждать. Нед тоже умел ждать. Установилась тишина.

– Я не понимаю, полковник, – сказал наконец Паркинс крайне неохотно.

– Примерно в половине восьмого сегодня утром водитель сбил бегуна на Бейкер-стрит чуть к северу от Мэрилбоун-роуд. Я видел это, но так как опаздывал, не остановился. Я…

– Дошло, – щелкнул пальцами Паркинс. – Оставьте это дело мне, полковник.

– Только без имен.

Паркинс подмигнул правым глазом.

– Какие могут быть имена?

Нед поднялся на свой этаж, но, перед тем как войти в кабинет, постучал в соседнюю дверь. Через секунду Мо Шамун открыл.

– Как ты?

– Ты меня об этом наконец перестанешь спрашивать?

– У тебя же колени…

– Дай мне крупномасштабные карты Уинфилд-Хауза и прилегающей территории. И вообще все архитектурные планы, фотоснимки.

– Что случилось?

– Как обычно, мы в полном дерьме.

Шамун улыбнулся.

– Другими словами, не до размышлений.

– Размышления – это для неженок. Настоящий мужчина стреляет сразу.

Нед отпер свой кабинет и сел за письменный стол. Он сунул сломанные часы в ящик стола и взял новые, купленные ему старшей дочерью, с цифровой индикацией. Установил время и застегнул ремешок.

Подобно кабинету Джейн, сидевшей этажом выше, по обеим сторонам от него открывался вид на площадь. По Гросвенор-сквер, как и всегда в утренние часы, с дикой скоростью проносились машины. Интересно, подумал он, смотрит ли Джейн сейчас на площадь? Понимала ли она тот же язык знаков? На протяжении нескольких недель они устраивали свидания во время ленчей, но всякий раз это получалось как-то на бегу.

Игра случая (воля случая). Нед долго сидел, вслушиваясь в почти неразличимые звуки канцелярии. Даже шум движущегося снаружи транспорта не мог заглушить до боли знакомого бормотания работающего здания, которое окружало его со всех сторон.

А потом пришел Шамун с картами, и начался напряженный рабочий день.

Глава 2

Для Джейн Вейл десятичасовые совещания воплощали канцелярскую рутину. Почти двенадцать человек – руководители секций или их заместители и несколько типов вроде Неда Френча или странноватого сотрудника налоговой службы – собрались в узкой комнате мансарды.

Она оглядела комнату, ярко освещенную по контрасту с унылым лондонским утром, казалось, что комната освещала улицу через большие окна, а не наоборот. Энспечер из политической секции сидел одиноко на диване, где могли поместиться трое. Ростом он был ниже Джейн, к тому же кончил менее престижный, чем она, университет; это заставляло Энспечера держаться от нее подальше. На этот раз Джейн решила сесть рядом с ним.

– Понедельник… – пробурчал Энспечер испуганным тоном вместо приветствия.

Джейн перехватила на себе косой взгляд его близко посаженных глаз.

– Доброе утро, – сухо ответила она.

Джейн скрестила свои длинные ноги, ее юбка и комбинация слегка потрескивали от электрических разрядов.

Билл Восс из коммерческой секции сидел, развалясь, в бежевом кожаном кресле, отделенный от них серо-голубым ковром. Он бросил на них измученный угрюмый взгляд, затуманенный головной болью.

– Давайте быстренько закруглимся. А то среди нас есть умирающие.

Едва Джейн собралась ответить, как вошел Ройс Коннел. Он кивнул некоторым из присутствующих, сел и пригласил:

– Мэри?

Десятичасовое совещание началось с обзора новостей, который делала Мэри Константин из секции по связи с общественностью. По понедельникам, как знала Джейн, этот обзор мог занять половину из получаса, выделенного Ройсом на совещание. Она перестала слушать Мэри, которая с головокружительной скоростью излагала новости, сообщенные в течение уик-энда английским телевидением и прессой. Вместо этого Джейн наблюдала за Биллом Воссом, сидевшим с закрытыми глазами; неутихающая головная боль вызвала гримасу на его лице.

Билл бросил пить, стало быть, это не похмелье. Но у каждого из нас есть своя душевная рана, подумала про себя Джейн. Поэтому иногда кажется, будто мы начали прикладываться к бутылке еще с пятницы.

– …интервью с Фрэнком Синатрой, – говорила в это время Мэри, – но закончилось оно внезапно, когда они подняли традиционный вопрос о его связях с мафией, а он поднялся и ушел. Однако в «Таймс» мы…

«Выходные нужны для того, чтобы прийти в себя от будничных стрессов», – думала Джейн. Но американцам, в отличие от англичан, никогда не удавалось избавиться от стресса за уик-энд. Чем больше напряжение работы в будни, тем труднее стряхнуть его с себя в выходные. Отдых требует почти таких же усилий, как и тяжелый труд. Поэтому в понедельник ощущается усталость от бесплодных попыток отдохнуть.

– …напомнить вам, что в среду, в одиннадцать утра, – говорил теперь Гас Хефлин из административной секции, – у нас будет тренировка по противопожарной безопасности и проведению эвакуации. Пожалуйста, пометьте, что…

Билл Восс устало посмотрел на нее, перехватив ее взгляд. Он заерзал в кресле и подумал: «Перестаньте издеваться над животными».

– Попросили сказать вам, – произнес Ройс Коннел, – что все сотрудники – участники сегодняшнего брифинга по вопросам безопасности – должны быть освобождены от работы до конца недели. К обычным делам в секциях они вернутся в следующий понедельник.

– Как так? – спросил Восс.

– Это связано с необходимостью обеспечить безопасность приема в Уинфилде в воскресенье, – объяснил Коннел.

– Ну и…

– Останься после совещания, Билл.

– О!.. – Восс снова уселся с видом, который должен был означать: «Не трогайте меня». Джейн заметила, что на лицах еще нескольких человек было такое же выражение.

Итак, никто еще не посвящен в воскресные проблемы. Джейн выпрямилась на диване так порывисто, что Энспечер взглянул на нее с некоторым беспокойством. «Если уж руководителям секций и их заместителям не собирались ничего объяснять, то кому же собирались?» – спрашивала себя Джейн.

– …существует возможность и других антиамериканских демонстраций в течение выходного, приходящегося на четвертое июля. – Это говорил уже Макс Гривс из ее секции. Официально Макс числился за министерством юстиции, и никто не говорил вслух, что на самом деле он из ФБР.

– …машины для резки бумаги очищают от отходов ежедневно и дважды в пятницу. Это означает…

В комнате стоял гул голосов. Никто не следил за ходом совещания. Никто не делал пометок, кроме Мэри Константин, которая любила прикрывать тетрадью свою вполне заурядную грудь, которая, как она однажды призналась Джейн, была объектом вожделенных взглядов всех мужчин в этой комнате. Фантазии Мэри, вероятно, не имели почвы, думала Джейн. Но если бы женщины не фантазировали, мужчинам было бы грустно жить.

Она снова резко выпрямилась, нарушив раздумье Энспечера. Прежде он был ученым. До сих пор он питал слабость к свитерам с высоким воротником, которые надевал поверх сорочки с галстуком, и залатанным карманам пиджаков. Повсюду у него были дырки, прожженные искрами из его трубки.

А разве не благодаря эмоциональному мышлению, присущему женщинам, спрашивала себя Джейн, у них бывают разные вспышки, как гроза среди ясного неба. Даже самый незаметный мужчина может вдруг показаться им красавцем.

Вместе с тем, с прямолинейным мужским мышлением можно двигаться только из точки А в точку В, а потом дальше – в точку С. Никакой полет фантазии не может нарушить железную цепь причин и следствий.

Именно прямолинейное мышление позволяло хитрецам, вроде Неда, предполагать, о чем думают их противники, чтобы помешать им. И именно эмоциональное мышление заставляло женщину, подобную Джейн, поверить, что такой мужчина, как Нед, был вполне доступен для нее, ничем не связан со своей женой и волен начать новую жизнь с другой, к тому же еще и в посольстве.

Находясь здесь, где она постоянно испытывала стресс, Джейн почувствовала внезапный прилив сил. Словно одинокий, маленький и сверкающий лучик солнечного света резал лондонскую мглу и коснулся ее, как указующий перст Господен. Взгляни на них, думала она, на несчастных трудоголиков. Их серая жизнь похожа на свинцовое лондонское небо. А у меня есть тайный сад, где я – единственная, желанная и никогда не чувствую себя уныло. Огромное наслаждение после долгих лет беспросветной рутины – оно было окрашено для нее в алый цвет и имело привкус опасности.

– Отлично, – сказал Коннел, – мы почти закончили, если никто не хочет чего-нибудь добавить.

Он обвел комнату вопросительным взглядом. Его симпатичное лицо выражало внимание и интерес.

«О да, – почти беззвучно сказала ему Джейн, – кое-кому из нас есть что сказать, и немало. Это высшая игра секретов, дорогой Ройс».

Она встала, помахала Коннелу и вышла из комнаты, чувствуя такую легкость, что почти не заметила, как вернулась в свой угловой кабинет ниже этажом.

Всем, кроме Неда Френча, приходилось записываться на прием к Джейн Вейл. Сотрудники ее секции должны были договариваться о встрече с ней тоже заблаговременно. Поэтому было совершенно необычно, когда сотрудники двух различных подразделений ее секции попросили принять их вместе. Это была ее первая беседа в этот понедельник. Джейн задержала взгляд на двух вошедших мужчинах.

Один из них, Гарри Лейлэнд, в течение последнего года возглавлял группу, занимавшуюся паспортами. Это был высокий пожилой человек, выходец из Новой Англии,[14] демонстративно сохранявший – даже с некоторой нарочитой гордостью – очень сильный акцент, характерный для жителей штата Мэн.

Второй был новичком в Лондоне, Пол Винсент, выходец из Калифорнии, с пухлым и всегда загорелым лицом. Он был адвокатом, как и Джейн, только что окончил университет. Пол пытался освоить ведение различных юридических дел, с которыми граждане США обращались в секцию, включая вопросы гражданства, выступления в суде, высылку.

– Мы по поводу заявления о выдаче нового паспорта, – начал Лейлэнд. Он держал синий паспорт так, что была видна фотография мужчины, лицо которого трудно описать.

– Вы что думаете, у меня рентгеновское зрение или телевик на глазах? – спросила Джейн, удерживая улыбку.

– Извините, некий мистер Джеймс Фредерик Вимс заявил, что потерял паспорт несколько месяцев назад, вскоре после приезда сюда. У него какой-то большой пост в одной из американских фирм в Лондоне, поэтому с разрешением на работу проблем нет.

Лейлэнд остановился. Джейн ждала дальнейших разъяснений. Винсент нервничал.

– Продолжайте, Гарри, – мягко предложила Джейн.

– Угу. – Лейлэнд посмотрел на паспорт в своей руке так, как будто он никогда в жизни не видел ничего подобного. – Так вот, – продолжил он наконец, словно нехотя, – перед тем как выдать новый паспорт, мы посылаем телекс в столицу, чтобы получить подтверждение фамилии, даты, места рождения и сведения о том, когда был выдан предыдущий документ. Заявить о потере паспорта, чтобы иметь сразу два, – один из самых старых трюков.

– Это вы мне рассказываете! – сухо заметила Джейн.

Старший из мужчин вдруг понял, что все рассказанное было ни к чему, и повернулся к юристу.

– Так вот, из столицы приходит ответ с указанием задержать выдачу паспорта. Оказывается, птичка влипла в какую-то историю. – Он засунул новый паспорт во внутренний карман пиджака, как бы заключив его навсегда в тюрьму. Оказавшись в центре внимания, молодой юрист растянул губы в жалкой улыбке. Большие очки «порше» в черной оправе поблескивали от верхнего света. Он поправил очки на мясистом носу.

– Это, конечно, не приказ о высылке, – добавил он, – но предварительное указание о розыске. За этим последуют вопросы из налоговой службы. Такова процедура.

– Она такая? – спросила Джейн. – Это все, что нам известно?

– Этот Вимс причастен к каким-то оффшорным фондам,[15] которые скисли год или два назад. Поэтому налоговая служба и ищет его. Кстати, это объясняет, зачем ему нужны два паспорта или больше.

Он нервно захихикал, словно сказал что-то неприличное. Джейн поняла, что она, должно быть, чем-то смущает этого, по-видимому, спокойного молодого человека. Она улыбнулась ему, хотя и не желала поощрять его шутливое настроение.

Ладно, посмотрим, что скажет теперь Лейлэнд.

– Гарри, можем ли мы вызвать этого Вимса побеседовать?

– Сейчас его нет в городе. – Лейлэнд задумался на секунду. – Мы оставляли для него уведомления. Не слишком много, чтобы не вспугнуть птичку.

– Но нам известно, где его можно найти?

– Угу.

– Отлично. Ваше время слишком дорого для таких занятий, – сказала она старшему. – Пусть Пол свяжется с министерством юстиции. А пока держите новый паспорт в сейфе. Я не могу придумать более надежного способа выкурить Вимса из места, где он скрывается.

В дипломатических кругах Е. Лоуренса Рэнда никогда не представляли по должности. Его должность называлась «резидент», так как он возглавлял операции резидентуры Компании в Лондоне или, проще говоря, руководил местным ЦРУ. Конечно, Ларри Рэнд редко посещал дипломатические приемы, поскольку страдал от своего маленького роста и от того, что лицо его было похоже на подгоревшее печенье.

Набирая номер, чтобы поговорить с Коннелом, он внимательно смотрел на телефон.

– Это Рэнд, – сказал он без лишних любезностей. – Ты серьезно решил сделать Неда Френча ответственным за безопасность Четвертого июля?! Знаешь, есть такая штука, как специальные каналы.

– Тогда, – холодно заметил Коннел, – они идут от меня. Если есть какие-то жалобы, подай их в письменном виде.

– Сукин сын, – воскликнул Рэнд, после того как положил трубку.

Коннел был сейчас неприкасаемым. Но Френч-то таким не был. Есть только один способ проучить этого раздолбая Коннела. Если к концу приема сад повсюду будет залит кровью, Рэнд позаботится, чтоб там была и кровь Френча.

Глава 3

В десять утра, набросав предварительный план того, как обеспечить безопасность приема в Уинфилд-Хаузе, Нед отослал помощника подготовиться к брифингу, назначенному на полдень. Шамун закрылся в своем кабинете и начал раскладывать карты и схемы, которые нужно было показать через проектор. Когда зазвенел телефон Неда Френча и тот не ответил, Мо вошел в его кабинет.

Поговорив с Лаверн Френч, Шамун написал записку боссу и задержался, глядя на уже редеющий поток чиновников, опоздавших в этот понедельник к началу работы. Шамун был в Англии недавно, но уже знал, что по понедельникам не имело смысла звонить людям в офис до одиннадцати утра, а по пятницам – после обеда, поскольку их нет на месте.

Капитан Морис Шамун был гораздо внимательнее к мелочам, чем другие офицеры его возраста. Другие первые лейтенанты и капитаны, работавшие на разведку под крышей посольства в 80-х, относились к новому поколению, говорили развязно, позволяли себе класть ноги на стол и потихоньку покуривать в кабинетах.

Шамуну, например, никогда бы не пришло в голову подойти к личному аппарату Неда, не получив от него такого указания. И ни за что он не обратился бы к Лаверн иначе, чем «миссис Френч», если бы она первой не стала называть его Мо. Такой деликатностью, вероятно, отличались не все жители города Сэндаски, штат Огайо, но в семье Шамуна она почиталась, как Священное Писание.

Ибрагим Шамун не покинул Бейрут в начале 60-х, а уехал лишь после того, как город стали раздирать конфликты. Он ни секунды не сомневался, когда его бездетный дядя, владелец небольшого магазина ковров в Сэндаски, предложил ему войти партнером в свое дело, если он эмигрирует.

Очень быстро после этого появились на свет его сын Морис, две дочери и еще одиннадцать магазинов ковров в прилегающих к Сэндаски районах. Дядя Лаиб ушел на покой. Ибрагим же управлял сетью магазинов, был президентом торговой палаты, членом приходского управления методистской церкви и ждал, когда Морис окончит колледж и займет принадлежащее ему по праву второе место в фирме.

Капитан Шамун закрыл дверь в кабинет Неда, вошел в свою комнату, расположенную по соседству, и включил маленький настольный приемник, чтобы послушать новости. Конспирация была первой заповедью разведывательной работы, но две запертые двери и включенное радио свидетельствовали о личных пристрастиях Шамуна, отчасти определивших его судьбу.

Он знал, что не мог войти в команду, несмотря на отлично сшитую форму, капитанские двойные серебряные полосы на погонах и ряд наградных ленточек мирного времени на груди. Он никогда не мог войти ни в какую команду. Два мотива – тайный и явный – побудили его избрать военно-дипломатическую шпионскую карьеру.

Явным было нежелание доживать жизнь, расстилая перед провинциальными домохозяйками ковры и расхваливая качество синтетических покрытий. Тайное же оставалось тайным – не для Шамуна, но для всех остальных, даже для тех, кто довольно долго наблюдал за ним, например для Неда Френча.

Если Шамун и говорил с кем-то откровенно, то это был Нед, которого он считал своим единственным другом на службе. Впервые они встретились в посольстве в Риме, а не в Бонне, где Нед работал до того, как оказался в Лондоне. Рим, где ультралевацкие жестокости и неофашистские массовые кровопролития соединились с привычным мошенничеством чиновников, сблизил двух мужчин. Однажды, в откровенном дружеском разговоре, Шамун вскользь упомянул о тайной причине, побудившей его уехать из дому.

– Я был единственным ливанцем в Сэндаски, – часто говорил он, но никогда не завершал фразу.

– Вечно посторонний, да? – спросил тогда Нед.

Шамун не ответил. Нед был первым, кто угадал. При обычных проверках в разведке ощущение себя чужаком обычно не давало о себе знать. Правда, кое-что могла подсказать Неду поездка, совершенная Мо после окончания колледжа, в 1980-м. Вместо того, чтобы в июне начать работать в главном магазине, Шамун собрал все свои сбережения и отправился в единственное место на земле, где, как он знал, он не мог чувствовать себя чужим.

Ливан.

Непостижимая бредовость этого шага оказалась очевидной, как только он приземлился в аэропорту Бейрута, оказавшись под перекрестным огнем друзов и фалангистской милиции. После этого, правда, дела пошли легче. Он бродил по изрытым пулями улицам столицы; с его худобой, темной кожей, глазами, похожими на маслины, он был неотличим от окружающих. По-арабски он говорил все еще как начинающий, вспоминая то, что слышал от отца и матери, когда они переходили на этот язык, непонятный детям. Его произношение было правильным.

Во всяком случае, так уверяла его двоюродная бабка Шана. Она рассказала ему и семейную тайну. В Сэндаски, в Огайо, дядя Лаиб был столпом методистской церкви, и Ибрагим был его преемником: Шамуны были образцовыми христианами. В Бейруте они считались иудеями.

– Нельзя сменить религию, – заверяла его Шана. – У людей слишком долгая память. Здесь, уж если ты родился евреем, евреем и останешься, Мойшелех.

Он заметил, что, помимо воли, кивает ей головой.

– А раз еврей – значит чужой, – добавил он. Хватит с него Ливана.

Кто-то постучал в дверь. Шамун напоминал зверя, вспугнутого охотниками. Крадучись, как обитатель джунглей, он подошел к двери.

– Кто там?

– Открой, – отозвался Нед Френч.

Шамун не торопясь отпер дверь.

– Извини, Нед, но у меня вся эта ерунда на столе…

Френч взглянул на карты.

– Все в порядке. Нет, радио не выключай. Я насчет звонка Лаверн.

– Что-нибудь срочное?

– Она не сказала.

– Ну тогда ей придется подождать, – резко сказал Нед и, как заметил Шамун, тут же пожалел об этой резкости. Смущенно вздохнув, он присел на стол Шамуна.

– Лаверн прекрасная армейская жена, – сказал он погодя. – Бог мой! Кажется, это звучит как эпитафия?

Шамун не ответил. Взглянув на него, Нед спросил:

– Питер Паркинс не звонил?

– Нет.

Френч пытался успокоиться, медленно поглаживая подбородок.

– Что-то пока не ладится с охраной безопасности воскресного пикника: начальники секций не выделяют для этого людей. Пара фэбээровцев, парень из таможни, все остальные жидковаты.

Шамун изобразил сожаление. Он понимал, что это было странно. Впалые щеки и тонкие губы всегда придавали его лицу угрюмое выражение, но некоторые находили его ироническим. Лицо было по-своему симпатичным, но люди вкладывали разный смысл в слово «ирония». Шамун знал: посторонний скрыл лицо под маской, чтобы никто не прочитал его мысли. Кроме Френча, может быть.

– Хочешь что-нибудь предложить? – спросил Нед.

– Ты, конечно, сообщил в Компанию?

– Конечно нет. – Голос босса звучал язвительно. – Эти обезьяны могут сами все выяснить.

– Но ты должен взять инициативу в свои руки, – заметил Шамун, – хотя бы для того, чтобы Ларри Рэнд не сделал этого.

Нед Френч глубоко вздохнул.

– А разве Компания когда-нибудь делилась информацией?

– Конечно, если им вывернуть руку. – Нед зло усмехнулся. – А мне нужны войска. – Он взял телефонную трубку. – Включи скрэмблер,[16] когда я скажу.

Паркинс сидел в своем огромном запертом кабинете, набитом всевозможным электронным оборудованием и инструментами, и читал утреннюю газету. Его широкая прямая спина не позволяла ему нагнуться над столом, поэтому он держал газету перед собой, словно был близорук. Хотя ему было пятьдесят два, Паркинс обходился без очков, и глаза его упускали очень немногое.

Его телефон прозвонил один раз и замолк. Паркинс положил газету, повернулся на вертящемся стуле и воткнул провод наушников в одно из отверстий в невзрачном черном ящике. Его движения были размеренно точны, большие пальцы не спеша и привычно делали свое дело. Подкрутив два диска, он включил магнитофон.

Отличная идея, подумал Паркинс. Как только кто-то в здании включает скрэмблер, телефон Паркинса дает один звонок, предупреждая его. Это совсем не трудно было сделать, ведь в канцелярии не так много скрэмблеров, и почти все они устаревших моделей, чисто электромеханических, с простым набором, не то что новые – с совершенными компьютерами и с миллионами вариантов кодирования.

– …много ли людей ты можешь выделить? – отчетливо прозвучал голос полковника Френча.

– Я не играю в то, что обречено на проигрыш, – ответил после паузы другой голос. Это был Е. Лоуренс Рэнд, который, как полагал Паркинс, имея на то основания, был резидентом ЦРУ в Лондоне.

– Ларри, это пораженчество!

– Не вешай мне лапшу на уши, Нед. Мы говорим о реальных перспективах. Отмени прием. Вспышка СПИДа, герпеса, свинки – чего угодно. Напряги воображение.

– Ты понимаешь, что порешь чушь? – бросил Нед.

Паркинс усмехнулся. Не было ничего приятней прямых стычек между индейскими вождями, возглавляющими у янки враждующие стороны. Такие стычки могут поведать о многом.

– Победы быть не может, Нед. Отмени.

– Слишком поздно.

– Никогда не поздно, – возразил Рэнд. – Стрела с транквилизатором охладит пыл добрейшей Пандоры. Нет ничего проще.

– Теперь я понял, кто хотел утихомирить Кастро взрывающейся сигарой. Мужики, вы слишком увлекаетесь разными техническими штучками, чтобы вам кто-то поверил. Я предлагаю шампанское, копченого лосося, а позже… настоящую теннессийскую свинину на гриле. Короче, ты пришлешь мне несколько своих мальчиков и девочек.

– Свинину подаешь? Толково. Это уберет мусульман и евреев.

– Ларри, – не выдержал Нед, – мне что, приказывать надо?

– Какие приказы? Я тебе не отвечу, полковник.

Ухо Паркинса уловило нотку недовольства в голосе Рэнда, необычно неприятный тон. Паркинс подумал, что между спецслужбами разгорелась обычная ревность.

– Ларри, не будь таким козлом, – говорил полковник Френч. – Я не напрашивался на это дело. Мне его навязали заодно с президентской Директивой-103.

Тон Рэнда едва ли можно было назвать мирным.

– Можешь вытереть своими директивами задницу, Нед. Они годятся только для идиотов из загранслужбы, набитых дерьмом. А для меня они не значат ровно ничего.

– Бог мой, ну и тупая у тебя голова, – взорвался Нед.

– Отвяжись, вояка.

– Неужели тебе надо объяснять, – продолжал настаивать Нед, с трудом сдерживаясь, – как близки Фулмеры с президентом? Насколько они полны решимости выполнить Директиву-103 до последней буквы? Ты что, Ларри, ждешь прямого указания из Белого дома. Если ты будешь продолжать в том же духе, ты этого добьешься.

– Любители, – проворчал Рэнд, – вся эта чертова служба забита сумасшедшими любителями. Когда Белый дом наконец поймет, что он не может… – Тут он остановился.

– Давай, давай, Ларри, очень интересно послушать.

Прошло так много времени, прежде чем Рэнд продолжил, что Паркинс уже начал беспокоиться, а не сломалась ли его декодирующая аппаратура.

– Я могу дать тебе восемь мужчин и пять женщин, – сказал он наконец. – Но если только ты…

– Пришли их всех сюда сегодня к двенадцати дня, – резко оборвал Нед. – Мы планируем на это время наш первый брифинг. Да, и как обычно, огромное спасибо Компании, Ларри, за полезное сотрудничество. – Он повесил трубку.

Паркинс отключился от телефона, перемотал пленку и пометил кассету буквенно-цифровым кодом. Потом он поднял трубку и набрал номер внутреннего телефона.

– Группа посыльных.

– Это Паркинс. Пришли мне бегуна, малыш. Лучше Муркока, если он свободен.

Паркинс нацарапал записку, обернул ее вокруг пленки и закрепил простой резинкой. В запертую дверь, отделявшую кабинет Паркинса от прихожей, постучали. Паркинс встал, чтобы впустить «мальчика» лет тридцати.

– Доброе утро, майор Паркинс.

– Муркок, ты глупая башка.

– Прошу извинить, мистер Паркинс.

– Передай это пятому.

Когда посыльный ушел, Паркинс позвонил по городскому телефону. Мужчина с сильным шотландским акцентом сказал:

– Да-а.

– Кое-что послал вам, Джок.

– Что теперь? – спросил человек раздраженно.

Паркинс поудобней устроился на стуле.

– Нужна информация о пострадавшем в дорожной аварии сегодня утром – Бейкер и Мэрилбоун – около семи тридцати; машина сбила пешехода.

– Что-нибудь еще? – спросил шотландец иронически.

– Последние новости отсюда. Мои глупые «жучки» откусили больше, чем могут сожрать. – П. Дж. Р. Паркинс расслабился после хорошего разговора по единственной внешней линии во всем посольстве, которую он не прослушивал лично.

Джейн Вейл сидела в конце маленького зала в подвале здания канцелярии на Гросвенор-сквер.

В 12.01 Шамун запер дверь зала и опустил шторы на окнах, выходивших не на пышную зелень площади, а в вентиляционную шахту, которая освещала комнату слабым светом. Даже этот свет был теперь перекрыт.

Люди сидели в темноте – около тридцати человек, прикинула Джейн, – их силуэты были видны на огромном экране позади Неда, стоявшего на сцене. Шамун подошел к проектору, который находился в конце комнаты, рядом с Джейн, и включил сияющий прямоугольник света. На экране появились аэрофотоснимки Уинфилд-Хауза и прилегающего к нему участка.

Джейн пыталась не смотреть на профиль Неда на экране. У нее перехватило в горле. «Это, наверно, любовь, – повторила она про себя слова старой песни Роджерса и Харт. – Это не аппендицит».

Она казалась себе длинной, худой, гибкой черной кошкой, свернувшейся в клубок и страстно желавшей превратиться в котенка. На сцене что-то говорил Нед, развертывая планы. Звук его сухого голоса, его интонация и ритм завораживали ее. Смысл она не улавливала. Может, он и был неуловимым, думала Джейн.

В сущности, делать здесь ей было нечего. Безопасность не входила в ее обязанности. Но Ройс Коннел попросил ее понаблюдать за деятельностью миссис Фулмер, а она с этим не справилась. Настолько, подумала Джейн, что Нед и все эти люди оказались теперь в крайне сложной ситуации.

Никто не обвинял Джейн в провале, меньше всех Ройс, который мог, если бы захотел, одним насупленным взглядом заставить ее плакать. Любому, кто спросил бы Джейн о том, кому принадлежали ее симпатии и привязанность последние два года, она готова была признаться, что все в ней, кроме физического влечения, было устремлено к Ройсу Коннелу, в которого она влюбилась безоглядно, как школьница. А разве кто-нибудь мог не влюбиться?

То, что она испытывала к Ройсу, казалось всего-навсего теплым чувством в сравнении с тем пламенем, что захватило ее сейчас. И любовь Неда к ней, она знала, была такой же неистовой.

Она переменила позу и попыталась сосредоточиться на том, что говорил Нед.

– Если бы у нас была по всему периметру ограда высотой двенадцать футов, к тому же усиленная сетью «Циклон», – произнес он, показывая линию на экране, – однако вместо этого у нас есть только ряд стальных прутьев, кое-как соединенных между собой и не более надежных, чем венецианское стекло. Имея это в виду…

Как ни странно, Джейн была даже приятна та ситуация, в которую поставил ее роман с Недом. Она вдруг спросила себя, не слишком ли любит острые ощущения и не начинается ли все это у женщин ближе к сорока годам. Работала она много. Как сотрудница, аккредитованная и назначенная конгрессом, она со временем могла бы получить должность консула в какой-нибудь небольшой стране вроде Люксембурга или в прибрежных Альпах во Франции. Разумеется, при условии, что она не влипнет в какую-нибудь историю.

Насколько позволяли обстоятельства, она оставалась самой собой – просто Джейн. Она была стройной и изящной, с яркой цыганской внешностью, но носила туфли без каблуков, очки как у библиотекаря, скучные прямые платья и совсем не экстравагантные костюмы из дамских отделов универмагов «Триплер», или «Дж. Пресс», или «Л. Л. Бин». Она не изменила стиля одежды и после окончания колледжа в Рэдклифе, и во время учебы в Гарвардской школе права.

Напряженно работая и не заводя любовных интриг, она делала карьеру в загранслужбе. Своим продвижением она была отчасти обязана секретной программе «утвердительного действия» в госдепе – в соответствии с ней белые англо-саксонские протестанты, руководящие этим учреждением, позволяли избранным представителям других рас и национальностей выбиваться из среды клерков. Продвигалась и Джейн Вейл, закончившая школу права с похвальным листом, хотя была не только женщиной, но и еврейкой. Это означало, что ее никогда не могли назначить на работу ни в какую арабскую страну, но оставалось много других возможностей.

Так стоит ли рисковать всем этим из-за Неда?

Не первый раз за последние недели Джейн искала кого-то, кому можно было бы довериться. Она была старшей дочерью школьной учительницы из Бруклин-Хайтс,[17] которая вышла замуж за резчика половиков, рассчитывая на спокойную жизнь. Ее муж стал владельцем фабрик и даже мельниц. Джейн была примерным ребенком, когда семья жила скромно, она не изменилась и после того, как они разбогатели. Она доверяла своей матери и делилась с ней. Говорили, что они напоминают сестер, между тем как сестра Джейн, Эмили, была ни в чем на нее не похожа. С годами Джейн стала высокой и темноволосой, а Эмили белокурой и пухлой. Джейн была серьезной, усидчивой девочкой. Эмили – пустышкой, увлекающейся только мальчиками.

И в самом деле, Джейн вспоминала об этом уже без горечи – доверять Эмили было опасно, последствия были непредсказуемы.

Эмили стала постоянным источником забот семьи Вейлов. Одни проблемы сменялись другими: мужчины, наркотики, которые как громом поразили ее несчастных родителей, заставив их изыскивать средства на докторов, психоаналитиков и больницы, где ее лечили от пьянства, наркомании, глубокой депрессии.

Сейчас, сидя в аудитории, Джейн думала о своей непутевой сестре, которой она никогда не доверяла.

– …этот канал на Западе предоставляет прекрасную возможность для атаки, – говорил Нед. – Но современной техникой владеют все, поэтому мы не можем исключить применения противником ракет с дистанционным управлением, с инфракрасным самонаведением или таких, которые запускают с помощью телекамеры. Еще одна возможность – атака с вертолета. Мы должны также учитывать, что в дело могут быть пущены заминированные грузовики, управляемые камикадзе, или такие же самолеты, которые могут прорваться через периметр обороны. Однако здесь…

Джейн откинулась в кресле. Она ненавидела все это и негодовала при мысли, что Нед к этому причастен.

У них за плечами стоял разный жизненный опыт. Нед прошел через армию, которая платила за все, включая его магистерское звание и докторскую диссертацию по политическим наукам. Ее путь был другим: она училась, сдавала экзамены, старалась работать как можно лучше. Начальники, недовольные ею на первых порах, потом становились ее лучшими друзьями. Нед принадлежал войне, а она – миру.

Несоответствие было настолько разительным, что Джейн ощущала его физически. Опасность возбуждала. На поле боя, называемое посольством США, они пришли из разных миров.

– …возможность захвата заложников, вероятно, не имеет себе равных в современной истории, – продолжал Нед. – В одном месте соберутся люди, жизнь которых оценивается очень дорого. Каждый из них тесно связан с каким-то правительством, газетой, политической партией, корпорацией, кино- или телестудией, готовыми платить миллионы, чтобы спасти им жизнь. Эти люди…

Джейн смотрела на план, изображенный на экране. Она знала: задача Неда – предвидеть даже самые нелепые варианты, не допустить непоправимой беды. Но, конечно, как ни велико искушение захватить Уинфилд-Хауз и его гостей, ни одной террористической группе не под силу собрать меньше чем за неделю хорошо подготовленных людей и скоординировать их действия.

– Если вам интересно, кто может осуществить это, – сказал Нед, – отвечу, что мы не знаем ни одной группы, способной подготовить штурм за такое короткое время и рассчитывать на победу в соответствии с законами стратегии и тактики.

Он сделал паузу, и Джейн почувствовала, как спало напряжение в комнате от его слов, прозвучавших как хорошая новость.

– С другой стороны, ни одна террористическая группа не придерживается законов стратегии и тактики. Мы имеем дело с людьми, для которых их дело всегда выше любых законов. Они не боятся ничего потерять, но надеются многое получить.

Глава 4

Приглашая на ленч солидных посетителей – дипломатов, старых друзей, журналистов, Ройс Коннел предпочитал встречаться с ними в ресторане за углом. Ему не нравилось, когда они появлялись в офисе. Это вносило в тщательно создаваемую атмосферу гостеприимства коммерческий душок.

Ему было особенно неприятно, что посетитель появился у него в кабинете в тот самый момент, когда посольство бросило все силы на то, чтобы предотвратить несчастье, нависшее над Уинфилд-Хаузом. Его особенно смутило, что Джилиан Лэм зашла пригласить его на ленч.

Боже, до чего она хороша, подумал Ройс, вставая из-за письменного стола и исподтишка разглядывая ее. Ей было слегка за тридцать, но Джилиан делала пробор на своих светлых волосах ровнехонько посередине, как школьница. Поэтому льняные волосы обрамляли кроткое лицо и по-английски бледно-розовые щечки. Напряженный взгляд ее тигровых, рыжевато-коричневых глаз под тяжелыми веками придавал ей сходство с Бетти Девис.[18] Правда, мягкость ее черт была обманчива.

Под его обожающим взглядом Джилиан вдруг как-то поникла.

– Дорогой Ройс, – промурлыкала она своим звонким голоском, четко выговаривая каждую согласную, – я вас чем-то обидела?

– Что? – Коннел даже мигнул от изумления.

Он никогда не позволял себе удивляться так, чтобы это было заметно другим. Но в последнее время жизнь наносила ему удар за ударом, поэтому он начал морщиться и мигать, выражая свое неудовольствие. Теперь, когда он достиг вершины служебной лестницы, работа доставляла ему не столько удовольствия, сколько неприятностей. Ройс был одним из тех старомодных дипломатов, смыслом жизни которых были мир и спокойствие. Чтобы обеспечить их, он проявлял чудеса дипломатического искусства, становясь все более полезным своей стране в этом бурном мире. Но он уже не мог притворяться, что ему это нравится.

– Дорогой, почему вы так свирепо смотрите на меня?

Он снова мигнул, но при этом лицо его озарила такая широкая и теплая улыбка, словно он хотел заключить Джилиан в объятия и сказать: «Для меня нет никого на свете дороже вас».

– Каким ветром вас занесло? – спросил он.

Джилиан не хотела откладывать свой неприятный сюрприз до ленча в «Гавроше». Это только испортит удовольствие. Один из ее «свободных художников», ведущий раздел местных сплетен, позвонил ей сегодня утром, сообщил, что посол Фулмер и герцог Бучанский охотились на оленя… тогда как это запрещено.

– Герцог, конечно, старая хитрая лиса. И то, что они охотились на оленя герцога на восьми тысячах акров его земли, дела не меняет. Но я не об этом, – заверила она Ройса. – Главное для меня – прием Четвертого июля. Это нужно видеть, и люди смогут посмотреть это по телевидению.

– Что, вся ваша команда собирается в Уинфилд-Хауз?

– Через два дня, чтобы отснять все приготовления к воскресенью.

Заместитель руководителя посольства чуть не мигнул снова, но удержался. Мысль о том, что телевизионная бригада Джилиан Лэм будет болтаться по комнатам и парку Уинфилд-Хауза, а сама Джилиан займется скандалом с посольской охотой на оленя, внушила Коннелу такой же страх, как и то, что в следующее воскресенье жена соберет самых дорогих в мире заложников.

Что происходит в госдепе, если там одобряют посла, только что назначенного президентом? Неужели любой дилетант может преодолеть дипломатическую табель о рангах, если не поскупится на деньги? Неужели политические назначенцы, навязанные госдепу каждым новым президентом, всегда будут саботировать и доводить до маразма работу профессиональных дипломатов вроде Ройса? Лондон – не южноамериканское полицейское государство. Нельзя создать в Лондоне такую же синекуру для своих политических сторонников, как, скажем, в Танзании, Лихтенштейне или Гренландии. Лондон…

Ройс Коннел нахмурился и уселся за стол, избегая любопытного взгляда Джилиан Лэм. Ее большие глаза светились как объективы телекамер. Лондон, размышлял он, самое сложное место на земле. Москва – тоже не подарок, но чуть лучше Лондона. Даже обманчивая, эгоцентрическая, аморальная атмосфера Парижа была предпочтительней лондонской. Когда-нибудь Коннел подготовит доклад по Лондону. Руководить американским посольством здесь в десятки раз труднее, чем на вражеской территории. Несмотря на все недостатки, здесь был круг общения, Ройс же любил общество в той мере, в какой ему позволяли средства. За ленч с Джилиан, например, заплатит он сам, а не дядя Сэм.

– Дорогой, вы далеко отсюда, – сказала ему Джилиан.

Ройс медленно покачал головой.

– Я, как все, – ответил он мрачно, – не люблю плохих вестей. – Он понял, что слишком серьезен, и продолжал уже веселей: – Впрочем, мне нравится, когда вестник прекрасен, как вы.

– Не считайте меня плохим вестником. Я, если хотите, ваша поклонница.

– А я ваш, – галантно ответил он.

Джилиан некоторое время сидела молча, размышляя о том, сколько плохих новостей он способен переварить.

– А как друг, – продолжала она скороговоркой, – я хотела бы вам сообщить еще кое-что, прежде чем мы перейдем к ленчу. Для меня все это несущественно. Я посвящу время только приему Четвертого июля. Но газеты идут по следу, и стоило бы поручить кому-нибудь из ваших ребят, прикомандированных от министерства юстиции, разобраться с этим, до того как разразится скандал.

– Дорогая Джилиан, – простонал Ройс, – пожалуйста, не надо больше несчастий на мою голову!

– Только пометьте перед тем, как идти, – попросила она его. – Есть такой ваш соотечественник по имени Тони Риордан. Вам говорит что-нибудь это имя?

– Нет.

– А нет ли у вас каких-нибудь неприятных ассоциаций с названием «Международный англо-американский траст»?

– Спекуляции на бирже?

Она кивнула:

– Наше счастье и наша беда в том, что финансовый центр, Сити, основан на принципах саморегулирования и доверия.

– Так во всяком случае говорят. – Коннел почувствовал легкий холодок внутри. Он ненавидел любые финансовые скандалы, но особенно те, в которых участвуют американцы. Можно ли говорить о репутации, основанной на саморегулировании и доверии, если некоторые американцы возглавляют неслыханно прибыльные фирмы по всей Европе?

– Тони Риордан, – повторил он, небрежно делая пометку. – «Международный англо-американский траст». Отличное название. А в чем суть аферы?

Джилиан только махнула маленькой красивой ручкой.

– Обычная липа. Акции выпускались для компаний, которые существовали лишь в фантазии Тони Риордана. Это так называемые совместные фонды. Ничего нового или сложного. Просто чрезвычайно доходно. Я только хочу добавить, что малый, передавший мне этот слух, сообщил и об охоте на оленей. Здесь может быть какая-то связь с Риорданом.

– Сколько у нас времени?

– До чего?

– До… – Ройс сделал вялый жест рукой.

– До того, как эта бомба взорвется? – спросила Джилиан, расширив свои тигрово-желтые глаза. – Дни. – Ее вдруг заинтересовало что-то позади него. – Дорогой, а эта фотография другого приема по случаю Четвертого июля?

Ройс повернулся к книжному шкафу за письменным столом.

– Прошлогодний прием. Так, небольшой сабантуй, аппарат посольства и члены семей.

– А в этот раз будет по-другому? – поинтересовалась она. – Идея Пандоры Фулмер? Приглашаются почти все желающие?

Коннел взглянул на часы.

– О, Боже! Мы опаздываем. – Он встал. Поднялась и Джилиан. Она подошла к книжному шкафу и взяла фотографию.

– А кто этот круглолицый джентльмен? – Она указала на Неда Френча.

Ройс забрал у нее фотографию.

– Один из наших военных атташе.

– А леди рядом с ним?

Коннел поставил фотографию на место.

– Не понял!

– С большим бюстом. – Джилиан слегка покраснела. – Мне кажется, она сильно похожа на меня.

– Это жена Френча. Но сходства я совсем не нахожу.

– Ну, во-первых, – фигура. – Джилиан задумалась. – Дорогой, я только сейчас поняла, что у меня совсем нет шансов. Вы просто не замечаете моих тайных прелестей.

– Вздор.

«Улыбайся!» – сказал себе Коннел.

– Чистый вздор. Пойдемте, не стоит опаздывать. В «Гавроше» бывают недовольны, если кто-то приходит не вовремя.

– Да пошли они…

– Что?

– Давайте посидим на площади и съедим сандвич из ржаного хлеба. – В ее голосе прозвучала угрожающая нотка, которая не ускользнула от Коннела.

«Ты от меня не уйдешь, – говорили ее удивительные глаза. – Не суетись, ты мой!»

– Мне кажется, в моей квартире будет еще лучше, дорогая?

Наступила напряженная тишина. Коннел внимательно рассматривал ее. Он знал Джилиан Лэм уже много лет. Она начала с работы в газете, но ее яркий, острый стиль раскрылся на телевидении, где не последнюю роль сыграла ее неброская красота и розовые щечки. «Лэм на заклание» – так называлась часовая передача, подготовленная ею в прошлом году для Би-би-си, в этом – для одного из независимых каналов, а в будущем году, как он слышал, – для нескольких зарубежных телекомпаний. Не исключено, что передачу покажут по американскому телевидению. У ее программы была простая идея: показать то, что пытаются скрыть.

– «Гаврош» никогда не простит мне, если я не приведу блестящую и прелестную мисс Лэм, – сказал наконец Ройс.

Джилиан мягко засмеялась.

– Как-нибудь в другой раз, Ройс, как-нибудь….

Господи, но только не в это воскресенье, молил Коннел.

Все сделано довольно профессионально, отметил про себя Нед. Если и не элегантно, то по меньшей мере просто!

Конспиративная квартира размещалась в огромном торговом комплексе «Селфридж», занимавшем целый квартал вдоль шумной Оксфорд-стрит, и была всего в нескольких минутах ходьбы от канцелярии. Любой преследователь, думал Нед, оказался бы в сложном положении на первом этаже «Селфриджа» во время ленча. Слежку было бы легко обнаружить, а значит, и оторваться от нее.

Дальше маршрут пролегал по тыльной стороне магазина, по Эдвардс-Мьюз. В этой части и с западной стороны по направлению к Оксфорд-стрит «Селфридж» соседствовал со станцией техобслуживания фирмы «Шелл» и отелем. В те дни можно было попасть из магазина в отель, не выходя наружу. Лифты отеля были всего в одном-двух ярдах от входа, поэтому можно было подняться на них незаметно от портье. А если снять, как сделал Нед однажды в апреле, двухкомнатный номер – такой, как 404-й, – на имя вымышленной компании, которая платит помесячно, независимо от того, используется ли он, то получишь ключ от комнаты 404.

Все, включая еженедельные поиски техники подслушивания, было устроено, как в обычной конспиративной квартире, где Нед мог бы встречаться с агентами. И он действительно раза два с апреля использовал ее для этой цели. Только один человек знал об этом месте, но это был не Шамун. Хотя Нед был почти уверен, что Шамун догадывался о существовании этого убежища, его местонахождение оставалось тайной для всех, кроме женщины, которую Нед ждал с минуты на минуту.

Он поднял окно в спальне номера. В комнату ворвался сильный шум транспорта. Рев лондонской улицы набирал свои децибелы не от клаксонов машин, а от рычания двигателей легковушек, автобусов, дизелей такси. Нед настроил вмонтированное в стену радио на канал Би-би-си-3. Какой-то актер читал английские стихи густым красивым голосом под аккомпанемент оркестра английской средневековой музыки: с барабанами, флейтами и редкими струнными инструментами.

Нед открыл холодильник и достал маленькую холодную бутылку «перье».[19] Медленно, но не отрываясь, он выпил почти всю воду. Когда ему приходилось проверяться, не следят ли за ним, его всегда мучила жажда.

Нед посмотрел на дверцу холодильника и покачал головой. Он не станет проверять, закрыта ли она. Нед пошел к окну, чтобы холодильник остался у него за спиной, потом вздохнул и, повернувшись к нему, потрогал дверцу. Он все еще покачивал головой от огорчения.

Эта придурь с холодильниками со временем пройдет. С ним и раньше случалось такое, но он с этим покончит. А вот прыжок в автомобиль – что-то новое. Хорошо еще, что он не пытался остановить «роллс-ройс».

Он скинул туфли и лег на большую кровать, вспоминая о брифинге, который он только что провел в канцелярии. В сознании быстро мелькали картины, напоминавшие мультфильм. Потом он заставил себя не думать о брифинге и решил, что за шесть дней успеет исправить любую ошибку.

Джейн наверняка заметила все ошибки. Ему все больше и больше была нужна в эти дни ее поддержка в этом деле, которое казалось кошмаром. А может, сказал он себе, это и есть кошмар – отвратительный, пугающий, навязанный извне, но непостижимо связанный с изъянами собственной психики? Нед пристроил подушку наподобие деревянной японской, чтобы она приподнимала его шею.

Джейн была именно то, что ему нужно. Ее рассудок отлично справлялся с ядом, разлитым в жилах Неда.

Мелодраматично? А как назвать то, что отравило твою кровь и заставило тебя осознать бесцельность доброй половины твоей жизни, проведенной в работе на дядю Сэма? Как можно назвать взрослого мужчину, который отлично справлялся со своим делом и вдруг понял, что участвует в смертельной, но бесцельной игре? Он просто полный идиот.

Но ведь этого требовал от Неда дядя Сэм. Еще более трогательно? Имя этому греху – безволие. Он совершал дурацкие поступки, а Господь смотрел на это сквозь пальцы. Но, если дядя Сэм и есть Бог, сказал себе Нед, значит, именно он заставлял его делать глупости, чтобы выторговать еще несколько уступок в интересах свободы предпринимательства и американского образа жизни.

О, Джейн! Как мне нужно, чтобы ты была рядом!

Была рядом и взглянула на Америку, как на землю обетованную. Я зажег свою лампу рядом с золотой дверью. Джейн, скажи мне, что в этом есть смысл! В нас, утомленных битвами англосаксонских протестантах, едва теплится огонь.

Джейн – внучка иммигрантов. Но даже сейчас она сохранила простодушный и чистый взгляд на вещи. Земля для свободных, дом для мужественных – такова для тебя Америка. Я зажег свою лампу рядом с золотой дверью. Научи меня чувствовать, как ты, Джейн.

Викофа тогда ночью во Франкфурте помяли слишком сильно. Не помогли никакие профессиональные навыки. Родился он в Нинахе, штат Висконсин, – там, где фабрики «Клинекса».[20] А умирал тяжело – в густых лесах под Франкфуртом.

Нед поправил подушку и, уставившись в потолок, стал вспоминать то, что случилось с Викофом.

Нэнси Ли Миллер нашла скамейку на Гросвенор-сквер, освещенной рассеянным светом облачного июньского дня. Она села и разгладила юбку, прикрывавшую ее длинные ноги в тонких темных чулках. Нэнси не положила, как обычно, ногу на ногу, так как собиралась развернуть на коленях пакет с бутербродом из тунца.

Это был обычный английский сандвич: сухой хлеб, следы масла и намек на тунца. Словно желая восполнить недостающее количество тунца, давшего изделию название бутерброда с рыбой, сверху положили три кружочка огурца толщиной в бумажный лист.

Нэнси Ли с удовольствием вспомнила сандвичи с салатом из тунца, которые готовят у нее на родине, в Калифорнии: объемное сооружение из хлеба, разрезанного по диагонали, и аппетитно выложенные на нем мясистые кусочки тунца, черешки сельдерея, горки низкокалорийного майонеза, «соломки» из моркови, завитки зеленого перца. Все это лежало на хрустящих листьях салата, окруженное кружочками томата, которые, правда, не имели запаха.

Она отломила кусочек от своего убогого сандвича, рассеянно глядя на какую-то статую в огромном капюшоне. Нэнси часто спрашивала себя, чья это статуя. Может, когда-нибудь рискнет спросить об этом кого-нибудь из американцев, работающих в посольстве.

Она увидела полковника Френча, выходящего из посольства, очень аккуратного и подтянутого в гражданской одежде. Полковник повернул на север, к Одли-стрит. Нэнси положила сандвич на остатки пластиковой обертки, порылась в маленькой сумочке и достала записную книжку.

Она нацарапала число и время на одной из последних страниц. Книжка была почти полностью исписана, а ведь начала она записывать меньше четырех недель назад – сразу после того, как об этом попросил Дрис. Его было очень плохо слышно. Он сказал, что звонит из Бейрута и скоро увидится с ней. Но с тех пор от него не было вестей и напоминала о нем только эта книжка, испещренная зашифрованными фразами, значение которых уже начало стираться из ее памяти. Когда информация понадобится Дрису, она, вероятно, уже не сможет ее расшифровать.

А вот и Джейн Вейл, как всегда аккуратная, очки в черной оправе, волосы собраны наверх. Она поспешно вышла из канцелярии и скрылась на Брук-стрит. Нэнси отметила и это в своей книжке. Она надеялась, что Дрис будет доволен.

Нэнси Ли не обольщалась насчет своего ума. Ей едва удалось окончить колледж, да и то благодаря ухищрениям отца. Нефтяная компания, где он работал, дала что-то вроде стипендии на исследовательские работы. Ее родители постоянно разъезжали, мотаясь с одних нефтяных полей на другие. Она никогда не жила на одном месте так долго, чтобы получить настоящее образование в школах, где учились дети американцев. Нэнси провела детство на Ближнем Востоке, где научилась только говорить по-арабски, да и то не слишком хорошо.

Дрис называл ее гением, потому что был безумно влюблен в ее светло-каштановые волосы, в маленький, чуть курносый нос и в аккуратные ушки. «Как улиточки», – говорил он, покусывая их, при этом его рыжевато-карие глаза горели. Он имел обыкновение покусывать ее – все, что он мог ухватить губами или зубами.

В ту поистине прекрасную неделю в Риме, последний раз, когда они были вместе, она вернулась в Лондон зацелованная, заласканная и покусанная почти до смерти. Тогда, погруженная в свои ощущения от глубины пережитого, Нэнси была в состоянии, близком к обмороку. Ее будто накрыла, а потом выбросила на берег огромная волна у Санты-Барбары, и она, полуживая, избитая, жадно ловила воздух, пропитанный солью океана.

Она доела бутерброд. Видения прошлого возбудили ее; теперь она пыталась успокоиться. Мимо прошел Ройс Коннел, прозванный англичанами из машбюро «мистером котом». С ним была леди с длинными русыми волосами. Нэнси Ли сделала еще пометку в своем блокноте.

Наблюдать было ее обязанностью. С самого начала, когда отец добился для нее этой должности в посольстве, Нэнси знала, что будет ужасно скучно, так как придется сидеть, привязанной к месту и заниматься нудной работой.

Впрочем, это назначение очень обрадовало Дриса, а ей больше всего на свете хотелось доставлять ему удовольствие. Он сделал ее женщиной, и она была благодарна ему. Ради него Нэнси готова была вынести даже скуку, значит, так тому и быть. Джон Леннон когда-то очень мило пел: «Пусть это будет».

Два больших белых фургона медленно ехали по площади, отыскивая нужный номер дома. Нэнси видела их почти каждый день. На их стенках было написано смешное английское название фирмы: «Ходгкинс и дочь – традиционные обеды». Мимо ее скамьи шли лондонцы – поодиночке и парами. Нэнси считала англичан странным народом – необычной казалась ей их манера одеваться, удивляли лица – с большими носами и подбородками, как у мистера Паркинса, инженера по обслуживанию систем в посольстве. Женщины, особенно молодые, одевались безвкусно и нарочито неряшливо. Мужчины, похожие, по мнению Нэнси Ли, на бродяг, казались ей симпатичнее.

Она развернула дневные бульварные газеты, которые покупала из-за гороскопов.

– прочла она под своим знаком Зодиака, –

Нэнси нахмурилась. Она пролистала газету до колонки сплетен, которая пестрила намеками на любовные похождения в высшем обществе. Нэнси читала не торопясь. После того, как она добралась до главного раздела, набранного курсивом, прошло много времени, прежде чем она дочитала заметку:

Нэнси почувствовала, как кто-то крепко взял ее за правое предплечье, почти у подмышки. Двое мужчин сели возле нее с обеих сторон. Она взглянула на того, кто сжал ее так больно и вместе с тем по-свойски.

– Дрис!

– Спокойно, любимая, – тихо сказал Хефте по-арабски. Потом обратился к своему товарищу: – Разве я не говорил тебе, что она прекрасна? Небо вознаградило меня.

Тут он увидел раскрытую на колонке сплетен газету, которую читала Нэнси, когда они подошли.

– Здесь написано, что нас благословило Небо, брат. Иншалла!

Глава 5

Пандора Фулмер вставала всегда рано, когда ее мужа, посла, не было в городе. В тот день она встала почти так же рано, как Нед Френч. Она потягивала кофе, когда он пробежал мимо резиденции. Пандора часто спрашивала себя, чем он на самом деле занимался в посольстве. Должность «заместитель военного атташе», насколько она знала, не значила ничего. Отпив глоток кофе, Пандора подумала о деталях того, что должно было стать триумфом госпожи Фулмер, жены Адольфа Фулмера-третьего, руководителя дипломатической миссии, чрезвычайного и полномочного посла, личного представителя президента США у ее величества королевы Великобритании.

Мелочи были коньком Пандоры. Некоторые считали, что она и сама мелочь.

– Вы можете описать меня цифрой пять, – часто говорила она корреспондентам женских изданий. Как бывший журналист, Пандора знала, что значит запоминающаяся фраза.

– Цифра пять, – повторяла она вкрадчиво. С годами у нее почти исчез акцент жительницы штата Миссисипи. – Мой рост пять футов. Все, что я ношу, имеет американский размер пять, даже туфли. А раз я такая маленькая, – тут она всегда выставляла на обозрение свои стройные ножки, – мне приходится носить туфли на этих ужасных пятидюймовых каблуках. На редкость неудобно, но я уже привыкла к этому.

Тут она переставала говорить о себе и предупреждала читателей, что такие высокие каблуки не стоит носить, не обладая таким же малым весом, как Пандора, – меньше сотни фунтов.

– Это семь стоунов,[22] – добавляла она для английской публики. Свою домашнюю работу она всегда делала истово, вникая во все мелочи.

Эта фраза побуждала журналистов вкратце описать размеры посла, разумеется, отличающиеся от размеров его жены, – Бад был гораздо выше шести футов и отнюдь не кожа да кости, – однако Пандора тут же возвращала журналиста к основной теме.

Фулмеры приехали в Лондон недавно и еще более недавно оказались на загранслужбе. Однако, как оказалось, Пандоре не нужно было подсказывать, что и как делать. Утро в начале той недели, которая должна была завершиться в воскресенье празднованием Четвертого июля, особенно удивляло интересом Пандоры к мелочам. Она надеялась, что грядущее событие будет ее самой крупной личной победой и по-настоящему поддержит президента.

Пандора понимала, что создает проблемы для посольства. Они, конечно, заинтересуются, почему она так затянула рассылку приглашений и почему она сама надписывала адреса и отсылала приглашения, не поручив этого своей экономке, миссис Крастейкер, и Лорне Мэй Ходж, горничной. Пандоре придется кое-что предпринять, чтобы обезопасить себя от некоторых людей в посольстве, в частности от Джейн Вейл.

Пандора ни за что не позволит профессиональным дипломатам затевать игры вокруг ее приема. И она гораздо лучше, чем можно было предположить, разбиралась в том, как самостоятельно проворачивать дела в больших компаниях.

Она вынуждена была постичь все эти премудрости, став женой главы фирмы «Фулмер Сторз инк.», крупнейшей в США сети, объединявшей как специализированные, так и универсальные магазины. Отец ее мужа, председатель правления фирмы, считал сына круглым идиотом, и это мнение вскоре распространилось среди других руководителей компании. Потому-то Бад и не принимал участия в управлении ею. Амбициозная Пандора считала унизительным быть женой человека, которому не доверяют никаких дел. Впрочем, она сумела извлечь все, что можно, из их единственного преимущества – денег. Пандора заставила Бада внести значительную сумму на предвыборную кампанию республиканцев. Такую значительную, что, когда нынешний президент занял свое место в Овальном кабинете и захотел отплатить Фулмеру за щедрость и преданность, он всего лишь на несколько секунд замер, услышав цену.

– Только не Лондон!

– Да нет, все-таки Лондон.

Было заметно, как президент проглотил слюну.

– Господи, – только и сказал он, правда, довольно громко. Уже не первый раз в Овальном кабинете обращались к Богу, но, вероятно, никогда прежде не было так нужно его вмешательство.

«Да, – сказала себе Пандора, отворачиваясь от окна и вызывая звонком миссис Крастейкер, – мне придется найти способ утихомирить Джейн Вейл». И еще надо будет очень осторожно сообщить Баду о приеме в саду. Он терпеть не мог больших сборищ, где приходилось пожимать сотни незнакомых рук, тем более что никто из гостей не предлагал ему выпить. Назначенный послом, Бад не пил уже целый месяц. А большие приемы, как отлично знала Пандора, – искушение для алкоголиков.

Экономка открыла дверь ее спальни и вошла. Миссис Крастейкер сначала работала на семью отца Пандоры – на Морганов из Билокси, потом стала служить у Фулмеров в Нью-Йорке и Балтиморе. Она была высокой негритянкой, хотя и не такой высокой, как Бад Фулмер, но проворной, очень проворной для женщины шестидесяти семи лет от роду, и к тому же прабабушки.

– С до-обрым утро-ом, Бел, дорогая, – начала Пандора с билоксийским выговором. – Телефон вот-вот начнет звонить. Сделай так, дорогая, чтобы отвечали только ты, я или Лорна Мэй, но никто другой, ясно?

– И никто из посольства?

– Не стоит полагаться на них. Неужели ты им веришь?

– Дорогая, я не верю никому, кроме нас с тобой, – ответила миссис Крастейкер словами их старой шутки и добавила:

– А иногда я даже в тебе не очень уверена.

Женщины негромко рассмеялись.

Подзорная труба нового образца, которую взял Шамун, была предназначена для наблюдения при слабом освещении, но годилась и для такого пасмурного дня, как сегодня. Морис стоял в глубине комнаты, наводя маленький, но мощный прибор на зелень Гросвенор-сквер. Нэнси Миллер, последние недели поглощавшая свой ленч на скамейке, делала это и сегодня, когда погода, наконец, стала походить на летнюю. Само по себе это ничего не значило для Шамуна, но его внимание привлекло то, что она при этом делала какие-то пометки. Наводя объектив на резкость, Морис увидел, что Нэнси Ли пощипывала сандвич. В то же время он услышал, как звонил прямой телефон Неда Френча. Он недовольно вздохнул, положил подзорную трубу, открыл свой кабинет, чтобы попасть в комнату Неда.

На восьмом звонке он поднял трубку.

– Офис заместителя военного атташе.

– Мо? – Это опять была Лаверн Френч. – Он там?

– Только что вышел из посольства.

– А я все жду его звонка.

Шамун помолчал.

– У нас здесь что-то вроде состояния… повышенной боеготовности. Нед дома объяснит. – В ту же секунду он пожалел, что сказал это, нарушив правило не сообщать о служебных делах женам, даже дочери старого вояки генерала Криковского.

– Ну тогда я все расскажу тебе, – продолжала Лаверн более холодно. – Сегодня утром к нам домой приходил мужчина и сделал пробный звонок в дверь. Изображал, как водится, почтальона. Грубо сработано. Думаю, он проверял нашу телевизионную систему наблюдения, но при этом хотел, чтобы я подергалась.

– Как он выглядел? Тебе удалось сделать хороший снимок?

– Он записан на видеопленку, только вряд ли там будет что-нибудь, кроме его затылка. Если мне повезло, то, может быть, я поймала его изображение, когда он поворачивался, чтобы уйти. Надо взять пленку и просмотреть ее. Я прождала все утро. Теперь пришла женщина, которая у нас убирает, и мне надо выйти на рынок. Когда будет можно?..

– Не уходи пока, Лаверн. – Шамун сделал постное лицо. – Все, кого можно послать к тебе… были заняты утром. Подожди. Может, кого-нибудь раскопаю. Правда, сейчас обеденный перерыв, поэтому придется подождать еще какое-то время.

– Я думала, что Нед… – начала невесело Лаверн.

– Он вышел потрепаться с… контактами.

На другом конце провода наступила тишина, встревожившая Шамуна.

– Обещаю, что к двум часам кто-нибудь заберет пленку.

– Я подожду. – Послышались короткие гудки.

Ей надо разрядиться, подумал Шамун, и лучше всего на Неде. Но пора бы Лаверн привыкнуть, что он все время ускользает от этого.

Морис взглянул из окна кабинета Френча на Гросвенор-сквер. Нэнси Миллер по-прежнему сидела на скамейке, соединив колени, и медленно ела сандвич. Во всех концах площади лондонцы сидели и лежали на траве, курили и разговаривали, будто наслаждаясь ярким летним солнцем в своем собственном парке.

Высокая неуклюжая фигура человека с плакатами виднелась в стороне, не вписываясь в эту праздничную сцену. Шамун заметил, что нечто вроде cordon sanitaire[23] окружало его. Люди, радуясь обеденному перерыву, не интересовались таинственными надписями на его плакатах. Его решительный вид и воинственная поза словно предупреждали окружающих: «Если вы не хотите ко мне присоединиться, держитесь подальше».

Нед Френч попросил ФБР проверить этого странного чудака, прозванного им Наблюдателем, но ничего стоящего внимания не было обнаружено. Мимо Наблюдателя не спеша прошли полицейские в форме – мужчина и женщина, – скользнули взглядами по плакату и продолжили свой путь. Никого он не интересовал.

Впрочем, нет.

Сбоку от Наблюдателя трое парней сидели, развалясь на скамейке. С такого расстояния без своей трубы Шамун мог видеть только их силуэты. Одеты неряшливо, как фашиствующие молодчики: тяжелые черные ботинки, обтягивающие черные брюки, черные куртки из кожзаменителя и стриженные «под горшок» волосы, которые выглядывали из-под черных кепочек, едва держащихся на затылке.

Их интерес к Наблюдателю был, видимо, вызван скукой, решил Шамун. Скука и интерес, вызываемые в садистах одинокими и потенциально слабыми людьми.

Шамун иногда размышлял о том, не следует ли посольству контролировать подобные ситуации. Наблюдатель протестовал против чего-то американского, но скверно, если его изобьют на пороге канцелярии. А когда настоящий английский громила берется за дело, в ход идут и кастеты, и цепи, и залитые свинцом резиновые шланги. На футбольных матчах несколько раз пускали кровь кухонными ножами. Любит подраться мистер Брит.

Шамун вернулся в свой кабинет и запер дверь. Когда он взял подзорную трубу и навел ее на Нэнси Миллер, она была уже не одна. Шамун пристально рассматривал молодых людей. Симпатичный араб был ему незнаком. А вот второй…

Все трое встали со скамейки и пошли прочь. Рука араба по-хозяйски обнимала талию Нэнси. Шамун усмехнулся. Девчонка была типичная вертушка, но расположенная к арабам. Используя свою внешность, Шамун раза два встречался с ней, причем, несомненно, имел успех. Было очень приятно, но в постели она почему-то предпочитала говорить на отвратительном арабском.

Второй парень…

Шамун пролистал все файлы в ящиках. На каждом была фотография. Но того, второго, в файлах не было.

Он отпер ящик письменного стола, вытащил несколько дискет без надписей, включил «персоналку» и вставил в нее дискету. На экране появились краткие биографии и маленькие фото, не совсем четкие снимки портативных фотокамер. Шамун просмотрел весь диск дважды, второй раз более медленно, и остановился на фотографии, имевшей сходство с тем парнем, что сидел с Нэнси Ли Миллер. Он выписал часть информации с экрана на настольный календарь. Занимаясь этим, Шамун совсем забыл о трех громилах.

Пометки на календаре были сделаны на английском, но информация на дискете – на иврите.

В западной части Большого Лондона, на юг от Руислипа с его станцией подземки, лежат большие зеленые поля, рассекаемые скоростной магистралью А40, которая ведет на восток, в самое сердце Лондона. Здесь находится Норфолкский аэродром королевских ВВС, где совершают посадку самолеты, прилетающие в Англию с конфиденциальными миссиями. Для этих самолетов столпотворение в Хитроу слишком рискованно.

Здесь завершались перелеты королевы после возвращения из заморских путешествий. Но в частном «Лиарджете», прибывшем из Абердина, было всего два пассажира: ни один из них не принадлежал к королевской семье. Хотя одного из них сопровождали три дюжих телохранителя, обоих проводили к обычному «флитвуд-кадиллаку». Возглавляли процессию два полицейских на мотоциклах, за лимузином пристроился «форд-эскорт». Кавалькада двинулась по автотрассе А40, миновала Илинг и Шеффердс-Буш и по Паддингтон-Флайовер направилась к Риджент-парку. Из поездки возвратился Адольф Фулмер-третий, чрезвычайный и полномочный посол.

Его спутник, Джим Вимс, не был ни гостем посольства, ни личным другом Фулмера, хотя с недавних пор был стал менеджером европейской сети магазинов «Фулмер Сторз, лтд». Прилетели они на самолете компании. Когда «флитвуд» остановился на дорожке у Уинфилд-Хауза, Вимс едва успел пожать руку своему спутнику, вместе с которым охотился в Шотландии во время уик-энда; люди из службы безопасности послушно провели его к ожидавшему такси и отправили его в отель, в Мэйфер.

Фулмер расстался с ним без всякого сожаления. Он был едва знаком с Вимсом, но тот пригласил его к герцогу Бучанскому по случаю недавнего назначения в «Фулмер Сторз». Герцог был другом Вимса, а не Фулмера. Бад чувствовал себя неуютно в любой компании, кроме общества старых друзей. Но сейчас на этой стороне Атлантики никого из друзей не было, поэтому единственными людьми, общение с которыми доставляло ему удовольствие, были Пандора и миссис Крастейкер.

Признаться, размышлял Бад, нет на земле человека, менее подходящего для роли посла. Он не был общителен. Вся эта затея с посольством принадлежала Пандоре, но он вполне полагался на нее.

Бад постоял немного у портика с колоннами, пилястры которого высотой в два этажа поддерживали треугольный фронтон, доходивший до крыши мансарды. Фулмер был человеком крупным, хотя и не толстым, с широкими костями, мускулистый и плотный. На лице его не было морщин, так что он выглядел на сорок с небольшим, а между тем в ноябре Баду Фулмеру должно было стукнуть шестьдесят. С годами морщины едва тронули его лоб, но придали странное выражение его лицу, словно высеченному из камня и загорелому от долгих прогулок. По словам Пандоры, ни мрачность, ни улыбка не меняли его. Со свойственной ему прямотой Бад однажды сказал ей: «Дорогая, неважно, улыбаюсь я или хмурюсь, делай то, что считаешь нужным».

Неуверенность в себе была основой характера Бада, когда они поженились в шестидесятых. Со временем она только углубилась, хотя повадки его были чисто мужскими: он рыбачил и охотился, путешествовал по самым диким местам.

В Шотландии, где старый герцог обращался с ним грубо, как с высокопоставленным невежой, Бад поразил всех, уложив с двухсот ярдов своего первого оленя выстрелом прямо в сердце. Но все еще больше удивились, когда он отказался продолжать охоту: «Нет, больше не буду. Хватит. Спасибо огромное, только давайте вернемся домой».

Поначалу Пандору озадачивало, почему так застенчив, неамбициозен и нерешителен человек с мужественной внешностью, приятным, глубоким и сильным голосом и живыми глазами охотника.

Трое телохранителей проводили его вверх по лестнице в апартаменты Фулмеров. Где-то зазвонил телефон.

За месяц до этих событий Ройс Коннел предложил Баду Фулмеру опытного английского слугу, но тот отказался. «Пандора сама справляется», – объяснил он.

Бад знал, что он был не так уж беспомощен. В конце концов, он почти сорок лет обходился без жены, и, уж несомненно, ему было спокойнее без такого маленького, хоть и очаровательного, вечного двигателя, каким была Пандора. Но без ее помощи он не поднялся бы выше того уровня, которого уже достиг.

– Я вернулся, дорогая, – позвал он, входя в комнату и услышав, как надрываются телефоны. Он нашел ее в солнечной гостиной, где они обычно завтракали вдвоем. Она поднялась из-за длинного стола, за которым они вместе с миссис Крастейкер работали, и быстро, несмотря на высокие каблуки, подбежала к нему. Бад поднял ее на воздух и несколько раз с удовольствием поцеловал куда-то между ухом и ртом.

– Что это у вас тут творится? – поинтересовался он.

Он держал легкую Пандору высоко, как ребенка. Опять зазвонил телефон.

– Поставь меня, любимый. Мы заняты пикником 4 июля. Помнишь?! – Она внимательно наблюдала за ним. Он не помнил.

– Ты обедал?

– Я не голоден, – ответил Бад, ставя ее на пол. – А что за пикник?

– Ну, это такая традиция. Посол устраивает такие пикники каждый год, и я подумала: «Великолепно! Вот шанс принести пользу президенту». Все складывается замечательно, Бад.

Он уселся напротив миссис Крастейкер и подмигнул ей.

– Бел, во что она влезла на этот раз?

Крупная негритянка показала на десятки листов бумаги.

– Это список приглашенных. Только пятьсот… – Зазвонил телефон, и она протянула к нему свою длинную руку. – Уинфилд-Хауз, – сказала она. – Чем могу помочь? – Слушая, она водила карандашом вверх и вниз по списку, нашла то, что нужно, и сделала отметку напротив одной из фамилий. – Мы с огромным удовольствием ожидаем встречи с вами. Спасибо, что позвонили. – Она повесила трубку.

– Так, теперь у нас двести шестьдесят «да» и одиннадцать «нет».

Бад Фулмер откинулся в кресле и выслушал объяснения жены о том, как быстро и точно следует ответить на призыв президента «подняться и показать флаг». И о том, как от имени президента они продемонстрируют добрую волю именно в тот момент, когда ему это так нужно. Снова зазвонил телефон. Бел только успела ответить на звонок, как тут же последовал другой. Трубку взяла Пандора.

Бад наблюдал за двумя женщинами, проверявшими списки.

Никто и никогда не предупреждал его о том, как пуста жизнь, какое мертвое пространство человеку приходится преодолевать каждый день. Уик-энд в Шотландии был… бесконечным. Полдня, начиная с завтрака, герцог и Джим Вимс трепались по поводу каких-то финансовых авантюр, из которых им удалось выбраться. С ним они обращались покровительственно, соблазняя стаканом виски. Потом, «под мухой», они восхищались его красивым выстрелом и требовали, чтобы он убивал еще.

Фулмер издал горловой звук, похожий на всхрапывание молодого бычка, – не в порядке пищеварение. Если бы он любил убивать. Господи, ну что доказывает его выстрел? Вот если бы у бедного оленя была «хасквама-6000» калибра 30.06 с оптическим прицелом! Бад с удовольствием посмотрел бы тогда, как олень уложил бы на дуэли герцога.

Эта мысль заставила его усмехнуться, но женщины этого не заметили. Телефоны надрывались, но это не мешало им дружелюбно беседовать.

Бад подумал, что не выдержал бы этого и пяти секунд. Если уж на то пошло, он и вообще не мог ничего делать, разве что ухлопать оленя с двух сотен ярдов при хорошем освещении. Отец ошибся, думал он, настаивая на том, чтобы Бад не участвовал в управлении фирмой. Впрочем, это решение ни на йоту не повлияло на ход дел в компании. За пятнадцать лет после смерти отца дело выросло примерно с двухсот магазинов и универмагов до более чем тысячи в США, а теперь и в Западной Европе. Но Бад Фулмер к этому успеху не имел отношения. Этого добились десятки высокооплачиваемых менеджеров, координируя разделения доходов, операции с акциями и прочую муру. Успех принесли такие люди, как Джим Вимс с его темными связями в высших сферах; одной из этих связей был герцог Бучанский, прикончивший свою первую жену, которая принесла ему состояние, и выдавший это за несчастный случай на охоте.

Почему отец не давал ему заниматься этим? – этот вопрос Бад редко задавал себе в пору возмужания, подстрекаемый окружающими к бесцельным занятиям спортом, волокитству, игре в покер и пьянству.

Бад смотрел, как Пандора аккуратно писала что-то на одном из отпечатанных на машинке листов. Он наконец понял, что чертовски много людей принимают приглашения, и взял один из листов, пробежал его глазами. Он даже не слышал о большей части этих людей. Эти списки напоминали «Кто есть кто в Лондоне».[24] Неудивительно, что Пандора так возбуждена.

Именно этим привлекла ее мысль об этом чертовом посольстве – возможностью общаться со звездами. Бад улыбнулся Пандоре, когда она отметила очередную фамилию.

– Дорогой, мы уже приближаемся к трем сотням, – сказала она, снова беря трубку.

Все эти знаменитости в одном месте. И он без своей «хаксвамы». Плоховато. Он мог бы сам шлепнуть министра или кинозвезду. Широкая улыбка появилась у него на лице. Но ведь и кто-то еще может это сделать. Вообще-то могут шлепнуть и его.

Улыбка исчезла, он нахмурился. Но никто не заметил этой перемены.

Глава 6

Радио в комнате 404, все еще настроенное на Би-би-си-3, передавало бесконечно однообразное современное подражание Дебюсси, которое, как объявил доктор, было музыкой Делиуса. За этим последовало произведение Ральфа Вогана Уильямса.

Нед замычал.

– Сдается, что у Би-би-си есть договор с каждым английским композитором, живущим или умершим, по которому самые жалкие опусы транслируются по радио.

Джейн Вейл отодвинулась от него и улыбнулась, глядя в потолок.

– А ты посмотри на это с другой стороны. Ведь зато не будут пропущены Парсел и Элгар?[25] Ну что, пора на работу?

Он некоторое время любовался ее стройным обнаженным телом цвета слоновой кости, маленькой грудью и тонкой талией.

– Конечно нет, – заверил он ее. – У нас же нет доказательств того, что кто-то заинтересуется воскресным праздником у Пандоры. Так куда же торопиться? Нам остается только руководить конторой, которую, как показала Пандора, ничего не стоит обойти. Джейн, не искушай меня. Со мной происходит такое, что я готов провести с тобой в этой комнате вечность.

– В холодильнике только один пакетик арахиса и немного картофельных чипсов. А я уже завязала с ленчами из чипсов.

Он искоса взглянул на электронные часы на тумбочке у кровати.

– Час тридцать, – сказала ему Джейн. – У нас еще пятнадцать минут до того, как мы выйдем на улицу и отправимся в канцелярию – но не вместе. Френч, что с тобой, во что ты так погружен сегодня? Неужели о празднике Четвертого июля? Судя по брифингу, с ним почти все улажено. Или, во всяком случае, тебе так кажется.

Нед не ответил, зная, что она уже привыкла к тому, что он отмалчивается. Есть вещи, о которых не рассказывают никому – не потому, что хотят сохранить тайну, но чтобы не перекладывать на людей бремя своих забот.

– Ты и Ройс… – продолжала Джейн. – Я знаю, вы хотели бы, чтобы я уговорила миссис Фулмер не рассылать эти проклятые приглашения.

– Мы уже сталкивались, с женами послов, которые хотели ускользнуть от нашего контроля. Я помню, однажды в Бонне… – Он замолк.

После затянувшейся паузы Джейн повернулась, приподнялась на локте и заглянула ему в глаза. Она почувствовала, как Нед, замыкаясь в себе, уходит все дальше и дальше от нее.

– Однажды в Бонне, – повторила она. – А что же случилось… однажды в Бонне?

– Однажды в Бонне, – начал он торопливо, боясь, что иначе никогда не расскажет об этом деле, – я сделал грубую профессиональную ошибку. Ведь я из Висконсина. Ты знала об этом?

– Боже, это действительно ошибка.

Не обращая внимания на колкость, Нед продолжал:

– Ты, может быть, думала, что я родом из Чикаго, поскольку кончил Чикагский университет. Но это было уже после того, как я связал жизнь с армией. На самом деле я из маленького городка в нижней части озера Виннебахо. Он называется довольно странно – Фон-дю-Лак. А наш сотрудник, по фамилии Викоф, был из Нинаха, в верхней части озера – там, где фабрики «Клинекса». Я с ним вместе работал по делу Олега Протоклитова, которого нужно было арестовать, чтобы КГБ не подозревало его в сотрудничестве с нами. Мы послали его к ним за десять лет до тех событий. Я не слишком быстро? Олег был нашим человеком, но следовало уверить всех, что он не имеет никакого к нам отношения. Викоф, этот мальчик из Нинаха… – Его голос сорвался, и, закашлявшись, он попытался скрыть это.

Они долго молчали. Потом Нед заговорил обычным голосом, хотя можно было заметить, что он сдерживается.

– Это была ловушка. Викофу велели заявить, что Олег приставал к нему в баре для «голубых» во Франкфурте. Никто из нас и не подозревал, что этот бар что-то вроде штаб-квартиры неонацистов. Мы считали, что это обычное место встреч гомосексуалистов. Как и планировалось, Викоф начал ссору с Олегом. А потом что-то пошло не так. Я никогда… – Его голос снова сорвался и на этот раз слегка задрожал.

– Может, больше не надо? – спросила Джейн.

– Нет, черт возьми. – Он кашлянул раз и другой. Чтобы овладеть собой, Нед начал слегка потирать свои разбитые колени. Потянувшись за простыней, он натянул ее на себя и Джейн.

– Ситуация вышла из-под контроля, – продолжал он, успокоившись. – Я имею в виду, что Викоф уже не владел ею. Олег удрал, а на Викофа набросились с цепями, кастетами и дубинками. Его нашли… – Он снова закашлялся. – Там, возле Франкфуртского аэропорта, есть лес. Тело нашли прикованным к дереву: руки были завязаны за спиной. Кажется, это был дуб.

Он снова остановился и долго смотрел на белый, без единого пятнышка, потолок.

– В холодильнике, помнится, есть еще бутылка «перье».

Джейн принесла ему открытую бутылку, но не забралась к нему под простыню, а села на край кровати и смотрела, как он одним махом проглотил все восемь унций минералки.

– Это было тело Викофа?

– Они отрезали ему голову.

– Нед!!

– Член тоже, как и следовало ожидать. Ты не проверишь, закрыта ли дверь холодильника?.. Дело в том, что у каждого военнослужащего берут отпечатки пальцев, но нам понадобилось какое-то время, чтобы провести проверку в Штатах. В этом случае только на отпечатки пальцев и можно положиться. Я был один, хотя и говорю «мы». Я все это заварил и послал Викофа на это дело. Олег не выплыл, поэтому «мы» больше не было. Слушай, эта чертова дверца холодильника…

Он перевел взгляд на руку, державшую пустую, похожую на кеглю бутылку, и легким движением швырнул ее через комнату. Ударившись о дверь холодильника, она разлетелась на несколько зеленых осколков.

– Ты думаешь, ее легко разбить? – спросила Джейн. – Эти бутылки – небьющиеся.

– Рука у меня такая, – пояснил Нед. – Я чертовски устал от этой истории.

– Ты часто ее рассказывал?

– Ни разу.

– Доскажешь в следующий раз, – предложила она. – Не мучай себя, Нед.

– Почти ничего и не осталось. Через неделю было продолжение в нашей квартире в Бонне. Лаверн вечером уехала с девочками смотреть диснеевские фильмы на английском языке, но с немецкими субтитрами. – Он взглянул на Джейн.

– Лаверн говорит языком диснеевских фильмов? Да?

– И еще на солдатском сленге времен Второй мировой… Вернувшись домой с работы, я нашел записку, что ужин в микроволновке. В квартире никого не было уже несколько часов. Я открыл холодильник, чтобы… – Он задохнулся.

– …достать бутылку «перье». – Закончила за него Джейн.

– А там был он.

– Что?

– Его голова. Они держали его глаза открытыми, пока не наступило трупное окоченение. Викоф таращился на меня.

– О Боже!

– Представь, что было бы, если бы это нашла одна из девочек?

– Господи!

Чтобы чем-то заняться, Джейн встала с кровати, опустилась на колени, подобрала осколки разбившейся бутылки и бросила их в корзину для мусора. Потом открыла и закрыла дверь холодильника так, чтобы Нед видел это.

Нед наблюдал за ней с удовольствием: она делает что-то полезное, подумал он, а полезное не окрашено в серый цвет. К тому же приятно видеть стройную обнаженную женщину на коленях – она словно позирует для художника: спина чудесно изогнута, а тонкие руки вытянуты вдоль тела. Длинные темные волосы Джейн, обычно собранные на макушке в пучок, как у французских горничных, рассыпались каскадами черных завитков, которые поблескивали, как тлеющие угли.

Ощущение расквашенности прошло; Нед быстро собрался. Рассказав все это Джейн, он испытал облегчение, хотя и знал, что оно было временным. От таких ран не существует лекарства.

– Знаешь, я помню, что читала об этом, – сказала Джейн, ложась в кровать и залезая под простыню. – Боже, да ты совсем замерз! – Она обхватила своими длинными ногами его ноги. – Только не помню, чтобы там упоминалось американское посольство.

Нед кивнул.

– Нам пришлось сделать так, чтобы голова была найдена в другом месте. Но по отношению к семье Викофа было бы несправедливо позволить забыть его имя. Они… Я сказал… Это между нами, Джейн. Во время отпуска перед назначением в Лондон я приехал в Висконсин, просто так, как приятель их сына. Молол какую-то чушь. Они были школьными учителями, умные люди. Они смутились. Живешь, внушая неколебимые истины детишкам, а правда о смерти сына – мучительна, и ни одно объяснение не смягчает боли.

– Моя мама тоже школьная учительница, – сказала Джейн. – Отец настаивает, чтобы его шофер отвозил ее на работу утром и забирал домой после школы. Она до сих пор преподает в начальной школе в Бруклине, где полно маленьких преступников.

– Ее часто грабят?

– Никогда. Дети думают, что она связана с мафией, раз у нее машина и шофер.

Они тихо рассмеялись, но потом опять воцарилась тишина.

– Мать Викофа, – сказал наконец Нед, – догадалась о том, что ее сын делал в Германии. Но даже самая пылкая фантазия не в состоянии придумать того, что было на самом деле. Мне самому до сих пор не все ясно. Могли ли эти мерзавцы из бара расчленить его просто ради забавы? Или игра была перехвачена какой-нибудь неофашистской группировкой? Мертвая голова в холодильнике уже ни о чем не расскажет. Одно несомненно – в смерти Викофа виновен я.

– Но это не так, – быстро возразила Джейн.

– Мы все одинаковы – эти мясники и я. Между прочим, голову отрезал человек, имеющий опыт рубки мяса. Я потратил месяцы, отрабатывая эту версию, но… – Он вздохнул. – Викоф был не первым парнем, которого я послал на смерть. Просто первый из Нинаха. Любой военный понимает, что даже в мирное время распоряжается жизнью тот, кто отдает приказы.

Джейн передвинулась на свою половину кровати.

– Получается, что самое необходимое в армии – взобраться как можно выше по служебной лестнице, – пробормотала она под завывания музыки Вогана Уильямса.

– Но кто-то всегда есть над тобой, – рассмеялся Нед и закашлялся. – Я не хотел взваливать все это на тебя, Джейн.

Джейн повернулась к нему. Ее блестящие темные глаза под тяжелыми веками пытливо скользнули по его лицу.

– Френч, это был несчастный случай. Один из многих. Ты не должен так переживать. Но за всем этим могло быть еще что-то.

– Я любил этого мальчика. Это была ошибка. Но он – одна из каждодневных потерь. Жестокая игра. Чтобы показать усердие, мы демонстрируем потери. А люди в Штатах говорят: «Ого! Эти парни действительно надавали нашим врагам по заднице». А те, кто руководят этой игрой, добавляют: «Глядите, как граждане рады этому. Мы вполне заслуживаем того, чтобы остаться у власти еще на четыре года». А идиоты вроде меня, чьими руками ведут эту игру, замечают: «Здорово, я действительно заслужил похвалы! Теперь надо ждать повышения». И некоторое время все довольны.

Музыка уже не доносилась из приемника, и диктор сказал, какое произведение исполнялось. После паузы раздались гудки точного времени. Начали передавать новости:

– Френч, – начала Джейн, но тут же остановилась.

– Я знаю, мы должны были уйти отсюда давным-давно.

– Да нет. Нет еще. – Ее большие глаза не отрываясь смотрели в его глаза. – Почему ты сказал «игра»? Ради красного словца? Или это шпионский термин?

Нед слез с кровати и пошел к дивану, на спинке и подлокотниках которого была аккуратно разложена его одежда. Надев трусы и носки, он застыл: его внимание привлекло какое-то сообщение по радио.

– Ну, у тебя и колени! Тебе надо ими как следует заняться!

– Ничего.

– Вот к чему приводит бег среди машин, – сказала Джейн. – Френч, ты болван. Медсестра смотрела твои колени?

Он с шутливым смущением прикрыл колени рубашкой.

– Нет, в последнее время нет.

– Френч, пора перестать корчить из себя героя.

– Вообще-то говоря, ободранные колени очень идут к военной форме.

Она вскочила с кровати и возмущенно встала перед ним.

– Сейчас мирное время. Будь на то моя воля, я бы сделала так, чтобы мирная жизнь продолжалась. Нам не нужны герои.

Пауза была такой долгой, что Джейн не выдержала и улыбнулась.

– Ну вот я опять соврала. – Она взяла у него рубашку. – Мне нужен герой, и ты для этого подходишь. – Она поцеловала его в губы и, повернув спиной к себе, помогла надеть рубашку. – Ты чем-нибудь колени мазал?

Нед рассеянно покачал головой, слушая новости:

– Прелестно, – заметила Джейн. – Он тоже участвует в игре? Или я не так понимаю смысл этого слова?

Нед натянул брюки.

– Джейн, дело в том, что никто не решается наступать. Если все погибнет, политикам нечем будет управлять. Даже у корпораций, поддерживающих их, не будет рынка сбыта. Поэтому самые большие борцы за мир сидят в Вашингтоне и Москве. Не улыбайся, Джейн. Потери от этой игры несравнимы с ядерной катастрофой. Так кто же скажет, что эта игра не самый лучший способ спасти наши задницы?

– Прекрати, Френч.

Потянувшись за пиджаком, он вдруг остановился и взглянул на Джейн самым проницательным взглядом. Она чуть помедлила.

– И давно ты так думаешь?

– Достаточно давно. – Он взял пиджак. – Пожалуй, со смерти бедняги Викофа. Но его смерть была просто последней каплей.

Она посмотрела в зеркало, тщетно пытаясь собрать свои длинные локоны в пучок.

– Где же эта штуковина? Такое черное резиновое колечко с блестками.

Нед уставился на нее, пораженный тем, что она так равнодушно отнеслась к крушению его веры. Он вдруг громко рассмеялся.

– Проблемы Френча должны подождать, пока мы не приведем в порядок волосы Вейл? – спросил он.

Прилаживая резиновое колечко, она подняла руки и стала укладывать волосы. Она знает, что такая поза делала ее похожей на подростка, думал Нед.

– Послушай, – сказала Джейн, поправляя волосы то тут, то там, – есть люди, которые путают работу с воскресной проповедью. Один из таких людей находится со мной в номере 404 и переживает кризис веры, как проповедник, которого одолевает сомнение в существовании Бога.

Она наконец справилась с волосами, стянула их резиновым колечком и поправила челку.

– Я знаю, что единственная цель наших политиканов – удержаться у власти. В Советах правят страной такие же неандертальцы. Но люди, которые служат им, как мы, не должны раскисать. Иначе мы лопнем от раздражения и злости. Как ты, Нед! Как ты.

– Правда. – Френч встал позади нее и легко прикоснулся ладонями к ее телу. Его руки гладили ее грудь и бедра, снова и снова возвращались к изящному изгибу живота. Ее кожа казалась ему удивительно гладкой и тонкой – как ткань, едва покрывающая упругие и выпуклые ягодицы. – Лопнем.

– А теперь уходи, Френч. Уходи сразу. Если я случайно встречусь сегодня с тобой в канцелярии, держись подальше. – Она посмотрела на его отражение в зеркале. – И не будь таким печальным. Пожалуйста, а?

Он нарочито глупо улыбнулся.

– Так лучше?

– Нет, уж лучше будь снова мрачным. – Выскользнув из его объятий, она на мгновение прижалась к нему. – У тебя все в порядке?

– Не понимаю как, но ты помогаешь мне удержаться на плаву.

Она некоторое время озадаченно смотрела на него.

– А ведь это опасно. Я начинаю понимать, в кого я влюбилась. Ты человек, которому нужно все или ничего, так?

– Я как-то об этом не думал.

– Но ты был патриотом. Теперь ты циник. Неудивительно, что у вас с Лаверн возникли проблемы.

– Это случилось еще до того, как я встретил тебя.

Она кивнула.

– Да, да. Но послушай, что я тебе скажу, Френч. Пытаясь понять твое поведение, я преследую свои цели. Мы с тобой ведь ставим все на эту… на эту карту. Это игра. – Она остановилась. – Мне хочется, чтоб нам было легче, а не тяжелее, но мы сию минуту должны возвратиться на работу. А здесь я испытываю тебя. Испытываю нас.

Он долго молчал. Потом слегка прикоснулся губами к ее щекам.

– Я люблю тебя, Вейл. Это не может так закончиться. Но продолжение будет… позже.

– Да. – Она начала одеваться. – Позже.

Недалеко от Лаунус-сквер, где Найтсбридж пересекает Белгравия-сквер, стоит массивный белый дом с черной отделкой, построенный сразу после Первой мировой войны. Стиль дома номер 12, называемый сейчас «арт деко», снова в моде, поэтому владельцы его постоянно меняются, а цена каждый раз удваивается. Недавно его приобрел почти за девять миллионов фунтов один человек, конечно, араб.

И не просто какой-нибудь араб, обязательно добавит кто-нибудь из знающих все соседей. Доктор Хаккад – офтальмолог, известный у себя на родине, и таинственный мультимиллионер. Ну, а кто же смог бы заплатить наличными за дом номер 12.

Поскольку дом – исторический памятник, его внешний вид менять нельзя, но все внутри покрашено в яркие, горячие красные и оранжевые тона. Стены – в коврах. Есть и встроенные в пол ванны с золотыми кранами, и огромные кровати под резными балдахинами. Поистине, декор «1001 ночи» прячется в сердце степенной Белгравии.

Вся эта цветовая неразбериха вызывала у Берта головную боль. Он никогда бы об этом никому не сказал, и во всяком случае Хефте, если бы сама американка не упомянула об этом. Она целый день слонялась по квартире на верхнем этаже дома номер 12, курила кальян и пила араку.

– Какие-то странные цвета в промежутке между оранжевым и алым, Дрис, – сонно пожаловалась Нэнси Ли. – Из-за этого у меня глаза начинают подергиваться.

Хефте, которого она называла Дрисом, старательно изучал ее записную книжку, задавал вопросы и делал пометки. Обычно Берту приходилось иметь дело со второсортным человеческим материалом во всех этих делах, но Хефте был настоящим профессионалом. Берт с трудом верил, что не немец, как он сам, мог быть так хорошо подготовлен, как Хефте.

Всем известно, насколько многосторонен ислам, думал Берт. Мир знал о палестинцах и нескольких течениях в ООП, воевавших друг с другом. Много писали и говорили о шиитских братствах и различных организациях вроде «Хезболла», «Амаль» и «Джихад». С суннитами тоже надо было считаться, памятуя о друзьях.

Кроме перечисленных организованных группировок, были еще и десятки безымянных, зародившихся в одном регионе. В лице Хефте, как знал Берт, ислам имел человека, отлично разбиравшегося в конфликтах, симпатиях и религиозных взглядах.

– Правда, – сказал Берт по-английски. – Там, где цвета соприкасаются, возникает цветовая неразбериха.

– А где в жизни, брат мой, – ответил Хефте по-арабски, – нет неразберихи? Любимая, – повернулся он к Нэнси Ли, – ты записала, что полковник Френч каждый день или через день выходил из канцелярии в полдень или чуть позже, а возвращался через 90 – 100 минут? То же самое и с еврейкой Вейл, и в те же самые дни. – Он посмотрел на Берта. – Не улыбается ли нам Аллах?

Нэнси хихикнула.

– Ты чудно говоришь. – Она закрыла глаза.

Хефте улыбнулся.

– Сегодня в газетах мы прочли об этом рискованном празднике, придуманном женой посла. Брат, наверняка ты уже тысячу раз думал о том, что это – ловушка Сатаны или чудесный дар Аллаха.

Берт с тревогой взглянул на американку, но понял, что она дремлет на длинном оранжевом диване. Ее голова лежала на восьмиугольной фиолетовой подушке с серебряными блестками. Он и Хефте отошли в дальний конец комнаты к окнам, из которых была вдали видна Белгравия-сквер.

Мужчины смотрели на лондонские вечерние пробки на улицах. Такси, лимузины, автобусы, грузовики тихо ждали, когда загорится зеленый свет и можно будет немного продвинуться.

– Какие англичане дисциплинированные, – тихо сказал Хефте.

– Как овцы, – пробурчал Берт.

– Если бы впереди у нас был месяц! – резко и сердито воскликнул Хефте. – Но вместе с завтрашним днем у нас всего пять суток.

– Ты прав, – согласился Берт, верный своему правилу быстро и утвердительно отвечать, говоря с арабами. Арабы не любят слышать «нет». – Но вообще-то… есть и другой путь.

Впервые светло-карие глаза Хефте обратились к Берту.

– Объясни.

– Ты согласен, – начал Берт, – что мы можем напасть на особняк посла?

Хефте на секунду задумался.

– Да.

– Но долго ли мы сможем удерживать Уинсфилд-Хаус во время переговоров – ведь они могут затянуться на дни и недели.

– Верно.

– Все это время, – продолжал Берт почти без паузы, – враждебный городок будет вокруг нас, а наши силы попытаются уничтожить.

Они перешли с арабского на английский и говорили тихо, чтобы не разбудить спящую девушку.

– Хефте, – спросил Берт патетически, – неужели Сатана терпит поражение лишь тогда, когда мы опустошаем его карман? На каких скрижалях начертано, что мы не можем посрамить Сатану, уничтожив его жирных избранников?

Девушка перевернулась и начала посапывать. Хефте надолго замолчал. Берт видел, как светло-карие глаза выразили мучительное размышление.

Они были независимы, но осознавал ли Хефте различие между их собственной, весьма оппортунистической, группой и той ортодоксальной, что была в их стране и направлялась на Запад как ракета, летящая в одну цель? Их люди не имели точно поставленной задачи. Нужно было находиться за пределами вражеской территории, пока не определялась ситуация. Именно поэтому их финансировал такой спонсор, как доктор Хаккад. Именно он оплачивал их счета, следил, как продвигается дело, участвовал в разработке планов. Их зависимость от него была унизительна. А ведь Хаккад был всего лишь банкиром, занимался ростовщичеством, запрещенным Кораном.

Берт поджал свои тонкие губы. Непоследовательность ислама, противостояние сект всегда беспокоили его. Колебания Хефте сейчас убеждали его, что того тоже смущала бесконечная сложность целей и средств; у Хаккада не было таких колебаний: его цель – выкуп. Но политическая акция, которая потрясет четыре части света, будет еще внушительнее, не рассчитывая на выкуп. Поймет ли это Хефте?

В глазах Хефте появился блеск: то ли от солнечного луча, подумал Берт, то ли от удовольствия.

– И то и другое. – Хефте тихо вздохнул. – Да, и то и другое. Как… замечательно.

Нед Френч вышел из офиса налоговой службы в северо-западном конце подвала канцелярии. Он разговаривал там с сотрудницей по поводу длительной аудиторской проверки американского бизнесмена, живущего в Лондоне, которую она пыталась завершить.

– Он нас водит за нос почти пять лет, – жаловалась сотрудница. – Фамилия парня Вимс. За это время он дважды менял работу.

– Ну и что он вытворяет? Скрывает доходы?

– Мы начинаем всегда так, – сказала женщина, хищно улыбаясь. – Так или нет, но это всегда подтверждается. Называется: «виновен, пока не докажет невиновность».

Неду стало жаль Вимса, кем бы он ни был.

Френч направился к убежищу П. Дж. Паркинса. После обычной задержки с замками, огромный, кряжистый, как пень, мужчина появился в дверях, заслоняя собою почти все пространство; только хаотический беспорядок был заметен в его офисе-мастерской.

– Вы по поводу несчастного случая, полковник?

– Как бегун?

– Царапины, ушибы и сломанный палец. Убедившись, что с головой все в порядке, видимо, выпишут из больницы.

– А как водитель «мини»?

Что-то стремилось прорваться наружу изнутри кряжистого фасада. Неду показалось, что веселый огонек мелькнул в глазах Паркинса.

– Водитель в тюряге. Это его третье нарушение. Он бандит что надо.

– Хорошо. Надеюсь, что он не улизнет.

– Не улизнет? – повторил Паркинс. Он издал звук, похожий на пыхтение далекого паровоза. – Не улизнет? – снова спросил Паркинс, едва удерживаясь от смеха. – Парень до сих пор не может отдышаться! – Он хохотнул и снова обрел непроницаемо-деревянное выражение.

– Вот так смотрит на это Билл, полковник, – добавил Паркинс, говоря о полиции на жаргоне, принятом как у копов, так и у мошенников. – Им, между прочим, не интересны ни свидетели, ни какой-то там «форд-фиеста».

– Спасибо.

– Ну что вы, полковник.

– Всего хорошего.

Паркинс взглянул на часы.

– Ого! Уже пора уходить. Вот и еще один понедельник закончился.

Нед решил ограничиться обычной любезностью. Его отношения с П. Дж. Р. Паркинсом были довольно деликатного свойства: каждый из них скрывал, кто он на самом деле.

Френч медленно поднялся этажом выше и помедлил у окна коридора, чтобы взглянуть на площадь: люди расходились по домам; было поздно. Ритм движения толпы в Лондоне всегда удивлял Неда: никто, ни отправляясь на службу, ни возвращаясь с нее, не спешил. Отвечать по телефону, кстати, тоже никто не торопится. Не меньше шести раз звонит телефон. Наверное, только в каком-нибудь средиземноморском городке такой же ленивый темп жизни.

Как это бывало к концу дня, выглянуло солнце, озарив город розовым светом. Тень Наблюдателя, похожая на пугало, вытянулась далеко за пределы лужайки.

Из-за плакатов над головой Наблюдателя тень казалась квадратной и напоминала Авраама Линкольна в цилиндре. Да нет, с красным, белым и синим цветами на плакате он был вылитый… дядя Сэм!

Нед заметил, что никто не обращал ни малейшего внимания на бедолагу. Три молодчика из Национального фронта, сидя поблизости на одной из скамеек, закурили от одной зажигалки – значительно, как посвященные, выполняющие ритуал. Когда еще вился сигаретный дымок, со скамейки поднялся самый крупный и плотный из них – почти без шеи и с шарообразными бицепсами. Он шел как-то бочком и вид его словно говорил: «Я здесь ни при чем». Это возбудило подозрения Неда.

Он видел, как крепыш обошел вокруг Наблюдателя и занял позицию неподалеку от него. Потом он дал своим «братцам» знак, подняв вверх большой палец и подмигнув. Тут же все начали приближаться к человеку с плакатом.

Эта сцена напомнила ему фильмы сорокалетней давности о Второй мировой войне, время от времени их крутили по телевидению. В этих фильмах люди в обтрепанной одежде собирались у подпольных радиоприемников, напряженно ожидая полночного стука в дверь.

Мысли Неда перескочили на Арона Химница, старого профессора философии в Чикагском университете. Странно работает мозг. Нед начал день, вспомнив одно из любимых словечек профессора – «беспорядочный».

Занятные люди эти евреи-буревестники. Всегда в центре любого урагана. Даже Иисус Христос создавал проблемы для Понтия Пилата. Единственной миролюбивой еврейкой, которую знал Нед, была Джейн. Остальные всегда были в водовороте событий, словно они были в эпицентре любой беды.

Химниц легко понял бы суть того, что должно произойти на Гросвенор-сквер. Он не видел бы в этом садистского наслаждения, которое испытывают, причиняя боль слабому – тому, кто не может ответить. Химниц подвел бы философскую базу.

Внизу на площади было мало прохожих. Через минуту-другую три молодчика накинутся на одного карикатурного дядю Сэма.

Он взглянул на свои новые часы. Ну и черт с ними, какое дело ему до того, что какой-то бедолага будет избит местными фашистами? Пусть вмешается прохожий-англичанин: ведь это его фашисты. В Англии часто случается – старики становятся жертвами молодых то ли из-за денег, то ли из-за того, что можно безнаказанно избить их.

Человек с плакатами очень подходил для расправы. Нед видел, как крепыш подходил все ближе. Его дружки были не более чем в ярде от Наблюдателя.

«Ну кто мне этот Наблюдатель», – спрашивал себя Нед.

Он увидел, как крепыш достал из правого рукава двухфунтовый кусок дюймовой трубы.

– Господи, – замычал Нед, бросился вниз, перепрыгивая через ступени, и выскочил на улицу через главный вход.

На лужайке головорез занес руку с трубой, чтобы ударить Наблюдателя в область почек. Его друзья уже сорвали с Наблюдателя плакат. Проскочив между движущимися машинами, Нед выбежал на площадь и бросился вперед как раз в тот момент, когда крепыш обрушил удары на спину старика.

– Эй! – закричал Нед, приближаясь. – Эй, ты!

Никто из молодчиков не обернулся. Один из них подсек Наблюдателя под колени, и тот упал на землю. Все трое принялись бить его ногами.

– Эй вы, мерзавцы! – еще громче заорал Нед.

На этот раз окрик подействовал. Коренастый криво ухмыльнулся, когда Нед бросился на него. Он взмахнул трубой, норовя попасть Неду в лицо.

Но Нед отскочил на шаг в сторону, перехватил правую руку молодчика, вырвал трубу и ударил ею парню поддых. Двое других с изумлением смотрели, как крепыш, согнувшись вдвое, рухнул на траву рядом с Наблюдателем и начал скулить. Они бросились наутек.

Через мгновение крепыш вскочил на ноги и рванул за дружками. В нескольких ярдах, уже на безопасном расстоянии, он остановился, смахнул блевотину с губ и крикнул: «Ты свое получишь, янки паршивый!» И побежал дальше.

Нед опустился на колени возле Наблюдателя.

– Как ты, старикан, все в порядке?

Голос мужчины был сдавлен от боли.

– Не трогай меня.

Нед услышал американский или канадский акцент. Мужчина был того же возраста, что и его отец, но совершенно опустившийся. Френч оглядел площадь, ища того, кто помог бы ему перенести старика или вызвать «скорую». Но площадь была пуста.

Наблюдатель с трудом поднялся на колени.

– Посмотри, что ты сделал с моим плакатом.

– Не я, а хулиганы. Но, честно говоря, я не очень жалею об этом.

– Ты из этого чертова посольства?

– Да.

Худое, изборожденное морщинами лицо старика будто окаменело. Он начал подниматься на ноги, оттолкнув протянутую ему Недом руку.

– В твоей помощи не нуждаюсь, – проворчал он. Медленно и удрученно, он принялся собирать обрывки плаката.

– Не скажешь ли мне кое-что? – спросил Нед.

– Едва ли.

– Что у тебя за проблемы с США?

Звук сдерживаемой ярости вырвался из плотно сжатых губ Наблюдателя.

– Господи Иисус Христос, ну может ли быть большее оскорбление! – Держа обрывки плаката, он захромал прочь в сгущающиеся сумерки.

Нед долго стоял, не двигаясь. На поле битвы никого больше не было – молодчики и жертва, прохожие – все исчезли куда-то. Мерзкие слова, правда? Извините, профессор Химниц. Мерзкие люди. Нед чувствовал себя полным идиотом, сохранив шкуру дяди Сэма.

Но, сказал себе Нед, если он и в самом деле гражданин США, я должен был его спасти.

Чувствуя слабость и тяжело дыша, Нед поплелся в посольство и поднялся к себе в офис. Он увидел, что дверь Шамуна открыта. От него выходил посыльный. Нед уселся напротив, подождал, пока капитан запрет дверь, и закрыл глаза. Открыв их, он увидел, что Шамун подключил видеоплейер к монитору своего компьютера.

– Эту кассету прислала Лаверн. С твоей телекамеры у входной двери.

Нед кивнул.

– Я не буду тебе мешать. – Он снова закрыл глаза. – Считай, что меня здесь нет.

Через мгновение он медленно их открыл. Шамун распечатал конверт и достал кассету. Нед смотрел, как он нажал на клавиши компьютера и ждал, пока программа загрузится, а потом включил видео. Пленка была с горизонтальными белыми полосами, но легко позволяла разглядеть коротко стриженную голову посетителя, отвернувшегося от объектива. Они смотрели, как он переместился в нижнюю часть кадра, потом поднялся и пошел прочь без почтовой сумки, что заметила и Лаверн.

Лицо Шамуна было унылым. Оборудование с низкой чувствительностью, позволяющее следить за входом, вечно создает проблемы. Такое оборудование легко перехитрить. Нед помнил, как однажды в Риме грабители замазали черной краской объектив телекамеры – владелец должен был считать, что она не работает.

– Попробуй первые кадры, – сказал он Шамуну.

Тот перемотал ленту и запустил ее снова. В самом начале пленки была пара кадров, где…

Шамун включил стоп-кадр и немного сдвинул пленку. Вот! Можно сделать снимок с этого кадра, подумал Нед. Он пристально вглядывался в электронное изображение. Лицо было как будто незнакомое.

– Что за парень? – спросил он.

– Парень? – Шамун взмахнул руками, как волшебник. Он сдвинул пленку на кадр назад, вернувшись к первому изображению. Голова была по-прежнему повернута в сторону, но ухо, с его мясистой мочкой и ясно различимым завитком, годилось для работы, равно как небольшой нос и краешек рта и глаза. Строго говоря, это было совсем не густо.

– Парня этого зовут, – сказал Шамун, – Бертольд Хайнеман, или Чарльз Кутт, или Бен Идрис Вакиль. Выбирай любое имя.

– Ого! Мо, мне все они нравятся. А чем нам интересен этот сосунок? – Уже спросив, Нед ощутил все то же предчувствие. Он ждал ответа Шамуна, хотя и знал его.