Посольство

Глава 23

Суббота 3-го июля началась, как и многие другие дни в Лондоне: яркие солнечные лучи с востока вонзились почти горизонтально в свинцовые тучи. Еще один что-то обещающий день.

Оба спали плохо. Лаверн легла с тревожными мыслями. Если такое изредка случалось, она ворочалась всю ночь, будя этим Неда, но никогда ничего не говорила. Нед подумал, что люди, много лет проспавшие друг с другом, ведут себя в постели по неписаным правилам, по которым нельзя нарушать ничей сон, какими бы мучительными ни были твои мысли.

За завтраком, приготовленным им самим, Нед хмуро просмотрел утренние газеты в поисках того, что Гамлет называл «увлечением страсти», то есть не было ли ночью какого-нибудь повода к насилию. С «увлечением» или без него, через тридцать часов эти люди получат возможность для насилия в Уинфилд-Хаузе.

Новости были малоинтересные. Никто в Вашингтоне не метал громов и молний, никого не оскорблял, ночью не было никаких предупредительных бомбовых ударов. Словно по взаимной договоренности, никто в Европе не жаловался на то, что делает Америка в настоящее время, сообщения ограничивались обычной внутренней борьбой в Общем рынке из-за цен на сельхозпродукцию и перепроизводство вина в Италии.

Нед поднял глаза и немного успокоился. Он с Шамуном вчера долго готовили список всех мероприятий, хотя ни один список никогда и ничего не решал, даже такой длинный, как этот – в четыре машинописных страницы.

Во вселенной, управляемой по законам Мерфи, размышлял Нед, списки мероприятий – что-то вроде амулетов, отгонявших нечистую силу. Тем не менее, при такой сложной операции, как прием в воскресенье, он и Шамун должны ясно представлять то, что им предстоит делать, шаг за шагом. Он снова опустил взгляд на газету и просмотрел еще несколько страниц, пытаясь перехитрить Мерфи.

В третьем мире, как заметил Нед, среди важнейших новостей не было ничего ни о новой резне, ни о засухе. Никто не расстреливал из автоматов переполненные лагеря беженцев. Видимо, для разнообразия отсутствовали и устрашающие сообщения о повседневной жизни в условиях недоедания и угнетения.

Как жаль, найдется ли новый мессия, который явится в воскресенье и во имя мщения за эти преступления устроит нападение на Уинфилд. Как жаль…

Короткая передышка. Нед поднял глаза и увидел Лаверн в домашнем халате, которая смотрела на него. Интересно, долго ли она простояла здесь, беззвучно спустившись босиком по лестнице? Она выглядела усталой и обеспокоенной.

– Паршивая ночь, да?

Она кивнула и направилась к кофеварке.

– Спасибо, что подогрел, – сказала она, наливая кофе и кладя кусок хлеба в тостер.

– Что-то тебя беспокоит? – спросил Нед.

Они оба знали, что он должен быть сегодня в офисе, но жизнь станет чуть легче для них обоих, если они выплеснут все за завтраком, а не перед входной дверью.

Он подвинул Лаверн масло и варенье.

– Что случилось?

– Думаю о девочках.

– Скучаешь о них?

– А ты разве нет?

Он на секунду заколебался.

– Естественно. Но ты ведь прекрасно знаешь, что, если бы они были здесь, я бы не видел их больше десяти минут в день.

– Это ты хвастаешься или жалуешься?

Он улыбнулся, но улыбка быстро исчезла.

– Однажды, – сказал Нед, – когда я смогу рассчитывать на полную пенсию… – Мысль так и осталась незаконченной.

– Но до тех пор, где бы ни были девочки, у тебя нет времени для них, – бросила Лаверн. – Послушай, Нед, мне надо поговорить с тобой о себе, а не о тебе.

– Давай.

– Я хочу улететь домой и…

– Это и есть дом, – отрезал он.

– Я имею в виду Калифорнию. Мне хотелось бы побыть с ними месяц-другой.

– За колючей проволокой.

– Необязательно останавливаться в Кэмп-Либерти. Мы можем поехать к одному из моих братьев. Фил нас давно уже приглашает. Да и Пит – тоже.

– А долго тебя здесь не будет?

– До начала занятий в школе. Мы вернулись бы ко Дню труда.[77]

– Ты давно об этом думаешь, Лаверн?

– В общем-то недавно. Но, честно говоря, это беспокоит меня с тех пор, как мы приехали в Лондон. Как только ты…

Казалось, оба ждали, чем закончится эта мысль, но она не стала продолжать.

– Как только я – что? Ты говоришь, что я изменился и ты чувствуешь, будто я оставил тебя. Дело в этом?

– Память не подвела тебя, Нед.

– Ты названиваешь девочкам. – Он кивнул в ответ на свои мысли. – Я понял. И ты считаешь, что твоя главная обязанность – быть с ними, так как я отрезаю тебя от всего остального. Понял. Только одно. Откуда я знаю, что ты привезешь их назад?

– Но ведь я так говорю.

Они посмотрели друг на друга – глядя в глаза, его темно-синие в ее светлые.

– О'кей, Восс, это подходит. – Он кивнул головой, допив кофе. – Что тебя подтолкнуло к этому решению?

– Ха. Это отдельная история. Мне помогли.

– Ого. Профессионал?

– Подруга.

– Бетси Восс?

– Она мне не подруга. – Лаверн с сожалением посмотрела на него. – Что ты знаешь о друзьях, Нед? У тебя нет ни одного друга, если не считать твоего ливанского лакея.

– Я думал, мы говорим о тебе, а не обо мне.

– Да. Я сходила с ума, просто сбрендила. Я знаю, есть в Лондоне консультанты по проблемам брака. Терапевты. Но кого я могла попросить помочь мне?

– И кого ты попросила?

– Джейн Вейл. – Лаверн улыбнулась с оттенком гордости. – И знаешь, очень странно. Когда я поговорила с ней, по-настоящему поговорила, мне уже не понадобился профессионал. Оказывается, все, что мне требовалось, это поплакаться другу.

Тостер щелкнул и выбросил два недожаренных куска хлеба. Лаверн молча намазала их маслом.

Нед долго стоял, не двигаясь и раздумывая, сесть ли и выслушать Лаверн или проявить равнодушие и узнать все позже от Джейн.

– Это она посоветовала тебе отправиться в Калифорнию?

– Совсем нет. Она сказала мне только, не делать ничего навсегда. То есть считать временным то, что я делаю, – таким, что можно потом изменить. Не обрубать концы. Понимаешь?

– Отлично. Вы треплетесь о нашем браке. Прекрасная сцена, Восс. Ты уверена, что она об этом не расскажет в посольстве?

– Джейн не такая. Ты же знаешь ее, Нед. Как ты можешь подумать, что она сделает что-то такое?

– А случайно?

Лаверн пожала плечами.

– Думаю, что великий разведчик-водопроводчик полковник Френч справится с такой простой штукой, как утечка из дома.

Нед будто прирос к полу, так хотелось ему узнать подробности разговора, но он боялся проявить любопытство. Хотя времени не оставалось, все же надо было отправиться в Уинфилд-Хауз, чтобы встретиться с Шамуном и миссис Фулмер и обсудить с ними последние детали.

– Когда ты собираешься уезжать?

– Наверно, в понедельник или во вторник.

– Так скоро?

– Нед. – Она подняла на него глаза и нежно заговорила с ним. – Не пойми это превратно, но я улетела бы сегодня утром, если бы не этот проклятый прием. В любом случае, я соберусь.

– А я останусь на обломках.

– Если у тебя будут трудности, поговори с Джейн. У нее есть список специалистов для таких случаев.

– Так ты советуешь поговорить с Джейн?

Приятное здание в стиле «арт деко», называемое домом номер 12, выглядело непривычно спокойным для тех соседей в Белгравии, которые время от времени наблюдали за ним. Частые посещения молодых парней прекратились. Человек, доставлявший газеты, сказал, что ни швейцара, ни лифтера уже нет: их сменил молодой и суровый парень, который не впускал ни почтальона, ни разносчика газет. Мусорщик обнаружил, что черный вход заперт. Чтобы выйти или войти, оставался только один путь, но охранник не располагал к передвижениям.

Хотя утром третьего июля было облачно и влажно, все окна в мансарде были заперты. Никто не смотрел на город с террасы на крыше. Жизнь на верхнем этаже замерла. Нэнси Ли спала с Лейлой в ее спальне. Дверь была заперта снаружи, а ключ от нее находился у одного из подручных пучеглазого. Время от времени женщин выпускали, чтобы приготовить еду. Разговаривать с доктором Хаккадом им не разрешали. Он сидел взаперти в своей спальне, еду приносил ему вооруженный охранник.

Со вчерашнего полудня никто не входил и не выходил отсюда. Пучеглазый тоже не появлялся. Он забрал с собой Хефте и не позволял ему даже позвонить Нэнси Ли.

Хаккад чувствовал, что сходит с ума. Его кормили и разрешали смотреть телевизор, но это было все. У него забрали бритву и отключили телефон. Даже приготовленную Лейлой пищу просматривали – не спрятана ли в ней записка.

Нэнси Ли не сходила с ума… пока. Вчера утром она сообщила Бриктон о запланированном на воскресенье нападении и рассчитывала передать новую информацию, когда вернется в дом номер 12 после похода по магазинам. Но двери захлопнулись: теперь у нее не было доступа ни к информации, ни к Хефте, ни к Бриктон.

Один из двух вооруженных охранников непрерывно раскладывал пасьянс. Другой слушал классическую музыку по «Радио-3», выключая его, когда читали стихи или рассказывали о термоядерной реакции. Время от времени звонил телефон. Разговоры были односложные и ничего не давали Нэнси.

– Они об этом пожалеют, – кипятилась Лейла. – Не беспокойся. Мой брат – очень сильный человек. Эти собаки пожалеют о том, что так обращаются с нами.

Нэнси Ли не приходило в голову извлечь хоть что-то из Лейлы. Поэтому она до сих пор не знала, что первоначальный план нападения был украден пучеглазым и подчинен его целям. Нэнси знала лишь о захвате Большой лондонской мечети – сообщив об этом Бриктон, она была спокойна. Она красила ногти, листала журналы мод Лейлы, пила «кока-колу», занималась аэробикой и старалась не жаловаться на жизнь.

Иногда она думала, появится ли здесь Брики, чтобы спасти ее и заниматься с ней любовью. Она никогда не испытывала ничего такого. Она в долгу перед Брики.

Ройс Коннел появился из спальни Джилиан Лэм медленно и вкрадчиво, как немецкий актер в фильме о Дракуле. Он взялся за косяк двери обеими руками, прошел дальше, оперся о стену. Взгляд его блуждал по квартире, а в глазах застыл безмолвный вопрос: «Где я?»

Осторожно закрывая дверь спальни, он услышал за спиной глубокое и ровное дыхание Джилиан. Ее руки обнимали подушку так же, как совсем недавно обнимали его.

Уже утро? Ройс в одних носках бесшумно прошелся по дому. Это была маленькая пристройка к огромному особняку под названием Обри-Гейт, расположенному в верхней части Обри-Уок. Отсюда можно было увидеть не только соседний Кенсингтон, но далеко, как во сне, – шпили музея Виктории и Альберта, вздымающиеся в утреннем тумане, подобно высокой груди русалки.

Ройс нашел крохотную кухню и остановился, думая о том, как бы сварить себе кофе. Он не делал этого уже много лет. Кофе всегда готовили для него сотрудники посольства, вроде Фишлока. Но, говорят, старые навыки не пропадают? Он поставил кипятить воду. Маленькие оранжевые кварцевые часы на полке показывали раннее время – не было и семи. Оперевшись на раковину из нержавеющей стали, Ройс попытался свести воедино отрывочные воспоминания о прошлой ночи.

Нас было трое, так? Джилиан, восхитительная Мириам и я. Двусмысленная ночь – с утаенными и раскрытыми тайнами. Ночь, как водопад. Ройс положил в кружку большую ложку растворимого кофе и залил его кипятком.

Он вошел в маленькую гостиную Джилиан, впервые с удовольствием разглядев прекрасную мебель и интересные картины на стенах. Холостяцкая квартира, пожалуй, здесь едва хватает места для одной женщины. Стоп! Неужели это Коро? А на другой стене маленький набросок пейзажа… Сезанн? Не может быть. Копии. Ройс нашел свои ботинки под маленьким диваном рядом с туфлями Джилиан на высоких каблуках. А ночью здесь были и оранжевые туфли Мириам.

Она – бисексуалка, подумал он, нахмурившись, и попытался всунуть ноги в свои ботинки. Ройс отхлебнул глоток кофе.

Бриктон с ума сходила по Джилиан, пока не поняла, что та безразлична к женщинам. Тогда Мириам затеяла скаутский праздник: распевала песни, выкрикивала тосты. Потом в ней проснулась сваха – еврейская страсть выдавать замуж – лучше, конечно, за хорошего профессионала, дипломата или телерепортера.

Ройс смутно припоминал, что он отчаянно защищал благословенное одиночество, негодуя против того, что люди что-то «должны» друг другу, когда у них роман. Они спели об этом несколько песен. «Ты принадлежишь мне». Песни собственников. Он отчетливо вспомнил, как Мириам хриплым баритоном выводила бессмертные строки из «Девушки сна»: «Ты научишься готовить и шить, и ты полюбишь это, я знаю». Кофе был ужасен.

Набросок наверняка принадлежит Сезанну, а вон тот карандашный рисунок акробата – несомненно, Кле. До того, как он потерял рассудок.

Ройс вернулся в кухню, где аккуратно вылил весь свой кофе, сполоснул кружку и поставил ее вверх дном на маленькую деревянную подставку. Все в этой квартире было маленьким, подходящим много работающей журналистке. Ройс почувствовал резкий контраст с огромными комнатами Коринф-Хауза, предоставленного ему правительством. Но все же здесь, если верить словам Мириам, было больше того, что сразу бросалось в глаза. Например, живопись на стенах.

Джилиан вышла из комнаты, чтобы приготовить закуску, необходимую после их неимоверных вечерних возлияний.

– Прекрасная девушка, – тихо сказала Мириам. – Прекрасный маленький домик. Привратницкая к большому особняку.

– А кто живет в особняке? – поинтересовался Ройс.

– Никто. Когда Джилиан порвала с семьей, она устроила так, что никто из них не сможет добраться до Обри-Гейт.

– Вы хотите сказать, что она владеет всей этой громадиной?

– Мой дорогой…

Мириам придвинула к Ройсу свой гигантский бюст. Занятие сводничеством расположило к фривольности.

– Мой дорогой, – продолжала она, – кажется, я знаю о вашей подружке больше, чем вы.

– Она мне не под…

– Она – леди Стоук-Монктон. – Пухлый рот Мириам открылся и закрылся, как у оракула. – Она не вынесет, если поймет, что вы об этом узнали. Она ненавидит свою семейку.

– Мне незнакома эта фамилия.

– Ее прадедушка нажил миллионы на опиуме в конце прошлого века, – сказала Мириам свистящим шепотом. – Когда умер ее отец, она с братом унаследовала огромные фермы на севере, какие-то заводы в центральной части Англии, недвижимость в Лондоне. Мой дорогой Ройс, эта недвижимость поражает воображение. Но меня не удивит, если она отдаст все это на благотворительность. Она… тсс!

Ройс услышал, что хозяйка возвращается.

– Но откуда вы все это знаете? – спросил он у Бриктон.

– Это же моя работа, мой сладчайший.

– В бутике?

– О чем вы тут шепчетесь, а? – спросила Джилиан.

Сейчас, сидя в кухне, Ройс размышлял об услышанном. Он был полуодет, поэтому надо было собраться и тихо уйти. До Коринф-Хауза отсюда было не очень далеко, да и хорошая прогулка пойдет ему на пользу. Не очень сильная, но непрерывная боль в пояснице беспокоила его. Вот результат вдохновенного сводничества Мириам, подумал Ройс. Как он смутно помнил, она ушла чуть позже полуночи, чтобы не мешать затеянному ею.

Как ни странно, именно присутствие третьего лица сделало все это возможным для Ройса. Он сознательно ограничил свои контакты с противоположным полом. Похождения всегда заканчивались тем, что к полуночи он на цыпочках с ботинками в руке выбирался из квартиры, как какой-нибудь главный герой порнографических комиксов. На ночь он не оставался никогда – не из-за секса, а потому, что не выносил возникавшей после него принудительной интимности.

Ройсу было противно то, чего ждали от него утром – слов, признаний, совместного завтрака. Если уж человеку позарез нужен секс, тогда можно как-то смириться с этой отвратительной интимностью. Но зов пола был не так силен в нем. Он подозревал в себе что-то, не исключавшее контакта с мужчиной. Впрочем, в таком возрасте он и не думал затевать этого.

Но прошлой ночью или утром его захватил безумный вихрь, так что теперь было не до разговоров. Над ним и Джилиан пронесся ураган, закруживший и смявший их так, что слова были уже не нужны.

Он повернулся к окну и посмотрел на Лондон, раскинувшийся внизу. Обычный рабочий день. Снова надо работать с людьми – кого-то склеивать из кусочков, как разбитую вазу, кому-то помогать, кого-то окружать ореолом величия и могущества или, как в случае Бада Фулмера, подгонять под мерку достойного человека.

Занимая такой высокий пост в загранслужбе, подумал Ройс, надо научиться быть нянькой для богатых. За тридцать лет он постиг это. Жил хорошо, тратя заработанное до последнего пенни, и никогда об этом не жалел. Но ранняя отставка, о которой он помышлял, была невозможна при отсутствии сбережений.

Его внимание отвлек электрический чайник. Он слегка нахмурился и снова снял ботинки. Надо признаться, кофе был отвратителен, но если положить меньше порошка?.. Тихо двигаясь в носках, он налил две кружки кофе, нашел песочное печенье, поставил все на маленький поднос.

Шлепая по полированному полу, Ройс вошел в спальню Джилиан, примостил поднос на тумбочке у кровати и склонился к спящей. Он слегка поцеловал ее в щеку.

– Дорогая! Пора просыпаться. Завтрак готов.

Вне Лондона есть несколько больших и маленьких городов, предназначенных для того, чтобы разместить предприятия, слишком крупные для Лондона с его очень дорогой землей. Таким городам англичане дали название «конурбация»; одним из них был и Слау.

Вдоль одной из широких магистралей Слау, специально спланированных для автомобильного движения, стоит двухэтажный дом, зажатый между заводом крупной компьютерной фирмы и цехом, который доводит французские автомашины для использования в Великобритании. В этом доме в 1930-х жил фабрикант кухонного оборудования. Теперь на нем была вывеска: «Ходгкинс и дочь. Традиционные обеды».

Место это выглядело на удивление современным, принимая во внимание, что этот дом был одним из немногих, оставшихся от старых времен. Его очертания в стиле «арт деко», задуманные как имитация кухни 1930-х, были в моде теперь, когда остальные из нынешних обычных домов сильно напоминают кухню. Его стены были сделаны из стеклянных кирпичей, поэтому интерьер озарялся светом, когда появлялось солнце.

Коренастый мужчина с нездоровым цветом лица и выпученными глазами сидел за маленьким столом в центре большого офиса. Его стол отличался от других тем, что на нем было несколько местных телефонов и один прямой городской. В это утро мужчина долго сидел молча, разглядывая пометки в своем блокноте. До полудня он будет один, потом офис оживет, люди начнут готовиться к сегодняшним приемам и к завтрашнему грандиозному событию, устраиваемому миссис Фулмер.

Зазвонил городской телефон, но мужчина даже бровью не повел. Кончиком карандаша он отмечал пометки на блокноте. Наконец он снял трубку.

– Да?

– Он сбежал.

Выпученные глаза еще больше выкатились.

– Кто?

– Немец.

– Идиот! Как это ему удалось?

– Нигде не можем его найти. Могу поклясться, что он был м…

– Хватит. Найти его.

Мужчина бросил трубку и гневно выдохнул воздух. Неужели на свете нет больше настоящих профессионалов?

Он потратил столько времени и денег – правда, не своих, – собирая лучших боевиков в разных странах. Они повиновались ему, как автоматы. Он выбил из них дух творчества. Ему приходилось думать обо всем за них. Так было лучше. Его успех объясняли безжалостностью, какими-то внутренними контактами или тайной политической поддержкой. Все было так.

Он создал свою собственную разведывательную сеть из тех, кто обслуживал вечера и приемы. Они поставляли поразительный объем информации. Его всегда удивляла беспечность людей, говорящих в присутствии прислуги: им и в голову не приходило, что подслушанная информация может быть продана. Официанты, шоферы, горничные, бармены, уборщики, камердинеры, секретари – никто из них не зарабатывал столько, чтобы позволить себе воротить нос от дополнительных денег.

То, что он был первым, имело еще одно преимущество. Сеть его информаторов часто собирала материал, который не давал никакого навара, но был полезен Биллу. Неважно, часть ли того, что в насмешку называли правоохранительными органами, или вся полиция полностью полагалась на покупную информацию, получаемую обычно от стукачей, которых британцы именуют «grasses», он сотрудничал со всеми, включая секретные службы. Как один из наиболее надежных поставщиков информации в Лондоне, он мог рассчитывать, что его защитят и от тех, кто зарабатывал на жизнь, мешая жить преступникам.

Такие возможности, как завтрашний прием в Уинфилд-Хаузе, выпадали редко. Напротив, сборища вроде вчерашнего в Бибе могли предложить сходные возможности, но почти без шансов на успех. Новые студии находились на переполненных улицах, часто запруженных транспортом, тогда как Уинфилд-Хауз с его обширным подвалом, словно специально предназначенным для заложников, стоял в парковой зоне, откуда было легко смыться на вертолете.

Конечно, и удача играет большую роль. Он холодно усмехнулся, подумав о том, каким подарком судьбы было то, что прямо к нему в руки попали невежественные арабские гуси, которые отвлекут внимание полиции и тем самым обеспечат его успех. Когда он впервые услышал о финансируемой Хаккадом операции, он позаботился о том, чтобы его пригласили в дом доктора, поскольку хотел выведать, действительно ли эти любители-мусульмане замышляли нечто, намного превосходящее их возможности.

Не было надежды на то, что их предприятие увенчается успехом. Он думал так, пока на вечере у Хаккада не увидел немца по имени Берт. Досье на таких парней обычно бывает толщиной с хороший телефонный справочник, а он имел доступ к множеству досье. Берта, политического террориста, надо было устранить. С самого детства Берт действовал по чисто идеологическим мотивам, а поэтому им нельзя было манипулировать так, как павлином вроде Хефте. Но вместо того, чтобы преспокойно сдохнуть, он теперь исчез. Его надо было убить должным образом, а не подвергать его этой фантастической «смерти от тысячи порезов». Нечто простое и несомненное, как пригоршня слизняков.

Снова зазвонил городской телефон. Он так напряженно обдумывал ситуацию, что продолжал размышлять о ней, даже взяв трубку. Наконец он понял, что его о чем-то спрашивают; он услышал возбужденный женский голос.

– Это мистер Фаунс?

– А, миссис Фулмер. Какой приятный сюрприз! У вас все в порядке?

– Все как раз не в порядке. – На другом конце провода молчали. Видимо, она закрыла трубку рукой, чтобы поговорить с кем-то еще. – Все просто из рук вон плохо, мистер Фаунс. От меня требуют, чтобы… но это невозможно!

– Алло! Миссис Фулмер!

– Это совершенно немыслимо! Так грубо, по-армейски! Полный идиотизм! Это солдаты, понимаете, а не поставщики. И предполагают, что я приму их как опытных поваров, официантов и даже музыкантов? Это абсолютно немыслимо!

Видимо, она обращалась к кому-то еще, а не к нему. Но пучеглазый сидел, уставившись на пустую стену из стеклянных кирпичей, и думал: «Не может быть!»

Не может быть, чтобы один из этих американцев – скорее всего, полковник Френч, – обыграл его, пронюхав о том, что он решил подменить официантов боевиками. Черт, вот ведь неудача! Но пока еще можно хоть что-то поправить.

– Миссис Фулмер, – сказал он. – Послушайте…

– Что? Говорите громче, мистер Фаунс.

– Послушайте, мадам. У меня есть одна идея.

За окнами большой комнаты, где Пандора Фулмер наблюдала за тем, как приводят в исполнение ее планы, связанные с воскресным приемом, пошел дождь. Трое мужчин сидели за столом и смотрели в окно: Ортега, обычно руководивший безопасностью Уинфилда, и два офицера разведки – Шамун и Френч. Они словно тайком сговорились смотреть на дождь, а не слушать разговор миссис Фулмер с фирмой, согласившейся обслуживать прием.

Шамун почувствовал беспокойство за Неда Френча. Он появился в Уинфилде совершенно разбитым и замкнулся, не желая говорить о своем состоянии. Еще одна утренняя перепалка между Недом и Лаверн, решил Шамун, без кровопролития, конечно, но с проникающим ранением души.

Нед замкнулся еще больше после того, как миссис Фулмер, пытаясь выяснить, кто будет обслуживать прием, выказала неожиданное раздражение. Хотя Нед подробно объяснил ей, что персонал из квартирмейстерской службы сухопутных войск имеет отличную квалификацию и большой опыт, Пандора не желала расторгать свою договоренность с фирмой «Ходгкинс и дочь».

– Вы понимаете значение слова «контракт», полковник Френч? – почти орала она на него. – Я подписала контракт с фирмой. Это документ. Я понимаю, что объяснять армейскому офицеру, привыкшему к тому, что Пентагон сыплет деньгами, с каким уважением следует относиться ко всякому контракту, еще труднее, чем разговаривать с глухим. Но в порядочном обществе, полковник Френч, доверяют контрактам. Мы требуем, чтобы фирма следовала своим обязательствам, а сами полагаем выполнять свои.

С громкого крика она вдруг перешла на шепот. Почти как питон, который постепенно обвивает вашу шею, подумал Шамун. Теперь они трое, как провинившиеся школьники, сидели и наблюдали, как миссис Фулмер смешивает их карты.

– Да, мистер Фаунс. Как предусмотрительно с вашей стороны… О, а не могли бы вы, мистер Фаунс… Вы настоящий джентльмен… Я просто не знаю, как вас благодарить, мистер Фаунс, за то, что вы помогли мне выбраться из такого неловкого положения.

Шамун краем глаза посмотрел на Неда. Никакой реакции. Сидит и смотрит на дождь. Наконец Шамун не выдержал:

– Нед! Неужели нам все это нужно?

Нед медленно повернул голову и, не глядя в глаза Мо, как-то отстраненно сказал:

– Время выбрано отлично. После такого дождя сад будет прекрасно выглядеть завтра.

Ортега скорчил гримасу и тихо заметил:

– Слава Богу, что дождь сегодня, а не завтра, а?

Нед повернулся к нему и спросил, тоже не глядя ему в глаза:

– Как ты думаешь, Гарри, погода наделена способностью понимать?

– Ты думаешь, что завтра может пойти дождь?

Френч все же взглянул на Шамуна.

– Только если нам повезет. – Он поднялся. – Миссис Фулмер, могу я прервать вас на секунду?

Она прикрыла рукой трубку.

– Вы… не… можете.

– За что судьба посылает мне так много решительных женщин? – спросил Нед, ни к кому не обращаясь.

– Не понимаю вас, – отрезала Пандора ледяным голосом.

– Повесьте трубку, миссис Фулмер. Скажите ему, что перезвоните и сообщите, что ему делать. В конце концов, кто кого нанял? Получается так, будто он принимает решения за вас.

– Мистер Фаунс, извините. Я вынуждена иметь дело с исключительно грубыми людьми. Я позвоню вам через полчаса. Да. Как чудесно! Спасибо. Да. До свидания. – Ее глаза стали спокойными. Внутренние бури не сотрясали больше Пандору. Казалось, что она обратилась в маленькую и аккуратную ледышку.

– Полковник Френч, – начала она, – если уж я не могу предать вас суду, то намерена добиться хотя бы вашего перевода. Вы превысили свои полномочия, причем поведение ваше совершенно неприемлемо. Вам придется усвоить, что у нас гражданское правительство, и решения принимают гражданские люди, а не бездельники в военной форме.

В ответ на этот, как показалось Шамуну, еле сдержанный выпад Нед усмехнулся.

– А теперь непосредственно о деле, – продолжала холодно Пандора, – я хочу сказать, что вам не позволят привести ваших убогих квартирмейстеров в Уинфилд-Хауз. Ни завтра, ни послезавтра – никогда.

Нед взглянул на часы.

– Прошу извинить, миссис Фулмер, вы не знаете, его превосходительство сейчас здесь? Он принимает посетителей?

– Вы не смеете беспокоить его превосходительство этими проблемами.

– Боюсь, что вы не оставили мне другого выбора.

– А я боюсь, что вы не понимаете трудности своего положения. Вас здесь никто ни во что не ставит. А я уж постараюсь сделать все, чтобы так было всегда и везде. Людям, как вы, нельзя разрешать наводить порядок от имени президента.

Шамун старался отнестись ко всему происходящему незаинтересовано, наблюдая их, как боксеров. У нее вес комара, может, еще меньше, но все же она самка комара. Пандора выпрямилась и смотрела на Неда таким глупым неподвижным взглядом, что Шамун, невольно вспомнив о Медузе Горгоне, представил себе окаменевшего Неда. Мо кашлянул. Как ни странно, этот звук снял царившее в комнате изнурительное напряжение.

– А мы не могли бы использовать и тех и других? – предложил Шамун, – чтобы часть обслуги была из наших, а часть из «Ходгкинс и дочь»?

– Наконец! Просветление! – Голос Пандоры напоминал теперь змеиное шипение. – Как раз это предложил мистер Фаунс. Он не загоняет меня в угол, полковник Френч, в отличие от вас. Он готов к компромиссу. А теперь и ваш подающий надежды атташе до этого дошел. Это усвоили ваши солдафонские мозги?

– Я думаю, что мы посоветуемся об этом с его превосходительством, – сказал Нед.

– Нет!

– Боюсь, что придется.

– Нет!

– У меня нет вы…

– Нет! – Она резким движением опустилась на маленький стульчик и вдруг разразилась слезами. Черные от туши линии поползли по щекам. Лицо ее сразу стало несчастным и убитым.

– За что в-вы меня так ненавидите? – спросила она Неда.

Шамун сделал шаг назад. Эту женщину окружала аура, сильная, как электромагнитное поле. Как опытный дзюдоист, она могла использовать себе во благо большой вес своего противника. Нед опустился на одно колено и протянул ей белоснежный платок, но она оттолкнула его руку. Платок парил над полом – невесомый и будто наэлектризованный. Пандора всхлипывала почти беззвучно, уткнувшись, как беззащитный котенок, в рукав своего свитера. Она мяла в пальцах крохотный платочек и прикладывала его поочередно к маленькому носу и щекам.

Эта женщина, подумал Шамун, поддержанная мощью Белого дома, получившая благодаря президентской Директиве-103 такую силу, что смутила даже Ройса Коннела и на неделю выбила из седла его и Неда Френча, все же поняла, что выиграет слабостью, а не силой. У нее дрожал голос, когда она, все еще всхлипывая, вздохнула, подняла печальные глаза на полковника Френча и тихо сказала:

– Вы все время делаете мне больно, сэр. Вы использовали свою силу, чтобы унизить меня, сделать смешной… плаксивой… и глупой. Вас, конечно, обрадует, что госдеп запретил мне показывать видеопленки президента. Вы, должно быть, смеялись, сэр, когда гости десятками отказывались от приглашений. Вы, вероятно, злорадствовали, узнав, что мне не удастся устроить фейерверк. А теперь вы метите в самое сердце всего дела, сэр, – в обслуживание, предлагая мне наемных убийц из квартирмейстерского корпуса, не отличающих крылышка цыпленка от его ножки без особых на то указаний. – Она перевела дух, и Нед успел вставить:

– Вы совершенно правы, миссис Фулмер. Я не совершил ничего из перечисленного вами, но вы совершенно правы, полагая, что кто-то в этом виноват. Но, миссис Фулмер, у нас нет времени. Сегодня суббота. Давайте хоть на минуту сделаем вид, что мы действуем заодно, и быстро изменим некоторые решения.

Она уставилась на него, вытирая со щек следы туши. Оценивающий и отрешенный взгляд Шамуна уловил, что она, даже не глядя в зеркало, знала об этих полосах. Она сознательно пустила слезу, чтобы показаться беззащитной. Это часть ее арсенала.

– Ч-что вы сказали?

– Я предложил довериться друг другу в ближайшие двадцать четыре часа. После этого вы можете добиваться моего перевода. Но до тех пор давайте вести себя как взрослые, идущие к одной цели.

Ортега, который все время чувствовал себя исключительно неуютно, наконец улучил момент, чтобы выступить миротворцем.

– Но вы не должны помыкать нами, полковник Френч. Мы обеспечиваем безопасность Уинфилда уже давно. Я знаю, что главное для миссис Фулмер – это интересы Уинфилда.

Услышав эту галиматью, Шамун испугался, что Нед ввяжется в перепалку. Он никогда не видел Френча таким взбешенным, разве только в его кабинете, где не было других свидетелей, кроме Шамуна. Нед встал с колен, поднял отлетевший платок и машинально засунул его в рукав, как и Пандора. Он перевел взгляд с нее на Ортегу, потом на Шамуна и сказал:

– Я готов к компромиссу.

– Какому компромиссу? – спросил сбитый с толку Ортега.

– А к тому, что мы только добавим к профессиональным официантам наших людей, а не заменим их всех.

Не теряя времени, Пандора взяла трубку. Ее глаза все еще пристально смотрели на Неда. Потом она набрала номер.

– Мистер Фаунс? Да. Послушайте, проблема решена.

Эту часть Пимлико, окружающую галерею Тэйт, которая находится на берегу Темзы, по праву можно назвать фешенебельной. Когда-нибудь, надеялся Харгрейвс, она оправдает это название. Конечно, не это заставило его несколько десятилетий назад в удачный момент купить на первом этаже крохотную квартирку, выходившую в еще более крохотный садик. Она нравилась ему тем, что причудливо сочетала в себе пещеру кентавра с комнатой отдыха. В это утро она нравилась ему еще больше, потому что у него была Николя Стронг.

Старый Харгрейвс не питал иллюзий по поводу того, что девушка, годившаяся ему во внучки, останется с ним после того, как он ее выведет в общество и обеспечит ей более высокое положение на английской театральной сцене. За долгие годы примерно с десяток таких Николя прибивались к нему в надежде на помощь. Одни из них подавали надежды, другие были бездарны. Но Николя Стронг казалась ему совершенством в сравнении с ними – не только внешне, но и умственно. Может, с возрастом он научился выбирать настоящих женщин.

Он сидел в поношенном халате за маленьким круглым дубовым столом на кухне, откуда был виден садик. Там, одетая в его длинный, бесформенный свитер, сидела на корточках она и рвала цветы. Что бы ни сказали об этом соседи, они не могли бы не оценить прелести этой сцены, которая становилась еще прелестнее, когда свитер поднимался, обнажая тело.

Николя вернулась в кухню, налила холодной воды в высокий стакан и поставила в него маленький букетик цветов.

– Ты не ухаживаешь за садом, – с укором сказала она.

– Времени нет.

– Ладно, поскольку с тобой никто не живет, я поселяюсь здесь и берусь за лопату.

Харгрейвс выпрямился на стуле.

– Замечательно!

– Хотя район у тебя не самый шикарный, но это не значит, что сад можно запускать. К нему надо приложить силы и желание.

Он смотрел, как она взяла сетку с апельсинами, пытаясь найти отверстие, чтобы вытащить один из них. Она казалась ему очень юной, но не слишком беззащитной, если учесть ее амбиции.

– Ты, кажется, уверена в своих амбициях? – поинтересовался Харгрейвс.

– Но это же все очень положительные качества. Упорный труд, превосходный талант.

– У англичан с талантом и амбициями есть возможность выбора, – заметил он. – Мы можем уехать из Англии туда, где наши дарования оценят, а нам воздадут должное, или остаться здесь и умерить наши требования.

Она наклонилась над апельсином и стала не спеша, одной длинной полоской срезать корку, держа его над бумажным пакетом, куда Харгрейвс собирал мусор.

– Я не говорю, что ты должна уезжать, – сказал ей Харгрейвс. – Может, тебе повезет больше, чем остальным. В шоу-бизнесе бывают исключения. Это как бокс у черных: единственный способ для негра сделать карьеру. А театр может предложить единственную приличную карьеру англичанке.

Она по-тарзаньи ударила себя в грудь.

– Я Стронг.

– Да уж, это тебе необходимо. Потому что крушение надежд случается и в шоу-бизнесе. Это не всегда получается по Диккенсу или Шекспиру. Часто единственным способом заплатить за квартиру может оказаться какое-нибудь дрянное дело. Ты уже достаточно взрослая и понимаешь, что это такое?

– Дрянное дело? – Ее длинные пальцы разломили апельсин на дольки. – Я уже, конечно, знаю, что такое дрянь.

– Это выражение мне нравится. Дрянное дело обращает в дрянь все хорошее, что было до этого, даже наследие предыдущей эпохи.

Она села к нему на колени и стала кормить его дольками апельсина.

– А телевидение, – с трудом произнес он, пережевывая апельсин, – все еще на уровне автомобильных погонь. Почти во всех фильмах машины носятся, как угорелые. Или домохозяйки грызутся друг с другом в техасских ресторанах. А книги?

– Хлам, – сказала она низким трагическим голосом. – Все хлам.

– Особенно книги – самоучители типа «Переработка личных отходов для развлечения и получения доходов». Кипы всякой муры по творческой мастурбации. – Он, почти не жуя, проглотил дольку апельсина. – Ты разбудила во мне проповедника.

Он взял блокнот и написал еще несколько названий книг: «100 способов борьбы с причудами» и другие. Харгрейвс поцеловал ее в ухо.

– Как ты думаешь, что скажут, когда увидят нас вместе? – спросил он.

– Надеюсь, что-то вроде «ну и счастливчик этот Харгрейвс».

– Это не счастье. Я тебе уже говорил. Это судьба.

– Дело в том, что я счастливый человек, – сказала она будничным тоном, переводя разговор на другую тему. – Ты знаешь, кто самый большой враг молодой актрисы?

– Старый развратник.

– Ничего подобного. Мой злейший враг – молодой актер, наглый мужик, любитель девочек. Сколько карьер сломалось из-за таких!

– А престарелый мошенник с пристрастием к спиртному… безопасен?

Она обняла его.

– Да, вполне безопасен.

Он обвил ее руками и принялся ласкать, думая о том, какими опытными и мудрыми стали теперь молодые.

Когда они появились в канцелярии, там была обычная для уик-энда обстановка – не полное безлюдье, но мало народу. Если бы Нед Френч остановился в тихом коридоре и прислушался к звукам пишущих машинок, электронного оборудования и телефонов, он заметил бы, что они сегодня едва различимы. Канцелярия была закрыта для посетителей, но многие служащие работали.

Нед сел за свой стол и отослал Шамуна с каким-то заданием в его кабинет. Френчу не хотелось говорить ни с кем. Он чувствовал себя разбитым и даже не знал, выиграл он схватку или проиграл.

Стычку с Лаверн он точно проиграл. Может, и с миссис Френч тоже. Время покажет. Но в другом смысле!.. Когда воюешь с женщиной, всегда есть другой смысл. Так, в этом другом смысле он, может быть, и выиграл. Бог его знает. Нед взял трубку и позвонил в офис Джейн Вейл. Ответа не было. Он позвонил ей домой. Снова никто не подошел.

Он откинулся на спинку стула и стал думать, почему ее нигде нет. Все в это утро шло не так. Он снова позвонил ей домой. Двадцать гудков.

А может, они с Лаверн в каком-нибудь пабе. Жена с любовницей обсуждают его брак. Значит, все было действительно дурно, если понадобилось такое. Он снова позвонил ей домой, и снова никто не ответил. Это становится нелепым, решил Нед. Надо остановиться, пока не превратился в полоумного теленка или как еще можно назвать того, к кому не идет подруга.

Все же это беспокоило его. Где-то есть простое объяснение. Но интуиция подсказывала ему, что это было что-то более серьезное. Он поздравил себя с тем, что успел позаботиться о защите Уинфилда до того, как его поразила отравленная стрела Купидона. Сначала дело. Все остальное потом. Ну нет причин, чтобы ее не было дома.

Зазвонил городской телефон.

– Нед, – начала Джейн, – пожалуйста, перестань звонить мне.

– Какого черта ты…

– Остановись, пожалуйста.

– Но я хочу тебя сегодня увидеть.

– Нет.

– Слушай, Лаверн…

– Увидимся завтра в Уинфилде, – сказала она. – Сегодня я тебя видеть не хочу.

– В Уинфилде?

– Я занимаюсь протоколом для Ройса на приеме. Во всяком случае, я так думаю. Не могу найти его ни дома, ни в офисе.

– Может, он тоже не подходит к телефону. Послушай, Джейн…

– До свидания.

Послышались короткие гудки.

Глава 24

По карте Слау находится в трех четвертях пути от центра Лондона до городка Амершэм в Бэкингемшире. Быстро несясь на север в Амершэм, пучеглазый радовался тому, что пока ему везет. Ему удалось удержать миссис Фулмер на своей стороне.

Главная проблема сейчас – пропавший немец. Заговорит ли Берт? Парни, как он, не нарушают кодекс молчания. Это имеет над ними ту же устрашающую власть, что и теория Маркса о прибавочной стоимости.

И все же нет гарантии, что преданный, истерзанный и оставленный умирать Берт сохранит верность своим прежним товарищам. Идейные связи действуют до определенного предела, пока их не разрушает жажда мести.

Ну разве ему не повезло, спросил себя пучеглазый, что Слау находится всего в нескольких минутах езды от Амершэма и Литл-Миссенден? Или это просто результат правильного, удивительного, необычайного планирования?

Он притормозил и свернул влево с шоссе А355 в старый городок Амершэм. Блондин, которому он приказал встретить себя, должен был стоять рядом со зданием старого рынка, выстроенного как центр городка. Это было старинное кирпичное двухэтажное строение с открытой галереей или торговой зоной, на первом этаже, куда фермеры в свое время привозили свою продукцию и где теперь выставляли на продажу кожаные ремни, керамические ожерелья и сувениры из дерева. Там и стоял его человек, рассматривая коробочку с надписью «Сувенир из Амершэма».

Он не знал настоящего имени блондина. В его организации все могли выбирать любое имя, как и он сам. В «Ходгкинс и дочери», купленной им в прошлом году, регулярно платили зарплату, потому что ее сотрудники не были частью его элитарных боевых сил. А боевики, нигде не оформленные, не имели ни служебных обязанностей, ни постоянной зарплаты. Раз в неделю он раздавал им наличные. После особенно доходной операции – как, например, завтрашняя – он выдавал боевикам премию.

Он свернул к тротуару и подождал, пока парень не сел в машину. Да, завтра будет очень много денег. Благодаря тому, что он недавно запустил руку в лондонские счета Хаккада, в спонсорах не было необходимости. Он не будет делиться ни с кем, кроме Панъевразийского кредитного треста Хаккада. Организации нужен свой банк, хотя бы для того, чтобы переводить в него деньги за выкуп.

Блондин сел на заднее сиденье.

– Его нигде нет, – сказал он, едва дыша. Его научили помалкивать.

– Значит, кто-то подобрал его, – сказал пучеглазый. – Он не мог сам исчезнуть.

– Мы проверяем здешнюю больницу.

– Будьте внимательны, так?

Парень кивнул.

– Это требует времени, сэр.

– У нас есть время. – Фаунс медленно выехал задним ходом на дорогу. – А вот для немца время истекает. – Притормозив, чтобы влиться в поток транспорта, он увидел несколько машин, стоявших у обочины. – Что это такое?

– Что, сэр?

Рука развернулась так быстро, что блондин не успел увернуться от сильной затрещины.

– Фургон «фиорино», дурак!

Парень еле удержался, чтобы не потереть ушибленное место, но все же не шелохнулся.

– Он принадлежит арабу, сэр.

– Кто написал на нем «Ходгкинс и дочь»?

– Это Хефте предложил.

На этот раз он ожидал очередного удара. Когда суставы пальцев шарахнули по скуле, он почувствовал боль во всей щеке и глазу. Он зажмурился, но до щеки по-прежнему не дотронулся.

– Отведешь фургон в Литл-Миссенден, идиот. Я поеду следом. Поставь его в гараже конспиративной квартиры, понял? Сразу закрась буквы, слышишь? И замени стекло с пулевой пробоиной. Дурак!

Фаунс крепко приложил парня. Все еще не дотрагиваясь до лица, блондин вылез из «метро», с достоинством подошел к «фиорино» и поехал в Амершэм.

Хороший парень, подумал пучеглазый. Он потер суставы. Один из тех, кто любит боль. Мой тип.

В одиннадцать часов в этой части военной секции раздались два звонка. На один ответил Нед, на другой – Шамун. Потом они оба встали из-за своих столов и встретились в холле у своих кабинетов.

– Звонил Паркинс, – сказал Нед своему заместителю. – Они взяли Вимса и держат его в участке на Савил-роу. Они хотят, чтобы я на полчаса к ним подъехал.

Шамун кивнул.

– Я здесь поруковожу.

– А тебе кто звонил?

– Ошибка, – сказал Шамун.

Нед уже шел к выходу, поэтому не стал останавливаться и продолжать расспросы. Звонок мог и в самом деле быть ошибочным, но Шамун, конечно, умолчал, что этим способом Бриктон вызывала его в случае крайней необходимости. Первый такой звонок был сигналом предупреждения. Если через несколько секунд за ним не следовал второй, значит, встреча должна состояться в обычном месте, у бутика. Если раздавался второй, то Шамун должен был найти непрослушиваемый телефон и попытаться разыскать ее по одному из нескольких номеров.

Нед только что отошел, когда телефон вновь зазвонил. Шамун поднял трубку и услышал вслед за щелчком короткие гудки. Второй звонок. Морис выглянул в окно на Гросвенор-сквер: она была пуста – субботние покупатели не рискнули выйти в такую погоду. Дождь перестал, но тяжелые свинцовые облака снова собирались на западе.

Уход Неда дал Шамуну по крайней мере полчаса. Он не любил оставлять офис пустым, поскольку в их отсутствие никто не отвечал на звонки. Но второй звонок указывал на срочность, значит, надо было действовать.

Он вышел из здания почти следом за Недом, но повернул на север, в направлении Оксфорд-стрит. Морис нашел автомат на Дюк-стрит, недалеко от одного из магазинов одежды, в подвальном этаже которого были аркады торговых помещений, обслуживающих станцию «Бонд-стрит».

На всякий случай он позвонил по номеру бутика, но девушка, оставшаяся за Бриктон, сказала, что та будет позже. Он пытался позвонить ей на конспиративную квартиру в Челси, но безрезультатно. Наконец он набрал номер, по которому ее надо было позвать как «миссис Хендерсон» – это был офис, который она снимала: он имел телефонную связь с компанией части Мэйфера, называемой Шеферд-Маркет. Это была довольно неряшливая контора, готовая за пятьдесят гиней в неделю дать надежный адрес. Телефон был с автоответчиком.

– Миссис Хендерсон в данный момент в офисе нет. Пожалуйста, оставьте сообщение или позвоните по следующему номеру.

Шамун выслушал номер и, повесив трубку, набрал его. Голос Брик, источающий удовольствие, послышался в трубке.

– Извини, пожалуйста…

– Так какого черта…

– Заткнись и слушай, Мойше. Завтра ваши гости начнут с мечети. Это символический акт. Приурочен к полуденной молитве.

– Что?

Телефон отключился. Волнуясь, Шамун достал еще одну монету и снова набрал номер. На этот раз ответа не было. Десять гудков. Двадцать! Черт бы побрал эту бабу!

Он укоризненно посмотрел на телефон, потом повернулся и направился к канцелярии. Ходьба успокоила его, и он понял, что Бриктон сделала ему любезность.

Огромная любезность, дар – информация, которая может спасти людей. Но это был отравленный дар. Ведь он не может сообщить эту ключевую информацию, не объяснив, откуда он ее получил?

– Скажу: Нед, был анонимный звонок. Может, это как раз тот парень, что вроде не туда попал, я тебе о нем говорил. Что-то с Большой мечетью завтра будет связано. Может, и ерунда, но все же…

Тухло пахнет. Но дело не только в этом. Если все так неопределенно изложить, то и информацию нельзя будет использовать. Ее сочтут неубедительной и не предпримут никаких мер. Если Брик права – а он знал, что ее сведения из первых рук, – то этот отчаянный символический акт необходимо предупредить, но готовиться к противодействию надо сейчас же, как только Нед узнает об этом.

Вернувшись за свой стол, Шамун принялся изучать карту района. Мечеть была почти через дорогу от Уинфилда. Но она совершенно не годилась как база для нападения с земли. Вход в мечеть был со стороны, противоположной Уинфилду, таким образом, расстояние между этими двумя объектами удваивалось.

Если посмотреть на дело с точки зрения немецкого агента, комиссара Хефте – а Шамун считал, что сам Хефте не способен подготовить хоть мало-мальски приемлемый план атаки, – то занять мечеть следует без выстрелов и всего того, что может считаться осквернением. Проорав воинственные лозунги в мечети, нападающим придется обогнуть ее почти полностью, прежде чем они начнут штурмовать ворота Уинфилда. В этом нет большого смысла. Но, конечно, как символический акт это будет выглядеть весьма убедительно.

Он откинулся на стуле и снова взглянул на Гросвенор-сквер, припоминая, когда он впервые заметил Нэнси Ли Миллер с ее маленькой книжечкой. То, что такая тупица делала пометки, возбудило в нем первые подозрения. Потом, увидев Хефте и немца, он догадался о связях Нэнси. Но вот теперь она в самом сердце группы Хефте, а вместе с тем работает на Брики.

Сила любви.

Он чуть заметно улыбнулся… своей обычной улыбкой – сдержанной и тревожной. Причины для волнения у него были. Его долг по отношению к Неду – если угодно, его любовь к нему, его единственному на свете другу, – требовал открыть ему информацию, полученную от Бриктон. И обязательно объяснить ее источник, иначе она ничего не даст.

Если информация точна, значит, готовится нападение; оно станет не только сенсационным, но унесет много жизней, поскольку речь идет о настоящих боевиках, а не о тех, кто избегает огласки. Правда, в Уинфилде будет полно телекамер. И ни одной в мечети.

Но как ему рассказать обо всем Неду? Не может же Брик пытаться таким образом избавиться от него? Нет, внедрив его в ЦРУ, Моссад потратил слишком много времени, чтобы спалить его на информации, которая почти ничего не значит для израильтян. Единственная возможность для него – это правдоподобно солгать, а потом решительно отрицать вину.

Неподалеку от картинных галерей на Керк-стрит стоит светло-серое здание. Оно тянется между Олд-Берлингтон-стрит и Савил-роу, где находится много портняжных мастерских. В этой части Лондона туристы часто теряют дорогу, сворачивая в cul-de-sacs вроде Коуч энд Хорсиз-Ярд, так как никто им не говорит, что «cul-de-sacs» означает тупик. Очень немногие из них входят в светло-серое здание, построенное в псевдоготическом стиле 1930-х, если только они не ищут полицейского.

Комната, которую временно оккупировал П. Дж. Р. Паркинс, была маленькой. Обычно в ней еще до вызова стенографиста внешне мирно беседовали полицейский-следователь и задержанный. К тому моменту, когда в нее вошел Нед, там уже было трое мужчин, ни один из которых не выразил особой радости при его появлении. Вероятно, весь запас кислорода в комнате ушел на них, а потому они были недовольны прибавлением еще одной пары легких.

– Отлично, – сказал Паркинс вместо приветствия. – Мистер Вимс, вот полковник Эдвард Френч из посольства США. Полковник Френч, это – Джеймс Вимс, американский гражданин. Он просил, чтобы приехал кто-нибудь из посольства, и я решил, что это должны быть вы.

– Правда? – Нед повернулся к рыжеволосому мужчине с ярким от гнева румянцем. – А этот джентльмен кто?

– Он сейчас уходит, – ответил Паркинс.

Не проронив ни слова, рыжеволосый, а это был Джок, вышел.

– Я разве просил об этом? – удивился Нед.

– Ладно, Вимс. Вам он был нужен.

Высокий американец с честным лицом выглядел очень усталым. Он провел беспокойную ночь здесь, в участке, что было заметно даже по его синему блейзеру. Его лицо было помятым и обеспокоенным.

– Я просил приехать мистера Рэнда, – сказал Вимс.

– Да получите вы вашего мистера Рэнда, – пообещал ему Паркинс. – Просто сукин сын не очень торопится.

Нед сделал недовольную гримасу.

– Разве можно так говорить, мистер Паркинс?

– Не сердитесь, полковник.

– Ну, раз мистер Вимс не хочет меня видеть, это, кажется, можно считать ложной тревогой, так что я поеду. Мне еще много надо сделать к воскресенью.

– Полковник, – невесело остановил его Паркинс; и Нед понял: он ищет возможность намекнуть ему, что он нужен здесь не из-за Вимса, а в связи с делом Риордана.

– Вы хотели бы мне что-нибудь сказать, мистер Вимс? – спросил тогда Нед. – Или о чем-то попросить меня?

Американец отвел взгляд, словно раздумывая, но ничего не сказал.

– Может быть, – предложил Паркинс, – для начала он объяснит, почему у него нет паспорта? Он утверждает, что его украли. Говорит, что обратился в посольство за новым, но пока не получил ответа.

– Это правда, мистер Вимс?

– И да, и нет.

– Вы не могли бы минуты за две объяснить, что означают эти слова в связи с утверждением мистера Паркинса?

– А кто такой, черт побери, этот мистер Паркинс? – взорвался Вимс. – Никто не предъявляет документов, только машут перед носом какими-то карточками, и так быстро, что их невозможно прочитать. Где ваши документы? И кто такой Джок?

– Джок?

– Это тот парень, что сразу слинял, как только вы появились.

Нед повернулся к Паркинсу.

– Мы все говорим по-английски, мистер Паркинс. Может быть, вы избавите меня от необходимости выступать в роли переводчика?

– Да, конечно. – Паркинс встал и начал вышагивать по крохотному кусочку свободного пространства у двери, едва ли большему по площади, чем ярд на ярд. – Как вы оба знаете, смерть Риордана возбудила множество вопросов. Мы пытаемся начать с начала, то есть с того, что означают четыре телефонных звонка погибшего мистеру Вимсу на прошлой неделе.

– Разумеется, до того, как он умер, – добавил Нед.

Но у Паркинса не было желания шутить. Его задубевшее лицо, казалось, окаменело и стало совершенно неподвижным.

– Да, мы смотрим ваши забавные американские телевизионные детективчики, полковник Френч. Мы хорошо понимаем смысл таких диалогов. Обычно мы такие штучки оставляем на потом, когда преступник уже выведен на чистую воду.

– Он имеет в виду меня, – пояснил Вимс. – Эти идиоты считают, что я причастен к смерти Тони.

– То же самое можно сказать и про меня, – ответил ему Нед. – А не объяснить ли вам мистеру Паркинсу, почему вы вне подозрений? Если вы расскажете о том, где вы были в последнее время, это может помочь.

– Так вот как защищает меня мое посольство! – воскликнул с негодованием Вимс. – Вы на чьей стороне, Френч?

– Естественно, на вашей, до тех пор пока вы исправно платите налоги.

Не ожидав ответа, Вимс замер с открытым ртом.

– Что вы имеете в виду? Вы хотите сказать, что налоговая служба?.. Да вы шутите, правда?

– Вы представляете, какой бы отличный это был шаг? – обратился Нед к ним обоим. – Вы не получаете от правительства ничего, не платя налоги. Если вы преступник или мошенник, мы забираем у вас все привилегии, даже те, что были когда-то уже использованы. Мы забираем Вьетнам, Чили, Гренаду, Никарагуа, Ливию. Мы снимаем тайное наблюдение со стороны ФБР, ЦРУ и всех других правительственных шпионов. Мы перестаем рыться в вашем дерьме. Мы больше не унижаем тех, кто учит ваших детей и ваших соседей. Мы уже не используем ваши налоги на финансирование телевыступлений аферистов-политиканов, гигантских предприятий сельхозбизнеса или нефтяных компаний. Мы даже прекращаем любые незаконченные проверки налоговой службой. Это полное лишение всех благ, которыми обеспечивает американское гражданство налогоплательщиков. А потом, когда вы сломлены, и рыдая, просите прощения, мы разрешаем вам, от щедрот наших, выплатить ваши налоги и вновь присоединиться к ликующим толпам.

Паркинс, у которого челюсть отвисла в начале этой тирады, теперь закрыл ее, да так, что зубы щелкнули.

– Ну и денек предстоит, – пробормотал он. И, возвращаясь к основной теме, добавил громко: – Может, вы хотели бы остаться вдвоем минут на десять? Я надеюсь, что из этого получится что-нибудь путное. – Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

– Итак, – сказал Нед, – это очень странно, я же не ваш адвокат.

– Вы для меня никто, полковник. Я просил, чтобы приехал Ларри Рэнд.

– А что, если Рэнд не захочет удостоверить вашу личность?

– Так вы слышали обо мне?

– Я знаю, вы считаете себя под защитой Компании.

Вимс помолчал, видимо, тщательно все взвешивая.

– Это значит, что нам не о чем говорить, так?

Нед пожал плечами.

– Мне кажется, что это совсем пустая трата времени. Я думаю, что старина Паркинс просто сделал перерыв, чтобы сходить в туалет.

Он уселся напротив Вимса с непроницаемым лицом. Мог Рэнд защищать этого подлеца или нет? Какая разница. Нед был сыт по горло всем этим делом. Очень жаль, что Джейн не захотела увидеть его или поговорить с ним. Ему было не по себе из-за решения Лаверн. И также он был совершенно взбешен компромиссом с Пандорой Фулмер. В общем, это был бездарный день, и в этой похожей на конуру комнате с подозреваемым – или подозреваемыми? – можно было ожидать новых проблем.

Нед подумал о том, как сложился день у Шамуна.

В отделении несчастных случаев больницы в Стоун-Мэндвиле было только два штатных сотрудника безопасности. Оба служили раньше в военной полиции. Теперь им было уже за пятьдесят. Им удавалось решать сообща почти все проблемы, связанные с безопасностью, когда они возникали в отделении. Это касалось непрошеных посетителей, в том числе журналистов, или пациентов, иногда начинавших бушевать так, что с ними не могли справиться даже медсестры. Другими словами, как часто признавался Тревор Батт своему напарнику Уиллу Найтуотеру:

– Это курорт по сравнению с прежней жизнью.

Для Трева и Уилла прежние дни включали ночные дежурства в Германии и на Кипре, когда приходилось вытаскивать британских военнослужащих из неприятностей, связанных с проститутками, беременными женщинами и хозяевами магазинов, по-хулигански разгромленных ими.

– И смертная скука, – ответил Уилл Треву.

– В любом санатории скучно, – подытожил Трев.

Он был на два года старше Уилла и часто изображал человека, который все знает и везде побывал. Встречались они только раз в день, после ужина, когда Трев уходил с дневного дежурства, а Уилл заступал на ночное, но как-то так сложилось, что они проводили полчаса вместе, попивая чай и вспоминая службу. Трев был, кроме всего прочего, пронырой. Ему удалось оставить после ухода на пенсию служебный девятимиллиметровый «парабеллум». Его не регистрировали, но пистолет хранился в кабинете службы безопасности в запертом ящике письменного стола. Уилл был благодарен Треву за это, потому что именно в ночное дежурство могли возникнуть серьезные проблемы.

– Трев, удивляюсь я тебе. Я видел, ты купил нам еще несколько патронов. Как это тебе удалось? Ведь пистолет не зарегистрирован.

Трев редко отвечал на подобные вопросы. Проныра не должен давать отчет даже старому приятелю, не правда ли?

– Ты только не распространяйся, старик.

Уилл сделал обиженное лицо.

– Ты же знаешь меня, Трев. Если будет по-настоящему жаркая ночь, я суну его в карман, но никто его не увидит.

– Ну сегодня-то не будет развлечений. Сейчас у нас народ после автомобильных аварий.

– А этот немец?

Трев нахмурился.

– Тот, что покалечился в Литтл-Миссендене?

– Он пришел в себя, когда дежурила сестра Превит и просто измучил ее. «Воды, пожалуйста. Извините меня. Воды попить». А сестра Превит никак не могла взять в толк, что ему надо. Пришлось мне объяснять.

– Ему повезло, что вода в нем держится, – сказал Трев безапелляционным тоном невежды. – Его так изрешетили, что и крейсер потонул бы.

Чай допили в сосредоточенной тишине, вспоминая поножовщину, которую им удавалось остановить или скрыть, чтобы спасти английских солдат от суда за границей. Нет ничего лучше настоящей поножовщины. Теперь в Англии никто так не дерется. А жаль.

– …Да знаешь ли ты, что я сделал это добровольно? Это не в твоей юрисдикции. – Голос Ларри Рэнда, низкий и жесткий, стал слышен до того, как его короткое тело появилось в дверях следственной комнаты. Он был в безумной ярости, но Нед Френч не мог припомнить случая, чтобы тот не был в ярости. Это было частью натуры Рэнда.

– Ты! – заорал резидент, как только увидел Неда. – Я так и знал, что какая-нибудь вонючая задница вроде тебя замешана в этом деле!

Френч поднялся.

– Ну-ка повтори это снаружи, Ларри. Я просто умираю от желания превратить тебя в кучку поросячьего дерьма. Думаю, это не займет больше двух минут.

Рэнд отступил на несколько дюймов. Его беспокойный взгляд обежал маленькую комнату.

– Что это за хреновина? Вы что, берете здесь уроки по подслушиванию?

Френч ласково положил правую руку на левое плечо Рэнда.

– А ну, извинись, поросенок!

На сморщенном лице резидента сменялись гримасы, улыбки, подмигивания.

– Ты что, шуток не понимаешь, Френч?

– Только не твои, коротышка!

Подмигнул. Усмехнулся. Покашлял.

– Ну никакого чувства юмора. – Он вперился взглядом в Вимса. – А это кто такой?

– Извинись. – Нед сильней стиснул правой рукой плечо Рэнда.

– О'кей, о'кей. Не обижайся. Что это за парень?

Нед убрал руку.

– Джеймс Ф. Вимс. Просил, чтобы ты приехал. Ума не приложу, зачем это?

– Вимс? – Сама эта фамилия зазвучала как труба в устах Рэнда. – Вимс? Что вы хотите, Вимс?

Долговязый кашлянул.

– Мне надо вам это объяснять?

Рэнд повернулся к Френчу, словно ища союзника.

– Кто этот парень? Он что, шутник?

– Ну никакого чувства юмора, Ларри, а? Он считает, что имеет право на прикрытие Компании. А ты как думаешь?

В голове резидента промелькнуло несколько резких ответов, но ни один из них он не произнес вслух. Вместо этого он сжал губы и несколько раз надул свои висячие щечки.

– Ты имеешь представление, сколько правил безопасности ты только что нарушил, Френч?

– О Господи, только не это. Он назвал твое имя, баранья голова. А Паркинс прекрасно знает, с кем он будет разговаривать. Поэтому снимай накладную бороду и давай заниматься делом.

После паузы Рэнд сел на стул и сразу стал казаться крупнее, почти сравнявшись с Френчем, но, заметно отставая в росте от Вимса. Френч начал понимать, что Вимс не ожидает особой помощи от такого угря, как Рэнд. Ни намека на порядочность не было в его поганых мелких генах. Они долго молчали.

– Поскольку ты спросил, – начал наконец Нед, встревоженный тем, не записывает ли магнитофон Паркинса эту гнусную сцену, – позволь мне рассказать о деле Джеймса Ф. Вимса. Для начала, здесь я могу быть не совсем точен, налоговая служба гонится за ним по пятам. Это так, для сведений. Я также понимаю, что с ним желает побеседовать подразделение лондонской полиции, занимающееся мошенничеством по поручению департамента торговли и промышленности, а также совета по ценным бумагам и инвестициям. Это то, что касается Лондона. В Нью-Йорке тоже есть на него целое дело, но когда запросили тамошнее министерство юстиции, то уперлись в каменную стену. Вимс и парень по фамилии Риордан, Тони Риордан, прикрыты Компанией. Ты об этом знал? А это приводит нас к Риордану, который…

– Подожди, ради Христа. – Правой рукой Рэнд заслонил лицо – то ли желая собраться с мыслями, то ли надеясь что-то утаить. Потом рука вернулась в прежнее положение и легла плашмя на стол перед ним. – Ты думаешь, я успеваю следить за всей этой галиматьей?

– Полагаю, что большая часть этого известна тебе.

– Ты рехнулся, Френч?

– Неужели первый раз слышишь?

– Хм. – Снова его рука потянулась к помятому лицу, но усилием воли он остановил ее. Ого, подумал Нед, уж не хочется ли ему слинять?

– Если вы отвергаете мистера Вимса, – сказал Нед, – тогда он попадает под мою юрисдикцию, по крайней мере до тех пор, пока я смогу передать его обратно Биллу. – Нед повернулся к долговязому американцу. – Я полагаю, у вас есть адвокат?

– Возможно.

– Тогда я смогу сделать для вас только одно – помочь вам позвонить ему. Остальное сделает Паркинс и его команда.

– Паркинс? – поинтересовался Рэнд. – Этот старикан из канцелярии?

– Как я понимаю, он твоего возраста, Ларри.

– О'кей, Френч. Ты выиграл. Я влез в это, не подозревая, что это западня. В следующий раз будем играть по моим правилам. Запомни. – Он поднялся на ноги и тут же снова превратился в карлика. Зрительный эффект был настолько силен, что казалось, будто и голос его должен измениться на сопрано.

– В любое время, Ларри. – Нед открыл ему дверь. – Когда я буду писать отчет, я просто укажу, что ты отрицал какое-либо знакомство или связь с обвиняемым. Правильно?

– Пошел ты в… – Карлик исчез.

Они помолчали, потом Вимс сказал:

– Ну ты меня с ним и сделал.

– Ты думаешь, я лишил тебя шансов на прикрытие?

– Конечно. – Вимс устало вздохнул. – Он должен был тебя отсюда убрать, тогда мы с ним договорились бы.

– Ну и почему же он этого не сделал?

Вимс зло рассмеялся.

– Ты хорошо знаешь историю Компании?

– Откровенно говоря, это не самый любимый мой предмет.

– Ты слышал когда-нибудь о том, что случилось в Гонолулу?

– Любой, кто читает газеты, помнит это.

– Ну так вот. Когда со мной все здесь произошло, Рэнд сразу вообразил, что он уже машет ручкой резидентуре в Лондоне и отправляется в досрочную отставку. Вот он так со мной и поступил. Это все.

– Ты говоришь, что у тебя действительно есть контракт с Компанией?

Вимс пожал плечами.

– Какое это имеет значение? Тот, кто убрал Тони, подставил меня.

– Кто заплатил за наезд?

– Некто, кого Тони сильно зацепил.

Нед оглядел его, ища подвоха.

– Ты не знаешь его фамилию?

– Господи, Френч, это мог быть кто угодно. Риордан был моим лучшим торговым агентом. Он добывал по три-четыре тысячи в неделю на продажах акций.

– Значит, тот, кто был зол на него, может быть зол и на тебя?

– Меня это не пугает. У меня есть еще кое-какие козыри. – Вимс выпрямился на стуле, а честное выражение на лице обозначилось еще отчетливей.

– Что это должно означать? – спросил Нед. – У тебя оставался только один туз, да и тот уже побит твоим дружком Ларри.

– Это не первая его ошибка. Но, возможно, ее он запомнит лучше, чем остальные.

– Вимс, я думаю, вы не понимаете, где мы находимся. Здесь не жарят людей на электрическом стуле, но они постараются запрятать вас в тюрьму лет на двадцать пять, если им удастся повесить на вас смерть Риордана.

– Только вы не дадите им сделать этого. – Вимс взглянул на Неда с триумфом. – Я был в Шотландии с герцогом Бучанским – охотился на оленя.

– Это ваше алиби?

– Там же был и его превосходительство Бад Фулмер.

Нед кисло посмотрел на него: ему очень захотелось стереть самоуверенность с открытого лица Вимса.

– Значит, мистер Фулмер плохо разбирается в друзьях.

– Что да, то да. Очень плохо. Тем более, что в это время охота на оленей была запрещена. Он нарушил закон. А вы знаете, как реагируют британцы, если убивают оленя?

Лицо Неда смягчилось. Вимс сам себя поставил в сложное положение. Если Нед хотел, чтобы фамилия посла не попала в газеты, он должен защитить алиби Вимса перед Паркинсом.

– Какие доказательства вы продаете?

– Фотографии.

– Вы понимаете, что это может быть убийство? Я не уверен, что смогу помочь вам, даже если захочу.

– О, вы с Ройсом Коннелом что-нибудь придумаете!

– А почему вы так уверены в этом?

– Шутки в сторону, Френч. Вы вместе аккуратно и красиво прикроете меня американским флагом. Рэнд этого делать не станет, а у вас нет другого выхода. Я не жду, что вы тут же побежите делать это. Мне ясна ситуация. Я останусь с Биллом, пока вы не найдете способ вызволить меня.

Он протянул Френчу свою правую руку совершенно искренне и просто, как американец американцу. Нед недовольно нахмурился.

– Уберите ее в карман, Вимс. И давайте сменим тему. Паркинс, вероятно, все слышал.

– Мы договорились?

– Вы лучше побеспокойтесь о своем здоровье, Вимс, – сказал ему Нед. – Если не вы убили Риордана, тот, кто это сделал, постарается, чтобы вы последовали за ним.

Паркинс открыл дверь и вошел.

– Совершенно правильно, мистер Вимс, – сказал он. – Следующее, что может с вами произойти, – это столкновение с «мини» на дороге.

Небо над Лондоном по-прежнему было беспросветно-серым: сейчас, ближе к концу дня, солнце опускалось все ниже. Еще немного, подумал Нед, возвращаясь с Савил-роу в канцелярию, и солнце вновь на мгновение выглянет из-за облаков, как актер, выходящий на поклон перед закрытием занавеса в расчете на аплодисменты.

Он шел медленно, чувствуя тревогу. Сегодня все беспокоило его, и нигде не мог он найти ни тени облегчения, пусть даже такого призрачного, как лучи заходящего сейчас солнца. Казалось, что вокруг нет ничего, кроме предательства, что он дышит отравленным им воздухом. В отличие от других его предчувствий, это имело название.

Не стоит так много думать о предательствах. Это неизбежно заставит его обратиться к собственной жизни и вспомнить о собственных предательствах. Странно, но аферист Вимс, не совершивший в течение своей уголовной жизни ни одного порядочного поступка и оказавшийся теперь, когда Ларри Рэнд «сдал» его, в капкане, усугубил тревожную атмосферу этого дня.

Еще более удручало Неда, что Рэнд, разыгравший перед ним спектакль, потом тихо вызволит Вимса из-под ареста. Еще одно предательство.

Предательство витало в воздухе. Возможно, не только в воздухе Лондона, но и повсюду. Но он был в Лондоне, и его легкие были отравлены. Даже мертвый Риордан не избежал предательства. Уходя из полицейского участка, Нед слышал, как Вимс обвинял во всех аферах, совместных фондах, в каждой подозрительной отправке денег в Швейцарию мертвого Тони. Отличная максима: всегда винять отсутствующих.

Он вышел с Беркли-стрит на Гросвенор-сквер и взглянул через площадь на весьма не располагающий к себе фасад канцелярии.

И что нашло на Сааринена, когда он составлял эту комбинацию из камня и стекла? Орел… трудно сказать что-нибудь плохое про орла, скопированного с такого же в Северной Англии. Он несколько оживлял это унылое сооружение.

Нед кивнул охраннику у входа и, как обычно, поднялся по лестнице на свой этаж. Усевшись за стол в своем кабинете, он услышал за стеной звук маленького транзисторного радиоприемника Шамуна, время от времени слушавшего новости.

Нед знал, что ему повезло с помощником, который угадывал его мысли и принял его лаконизм без тени сомнения. Лаверн…

Да, Лаверн. Она что-то там говорила насчет того, что у него нет друзей, если не считать его «лакея». Ну не дано Лаверн понять, что Мо необычен, умен – личность, которая для армии просто находка. Может, она из ревности так говорила? Не имеет значения. Мо – его друг и заместитель. А что Джейн говорила, подтрунивая над ним? Кажется, что люди идут служить в армию, чтобы приобретать друзей на всю жизнь? Да, на всю жизнь. Только вот продолжительность ее разная. Жизнь Викофа до того, как его голова оказалась в холодильнике Неда, продолжалась недолго.

Однако ни Лаверн, ни Джейн не могли понять, что при его работе дружба только мешает. В нормальной жизни человек приобретает или теряет друзей, но головы им не отрезают и не прошивают пулями из девятимиллиметровых пистолетов. Не делают с ними и того, что парни в его департаменте называют «самоубийством в кавычках». Это такая новая форма самоубийства, когда самоубийце «помогают» отправиться на тот свет. Примерно то же, что в Латинской Америке называют «исчезновением» в кавычках.

Нед откинулся на спинку стула и посмотрел на свой стол. Только сейчас он заметил записку, приклеенную лентой к телефону:

Как все, что писал Мо, она была без подписи. Типичная для Шамуна предосторожность. Радио за стеной замолчало. Нед подошел к двери Шамуна и постучал.

– Открой.

Через минуту дверь открылась, за ней стоял Шамун. В его темных глазах угадывалось беспокойство.

– Прочел мою записку?

– Что случилось?

– Зайди. – Мо запер дверь за Недом и сел за стол.

Что-то показалось Неду необычным в его лице, хотя оно не изменилось – разве только выражение стало другим.

– О'кей, – сказал Нед, усаживаясь. – Если есть что рассказать, валяй.

– Не смотри на меня так. Это хорошая новость.

– Хорошие новости мне нужны.

– А как бы ты отнесся к сообщению о том, где наш противник собирается начать завтра?

– Какой противник, миссис Ф.?

Шамун рассмеялся.

– Да нет. Я имею в виду арабскую группу под началом Берта Хайнемана и второго парня по имени Хефте.

Если до этого Нед сидел, развалясь и изображая безмятежное спокойствие, то после слов Шамуна он подался вперед.

– Что ты сказал? Тебе удалось что-то перехватить?

– Нед, эти клоуны начнут с того, что займут внутренний двор Большой мечети во время полуденной молитвы. Сделав что-то – политическое заявление, символический жест или благословение, – не знаю, что там такое делают арабы, обратившись лицом к Мекке, они начнут нападение на Уинфилд.

Нед так нахмурился, что на переносице появилась глубокая морщина. Он, казалось, застыл, подавшись вперед. Долго он сидел не двигаясь, потом выпрямился и снова изобразил спокойствие.

– Какая-то ерунда.

– Да нет, Нед. Информация надежная.

– Ты хочешь сказать мне, что эти «борцы за свободу», не знаю, сколько их там, – пятьдесят, сто – собираются провести такую операцию? Скажем, у них есть самое портативное оружие, которое производится в мире. Вооружены они до зубов. А теперь слушай внимательно, Мо.

– Ну…

– Они втаскивают все это в мечеть, расстилают свои коврики, несколько раз вопят «Иншалла» и снова вытаскивают все оружие? Да это же бред! Ты представляешь, сколько места оно займет? Несколько грузовиков должны привезти его к мечети. Это же просто смешно и бессмысленно!

– Если представить все именно так, то безусловно.

– Я не закончил. Допустим, эти парни не читали Клаузевица, или Макиавелли, или вообще никого. Допустим, они не подозревают, что неожиданность в военных действиях – одна из главных составляющих успеха. Но мы-то с тобой знаем, что такой профессионал, как Берт Хайнеман, прочел Клаузевица столь же внимательно, как Маркса. Вот тебе еще один довод против.

– Послушай, Нед, если ты….

– Подожди, я еще не закончил. Неужели, услышав их вопли в мечети, мы будем попивать шампанское из туфелек наших дам? Как ты думаешь, что мы сделаем, услышав топот их кованых ботинок, несущихся к Уинфилду? Дорогой, мы же не приглашали их к себе в гости. Значит, мы их не пустим.

– Ты полагаешь, они знают, что Уинфилд хорошо охраняется. А если их разведка слаба и не добыла таких сведений?

– Конечно, можно считать, что эти ребятишки способны выкинуть какую-нибудь глупость, но только на старину Берта это не похоже.

– Кончил?

– Давай.

– Где сказано, что террористы действуют по Клаузевицу? С ними бывает трудно справиться именно потому, что они поступают вопреки здравому смыслу. У тебя есть возражения?

– Продолжай.

– Второе: всегда трудно сказать, что для них важнее – пропагандистский эффект или деньги. Если ты правоверный мусульманин, и намерен нанести удар во имя ислама, и привлечь к себе внимание, лучше сначала освятить джихад, получив благословение Аллаха, а уже потом проливать кровь.

Нед провел пальцем по губам, явно борясь с желанием возразить. Но когда Шамун закончил, он промолчал. Палец все еще водил по губам.

– В этом что-то есть, – сказал он потом задумчиво. – Мо…

– Что?

– А откуда эта информация?

Шамун неопределенно развел руками.

– А это имеет значение?

– Имеет ли это?.. Да ты что, шутишь?

– Помнишь, перед твоим уходом в полицию был ошибочный телефонный звонок?

– Ну.

– Парень позвонил снова. Говорил он на смеси английского и арабского. Легкий иранский акцент. Временами я его едва понимал. Вероятнее всего, он звонил откуда-то из-за границы. Обратился он ко мне по фамилии.

– Ого!

– Может, из-за того, что я был в Ливане? – Шамун тяжело вздохнул. – Он начал болтать что-то насчет джихада и обязанности мусульман бороться против сатаны, но это тебе не нужно. Потом рассказал мне о плане нападения с условием, что отведем ему место на первых страницах газет и в вечерних теленовостях.

Голос Шамуна с каждым словом слабел. Он сидел, уставившись на план Большой лондонской мечети, лежавший у него на столе. Нед поглядел на него внимательно, потом перевел взгляд на площадь.

– Ладно, Мо.

– Что «ладно»?

– Ты меня водишь за нос.

– Нед, это правда.

– Ты знаешь не хуже меня, что информация бесполезна, когда неизвестен ее источник. И не говори мне больше о телефонных звонках, хорошо? Может, позже я тебя и поблагодарю, но сейчас эта информация не нужна, если ты не скажешь, откуда она на самом деле. – Он почувствовал, как в нем закипает гнев.

– Разве недостаточно знать план нападения?

– Нет! – Как при мигрени, все вдруг подернулось дымкой.

Нед вскочил и взбешенный пошел к выходу, глядя в окно, но не видя площади.

– Черт подери, Мо! Нужна правда! – Он почувствовал изнеможение, словно его избили.

– Тебе говорит что-нибудь фамилия Бриктон?

– Мириам Шэннон? Она связана с Моссад и работает здесь, в Лондоне.

– Она резидент, – сказал Шамун.

– Правда? Полезно знать на будущее. Погоди, так ты хочешь сказать, что получил все это от Моссад?

Шамун медленно кивнул головой. Он хотел встать, но опасался, что оскорбленный Нед врежет ему.

– От Бриктон.

– И поскольку эта информация исходит от нее, ты считаешь ее надежной?

– Да.

У Неда был вид человека, готового на все. Такой вид, подумал Шамун, бывает у людей в порыве любви или гнева. Обычно они пытаются объяснить свое состояние.

Усилием воли Нед Френч заставил себя немного успокоиться. Бешенство стало проходить. Глаза слегка прикрылись. Но он продолжал сидеть, напряженно выпрямившись. Взгляд Неда блуждал по столу: от телефона к транзистору, потом к развернутой схеме мечети и к компьютеру. Он старательно избегал взгляда Шамуна.

– О'кей, – сказал он наконец очень тихо. – О'кей, может, она и надежна. Я отчасти могу согласиться с тобой. Моссад нам дезинформацию не подсовывает. По крайней мере, до сих пор этого не было.

– Я здесь посмотрел план мечети, Нед. Мне…

– Мо, есть только одно, что ты должен мне объяснить. О'кей?

Шамун кивнул.

– Почему Моссад передал эту информацию тебе? Скажи.

Прошло время, прежде чем Шамун выдавил из себя:

– Это необходимо?

– Да, Мо. Ты же понимаешь, что от этого зависит вся твоя судьба. Не будет лишним сказать, что от этого ответа зависит и твоя карьера, и, возможно, твоя свобода.

– Нед!

– Конечно, военный трибунал примет во внимание четыре года или больше безупречной службы. В твоем досье полно положительных характеристик. Кое-что я сам туда писал, поэтому знаю, что там обнаружат. К тому же Моссад сейчас нам не враг. Но наша контрразведка начнет докапываться и наверняка что-то найдет. Думаю, что, учась в колледже, ты ездил в Израиль. Иногда именно так вербуют пацанов. Но для этого надо быть евреем. Но ты же не…

– Нед, – прервал его Шамун. – Это было в 1980-м. – Он подвинул Неду карандаш и бумагу. – Делай пометки, если надо. Я окончил колледж и поехал в Ливан, потом в Израиль. Именно там я встретил Бриктон, только тогда у нее была другая фамилия, может, потому, что она еще не выкрасила волосы в оранжевый цвет.

– Так это была ее идея, чтобы ты поступил на службу в американскую армию?

– Да.

– И работал на Моссад?

Шамун увидел, что Нед просто впился в него глазами, больше уже не избегая его взгляда.

– Меня воспитали христианином, Нед. Но обнаружив, что в Ливане мои родственники – иудеи, я испытал что-то вроде шока.

– Да, да. Вечный чужак. Лаверн мне сегодня утром сказала, что с памятью у меня все в порядке. – Он отодвинул бумагу в сторону. – Я не думаю, что ты был слишком полезен для Моссад во время предыдущих командировок… И сколько они тебе платили?

– Ничего. Они ни разу не подходили ко мне до Лондона.

– Что ты ей рассказывал?

– Пока ничего.

– Как ты должен был все мне объяснить?

– Она не знает тебя так хорошо, как я, Нед. Может, она считала, что тебе будет достаточно самой информации. Она ведь очень важна.

– Хм. – Неожиданно Нед откинулся на спинку стула. Впервые за время разговора его лицо слегка просветлело. – Так ты теперь тройной агент, так ведь? И только с одной зарплатой. Продешевил!

Шамун кивнул.

– Должен признаться, что ты не такой скользкий, как большинство из них.

Шамун поднял глаза и увидел, как окаменело лицо Неда, а взгляд впился в переносицу собеседника, словно отыскивая место для пули.

– Думаю, что вы сможете быть полезны, капитан. Даже сомнений быть не может.

Шамун пытался пошутить, но не смог.

– Приятно слышать.

– Да что вы? Как вы думаете, что я почувствовал, обнаружив, что пригрел двойного агента? Как вы думаете, что я теперь думаю о вас?

– Но ты же сделал…

– Я сказал, что вы будете полезны. И я уж постараюсь, чтоб так оно и было. Отныне вы для меня только полезны, капитан, и все. Я не отправлю вас в контрразведку только потому, что не хочу выглядеть полным кретином, не раскусив вас давным-давно.

Он встал.

– Но если я узнаю, что вы снова якшаетесь с Бриктон, можете быть уверены, я не пощажу вас.

– Я… догадываюсь…

– А что тут догадываться? Прямо скажу, я просто попытаюсь вылезти из этого дерьма с наименьшими потерями. Надеюсь, вы не думаете, что мне нравится это. Или что вы мне нравитесь.

Он с грохотом захлопнул дверь.

Глава 25

Уилл Найтуотер делал свой первый обход. Он выпил чаю с Тревом, пожелал ему доброй ночи и отправился в северное крыло, где находилась операционная.

Трев был, конечно, прав, работа как на курорте. Ничего особенного делать не надо – ходи себе по коридорам, проверяй, заперты ли входные двери, смотри, нет ли чего подозрительного. Можно и словечком перекинуться с дежурными медсестрами.

Если должно было случиться что-то неожиданное, вроде выписки пациента поздно вечером, Уиллу об этом заблаговременно сообщала медсестра. Даже об экстренной операции ему говорили по крайней мере за полчаса. Уиллу это было по душе, потому что он терпеть не мог сюрпризов. А вообще, кому они нравятся?

Он только что вышел из северного крыла и по центральному коридору направлялся к приемному покою, расположенному в южном крыле, когда услышал крик сестры. Что случилось? Сестры обычно не кричат.

Он побежал к приемному покою.

Уилл Найтуотер услышал, как впереди кто-то рявкнул. Похоже на собачий лай. Гав! Гав-гав! И снова крик. Далеко впереди была освещена часть приемного покоя, выходившего к стоянке.

У дверей стояли четыре человека; свет падал на них сверху, как на сцене.

Уилл шагнул в сторону, притаился за приоткрытой дверью, а потом выглянул в коридор. Две медсестры – Джэкобсон и Превит, – и два молодых парня в масках.

Он снова выглянул. Господи, да у них «М-10»[78] – с глушителями и магазинами. Уиллу Найтуотеру никогда не приходилось стрелять из «М-10», но в фильмах он их часто видел. Обычно из них косил людей Макс фон Сидов, но он помнил и фильм, в котором Джон Уэйн[79] играл полицейского из Сан-Франциско и…

Ти-ди-ди.

Сестра Джэкобсон закричала. Три красных дыры расползлись по халату сестры Превит. Уилл огляделся. Офис службы безопасности прямо напротив него, но они заметят, если он пересечет коридор. Боже, а что бы сделал Трев в такой ситуации?

Сестра Превит упала на колени. Она прикрывала руками грудь, словно защищаясь от новых пуль. Потом рухнула лицом вниз, как срубленное дерево.

Уилл проскочил в коридор и влетел в свою комнату. Эх, если бы Трев был здесь! Эти сволочи дождались, пока остался один дежурный охранник. Где же ключ от стола?

В темноте он открыл ящик стола и вытащил тяжелый «парабеллум». Точность так себе, но если уж попал, то уложит не хуже, чем они уложили сестру Превит.

Его пальцы сильно дрожали. Он вставил в пистолет магазин с тринадцатью патронами. Потом взвел курок. Другой магазин засунул в карман, подошел к двери и осторожно выглянул в коридор. Они выключили свет в приемном покое.

Вдоль коридора в нескольких ярдах друг от друга тускло горели лампочки, как островки света в этом жутком темном пространстве. Парни могли быть где угодно, подумал Найтуотер. Так как он не включал света, они были на равных, ничего не видели. Но двое против одного?

Если бы он только знал, что им надо! Трев быстро бы догадался, что к чему. В сейфе ночью денег не держали, да и днем там гроши были. Наркотики? Может, из-за них?

Уилл бесшумно скользнул в дверь и прижался к стене, стараясь держаться подальше от света. Интересно, можно ли заметить его силуэт при таком слабом освещении?

Только рискнув, можно это выяснить. Он низко, по-армейски пригнулся и стал медленно продвигаться вдоль стены к приемному покою, держа обеими руками тяжелый «парабеллум». Впереди кто-то застонал. Значит, сестра Превит еще жива?

– Здесь никого нет, – сказал мужской голос.

– А мне что-то показалось.

– Пошли. Держи ее перед собой, как щит.

– Я же вам сказала, – произнесла заикаясь сестра Джэкобсон. – Я н-не знаю, о ком вы говорите.

– Молодой парень. Немец.

Уилл Найтуотер точно знал, где спит немец: в центральном крыле, в палате интенсивной терапии. От них до него не было и сотни ярдов. Что же делать?

Если бы Трев был здесь, он бы сообразил. У него голова быстро работает. Побьют они сестру Джэкобсон, чтобы узнать номер палаты? Едва ли. А вот если он выстрелит в них и промахнется, они весь коридор зальют свинцом и уж наверняка его шлепнут.

Ладно. Надо затаиться и ждать, пока они не приблизятся настолько, что он не промахнется. Но если он попадет в одного, не пристрелит ли другой в отместку сестру? Что это за люди? Горячие или хладнокровные?

– Вы т-тратите время со мной, – бормотала сестра Джэкобсон. Теперь их голоса звучали гораздо ближе. – Я не знаю человека, которого вы разыскиваете.

– Тогда мы найдем того, кто знает.

– Сейчас здесь больше никого нет, – сказала она.

– Перестань, сестра.

– Я точно говорю.

Теперь они были всего в двух-трех ярдах. Уилл Найтуотер мог бы уже разглядеть их, но они держались у стены, так же, как и он.

– Сестра Превит еще жива, – сказала женщина. – Ей нужна помощь. Вы же не хотите, чтобы вас судили за убийство.

– Что, что? – Один из парней заржал. Уилл увидел внезапно его силуэт, рядом с другим, более высоким силуэтом второго парня. – Судить за убийство, говоришь? – Парня почему-то это очень рассмешило. Второй не то кашлянул, не то хрюкнул.

Первого Уилл Найтуотер повалил выстрелом в голову.

В падающем сверху свете вспыхнул вишневым фонтаном поток крови. Громко закричала сестра. Уилл Найтуотер выстрелил в живот второму парню. Последнее, что он увидел, была дыра в животе, размером с грейпфрут.

Сейчас Гросвенор-сквер была пуста. Солнце уже исполнило свой обычный фокус, метнув горизонтально лучи на землю из-под облачного неба. Субботние покупатели давным-давно исчезли. Когда зажглись фонари, только несколько пешеходов неторопливо шли по площади. Теперь она принадлежала машинам. Бесконечная череда бело-голубых фар, оранжево-красных больших огней и стоп-сигналов разбивалась на потоки, пересекалась, смешивалась.

Нед Френч сидел на подоконнике. Не так много времени прошло с тех пор, как он испил очередную чашу предательства. Может, полчаса, а то и меньше. Насколько он мог судить, Мо все еще сидел за своим столом, без сомнения, переживая, что его уличили, а еще вероятнее, смеялся над тем, что заставило Неда не разглашать его тайну.

Итак, подумал Нед, этот день, начавшийся с мелких измен, превратился в клубок предательств.

Как иначе можно назвать то, что выложила ему Лаверн за завтраком? Может, «измена» – слишком сильное слово? А как насчет вероломства? А каким словом обозначить поведение Джейн по отношению к нему? Сначала она вытирает сопли Лаверн, становится ее… сообщницей! А потом трусит и не хочет говорить с ним, обидев его.

Рядом с ними Пандора Фулмер – просто любительница. Она всего лишь тупоголовая, самовлюбленная баба. Ну и денек!

От таких дел вы облекаетесь в непроницаемый панцирь. Это просто необходимо. Но и самый прочный панцирь можно расколоть, если ударить по нему как следует. Сейчас он чувствовал себя и разбитым, и очень уязвимым. Он не мог отнестись равнодушно к измене, разрыву, трусливому молчанию, прямому предательству, а также к тому, что все задуманное им для безопасности Уинфилда разрушено крошкой-идиоткой.

Наверное, так должны чувствовать себя моллюски, когда их вытаскивают из раковин и съедают?

А у него ведь тоже был защитный панцирь, укрепленный привычкой к армейской дисциплине и навыками. Неда Френча голыми руками не возьмешь! Надо, чтобы его прибили одновременно жена, любовница и единственный друг. Ударить так, чтобы обнаружить свое притворство и обесценить свою связь с ним.

Вот это-то и произошло.

Зазвонил телефон. Он схватил трубку с дурацкой внезапной надеждой, что звонит Джейн – извиниться и пригласить к себе.

– Заместитель военного атташе.

– Это клуб любителей Арта Ходса? – спросил мужчина со старательным английским выговором. Голос немного подрагивал от сдерживаемого смеха. – Лондонское отделение проводит субботнее собрание своих членов в обычном месте.

– Что?

Но в трубке уже слышались короткие гудки. Нед повесил трубку и невесело улыбнулся. Когда друзья и возлюбленная предают тебя, нет более подходящего момента, чтобы подружиться с врагом.

Глеб Пономаренко всегда бывал вечером в будни в одном из пабов или баров в Найтсбридже. Очевидно, и в субботу он там же. Но зачем он позвонил?

– Фил, – сказала Лаверн Френч в телефонную трубку, – я позвонила не вовремя?

– Восс! Бог ты мой! – ответил ее старший брат. – У нас сейчас ленч. Угадай, кто жарит мясо?

– У тебя есть минуты две?

– Говори, я слушаю. Как поживает моя сестричка? Как Нед? Как девочки? Хотя про девочек я знаю – мама мне звонит раз в неделю.

– Все в порядке. А как Кэтлин и малыш?

– Прекрасно. Что ты хотела сказать?

– Я еду домой.

Фил помолчал, потом спросил:

– Ты имеешь в виду Кэмп-Либерти?

Лаверн поняла, что он реагирует так же, как Нед. Для мужчин дом – это место, где находятся они сами.

– Так, погостить. А потом я вернусь с девочками назад.

– А к нам заедешь?

– За этим и звоню. Я хотела бы взять девочек и побыть у вас с неделю.

– Отлично! Только не приезжай в первые две недели августа, потому что у меня будут совещания в Бадже и Мауи.

– Где?

– Это неважно. Все остальное время я буду здесь. Будем тебе очень рады. Когда решишь ехать, позвони Кэтлин и скажи дату.

– Я позвонила тебе первому, – продолжала Лаверн нерешительно. – Я собираюсь позже позвонить Патрику, Питу и Полу.

– Будешь к каждому проситься на недельку? – засмеялся он.

– Да, что-то в этом роде. Ведь девочки почти не знают своих дядюшек и кузенов.

– Так. – В голосе Фила послышалось несвойственное ему сомнение. Ни у кого из детей генерала Криковского этого никогда не было, подумала Лаверн.

– Так ты неделю пробудешь в Кэмп-Либерти?

– Неделю. Девочки там и так уже две недели. Мама и папа все правильно поймут.

– Да, конечно. – Снова пауза.

– По правде говоря, – продолжала она, – Нед не очень рад тому, что они там.

– Так вот в чем дело… Я сейчас иду! – закричал он кому-то. – Я разговариваю с Восс! Международный разговор! Из Лондона! А ну заткнитесь!

– Иди, жарь мясо.

– Как это – не очень рад? Лори и Линда все каникулы там проводят. Там их делают настоящими людьми.

– Нед называет это место тюрьмой.

– Восс, я думал, что ты замужем за американцем.

– Он и есть американец. Его допускают к секретам, какие и не снились никому в нашей семье.

Она помолчала, думая, как бы объяснить брату, что происходит на самом деле. Но сначала ей самой надо во всем разобраться.

– Раньше мы с ним думали почти одинаково, Фил. Но Нед говорит, что мир изменился и наш образ мыслей – то есть то, как нас учил думать отец, – как это он сказал? Он назвал папу динозавром. Он… – Голос ее прервался. – Мы об этом поговорим, когда я приеду к тебе.

– Конечно, конечно. Мне только не нравится, что моя сестричка… – Он снова заорал на кого-то. Фил женился поздно, когда ему было за сорок, а сейчас, в пятьдесят, ему не хватало терпения, чтобы справляться с маленькими детьми.

– Каким же кретином он стал теперь? – спросил он.

– Да он не кретин. Он американский разведчик, который от долгой работы потерял ориентиры. Это случается иногда.

– Мне кажется, что он стал слабаком, – сказал брат с отвращением. – О'кей! О'кей! Я иду! – А потом снова ей. – Надо бежать, Восс. Пока.

Повесив трубку, Лаверн взяла телефонную книжку, чтобы найти номер другого брата – Пита. Но книжку она закрыла. Позвонит позже. Не было сил объяснять все сначала.

Из двух мест в Найтсбридже, где Глеб Пономаренко встречался по вечерам с людьми, сегодня он выбрал довольно большой бар отеля в американском стиле, который стоял на Лаундс-сквер. Это был огромный стеклянный цилиндр, известный среди местной публики как «Газометр».

В момент появления Неда Френча русский очень внимательно слушал какого-то невзрачного молодого человека, одного из бесчисленных парней в тройках из темно-синего материала в полоску, которых можно встретить в городе. Его зонтик и шляпа лежали на ближайшем табурете. Этот брокер или банкир еще минут десять что-то рассказывал Пономаренко. За это время Нед выпил виски с содовой и заказал еще одну порцию. Ему не надо было опасаться старину Глеба. Но лучше, конечно, ничего не рассказывать, а на все предложения отвечать отрицательно.

Наконец парень ушел. Глеб склонился над своим стаканом с виски, печально покачивая головой.

– Как странно. Как странно, – сказал он по-русски, потом посмотрел на Неда, пытаясь понять, слышал тот или нет.

Глеб взял стакан и подсел к американцу.

– Этот парень, как говорят у вас на родине, если не ошибаюсь, глубоко в дерьме.

– Да, раньше так говорили, – согласился Нед. – Я уже так давно оттуда уехал, что, возможно, теперь говорят «глубоко в борще». – Он посмотрел на русского. – Если у вас есть еще альбом Арта Ходса для меня, покажите его сразу.

– К сожалению, ничего такого у меня нет, – сказал Пономаренко с искренним сожалением.

– Но по телефону вы сказали, что…

– Я помню, что сказал. Неправда, что русские унылые люди, как все, кто живет в краях, где ночи длинные, а зимы долгие. Нет, мы бываем веселыми, но потом за это расплачиваемся. Я пошутил по телефону, потому что надеялся вам помочь, дружище. Только сейчас я понял, что никто не в состоянии вытащить вас из такого «глубокого борща».

– А с каких пор мы стали друзьями?

– Возьмите это, – сказал Глеб, показывая на свой полный стакан, – и замените на двойной виски. И мне принесите. – Он тяжело вздохнул. – Да с того самого момента, как вы приехали в Лондон. Год уже? До этого я и не подозревал о вашем существовании, равно как и вы о моем. Но за прошедший год я весьма основательно познакомился с вами и с вашей работой. Вот почему мне грустно.

– Взбодритесь, Глеб Сергеевич. Мое состояние смертельно, но не очень серьезно. – Принесли стаканы и мужчины церемонно чокнулись.

– Я говорю о завтрашнем дне, – объяснил русский. – На вас нападут, оглушат и бросят умирать.

– Тем самым порадовав кого-то в Кремле. – Нед злорадно ухмыльнулся. – Что вы хотите мне рассказать, мой друг?

– Как я уже сказал, меня очень волнует ход вашей операции. – Он поднял вверх палец, как учитель, требующий внимания. – Послушайте, Френч, при нормальном развитии событий этот прием должен был стать детищем Карла Фолетта. Поскольку его нет, предполагалось все это поручить Е. Лоуренсу Рэнду. Едва ли нужно рассказывать, как этот джентльмен, известный своей утонченностью и чувствительностью, делал бы это дело. Но тут под рукой оказались вы. Должен сказать, что импровизировали вы блестяще. Но вы не в состоянии противостоять вашему противнику, полковник. Ваша операция не предназначена для борьбы с гражданскими людьми. По-настоящему этим должны были заниматься сотрудники Рэнда, но они некомпетентны. Я вам не наскучил? Или вам это тоже приходило в голову?

– А если так, то что?

– Тогда вам не покажется странным то, что я скажу. Если рассматривать ситуацию на уровне страны, окажется, что американское разведывательное сообщество пребывает в плачевном состоянии. Если речь идет о разговоре или сообщении, которые можно перехватить, тут вы мастаки! У вас самое современное оборудование, позволяющее обнаружить, записать и расшифровать малейший шепот во Владивостоке или Антофагасте.[80] Но в грязной работе, требующей контактов с людьми, вы профаны. Посмотрите, например, на Рэнда. Неужели вы думаете, что приличные люди будут работать с этим вечно недовольным лилипутом.

Нед еле удержался от смеха.

– Ну, то, чем занимается Рэнд, не единственное направление нашей работы.

– Это направление, призванное работать с агентурной сетью и добывать нечто более важное, чем звездные шорохи тропосферы. С такими типами, как Рэнд, могут сотрудничать только ему подобные, или безмозглые рабы, которым безразлично, кто их сечет.

Нед смотрел в свой наполовину пустой стакан. С такими друзьями, как Пономаренко, зачем думать о врагах?

– Но, что до вас, старина, – сказал русский, – то единственное, благодаря чему вы еще справляетесь с проблемами, – это помощь друзей из Моссад и советы вашего покорного слуги из ТАСС.

– Из ТАСС, – повторил Нед.

Он почувствовал, как у него екнула селезенка от того спокойствия, с каким Пономаренко намекнул на предательство Шамуна. Господи, да неужели все в городе знают об этом?

– Да, у меня серьезные проблемы, – сказал ему Нед, – хотя я и пытаюсь с ними справляться. Имейте это в виду, уважаемый корреспондент.

– Я только хотел кое-что шепнуть вам. Но если это вам не нужно, я могу воздержаться.

– Не обижайтесь. Вы же меня знаете. Я приму совет от кого угодно.

Глеб огляделся, а потом зашептал в ухо Неду.

– Вы знаете фирму «Ходгкинс и дочь»? – Нед кивнул. – В нее проник один человек – вроде начальника. Он занимается, в частности, тем, что собирает разнообразную информацию от своих сотрудников. В прошлом году он купил эту фирму на деньги, украденные им у венгров. Сейчас он выступает под фамилией Фаунс. Это что-то вам говорит? – Нед снова кивнул. – Он из новой породы. К политике отношения не имеет. Служит только одному хозяину – своей всепожирающей жадности. Не надо объяснять, насколько это делает его опасным?

Нед кивнул в третий раз, но русский молчал.

– Это все? – спросил Нед. – Ничего более конкретного нет?

– Как говорят американцы? Еще разве нужно, чтобы на вас дом рухнул?

Нед кашлянул.

– О'кей. Спасибо за подсказку. Американцы говорят еще так: «Что вы хотите с этого иметь?»

– В сущности, я не прошу ничего особенного. Конечно, я мог бы выложить контракт и потребовать, чтобы вы приложили к нему палец и расписались кровью. Нет, не стоит. Мне нужна только ваша бессмертная душа.

– Вы думаете, я думаю, что вы шутите? – спросил его Нед.

– А вы думаете, я думаю, что вы думаете, что это невозможно? – парировал Глеб. – Это не невозможно. Особенно после того, что стало с вашим характером, с вашей убежденностью, вообще с вашим взглядом на жизнь, когда однажды вечером вы обнаружили голову Викофа в своем холодильнике.

Нед долго молчал, потом одним глотком допил остатки виски.

– Все так, мой друг. Вы начали собирать на меня материал только в Лондоне?

Глеб пожал плечами.

– Я всего лишь старательно готовлюсь к этому. – Он допил содержимое своего стакана почти так же быстро, как Нед. – Пора идти. Здесь вечерами бывает прохладно.

– Да, – согласился Нед. – Послушайте, вы пробовали меня уговорить…

– И буду пробовать вновь.

– Что же, спасибо за информацию о Франце.

– Его фамилия Фаунс, – поправил его русский.

Он ушел, а Нед остался сидеть, уставившись в пустой стакан.

– Бармен, еще двойной!

– Да, сэр. Только это будет новый счет, сэр. Тот джентльмен заплатил за все, что было выпито.

– Да ну? Ну и везет же мне на друзей.

За окном кабинета Шамуна в сумеречном свете неясно вырисовывались очертания Гросвенор-сквер. Она уже не казалась ему зеленой, но воспоминания о зелени словно запечатлелись на его сетчатке. Постепенно, по мере того, как темнота делала бесцветным все окружающее, воспоминания окрашивались в перламутровый цвет.

Огорченный и обозленный своей ошибкой, Шамун отвернулся от окна и включил радио, чтобы послушать новости. Он бесцельно перекладывал бумаги на столе.

Видимо, из-за волнения, журналистка в конце каждой фразы повышала голос.

Шамун выключил радио. Фургон фирмы, занимающейся обслуживанием мероприятий. Раненый немец. Он позвонил в справочную и узнал номер телефона больницы в Стоун-Мэндвиле. Казалось, ждать ответа в больнице пришлось бесконечно. Наконец, кто-то взял трубку. Как только Шамун узнал то, что хотел, трубку повесили. Мо подошел к двери Неда, постучал, прислушался, вернулся к своему столу и позвонил на военно-воздушную базу, расположенную неподалеку от Стоун-Мэндвила. На базе находилось небольшое подразделение фоторазведки ВВС США. С третьей попытки ему удалось дозвониться. Он представился.

– Скажите, вы знаете о нападении в Стоун-Мэндвиле?

– Мы слышали об этом по радио. А в чем дело?

– Вы могли бы кое-что для меня выяснить?

– Если для этого надо ехать в больницу, то это исключено: я дежурю до полуночи.

– А знакомых в больнице у вас нет? Может, кому-нибудь позвоните?

– Ни души, капитан.

– Черт! А далеко ли это от Лондона?

– Вот это да, капитан! Здорово!

Нед не был пьян. Он легко нашел дорогу из Найтсбриджа в Челси, добрался пешком, ни разу не ошибившись, не пропустив ни одного поворота. Теперь он стоял в самом начале Моссон-стрит и смотрел на дом номер 37.

Из-за сплошной облачности ночь опустилась раньше, чем обычно. Небо уже подсвечивалось розоватым сиянием города, которое появлялось по ночам. Уличный фонарь возле дома Джейн горел. Горела и лампа за ее окном в передней. Но больше нигде света не было. Может, ее нет дома? Или она дома, но не для него?

Он позвонил. Долго стояла тишина. Он позвонил снова. Было слышно, как звук прокатился по всей квартире. Потом послышались легкие шаги, словно к двери подошел кто-то в шлепанцах.

– Нед, это ты? – спросила Джейн. – Уходи.

– Пожалуйста, открой. Мне надо с тобой поговорить, – сказал он тихо.

Его голос срывался от отчаяния, чего еще никогда не было в жизни полковника Френча.

– Что?

– Мне надо поговорить с тобой, – повторил он громче.

Проходившие мимо две девушки внимательно посмотрели на него.

– Уходи. Пожалуйста.

– Только после того, как поговорю с тобой.

Девушки захихикали. Нед приподнял плечи.

– Джейн, удели мне хоть столько времени, сколько ты уделила Лаверн.

С той стороны долго молчали. Нед подумал, что она рассердилась.

Вдруг защелкали замки, и дверь широко распахнулась. Едва войдя, он увидел, что она плакала. Или у нее что-то с глазами? Может, читала мелкий шрифт? Или резала лук? Может быть, насморк? Он попытался обнять ее, но она отступила назад.

Джейн стояла в центре гостиной. С распущенными черными волосами и покрасневшими глазами она выглядела измученной. Джейн смотрела на него, как на постороннего человека, заставившего ее страдать. На ней было длинное зеленое бархатное платье.

– Это несправедливо, – сказала она. – Я должна была поговорить с Лаверн. Ведь она твоя жена. Но тебе я не должна ничего, Нед.

– Она уходит от меня.

– О!?

– Отправляется в эту тюрьму в Калифорнии. Говорит, что привезет девочек осенью, но я не верю. Это ты ей посоветовала уехать?

– Нет. А разве она так сказала?

– Нет. Она сказала, что ты ей посоветовала не делать ничего навсегда. А как назвать то, что она уезжает от мужа и собирается обосноваться в шести тысячах миль от него?

– Если она обещала вернуться, значит, так оно и будет, – сказала Джейн.

– Я уверен, что это – навсегда.

– Ты злишься, – заметила она. – Ты хочешь, чтобы она была при тебе, пока ты крутишь роман со мной. Правильно? – Она посмотрела на него опустошенным взглядом. – Ты пил.

– Я много чего делал, и со мной много чего делали. Например, предавали.

Он сел в кресло и уставился в камин. В нем уже не играли весело огоньки газа.

– Но не я, Нед, – ответила она.

– Не ты? А почему же? Присоединяйся к шайке.

Он вытянул к камину свои длинные ноги, словно замерз и воображал, что огонь согреет его.

– Это носится в воздухе. Все оказываются не тем, чем кажутся. Каждый знает все о Неде Френче, кроме самого Неда Френча.

– Я не пони…

– Я только что выпивал с человеком, который рассказал мне, что плохо и со мной, и с завтрашней операцией. Он каждым словом вгонял гвоздь мне в голову. А он из КГБ. Теперь ясно, что Нед Френч – это маленькая часть общественного скандала. Более подходящий момент трудно выбрать. Лаверн летит в Калифорнию. Уинфилд-Хауз в руках врага. Шамун… – он оборвал себя. – А вот и Джейн Вейл – советчица всех, кто страдает от неразделенной любви.

– Нед, если ты пришел, чтобы оскорблять…

– Дорогая Джейн Вейл. Мой муж меня не понимает. Поскольку вы знаете его лучше, чем я, очень прошу посоветовать, что мне делать. Подпись: с разбитым сердцем, но не инвалид.

– Нед!

– У тебя есть виски?

– Тонна. Только ты не получишь, пока не заткнешься.

– Угу!

– Нед, она несчастна. Она думает, что дело в политике. Я сказала ей, что причины эмоциональные и физиологические. Это ее огорчило еще больше. Будь дело только в политике, она бы с этим смирилась. Она мне сказала, что политика – это игра, на которую тратят время мужчины. А женщины ею не интересуются. Она была готова забыть о ваших расхождениях, пока я не объяснила реальные причины.

– Меня поражает, что женщины выкидывают самые фантастические фортели, которые только приходят им в голову. И считают, что все о'кей! Все о'кей, потому что делает это женщина. Женщины имеют на это право, потому что они – женщины. Все дозволено. Предательства, из-за которых мужчина готов пустить себе пулю в лоб или повеситься, чтобы стать пищей для ворон, – все это разрешено женщинам. Она едет домой. Дом – это любое место, которое она предназначит для этого. Все позволено маме, летящей домой, чтобы напихать червяков в глотки ее детенышей.

В этот момент ему показалось, что она рыдает. Он поднял глаза и увидел, что она смеется.

– Очень откровенно, – сказала Джейн. – Ты хочешь, чтобы она была здесь, с тобой, а не где-то еще. Ты говоришь, что ее присутствие успокаивает, а когда ее нет, это ужасно, немыслимо, чудовищно.

– Нет. – Он понял, что она загнала его в логическую ловушку. – И почему я вообразил, что в этот худший из дней моей жизни мои излияния перед тобой принесут мне облегчение?

Что-то он сегодня все время попадал не туда, так часто промахиваясь, что это, конечно, не принесло бы славы бейсбольному клубу.

– Нет, – повторил он. – Это то же, что и отъезд Лаверн. Но мне этого не надо ни сейчас, ни завтра. Что касается ее возвращения осенью…

– Она вернется.

– О! Она и тебе обещала?

– Лаверн не лжет. Она не коварна. Уж так ее воспитали, независимо от того, что ты думаешь о ее политических взглядах. Именно поэтому она и способна на то, что ты называешь чудовищным. Она делает это открыто и без обмана. Я не хочу сказать, что все женщины таковы. Но я видела гораздо больше обманщиков мужчин, чем женщин.

– Ну и что? – Он метнул в потолок воинственный взгляд. – Кого это волнует? Женщины всегда что-то изображают. Я говорю как отец четырех девочек. Всегда претендуют на то, чего они не заслужили.

– Если я налью тебе виски, ты заткнешься? Ты превратился в худшую разновидность шовинистической свиньи.

Посмотрев на нее, он увидел, что у нее в глазах все еще стояли слезы.

– Наша специальность – рыдания по заказу, – пробурчал он. – Сэкономь выпивку. Я ухожу. – Он поднялся, покачиваясь. – До свидания, Джейн. Всего тебе хорошего. – Он направился к двери.

– Пока, Нед.

– Ты не собираешься меня выпускать?

– Я не собираюсь допустить, чтобы ты шантажом склонил меня к жалости.

– Послушай. – Он стоял в дверях. – Нам надо поговорить.

– Тебе надо поговорить с Лаверн. Не знаю, чем вы занимались двадцать лет, но по-человечески вы не разговаривали. Наконец-то она решилась поговорить с посторонней, со мной, не зная, что именно я – предатель. Ты жалуешься на предательства, Нед. А спроси себя, с чего они начинаются.

Он вернулся в комнату.

– Налей мне, пожалуйста, а?

Они постояли, глядя друг другу в глаза, – два одиноких человека, как мачты двух разминувшихся кораблей. Корабль Неда слегка покачивался, но был все еще на плаву, хотя и подавал сигналы о катастрофе.

– Как ты думаешь, каково было мне говорить с Лаверн? – спросила она наконец.

– Да. Я знаю.

– Да? – передразнила его Джейн. Она повернулась и подошла к книжному шкафу. На пластиковом подносе стояли бутылки и стаканы. Она налила виски, добавила немного льда, дала один стакан Неду и, взяв другой, уселась у холодного камина. – Ты думаешь, это самый худший из дней в твоей жизни? – бросила она ему с вызовом.

– Как в мелодраме. Ладно, определение оставим до завтра.

– Мы можем о чем-нибудь поговорить, не вспоминая каждый раз про безопасность Уинфилда? Надо же делать все постепенно, иначе ничего не удастся решить.

– А почему ты считаешь, что что-то можно решить?

– И правда, что? – Она подняла свой стакан, он – свой. Они выпили. – Ты знаешь, Лаверн… – Она помолчала. – Я с ней говорила, как со своей сестрой Эмили. Я не понимаю этот тип женщин. И никогда не понимала. У них есть все, чего у меня никогда не было: красота, фигура, блеск. С детства я была похожа на библиотекаршу.

– Перестань, Джейн. Какая ерунда!

– Но я научилась выглядеть лучше. Все дело в том, как причешешься и наложишь грим. Я решила эту проблему. Никого теперь не тошнит при взгляде на меня. Ненадолго в меня даже влюбляются некоторые невротики из разведки.

– Правда? И много их у тебя было?

– Да и один слишком много.

– Сегодня такой день, что все себя жалеют… – Он сел напротив нее. – И между прочим, я позволил тебе забрать у меня этот день. Это был мой плохой день.

Она долго молча потягивала виски. Ее бледное лицо слегка порозовело.

– Она действительно уезжает? И мы целое лето будем вдвоем? Или это фантастическая мечта?

– Когда ты поймешь, что о нас, возможно, уже вся канцелярия шушукается…

– Не думаю, – сказала она. – Хотя точно сказать трудно. Но, по крайней мере, несколько ночей ты сможешь провести у меня.

Он кивнул.

– А ты – у меня. Если только за моей квартирой не следят.

– А за моей?

– Кто знает? – В его голосе прозвучало отвращение. – Я думаю, что в номере 404…

– Никогда. Ты знаешь, мы как пара наркоманов. Не можем даже дождаться, когда уедет Лаверн.

Нед помолчал.

– Ты не зажжешь газ в камине? – Он смотрел, как она зажгла огонь. В комнате стало гораздо уютнее. – А ты не думаешь, – спросил он, – что Лаверн нас обоих перехитрила?

– Нет. – Джейн стояла на коленях у камина, регулируя огонь. – Женщины так не поступают. Во всяком случае, женщины вроде Лаверн.

– Нет? Не может она пойти за советом к своей сопернице?

– А тебе приятно подозревать ее в коварстве?

Он покачал головой.

– Просто пытаюсь себе это представить. Так, один из возможных сценариев.

– Игры.

– Что? – переспросил он.

– Игры, в которые играют мужчины. А потом ноют о чудовищных поступках женщин. Ты бы еще сказал, что она собралась похитить своих собственных дочерей. – Она продолжала стоять на коленях. Теперь она держала в руке стакан и смотрела на него. Ее большие темно-карие глаза были печальны.

– У меня есть книжка, которую мне кто-то прислал из Штатов на прошлое Рождество. – Она нахмурилась, вспоминая. – Там есть… – Она встала, подошла к книжному шкафу, порылась там и достала большой альбом рисунков – «Эхо из бездонного колодца». Она начала листать альбом.

– Он голландец, – сказала Джейн про автора, – художник и философ. Я только… – Она продолжала листать. – Вот. – Она передала альбом Неду. Он увидел незамысловатый рисунок, выполненный кистью, пером и чернилами. На нем была изображена обнаженная полная женщина, лежащая на спине с разведенными в стороны ногами.

– Как у гинеколога, – сказал Нед. – Прелестно!

– Не будь ослом, Нед, это изречение буддийской монахини. «Отсюда, – гласило изречение, – вышел в мир Будда и Христос». Художник добавил и имя монахини: Майолей.

– Понятно, – сказал Нед, возвращая альбом. – Это устройство дает вам лицензию на чудовищные поступки.

– Я ничего не могу сказать про буддийских монахинь, – начала размышлять вслух Джейн. – Может быть, они дают обет безбрачия. Но я незамужняя и бездетная, уверяю тебя, каждая женщина знает, что она говорит о нас правду. Мы связаны с планетой и человечеством так, как никто из мужчин. У меня нет детей и, скорее всего, и не будет, но я чувствую эту связь не менее сильно, чем Лаверн. Вот почему она…

– Глупости.

– Нед…

– Послушай, связь отца с человечеством не менее определенна. Это биологическая связь, и она, конечно, не так драматична. А эмоционально он связан с детьми так же, как и мать. Но когда доходит до дела, роли меняются. Мать выкармливает. Отец добывает пропитание. Это не драматично, как беременность и роды, но не смей думать, что мы менее связаны с человечеством, чем те, кто дает нам детей.

– Ты не хочешь позволить Лаверн даже этого?

Он надул щеки в знак недовольства.

– Знаешь, что я хочу сказать? Вы, женщины, делаете то, что хотите, делясь друг с другом самым задушевным. Интересно, долго ли вы можете сохранять служебные тайны?

– А сколько женщин среди сотрудников разведки? Или агентов?

– В мирное время очень немного.

– А сколько мафиози?

– Ни одной.

– Даже среди террористов женщины очень редки.

– Да. – Он осторожно посмотрел на нее. – Ты утверждаешь, что женщины более нежны и заботливы? Не касайся этой темы.

– О, могут быть ужасные примеры бессердечных, страшных женщин, – признала она. – Так же, как могут быть два или три солдата – чудовища. – Она криво улыбнулась. – Или агента разведки.

– До начала современной эпохи профессия солдата была неотделима от профессии убийцы, – сказал Нед. – Но когда появилась возможность убивать на расстоянии, проводить атомные бомбардировки и использовать химическое или бактериологическое оружие, профессия солдата стала уважаемой. Моральная ответственность перешла к политикам.

– Ты любишь мальчиков для битья.

– Иногда говорят о различии между террористом и солдатом. Террорист убивает во имя того, во что он верит сам. А солдат убивает во имя того, во что верят политики.

– Извини, но я американка. Мне это не подходит.

– Джейн? – Он взглянул на нее удивленно.

– Я гражданка демократической страны. И у нас именно те тупые, коррумпированные политики, которые нам нравятся и которых мы хотим. Если не согласен, почитай опросы общественного мнения.

– Когда обвиняют всех, никто ни за что не отвечает.

– Как раз поэтому некоторые военные стараются перекинуть ответственность на политиканов.

– Ты просто невозможна, – бросил он.

Она долго смотрела на него.

– Нед. Я всегда буду такой.

Она подошла к нему и встала перед ним. Ее стройная фигура была скрыта под складками зеленого бархата. У нее был вид проповедницы, склонной пророчествовать, а не приносить успокоение.

– Это все еврейские штучки, да? – спросил он. – Вы для этого посланы на землю?

Она допила виски.

– А теперь то, что я назвала бы вполне христианской мыслью. – Ее огромные глаза были устремлены на его лицо. – Нет конкретной цели, с которой мы посланы на землю. Мы пьем виски. Работаем. Влюбляемся в совершенно неподходящих людей.

Он потянулся к ней, и они медленно обнялись, прижимаясь друг к другу осторожно, будто опасались спрятанных шипов.

– Это совсем не то, что говорил мне старый Химниц, – заметил Нед. – Он сказал мне, что предназначение евреев – удерживать все остальное человечество на правильном пути. А кому нравятся люди, лезущие не в свои дела?

– Химниц – просто рехнувшийся осел, – ответила Джейн. Они целовались нежно и долго. – А его лучший ученик, – добавила она, вздохнув, – такой же осел.

– Именно об этом меня предупредили сегодня вечером. Коллега-шпион.

– Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Френч, мы так и будем жить дальше? Корабли, которые встречаются только в ночи?

– Не знаю. Я чертовски запаниковал, когда ты не захотела говорить со мной по телефону. Как будто отторгла меня.

– Ты говоришь, как еврей.

Он нахмурился.

– Это шутка? Не мучай меня, Вейл. Мы должны быть всегда открыты друг для друга. Даже если все, что мы можем сказать друг другу, это: «Привет, у меня все в порядке. Как твои дела?» Мы просто обязаны быть доступны друг для друга.

Она так крепко прижала его к себе, что у него перехватило дыхание.

– Ты нарисовал такую привлекательную картину нашего будущего, – прошептала она ему на ухо. – Состарься со мной и увидишь, что самая ужасная скука ждет нас впереди.

Нед приподнял ее, и они посмотрели друг на друга, глаза в глаза – темно-синие в темно-карие.

– И кто же это высказал такую мысль, – заметил он, – что наша главная сила – это разговор? – Он нежно поцеловал сначала один ее глаз, потом другой.

Она засмеялась ему в ухо.

– Не выношу такой откровенной лести, – сказала она. – Неужели ты думаешь, что и у меня есть гены Эмили?

– А она больше склонна к физиологии?

– Ну уж, только не к умствованию. – Она положила руки ему на плечи и приподнялась, чтобы посмотреть на него сверху вниз.

– Мне кажется, это любовь, – сказала она. – Ты единственный человек на свете, который считает меня красивой и сексапильной.

– Меня тянет только к высоким женщинам. Я не имею в виду никого конкретно.

– Прекрасно! – Ее тело медленно соскользнуло вниз. Долгое и тесное объятие возбудило их больше, чем они хотели бы признаться.

Ее темные глаза выражали непокорность, обиду и беспокойство.

– Я хотела бы, чтобы ты позвонил Лаверн, – начала она. – Скажи ей что-нибудь односложное, как ты это умеешь, и останься со мной еще несколько часов. Ты меня сегодня уже много обижал. Может, теперь будешь вести себя хорошо?

Лицо Неда помрачнело.

– Я мог бы только мечтать об этом, – сказал он, понимая, что за этим должно последовать «но». Он пристально посмотрел на нее. – Ты помнишь, что завтра Четвертое июля?

– Скажи, – ответила ему Джейн довольно резко, – разве у вас с Шамуном не все в порядке?

– Все, что мы смогли предусмотреть.

– Тогда?..

Он замолчал, вспоминая безумный ритм прошедшей недели, в котором составлялся план защиты Уинфилда; теперь он давал не больше, чем трость слепому. Тем не менее все, что они придумали, было готово к работе: снайперы, наблюдатели, официанты, пехотинцы в «троянском коне» и даже маленький оркестр для исполнения разных танцев, вооруженный пистолетами, спрятанными под одеждой. Был еще взвод морских пехотинцев и группа его добровольцев в штатском. О чем же еще беспокоиться?

– Тогда, – повторил он вслед за Джейн, – давай заранее посмотрим фейерверк.

Серый «форд-фиеста» несся по скоростной дороге А355 на юг из Амершэма в Слау. Шамун посмотрел на часы. Десять вечера. Он неплохо сегодня вечером поработал. Когда он доберется до Лондона, надо будет позвонить Неду и все подробно рассказать.

Полиция в Стоун-Мэндвиле поначалу не очень хотела помочь ему, но он расположил всех к себе своим благожелательством. Так что, в конце концов, ему разрешили посмотреть на немца. С одного взгляда было понятно, что Берт Хайнеман в предстоящих делах участвовать не может. Бывшие товарищи дважды пытались и не смогли убить его. Крутые парни эти марксисты.

Изувеченные тела убитых уже увезли в морг, но все согласились с тем, что они не похожи на арабов.

Полиция разрешила ему также взглянуть на фургон «фиат-фиорино», с нанесенной, а потом закрашенной эмблемой фирмы «Ходгкинс и дочь». С одной стороны фургона она проступала через свежую серую краску, словно владелец фургона никак не решался закрасить ее до конца. Кроме пулевого отверстия в одном из окон, фургон не давал никаких новых данных. Некоторые отпечатки пальцев на нем принадлежали двоим убитым. Но были и отпечатки других людей.

История, о которой Шамун собирался рассказать Неду, была уже вполне ясна. Их подозрения насчет фирмы подтвердились. Ее сотрудники очень хотели убить немца. Хотя это и удивляло, но соотносилось с сообщением Нэнси Ли об исчезновении нескольких лучших людей Хефте.

Как жаль, что немец не в состоянии говорить! Кажется, он догадался, что его снова пытались убрать. Глаза его блестели, но говорил он бессвязно, да к тому же и по-немецки. Могут пройти недели, пока можно будет понять его речь, а у них нет и суток.

Позади «фиесты» Шамун увидел две яркие, быстро приближающиеся фары. Он не раз замечал, что английские водители включают свет дальних фар, не заботясь о том, что они ослепляют других. Дальний свет англичане неправильно использовали и для того, чтобы подать сигнал. Во всем мире мигнуть дальним светом означает: «Берегись, я еду». А в Англии совсем другое: «Поезжай впереди меня. Обгонять не собираюсь». Совершенно сбивает с толку. Но очень эксцентрично, по-английски.

Шамун изменил положение зеркала заднего обозрения, чтобы свет фар не слепил глаза. Он хотел поправить и зеркало снаружи, но машина догоняла его так быстро, что он не стал делать этого.

Она подалась направо, чтобы обойти его, и они долго ехали параллельно. Шамун успел заметить, что это не легковушка, а белый фургон, больше, чем «фиорино» и его «фиеста». Мо мельком увидел лицо водителя с большими, навыкате глазами. Он сжал в руке маленький круглый микрофон.

Фургон резко вильнул влево. Его переднее крыло сильно ударило по «фиесте». Они переезжали мост, и Шамуну с огромным трудом удалось удержать машину, чтобы не врезаться в ограждение моста.

Фургон проскочил вперед. Шамун сознательно отстал, но все же оказался не готов к последующим действиям преследователя. Фургон с визгом шин промчался вперед на более широкое место и резко развернулся. Теперь он несся прямо в лоб «фиесте», ослепляя Шамуна светом фар.

Шамун свернул вправо. Фургон снова зацепил его передним крылом, но промчался мимо. В зеркало он увидел, как вновь развернулся преследователь. Шамун нажал на педаль газа. Он должен уйти от этого сумасшедшего – его машина легче фургона.

Две машины неслись по дороге А355, бросая в ночь снопы белого света. Шамун сжал зубы и надавил на педаль до отказа. Ему было ясно, что происходит, поскольку во время разворотов на бортах фургона несколько раз мелькнула надпись: «Ходгкинс и дочь – традиционные обеды».

Пока ему удается держаться впереди фургона, все будет в порядке. Это была безлюдная часть дороги, но вскоре они достигнут застроенного района Биконсфилд; тогда он либо оторвется от фургона, либо найдет полицейский участок и укроется там. Так или иначе, Шамун не сомневался, что доставит свою информацию в Лондон.

Не сомневался, пока не увидел далеко впереди другой фургон, несущийся прямо на него с ослепительно яркими фарами.