Посольство

Глава 7

Лаверн проснулась раньше Неда. Последние дни, после отъезда дочерей в Штаты, у нее ранним утром не было так уж много дел, поэтому обычно она спала до девяти. А сегодня проснулась в семь. Лаверн слышала, как Нед принимает душ наверху. Полусонная, она с непривычки приготовила обильный завтрак вроде тех, которыми ее мать кормила четырех растущих сыновей и маленькую дочку.

Лаверн испекла большой толстый блин, поджарила ломтики бекона, в подогревателе лежало несколько намазанных маслом тостов: как только появится муж, она поставит блин и яичницу. Приготовленного кофе хватило бы на восемь человек, кленового сиропа – на двенадцать, апельсинового сока – на шестнадцать, а масла – на две дюжины. Эти заготовки назывались «великим американским завтраком».

Она услышала, как Нед выключил душ наверху.

– Что за запах? – крикнул он. – Восс, ты уже встала?

– Завтрак будет готов, как только ты придешь.

– Я только побреюсь.

Лаверн присела у длинного окна, где она выращивала лук, шалфей и другие растения, точнее, ухаживала за тем, что посадила ее старшая дочь Лу Энн. Шла вторая неделя с тех пор, как они остались вдвоем. Лаверн перестала много стряпать – Нед возвращался всегда по-разному. Обычно она готовила простую еду – мясо с картофелем, презирая иностранные штучки с чесноком.

Нед вошел в кухню, потирая подбородок. Он был одет для офиса, но пока без пиджака. Лаверн видела, что, хотя он сразу оценил солидность завтрака, его мысли обращены к другим делам.

– Я попросил Шамуна подбросить меня.

Лаверн кивнула.

– Как насчет блинов?

– Нет, спасибо. Только тост и кусочек бекона.

– Ты шутишь, Нед, посмотри на эту красоту.

– А ты посмотри на эту красоту. – И он похлопал себя по абсолютно плоскому животу.

Она налила тесто на сковородку и смотрела, как шипят в масле два блина.

– Мужчине, работающему, как ты, нужен хороший завтрак.

Нед покачал головой, тщательно выбирая самый маленький кусочек бекона и укладывая его на самый маленький кусочек хлеба.

– Я больше не курю. Бегаю только раз или два в неделю. На корт не выходил уже год. Я – канцелярская крыса и веду сидячий образ жизни, Восс.

Она бессознательно покачивала головой в такт ему.

– Кажется, все меняется, – проговорила она едва слышно. – Нельзя называться игроком, пока не известен счет.

– Характерно для этого дела.

Лаверн перевернула блины на сковородке.

– Что, Ройс Коннел дает большой ужин сегодня?

Нед нахмурился.

– Сегодня вечером? Да нет, обычный фуршет.

Она выключила огонь под сковородкой.

– А тебе нравится Ройс? Правда?

Нед жевал свой спартанский завтрак, набив рот, чтобы не говорить. Потом тянул черный кофе без сахара. Потом смотрел в черное дно своей чашки и молчал.

Лаверн тихо вздохнула.

– Я соскучилась по девочкам. – Ее голос звучал очень мягко.

Нед резко поднял голову, будто услышал незнакомый голос, и взглянул на Лаверн.

– Я тоже. Когда они должны вернуться, в начале сентября?

Никогда, ответила про себя Лаверн. Я сделаю все, чтобы они никогда не покинули безопасное гнездышко, которое устроили для них мои родители. Она следила за лицом Неда, испытывая редкое и приятное ощущение злорадства. Он не единственный, кто не должен отвечать на вопросы: в эту игру могут играть и двое.

– Я скучаю о них, – продолжала она, – потому что, когда они завтракают, ты хотя бы заставляешь себя разговаривать.

– Неужели?

Она увидела, что огонек интереса, зажегшийся было в его глазах, погас, как только он снова вернулся к каким-то занимавшим его проблемам. Он подошел к холодильнику – агрегату с двумя дверцами, слишком большому для них двоих. Не колеблясь, он открыл дверцу, достал апельсиновый сок и закрыл ее. Лаверн заметила, что он спокойно налил и выпил небольшой стакан сока.

– Что, больше в белом ящике нет привидений? – спросила она, улыбаясь.

Он печально взглянул на нее.

– Ты заметила?

– Трудно не заметить. Начиная с Бонна, ты боишься заглянуть в холодильник. Это уже больше года.

Он поставил стакан в мойку и включил воду. Потом взглянул на часы.

– Ты… никому не рассказывала об этом?

– Зачем? Чтобы это попало в твое досье?

Он кивнул, по-прежнему не глядя на нее и не садясь с ней за стол. Она переложила блины на свою тарелку, взяла масло, полила их сиропом.

– Точно не будешь? Может, хоть один?

Он повернулся к ней, пытаясь вникнуть в то, о чем она говорит.

– Они пахнут чудесно. Но нет, не буду. – Он снова взглянул на часы. – Их подарила мне Лу Энн, никак не могу привыкнуть к часам без стрелок.

– Сядь, – посоветовала она. – Мо Шамун никогда не опаздывает, но и никогда не приезжает раньше. Кстати, что ты нашел в нем?

– Он первоклассный умный офицер.

Снова нахмурившись, Нед уставился на пустой стул, как будто обдумывал самое важное решение в своей жизни. Наконец он взял еще один крохотный кусочек бекона и начал медленно покусывать его, как белка покусывает орех. Это избавляло от разговора.

– Нед.

– Гм.

– Шамун упомянул что-то вчера о повышенной готовности. Я полагаю, это официальная форма ответа: «У меня нет времени помогать жене, когда к ней ворвались коммуняки-провокаторы». У меня была для тебя видеопленка; она так и валялась бы дома, если бы я не приказала Шамуну забрать ее. Это ты называешь «повышенной готовностью»? А что прикажешь мне делать с провокаторами в следующий раз? Или тебя не касается, что твоя жена при удобном случае может оказаться жертвой? Но ведь это не безразлично твоей жене. Следующий ублюдок, который попытается залезть, получит пулю 38-го калибра прямо через щель для почты. Это заставит тебя быть осторожнее, Нед?

Он продолжал жевать свой бекон, пока тот не исчез. Потом криво улыбнулся.

– Успокойся, Восс. Я жалею о вчерашнем. Но я же извинился вечером.

– Ничего не объяснив.

Он вздохнул и чуть было снова не взглянул на часы, но вовремя удержался.

– Полагаю… – сказал он безразличным тоном, – словами об уничтожении коммуняк, ломящихся в дом, ты доказала, что должна все узнать. Поэтому, чтобы ты не стреляла, я все тебе объясню.

Он рассказал об ожидаемом у Пандоры Фулмер приеме, не углубляясь в детали, касающиеся мер безопасности. Лаверн начала вилкой вырезать из блинов узоры, но ничего не ела.

– Мы на прием приглашены?

– Конечно. Но, боюсь, что не смогу тебя за руку держать. Придется тебе обходиться без меня.

– Это что-то меняет?

– В каком смысле?

– Меняет что-нибудь то, что я буду без тебя? – Она оттолкнула тарелку. – Когда ты хотел рассказать мне о приеме? Вчера вечером?

– Вот я и рассказал тебе это. – Нед щелкнул пальцами, обнаружив тем самым недовольство. – Ты уж как-нибудь постарайся отделить свою личную обиду от нависшей беды.

Она кивнула в знак согласия.

– Жены умеют это делать, особенно брошенные. И более всего те, кого оставили, словно и не оставив. Жить дома, спать в одной постели и при этом не быть вместе! – закончила она, переходя на крик.

– Отлично. – Он взглянул на часы, на этот раз открыто. – Я подожду Шамуна на улице. Он человек молодой, впечатлительный, холостой. Не стоит портить его представление о счастье в браке.

– А я?

– Извини, не понял?

Лаверн почувствовала, как стеснилось ее дыхание. Она не собиралась затевать этот разговор. Он был не в ее стиле и напоминал нытье. Единственная дочь генерала Криковского никогда не ныла – это удел слабых.

– Мои фантазии о счастье в браке. – Услышала она свой голос будто со стороны. – Ты хоть имеешь представление о том, что я?.. – Она остановилась вовремя.

Это не касалось Неда – он не скрывал, что его не интересует вопрос, почему у них нет больше детей. Грех, конечно, но тогда ей казалось правильным не плодить кучу детей. Она уже не ходила в церковь по воскресеньям, а на последнем причастии была больше года назад. Но до сих пор помнила слова священника после ее признания в том, что ей перевязали трубы. Многие годы они звучали в ее душе, пока она не поняла, что этот ответ – полное дерьмо. Она решила, что священник, не раз слыхавший о таком прегрешении, имел наготове подходящий ответ. «На твоей душе тяжкое бремя, – сказал он, – но ты несешь его во имя Того, кто прощает. Оставь это Богу, а сама постись».

– И каждый год после этого… – вырвалось у Лаверн.

Нед удивленно взглянул на нее.

– Извини?

– Нед, ты стал такой, как они все. Ты даже говоришь не так, как американец. «Извини?» Они превратили вас всех, даже самых лучших, в нытиков.

– Восс, не кипятись.

– Я? Это потому, что я чувствую себя брошенной.

– Что?

– Я рада, что вспомнила об этом. Брошенная! Я думала об этом вчера утром, когда смотрела, как ты уходишь. Ты всегда уходишь, Нед. Физически ты возвращаешься, поэтому нельзя сказать, что ты ушел. Но для меня это не имеет значения. Я то, что осталось в прошлом. Ты понимаешь?

– Конечно, даже то, что выделено курсивом. – Он выглянул в окно кухни. – А что, все это можно было мне сказать только перед работой? Чтобы я целый день приходил в себя после чудовищного завтрака, который ты…

– Извини. Не понимаю, зачем все это выложила. Видимо, из-за тоски о девочках. – Она принялась перекладывать фигурки, вырезанные из блинов. – А твой друг ливанец блины случайно не любит?

Раздался звонок в дверь.

– А вот и он. – Нед сказал это с таким очевидным облегчением, что глаза ее на мгновение увлажнились. Но дочь генерала Криковского не заплакала. Ни рыданий, ни нытья, ни плача.

Она пошла к входной двери, опередив мужа, и пригласила Мо Шамуна войти.

– Пять минут на чашку кофе, капитан.

Смуглый, худощавый молодой человек расплылся в улыбке.

– Превосходная мысль, капитан.

Лаверн заметила, что полы ее хлопкового халата слишком разошлись, и запахнула его.

– А откуда ты узнал мое звание?

– Мы знаем все, – сказал Шамун с шутливой таинственностью. – Доброе утро, Нед.

– Поехали.

Шамун остановился на полдороги к кухне, откуда доносился аромат свежесваренного кофе.

– Мы торопимся?

– Мы всегда торопимся, – бросил Нед, идя позади него к двери.

– Извини, если кофе не слишком хорош, – сказала Лаверн.

– Это ты меня извини, – ответил Шамун.

– На звонки в дверь не отвечай никому, Восс, – крикнул Нед, уже выходя.

– Это приказ? – спросила она с иронией. – Да вот поможет ли он?

– Нет, серьезно, – сказал Шамун. Его темные глаза блестели, выражая симпатию. – Вам же стоит только позвонить. Не надо корчить из себя героя.

– Бегом, капитан. – Она сделала прощальный жест. – Давай, давай.

Сидя у кухонного стола, Лаверн слушала фырчание удаляющегося серо-коричневого «форда-фиесты». Она задумалась и медленно разрывала холодный блин на мелкие части.

Когда девочка, ставшая впоследствии королевой Викторией, впервые обосновалась здесь, часть Лондона, которая называется Кенсингтоном, была, собственно, не городом, а сельской местностью с маленькими фермами и деревнями, разбросанными вдоль основных маршрутов дилижансов – на север и запад.

К сожалению, истории не известно, что она сказала бы о сегодняшнем окружении Макса Гривса. На Кенсингтон-Хай-стрит возвышается типовой туристский отель, выходящий на сады, где Виктория шалила в детстве, если, конечно, она вообще когда-нибудь шалила.

В этом отеле, как подобает холостяку, живущему на чужбине, Макс Гривс снимает полулюкс, а счета каждый месяц направляет в министерство юстиции по адресу: «США, Вашингтон, округ Колумбия».

Во вторник утром он вышел из холла гостиницы в восемь, вместо того, чтобы послоняться здесь и послушать смешные истории земляков-американцев, приезжающих посмотреть Лондон. Нельзя сказать, что после нескольких лет, проведенных здесь, Макс Гривс пресытился Лондоном. Пресытился он только плоскими остротами туристов.

Сейчас он торопился и нервничал. По жестоким внутренним правилам посольства он, один из сотрудников ФБР, числившихся за отделом Джейн Вейл, не мог рассчитывать на личную беседу с Ройсом Коннелом, но только на те официальные встречи с замом посла, которые происходили каждое утро на десятичасовых совещаниях. Поэтому, когда Коннел, позвонив вчера вечером, попросил Макса «подскочить» с ним утром в одно место, день просто засиял от радушных надежд.

В отличие от того, что изображалось в комиксах, повседневная работа сотрудника ФБР была достаточно скучной. Поэтому намерение Ройса проехаться с ним в лимузине в условиях исключительной конспирации наполняло Макса надеждой, что задание будет особым.

Он ехал на юг по Виктория-роуд, где было полно тупиков и улиц с односторонним движением, из которых состоял этот жилой район, будто созданный для того, чтобы затруднить движение машин в любом направлении. Макс повернул на Запад именно в тот момент, когда принадлежавший Ройсу «кадиллак» с обрубленным багажником остановился у широкого крыльца, выкрашенного в темно-желтый цвет с табличкой «Коринф-Хауз».

Огромный дом с целым штатом слуг принадлежал одному человеку. Ройс должен чувствовать себя здесь не слишком уютно, так же как Макс в своем несопоставимо меньшем гостиничном номере. Фэбээровец остановился возле черного автомобиля и кивнул шоферу, хотя им и не приходилось встречаться. Чуть погодя Макс принялся рассматривать себя в затемненных окнах «кадиллака», желая убедиться, что его внешность соответствует обстоятельствам. Встречи с Ройсом Коннелом производили почти на всех такое же впечатление.

Макс выглядел неважно. Было заметно, что он нервничает. А ведь первые впечатления решают все! Он бы не занимал свою должность, если бы не знал, что надо делать в подобных случаях. Макс постарался придать себе уверенный вид, чуть выдвинув вперед нижнюю челюсть, отчего лицо его стало почти квадратным. Он может чувствовать себя неуютно, но, как и все преуспевающие люди, должен казаться надежным и владеющим собой. Это непросто.

У него, как сознавался себе Макс, было одно уязвимое место. Он только что окончил университет Мидуэстерн, где изучал правоохранительные органы и получил звание магистра. Главным образом он занимался «бухгалтерией» борьбы с преступностью. Макс Гривс был из послегуверовского[26] поколения: его приняли на работу, когда смерть директора избавила бюро от пятидесяти лет притворства. ФБР освободилось от дурацких представлений эпохи Гувера, когда оно всячески избегало возможности выдвигать любые обвинения против членов организованных преступных групп. Новое бюро двигалось в ином направлении. Хотя деньги налогоплательщиков по-прежнему шли на то, чтобы внедряться в основательно потрепанные левые организации, все же ФБР теперь действовало, как настоящий правоохранительный орган, впервые занявшись сетью преступных организаций в стране. Макс нахмурился, глядя на свое отражение в затемненном пуленепробиваемом стекле «кадиллака». Его лицо было довольно длинным и узким, одутловатым, словно искаженным головной болью после бессонной ночи. Он заметно лысел. Оставались лишь темные редкие пряди волос. Не лучше ли носить шляпу? Интересно, сейчас мужчины носят шляпы? Что об этом скажет Ройс? А сам Ройс носит шляпу?

Он редко появляется на улице.

Мои глаза, сказал себе Макс, не внушают доверия: налитые кровью, да еще и бегают. И слишком светло-карие для брюнета. Боже, все в нем было не так в это утро. Ну просто никудышный человек!

– Нравишься себе? – спросил Ройс Коннел.

Макс резко обернулся, почувствовав, как вспыхнуло его лицо.

– Застали на месте преступления. Доброе утро, сэр.

– Немного здорового тщеславия не повредит никому, – ответил Ройс, медленно оглядывая его и словно ища, к чему прицепиться. – Голова болит?

Макс поморщился.

– К сожалению, даже этим не могу объяснить свой паршивый вид. Извините, но я что-то сегодня… Может, освещение?

Ройс взглянул на редкие голубые просветы над головой. Макс отметил, что сегодня посланник, как его называли официально, был одет как будто в тон с Коринф-Хаузом: легкий летний костюм желтоватого цвета плотно сидел по английской моде, почти черный галстук и очки в тяжелой черной оправе. Фасад Коринф-Хауза с полосами и черными рамами окон словно соответствовал одежде Ройса. Ни флага, ни малейших признаков того, что дом – постоянная резиденция второго человека американского посольства в Лондоне.

– Сядем.

Они сели на заднее сиденье «кадиллака». Шофер закрыл дверь и коснулся руля. Он нажал кнопку, и тяжелое стекло – пуленепробиваемое, решил Макс – поднялось между сиденьем водителя и просторным салоном для пассажиров.

Ройс заблокировал изнутри обе задние двери и уселся поглубже. «Кадиллак» двинулся в парк, где широко раскинувшаяся лужайка отделяла Кенсингтон-Гарденс на западе от Гайд-парка на востоке.

– Макс, – начал Коннел, – говорит вам что-нибудь имя Тони Риордан? Американский биржевой делец.

Гривс покачал удлиненной головой.

– Я проверю файлы.

– Сделайте, пожалуйста. И будьте осторожны. Я в одной частной беседе узнал, что он намерен устроить большой скандал и втоптать в грязь доброе имя американского предпринимательства. Мне хотелось бы избежать публикаций в газетах. Вообще говоря, хотел бы, чтобы Риордан исчез с лица земли. Но это невозможно, поэтому, я думаю, ваши коллеги могли бы схватить его за что-то, совершенное им дома, и отправить в Штаты до того, как всплывет это лондонское дело.

– Можно сделать.

– Это дело тонкое. Похитить американского гражданина – незаконно. Будьте очень осторожны.

Макс почувствовал, как дрожь, спутница страха, пробежала по телу. Ого, да это дело, как говорится, для специалистов по части плаща и кинжала! Он нервно выглянул в окно, когда тяжелый лимузин повернул на север по внутренней дороге, вливающейся в Парк-Лэйн. Скоро они будут в посольстве, и эта почетная, но рискованная беседа закончится. Мысли Макса перескакивали от одной опасности к другой.

– Понятно, – продолжал тем временем Ройс, – вам придется как-то утрясти и другие дела. Я бы хотел, чтобы вы по мере сил помогли Неду Френчу. Но на то, чтобы найти и отправить в Штаты Риордана, я даю вам двадцать четыре часа.

«Сидеть на двух стульях…» – пронеслось в мыслях Макса.

– Наверное, летом никто больше шляпы не носит. – Он удивился сказанной им глупости. – Я имею в виду… – Он громко проглотил слюну.

Только дипломат мирового класса знает, когда не надо слышать произнесенное вслух. Ройс Коннел, казалось, сосредоточился, очищая от пятнышка светлые брюки. Только когда «кадиллак» оказался на Брук-стрит, в одном квартале от канцелярии, он поднял глаза.

– Вы выйдете здесь, – сказал он, постучав по стеклу, отделявшему их от водителя. Машина на секунду остановилась, и Макс выскочил из нее.

– Двадцать четыре часа, – напомнил Ройс, улыбнувшись, закрыл дверь и дал знак водителю трогаться.

Макс немного постоял на углу Аплер-Брук и Парк-стрит. Он видел, как лимузин повернул направо, на Блэкбернз-Мьюз. Спуски вели оттуда к подземным уровням стоянок под канцелярией посольства. Сразу за ним повернула и коричневая «фиеста» Мо Шамуна. Весь мир в движении!

Не в первый раз узкое лицо Макса омрачилось беспокойством. Какого черта бюро приняло на работу такого неподходящего человека, как он? Неужели они не могли отсеять его при отборе? Как ему проделать эти незаконные штучки?

Он угрюмо поднял плечи, выдвинул челюсть и двинулся навстречу дневной работе.

В гараже, в задней части канцелярии, водитель Ройса Коннела быстрыми движениями пушистой щеткой смахивал с машины едва заметную пыль. Проверив пепельницы рядом с задними сиденьями лимузина, он увидел, что они чистые. Потом оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, один ли он, и просунул руку в узкую щель, которая шла из салона к месту водителя. В руке оказалась гладкая черная коробка, размером и видом похожая на пачку сигарет «Джон Плейер Спешл».

Шофер открыл коробку, будто собираясь достать сигарету. Но внутри были не сигареты, а портативный магнитофон. Он остановил его, нажал кнопку, и крохотная кассета вывалилась из пачки. Аккуратно положив ее во внутренний карман своего серого пиджака, шофер поставил вместо нее новую микрокассету и положил коробку с магнитофоном в боковой карман.

– Доброе утро, Хопчерч!

Шофер испуганно обернулся и увидел П. Дж. Р. Паркинса, который внимательно наблюдал за его действиями. Огромный Паркинс подкрался к своей жертве совершенно бесшумно.

– Д… доброе утро, майор.

– Доброе утро что?

– Простите, сэр. Чертовски трудно привыкнуть думать о вас, как о гражданском.

– Только сделай такую ошибку при посторонних, – начал Паркинс угрожающе.

– Я знаю, сэр. Точно. Прошу прошения. – Хопчерч полез во внутренний карман и достал крошечную кассету. Он и Паркинс огляделись по сторонам перед тем, как она поменяла хозяина.

– Это мистер Гривс, сэр.

– Понял.

Паркинс повернулся кругом, обнаружив настолько явную военную выправку, что и без специальной подготовки можно было понять, почему его иногда называли «майор».

«Фиат-фиорино», видимо, самый маленький из фургонов, произведенных в Европе, после того как большинство проржавевших «ситроенов 2-CV» отбегало свои последние километры. Этот фургон, покрытый серыми пятнами краски там, где на кузове проступила ржавчина, ловко протиснулся среди транспорта, запрудившего съезд вокруг Гайд-парка, и направился в сторону Темзы. Он пересек реку в том месте, где над плоскими крышами парковок и складов высились огромные дымовые трубы теплоэлектростанции Бэттерси, построенные в стиле «артдеко». На боках фургона коричневыми буквами было написано: «Веллингтон-галантерея».

Берт проехал под двумя железнодорожными мостами, потом резко повернул налево в один из мрачных промышленных пустырей, оставшихся в Южном Лондоне еще со времен войны после гитлеровских бомбардировок. На большом кирпичном здании значилось: «Ты хранишь – ты и запирай».

Затормозив у высоких металлических ворот в ограде, он оглядел двух своих спутников. Если замысел был в том, чтобы они незаметно слились здесь с местными работягами, то подготовлено это было, конечно, тщательно, хотя и не вполне продуманно. На них были застиранные джинсы с потертыми коленями и старые свитера. Все дело в волосах: Берт и оба араба совсем недавно подстриглись – слишком коротко, чтобы походить на лондонских рабочих.

После того как Берт расписался в журнале, девица в воротах едва взглянула на них. Берт решил, что она не оценила, насколько разношерстной была их троица.

Он – высокий и светловолосый – резко отличался от Мерака, небольшого, черноволосого, истощенного голодом парня лет шестнадцати, с темно-оливковой кожей, а также и от Мамуда, с его бледным лицом и неряшливым, из-за непрерывного курения и редкого мытья, видом. Еще более щуплый, чем Мерак, Мамуд был так неопрятен, что грязь скопилась у него под ногтями, в складках кожи и даже в уголках светло-серых глаз, словно выцветших в пустыне.

Берт вывел фургон в узкий проезд, служивший складом. Он слишком хорошо знал, какие серьезные проблемы создавали для Хефте новички вроде этих. Шесть месяцев, а может, и недель назад они были в пустыне, обходясь горстью фиников в день и выпрашивая окурки сигарет. Они, разумеется, не представляли, как вести себя на Западе, скажем, в Лондоне. В лучшем случае они стремились подражать своим лидерам, вроде обожаемого ими Хефте. Поэтому они двигались неумело, как любительский мужской танцевальный ансамбль, пытающийся сочетать балетные «па» с резкими полувоенными позами.

Берт припарковал «фиорино» возле зоны «G». Неподалеку, в зоне «J», был виден полицейский фургон, из которого два бобби в форме выгружали большие картонные коробки. Это бывало и раньше, когда Берт приезжал сюда. Он уже знал, что несколько местных полицейских участков хранили здесь старую документацию. Но вид синей формы заставил блеснуть серые неподвижные глаза Мамуда; тощий же Мерак остановился как вкопанный, выйдя из фургона. Лишь после команды Берта они стали двигаться как ни в чем не бывало.

Это был самый трудный для них урок. Сложно заставить новобранцев изменить привычки юности и научить их, только что прибывших в аэропорт Хитроу со студенческими визами, подражать спокойным и холодным манерам молодого английского рабочего. Это было тем труднее, что каждый из юнцов уже видел пролитую кровь, жаждал выпустить кишки первому встречному белому и посмотреть, как они будут дымиться.

Берт открыл заднюю дверцу фургона, чтобы Мерак и Мамуд вытащили вешалку с блестящими, изумрудно-зелеными платьями в прозрачных пластиковых упаковках. Они внесли вешалку в лифт, поднялись на два этажа, прокатили ее по длинному коридору, с обеих сторон которого были видны закрытые двери, и остановились у одной из них, запертой на прочный висячий замок из ванадиевой стали.

Берт проверил циферблат на замке. Он всегда оставлял стрелку на 14, чтобы можно было узнать, не пытались ли подобрать комбинацию. Он просил Хефте записать комбинацию, но красавца араба нельзя было беспокоить такими мелочами.

Берт хорошо знал, что любой замок можно снять, если есть время и инструменты. Этот замок был так прочен, что ни распилить, ни взломать его обычным слесарным инструментом было нельзя. Не обойтись без газового резака. Полиция и те, кто пользуется складом, появляются здесь регулярно, думал Берт, так что возможность взломать замок сомнительна. Однако взрывчатка и оружие почти на сто тысяч фунтов стерлингов были доступны любому, кто знал цифровую комбинацию.

Он ввел молодых арабов в небольшое помещение и закрыл дверь. Вокруг них стояли деревянные ящики, сложенные в штабеля по четыре-пять.

– Как вы думаете, – тихо спросил Берт по-арабски, – эти полицейские ищейки внизу нас заметили?

Мамуд открыл ближайший ящик и с вожделением смотрел на повидавший виды «инграм М-10», словно ободранный – без магазина и толстого глушителя.

– Ладно, – усмехнулся он. – С этим мы завоюем города, забитые полицией.

Берт обошел его и поднял «инграм».

– Хороший выбор, Мамуд. – В его голосе прозвучала похвала.

Он открыл еще несколько ящиков и присоединил к «инграму» недостающие детали, отыскав самый потрепанный глушитель и поцарапанный стальной магазин, который позвякивал патронами.

Берт вложил оружие в руки Мамуда.

– Испытай это, брат, – сказал он. – Если оружие, побывавшее в стольких переделках, будет работать хорошо, то уж другое и подавно. Его покупали партиями.

Он открыл другой ящик и достал четыре гранаты. Тонкие пальцы Мерака прижали поржавевшие, похожие на груши серо-зеленые гранаты к костлявой груди.

– Это будет непросто, – сказал ему Берт. – Хефте объяснял вам, что нужно, чтобы никто не услышал грохота от взрывов. – Он достал «Калашникова» и подсоединил к нему дугу сильно изношенного магазина.

– Можно будет использовать одну из конспиративных квартир Хефте за пределами Лондона. Эта пустынная сельская местность расположена близко к подземному трубопроводу. Как вы увидите, благодаря глупости Сатаны, это идеальное место для испытания оружия.

Мамуд взял у него автомат, взвесил в руке и повернулся к ярким женским платьям. Он просунул «АК-47» под пластиковую упаковку и укрепил на вешалке так, что платье совсем скрыло его. Араб холодно взглянул на Берта, не ожидая похвалы, но готовый принять ее.

– Очень хорошо, Мамуд, – восхитился Берт. У этих юных арабов, почти детей, было ярко выражено мужское начало: они отвечали на похвалу, как посевы на дождь.

Мерак нетерпеливо рассовывал гранаты по карманам яркого шелкового пиджака.

– Отлично, Мерак, – заметил Берт. – Теперь я понимаю, братья, почему мудрый Хефте выбрал из остальных именно вас двоих.

На дальнем конце линии подземки, «Метрополитен-лайн», находится пригород Амершэм-он-де-Хилл, выстроенный в 1930-х годах, когда линию вели через это место. Он смотрит свысока на старый Амершэм, деревню, история которой началась с саксонцев, а может, и римлян: до сей поры здесь уцелели тюдоровские, если не елизаветинские, пабы, дома и амбары. Берт взялся доставить на фургоне небольшой груз оружия в Амершэм, где он подобрал Мерака и Мамуда, завершивших тренировочную поездку на подземке.

Они вывалились со станции с таким видом, как будто выполнили трудную задачу. Мамуд, который считался главнее и старше Мерака, сел рядом с Бертом, а его несколько заторможенный приятель трясся сзади.

– Ты должен запомнить дорогу, – предупредил Берт Мамуда. – Когда закончите испытания, тебе придется немедленно позвонить в Лондон. Потом вы поедете туда на ближайшем поезде, дойдя до станции пешком. Понял?

Светло-серые глаза Мамуда уставились, не мигая, на дорогу, «фиорино» мчался мимо фасадов семнадцатого века. Через мгновение они выехали из Амершэма на дорогу, по обеим сторонам которой плавно поднимались Чилтернские холмы, покрытые люцерной, и рощицы деревьев. На бескрайних зеленых полях паслись овцы. Вороны поднимались, каркая, небольшими тучами.

– Здесь, – сказал Берт, замедляя ход машины примерно через милю, чтобы свернуть налево в направлении указателя «Литтл-Миссенден».

Фургон проскочил мимо нескольких небольших коттеджей и двух пабов. Магазинов не было видно. Повернув на еще более узкую дорогу и миновав церковь, Берт ввел фургон в пристройку к последнему из четырех коттеджей. Похожая на гараж и полуразрушенная, она еще сохранила белые оштукатуренные стены, они были перерезаны черными деревянными конструкциями.

Даже сейчас, в конце июня, дом хранил прохладу, от которой маленького Мерака охватил озноб, когда он внес оружие и сложил его в обшарпанной кухне с викторианской мебелью.

Берт приложил палец к губам.

– Слушайте, – прошептал он.

Все трое долго стояли не двигаясь. Вдруг неподалеку прозвучали два выстрела. Мерак вздрогнул, но Мамуд стоял спокойно.

– Послушайте еще.

Дом, холодный внутри, был неподвижен и беззвучен, как могила. Они терпеливо ждали. Берт посматривал на часы. Снова два выстрела, но чуть в другом месте.

– Ну разве я не сказал вам, что это идеальное место для испытания оружия? – спросил он мальчиков. – Поля с люцерной. Вороны. Да еще машины, у которых баллон с пропаном имитирует звук взрыва, двойного взрыва, как при выстреле. Бах-бах!

– И вороны улетают? – спросил Мерак.

– Точно. – Берт снова приложил палец к губам. Они подождали. Еще два выстрела из новой точки.

– Эти проклятые машины начинают на восходе, – объяснил Берт. – Их по крайней мере полдюжины только в этом районе. А заканчивают они, когда становится совсем темно. В это время года это между девятью и десятью вечера.

– Какие тупые эти белые, – ухмыльнулся Мамуд.

Забыв о своем цвете кожи, Берт энергично кивнул головой.

– Но какой подарок Аллаха! – Он помолчал. – Вопросы есть?

Мерак покачал удлиненной головой. Через редкие волосы просвечивала кожа. Мамуд смотрел в сторону: воображая себя старшим, он был и неподвижен и холоден.

– Хочу сообщить, – сказал Берт, – что к югу и к северу лежат довольно большие леса, вокруг которых курсируют машины, отпугивающие ворон. Проводите испытания между девятью и десятью часами. Понятно?

Снова Мерак в знак согласия кивнул, а Мамуд промолчал.

– Не дожидайтесь, пока закроются пабы. Англичане, если возвращаются домой в подпитии, непредсказуемы. Проводите испытания между девятью и десятью вечера. Еще можно успеть на поезд в город. Последний уходит не раньше полуночи. Ясно?

Он увидел, как Мерак дважды кивнул. Выражение, придававшее Мамуду сходство с муллой, обозначалось отчетливее в его неподвижных глазах. Чем раньше Берт оставит этих двоих наедине с их задачей, тем скорее Мамуд перестанет прохаживаться насчет белых.

– Успеха вам, братья, – сказал Берт, направляясь к боковой двери в пристройку. – Оставайтесь внутри, пока не стемнеет. Тогда за работу! Да поможет вам Аллах!

Глава 8

В огромном здании канцелярии начали набирать обороты пересекающиеся ритмы вторника. Отдохнувшие люди включались в служебные дела. Они занимались несложной рутинной работой вроде распечатывания почты, что позволяло им постепенно перейти к привычным занятиям. Но для двоих это время до десятичасового совещания было весьма напряженным. Как кисть подчиняется руке художника, наносящей на полотно единственно нужные мазки, так эти двое двигались по зданию слишком сосредоточенно и осторожно, чтобы их перемещения можно было назвать привычными.

И каждый из них старался не попадаться на пути другому.

Нед Френч к этому времени обошел несколько отделов, по привычке выясняя, чем дышит народ. Поговорив со многими, он заметил, что слушает плохо. Его мысли все еще были заняты утренней ссорой с Лаверн, вернее, ее вспышкой.

Пытаясь не застревать на этом эпизоде, Нед подумал, что исключительность подобной вспышки и мешает ему переключиться. Лаверн никогда не жаловалась: наслушавшись за долгие годы историй об армейских женах, Нед убедился, что его собственная жена не доставляет ему никаких хлопот.

Спровоцировать могло только что-то из ряда вон выходящее, очень сильное переживание. В этом конфликте он вел себя не лучшим образом, признался себе Нед.

Он задержался на повороте лестницы, обдумывая ситуацию с новой точки зрения. Одно то, что мысль об отношениях с Лаверн мешает ему работать, указывало на сложность конфликта. Случись что-нибудь подобное с его подчиненным, Нед устроил бы ему самый серьезный разнос.

Стоя на лестнице, он увидел плотный, похожий на ствол дерева торс – с прямой, как палка, спиной. П. Дж. Р. Паркинс ступал тихо, как кот, по лестничной площадке этажом ниже. Нед пододвинулся ближе к стене, чтобы англичанин не увидел его. Уже не в первый раз они едва избегали встречи – каждый на своем утреннем обходе. Благодаря этой «невстрече», как и всем предыдущим, они не обнаружили противостояния.

Мысль о том, что Паркинс болтается по зданию, досаждала Неду и забавляла его. Он не сомневался, что этот человек был из МИ-5 или из Спецотдела. Должность в посольстве позволяла ему проникать в любые закоулки канцелярии. Нед гораздо больше беспокоился о том, не проделывает ли Паркинс отвлекающих маневров, чтобы проникнуть в его дела. Работа англичан в годы Второй мировой войны строилась на намеренном дублировании – фальшивые армии и аэродромы, двойные агенты на каждом углу, дезинформационные кампании и тому подобное. Сотрудники иностранной разведки знали, что обман, отвлекающие маневры были чертами английского стиля работы.

Нед пошел к следующей точке своего обхода, не заметив, как размышления о Паркинсе отодвинули Лаверн в сторону, если не на задний план. Оказывается, старикан приносил и пользу.

В девять тридцать Нед Френч поднялся на этаж, где работала Джейн Вейл. Он выглянул из окна на лежавшую внизу Гросвенор-сквер. Сотрудники контор, приступающие к работе позднее, не спеша шли к своим офисам. День был не ясный и не пасмурный: редкие просветы голубого неба затягивались клубящимися в вышине облаками.

Нед смотрел в окно, не понимая, что его задерживает. Площадь была… не такая, как обычно?

На ней не было Наблюдателя.

Ну да, конечно, вспомнил Нед. Эти панки нанесли ему несколько сильных ударов и пинков. В возрасте Наблюдателя человеку требуется время, чтобы избавиться даже от царапин. А сколько ему? Шестьдесят? Возраст его отца? Разве он не просил Макса Гривса проверить его несколько месяцев назад? На него должен быть файл.

По дороге в офис Джейн Нед остановился перед закрытой дверью Гривса. Он постучал, немного подождал и вошел. Длинное узкое лицо Макса выглядело удивленным и помятым, будто его вынули из стиральной машины.

– Привет, Нед. – Голос фэбээровца прозвучал тихо, как вздох. – Что нового по Четвертому июля?

– Все нормально. Что с тобой сегодня?

– Плохо выгляжу?

– Видел хуже только в банке с формальдегидом в Лондонской клинике.

– У меня… – начал Макс и остановился.

Неду всегда казалось, что лицо этого человека выдает его мысли. «У меня проблема» – таков был смысл недоговоренных им слов. Нед кивнул, как бы отвечая на вопрос.

– Ты помнишь, несколько месяцев назад я просил проверить старикана со смешным плакатом, который болтается на Гросвенор-сквер?

Гривс с трудом отвлекся от своих страхов и сомнений, вникая в вопрос Неда.

– Да, конечно. А что такое?

– Можно мне взглянуть на его файл?

– Конечно, а что случилось?

Нед нахмурился.

– Я хотел бы сейчас.

– Конечно, а… – На этот раз даже Макс заметил, что его повторения кажутся странными. – Так, старикан с плакатом. – Он повернулся на стуле к компьютеру, Гривс включил персоналку и замер, держа руки над клавиатурой.

– Самая последняя модель, Макс?

– Да, конечно. Черт, а как его зовут?

– Ты что, не можешь найти файл без имени? Что у вас за система поиска информации? Неужели нельзя по ключевому слову? – спросил Нед. – Протесты? Жалобы? Псих? Макс, может, у вас в конторе есть код для входа в систему получше? А, Макс?

Гривс медленно покачал головой из стороны в сторону.

– Ты не понимаешь, Нед. В этой конторе на компьютере работаю я. Именно меня послали на компьютерные курсы, именно я ставлю все информационные программы.

Нед помолчал.

– И ты вводишь свои досье только по фамилии объекта?

– Разве есть другие способы?

На этот раз молчание Неда длилось гораздо дольше: он просчитывал стоимость четырех или пяти терминалов и главного компьютера, полностью ориентированных на работу в этом офисе.

– Слушай, Нед, – взорвался Макс. – Дай мне его имя, и я всю его жизнь открою тебе через долю секунды.

– Прекрасно.

– Бернсайд! – воскликнул Макс.

– Что?

Гривс весело забарабанил по клавиатуре. Как он и предсказывал, не прошло и секунды, как на экране монитора появился текст из трех строчек. Яркие зеленые буквы. Нед прочитал:

– так начиналось досье, –

– А что еще? – спросил Нед.

– На этого типа нет файлов ни здесь, ни дома, Нед.

– Восхитительно, – ответил Нед. – Если на человека нет файла, вы не можете выдать ничего больше, чем вот это?

– Я сам проводил его домой и узнал фамилию от домохозяйки. Это просто ночлежка над пабом со странным названием. Никто в пабе не знает о нем ничего, кроме того, что он ходит с чудным плакатом. Он редко заходит в паб, ни с кем не разговаривает. У меня это заняло полдня. Публика там все время меняется. Студенты из Лондонского университета, люди, которые пользуются Британским музеем. Короче, это Блумсбери.

– Спокойно, Макс.

– Я спокоен, – уверил его Гривс. – Я проверил его по всем учетам и здесь, и дома. Все запросы пришли пустые.

– Хорошее здоровье?

– Я это говорил? – простонал Макс. – Он может оказаться хоть оживленным Сталиным. Единственное, что я могу сказать точно, что по учетам он не проходит.

– А ты знаешь, Макс, Амброз Э. Бернсайд был известным юнионистским генералом во время гражданской войны.

Гривс долго, не мигая смотрел в глаза Неда. Потом выдавил:

– Может, родственник?

– Может, правнук? – добавил Нед.

– Может быть.

– А может, вымышленное имя?

– О черт, Нед.

Мужчины помолчали.

– Вырубай свой бездарный компьютер, Макс, – вздохнул Нед. – Во что нам эта штуковина обошлась? Полмиллиона? Так частная промышленность обдирает дядю Сэма? В два раза больше рыночной цены? Самое последнее слово в программном обеспечении не позволяет обнаружить обманщика, не способного провести и двенадцатилетнего школьника.

– Такие штуки случаются, Нед. Ты же знаешь.

«Хорошо, что хоть твоя башка не оказалась в моем холодильнике», – добавил про себя Нед. Он нацарапал адрес Бернсайда на клочке бумаги со стола Гривса.

– Спасибо за помощь, Макс.

Гривс кашлянул, когда Нед повернулся, чтобы выйти.

– Нед, я управленец, а не оперативник. То есть, когда мне приходится следить за кем-то вроде Бернсайда, хорошо, если я не потеряю его на первых же поворотах.

– Ладно, Макс, не заискивай.

– Слушай, когда ты попросил о помощи, я сделал все, что мог. – Гривс держал руку вверх. – Это немного, согласен. Но теперь нужна твоя помощь. Мне нужен человек по имени Тони Риордан. Американец, биржевой делец. Я искал его в компьютере пятью разными способами, но ничего не вышло.

– Что, есть пять разных способов написаний этой фамилии?

– Может быть. Это тебе ничего не говорит?

Нед покачал головой.

– А может, его настоящее имя Ам…

– …броз Э. Бернсайд. Очень смешно. Я жду, когда дома, в бюро, будет утро. Может, у них что-нибудь на него есть?

– Сейчас здесь без четверти десять утра, так? Значит, в Вашингтоне без четверти пять. Утра ждать еще долго. Попробуй связаться по телексу с ночными дежурными.

Нед вышел от Гривса и направился в офис Джейн. Он шел, не переставая удивляться, сколько должностей в госучреждениях занимают добродушные идиоты вроде Макса Гривса. На них нельзя сердиться. Но невозможно добиться и нормальной работы. А уж если заставишь, они наделают такую кучу ошибок, что не разгребешь.

Секретарши Джейн не было на месте. Нед прошел мимо ее стола и постучал в открытую дверь.

– Мисс Вейл. У меня есть жалоба на одного из ваших людей, мэм.

– В чем дело, полковник Френч? Сэр, как же вы меня напугали.

Они молча глядели друг на друга. Наконец Нед прошел в кабинет.

– Стой там. Ты слишком соблазнительно выглядишь. Так и хочется откусить кусочек, – сказала Джейн. – А я собираюсь на десятичасовое совещание.

– Даже и перекусить за это время не удастся.

– Конечно. Так что за жалоба?

– Я знаю, что Максом Гривсом ты не руководишь, но…

– Такой приятный молодой человек. Но только от сих и до сих. – Джейн коснулась ушей. – А так – чистая сметана.

– Что за увлечение съестным?

– Ничего. А как насчет ленча?

– Думаю, что мог бы предложить арахис, если, конечно, гостиница обновила запасы в холодильнике.

– Как всегда?

– Давай на полчаса позже, чтобы нарушить традицию.

Она кивнула, глядя ему за спину.

– Аманда, ты закончила с этим ксероксом?

– Я как раз туда иду, – ответила секретарша.

Нед подождал, пока ее каблучки не застучали в коридоре, потом он сделал воздушный поцелуй, повернулся и вышел так, чтобы это видела Аманда.

– Да, Джок, – говорил П. Дж. Р. Паркинс кому-то на другом конце провода. – Не стоит ее пересылать. Я стер уже. Там интересно было только имя – Тони Риордан.

Он сидел в кресле так, будто его смастерили вместе с креслом.

– Да-а? – спросил шотландец с обычным раздражением.

– Риордан, – повторил Паркинс.

– И что, мне подключаться? – спросил Джок кисло.

– Если нет, значит, я тоже могу ошибаться.

Возникла неловкая пауза. Паркинс напомнил о себе:

– У вас есть файл по вчерашнему несчастному случаю с бегуном?

– У меня? Нет.

– Мне кажется, фамилия Риордан принадлежит не то парню, которого сшибли, не то тому, кто его сшиб.

Зевок был явственно слышен в трубке.

– Проработаем это, Питер, проработаем. – И линия в МИ-5 отключилась.

Вообще-то Паркинс мог сидеть, наклонившись и вперед и назад. Но, видимо, гены внушили ему, что торс сидящего должен быть в строго вертикальном положении. Чтобы разрядиться после стычки с шотландцем, он встал и начал расхаживать по узкому пространству между столами с электронным оборудованием и инструментами.

Он должен сделать несколько звонков. Надо позвонить дежурному сержанту и выяснить имя Риордана. Имя. Гражданство. Может, все это и совпадения. Может, он вовсе не Тони и не янки. Не исключено, что он Пеордан или Деордан, размышлял про себя Паркинс, потому что сообщение, которое он получил, было телефонным, а не письменным.

Но если это все же был Тони Риордан, американец, то что за игру ведет этот хитрец, полковник Френч?

Молодой человек в просторной, студенческого типа одежде лежал на животе: ноги были раздвинуты в стороны, руки согнуты в локтях, голова поднята, а глаза впились в окуляры бинокля – мощного и поставленного на специальную треногу, чтобы не дрожало изображение.

Он лежал в комнате, видимо, давно покинутой маленькой спальне, на третьем этаже современного жилого дома.

Дом, расположенный в узкой лощине среди богатой летней зелени Риджент-парка, мог быть раньше студенческим общежитием, а молодой человек – одним из его обитателей.

Но дело, которое его полностью захватило, хотя рядом с ним стоял термос с горячим кофе и лежали конфеты, показывало, что его присутствие в этом доме никак не могло быть законным.

На этой высоте в поле его зрения как раз попала довольно большая группа кустов и деревьев, посаженных через улицу и прикрывающих от нескромных глаз Уинфилд-Хауз, резиденцию посла и госпожи Фулмер. Улица, которая пролегала между наблюдателем и объектом его наблюдения, называлась Аутер-Серкл. В этот ранний утренний час немногочисленные машины проносились по ней на юг.

Именно по Аутер-Серкл бежал вчера Нед Френч, когда видел подъем «Олд Глори», а чуть позже – приглушенное сияние Большой лондонской мечети. Этот храм находился к югу от здания, из которого молодой человек продолжал наблюдать за окнами Уинфилд-Хауза и двумя въездами на его территорию с Аутер-Серкл.

Один въезд, прямо напротив общежития, позволял видеть все западное крыло Уинфилд-Хауза и его южный фасад. Но перед ним была протянута цепь, а железные ворота закрыты фанерными щитами, чтобы загородить дом от прохожих. Другой въезд, в нескольких ярдах к северу, оставался открытым, но его охраняли из сторожки. Редкие автомашины, въезжавшие на территорию резиденции, останавливались для проверки, а потом поворачивали налево по дорожкам из гравия к задней части особняка или в другую сторону, на стоянку позади оранжереи и теннисных кортов.

Молодой человек с биноклем взглянул на часы и, увидев, что уже одиннадцать, взял в руку «уоки-токи».[27]

– Танго-два Чарли-первому.

Радиоприемник затрещал.

– Поговори со мной, дорогой.

– Обычный поток. Фургон садовника. Фургон «Ходгкинс и дочь – традиционные обеды».

– Ты наполнил мой день, о глаз Аллаха.

– Десять-четыре.

Молодой человек вытащил доску с зажимом и на разграфленном листе бумаги написал что-то против числа 11. Потом он вернулся к наблюдению. Неожиданно «уоки-токи» издала сигнал вызова.

– Танго-два, танго-два, посетители.

– Повтори, Чарли-один.

– Ты, о благословенный из людей, – сказал мужской голос. – Почистил ли ты свои ботинки, солдатик? Десять-четыре.

Озадаченный парень с биноклем уставился на молчащее радио. Только сейчас до него дошел смысл сообщения: кто-то шел с проверкой. Ну и что? Он был там, где должен был быть, делая то, что приказано. Зачем паниковать.

– Не вставать, – рявкнул голос сзади.

Молодой человек дернулся в сторону за маленьким «узи»,[28] лежавшим рядом с «уоки-токи». Потом застыл.

– Здравствуйте, – выдавил он.

Небольшой человек крепкого телосложения стоял в проеме. На первый взгляд, он походил на озлобленного Микки Руни[29] – такого, который качает пресс по пятьдесят раз в день. То же, похожее на эльфа, лицо, только редкие седые волосы не спадали кудрями, как у актера.

– Ладно, – сказал мужчина. – К биноклю, Шультхайс!

– Слушаюсь, мистер Рэнд.

– Что там делается?

– Все как обычно, мистер Рэнд. Грузовики с продуктами и товарами.

– Следи за тем, о чем болтают в посольстве. Ты слышал о воскресном плане?

– Мистер Крофт мне рассказал. Что-то вроде сборища знаменитостей.

– Отменяется, Шультхайс.

– Хм?

– Не будет. Никакого сборища. Мы не допустим этого.

– Но, как я понимаю, это идея миссис Ф.?

– А ты пойми по-другому, Шультхайс.

– Да, мистер Рэнд.

Разговор двух американцев гулко отдавался в пустой комнате, будто где-то вдали шли переговоры по межпланетным каналам.

– Ладно, собирайся и следуй за мной, – сказал Рэнд молодому человеку. – Сейчас мы усилим нашу группу электронного подслушивания двумя мощными фигурами – тобой и Дитрихом. Все входящие и выходящие звонки записываются на пленку и расшифровываются.

– Что, даже и по телефонам миссис Ф.?

– В первую очередь.

– Да, мистер Рэнд.

Невысокий седой человек взглянул на него с вызовом сверху вниз.

– Давай, давай, иди. – Он подождал, пока Шультхайс собрал свое оборудование в обычную полотняную сумку, застегнул ее на молнию и поднялся на ноги.

– Все в порядке, мистер Рэнд.

Пара казалась очень странной. Шультхайс со своей сумкой сошел бы сейчас за студента, направляющегося домой на летние каникулы. А Ларри Рэнд, возглавлявший резидентуру Компании в Лондоне, походил на кого угодно, кроме резидента. Жокей на пенсии? Тренер по тяжелой атлетике? Что-то связанное со спортом? В его наклоненной вперед фигуре было что-то агрессивное, бульдожье, соотносящееся с его рявкающей манерой отдавать приказания и общей самоуверенностью.

Рэнд повернулся и первым вошел в большое помещение с длинным столом, заставленным подслушивающей аппаратурой. Несколько молодых людей, похожих на студентов, сидели в легких наушниках, словно слушали обычные записи «Топ-40».[30] Время от времени они что-то царапали на бумаге.

Двигаясь, Ларри Рэнд терял свой бульдожий вид. Он ходил исключительно легко, покачиваясь и бочком, как овчарка или терьер, но искусством управлять миром владел, как дрессировщик. Может быть, он инстинктивно чувствовал, когда пустить в ход плетку или вовремя рявкнуть, чтобы заставить повиноваться массы людей.

Усадив Шультхайса в конце стола, он указал ему на пару наушников.

– Перехваченные разговоры распределяются автоматически, – объяснил он. – Когда на твоей контрольной панели загорится лампочка, нажми кнопку и запиши все, черт возьми, аккуратно, да не забудь указать время с точностью до секунды. Иначе нам придется немало похлопотать, чтобы сопоставить пленки и запись. Понятно?

– Да, мистер Рэнд.

– Начинай.

Рэнд вразвалку направился к окну. На верхнем этаже Уинфилд-Хауза горничная протирала окно мансарды. Она чуть смочила стекло чистящей жидкостью и еле водила руками. Лицо Рэнда стало жестким. Плохая работа выводила его из себя еще больше, чем безделье. Вы платите горничной за мытье. Если она этого не делает, вы просто ее увольняете. Но нужны годы, чтобы обнаружить недобросовестность горничной, которая едва шевелит губкой. А она, между прочим, крадет ваши деньги, как вор.

Он повернулся и взглянул на группу парней. Они сидели, словно готовясь к экзаменам, за длинным библиотечным столом, где электронная информация медленно впитывалась в мозг. Это действительно был экзамен, подумал Ларри Рэнд. Каждый день враг закидывал петли, которые надо было распутывать. Экзамен никогда не кончался – вопросы жизни и смерти, на которые вам надо было дать ответ или заплатить высшую цену.

Он прошел в угол комнаты, где на пыльном цементном полу стоял обычный телефон. Рэнд поднял трубку и набрал номер.

– Хеннинг, – резко бросил он через секунду. – Давай.

Человек на другом конце провода начал с каких-то невразумительных фраз типа: «Я не очень уверен».

– Пока еще слишком рано утверждать, мистер Рэнд.

– Неужели? – рявкнул Рэнд. – Или это оправдание?

– Мы начали всего час назад. Почти половина тех, кому успели позвонить, просто не берут трубку.

– Это все отговорки. С кем вы к этому моменту поговорили?

– Лично я только с двумя: Рупертом Мэйном и Джилиан Лэм.

– С кем?

– Он чем-то занимается на «Гранада Телевижн», а она ведет какую-то телевизионную программу. То ли новости для женщин, то ли что-то еще.

– Короче, Хеннинг. Суть?

– Мэйн сдался сразу. Он сам не пойдет и криком кричит, убеждая приглашенных коллег тоже не ходить. Но эта сучка Лэм начала выспрашивать, кто я такой, от имени какой организации говорю, ну и так далее.

– Не оправдывайся. В чем суть?

– Мистер Рэнд, единственное, в чем мы убедились, – так это в том, что она будет там в воскресенье. Она говорит, что дух противоречия – ее вторая натура. И что-то еще про овец на заклание.[31]

Ларри Рэнд молча стоял и слушал тихий шелест десятков голосов в наушниках: его группа продолжала подслушивать телефоны в Уинфилд-Хаузе.

– Дальше, Хеннинг, – бросил он. – Что у других?

– Примерно то же самое. Пятьдесят на пятьдесят.

– Слушай приказ. Если вам попадется такой же крепкий орешек, как Лэм, разрешаю направить письма с угрозами от террористических групп. Понял? Их надо доводить до белого каления. Посмотрим, так ли уж силен в ней дух противоречия.

Он повесил трубку, повернулся вполоборота к подслушивающей команде. Рэнд не знал, американка Лэм или англичанка. Если американка, то он велел бы найти компромат, проверил бы через налоговую службу, как обстоят ее дела. Если англичанка, он намекнул бы ей на проблемы, которые могут возникнуть у нее с контрразведкой и налоговой службой Англии. На самом деле ничего подобного он не смог бы организовать – не так уж блестящи отношения между Компанией и ее оппонентами в Лондоне, но ведь Лэм-то об этом не знает. Однако, когда Рэнд хотел сделать что-то в этом роде, он мог шантажом добиться от англичан всего.

Как и некоторые сотрудники, набранные в Компанию после того, как Управление стратегических служб[32] военного времени уступило место ЦРУ мирного времени, Е. Лоуренс Рэнд был студентом Браунского университета. Его успехи в учебе были посредственными, но он работал с командой по фехтованию, а потом вошел в команду по гребле как рулевой благодаря своему маленькому росту. Так или иначе, окончив университет в 1960 году, он поступил на работу в Компанию и с тех пор поднимался по служебной лестнице.

Этому способствовали два обстоятельства: первое из них было чисто случайным. Одним из основателей ЦРУ был Е. Генри Рэнд, не имевший к Ларри никакого отношения, – факт, который последнему удалось утаить. Совпадение имени и фамилии не сработало бы даже в самом примитивном обществе. Однако в коридорах ЦРУ в Лэнгли, в штате Вирджиния, особенно после смерти Рэнда-основателя, это почему-то действовало как гипноз.

Вторая причина успешной карьеры Ларри Рэнда в Компании случайной не была и объяснялась его характером. Скажем, к примеру, что резидентура в Лондоне всегда была лакомым кусочком для шпионов, чья карьера близилась к пенсиону. Руководил ею обычно человек, уже готовый уйти с передовой и мечтавший разводить розы на покое. Но последние годы жизнь в Лондоне, чреватая неожиданностями и неприятными сюрпризами, требовала, чтобы резидентуру возглавил настоящий костолом, без колебаний способный на жестокость.

Вспомнили, понятно, о Ларри Рэнде.

То, что он делал сейчас, «отменяя» прием Пандоры Фулмер – ее любимое детище, ее гордость и радость, – принесло бы ему ее вечную ненависть, узнай она когда-нибудь, кто преследует ее гостей. Нельзя было ждать ничего хорошего ни от чистоплюев вроде Ройса Коннела, ни тем более от его поводыря Неда Френча.

Ни одной секунды не сомневался Ларри Рэнд в том, что он поступает правильно. В уверенности – залог успеха. Да, его вмешательство может разозлить пустоголовых журналистов вроде Джилиан Лэм, заставить вопить сопливых либералов, которые шныряют повсюду, становятся отличной мишенью для убийц из исламских и других организаций и в конце концов создают сложности даже для Неда Френча.

Ну и ладно. Зная, что поступаешь правильно, делаешь это вновь и вновь, пока не дойдешь до уровня Ларри Рэнда, на котором считается правильным любой поступок. В самый последний момент, когда не придет никто из приглашенных, его люди, вошедшие в группу Френча, сделают все, чтобы обеспечить охрану посла и его безголовой жены. Все остальные пусть заботятся о себе сами.

Особенно Нед Френч.

Для жестокого человека с репутацией костолома проблема состоит в том, что никто не способен оценить тонкость его чутья. У вечно воняющего и рявкающего коротышки Ларри Рэнда была почти болезненная способность чуять изъяны в характерах. Его интуиция была несравненно острее, чем у тех в Компании, кто считался асами. Особенно обострялась она, когда просыпались его звериные инстинкты.

В джунглях ослабевшее животное погибает. Таков закон продолжения рода. Но есть способ обнаружить такое животное. Можно всегда учуять, когда животное, вроде Неда Френча, готово покинуть стадо. Можно предвидеть его первые колебания, первый неверный шаг и приберечь все это, пока не подвернется подходящий случай.

Для Ларри Рэнда искусство разведки состояло в накапливании файлов с такими сведениями о сослуживцах, что он смог бы пресечь происки любого из них. Для него, резидента в Лондоне, не было ничего важнее, чем защитить резидентуру от саботажа чиновников.

А если бы кто-то вроде Коннела с куриными мозгами захотел обойти Компанию, поручив человеку из другой службы дело, которым по праву должно заниматься ЦРУ? Что ж, того, кому это поручат, придется раздавить на глазах у Коннела, да так эффектно, чтоб его дрожь проняла. Иначе его не проучишь.

Что же до Френча, то правила бюрократических игр были ему хорошо известны. Если он их до сих пор не нарушает, пустить его в расход.

Глава 9

Обычно Нед встречался с Джейн в половине первого. Перенеся свидание ближе к часу, он вышел за пять минут до назначенного срока. Френч шел быстро; солнце временами показывалось из-за облаков. Он не смотрел ни направо, ни налево, как и подобает человеку, делающему вид, что не подозревает, не может подозревать и никогда не заподозрит, что за ним следят.

Это была иллюзия, как и многое другое во внешних проявлениях Неда Френча. Много лет назад у родителей, на озере Фон-дю-Лак, в Висконсине, в бестолково построенном щитовом доме с широкой верандой и прохладным подвалом, Нед и его друзья прятались от жарких лучей солнца, играя в погребе в настольный теннис. Тайное от взрослых и неумелое курение вызвало у некоторых из них кашель; у Неда же в ту пору возникло поразительное «периферическое зрение», как это называют офтальмологи, а также и другие качества, развиваемые настольным теннисом – мгновенная, почти рефлекторная реакция и решительность.

Даже его редкие способности не помогли ему подавить чувство, что дела сегодня не слишком хороши. Может, вспышка Лаверн, может, глупость Макса Гривса или дюжина других, более мелких неприятностей, но все вместе складывалось в предчувствие надвигающейся серьезной беды.

Несмотря на это, он решительно шагал по Брук-стрит, потом повернул и пошел по пешеходной улице под названием Саут-Молтон-стрит, мимо маленьких магазинчиков, которые то объявляли о своем банкротстве, то вновь открывались, мимо крохотных ресторанчиков, где когда-нибудь они с Джейн смогут посидеть за ленчем на улице, не ощущая тревоги.

Да, когда все это успокоится, сказал себе Нед. Когда исчезнет тревога. Как это может случиться? – спрашивал он себя. Как убедить Лаверн, чтобы она позволила ему уйти? Смогут ли он и Джейн открыто проявить свои чувства друг к другу, не вызвав немедленного, хотя, может быть, и замаскированного дисциплинарного взыскания?

Внимание Неда привлек молодой студент, остановившийся поглазеть на витрину с какой-то мурой для панков. Он двигался следом за Недом почти так же быстро, как и сам Нед. Когда они приблизились к шумной и многолюдной Оксфорд-стрит, парень приблизился на расстояние тридцати ярдов, как это и рекомендуют пособия по слежке. Нед отметил на оперативном жаргоне, что его «вели издали», а теперь «взяли вплотную».

Остановившись на оживленной улице, Нед поглядел по сторонам, как бы высматривая автобус. Благодаря периферическому зрению, Нед ни разу прямо не взглянул на студента, но, поворачивая голову, все же заметил еще одного человека с такими же повадками. Молодой парень терся возле почтового отделения на углу Бленхейм и Молтон, очень неопрятный, со слишком короткими темными волосами и таким носом, о котором отец Неда говорил: «Так и хочется напихать в него груду никелевых монет».

Чувствуя себя маршалом на параде, Нед подождал, пока переключился светофор, и двинулся через Оксфорд-стрит. Его кортеж проследовал за ним на соответствующей дистанции. Студент в тридцати футах, а Нос – в пятидесяти. Насколько мог судить Нед, не желая проверять свою догадку слишком открыто, ни один из них пока не заметил другого.

Хотя слежка за ним не принадлежала к разряду мелких неприятностей, она добавила что-то еще к мрачной атмосфере этого дня. Ничего путного в этот вторник не будет, решил Нед. Еще одно поразительное предчувствие Френча?

Нед снова помедлил, чтобы предоставить своим преследователям возможность поменяться местами, а себе дать время подумать, что же делать дальше. Он был уверен, что может уйти от кого угодно в этом сумасшедшем доме, которым был первый этаж «Селфриджа». Но от двоих?

Длинная вереница автобусов медленно двигалась на восток. Люди вскакивали на заднюю площадку и соскакивали с нее с такой легкостью, что можно было подумать, будто эта лондонская привычка вполне безопасна. Нед знал, что это вовсе не так; правда, тот, кто вскакивал или соскакивал, редко ушибался, но иногда от толчков страдали пожилые респектабельные старушки, терпеливо ожидающие возможности войти в автобус или выйти из него.

Черт подери, подумал Нед. Два хвоста. Один из Компании, а второй, скорее всего, человек Бертольда Хайнемана, любителя приключений, о существовании которого ему вчера вечером сообщил Мо Шамун. Техника ухода от слежки не была установлена раз и навсегда и не подчинялась никаким законам. Однако инстинкт подсказывал Неду, что шансы на успех снизились, поскольку преследователей было двое.

Ему придется отменить встречу. Джейн ушла из офиса несколько минут назад. Лучше всего, видимо, позвонить ей прямо в номер 404. Это было намного безопаснее встречи. Они уже несколько месяцев искушали судьбу, полагаясь на его интуицию. Это будет первый раз, когда они отменят свидание. Отличный процент. Вот только страх, гнетущий, как предзнаменование… Короче, день не задался. Черный вторник, черт его подери.

В поисках телефона Нед вошел в универмаг «Дебенхам» в поисках телефона. Он только что миновал маленькие ресторанчики на Саут-Молтон, где он и Джейн однажды…

Разумеется, их отношения будут совершенно иными без Лаверн. Знала она об этом или нет, но это был любовный треугольник. Само ее существование сообщало их отношениям особый привкус запретности. Без нее это были бы просто пирожные и чай на Саут-Молтон.

Он нашел телефон, прождал четыре минуты, пока не наговорилась стоявшая перед ним женщина, позвонил в отель, который был частью «Селфриджа», и попросил соединить с номером 404. Нед мог себе представить, как беспокоилась Джейн. Трубку подняли, но никто не ответил.

– Джейн?

– О Господи! Ты меня чуть не до смерти напугал.

– Джейн, ничего не получится. Половина шпиков Лондона тащится за мной.

– Чудесно.

– Ты же понимаешь, что я огорчен не меньше, чем ты.

– Знаю. Пока.

Он повесил трубку и повернулся так быстро, что уперся взглядом прямо в Носа: стоя всего в нескольких ярдах от него, тот вдруг остро заинтересовался колготками в ближайшей витрине. Студент, лучше подготовленный, будто поджидал одного из них у лифтов.

Следующие полчаса Нед водил шпиков по магазинам грампластинок вдоль Оксфорд-стрит – от Марбл-Арч до Тоттенхэм-Корт-роуд. В каждом он подходил к продавцу, обычно ветерану лет 26, и спрашивал, нет ли альбомов фортепианной музыки.

– Что-нибудь из ранних записей – годов тридцатых или сороковых, – объяснял Нед. – Пайнтоп Смит, Арт Ходс, Джо Салливан, Джимми Йэнси, Джесс Стейси. Любой исполнитель буги-вуги, вроде Алберта Амонса, Питера Джонстона или Мид Лукс Люиса. Только не надо дуэтов и трио. Ничего, кроме соло.

Альбом не попался ему ни разу, но он нашел несколько пленок, заляпанных бездарными этикетками, на которых значилось что-то вроде «величайшие классические произведения всех времен». Он купил их, хотя эти вещи у него были – большей частью на пластинках из шеллака, на 78 оборотов. Им было уже более чем полвека, и потому звучали они плоховато. Последние двадцать лет он почти всегда возил их с собой. Лаверн, помогавшая таскать эти жернова из города в город, говорила:

– Они не могут ни перегреться, ни переохладиться, ни высохнуть, ни увлажниться: с ними обращаются лучше, чем с нашими девочками.

Вот и отлично, решил Нед, купив пленки. Если их счастливый дом распадется, некоторые из фортепианных записей должны быть легкими, как эти кассеты.

Он видел, как роется Студент на стеллаже с пластинками. Нос прохаживается снаружи по тротуару Оксфорд-стрит. Теперь они поняли, что следят за одним и тем же человеком, который ведет их по ложному следу. Когда парни вернутся к себе, их боссы развлекутся, вычисляя, что же на самом деле произошло и чего не было.

Нед пошел по направлению к канцелярии. Когда он свернул с шумной, задымленной Оксфорд-стрит на юг, на Дюк-стрит, Студент сник, узнав дорогу домой. Нос держался поблизости, пока Нед не скрылся в огромном здании. Нед стоял в холле и смотрел через окно, выходящее на Гросвенор-сквер, видел, как Нос встретился с другим парнем, судя по всему, тоже арабом. Они о чем-то говорили, оживленно жестикулируя.

Гнусный и мерзкий день с липкими мелкими неудачами не оставил даже надежды на воздаяние в виде встречи с Джейн. Он уже не мог обойтись без этих встреч. Без них он страдал, как ребенок. Дурацкий, мрачный день.

Нед снова вышел из канцелярии, чтобы остаться наедине со своими унылыми мыслями. Еще полчаса никто не будет ждать его в офисе. Может, ему повезет, и он встретит Джейн, у которой наверняка такое же поганое настроение.

Держась в стороне от толчеи Оксфорд-стрит и выбирая небольшие, спокойные улочки, он оказался на Гановер-сквер, в глубине района Сохо, с его секс-шопами и другими заведениями подобного рода. Окна пестрели объявлениями местных специалисток, готовых доставлять садистские удовольствия. Куда бы ни забросила человека судьба, как бы ни баловала его, он никогда не бывает доволен. Время пришло.

Нед взглянул на часы. Он провел эти несчастные полчаса, даже не пытаясь обнаружить своих засветившихся преследователей. Нед знал, что опытный разведчик должен избегать самоанализа.

Так или иначе, серьезной обиды на Лаверн у него не было. Бог – свидетель, она была хорошей армейской женой. Двадцать лет назад, в то почти забытое время, когда они поженились, он считал свой выбор идеальным. Она была привлекательна, сексуальна, редко жаловалась, растила четырех прекрасных детей и хорошо готовила. Что еще нужно мужчине? Совпадения политических взглядов, общих интересов?

Он еще немного посидел на Сохо-сквер и почувствовал, как устал от себя и от своих неуклюжих попыток разобраться в том, что осталось от его брака.

Да, правда, в последние годы между ними образовалась трещина. Лаверн с ее армейской прямолинейностью правильно сформулировала происшедшее: он пошел дальше, а она осталась.

Как это назвать? Житейские расхождения? Политические? Сила привязанности? Лаверн всегда фанатически поклонялась своему отцу: «Это моя страна, хороша она или нет».

Но остальной мир отошел от этого. И Нед тоже.

Он смотрел, как по внутренней дорожке Сохо-сквер медленно шел пожилой мужчина с маленьким терьером на поводке. Старик не просил подаяния. Но симпатичный белый с черным терьер вставал на задние лапы и перебирал передними, как бы прося чего-то, пока люди на скамейках не бросали пару монет. Старик собирал деньги в кепку как плату за развлечение.

Неожиданно мысли Неда переключились на Амброза Э. Бернсайда, человека, обиженного на США. Нед быстро пошел на север по Рэтбоун-Плейс и уже через несколько минут был на Гудж-стрит. Номер 60 был, как и сказал Макс Гривс, пабом с выразительной вывеской. На нем была притягивающая вывеска «Большая бочка».

От боковой двери шла лестница наверх.

На втором этаже Нед остановился перед закрытой дверью. Оттуда доносился кашель и какой-то шум: казалось, будто сапожник прибивает подлатку. Нед постучал в дверь.

Постукивание прекратилось, а за ним и кашель. Снизу, из «Большой бочки», доносились характерные позвякивания и посвистывания игрального автомата, будто эльфы или космические пришельцы давали представление посетителям.

– Мистер Бернсайд?

Он слышал, как щелкали замки; потом заскрипела отодвигаемая задвижка. Дверь приоткрылась на несколько дюймов. Под глазом старика был яркий зелено-фиолетовый синяк, на белке – сетка лопнувших кровеносных сосудов.

– Вы!?

Снизу донесся позвякивающий, хихикающий звук эльфов из игральных автоматов, похожий на чириканье цыплят с чужой планеты.

Существовало сходство между двумя мужчинами, сидящими за угловым столиком в «Булестине», ковент-гарденском ресторане, очень любимом журналистами, которых приглашали на дорогой ленч и которые не хотели натолкнуться на своих коллег. Внешний вид мужчин вполне отвечал слегка старомодной атмосфере «Булестина», а дорогое меню – толстым кошелькам тех, кто подкармливал журналистов.

За ленч Харгрейвса платил другой журналист, но на это никто не обращал никакого внимания. Глеб Пономаренко официально числился в советском ТАСС, хотя его расходы убеждали таких циничных писак, как Харгрейвс, совсем в другом.

Странно, размышлял Харгрейвс: когда он смотрел, как Глеб поглощает унцию белужьей икры четырьмя жадными глотками, у него возникло ощущение, что он видит себя. Без всякого сомнения, между ними было определенное сходство. Что бы ни делал Глеб для Советов, никто бы не заподозрил в нем русского шпиона. Этот сорокапятилетний, как думал Харгрейвс, человек, походил лицом на отпрыска королевских фамилий: Романовых – Габсбургов – Сакс-Кобургов, которые правили европейскими государствами в прошлом веке. Эти мешки под глазами, это румяное, с высокими скулами лицо, тонкий нос с трепещущими ноздрями, эта безвольная нижняя губа! Глубокие дугообразные морщины словно заключили в иронические скобки нос, рот и усы.

Рассматривая Глеба, многолетнего партнера по ленчам, Харгрейвс совершенно забыл о теме разговора. Это была одна из самых непостижимых способностей русского человека – оставаться здесь столько времени. Он провел в Лондоне уже лет десять. Всех его товарищей куда-то перевели. Чудеса бюрократических нелепиц?!

– Удивительно, – пробурчал Харгрейвс.

Глеб оторвал взгляд от кусочка лимона, который он тщательно выжимал на остатки икры.

– Это далеко не самая лучшая наша икра, – заверил он Харгрейвса. – Боюсь, что ресторан экономит.

Англичанин вслушался в интонацию Глеба – прекрасное оксфордско-кембриджское произношение. Никогда не перепутает W с V, не проглотит артикль перед существительным. Конечно, долго слушая его, можно заметить, что он родился не в Англии, но откуда он родом, узнать было невозможно.

– Удивительно, что за все эти годы я не заметил твоего сходства.

– С кем?

– Со мной, черт возьми!

Русский нахмурился, вглядываясь в одутловатое от пьянства лицо старшего Харгрейвса – с набухшими венами на висках, алой сеточкой набухших на носу кровеносных сосудов и нездоровой одутловатостью щек.

– Не обижай меня, Найджел, – возмутился он. – Я – привлекательный мужчина, меня часто принимают за юного Седрика Хардвика. А ты – законченный алкоголик, который лучше всех пишет о городских сплетнях.

– Привлекательный? Ты? Да у тебя такой вид, особенно сегодня, после того как ты неделями не подрезал свои тараканьи усы… – Харгрейвс выжал лимон на свою икру и положил ее ложечкой на завитушку поджаренного хлеба. – Черт возьми, а кто ты на самом деле по происхождению? Мы с тобой так часто встречаемся за ленчем, что я могу об этом спросить.

Глеб пожал плечами.

– Мой отец был знаменит, не то что я. Низенький человек, – Глеб показал рукой высоту меньше метра, – но тем не менее семь лет подряд он считался лучшим стахановцем-сварщиком на ДнепроГЭСе. Он…

– Стахановец? Так работяги называют мастера по ускорению работы?

– Точно. Мой отец погиб во время обороны Сталинграда, точно так же, как и многие другие. Мама тогда была на восьмом месяце беременности. А через месяц появился я.

Русский остановился, глядя, как Харгрейвс неторопливо доедает свою икру.

– Говорят, ты помогаешь этой чертовски привлекательной Джилиан Лэм. Правда?

– Человеку надо есть, – подтвердил Харгрейвс, уписывая икру с тостом. – Телекомпания платит Джилиан весьма прилично, тем более что это не мешает моей работе в газете.

– Поздравляю. Она прелестна.

Помятое, истасканное лицо Харгрейвса неожиданно покраснело.

– Ну что ты, ничего подобного у меня с ней нет, я тебя уверяю.

– Может, и нет, но я знаю твою репутацию.

Харгрейвс сложил кончики пальцев вместе.

– Глеб, лесть всегда выручала тебя, но со старым Харгрейвсом это не пройдет.

– Зачем мне льстить тебе, – ответил Глеб. Он сделал знак официанту, чтобы тот сменил тарелки. – На самом-то деле именно ты и должен льстить мне, – продолжал он, – хваля мою шпионскую сеть за точность работы. – Его глаза расширились, словно предостерегая Харгрейвса от острот. – Правда, правда. Говорят, ты начал разнюхивать грязные дела, связанные с этой бандой в Уинфилд-Хаузе. Это относится к воскресному приему у них?

– Какая грязь, черт возьми? – Англичанин потягивал свой сухой «Мускадет», все еще холодный, хотя его давно налили. – «Лэм на заклание» грязью не занимается.

– Извини, это что – справочный материал?

– Так, по нескольким педикам, которые привлекли интерес Джилиан.

– А мне говорили, что мисс Лэм интересует только Ройс Коннел.

– Тебя чертовски хорошо информируют, а, Глеб?

Русский отмахнулся от этой реплики, будто это был комплимент. Он и Харгрейвс уже несколько лет регулярно скрещивали шпаги в словесных поединках. Сценарий был одним и тем же. В начале ленча, накачиваясь виски и белым вином, журналист прикидывался твердым орешком, который трудно было расколоть. В середине беседы, сдобренной мягким кларетом или бургундским, из него начинала просачиваться информация, как вода из корабля с пробоиной. Не вся она была правдоподобной, но к коньяку он доходил до таких интимных подробностей, что Глеб из чувства стыда пресекал этот душевный стриптиз. Нет, говорил он себе сейчас, это не стыд, а просто внутренний прием опытного рыболова.

Нельзя брать слишком много рыбы из одного пруда – это может вспугнуть рыбу. Не выуживай слишком много из этого чертова старика Харгрейвса, не то он запомнит… и пожалеет.

В конце концов, ловля рыбы была профессией Глеба или, поправил он себя, чем-то в этом роде. В Первом главном управлении КГБ отдел Глеба занимался животноводством – разводил высокого ранга агентов. Сначала надо было отыскать такие редкие экземпляры. Потом создать такие условия, чтобы они покинули стадо и начали пастись самостоятельно.

Глеб вдруг понял, что слишком пристально смотрит на Харгрейвса. Он сделал знак официанту, чтобы тот наполнил их бокалы. «Мускадет» закончился.

– Еще бутылку?

– Нет, нет. Той бутылки «Фиджеака», которую ты попросил открыть, мне вполне хватит.

Когда появилось горячее, оба обрадовались. Блюда в «Булестине» могли быть лучше или хуже, но сервировали стол всегда красиво. Сейчас подали мясо-шароле, с тонкими, как осенние листья, ломтиками; стебли были сделаны из петрушки. По краям был зеленый салат, а внизу – кубики заливного мяса и крохотные хрустящие и острые корнишоны.

– По правде говоря, – сказал Харгрейвс, начиная выплескивать информацию, – ты никогда не догадаешься, кем больше всего интересуется Джилиан.

– Кроме Коннела?

– Кроме Коннела, с которым уже все ясно. – Русский наморщил лоб. Морщины на его лице появлялись в самых неожиданных местах, выражая готовность принять любую новость, хорошую или дурную, и тут же на нее отреагировать.

– Кто-то незнакомый?

– Один из этих таинственных людей с прикрытыми лицами, которые разгуливают по улицам Лондона, – сказал Харгрейвс выспренне. Современные английские журналисты, вынюхивающие как слухи, так и серьезные новости, предпочитали более динамичные фразы, обращаясь к красивым оборотам родного языка, особенно из викторианской эпохи, разве что из ностальгии.

Морщинки сбежали с лица Пономаренко.

– А, тогда мне жаль эту леди, – сказал он. – Этот город… – Он покачал головой, но оставалось неясно, признак ли это сожаления или удивления.

– Ты знаешь, Харгрейвс, возможно, даже лучше, чем я, что некоторые города в этом мире будто специально предназначены для того, чтобы притягивать определенный тип авантюристов. Сингапур, а? Гонконг. А на Западе – конечно, Вена, и Цюрих, и Лиссабон, и Лондон. Да, да, ваш Лондон. Этот город стал центром интриг. – Он улыбнулся сказанному. – Если напишешь колонку, так и быть, за последнюю красивую фразу я с тебя денег не возьму.

– Интриги? – Харгрейвс, несмотря на выпитое, по-прежнему сохранял отдаленное карикатурное сходство с Пономаренко, хотя был заметно более помятым. – Расскажите мне все, черт возьми. Если об этом кто-нибудь узнает, это будет…

– Э, нет. – Русский предостерегающе поднял вверх указательный палец. – Я знаю, какой гнусный ярлык вы, писаки, приклеили мне, благородному представителю вашей собственной профессии, если в этих словах нет противоречия. Но я уверяю тебя, со мной все ясно, как и с Ройсом Коннелом. Люди, о которых я говорю, не люди, а шифры. Призраки. Они беспрепятственно просачиваются в Лондон и ускользают из него, чтобы участвовать в авантюрах, которые поражают самое богатое воображение. Они крутятся вокруг денег, предпочтительно наличных. Но в этом они мало отличаются от нас, бедных поденщиков, а?

– Ну, рассказывай дальше, черт возьми. У меня уже слюнки потекли.

Лицо Пономаренко выразило полное безразличие.

– Я могу быть уверен, что ты не повернешься резко назад?

– Для чего? Ну конечно нет, черт.

– А теперь медленно и только по моей команде повернись. Вон там, в дальнем углу за лучшим столиком, который я никогда не выбираю, чтобы не быть слишком на виду, сидит мужчина. Приготовься, но пока не поворачивайся. Он слушает своего сотрапезника и оглядывает комнату. Он довольно молод, до сорока, полноват, с очень подвижными глазами и высоким лбом, на который спадают жесткие спутанные волосы. Ну просто копна волос. Давай!

С самым непринужденным видом Харгрейвс поднял палец, показывая на какую-то деталь на потолке, потом устремил взгляд в направлении руки, словно изучал невидимое архитектурное украшение. Посмотрев в сторону, он увидел человека, о котором шла речь.

Он увидел именно то, что описал русский. Мужчина без каких-либо примет, невыразительный, как поношенный пиджак. У него были торчащие усы, как из стальной проволоки, и дебелое лицо, будто никогда не видавшее солнца, что так просто в дождливом Лондоне. Но не это делало его похожим на призрака. Харгрейвс понял, что это не одно лицо, а физическое воплощение нескольких подобий.

Он повернулся к Глебу.

– Чертовски странное лицо. Только что ты видел его – и вот уже не видишь.

– Как проницательно, Харгрейвс. Многие люди сочли бы его лицо вялым, признаком слабого характера. Но ты и я в этом разбираемся лучше. Если можно так выразиться, это лицо на день, которое человек с очень сильным характером решил поносить.

– Говори, говори, проклятый мучитель.

– Но это практически все. Могу добавить очень немногое. Я знаю, что такие люди существуют. Это новая порода, Харгрейвс. Тогда как мы с тобой – неисправимые романтики, работающие и борющиеся ради самого искусства, у этой новой породы вместо сердца – плата с микросхемами, которая оценивает каждое действие в фунтах, пенсах, долларах и центах.

– И никогда в рублях и копейках?

Пономаренко пожал плечами.

– Разве я знаю? Мне известно только, что у них нет сердца, если не иметь в виду простой медицинский смысл этого слова. Они запрограммированы на то, чтобы портить или перехватывать любое прибыльное дело, которое они обнаружат. Берут бразды правления в свои руки, меняют любые первоначальные цели – политические, культурные, военные, экономические – и занимаются только собственной выгодой.

– Будь я проклят, если я тебя понимаю, Глеб.

– Вот. Вот здесь, не более чем в шести ярдах от нас, подтверждение моим словам. – Русский прикрыл глаза, готовясь вывести в рассказе вымышленные имена и личности, чтобы обеспечить личную безопасность. – Так вот. Группа специалистов по конному спорту из Венгрии прибыла в Лондон с самыми благоприятными предварительными отзывами. Все на этом острове, бредящем лошадьми, хотели видеть их. Любители спорта и профессионалы по выездке выстраивались в очередь у касс Альберт-Холла. То же самое, я уверен, было и в Эдинбурге, и в Манчестере, и в Бирмингеме. Они платили по десять фунтов за билет, чтобы посмотреть прославленный венгерский прыжок, выездку. С точки зрения венгерской группы, это было очень полезно для международного обмена. Команда могла собрать в общей сложности около пятидесяти тысяч фунтов за вечер. Скажем, десять выступлений в Великобритании. Полмиллиона фунтов, не форинтов. Венгрия была чрезвычайно довольна. Тут звонит человек, если я правильно помню, Альдо Сгрои – может быть такое имя? – известный итальянский кинопродюсер, предлагает сделать документальный фильм об этом триумфальном турне. Обычный молодой человек, немного безвкусный, но серьезный, здравомыслящий, искренний. И просит всего десять процентов от прибыли. Сделка подписана. Какая блестящая идея увеличить сборы от выступлений команды! К последнему дню турне Сгрои – один из них, почти говорит по-венгерски. Они братья по крови? Igen![33] Могут ли они когда-нибудь предать друг друга? Nem![34]

Русский остановился, медленно отрезал кусочек мяса, словно забыв о том, что говорил. Харгрейвс, не скрывая, нервничал в ожидании продолжения.

– Давайте, давайте! – торопил он.

– Всему свое время. – Пожевал, пожевал, проглотил. – Расписки были помещены в восточноевропейский банк в Лондоне. До сих пор его название неизвестно. В последний день руководитель команды перегружен делами: билеты на самолет, визы, отправка лошадей, не говоря уж о наездниках и конюхах. Надо было собрать эту маленькую венгерскую армию для заключительного броска на родину.

По договору банк переведет деньги в Будапешт, как только команда улетит. Но тут появляется кто-то из команды – а может, кто-то из киносъемочной группы, трудно их разделить в эти последние недели – с запиской от руководителя команды, которую передает руководителю банка. Через десять минут венгерские полмиллиона в пятидесятифунтовых банкнотах упакованы в бриф-кейс. И он удаляется! – Глеб хлопнул ладонями. – Только что видели деньги, и тю-тю, их нет.

– Проклятье! – Харгрейвс сдавленно захохотал. – Черт подери!

– И помни, старик, – продолжал Глеб, – этот Сгрои – всего лишь один человек. А дюжины таких, как он, разгуливают по улицам Лондона, отыскивая какого-нибудь бизнесмена, чтобы стянуть у него деньги. Представляешь, какой шум поднялся бы в Будапеште, если бы эта игра была разыграна ЦРУ? Но эти таинственные люди не имеют никакого отношения к политике. Это стервятники, которые мчатся вперед, наметив очередную жертву. И ты мне говоришь, что кто-то из них мог возбудить интерес прелестной Джилиан?

Искры дьявольского веселья, блестевшие в глазах Харгрейвса, медленно потухли.

– Боже, да нет, – сказал он наконец. – Ничего таинственного.

– Ну так расскажи мне.

Вместо ответа Харгрейвс тайком взглянул в дальний угол зала, чтобы рассмотреть пухлого, с одутловатым лицом и выпуклыми глазами человека. Удивительно, какого рода внешность позволяет обеспечивать доверие? И правда кинопродюсер! По распространенному мнению, а Харгрейвс твердо верил, что все, что он думал, было распространенным мнением – типичный человек, вызывающий доверие, должен быть обходительным, мягким, хорошо одетым, достаточно привлекательным и для мужчин, и для женщин и, безусловно, свободным от каких-либо неприятных характеристик или отрицательных черт, которые могут насторожить потенциальную жертву.

– Удивительно, – вздохнул Харгрейвс. Он бы и сам смог стать подобным мошенником, если бы хватило смелости. Но единственное, что ему удавалось, – это дурачить молодых и впечатлительных женщин, которые нуждались в его помощи, чтобы войти в общество. Он снова вздохнул.

– Твой ум где-то бродит, – заметил Глеб.

– Да. Просто восхищаюсь сырой глиной, из которой может быть вылеплена такая мастерская интрига, как «Дело венгерской команды».

– Ты говорил о любопытстве мисс Лэм. К кому она проявляет интерес? – спросил русский на прекрасном английском.

– Один шпион из американского посольства, Френч.[35]

– Френч?

– Ну да, дело в том… – И журналист принялся сбивчиво объяснять то, что смутило его сотрапезника. – На самом деле парень не француз. Только фамилия его Френч.

Глеб думал, как лучше прервать этот фонтан ненужных объяснений.

– Нед Френч, – сказал он наконец, – фанатик джаза.

Харгрейвс остановился на полуслове, открыв рот.

– Извини? – Краска полностью покрыла его лицо розовым румянцем.

– Тоже любитель фортепианного джаза, как и я.

– Ты его знаешь? – Пальцы Харгрейвса тряслись, пока он неуклюже рылся в карманах пиджака, пытаясь достать ручку. – Играет на фортепиано, – пробормотал он, быстро записывая что-то в маленькой записной книжке.

– Вовсе нет. Просто любитель, как я. Хотя, уверяю тебя, я не думаю, что мы любим одних и тех же исполнителей. – Глеб подождал, пока Харгрейвс зачеркнул предыдущую запись. – Мне говорили, что он балдеет от малоизвестного чикагского пианиста Арта Ходса. – У Глеба появилось странное, почти брезгливое выражение, плохо вязавшееся с его сакс-кобургским видом. – Очень бледный, специализирующийся на блюзах исполнитель. Фигня.

– А ты? – выспрашивал Харгрейвс.

– Я? Я предпочитаю бессмертного Оскара.

– Уайльда?

– Петерсона. – Глеб видел, как журналист записал это. – Да про меня-то зачем, бестолочь? Джилиан про меня не спрашивала.

– Точно. – Харгрейвс зачеркнул запись. – Что ты еще можешь рассказать про Френча?

Глеб откинулся назад и начал тщательно разрезать остатки букета из мясных листьев. Он прожевал кусок, который показался ему суховатым, потом поднял взгляд на своего гостя.

– Напротив, старик, что можешь рассказать мне ты?

Если полковник Френч уходил на ленч рано, капитан Шамун обедал поздно, и наоборот. Но если Френч забывал предупредить своего заместителя о времени ленча, Морис Шамун оказывался привязанным к письменному столу, не зная, когда удастся перекусить, да и удастся ли вообще. Если дела шли нормально, это не вызывало проблем. Но сегодня, по личным причинам, Шамун особенно хотел пообедать вне пределов канцелярии. Он включил крохотный транзистор, чтобы узнать новости. Ничего, кроме музыки. Он выключил приемник.

Когда вернется Нед, было не известно, никто не заметил, когда он вышел из здания. Шамун стоял у окна, смотрел на Гросвенор-сквер и думал, что делать. Обычно Нед не исчезал не замеченный охраной у входа. Но в последнее время он ускользал в полдень незаметно.

Утром, перед тем как сесть в машину и заехать за Недом, Шамун позвонил из телефонной будки.

Этот звонок и был причиной того, что сейчас он немного нервничал.

Он заметил длинноногую девицу, сидевшую на скамейке. Нэнси Ли Миллер без сандвича и араба-любовника все равно писала что-то в своей проклятой книжечке. Даже с такого расстояния Шамун видел, что у нее была новая записная книжка, значит, старую изучают боссы. У Шамуна неожиданно возникла мысль, не слишком хорошая, но заманчивая.

Как заметил Шамун, обходя лужайку, чтобы подойти к Нэнси Ли сзади, погода была переменчивой, обещала то дождь, то солнце, но ни того ни другого не было. Покрытое тучами небо прояснилось и сияло голубизной. Люди проходили через сквер, опасливо поглядывая на небо, а возможно, и друг на друга.

Он подошел сзади к скамейке Нэнси. Она и в самом деле читала книгу в бумажной обложке, под которой лежала небольшая записная книжка, прошитая пластиковой спиралью; что до литературы, то Нэнси Ли оказалась патриоткой: в руках у нее был порнографический бестселлер; его автор, американский писатель, жил за границей.

– Стыдно, стыдно, Нэнси Ли, – промурлыкал Шамун ей в ухо.

Девушка вскочила, как ужаленная, издала сдавленный крик и, обернувшись, увидела своего мучителя.

– А, это ты испугал меня, Морис!

– Слушай, ну ты такое почитываешь?

Она покраснела.

– Я не знала, что ты ханжа.

Он похлопал ее по руке.

– Ты вечером сегодня свободна?

– Боюсь, что нет.

– А завтра вечером?

– На этой неделе не получится, Морис. – В ее отказе прозвучало некое туманное обещание, но это было так неуклюже, что Шамун усомнился, проглотит ли он это.

Он взял у нее роман.

– Ну, где тут самые пикантные места?

– Купи себе такую же книгу и найди сам.

– Зачем же мне покупать, если у моей подружки она есть?

Она еще больше покраснела.

– С каких это пор я стала твоей подружкой, дорогой?

– Только в мечтах, – шепнул он патетически, взял в руки ее записную книжку, дважды пролистал ее. – Пишешь порнороман, Нэнси Ли?

– Отдай.

– Вот. – Но он не возвращал книжку до тех пор, пока не нашел строчку: «12.55: Френч вышел». Он усмехнулся, глядя, как она прячет записную книжку.

Они немного помолчали, девушка оглядывала лужайку, пока взгляд ее не остановился на бронзовой статуе мужчины в большом морском капюшоне, потрепанном штормом.

– Да, – сказала она, припоминая что-то, – старик в пальто? Этот? – Показала она.

– Ф. Д. Р.? А что?

– Ф. Д. – кто?

– Франклин Делано Рузвельт. Президент США во время Второй мировой войны и в период Великой депрессии. Если я правильно помню, его избирали президентом четыре раза. – Шамун пристально смотрел на нее. – Ты же знаешь о нем, Нэнси Ли. Ты же помнишь, что о нем рассказывали вам в школе.

– Неужели?

– Нэнси Ли, – помолчав, начал он безразличным тоном, словно это не очень-то интересовало его. – Сколько тебе лет?

– Больше восемнадцати.

– Нет, серьезно. Тебе уже есть двадцать один?

– Конечно, а почему спрашиваешь?

– Нэнси Ли, – продолжал он, беря обе ее руки в свои. – Могу я сказать тебе кое-что очень личное? О сексе?

Она нервно засмеялась.

– А почему бы нет?

– Ты когда-нибудь слышала о женском обрезании?

Возникла неловкая пауза. Ее щеки зарумянились.

– Это что, шутка?

– Это называется клитеродектомия.

– Морис!

– Нэнси Ли, арабские мужики не успокоятся, пока не вырежут тебе клитор. Не говори, что ты об этом не слышала.

На этот раз пауза была еще более длинной и неловкой.

– Ты за мной шпионишь, Морис.

– Я ревную, как дьявол, вот и все.

Она сделала попытку засмеяться.

– Ты что, хочешь извести себя? Мы провели неделю в Риме, ну и старались там!..

Ее смех был заразителен; Шамун непроизвольно захихикал. Она на него долго смотрела.

– Я не могу сегодня вечером, Морис. В восемь у меня одно серьезное дело.

– Что бы там ни было, встретимся у меня в пять тридцать? Я тебя довезу назад.

Она сидела молча, играя со своей записной книжкой.

– Ты не знаешь этого парня, Морис. Он… понимаешь, я как будто ему должна, а он не стесняется получить свое. Он просто с ума сходит, если видит другого парня рядом со мной.

– Пять тридцать, угол Одли и Гросвенор. Я буду на маленьком коричневом «форде-фиесте». Я доставлю тебя, куда ты скажешь к восьми вечера, точно.

– Не знаю, Морис. Я хотела бы.

– Этому парню все уже немного наскучило. А ты устала быть должницей. Со мной начнешь все сначала.

Ее рот слегка приоткрылся. Она так напряженно на него смотрела, что не заметила, как выронила на траву записную книжку.

– А потом? – хотела она спросить.

– Теперь о тебе, Нэнси Ли. Я без ума от тебя.

– Ну…

– Пять тридцать. Одли и Гросвенор. Это свидание.

Один из немногих не разорявшихся регулярно магазинчиков находился на углу пешеходной улицы Саут-Молтон и Бленхейм. Шамуну казалось, что магазин под названием «Бриктон» был здесь всегда. Он торговал обычной женской одеждой и всем тем, что носят модные дамы со средним достатком. Назван он был в честь той, чей ночной клуб в Риме был излюбленным местом многих знаменитостей. Но было еще одно объяснение такому названию.

Попрощавшись с Нэнси Ли, Шамун прошел по Саут-Молтон и остановился на углу, разглядывая витрины «Бриктона».

Потом дошел до конца улицы. В кофейне заказал сдобу с маслом и чайник китайского чая. Он сидел, наверное, минут пятнадцать, глядя на стол и размышляя, состоится ли встреча, которую сегодня утром он назначил на два тридцать – именно это время показывали сейчас его часы. Поняв, что срок наступил, он не испытал тревоги, хотя не чувствовал себя и спокойным. У входа в кофейню послышался вдруг какой-то шум. Он поднял глаза.

Владелица «Бриктона» была рыжеволосой и толстой, хотя и не пухлой. Пятьдесят фунтов лишнего веса были катастрофой для женщины ее роста. Она изменила свою фамилию в Бриктон – по названию магазина. К югу от Оксфорд-стрит ни у кого не было такой большой груди. Шамун напомнил себе, что к северу от этой границы пальма первенства, конечно, принадлежала Лаверн Френч. И не одна.

Бриктон села у столика позади Шамуна так, чтобы ее шепот никто, кроме него, не мог слышать. Раздался звук чиркнувшей спички. Она закурила и выпустила дым в его сторону.

– Ну, паренек, лови момент.

Шамун кивнул и начал что-то аккуратно писать карандашом на дешевой бумажной салфетке со столика.

Он и Бриктон знали друг друга давно. «С тех пор, когда я была костлявой», – говаривала Бриктон, хотя Шамун помнил ее только пышечкой. Перед ним живо стояла их первая встреча в Тель-Авиве в день его приезда на автобусе из Бейрута. Он окончил колледж еще в те добрые времена, когда стреляли меньше, чем теперь. Но даже тогда только американский паспорт помог ему проехать в Израиль. Та встреча была тоже в кофейне, мало чем отличавшейся от этой: тогда Шамун заказывал что-то, говоря по английски.

– Эй, янки, тебе нужен переводчик с дипломом Велесли?

Бриктон – ее звали, кажется Мириам, но Шамун за долгие годы забыл ее имя – родилась в Штатах, после колледжа переехала в кибуц к северу от Яффы. Она была на десять лет старше Шамуна и уже тогда имела звание капитана в Моссад. Не будучи урожденной израильтянкой, она не могла попасть во внутреннюю разведку Шин-Бет. Но Моссад, проникнувшая во все страны, сумела использовать ее исключительные способности.

Аккуратно записывая свои короткие заметки, Шамун подумал о том, что сейчас она, вероятно, полковник, как Нед Френч. В конце концов, руководить резидентурой Моссад в Лондоне было чертовски сложно.

Особенно для женщины.

Глава 10

– Да нет, сэр! Если бы только Абе Линкольн поддержал его, вместо того, чтобы прижать в деле с этим негодяем Джо Хукером, война закончилась бы к осени 1863 года.

Нед Френч сидел в тихом уголке «Большой бочки» на Гудж-стрит, слушая, как Амброз Эверетт Бернсайд-третий защищал своего деда, устроившего резню во Фридериксбурге.

«Большая бочка» была приятным старомодным пабом с гигантской, на три стороны, стойкой в центре: дюжины клиентов могли пристроиться возле нее одновременно.

Под влиянием виски и нескольких чашек крепкого кофе в старике за последние полчаса произошла замечательная метаморфоза. Он заметно взбодрился.

– Надо помнить одну штуку, молодой человек, – объяснял Бернсайд Френчу. – Грэмпо сделал ошибку, которую сделал бы любой честный человек. После всех этих воплей – ну, двенадцать тысяч юнионистов погибло и всего пять тысяч северян – Грэмпо прямо сказал Линкольну: «Сэр, вышвырните этих разбойников, не подчинившихся моим приказам – а это были Франклин, Самнер и Хукер, – или вышвырните меня». Неважно, что во Фридериксбурге Грэмпо выступал против генералов Роберта Э. Ли и Стоунволла Джексона. Нет, сэр, Линкольн просто освободил его от командования и отправил в Теннесси. А разве позже не Грэмпо спас Ноксвилл от Лонгстрита? Однако после этого дела в Род-Айленде никто не стал относиться к нему хуже. Они трижды избирали Грэмпо губернатором. А потом послали его в Вашингтон сенатором. Вы видите, молодой человек, что фамилия, которую я ношу, – славная фамилия. И именно это делает всю мою историю настолько непереносимой.

Нед обдумывал, как бы ему спросить старика, в чем же состоит его обида на США.

– Расскажите мне о себе, мистер Бернсайд.

– В 1940-м я пошел на войну добровольцем, еще до Перл-Харбора. Меня зачислили в ВВС. Тогда они еще назывались авиакорпус. Это уже позже, в 1942-м, нас всех перевели в армейскую авиацию США.

– Вы были летчиком?

– Нет, механиком. Я прибыл сюда, в Англию, с первой группой семнадцатых.

– А демобилизовались вы тоже здесь?

– Да, в 1950-м. К тому времени я был уже женат. – Старик умолк, на его изможденном лице заходили желваки.

Пришло время показать, подумал Нед, что он тоже военный. Он вынул свое старое удостоверение, на котором был сфотографирован еще лейтенантом. Он давно заметил, что именно человеку в этом звании лучше разговаривать с бывшими военными. Упоминание его нынешнего звания только отталкивало их.

Бернсайд скосил глаза на удостоверение.

– Не дурачьте меня, молодой человек. Вы слишком стары, чтобы быть лейтенантом.

– Ну и что? Вы знаете, что я работаю в посольстве. Если у вас есть законная жалоба, я смогу вам помочь.

Старик медленно выпрямился с таким видом, будто Нед дал ему лекарство без этикетки, и оно может убить или вылечить.

– Да, – сказал он наконец с неожиданной теплотой в голосе. – Я женился на английской девушке Вики, самой красивой во всем английском ВМФ. Устроился в одну авиастроительную компанию, которая потом обанкротилась. Так и шли мои дела. Каждая компания, принимавшая меня на работу, через несколько лет вылетала в трубу. Не удавалось им справиться ни с «Боингом», ни с чем другим. В конце концов случилось так, что у нас с Вики остался только маленький угловой киоск на Саут-Кенсингтон – сигареты, газеты, конфеты. У меня купили его два года назад за приличную сумму.

– Ну, это хорошо.

– Там сейчас кабак итальянский.

– А деньги?

– Моей и Викиной пенсии нам как раз хватало на жизнь. Поэтому мы вложили деньги в одну так называемую объединенную трастовую компанию. Американскую. Парень, возглавлявший ее, был американцем, а деньги наши они вкладывали в американские фирмы. «Получите вашу гарантированную долю богатства дяди Сэма!» Это очень подходило нам, Вики и мне, потому что, сами понимаете, мы не хотели вкладывать деньги в английские концерны.

– А как называлась ваша компания?

– «Международный англо-американский траст».

– Звучит как английская фирма.

– Это название компании. Мы у нее купили бумаги акционерного общества «Северо-американский фонд свободы». «Присоединяйтесь к растущему чуду 1980-х!»

Бернсайд разволновался.

– Я стучусь в это чертово посольство уже два года, и никто меня не слушает. Двадцать тысяч фунтов вылетели в трубу! Это же больше тридцати тысяч долларов, молодой человек. У Вики всегда было слабое сердце, но на бесплатную операцию не приходилось рассчитывать: двести двадцать седьмой номер в листе ожидания. Проживи она еще три года, ее бы прооперировали. Я хотел заплатить за частную клинику, но она отказывалась. А потом, однажды ночью, компания и фонд вдруг свернулись и испарились.

Дыхание Бернсайда участилось. Оцарапанная кожа вокруг подбитого глаза потемнела. Его пальцы впились в руку Неда.

– Я не сказал ей об этом. Но через неделю она узнала об этом из старой газеты, что-то разворачивая. Она подошла ко мне: «Милый, это правда? Все наши сбережения?» Я стоял как истукан и кивал, пока она не упала на пол прямо передо мной.

Он стукнул указательным пальцем по крышке столика еще раз и возбужденно продолжал:

– Прямо у моих ног. Ее привезли в больницу. Больше она не приходила в сознание. Доктор сказал, стресс.

Нед тяжело вздохнул. Пьяный воздух паба входил в его легкие и выходил из них. Он смотрел на убитое лицо внука генерала Бернсайда – того, кем гордилась страна, Восьмая воздушная армия, человека, уничтоженного…

Нед достал из нагрудного кармана ручку и старый конверт.

– Дайте мне еще раз название этого фонда.

Указательный палец старика продолжал бить по крышке столика, вместо того, чтобы наказать того, кто ограбил его от имени Америки.

– Да не в названии фонда дело. – Тук, тук, тук. – А в том жулике, который командовал всей этой шарагой. Он тоже американец.

– Его фамилия?

Тук, тук.

– Тони Риордан.

Негодующий Нед записал на конверте фамилию, едва не разорвав бумагу.

– Давайте в одиннадцать утра завтра. Вы подойдете к главному входу со стороны площади и спросите мистера Гривса. Вот. – Он написал фамилию. Пододвинув листок к старику, Нед смотрел, как недоверчиво тот читает. Его снова поразило странное сходство между этим неряшливым стариком и его аккуратным, хорошо ухоженным отцом в Висконсине.

– Гривс? Мне совсем не нравится эта фамилия.

– И ради Бога, – продолжал Нед, – приведите себя в порядок перед тем, как туда идти. Помойтесь. Вымойте волосы шампунем. Причешитесь. Сбрейте щетину. Вы должны выглядеть как следует, старый солдат.

Нед придвинул к себе обрывок бумаги и, написав: «Шампунь! Причесаться!!» – засунул листок в карман его пиджака.

– Пойдемте-ка, солдат, в магазин. Нам надо купить то, что вам нужно.

– В подачках не нуждаюсь, – обиженно сказал Бернсайд. – У меня есть пенсия.

Нед встал и огляделся.

– Поблизости наверняка должен быть магазин. «Бутс» или «Ундервуд». Один из таких. Купите там все. Я хочу, чтобы завтра вы выглядели достойно.

– А чем этот Гривс так важен?

– Он пытается упрятать за решетку вашего старого приятеля Риордана, наломавшего столько дров. Вы – очень ценный свидетель. Но вы должны выглядеть солидно. Поняли?

Бернсайд, казалось, долго размышлял. Потом он кивнул, словно через силу.

– Садись, – приказал он. – Я думаю, что должен тебе кружку пива, сынок.

В три тридцать Джейн Вейл сняла трубку телефона и набрала прямой номер Неда Френча. После шестого гудка она повесила ее, зная, что теперь ответить может только Морис Шамун. В ней закипело бессознательное раздражение против Неда. Только спокойно поговорив с ним, она сможет избавиться от этого.

Отчаяние она почувствовала не от того, что в последний момент сорвалось их свидание. В конце концов, говорила она себе в сотый раз после того, как это случилось, их отношения регулировались неписаными правилами, определяющими их поведение в любых ситуациях. Они не могут подводить друг друга, выказывая эмоции при посторонних.

Все это игра, с горечью признавалась она себе. И жизнь разведчика для Неда была игрой, в которой, как он говорил, счет велся по ежедневному числу трупов. Разве не это сказал он ей в их грустном, уютном гнездышке в отеле? Он считал и их отношения игрой, а значит, она имела свои правила.

Первое и главное: скрывать все от посторонних. Лицо Джейн еще больше помрачнело. И конечно, ни на что не жаловаться и ничего не выяснять. Боже, да никогда.

Она встала и пошла из офиса. Потом остановилась на полпути, поняв, что Неда в его кабинете нет, а если бы он и был, пришлось поразмыслить, чтобы объяснить свой визит к нему.

Джейн возвратилась к столу и позвонила в Уинфилд-Хауз: по этому номеру Пандора Фулмер просила отвечать на приглашения. Послышался сильный густой голос экономки, миссис Крастейкер.

– Уинфилд-Хауз. Чем могу вам помочь?

– Миссис Крастейкер?

– Да.

– Белл, это Джейн Вейл из посольства.

– А, мисс Джейн! Очень рада вас слышать. – Пожилая негритянка ответила очень настороженно. – Миссис Пандоры нет сейчас на месте.

– Я догадываюсь, что телефон трезвонит не переставая.

– Сегодня уже спокойней. Вы знаете, как такие дела проходят, – начала объяснять экономка со знанием дела. – Оказывается, многие просто не знают, что означает пометка RSVP[36] на приглашении, или просто об этом не думают, а кто-то скажет секретарше позвонить, а та забудет. Ну, вы знаете.

– Так сегодня полегче? Сколько у вас сейчас, наверное, уже больше трех сотен?

Продолжительная пауза на другом конце провода позволила Джейн понять, что Пандора Фулмер избегает разговора с ней, чувствуя за собой вину. Наконец экономка ответила.

– Что-то вроде того.

– Скажем, триста двадцать? – допытывалась Джейн.

Еще одна пауза, и Джейн догадалась, что рука прикрыла трубку. Голоса звучали приглушенно. Миссис Крастейкер ответила уже с облегчением:

– Триста десять, мисс Джейн. Я как раз подсчитала. Триста десять.

– Спасибо, Бел. Пожалуйста, передайте миссис Фулмер мои извинения за то, что мне не удалось сегодня утром приехать и помочь вам. Но нам приходится здесь заниматься безопасностью приема.

– Простите?

– Безопасность, Бел. Вы понимаете, что в связи с приемом нам следует обеспечить особую безопасность? Ведь в одном месте собираются все важные персоны.

Эта мысль явно удивила миссис Крастейкер.

– Ну и что?

– Передайте миссис Фулмер, чтобы она не беспокоилась по этому поводу, – добавила Джейн почти со злобой. – Пусть не забивает этой ерундой свою прелестную головку. Мы справляемся.

– Ну это же прекрасно, – ответила негритянка с энтузиазмом. – Пока.

Положив трубку, Джейн почувствовала, что настроение ее еще ухудшилось. У нее теперь был повод зайти к Неду. Но хотела ли она увидеть его? Он напугал ее сегодня. Как затрепетала она, услышав телефонный звонок в их маленьком тайном убежище! Она не знала, надо ли отвечать. А потом услышала вместо объяснения какие-то сбивчивые слова. Неожиданная ситуация, ладно. Но прошло уже несколько часов, и ничего – ни извинения, ни сочувствия.

Да пошел он к черту! Она снова позвонила к нему в офис, дождалась, пока Шамун взял трубку.

– Капитан Шамун, это Джейн Вейл.

– Да, полковника Френча…

– Вы можете записать для него сообщение? Я разговаривала с Уинфилд-Хаузом. Приглашенные медлят. Они получили согласие от трехсот десяти человек.

Шамун что-то тихо пробормотал, записывая сообщение.

– Что-нибудь еще?

– Все. До свидания. – Четко. Очень хороший работник эта мисс Вейл.

И к черту Неда Френча.

Центр коммуникаций Компании только недавно переехал в дом рядом с Беркли-сквер. Руководя этим местом, Ларри Рэнд ненавидел его.

Никаких особых причин для этого не было. Место было удобным. Маленькие забегаловки на Шеферд-Маркет, тележки с едой и прохладительными напитками, классные диско-клубы по вечерам и несколько еще более классных ресторанов; для тех же, кто имел склонность к более высоким материям, от этой части Мэйфера было рукой подать до картинных галерей на Корн-стрит, до Королевской академии на Пикадилли и всего лишь десять минут ходьбы до театрального района.

Здесь установлено самое современное и совершенное оборудование, защищенные от подслушивания системы позволяли связаться с любой точкой планеты. Рэнд не любил это место только потому, что это было место, где-то конкретно расположенное. Он был слишком опытен и понимал, что центр будет прослушиваться кем угодно – от ИРА и КГБ до добрых старых МИ-5 и МИ-6. В природе любого места заложена уязвимость.

Тем не менее, напомнил себе Рэнд, быстро идя по Керзон-стрит к центру, как по-другому можно организовать связь? Он начал свою карьеру в Компании как оперативник. В то время карман был кабинетом, ближайшая телефонная будка – самым совершенным, защищенным от подслушивания каналом связи. Ладно. Чертову центру связи деваться некуда. Он останется, конечно.

Он исчез за очень старомодной витриной магазина, который продавал черепаховые расчески и помазки для бритья из щетины хорошего качества. Многие джентльмены заходили в давно известные магазины на Керзон-стрит в поисках подобных вещиц. Это конкурирующее заведение было создано шесть месяцев назад. Вы проходите вглубь, где выставлены поясные ремни и щипцы для завивки усов. Миновав их, вы открываете дверь без вывески, за которой находится лифт, и поднимаетесь наверх.

Рэнд поднялся на второй этаж.

Короткое тело раскачивалось из стороны в сторону, глаза пристально смотрели по сторонам, когда он шел через рабочую зону, разделенную стеклянными перегородками, которые не доходили до потолка. Молодые парни и девушки работали на компьютерах, пишущих машинках, шифраторах и другом оборудовании. Приглушенный гул большого муравейника наполнял большую комнату без окон.

В дальнем конце располагались два кабинета с настоящими стенами от пола до потолка и запирающимися дверями. Один принадлежал Хеннингу, заместителю Рэнда по коммуникациям. Другой офис использовал Рэнд во время своих редких посещений. Сейчас он говорил себе, дело не в том, что это – место, а в том, что все каналы связи Компании – радио, спутниковые, радиорелейные, телефонные, факсимильные и компьютерные – сходились здесь. Это было не просто место, а главная цель.

– Хеннинг! – Рэнд просунул голову в соседний кабинет, потом сел за стол и стал дожидаться своего зама.

Если большая часть служащих теперь выглядела и одевалась, как студенты колледжа, то Хеннинг, который работал в ЦРУ почти столько же, сколько и Рэнд, походил на вечного студента. Казалось, будто, перехватывая какие-то стипендии и гранты, он продолжал учиться всю жизнь и получал одну степень доктора философии за другой. Из-за толстых стекол очков смотрели переутомленные десятилетиями напряженного чтения глаза. Длинные, еще не тронутые сединой волосы придавали ему живой и молодой вид. Лицо было тоже молодым, не помятым жизнью. Достаточно взглянуть на то лицо без морщин, с неудовольствием думал Рэнд, и сразу поймешь, что этот человек не работал никогда и нигде, за исключением письменного стола.

– Дай мне последний оперативный перехват.

Хеннинг сел напротив Рэнда и печально вздохнул. Он пытался отлепить языком что-то, прилипшее к передним зубам. За выпуклыми стеклами его глаза казались огромными, как будто из фильма ужасов. Поняв, что производит не слишком приятное впечатление, он снял очки и потер глаза. Потом протер очки.

– Ты мне скажешь, когда перестанешь тянуть время? – спросил Рэнд.

– Я ничего не тяну. Просто тебе не понравится то, что у меня есть. У нас по-прежнему пятьдесят на пятьдесят.

– Половина говорит, что придет, а половина – что нет?

– Да, примерно так.

– Ты сделал то, что я сказал? Упоминали угрозы террористов?

– Никаких проблем после Лэм не было.

Рэнд кивнул.

– Если еще появятся возражения, говори, что из-за этих угроз мы не может гарантировать безопасность. И говори это жестко. Да, между прочим… – Рэнд сделал паузу: то, что он собирался сказать Хеннингу, будет не слишком приятно ему услышать – при всей его безупречности. – Между прочим, ты действительно не знаешь, кто такая Джилиан Лэм?

Он видел, как побледнел Хеннинг. Сегодня утром ни один из них не знал этого имени, но после этого Рэнд сделал свою домашнюю работу, а Хеннинг – нет.

– Ты вообще смотришь телевизор, Хеннинг?

– Не часто.

– Она же тебе сказала название своей дурацкой программы «Лэм на заклание», а ты все равно не допетрил. И больше того, она собирается снимать все это безобразие в воскресенье. С ней будет целая группа. Ничего удивительного в том, что она про тебя стала выспрашивать. И ничего странного, что многие решительно настроены прийти. Это для них хороший шанс появиться на экране телевизоров, и они его не упустят ни за что на свете.

– Господи!

Рэнд кивнул, как бы вняв этому призыву о помощи.

– Короче, ты и твои люди должны немедленно распространить сюжет об угрозе террористов. Посмотрим, много ли придет этих барбосов, стремящихся к известности. – Рэнд потянулся к красному телефону. – Эту линию можно использовать?

Хеннинг встал и с удивлением повернулся.

– В любое время.

– Закрой за собой дверь. Хеннинг…

– Да?

– При следующем разговоре мне нужны будут новые цифры. Эти «пятьдесят на пятьдесят» засунь себе в задницу. Понял? Иди.

Рэнд проследил, как закрылась дверь. Не слишком ли мягок он был с Хеннингом? Тот относился к категории людей, которых надо все время подгонять. Делай это постоянно, и он будет прекрасно работать.

Он нажал четыре цифры на телефоне, подключенном к совершенно новой системе: ее испытывала сейчас Компания. Шифровальная межконтинентальная коммутируемая связь давала возможность безопасно звонить из одних офисов в другие ключевые офисы в любой точке мира, не тратя лишнего времени. Случайный набор для шифратора определялся компьютером. Пока всего двадцать таких телефонов.

После третьего звонка трубку взял мужчина.

– Да?

– Мак, это Ларри.

– Да. Что случилось?

– Мне нужны кое-какие материалы из Пентагона.

– Вообще-то здесь в Лэнгли их не много.

– Мне надо все, что удастся найти по полковнику из разведки Эдварду Дж. Френчу.

– Да. Как там ваш пикничок в воскресенье?

– Где ты об этом услышал?

Мужчина на другом конце линии, в Лэнгли, в штате Вирджиния, помолчал.

– Ударные волны распространяются быстро. Никто не ожидал, что кто-нибудь из послов так быстро отреагирует на исполнительную Директиву-103.

– Так всегда бывает с любителями, – проворчал Рэнд.

– Но Коннел мог тебя привлечь.

– Этот козел решил, что не надо.

– Не говори плохо, – проговорил человек в Лэнгли замогильным голосом, – о мертвых. Ты собираешься отплатить за это Коннелу, или я не знаю моего Е. Лоуренса Рэнда.

– Похоже, что так, – уныло Рэнд. – Поэтому мне и нужны материалы по Френчу. – Он помолчал. – А другие посольства планируют что-нибудь столь же глупое?

– Директива-103 попала в яблочко в Лондоне. Но ты знаешь, Ларри, в таких делах всегда больше такого, что ускользает из виду.

– Что? – бросил Рэнд. – Что? Ты ничего не скрывай от меня.

– Я? Я от тебя скрываю?

– Ладно, давай, – потребовал Рэнд. – Что там такое?

– Как только мы решим, что тебе надо знать, сообщу, дорогой.

– Ну и дерьмо, – выругался Рэнд. – Скажешь ты или нет?

– Эй, у каждого из нас есть свои козыри, Ларри. Я уверен, и ты их придерживаешь, особенно для воскресного пикничка.

Рэнд сидел некоторое время молча, не желая выспрашивать информацию.

– Поэтому их и называют козырями, Мак, – сказал он с наигранной бодростью.

– Ты их не увидишь, пока я не покажу их. Считай так, что до тех пор я придерживаюсь своих взглядов в отношении потерь. – Злорадное хихиканье раздалось на американском конце провода. – А что насчет взглядов полковника Френча?

– Ну, – сказал Рэнд, – в таких ситуациях – сделать или умереть – два исхода. И в обоих случаях Френчу придется плохо.

– Ты говоришь так, будто тебе безразличен будет исход.

– Когда я смогу получить что-нибудь по Френчу? Завтра?

– Да. По этому телефону.

– До свидания, сэр, – сказал Мак по-русски.

– Прощай, товарищ, – тоже по-русски ответил Рэнд. Линия отключилась.

Все еще пытаясь разгадать, что за каша заварилась и что именно утаил Мак, Ларри Рэнд мрачно глядел на трубку, зажатую в руке. Он передернул плечами и слегка улыбнулся. Старина Мак бывает зловредным и ехидным. Ну да ладно.

На мгновение широкое, приплюснутое книзу лицо Рэнда приобрело почти выражение добродушия. Старина Мак довольно быстро получил информацию о пикнике, довольно быстро. Цель воскресных упражнений – вывести из игры Френча. При благоприятном стечении обстоятельств он может быть даже убит. Рэнд пока еще не решил, что с ним делать, но точно знал, что воскресный прием – блестящая возможность без особых усилий превратить Френча в кровоточащий кусок мяса. Пусть Коннел смотрит на это с ужасом и усваивает урок.

Рэнд имел чутье на такие дела. Как и охотники за черепами из КГБ, он знал, когда именно надо отрезать зверя от стада. Совсем необязательно, чтобы Френч умер. Отчасти это будет зависеть от того, кто начнет стрельбу. Но если уж до этого дойдет, смерть имеет много преимуществ. Во всяком случае, такой урок Коннел не забудет никогда.

Френч – тоже.

В 5.25 дня капитан Шамун вывел свою серо-коричневую «фиесту» со стоянки. Он влился в поток транспорта, движущегося по Гросвенер-сквер мимо канцелярии, выехал на Брук-стрит и покатил на восток в сторону Нью-Бонд-стрит.

Перед тем, как добраться до нее, он пересек Саут-Молтон-стрит, свернул налево в узкий, окруженный стенами пятачок, называемый «Двор оленьей ляжки», и выключил мотор.

Несколько секунд Шамун ждал на пустынной площадке. Во дворик с Бленхейм-стрит вошла толстуха с оранжевыми волосами. Она остановилась, попыхивая сигаретой, пока две женщины помоложе, чему-то засмеявшиеся, не ушли с площадки. Тогда толстуха бросила сигарету, откинула переднее сиденье «фиесты» и забралась назад.

Бриктон, только что сидевшая в машине Шамуна, внезапно исчезла, словно испарилась. Несмотря на ее габариты, ей удалось свернуться на полу машины и натянуть на себя какое-то темное одеяло.

Шамун завел мотор.

– В пять тридцать будем на месте, – сказал он в пустоту.

– Sei gesund,[37] – ответил голос из пустоты.

– Ты сбросила вес, а? – спросил Шамун, выезжая со двора и продолжая движение к Бонд-стрит. – Тебя там сзади вообще не видно.

– Самый подходящий момент для сарказма, – возразил голос.

– Еду на юг по Бонд. Возвращаюсь к площади по Гросвенор, как мы и планировали.

– Слушай, избавь меня от отчета. – Она словно задыхалась.

– Ты дышишь там нормально?

– Веди, чудило.

– О'кей, я на углу Одли, поворачиваю налево. А вот и она, моя арабская красавица.

– Не потеряй голову, Морис. Если тебя и ждет девчонка, не думай, что ты уж такой подарок для женщин.

– Нет? А что же это значит?

– Это значит, что девчонка беспробудно тупа.

Шамун усмехнулся, останавливаясь и открывая левую дверцу.

– Прыгай, беби.

Нэнси Ли Миллер оглянулась, перед тем как сесть в машину.

– Если мой друг увидел бы… – начала она сразу.

– Он тут же зашил бы тебе письку, клитор и все остальное.

Девица захихикала.

– Морис, ну ты просто невозможный.

Маленькая машина быстро неслась на юг параллельно кромке Гайд-парка, но на расстоянии нескольких кварталов от него. Когда они добрались до Хертфорд-стрит, Шамун повернул направо, потом налево на Парк-Лэйн. Несмотря на час пик и запруженные автомашинами, грузовиками и автобусами дороги, он рассчитывал за полчаса добраться до конспиративной квартиры Бриктон под номером 3.

– Где нам надо быть к восьми? – спросил он.

– Белгравия.

– А где в Белгравии?

– Он мне язык вырвет, Морис, клянусь.

– А как же я тебя туда вовремя доставлю?

– Ты меня посадишь в кеб без четверти восемь.

– Ну, ты все рассчитала, а?

Она снова захихикала. В шуме транспорта никто из них не услышал слабого звука жидкости, смачивающей платок. Но через секунду по салону распространился характерный запах. Губы Нэнси раскрылись, чтобы сказать что-то, но к ее носу и рту тут же прижался платок. Он был обжигающе-холодным. Больше она ничего не чувствовала.

– Открой окно, Мойше, – сказала рыжеволосая, убирая в пакет платок, пропитанный пентоталом, – иначе мы все трое отправимся в лучший мир.

Глава 11

По будням в Лондоне каждый вечер бывают тысячи вечеринок и приемов, большей частью с выпивкой, едой, а возможно, и с картами. На более современных порой показывают видеофильмы или продают дамам нижнее белье, возбуждающее мужчин, и кое-что еще. Но два сегодняшних приема непосредственно касались жизни Неда Френча.

Первый проходил в роскошном особняке номер 12, построенном в стиле «арт деко». Сюда этим утром прибыл доктор Хаккад. Роль, которую он играл, была не ясна: хозяин, муха на стене, почетный гость. Сочетание личин было для него естественным.

Хозяином он был щедрым, внимательным и хорошо владел искусством гостеприимства. Он был слишком хорош для западного человека. Ведь от хозяина в западной стране всегда ждут чего-то особенного: то ли забудет фамилию гостя, то ли вдруг окажется, что у него лед кончился. Такой хозяин должен иметь изысканные манеры и одеваться ровно настолько хорошо, чтобы мужчины не чувствовали себя неряхами, а женщины не страдали от того, что на них ненастоящий жемчуг.

Честно говоря, доктор Хаккад, известный офтальмолог, поразил гостей своим видом и скромным сиянием своего дома. Его толстуха жена и дети – пять толстых девочек и толстый мальчик – редко сопровождали его во время поездок в Лондон. Сегодня их тоже не было. Роль хозяйки выполняла его сестра – восхитительная Лейла. Десятью годами моложе брата, она была в полном блеске красоты, как цветок Аллаха, с полными губами и огромными глазами. Ее пышное тело облегали тончайшие и яркие, как закат в пустыне, ткани.

– Ну просто грудинка барашка в папильотках, – пробормотал один западный журналист, не предполагая, что внимание Лейлы, как и любой настоящей мусульманской хозяйки, поглощено делами.

Гости на мусульманских приемах, как правило, мужчины. Так было и сейчас. Берт и Хефте переходили из комнаты в комнату, как другие гости и официанты. Французский адвокат с элегантной женой держались врозь, равно как итальянский кинопродюсер с круглым лицом и нездоровым видом и его любовница, которая без умолку трещала по-итальянски.

Три журналиста с Флит-стрит[38] были поражены, увидев, что все гости потягивают апельсиновый сок. Берт провел их в боковую комнату, где их ожидали виски и джин. Среди других гостей была пожилая чета профессоров по фамилии Маргарин; они занимались нефтеносными скальными пластами.

Кроме Лейлы, присутствовали еще три женщины. Было заметно, что их намного меньше, чем мужчин.

Появление Нэнси Ли Миллер должно восстановить этот дисбаланс. Но на часах уже половина девятого, а Нэнси все не появлялась.

Чтобы сгладить диспропорцию, Лейла собрала женщин в маленький кружок в одном углу гостиной, где они пытались на трех языках нащупать общую тему. Единственный, кто нарушал их уединение, был кинопродюсер. Время от времени он вставал позади Лейлы и клал свою бледную маленькую влажную руку на ее роскошное плечо. Он держал руку на плече Лейлы, пока оставался с женщинами. Его странные выпуклые блестящие глаза походили на лягушачьи и смотрели так, словно всасывали информацию.

Прием, на котором были Нед и Лаверн Френч, проходил в Коринф-Хаузе, особняке в Кенсингтоне, занимаемом вторым человеком в посольстве США, Ройсом Коннелом. Предшественник Ройса был женат и имел троих детей. Но даже его большая семья едва заполняла один из этажей этого здания. Трудно сказать, что было в Коринф-Хаузе до того, как госдеп США приобрел этот особняк, но, во всяком случае, его первый этаж был предназначен в основном для развлечений. Высоченные потолки возвышались над двумя огромными залами. Один из них размещался слева от входа. В нем можно было давать приемы или даже балы. А справа была уютная библиотека с книжными полками от пола до потолка, так что для пользования ими требовалась специальная лесенка.

В отличие от доктора Хаккада, который специально одевался для приема, Ройс Коннел давным-давно усвоил, что делать этого не стоит. Поэтому обычно он выбирал какой-нибудь поношенный пестрый твидовый костюм, хорошо сидевший на его худощавой фигуре, или серые брюки и темно-синий блейзер с таким причудливо уложенным голубым платком в нагрудном кармане, что на него уходило больше времени, чем на весь остальной подчеркнуто простой туалет.

Устраивая приемы, он всегда старался, чтобы мужчин и женщин было поровну. Каждый женатый гость вроде Неда и Билла Восса должен был прийти с женой. Президент престижного университета Айви Лиг[39] прибыл один, без жены, так что Ройс подобрал ему в пару Мэри Константин из прессы, которая все равно должна была быть здесь, поскольку ждали нескольких журналистов.

Два члена палаты представителей, которые, оторвавшись от свар в конгрессе США, проезжали через Лондон, были, к счастью, противоположного пола, так что, по мнению Ройса, создавали пару.

Ройс пригласил и Джилиан Лэм, но ему очень не хотелось, чтобы ее считали его партнершей; поэтому он попросил Джейн Вейл держаться к нему поближе и быть официальной хозяйкой приема. Так что для Джилиан пришлось искать пару. Совсем недавно для съемок телевизионных сериалов для Би-би-си приехал в Лондон Дэвид Доул, старинный приятель Коннела со времен колледжа, такой же холостяк, как и он, не менее красивый и элегантный. Ройс сказал: «Берешь Лэм на себя».

Все это было столь непринужденно, что Коннел далеко не был уверен, удачны ли будут его маневры по подбору пар Ноева ковчега.

Это было одно из ежемесячных событий, которые проводились сравнительно скромно по разным причинам: иные из них были в духе Макиавелли.

Внешняя скромность была в стиле Ройса. Он полагал, что люди расслабляются только на приемах, которые не поражают своим великолепием, а выглядят домашними и неофициальными. Важнее всего это было для приемов, не имеющих особой цели: они должны походить на непринужденную встречу приятных людей.

Ройс надеялся, что Джейн поддержит эту легкость общения, при которой каждый знает всех не только по имени, но и по роду занятий в большом мире, за стенами Коринф-Хауза.

Угощение, говорил Нед, как всегда, было классным. Ветчину и индюшку доставляли самолетом из штата Вирджиния. Приготовленные по старинному семейному рецепту Коннелов, они были нарезаны большими, но тонкими кусочками. Восхитительно выглядели воздушные корзиночки, наполненные чем-то вроде взбитых с маслом крабов и спаржи. По случаю приема в помощь к дворецкому Ройса и пяти слугам-филиппинцам был приглашен самый популярный в Лондоне бармен-ирландец Нунан. Он был не только расторопен, но помнил вкусы каждого, безошибочно предлагая крепкие или слабые напитки. Нунан обосновался в библиотеке, где был поставлен длинный стол с напитками. Услуги Нунана Ройс оплачивал из своего кармана, что сказывалось на его бюджете: денег хронически не хватало. Но Нунан стоил затрат.

– Мистер Харгрейвс собственной персоной, – сказал сдержанно ирландец, когда автор колонки слухов подошел к нему. – Ваш гостеприимный хозяин приготовил специально для вас «Чивас Ригал».[40]

Харгрейвс еще не пришел в себя после ленча и был готов убить кого угодно за стакан выпивки, но отрицательно покачал пальцем. Они были старыми приятелями, поскольку ирландца нанимали на все лучшие приемы в Лондоне.

– Нунан, – сказал Харгрейвс гораздо тише, чем обычно, – если ты меня знаешь, а ты меня знаешь прекрасно, черт тебя подери, то должен помнить, что я терпеть не могу все эти дорогие и шикарные скотчи. Для развлечения, конечно, иногда можно выпить что-нибудь вроде коньяка. А вот для кайфа дай мне самый паршивый виски – такой, чтобы дух захватило, а из глаз слезы полились.

Бармен неуверенно достал бутылку «Уайт энд Маккей».

– Мне нравится вот этот. Для вас он не слишком легкий?

Харгрейвс жадно смотрел, как тот наливал хорошую порцию виски.

– Нам придется поэкспериментировать, Нунан. Нужен научный подход. Только так, черт подери, человечество может что-нибудь узнать, – он перешел на шепот, взяв стакан у бармена, – что касается знаний…

Глаза Нумана сузились.

– А у меня есть кое-что для вашей колонки, мистер… – Он остановился. – Да, мадам, еще немного белого бордо? Оно достаточно охлажденное на ваш тонкий вкус?

Харгрейвс отошел, попивая виски без всякого научного подхода: это больше походило на заглатывание. Хотя это был его первый стакан после явного перебора с Пономаренко, он все же умудрился толкнуть Неда и Лаверн Френч. Бормоча извинения, Харгрейвс сообразил, что ни разу не взглянул на Неда, но никак не может оторвать глаз от бюста его жены. Хотя на Лаверн была свободная одежда, скрадывающая ее формы, как ни драпируйся, старика Харгрейвса не обмануть.

В интересах панисламистской солидарности Берт не приближался к доктору Хаккаду, когда тот обходил своих гостей. Хефте перед этим объяснил Берту, что если он станет покровительствовать кому-то из молодых людей, то лишь такому, говоря деликатно, которого можно назвать сыном Пророка, а не штутгартского автомеханика.

Это вполне устраивало Берта, так как он вынужден был иметь дело с теми пьющими европейцами, которые в подпитии могли говорить и делать такое, чего не простил бы ни один мусульманин.

Берт участвовал в движении большую часть своей жизни. В двенадцать лет во франкфуртском депо он начал с того, что, проскользнув ночью мимо спящих железнодорожников, переключил стрелку: грузовой поезд врезался в пассажирский. Опыт общения с европейцами и мусульманами позволил ему увидеть, как вскипает кровь мусульманина из-за безобидных с виду слов европейца. Это напоминало высказывание Маркса о том, что капитализм содержит в себе семена собственного разрушения.

Из всех друзей по движению Берт был единственным, кому пришлось работать с арабами, хотя заранее это не было известно. Судьба его старых друзей оказалась тоже непредсказуемой, но о них и их целях он теперь думал редко. Когда-то в детстве его осенило множество примитивных и непоследовательных идей. Некоторые из них сохранились до сих пор. От своей бабушки, мягкой старухи, помнившей несбывшиеся надежды немецких рабочих коммун накануне Первой мировой войны, Берт усвоил романтическую любовь к угнетенным. Сам же додумался до того, что только насилие достигает цели. Эта мысль окрепла под влиянием отца, беспробудного пьяницы, готового избить кого угодно или устроить поножовщину, чтобы дракой добиться желаемого. Ребенку, постигающему жизнь, казалось очевидным, что всегда побеждает отчаянный, тот, кто не думает о других.

Берт обнаружил, что так же думают и молодые арабы – участники движения. Мысль о необходимости насилия для обретения свободы тесно сблизила их. В его работе с Хефте это не шло пока дальше слов. Но уже в воскресенье слова должны были отлиться в пули.

Сейчас, на приеме, слова затмили все. Доктор Хаккад залучил изрядно набравшегося журналиста из одной бульварной газеты, который сделал ошибку, назвав джихад главной целью («Знаете, что-то вроде священной войны…»).

– Дорогой сэр, – начал Хаккад, облизывая свои синеватые губы, подобно тому как скрипач-виртуоз смазывает канифолью смычок перед исполнением Паганини, – необходимо в конце концов подняться над уровнем заголовков бульварных газет, – он приятно улыбнулся, – типа «Неописуемый ужас: восемнадцатилетняя мать съела собственного ребенка».

– Да, но…

– Необходимо наконец думать более возвышенно, как говорил мне мой духовный наставник. Следует думать о журналистике как о профессии, требующей призвания более высокого, чем работа швеи или карманника.

– Но эта штуковина, джихад…

– …способ достижения очевидных целей всех религий, исламская версия вашего собственного христианского обращения к душам верующих, вашего Бога, вашего…

– Я хоть и христианин, но в церковь не хожу…

Легкая тень пробежала по лицу доктора. Он промокнул лоб ярким оранжевым платком из тончайшего муслина.

– Хефте, мой брат, – сказал он негромко, внезапно осознав, что если этот парень-христианин не ходит в церковь, то вполне может оказаться евреем, – предложите, пожалуйста, мистеру… гм, мистеру… нашему другу, может, он еще хочет выпить?

– Мистер Мак-Налти, еще стаканчик?

Журналист отрицательно покачал головой.

Хаккад откатал в уме характерную кельтскую фамилию. Евреи, он знал, часто изменяют или переиначивают свои фамилии, но никогда не слышал, чтобы кто-то из них взял ирландскую.

– Мистер Мак-Налти, – продолжал Хаккад, – приходило ли в голову вам или вашему издателю, что пять постулатов ислама содержат тайну мира на земле, прекращения голода и подлинной глобальной демократии?

– Я, правда, не могу с…

– Вы слышали когда-нибудь фразу: «пять столпов мудрости»?

– Я думаю, что…

– Начнем с Аш-Шахада: оно состоит в том, что существует только один Бог, Аллах, а Моххамед – его посланник на земле и слуга. Ничего странного, дорогой сэр?

– Я не…

– Да, конечно. Второй столп, – продолжал Хаккад, – это Салах, пять дней молитв, каждый мусульманин должен посвятить их Богу, своему Господу и Создателю. Сом – третий столп. Это простой пост, или Рамадан, священный месяц, в течение которого каждый мусульманин должен с восхода до заката воздерживаться от еды, питья, интимных отношений и неправедных мыслей.

– Я на самом деле не говорю о…

– Четвертый столп – это Заках: он обязывает нас отдавать два с половиной процента нашего богатства тем, кто менее удачлив, чем мы. Это не более революционно, чем ящик для бедных в английских церквах. И наконец, пятый столп – Хадж. Он предназначен для истинно верующих и предусматривает паломничество к Каабе в Мекке по крайней мере один раз в жизни.

Хаккад замолчал и засиял улыбкой, словно предлагая Мак-Налти найти хоть маленькую трещину в любом из его построений.

Берт стоял в стороне, будто выжидая. Перехватив взгляд Хефте, он постучал по стеклу часов и покрутил головой. Хефте отошел от говоривших как раз в тот момент, когда Мак-Налти начал пространственно объяснять, что он, христианин, потерявший интерес к вере, а теперь изучающий марксизм и…

– Уже девять, – шепнул Берт Хефте, когда тот подошел, – когда придет твоя подруга?

Темно-карие глаза Хефте потускнели, не выражая никаких эмоций. Он сказал:

– Она была моей подругой, но своим предательством разрушила все.

– Это не имеет значения, брат, – сказал Берт успокаивающе.

За те несколько месяцев работы с Хефте он понял, что лицо его становится неподвижным, когда он страдает. Тем не менее, он добавил:

– Меня больше беспокоят Мерак и Мамуд.

Снова взглянув на часы, Берт продолжал:

– Примерно в это время или чуть позже они должны были закончить испытания. Меня что-то тревожит.

– …связь некоторых норм марксистской практики, – говорил Хаккад журналисту, – с нашими исламскими законами, я уверен, не ушла от вашего внимания. Для квалифицированных журналистов, ищущих глубинные ответы на вопросы современности, существуют гранты на исследовательскую работу. Конечно, журналист, работающий в бульварной газете, не всегда может получить такой грант, но раньше мне… удавалось им помочь…

– Совсем нет, полковник Френч, – сказала Джилиан Лэм.

Ее длинные льняные волосы, разделенные посередине пробором, обрамляли лицо как тонкая золотая пряжа, а оранжево-тигровые глаза угрожающе смотрели на Неда. Она походила на сердитого ангела.

Лэм обладала способностью использовать совсем не то средство нападения, которое от нее ожидали окружающие. Удивительно красивое лицо, печальные всевидящие глаза – и репутация безжалостной журналистки: за этим, казалось, таилось коварство дикой кошки. Странной в ней была и отчаянная независимость, свойственная, впрочем, представительницам ее профессии. Она, казалось, не слишком церемонилась с теми, о ком готовила материалы, что позволяло ей пойти дальше безобидного почесывания спинки, к которому склонялась современная журналистика.

Нед подумал, что работа для нее не была средством к существованию, и если он все же и поддастся ее чарам, то совсем не из чувства страха.

Как человек, часто допрашивающий врагов, он понял суть этого чувства. Оно было сродни тому, что лежит в основе садо-мазохистских отношений. Если на человека сильно давить, то в конце концов он ожесточится, замкнется и будет молчать. Но если подойти к нему как Джилиан, исподволь, не замечая его настороженности, улыбаясь уверенно, с пониманием, но показывая при этом свою силу, то скоро тот, кого допрашиваешь, подумает о том, что вся эта утомительная бесконечная процедура выше его сил и отдается в руки следователя. Он неизбежно подчинится превосходству более сильного и… расслабится.

Нед понял, что Джилиан Лэм прекрасно ведет журналистские расследования, возможно, не сознавая своей силы, и умеет заставить подчиняться, как подчиняется раб хозяину.

Между тем Джилиан продолжала:

– Совсем нет. Ни на секунду я не захотела узнать о том, как вы готовитесь к воскресенью. Мне просто нужно иметь представление об общей картине.

– Общая картина? – улыбнулся Нед.

– Кажется, так американцы это называют? Широкие мазки. Краткая информация?

Его улыбка стала еще шире.

– Бесполезно, мисс Лэмб. Даже не могу признать, что у нас есть какие-то проблемы с воскресеньем.

– Но правда… – Она замолчала. Ее щеки слегка порозовели. – Я хотела сказать, что меня подтолкнули к мысли…

Она снова замолчала. Ее удивительные рыжеватые глаза расширились, когда она оглядывала огромную комнату, в одном углу которой, у буфета, Джейн накладывала Лаверн салат. Нед поспешно отвел взгляд и тут же почувствовал, как Джилиан взяла его под руку маленькой мягкой рукой и повлекла к окну. Они оказались одни.

– Вы, может, и не имеете права мне что-либо говорить, – заметила она так тихо, что ему пришлось склониться к ней, – но я далеко не так скупа на помощь, как вы.

Она обвела комнату жестким взглядом, желая убедиться, что их никто не подслушивает. Потом продолжила:

– Сегодня у меня был очень странный телефонный разговор с каким-то человеком, заявившим, что говорит от имени службы безопасности посольства.

– Это мог бы позволить себе лишь один человек, но он сейчас в отпуске в Род-Айленде. – Нед посмотрел на нее более пристально. – Что же он сказал?

– Он сказал, что они не могут нести ответственности за безопасность приема и неофициально предупреждают об этом гостей.

– Что?!

– Когда я начала расспрашивать, он повесил трубку.

– Чудовищно.

– Еще более чудовищно, что он позвонил через час и рассказал об угрозах от известных экстремистских групп. И спросил, не хочу ли я изменить свое мнение? На этот раз я повесила трубку.

– Замечательно!

Она помолчала, медленно скользя по нему глазами – по кистям рук, плечам, а затем по лицу. Когда наконец их взгляды встретились, он понял, что она хочет услышать от него. Однако он был не склонен поддаваться ее влиянию.

– Вы оцениваете это как официальное лицо, полковник?.. Замечательно?!

– Так мы говорим, если даже самые удивительные глаза в Лондоне просят нас сказать больше.

– Разве я спрашиваю о чем-то большем? – В ее взгляде отразилось простодушие. – Разве мне мало встретить достойного соперника? Я понимаю, почему Ройс так относится к вам.

Ответная улыбка Неда была слегка кривовата.

– А вы не собираетесь сдаваться? – Она продолжала держать его руку в своей, и он слегка чуть-чуть по-дружески пожал ее. – Попробуйте поговорить со мной о чем-нибудь другом, мисс Лэм.

– И что будет, когда кто-то, как Христос, ударит по камню? Тут же начнутся откровения?

– А Христос так и сделал.

Она посмотрела на него почти грозно.

– Отлично, полковник. Поскольку вы не хотите вдаваться в подробности, даже для безопасности съемочной группы в случае непредвиденных обстоятельств, давайте считать, что в воскресенье никаких проблем не будет. Встав на колени и помолившись Господу, уверуем в то, что он нам поможет, все пройдет гладко и все триста знаменитостей насладятся гостеприимством вашей страны, а заодно пройдут обработку в пользу вашего президента через его будущих друзей. Фулмеры…

– Простите.

– …рассматривают этот прием как отличную возможность для пропаганды президентских взглядов на некоторые баталии с конгрессом, сенатом и доброй третью губернаторов. Давайте…

– Перестаньте.

– Коснулась еще одной запретной темы?

– Откуда вы знаете, что Фулмеры намерены это делать?

– Из источников. – Она одарила его очаровательной приторной улыбкой.

– Безымянные?

– Разве я могу быть такой же недоверчивой, как вы? Конечно нет. Этот источник – мисс Сюзан Пандора Фулмер.

При этих словах он невольно сжал ее руку, но вовремя отпустил ее.

– Извините, я не хотел сделать вам больно.

Она скосила глаза на Лаверн, поглощенную беседой с Джейн.

– Если мисс Френч ничего не имеет против этого, то почему я должна?

Толстуха с оранжевыми волосами бросила Нэнси Ли Миллер с повязкой на глазах на обычный кухонный стул и скрутила ей руки за спиной. Она заметила, что это не понравилось Морису Шамуну.

– Я не очень-то сильно ее связала, – заявила она. – Но ты должен знать, что даже легкое прикосновение веревок оказывает огромное влияние на таких глупых людей.

– Брик, – сказал он ей, – ну что она может знать? Она просто ребенок, соблазненный каким-то арабом.

– Из сказанного тобою, – ответила ему резидент Моссад в Лондоне, – следует, что она знает очень много, хотя, может, не подозревает об этом. Понимаешь?

– Ладно. Чем ты ее угостила?

– Пентотал.

– Разве она могла так вырубиться? Ты переборщила.

Бриктон кивнула и закурила.

– Я обычно такими делами сама не занимаюсь. Но поскольку мой зам взорвался на прошлой неделе, когда пересекал Ла-Манш на пароме…

– Так это был Дов? – с ужасом спросил Шамун. – В газетах не было его настоящего имени.

– Погибли Дов и его жена с одним из двоих детей. Они отправились на уик-энд в Голландию. Я ему сказала, поезжай, посмотри тюльпаны. – Ее голос дрогнул, и она глубоко вздохнула.

– И еще четверо пассажиров, – добавила она тише. – Вот что может сделать связка из двух гранат с детонатором.

– Но Миллер не настолько важна, чтобы ты тратила на нее время. Позвонив тебе, я только хотел…

– Не важно, что ты хотел, Мойше. У меня свои планы на нее. Они не касаются ни тебя, ни полковника Френча. Я бы даже не хотела, чтобы она тебя увидела здесь, когда очнется.

Он увидел, как она сделала еще одну глубокую затяжку и выпустила дым в лицо Нэнси Ли.

– Из твоего рассказа я поняла, что она красива, – заметила рыжая, – а теперь вижу, что она просто симпатичная.

– Посмотри, какое тело.

– Ты его только послушай! Я знаю мужчин, Мойше. Я знаю о мужчинах даже больше того, что нужно для женщины.

От своей сигареты она прикурила следующую и продолжала:

– Кстати, если ты когда-нибудь поинтересуешься, как круглолицая американская девочка становится лесбиянкой, то окажется, что виной тому избыток информации о мужчинах.

Шамун чуть не вздрогнул, услышав это, но смог подавить это непроизвольное движение.

– Ты?..

– Да.

– Смешно.

– Совсем не смешно. На самом деле я бисексуалка. Так что побереги свою задницу, малец.

Он нервно засмеялся. Потом сказал:

– Она вроде приходит в себя.

– Так уходи.

– Здесь, кажется, будет жарко?

– А тебе-то что? – спросила Бриктон.

– Это все равно, что оставить лису в курятнике. Верно?

Она выпустила клуб дыма.

– Убирайся, Мойшелех. Теперь пришло время для взрослых.

Харгрейвс пытался убедить Ройса Коннела, что большой приемник, стоящий у задней стены зала, вполне сойдет для танцев.

– Мы в Коринф-Хаузе не танцуем, – сказал Коннел, еле сдерживая смех.

– Миссис Френч и я с огромным удовольствием потанцуем.

Коннел внимательно посмотрел на раскрасневшееся лицо Харгрейвса, пытаясь понять, насколько он пьян.

– Я вот что вам предложу, – сказал он наконец. – Если найдете еще две пары – танцуйте.

Харгрейвс сейчас же вернулся к Лаверн, которая раньше отошла в угол с Бетси Восс, женой Билла. Они не были друзьями, хотя знали друг друга уже много лет. Скорее их можно было назвать союзницами, так как они сходились на приемах, где у них не было знакомых и они не чувствовали себя вполне уверенно в разговоре с другими.

– Миссис Бетси, – сказал Харгрейвс, пытаясь подражать фермеру со Среднего Запада. – Миссис Лаверн, мэм, я был бы очень счастлив, если бы…

Он замолчал, забыв, о чем хотел попросить.

– Папочка не разрешает здесь танцевать, – тихо сказала Лаверн, – правда, Бесс? Ты можешь представить себе Ройса Коннела крутящимся на ковре и…

– …и спотыкающимся? – вставил Харгрейвс. – Представляете, споткнется?

– Между прочим, – сказала Бетси Восс, – он прекрасный танцор. Очень искусный.

Лаверн хотела что-то возразить, но передумала. Рука Харгрейвса оказалась на ее талии, а пальцы другой торопливо скользнули вверх под бюстгальтер.

– Слушайте, Харгривс, – она произнесла «гривс», хотя он дважды напоминал, что надо говорить «грейвс», – кончайте меня лапать.

Бетси Восс была шокирована.

– Лаверн?!

– Он пьян, – объяснила она, выскальзывая из рук Харгрейвса, – и поэтому думает, что симпатичен. Он действительно симпатичен, но совсем не тем, чем ему кажется.

– Вы – цветок персика! – ответил Харгрейвс с таким чувством, будто объяснялся с кем-то другим. – Откровенно говоря, этот комплимент я мог бы отпустить очень не многим дамам. Может быть, только вам и миссис Лэм, но она недосягаема, – тараторил он.

– А я досягаема.

– Лично вы? – спросил журналист. – Вы прелестны, дорогая миссис Френч. В другой жизни или на другой планете я мог бы просить вас выйти за меня замуж или, по крайней мере, разрешить мне приласкать вас. Но сегодня вечером вы просто сияете красотой на приеме у Ройса.

Бетси Восс сердито фыркнула и отошла в сторону.

– Вы очень обидели ее, – заметила Лаверн.

– Я говорил все это вам.

– Это и было обидно.

– Представляю себе! – Он слегка возмутился. – Но вы, дорогуша, не обиделись?

– Вы намерены и дальше развивать тему о том, как приласкать меня?

– Ничего странного в этом не вижу. Хочу пригласить вас на танец.

– А разве Ройс не сказал, что должно быть еще две пары?

– Что-то в этом роде.

– Ну тогда уговорите его пригласить Джейн Вейл. Она в него по уши влюблена. – Лаверн подумала и сказала: – И Дойла. Этого приятеля Коннела со студенческих лет. Могу поклясться, что он не менее классный танцор.

– Правда? Вы уверены?

– Харгрейвс, и откуда у меня впечатление, что те, кто пишет колонки слухов, – мужчины ого-го?

– Нет, Махмет, – сказала Лейла брату так тихо, что ее мог услышать только он, – это дело так просто не пройдет. Мадам Люссак, может, и не будет возражать, ведь французы довольно терпимы в этих вопросах. А вот этот так называемый кинопродюсер спит и видит, как избавиться от своей болтливой подруги. Даже по его лягушачьим глазам видно, что он бабник. А вот профессор Маргарин и его жена слишком старомодны. И, если ты пригласишь только мужа, а не ее, она обидится.

– Но Лейла, ты же знаешь это место в Голдерс-Грин. Туда пускают только мужчин.

– Тогда приглашай каждого в отдельности, и только тех, кто нашей крови…

– Уже поздно. Я уже говорил с Мак-Налти и еще с одним журналистом. Так что зверя уже выпустили из клетки. Я тебя прошу только об одном: собери всех женщин, ведь их всего три, и развези по домам в одном из наших лимузинов. Это не так сложно? Ты сказала, что только профессор Маргарин может обидеться. Ну и ладно.

– Не имею представления, как к этому отнесется подруга киношника. Она так быстро треплется по-итальянски, что я успеваю уловить только одно слово из десяти.

– Лейла, хватит.

Последовала долгая пауза.

– Хорошо, Махмет. – Она отвернулась от него, взмахнув разноцветной тканью, и прошла в угол комнаты, где три женщины пытались поддержать подобие разговора, смешивая французский, итальянский и английский. Профессор Маргарин старалась объяснить, чем она и муж занимались в пустыне, где им, двум ученым, пришлось вести жизнь бедуинов, правда, с «лендроверами» и сейсмическим оборудованием.

– Нет, э, мы, э, вызывали эти petit[41] взрывы.

Профессор Маргарин была низенькой полноватой женщиной с седыми волосами и челкой на лбу. Она погружала свои пальцы в толстый ковер, а потом выдергивала их с громким возгласом: бум!

– Brava! – воскликнула маленькая итальянка. – Tu sei molto carina.[42]

– Дамы, – начала терпеливо Лейла, – думаю, что для вас это был не самый обычный вечер. Он, наверное, был бы более характерен для Дамаска или Эр-Рияда. И вот сейчас мой брат по ближневосточной традиции пригласил мужчин в один из кабаков, находящихся в Северном Лондоне, где можно увидеть танец живота.

Поскольку все промолчали, Лейла обратилась к любовнице киношника.

– Gli uomini, capisce, gli uomini vanno fuori senza donne.

– Ma, perche?

– Perche c'e uno spettacolo con, um, ballerine, yes? La danza di stomaco, capisce?

Итальянка разразилась хохотом.

– Bene! E le donne? C'e vino, no? C'e qualche cose da mangiare, no? Benissimo!

– Что она говорит? – спросила профессор Маргарин.

– Она сказала: пусть мужчины отправляются куда угодно, а мы останемся здесь и будем пить вино. Почему бы и нет?

Мадам Люссак пожала плечами и спросила:

– Ну, в этом нет особого разнообразия, а?

– А позже, дамы, я развезу вас по домам в моем чудном «даймлере». – Лейла, излагая программу для женщин, внимательно наблюдала за профессором геологии, единственной, кто не высказал своих мыслей по этому поводу. Ее светлые глаза смотрели из-под густой седой челки, которая придавала этой женщине вид мальчика, хотя ей могло уже быть около семидесяти.

– Прекрасно, – сказала Маргарин, поворачиваясь к итальянке. – Взрывы, capisce? Бум! А потом guardiamo il сейсмограф, чтобы посмотреть…

П. Дж. Р. Паркер тоже был в этот вечер на встрече, которую нельзя назвать приемом. Встретились старые приятели по Спецотделу, симпатичные друг другу люди; они все работали в подразделении полиции, официально занимающемся только подрывной деятельностью – той, что угрожает благоденствию страны. Неофициально же, конечно, как и всякая тайная полиция в любом государстве, – расследованием всего, что ей хочется.

Уходя из паба в девять вечера, чтобы вовремя попасть домой, разделить холодный ужин со своей матерью миссис Паркинс – П. Дж. Р. был холостяком – и посмотреть любимую передачу по телевизору, он вспомнил о бегуне и о «мини». А пройдя по улице и уже собираясь спуститься в подземку на Уоррен-стрит, он вдруг застыл так, словно не мог пошевелить головой и должен повернуться всем корпусом, чтобы последовать в нужном направлении. При этом, наморщив обычно гладкий лоб, он пытался вспомнить название полицейского участка, который мог бы помочь ему нужной информацией.

Как он припоминал, несчастный случай произошел к северу от Мэрилбоун на Бейкер-стрит, то есть в районе NW-1. Значит, зарегистрировать его должны были ребята в участке на Олбани-стрит. Это было недалеко. Поэтому, повернув на запад, Паркинс, как глыба, двинулся к Олбани-стрит, а затем пошел направо к участку. Дежурного инспектора он знал – тот лет десять назад проходил подготовку под его началом в Хендоне.

– Джемпот![43] – воскликнул Паркинс, обращаясь к рослому парню лет тридцати с суровой внешностью.

Полицейский важно повернулся и увидел того, кто назвал его прозвищем, от которого он за время работы здесь постарался избавиться.

– Бог ты мой, майор Паркинс. Ну и удивили вы меня.

– Вот что парень, слушай, Малвей, я не буду величать тебя Джемпотом, если ты не станешь называть меня майором.

Малвей рассмеялся и повел Паркинса в свой кабинет – настоящий кабинет в настоящем полицейском участке. Его хозяин не стал предлагать гостю ни кофе, ни чая, ни других напитков, а сразу перешел к делу.

– Энтони К. Риордан, – вспомнил он сразу, – паспорт США. Ему около тридцати пяти. Ушибы. Ссадины. Сломан большой палец. Сотрясение мозга.

Паркинс подавил улыбку.

– Какой палец?

Малвей уставился на него.

– На левой руке, точно?

– А почему, находясь в таком горячем местечке, как это, ты так точно вспомнил беднягу Риордана?

– Да потому, что этот орел улетел из больницы.

– Черт возьми!

Малвей кивнул, глядя мимо Паркинса.

– А еще потому, что вы интересовались этим делом с самого начала. И еще из-за этого таинственного «форда-фиесты». К тому же, этот странный парень-бегун, который крепко приложил водителя. Кстати, вы не единственный, кто задает подобные вопросы. Здесь был какой-то мужик, который размахивал удостоверением военно-морской разведки США. Я припоминаю, что такие удостоверения начало печатать ЦРУ, правильно?

Паркинс отрицательно покачал головой.

– В этом месяце они используют поддельные удостоверения налоговой полиции. Я думаю, что ты бы сдох от изумления, если бы кто-нибудь из этих ослов показал тебе свое настоящее удостоверение, а? А у меня просто кровь закипает от того, что они постоянно лезут в наши дела. В прошлом месяце один пытался что-то вынюхать во вполне заурядной компьютерной английской фирме. Причем вопросы задавал только политические: сколько специалистов в компании работает, ну и всякую подобную ерунду. Паршиво, а? Представляешь, он будто и не знал, что у нас уже несколько лет лейбористы у власти! Да и вообще, какое дело дяде Сэму, что в таком-то английском концерне столько-то людей голосуют за лейбористов, я тебя спрашиваю?!

Он вздохнул и, казалось, немного успокоился. Потом вдруг спросил:

– А как Риордан смылся? Сам?

– В четыре утра с перевязанной головой? Маловероятно, правда?

Малвей пытался смягчить постоянно хмурое выражение своего лица.

– Так вы говорите, что это дело Спецотдела?

– Джемпот, давай неофициально, просто как два приятеля поболтаем.

Малвей кивнул.

– Но у меня ничего нет по этому делу. Риордан не англичанин. Его ни в чем не обвиняют, так? То, что удрал из госпиталя, – просто опасения за собственную шкуру, правильно?

Паркинс промолчал, задумавшись над создавшимся положением. Малвей, конечно, прав, отказываясь заниматься делом Риордана. Да и ему, Паркинсу, тоже не стоит лезть в это, тем более что Риорданом теперь интересуются и ФБР и ЦРУ, не говоря уж об этом хитром, лживом полковнике Френче, который во всем этом по уши завяз. Притом, вдруг вспомнил Паркинс, исчезновение из госпиталя – это именно то, о чем Ройс Коннел просил фэбээровца Гривса.

Паркинс поднялся со стула.

– Спасибо, Малвей. Я думаю, что нам с тобой следует держаться от всего этого в стороне. Я даже чертовски сожалею, что пытался вытаскивать для янки каштаны из огня.

Однако, снова подходя к станции подземки, Паркинс вспомнил, что Гривс получил инструкцию примерно в восемь тридцать утра, то есть через несколько часов после исчезновения Риордана. А это меняло дело, которое становилось более запутанным, чем казалось сначала.

Ладно, решил он, утро вечера мудренее.

Джейн подумала, что два члена конгресса символизируют кровь и плоть американской республики. Один из них – Чак Грец, республиканец из Южной Дакоты, был тощий ботаник, который еще в 60-е годы перестал заниматься сельским хозяйством, но зато добился успеха как конгрессмен. Джейн пришло в голову, что можно спорить с идиотским законом, заставляющим проводить перевыборы каждые два года, но заслуживал уважения любой из тех, кому удавалось удержаться в своем кресле два десятка лет, как это удалось Грецу, несмотря на эту узаконенную нервотрепку.

Его «подружкой» на приеме была негритянка мисс Кэтрин Хирнс – демократ из Бронкса, штат Нью-Йорк, она работала в конгрессе уже третий срок. Это была полная, но энергичная женщина и мать троих детей. Подрабатывая днем уборщицей в отеле «Шератон», получила диплом юриста на вечернем отделении университета. Политические оппоненты знали ее как Кэти. В палате представителей их мнения с Грецом почти всегда расходились: когда Кэти была «за», Грец был «против».

– Весело здесь, правда? – спросил Грец у Джейн.

– Так вы приятели?

– Мы больше, чем приятели, – объяснила Кэти. – Мы смертельные враги.

И она могучей рукой обняла Греца.

– Это и называется большой политикой? – спросила ее Джейн с притворным равнодушием дипломата, делающего карьеру.

Наблюдая, как Нед разговаривает с обворожительной Джилиан Лэм и своей женой Лаверн, она заметила, что между этими женщинами есть сходство. Обе были невысокими, как и ее сестра, вертушка Эмили; обе привлекательные блондинки с пышным бюстом. Джейн до сих пор чувствовала себя не в своей тарелке из-за сорвавшегося свидания, а поэтому в этот момент была не склонна идеализировать Неда.

Вдруг до нее дошло, что Грец очень пространно ответил на ее вопрос, а она и не слышала, что он сказал.

– Это поразительно, – только и смогла она сказать.

– Фантастика! – сказала Кэти Хирнс, чем вызвала взрыв хохота у своего приятеля Греца.

– Вы знаете эту шутку, мисс Вейл? Две девушки-негритянки, которые знают друг друга еще со средней школы, встречаются через десять лет после ее окончания. Та, которая одета получше, говорит: «Ой, дорогая Хаби, я очень богата». А вторая отвечает: «Фантастика!» Тогда первая добавляет: «У нас три дома и четыре „кадиллака“». А ее подруга опять: «Фантастика!» Богатая девушка спрашивает: «А как ты, дорогая?» – а вторая отвечает: «Я ходила в вечернюю школу». Ну, богатой, понятно, хочется узнать, чему же ее там научили. А подруга ей и говорит: «Они научили меня говорить „фантастика“ вместо „дерьмо собачье!“»

Кэти закрыла глаза, потом, широко их открыв, твердо взглянула на Джейн.

– Так вот, когда мой старинный приятель Чак говорит вам, мисс Вейл, о демократическом процессе, у меня свой ответ: фантастика.

– Вы хотите сказать, что никакого демократического процесса нет? – спросила Джейн.

– Хочу сказать, что палата представителей точно так же, как и сенат, – клуб. Клуб, где друг другу почесывают спины. Фермерам Чака нужны субсидии. Вы когда-нибудь встречали фермера, который не стоит с протянутой рукой за субсидией? А моим избирателям нужны деньги на соцобеспечение. Они им всегда будут нужны. Не имеет значения, заслуживают ли они этого и может ли федеральное правительство пойти на это. Важно другое: если я помогу ему с его фермерами, он поможет мне с моими людьми. Вот это и есть демократический процесс.

Грец нервно кашлянул.

– Судя по выражению вашего лица, – сказал он Джейн, – вы думаете, что перед вами парочка, которая взяла да и нарушила замечательную систему лишь для того, чтобы остаться на своем месте в конгрессе.

– Да нет, – заверила его Джейн, – мне платят не за то, чтобы я так думала.

Оба члена палаты представителей почему-то разразились хохотом. В это время сам бармен Нунан подал им стаканы с «Джек Дэниелс»[44] и «Севен-Ап».[45] Нунан курсировал по залу, принимая заказы на напитки и удовлетворяя их. Вершиной мастерства Нунана было то, что он знал, кому что подать и сколько. Так, например, он заметил, что Грец выпил уже пять стаканов, а Кэти Хирнс – два. Но если бы кто-нибудь, даже его работодатель, спросил его об этом, он изобразил бы полную неосведомленность.

– Мисс Вейл? – предложил Нунан, держа поднос с бокалами.

– Ничего, спасибо.

Она подождала, пока он удалился на приличное расстояние, и продолжала:

– Слушать вас вредно. Хорошо еще, что вы не из одного штата.

– Да мы друг друга прикончили бы, – ответила Кэти.

Нед Френч извинился перед своими секс-бомбами и подошел к Джейн.

– Полковник Френч, вы встречались с нашими законодателями? – начала она холодно.

– Я видел, как вы развлекаетесь, и подумал вот о чем: не захотите ли вы поговорить с приглашенными сюда тележурналистами и газетчиками?

– Вы очень предусмотрительны, полковник Френч, – ответила миссис Хирнс, – но это пустая трата времени.

– Кэти имеет в виду, – объяснил Грец, – что нас интересуют только американские журналисты.

Нед улыбнулся.

– Немного ваших избирателей живет на этой стороне океана?

Кэти Хирнс ткнула Неда пальцем под ребро.

– Черт, приятно видеть, какой толковый народ работает за границей! Чак, ты когда-нибудь видел более симпатичную парочку, чем эта?

– Жаль, что мы не сможем провести еще несколько дней в городе, – заметил он. – Нам даже не удастся участвовать в приеме по поводу Четвертого июля.

– Кстати, нас не пригласили, – добавила Кэти.

– Да что вы? – удивилась Джейн. – Наверняка миссис Фулмер не знала, что вы будете в городе.

Чак Грец кисло улыбнулся.

– Наш комитет не из влиятельных. Только те, кто связан с конгрессом, знают о нем, но уж никак не посол, для которого внове политическая жизнь.

– Вот если бы сенатский комитет… – сказала миссис Хирнс. Ее лицо стало серьезным. – Просто стыдно, что люди, начавшие заниматься политикой, не усвоили основных правил.

– Правила? – вежливо поинтересовался Нед. – Я знаю только одно правило: «Добейся избрания».

– Это правило первое. Второе правило гласит: «Добейся переизбрания», – объяснила Кэти. – А правило третье: «Позаботься о своих друзьях».

– И о своих врагах, – мягко добавил Грец. – Четвертое правило: «Никогда не забывай ни услуг, ни обид.» – На этот раз он одарил слушателей широкой улыбкой.

Джейн почувствовала, что в этом разговоре посвященных было что-то соблазнительное, заставляющее ослабить контроль над собой. Иначе непонятна следующая реплика Неда.

– Мне сказали, что воскресный прием будет весьма политизирован, – сообщил он членам Конгресса. – Ожидают мощную поддержку позиции президента по разным вопросам.

– Да? – резко спросил Грец. – Но мероприятия по поводу Четвертого июля никогда не бывают политическими. Нет, никогда.

– Это пока вы, республиканцы, не начнете ими заниматься, – возразила Кэти Хирнс с довольно злорадной ухмылкой. – А вы двое не обращайте на нас внимания. Мы хуже, чем пара боксеров на тренировке. Чак, пойдем-ка со мной, дорогой.

Она направилась с ним в дальний конец зала.

– Мне надо было бы придержать язык, – тихо сказал Нед.

– Не валяйте дурака, полковник Френч.

– Что это значит?

– Вы любите заводить, – заметила она жестко. – Я видела, как вы заводили Ля Лэм. И сама завелась, так как никогда не думала, что ты можешь делать это сознательно. Но оказывается, у тебя просто талант. А зная твое настоящее отношение к политикам, уверена, что ты использовал этих замечательных людей в своих целях. Не так ли?

– О чем ты так долго разговаривала с Лаверн?

Джейн пожала плечами.

– Может, она сама скажет тебе об этом.

– Ну, и кто на самом деле провокатор?

К полуночи муж профессора Маргарин и мэтр Люссак, французский адвокат, откровенно зевали, несмотря на самые соблазнительные движения девушки, исполнявшей танец живота. Только кинопродюсер, синьор Альдо Сгрои, с интересом наблюдал ее завораживающие телодвижения. Его блестящие глаза выдавали пристрастие к женскому полу. После одиннадцати Берт дважды пытался уговорить Хефте позвонить по телефону. Один из его помощников все время сидел у телефона, ожидая звонка, однако Мамуд и Мерак не звонили и не появлялись.

Хефте притворялся, что ему это безразлично. Но Берт знал, почему он это делает: проявить беспокойство перед спонсорами – все равно, что потерять лицо. Берт не был так сдержан, потому и не слишком старался скрыть от Хефте свое беспокойство.

– Так всегда бывает с неопытными бойцами, – шепнул он Хефте, когда доктор Хаккад отвлекся.

– Товарищ, – улыбнулся Хефте, – ты начинаешь причитать, как старуха. Опытный командир должен уметь ждать.

– Не читай мне нотации.

Берт, чуть не потеряв контроль над собой, заставил себя рассмеяться, хотя это вышло не слишком натурально, он пошутил:

– Ты прав, брат. Ожидание – искусство: чтобы его освоить, нужно долго тренироваться.

Журналист Мак-Налти уснул сразу после того, как они приехали, и спал до сих пор, то есть уже больше часа, в своем кресле, убаюканный гипнотизирующей музыкой и, вероятно, неумеренной дозой ракии.

После ужина Берт стоял на улице и смотрел, как Хефте помогал рассаживать гостей в два лимузина, потом сказал:

– Я приеду позже.

Когда лимузины тронулись, он вернулся в ресторан и вызвал такси. На нем добрался до Сент-Джонс-Вуда. Там сел за руль темно-серого «фиата-фиорино» и на предельной скорости помчался по пустому шоссе. Через полчаса он был в Амершэме. Там, всматриваясь в редких прохожих и стоящих парней, он медленно проехал мимо станции, где проходили поезда подземки линий «Метрополитен» и «Бритиш-Рэйл». Но ни Мерака, ни Мамуда не обнаружил.

Оказавшись в сельской местности, Берт проехал одну-две мили, проскочил темную главную улицу Литтл-Миссендена. Оба паба были закрыты, на окна и двери спущены решетки. Во всех тюдоровских домишках по пути к старинной церкви не было ни огонька. Он выключил фары и заглушил мотор. На нейтральной передаче машина покатилась дальше. Не было слышно ни звука.

Тишина успокаивала. Вдали вдруг раздалось «пр-ру». В это позднее время все машины по отпугиванию ворон молчали. На шоссе в нескольких милях от деревни тяжелый грузовик или автопоезд слегка пофыркивал двигателем.

Берт беспокойно вздохнул.

Низко над землей клубился легкий туман. Он подумал, что неподалеку есть река, названия которой он не знал. Фургон остановился в десяти ярдах от последнего дома, где этим утром Берт оставил двух парней.

Луны на небе не было видно. Но на востоке облака слегка серебрились. На западе сияло светло-розовое зарево ночного Лондона.

Пр-ру… Пп-пру…

Берт ступал очень осторожно, стараясь не задеть гравий в траве. Он бесшумно переходил от окна к окну и пытался заглянуть внутрь. Берт почувствовал, как часто забилось его сердце. Хефте сказал бы, что он ведет себя, как старая баба – ведь было ясно, что в коттедже никого нет. Наверняка эти тупицы давным-давно закончили свои дела и преспокойно вернулись в город.

Все вокруг было спокойно.

Берт тихо вставил ключ в замок боковой двери, бесшумно отпер его и шагнул внутрь. Прислушался. Тишина. Сделал еще шаг. В голове мелькнуло: к чему эти предосторожности?

Деревня спала.

Вдруг что-то щелкнуло. Затвор.

Раздался выстрел из автомата с глушителем – характерный кашляющий звук. Пули просвистели где-то близко. Фри. Фри.

Берт перекатился по гравию в сторону, наделав много шуму. Снова пули. Фри. Та-та-та.

Берт вскочил на ноги. Он бежал, петляя. Только бы добежать до «фиата».

Та-та-та.

Впереди в дверце фургона рассыпалось от пули стекло. Он пригнулся ниже к земле, обогнул машину и прыгнул на сиденье.

Раздалась длинная очередь из «инграма». Та-та-та!

В голове Берта пронеслось: да это же один из автоматов, которые он оставил ребятам на испытание. Не раздумывая больше, он завел мотор и с ревом помчался по спящей деревне. Фары включены. Педаль газа нажата до упора. Сердце готово выскочить из груди, во рту сухо.

Фермеры и другие жители деревни, вероятно, заворочались в своих постелях от рева «фиата», но никто не проснулся. Шины фургона завизжали, когда Берт на полной скорости повернул на шоссе и помчался к Лондону.

А деревушка снова погрузилась в сон.