Посольство

Глава 12

Утром в среду по дороге в Уинфилд-Хауз Шамун позвонил из телефонной будки. Сдвоенный английский гудок прогудел с дюжину раз, прежде чем раздался сонный женский голос.

– Да?

– Брик, доброе утро.

– Ты меня разбудил. И, отвечая на твой невысказанный вопрос, хочу сразу сообщить, что она до сих пор жива, а сейчас крепко спит, если ты и ее не разбудил.

– Что-нибудь удалось из нее вытянуть?

Бриктон издала странный звук – нечто среднее между кашлем и храпом. А он продолжал:

– Ладно, Брик, я очень тороплюсь.

– Разве я когда-нибудь говорила, что хочу от нее что-нибудь, кроме ее чудного белого тела?

– А, черт. – Он собирался повесить трубку, но, услышав ее слова, передумал. – Повтори. Что?

– Я говорю: было бы хорошо, если бы и тебе так повезло. Мне удастся с тобой увидеться во второй половине дня?

– Если нужно.

– Тогда как обычно.

– Хорошо. Ты уверена, что с ней все в порядке?

– Тебе это не понравится, Мойшелех, но сегодня эта девочка проснется новым человеком, гораздо лучшим, чем была раньше. Ты понял? Я разбудила этого ребенка, привила ей вкус и зажгла в ней огонь. Что еще я могу сказать, чтобы ты понял, мальчонка, как она изменилась?

– Ты себя-то не обманывай, – заметил он сурово. – Ее голова так пуста, что и менять-то нечего было.

– Ну, от этого только легче. Мне не пришлось сильно стараться.

– Перестань.

– Раз тебя мучит совесть, позволь со всей ответственностью сказать, что девочку я не унизила и не оскорбила.

Молодой юрист из Калифорнии Пол Винсент, сидя в среду утром в офисе Джейн Вейл, выглядел обеспокоенным. Хотя он занимался консульскими делами недавно, но уже понял: самый дурной способ держать начальника в курсе переменчивых событий состоит в том, чтобы изливать свои опасения, попусту тратя чужое время. Записка или телефонный звонок требуют гораздо меньше времени. Но в то же время он знал, что чем дольше будет откладывать попытку изложить все Джейн Вейл, тем больше она будет им недовольна.

– Входи. Она сейчас тебя примет, – сказала ему секретарша.

Винсент, чтобы лучше видеть, подвинул вверх свои толстые очки «порше» и вошел в кабинет Вейл. Она посмотрела на часы и сказала:

– Через несколько минут у меня десятичасовое совещание.

– Может, мне попозже зайти? – Голос Винсента слегка дрогнул. Ему казалось, что только он это заметил.

– Садитесь. Давайте коротко.

Молодой юрист сел и начал листать бумаги, лежащие в папке.

– Это по делу Вимса, – начал он.

– Я так и думала. В чем проблема?

– Помните, когда мы с вами беседовали в понедельник с мистером Лейландом, вы…

– Помню. Так в чем проблема?

Винсент нахмурился. Ему говорили, что она жесткий начальник, но никто не предупреждал, что сегодня она вообще встала не с той ноги.

– Просто дело в том… – Услышав в голосе предательскую дрожь, он остановился и проглотил слюну. Затем продолжал:

– Мне кажется, что…

Он снова замолчал и смущенно посмотрел на нее, пытаясь догадаться, что она знает о его опасениях.

– Что-нибудь серьезное? – спросила она мягче. – С вами все в порядке?

– Да, я… Мне только надо…

Он глубоко вздохнул.

– Я уперся в каменную стену, – сказал он наконец; потом, словно объясняя детали, повторил: – Я уперся в каменную стену.

– Поняла: вы имеете в виду, что уперлись в каменную стену.

Он поднял глаза и с облегчением увидел, что она улыбается.

– Кто-то дергает за ниточки, мисс Вейл. – На этот раз он понял, что дрожь в его голосе была заметна и ей. – Я имею в виду, что сначала все окружено как бы каменной стеной, а потом вдруг становится чистой и простой работой.

Она вежливо кивнула.

– Ну, да, чистенький кирпич. Понятно.

– Понимаю, что мои слова звучат странно, – признался он. – Мне очень неловко все это вам излагать, но…

В возникшей тишине Джейн Вейл кашлянула и снова посмотрела на часы.

– Но некому больше все это излить?

– Разрешите, я расскажу, что случилось?

– Да что вы? Это будет очень любезно с вашей стороны.

Он поморщился.

– Извините. Но все эти дела так меня запутали. Сразу после нашей встречи в понедельник я запросил по телексу в Вашингтоне досье на Вимса. Во вторник они ответили: ничего не известно. Это показалось странным. Если помните, мы заинтересовались Вимсом только из-за того, что минюст попросил задержать выдачу его паспорта, когда мистер Лейланд собирался его выдать. Теперь министерство юстиции заявляет, что никогда не слышало о Вимсе.

– Прямо так и говорит?

– Не совсем этими словами. Но могли бы и так написать. После всех этих телексов я решил позвонить. Вы уже ушли с работы. Я разговаривал в Вашингтоне с отделом, который просил задержать выдачу паспорта Вимсу. Они мне сказали, что я кретин и надо просто забыть об этом деле; спросили, неужели у меня нет чего-нибудь такого, что можно было бы сделать в интересах дяди Сэма, и так далее. Поэтому…

Он остановился, будто не зная, стоит ли продолжать.

– Поэтому?

– Я сделал то, что, может быть, и не следовало делать, то есть использовал другие каналы. У меня есть приятель в министерстве юстиции. Мы вместе кончали школу права. Я нашел его на работе и спросил, какого… что происходит? Он позвонил мне через час. Вот здесь-то и началась самое загадочное.

Он видел, что мисс Вейл изо всех сил старается не смотреть на часы, а поэтому торопливо продолжал:

– Он попросил меня позвонить позже, «как в доброе старое время, когда ты оказался прав».

– Это вас напугало?

– Я вспомнил, что это значит. – Винсент поправил очки. – Когда мы учились в школе права, то часто звонили домой, прося прислать деньги. Он тогда сказал, что надо самому платить за телефон. А я возразил, что если позвонить из телефонной будки за счет родителей, то это подчеркнет тяжесть положения. Оказалось, что прав был я.

Он заметил, что Джейн Вейл снова улыбается, и быстро продолжил:

– Вспомнив все это, я позвонил ему из телефонной будки вчера ночью, уверенный в том, что он дома, и попросил соединить меня с ним за его счет. Первые слова, которые он произнес, были: «Ты из телефонной будки?» Тогда я понял, в чем дело. Он боялся, что его или мой служебный телефон прослушивается!

Винсент перелистал содержимое папки и остановился на листе с карандашными пометками.

– Он сказал, что этот Вимс и другой парень, его помощник, – неприкосновенны. Я возразил, что неприкосновенных людей нет. Оказалось, его начальники дали ему понять, что Вимс и второй парень – из ЦРУ.

– Что?

– То ли сотрудники, то ли по контракту работают. Он мне совершенно прямо сказал, что не хочет рисковать, углубляясь в эту проверку. Это дело связано с национальной безопасностью. Вот и все. Но и этих сведений вполне достаточно и для него и, конечно, должно быть, для меня. Он имел в виду нас.

– То есть нет больше просьбы задержать выдачу нового паспорта?

– Очевидно.

Она долго сидела молча и обдумывала создавшееся положение.

– Но формально на данный момент у нас есть первоначальное требование задержать выдачу?

– Верно.

– Никто официально не отменял это требование – ни письменно, ни устно?

– Так.

Она встала из-за стола.

– Тогда вот что, – сказала она, показывая, что ей пора идти. – Слушайте внимательно.

– Да.

– Не делайте ничего. Мы будем действовать в соответствии с первоначальным требованием задержать выдачу паспорта, пока не придет что-нибудь, меняющее это указание.

Она проводила его до двери и вышла с ним из кабинета.

– Если это на самом деле вопрос национальной безопасности и ЦРУ остро нуждается в том, чтобы Вимс получил новый паспорт, мы об этом узнаем. Если же нет, мы будем исходить из того, что кто-то в Вашингтоне сознательно напускает туман.

– О'кей. – Винсент почувствовал облегчение. – А что с другим парнем?

Они шли по коридору: Джейн Вейл направлялась на совещание.

– Другой парень?

– Помощник Вимса по имени… – Винсент на ходу снова перелистал папку, – по имени Энтони К. Риордан.

Бернсайд проснулся утомленным. Голова болела. Пока была жива жена, он редко напивался, но вчерашний разговор с этим молодым парнем из посольства вдохнул в него надежду. После его ухода Бернсайд принял довольно много перед тем, как доползти до своей берлоги.

В какой-то из ближайших церквей отзвонил колокол, но Бернсайд не обратил на это внимания. Он уже давно перестал прислушиваться к этому звуку. Однако вспомнил, что ему надо было сегодня утром куда-то ехать. Этот парень сказал ему, что…

В нагрудном кармане пиджака Бернсайд нашел бумажку, на которой было нацарапано:

Бернсайд безнадежно оглядел свою крохотную каморку. Уже неделя, как он не умывался с мылом. Да у него и не было его. Тем более, ни шампуня или расчески. Но вместе с тем он понимал, что ему обязательно надо сделать так, как сказано, а для этого выйти на улицу и где-то все это достать.

Бернсайд набросил на голое тело пиджак, взял из верхнего ящика комода три фунтовые монеты, медленно, все еще не очень уверенно спустился вниз по лестнице, прошел мимо закрытого паба и завернул за угол дома.

Аптека «Бутс»[46] была новым, очень современным заведением. Поэтому продавщицы могли сурово встретить неряшливо одетого старого человека. Неважно. Мыло. Шампунь. Расческа. Он решительно толкнул большую стеклянную дверь аптеки и вошел. В этот ранний час магазин был почти пуст. В нем было всего несколько молодых мамаш, кативших по залу своих малышей в прогулочных колясках. А, вот и расчески!

Он стал бродить по аптеке, надеясь случайно наткнуться на то, что ему еще было нужно. Это был большой магазин, и в нем продавалось все – от маленьких телевизоров до садовых инструментов. Он немного постоял у витрины с компьютерами, наблюдая за тем, как на экране монитора сменялись зеленые буквы, потом вышел в боковую дверь и остановился, чтобы сообразить, где же Гудж-стрит. Следом за ним из магазина вышла молодая женщина в спортивной куртке и высоких сапогах: она остановилась рядом с ним.

– Извините, сэр.

– Гм?

– Мне кажется, вы взяли расческу в «Бутс» и не заплатили, – безапелляционно заявила она. – Я из службы охраны этого магазина. Не пройдете ли вы со мной в магазин к менеджеру, чтобы разобраться в этом?

– Я… – Бернсайд нахмурился, силясь что-то вспомнить. Затем начал растерянно рыться в карманах. – Неужели я?..

– Да, да. Сюда, пожалуйста.

– Но я…

– Это не займет много времени, сэр. Минуты две, и все.

Служба безопасности помещалась в небольшой комнате с двумя телемониторами. Круглолицая девушка не отрываясь смотрела на два экрана, к которым были подключены камеры, находящиеся в торговом зале магазина. Время от времени камеры в магазине переключались и меняли сектор обзора.

Женщина, остановившая Амброза Эверетта Бернсайда, вызвала менеджера и позвонила в полицейский участок.

– Девушка, я не воришка. Я забыл, что положил расческу в карман. Мне она очень нужна. Понимаю, что мой внешний вид говорит против меня. Но… через… мне надо быть в посольстве, и для этого нужна расческа. Я не могу здесь рассиживаться. Я ничего не сделал. У меня есть деньги. Вот. – Он начал шарить по карманам.

– Подождите, пожалуйста.

В этот момент в маленькую комнату вошли два полицейских в форме в сопровождении нервной женщины, заместителя менеджера.

– Где этот джентльмен? – спросил один из полицейских со светлыми волосами. Увидев Бернсайда, он лукаво улыбнулся ему, как старому знакомому, будто узнал его по какому-то предыдущему аресту. Менеджер уклонилась от негодующего взгляда старика и повернулась, чтобы уйти.

– Вам решать, мисс, – сказал блондин менеджеру. – Мы можем предупредить его официально и отпустить. Вы вправе потребовать, чтобы против него было возбуждено дело. Тогда нам придется отвезти его в участок.

– И что дальше? – спросила она рассеянно.

– Если это его первое нарушение, он получит предупреждение и его отпустят. Но в этом случае у него будет привод.

– Вы меня извините? – промурлыкала она. – Мне надо позвонить.

И вышла.

После ее ухода в маленькой комнате не стало просторней. Полицейский с темными волосами начал болтать с сотрудницей охраны магазина, второй изучал расческу.

– Сорок два пенса? – спросил блондин у Бернсайда. – И это работа для городской полиции?

Он снова лукаво улыбнулся Бернсайду, как старому знакомому и продолжал:

– А ты тоже, помощничек. Нарядился черт знает как. Да в таком виде тебя любой в тюрьму отправит.

Кто-то постучал в дверь: за ней оказалась менеджер. Она попросила обоих полицейских выйти из комнаты.

Они вернулись несколько смущенные.

– Ну, это необязательно, – сказал блондин своему помощнику. – Это не автоматически. Ее босс сказал ей, что надо его отправить в участок, потому что в последнее время из магазина сильно тащат. Но это указание для нее, а не для нас.

– Минутку, – вмешался Бернсайд, поднимаясь. – Вы что-то со мной хотите сделать? Мне нужна расческа. Я тоже права имею.

– Конечно, имеете. Вы их получите в участке, – сказал один из полицейских, открывая дверь. – Пройдемте, мистер Бернсайд. Осторожно, здесь ступеньки.

Нед Френч сидел откинувшись во главе длинного обеденного стола и оглядывал членов своего «комитета» – так он называл его за неимением лучшего слова. «Комитет» состоял из нескольких человек. Макс Гривс представлял министерство юстиции. Мо Шамун был замом Френча. Гарри Ортега командовал очень небольшим штатом сотрудников безопасности Уинфилд-Хауза, часть которых одновременно исполняли разные обязанности в саду и гараже. Кевин Шультхайс выступал в роли заместителя офицера безопасности Карла Фолетта, а тот в это время проводил отпуск в США. Правда, выглядел он слишком молодо для этой роли. Вот, собственно, и все участники.

Разношерстная группа людей, подчиненных разным ведомствам. Для Макса делом чести было докладывать обо всем в ФБР. Шультхайс – один из двух заместителей Фолетта, был вместе с тем в канцелярии «ушами» Ларри Рэнда. На работу в посольство, как и некоторых других, его направила Компания. Впрочем, это не беспокоило Френча, раз парень как следует делал свое дело, но все же заставляло его дважды подумать перед тем, как что-то сказать при Шультхайсе. Особенно, если Нед не хотел, чтобы Рэнд о чем-то узнал.

Обычно, как уверяла Неда экономка миссис Фулмер, эта солнечная комната была как бы командным центром космического полета: отсюда исходили приказы могущественной крошки.

Шультхайс начал критиковать то, что они увидели утром, это и в самом деле поразило всех, кроме Ортеги, который из первых рук знал, как плохо организована защита периметра. Нед, слушая, как негодует Шультхайс, подошел к окну, окинул оценивающим взглядом пространство за деревьями на другой стороне дороги, где виднелось здание общежития. Внезапно он заметил отблеск, похожий не на рассеянное отражение света от плоской стеклянной поверхности, а на луч, отраженный искривленным стеклом. Линза. Кто-то наблюдает за ними, а возможно, и подслушивает их разговоры, снимая информацию лазерным лучом с колеблющихся стекол окон. Чудесно!

Нед открыл все окна, впустив в комнату поток теплого июньского воздуха. Теперь подслушивать стало нельзя. Усевшись на место, он вежливо улыбнулся Шультхайсу.

– …ограда периметра такова, что любой, имеющий ацетиленовую горелку, может проникнуть на территорию через двадцать секунд.

– Такие сложные вещи даже не нужны, Кевин, – прервал его Нед. – Обычным рычагом можно раздвинуть верхнюю часть прутьев и протиснуться через ограду. А уж для того, чтобы проникла группа, можно применить автомобильный домкрат и сделать дыру шириной в два фута.

– Так вы согласны, что невозможно защитить это место?

Нед пожал плечами.

– Это зависит от того, кто и кого собираются атаковать. Если бы единственными гостями были члены популярной рок-группы, а Уинфилд-Хауз был окружен пятью сотнями юнцов, жаждущих автографов и сувениров, тогда следовало бы беспокоиться об ограде периметра. Но кого мы ждем? Что мы можем сказать об их планах?

– Извините, Нед, но мое волшебное зеркало ничуть не лучше вашего.

У Шультхайса был вид башковитого студента, а его ироническая улыбка словно бросала вызов.

– Первая часть ответа проста, – сказал Нед, обращаясь ко всем. – Опасность в нашем случае представляет любая террористическая группа. Это может быть большая группа, финансируемая арабскими банкирами, имеющая возможность организовать полувоенное нападение. Но может быть и крохотная группка фанатиков, не боящихся смерти, а напротив, даже ищущих ее.

– Не исключены оба варианта, – добавил Мо Шамун.

Гарри Ортега засмеялся.

– И вы хотите справиться с этими головорезами? Да еще с такой разношерстной командой, как наша? Не знаю, на кого еще вы рассчитываете, полковник Френч, но все, что я могу вам предложить, – это дюжина здоровых садовников и парней, которые умеют утрамбовывать теннисный корт.

– Вы правы. Я бы тоже уже давно запаниковал и потребовал бы прислать две-три роты военной полиции, чтобы они окружили это место плотным кольцом. Суровых людей с винтовками и автоматами. Если мне дадут три сотни полицейских, с пикником мы управимся. Я буду спокоен. Но это придаст приему оливковый цвет.

Шультхайс кивнул и сказал:

– Чем больше слушаю, тем больше удивляюсь, почему вы не отменили этот прием?

– Мне приказано охранять его всеми имеющимися силами, но при этом не допустить, чтобы он превратился в учения НАТО.

На его лице мелькнуло подобие улыбки.

– А теперь давайте соображать как настоящие сотрудники службы безопасности, о'кей? Обсудим возможные версии. Какую игру мы бы затеяли, если бы хотели представить дядю Сэма болваном и получить круглую сумму в виде выкупа? Предположим, мы не боимся риска и имеем неограниченные средства.

Нед взглянул на часы и сказал:

– Макс, не забудь, тебе надо через час быть в канцелярии, чтобы встретиться с Бернсайдом.

Гривс кивнул.

– Нет проблем. Но, Нед, почему мы предполагаем, что кто-то непременно нападет? Есть ли у нас доказательства того, что кто-то по глупости отважится на такое?

– Хороший вопрос. Кто-нибудь хочет на него ответить?

Привычная издевательская усмешка пробежала по лицу Шультхайса.

– А есть на него ответ?

– Конечно. Мы думаем то, что думаем, в этом наша работа. Нам платят за то, чтобы мы готовились к худшему. Нет нужды в каком-то другом ответе.

– О'кей, – продолжал Макс. – Почему мы считаем, что они попытаются захватить заложников и потребовать выкуп? Почему не разнести Уинфилд бомбой и не объявить это большой победой?

– Еще один хороший вопрос. Ответ: такие блестящие возможности представляются не каждый день. Мы должны допустить, оставив в стороне политику, что даже обычная жадность может заставить уголовников напасть и захватить заложников с целью получения выкупа.

В дальнем конце комнаты медленно открылась дверь, на пороге появилась маленькая Пандора Фулмер и грозно взглянула на сидящих.

– Мне не хотелось бы вас прерывать. Продолжайте, – сказала она. – Полковник Френч, можно вас на минутку?

Нед медленно поднялся.

– Конечно, миссис Фулмер. – Его взгляд задержался на Шамуне. – Объясни им оба сценария: с воздуха и пеший. Я скоро вернусь.

Он вышел из комнаты следом за Пандорой Фулмер и закрыл дверь.

– Долго ли еще вы пробудете в комнате? – сразу начала она тихо.

– Еще час, а может, меньше. Она нужна?

– Да.

Сейчас ее маленький рост был особенно заметен: даже на каблуках она едва доставала до плеча Неда. Ее обтягивала бежевая юбка с разрезом сбоку, на ней был яркий оранжевый свитер, а длинную тонкую шею обвивал лимонного цвета шарф.

– Извините, миссис Фулмер, мы можем провести это совещание еще где-нибудь. В подвале? Или в одном из гаражей?

Она моргнула.

– Не дерзите мне, полковник. Вы здесь только потому, что мистер Коннел до смерти перепугал посла, и он поддался всеобщей истерии.

– Не думаю, что это истерия, миссис…

– Называйте это как хотите, полковник, но усвойте одно. Этот прием не должен быть омрачен появлением солдат в форме. Мы хотим свободно и открыто заявить о наших демократических институтах, отдав дань таланту и мудрости нашего президента.

Ее маленькие, ярко-синего цвета глаза сверкали. Сейчас, когда она злилась, они приобрели жесткое выражение и позеленели.

Заметив, что ее дыхание участилось, Нед подумал: сознательно она это делает, или не может с собой справиться? А вслух сказал:

– Пожалуйста, успокойтесь, миссис Фулмер. Я хочу только одного – чтобы ваш прием имел полный успех.

– Да? Я так не думаю.

В ее голосе послышались угрожающие нотки, будто зашипела змея.

– А что вы думаете, миссис Фулмер?

– К вчерашнему дню триста десять приглашенных сообщили, что придут. Хотя обычно на RSVP положительно отвечает больше людей. Вчера к вечеру мы начали получать отказы. А сегодня утром число обещавших прийти сократилось уже до двухсот семидесяти. Тот, кто играет со мной, полковник, решил принизить значение моего приема настолько, чтобы для него не нужны были ни особые усилия, ни охрана. Полковник, кто бы ни был этот человек, он мой враг. Вообще-то у меня есть соображения по поводу того, кто он. Если только они подтвердятся, он узнает, каким врагом могу быть я.

Нед печально покачал головой.

– Трудно поверить, что кто-нибудь может быть вашим врагом, миссис Фулмер. Скажите, правильно ли я понял то, что вы сказали о талантах и мудрости нашего президента?

Мутно-зеленые глаза Пандоры впились в лицо Неда.

– У каждого приема должен быть какой-то резон.

– А что, Четвертое июля – недостаточный резон?

– Недостаточно драматический. Мне пришлют материалы из США: памфлеты, видеокассеты.

Они помолчали.

– Видеокассеты? На приеме будут телемониторы?

– Это что, имеет какое-нибудь отношение к безопасности, полковник?

– Постольку, поскольку мы должны знать о всех ваших планах, чтобы избежать неожиданных сюрпризов.

Пандора сделала один из своих «кукольных» жестов – отточенный и изящный, – и сказала:

– Уверена, вы знаете о том, что было сделано несколько видеозаписей, на которых президент излагает свою позицию по разным вопросам. Их показывали по телевидению США.

– Позиция? – уточнил Нед. – По поводу интервенции в Латинской Америке? По ядерному разоружению? Такие темы, да?

– Я полагаю, да, – ответила она с оттенком элегантной беспечности, словно темы видеозаписей не имели значения.

– Вы не знаете, кто-нибудь еще делал такие записи?

– Не поняла.

– Конгресс? Сенат? Любая другая ветвь власти, кроме исполнительной?

– Полковник Френч, понятия не имею. Разве это необходимо знать?

– Я думаю, какое влияние это окажет на прессу, миссис Фулмер. Будет действительно много журналистов, знающих, что прием Четвертого июля подобен десяткам других, проводимых посольствами и консульствами во всем мире. Для мира наши посольства представляют всю страну, а не только одну из ветвей власти.

– Вы, конечно, понимаете, что решать здесь не вам, полковник?

– Вы абсолютно правы. Это задача политической секции и, разумеется, посла и советника-посланника. – Он посмотрел на нее, размышляя. – Мистер Коннел, естественно, знает об этом.

В наступившем молчании Нед взглянул в красивое лицо Пандоры и заметил, что оно изменилось. Трудно было поверить, что в этом маленьком личике что-то могло измениться, но это было так. Стиснутая челюсть напоминала затвердевший бетон. По каким-то причинам – у Неда не было времени вникать в них – он оказался в начале черного списка Пандоры. Его обвиняли в том, чем на самом деле занималась Компания, – в отваживании гостей. А теперь ему придется ответить и за свои слова о том, что НЕЛЬЗЯ политизировать День независимости. Ее маленький очаровательный подбородок стал твердым, как сталь, а взгляд мутно-зеленых глаз – жестким, как обсидиан.[47]

– Не имею ни малейшего представления, – заговорила она, – знает об этом Ройс или нет. Но если он об этом узнает, я пойму, кто ему сказал. Не так ли?

Когда доктор Хаккад проснулся после ночного загула, у него уже не было того элегантного, лощеного вида, с каким он предстал перед гостями. У этого рыхлого и угнетенного более, чем обычно, своими мыслями человека всклокоченные волосы торчали в разные стороны, а глаза глубоко запали. Доктор никак не мог прийти в себя, пока не выпил несколько чашек крепкого кофе, сваренного Лейлой на кухне в его квартире в доме номер 12.

Он потягивал вторую чашку, читая утренние газеты и громко комментируя прочитанное Лейле, которая сидела в большом зале и тщательно красила ногти.

– Опять этот Судан, – крикнул ей Хаккад. – Тунисцы планируют вторгнуться в Эфиопию.

– Иншалла! – сказала нараспев Лейла; в ее голосе была едва заметная насмешка.

– А Йемени все играет с ценами на сырую нефть. Должен бы понять, что только молчание украшает его позицию.

– Бисмиллахейр! – ответила Лейла.

– А идиоты в Ираке… нет, невозможно!

– Ар-Рахман.

– Прекрати, Лейла. Произносить имена Аллаха надо с трепетом.

Он продолжал чтение газет.

По правде говоря, доктору Хаккаду редко нравились новости из арабского мира. Хотя единая вера сплотила около миллиарда людей, живущих на берегах Средиземного и Красного морей, Персидского залива и в десятках других земель, у них не было единого подхода к мировым проблемам. Каждая страна связывала свои надежды и планы с человеком, который смог бы руководить ею – как в политическом, так и в военном отношении. Все с нетерпением ожидали, чьи могущественные руки завладеют неслыханными богатствами этого проклятого мира, занятого слишком земными интересами.

Достичь этой власти в пределах обычной политики невозможно. Это Хаккад усвоил еще в молодости, после того как в разных странах обернулись катастрофой несколько попыток захватить политическую власть. Только сосредоточив в руках всю информацию и обладая уникальной осведомленностью, можно оказаться в центре политических событий в нынешнем сложном мире, где все пронизано каналами связи и насыщено компьютерными данными.

Однако это не просто. Между Ираном и Ираком – конфликт, Турция – член НАТО, в Африке проблема отношений между мусульманскими государствами Египтом и Ливией, враждуют даже малайцы и индонезийцы. Все это влияет на амбиции таких людей, как доктор Хаккад. Их услуги принимают и отвергают, встречают с восторгом и презрением… Эта работа не для нервных, не для тех, кто сомневается в себе.

– Ты только посмотри, – вдруг позвал он сестру, – Советский Союз граничит с исламскими странами от Турции до Пакистана.

Он разглядывал карту, помещенную под заметкой:

– Аль-Карим, – снова с некоторой издевкой в голосе сказала Лейла.

– Прекрати! Над Аллахом не шутят. Принеси мой еженедельник, пожалуйста.

Сестра взяла записную книжку со стола и безропотно вручила ее Махмету. Но он счел нужным заметить:

– Предупреждаю: твое поведение небезупречно.

Доктор просмотрел две страницы, где был записан распорядок дня на среду. В соответствии с ним днем необходимо было заехать в центр Лондона, чтобы встретиться с арабским коммерсантом, который мог оказать нужную услугу, хотя и небезопасную. Но Хаккад привык к риску. Особенно к такому, что был связан с работой группы Хефте. Он, конечно, знал, что только риск приносит хорошие барыши. Коммерсант мог обеспечить эту прибыль.

Доктор Хаккад поднял взгляд на сестру и увидел, что она замерла, как статуя, в ожидании его следующих распоряжений. Эта выдержка проявилась у нее давно. Еще в детстве она умела выражать иронию молча. Хаккад вздохнул.

– Еще кофе, Лейла. И соедини меня с этим молодым смутьяном Хефте. Сегодня напряженный день, а мне надо с ним переговорить один на один.

– Ар-Радзан.

Глава 13

Берт почти в полдень сошел с поезда «Метрополитен-лайн» в Амершэме, на последней остановке. Уже давно не испытывал он таких ударов судьбы, как сейчас: поэтому, оглядывая городок, он словно не видел его. Определив направление по солнцу, прячущемуся за облаком, Берт пошел пешком к старому городу по дороге на Литтл-Миссенден.

Все идет неправильно, думал он, быстро спускаясь по дороге с холма. С самой первой встречи с Хефте, когда встал вопрос о формировании группы, он ощутил в своем товарище внутренний барьер, затруднявший сотрудничество. Так и случилось. Чтобы сгладить различие взглядов, пришлось постоянно уступать. Лишь идеология удерживала его в стане мусульманских братьев.

Идеология или что бы там ни было, но вся операция подвергалась угрозе. Два парня исчезли. Кто инсценировал нападение? Может, Мамуд? Если так, то это направлено против него. Однако подобная версия была маловероятна, да и Хефте не принял ее.

Произошло что-то еще. Ребят убрали. Может, похитили? Если да, то кто? Полиция?

Все происшедшие события были разрозненны и сами по себе не имели смысла, но каждое из них угрожало исходу дела. Взять хотя бы зловещее нападение в непроницаемой темноте сельской местности прошлой ночью. Оно не имело смысла и казалось Берту привидевшимся во сне кошмаром предательства. Но в «фиате» три пробоины, а правое окно разбито вдребезги. Значит, все же это не ночной кошмар.

Необходимо было разобраться в том, что случилось, найти ребят, выяснить, откуда исходила угроза. Конечно, возвращаться туда при дневном свете опасно, но и от кошмаров иначе не отделаешься.

Наказывая Берта за то, что случилось, Хефте не дал ему никого в помощь. Он считал, что операция поиска пропавших должна быть проведена в одиночку. Возможно, в этом не было ничего плохого, но менее активные члены группы не были способны оценить беззаветную преданность Берта их общему делу, и это вызывало в нем чувство горечи.

Длинная дорога петляла при спуске из нового города в старый. По сторонам ее стояли дома, построенные, судя по выбитым на них датам, в конце 1600-х годов. В некоторых из них были лавки редкостей и антиквариат, в тюдоровских зданиях с перекрещенными деревянными балками черного цвета вдоль фасада шли чайные и магазины деликатесов.

Берт остановился у одной из витрин посмотреть на выставленные сыры. Вот треугольник «мюнстера»[48] с маленькой этикеткой; бледная поверхность его испещрена крохотными дырочками, а верхушка уже заветрилась и побурела. Берт вспомнил детство. В кухне бабушки в Унтертюркхайме около завода «Даймлер-Бенц» семилетний Берт иногда оставался один. Пламя настоящего угля разогревало большой кованый стальной очаг, где он поджаривал хлеб с сыром: клал на хлеб кусочки «мюнстера» толщиной с папиросную бумагу, чтобы никто не заметил, как он их отрезал, и смотрел, как сыр плавился и медленно обволакивал хлеб. Почти невидимый «мюнстер» придавал кусочку холодного хлеба замечательный вкус и приятный запах, который был ощутим еще до того, как кусочек попадал в рот. Это нечто большее, чем хлеб и сыр – волшебная тайна, принадлежавшая только мальчику.

Берт сжал челюсти и заставил себя идти дальше из Олд-Амершэма. Он не тосковал по детству. Конечно нет. Но время от времени сентиментальное облачко затмевало его привычный рационализм, и только миг он болезненно чувствовал, как тоска охватывает его, подобно волне прибоя.

А, черт! Ведь он почти не спал всю ночь. В таком состоянии любой может отдаться дурацким романтическим бредням.

Теперь, снова оказавшись за городом, Берт пошел быстро. Вскоре действительность вытеснила воспоминания. Слева за рощицей – Литтл-Миссенден. Он решил, что уж на этот раз не будет таким ослом, как прошлой ночью, когда открыто вошел в деревню и влип – нарвался на засаду.

– Глупо! – сказал по этому поводу Хефте.

Большую часть ночи они с Хефте проспорили. Наконец, убедившись, что ситуация неясна, Хефте обвинил Берта. Он сказал:

– Твоя идея… твой план… на тебя напали… отправляйся и разберись во всем сам. И быстро.

После этого Хефте презрительно отвернулся, как бы подчеркивая свою непричастность к этому делу.

Утром в среду зазвонил телефон, и американская потаскушка завела песню, задевшую гордость Хефте. Она сказала, что ее похитили и, может быть, это ЦРУ. А там кто знает? Потом добавила, что ей дали средство, развязывающее язык, – пилюли «правды». Нет, им она ничего не сказала. Поняв, что пилюли не подействовали, ее пытали.

– Дрис, подожди, ты еще больше ужаснешься, когда увидишь мои раны!

Дойдя до опушки леса, Берт увидел, что он густой, но небольшой, так что при желании его можно быстро прочесать. Над головой каркали жирные черные вороны. Десять или пятнадцать птиц поднялись в воздух и затеяли шумную драку, но вскоре опустились на землю рядом с машиной по отпугиванию птиц. Он усмехнулся, увидев ворон, важно шагающих среди рядов растений и жадно клюющих созревающие бобы в тени патентованной машины.

Берт тихо вошел в прохладный лес. Маленькие светло-голубые цветы на длинных стеблях покачивались в сумеречном подлеске. Он вспомнил, что видел такие же цветы на лесистых холмах у Штутгарта, когда был мальчишкой. Они назывались?..

Заметив пень, он сел на него, достал большой красный платок и вытер им лицо. Лесная прохлада остудила его горящие щеки.

Берт глубоко вдохнул запах земли и вдруг увидел медный цилиндр. Потом еще один. И еще пять.

Здесь! Они испытывали оружие зд…

У Берта перехватило дыхание: из земли, богатой перегноем, рядом с голубыми цветами, с Glockenblumen,[49] прямо у его ног торчала кисть руки.

Он отскочил от неподвижной руки. Под ногтями была грязь, а вокруг запястья – кровоподтек.

Рука Мамуда.

Берт упал на колени и начал по-собачьи, лихорадочно рыть землю, не видя ничего вокруг. Показалась вся рука, потом вторая и, наконец, лицо. Вдалеке каркали, будто издеваясь, вороны.

Неожиданно ощутив стремление быть полезным, Кевин Шультхайс предложил Неду подбросить его в канцелярию. Нед согласился, оставив Шамуна улаживать некоторые детали с Гарри Ортегой. Перед тем как покинуть Уинфилд, Нед, однако, позвонил Джейн Вейл. Ее секретарша попросила его подождать, но прошло несколько минут, и Нед повесил трубку.

Сейчас он сидел рядом с Шультхайсом, который маневрировал на своем старом «мустанге» в плотном потоке транспорта по Бейкер-стрит. Он ругал почем зря идиотизм дипломатов-назначенцев, не способных иметь дело с огромным миром за пределами их собственного окружения. Нед подумал, что тихий и занудливый лекторский голос ужасно угнетает, если даже не обращать внимания на незрелые мысли Шультхайса, выдаваемые им за истины в последней инстанции. Ясно, что его попытка заняться чисто американским делом – заполнить «мертвый воздух» – была не слишком удачной. Нед знал за собой такой же грех: чтобы уйти от серьезного разговора, он подчас бессознательно толок воду в ступе.

Не вникая в болтовню, Нед начал прокручивать в уме разные версии того, почему Джейн не захотела разговаривать с ним: для начала ей могли помешать обстоятельства. В конце концов, он решил, что с ней все в порядке, но она по-настоящему разозлилась на него. Если так, то он совсем не был уверен, что знает, за что.

Его опыт общения с женщинами был ограничен: слишком много лет провел он в бесформенной среде разведывательного сообщества с его оперативниками, контрразведчиками, агентами и прочей мелкой сошкой. В этой среде женщины чувствовали себя так же свободно, как и мужчины, поэтому романы или связи нередко становились поводом для шантажа или использовались, как приманки.

Хотя Френч, отец четырех дочерей, был женат половину жизни, это мало расширило его сексуальный опыт. Чтобы понять мотивы поведения Джейн, следовало обладать опытом долгой беспорядочной жизни и неразборчивых отношений. Джейн, увы, была только второй серьезной связью в жизни Неда.

Под треп Шультхайса он продолжал бесплодно и печально размышлять о том, так ли женщины отличаются от мужчин, что уж совсем невозможно понять их мысли.

– …маленькая леди на самом деле командует громадным Бадом Фулмером, – говорил Шультхайс. – А ею не командует никто.

– Гм? – повернулся к нему Нед.

– Я представляю, что вам пришлось выслушать от нее.

– И главное, все напрасно, – согласился Нед. – Она вообразила, что именно я разгоняю ее пикничок.

– То есть как?

– Ларри Рэнд старается отпугнуть всех гостей, – сказал Нед, сознавая, что эти слова обязательно дойдут до Компании. – Он запугивает гостей угрозами, полученными от террористических групп.

– Вы не шутите?

– Для меня это не проблема, – осторожно продолжал Нед. – Чем меньше гостей, тем лучше. Но крошка думает, что злодей именно я, и готова меня за это кастрировать.

– Это вам мистер Рэнд рассказал?

– Он разве кому-нибудь что-то рассказывает? – Они пересекали Оксфорд-стрит, направляясь к канцелярии. – Моя единственная надежда, что это не очередная сказка Компании. Если угрозы действительно поступили, это может помочь нам, чтобы узнать, кто же на самом деле враг.

– А… понятно.

– Тебе понятно?

Щеки Шультхайса слегка порозовели, но он смотрел прямо перед собой на дорогу, поворачивая «мустанг» к заднему входу в канцелярию.

– Мне что?

– Нет, ничего, Кевин. Спасибо, что подбросил. – Нед взбежал по лестнице на этаж, где располагался офис Джейн.

Из двери Макса Гривса его окликнули:

– Эй, Нед. Твой подарочек не прибыл.

Нед вернулся и заглянул в кабинет Гривса.

– Ты уверен? Он серьезно собирался прийти сюда.

– Я даже позвонил охранникам у входа. Никого похожего по описанию не было.

– Бернсайду действительно нужна наша поддержка. Ему важно знать, что США заботит то, что случилось с ним.

Гривс в недоумении уставился на него:

– Какой-то выживший из ума старик с плакатом? С каких пор это стало нашей работой?

Нед промолчал. Не было никакого смысла убеждать Макса, поскольку у того не хватало мозгов, чтобы серьезно подумать о чем-то. Тем не менее, это было как раз то, что старый Химниц называл «моментом постижения истины».

– Макс, а как ты думаешь, что нам вообще следует делать здесь?

Лицо фэбээровца выразило сомнение.

– Наверное, исполнять все, что попадает в папку для входящих бумаг? – спросил он с надеждой.

Нед невольно улыбнулся.

– Макс, для чего правительству нужны посольства и консульства? Чтобы обеспечить работой нас с тобой? Или помогать всем нашим гражданам за границей?

Макс оживился.

– Дошло. – Но сомнения тут же возвратились. – А как же настоящие сумасшедшие, вроде Бернсайда?

– Неужели ты думаешь, что он сумасшедший? Не кажется ли тебе, что он просто престарелый американец, потерявший жену и лишившийся всех сбережений из-за грязной аферы. Он не знает, что можно сделать, а потому расхаживает с нелепым плакатом перед посольством.

Нед взглянул на часы и направился к угловому офису, в котором работала Джейн. На этот раз секретарша не стерегла вход в кабинет. Переступив порог, он постучал в косяк и увидел, что Джейн разговаривает по телефону.

Как ему показалось, она взглянула на него довольно холодно. С тем же выражением лица она продолжала разговаривать.

– Я согласна, Ройс. Это грязная игра. А ты говорил об этом с полковником Френчем?

Джейн смотрела прямо перед собой, слушая Коннела.

– С чего она взяла, что он стоит за этим? – Еще одна длинная пауза, и ее взгляд остановился на лице Френча, правда, смотрела она на него бесстрастно, как на деревянного идола. – Он, кажется, устроил-таки скандальчик миссис Фулмер. Я постараюсь что-нибудь выяснить, Ройс. Да, да. Пока.

Джейн медленно положила трубку.

– Я вижу, ты добавил еще одну блондинку к списку своих побед. Миссис Фулмер только что потребовала твоей головы.

– Кстати, с добрым утром тебя.

Он уселся напротив нее.

– За что ты на меня злишься? Я ничего не мог поделать вчера.

– От тебя и не требовалось ничего, но ты мог позвонить мне после обеда или вечером, или отозвать меня в сторону на ужине у Ройса и шепнуть пару ободряющих слов или просто пошутить, или…

– А что ты там про блондинок говорила?

– Мужик просто теряет голову от них. Особенно от цветущих блондинок с пышным бюстом.

– Разве у Пандоры Фулмер большой бюст?

– Видимо, эта плоская брюнетка – временное отклонение. – Она несколько секунд разглядывала его. – Я упрощаю все, правда? На самом деле все гораздо серьезнее, чем цвет волос.

Нед долго молчал.

– Ну что сегодня за день? Почему все, с кем я встречаюсь, говорят загадками? Почему у каждого есть своя шкатулка с секретом? Мне никак не удается разобраться.

– Пора бы уже привыкнуть к этому, Нед. Ты провел половину жизни в мире, где все оказывается не тем, чем кажется. И ты мало чем от этого мира отличаешься.

– Но послушай…

– Френч, которого я знала, – плод моей женской фантазии. Настоящий Френч, может быть, славный малый, но он не тот, на кого можно положиться.

– Сорвалось всего одно свидание! Один только раз!

– А ты подумай, нет ли чего-то еще, кроме спальни в гостинице, – предложила она ему. – Неужели у нас не было ничего большего? – Ее огромные темные глаза, казалось, стали еще больше. – Может быть, на свете есть два или несколько Френчей, может, даже дюжина. Но сегодняшней мне не слишком нравишься сегодняшний ты. Даже совсем не нравишься.

– Перестань, Джейн.

Она медленно покачала головой. Он увидел ее профиль на фоне освещенных окон, выходящих на Гросвенор-сквер. На ее волевом лице сейчас можно было прочитать только полное равнодушие. Судьба, думал Нед, окружила его сильными женщинами.

– Не только сильными, – произнес он вслух, – но и упрямыми.

Ее огромные глаза снова взглянули на него.

– Ты в самом деле не понимаешь, что такое отчаяние? Для тебя оно всегда рационально и вызвано реальным событием вроде смерти того бедного парня из Висконсина. Но может быть отчаяние, порожденное чем-то обычным, даже отмененным свиданием. Но и такое отчаяние может вторгнуться в чувства и убить их.

– Джейн, – сказал он. – Мне трудно поверить во всю эту муру. Я хочу сказать… одно несостоявшееся?..

Она смотрела на него и напряженно молчала.

– У меня бывают разные настроения, – наконец сказала она. – Видимо, ты никогда не видел меня такой. Но я наблюдала за тобой, пока ты разговаривал со своей сексуальной женой… с этой сексуальной Джилиан Лэм… С этой, Бог ее знает кем. Это насыщенная, богатая жизнь, но… без меня. Мы очень редко встречаемся на людях, но тогда невозможно вести себя естественно и у нас возникают все новые поводы для лжи, лицемерия.

Замолчав, она медленно и глубоко вздохнула.

– Нед, ложь у тебя в крови. Можно сказать, что они платят тебе за вранье. Я не говорю, что в моей жизни не было случаев, когда мне приходилось лгать. Но для меня это очень трудно. Это меня угнетает и на работе, и в личной жизни. Но еще хуже то, что, запутавшись во лжи, я получаю лишь украденный миг, который так никогда и не наступает. Тогда я чувствую… угрызения совести! – Ее голос стал жестким. – Не говорите мне больше, что вам трудно поверить и в это, полковник Френч.

Его лицо помрачнело – такое бывало и с Шамуном, – будто у них на глазах резали любимое животное.

– Не говори мне ничего, Нед, – сказала она.

– Дело не в том, что я не верю тебе. Просто…

Они молча смотрели друг другу в глаза.

После того, как полицейская машина доставила Бернсайда и женщину-детектива из магазина в участок, делом начали заниматься новые люди. Сотрудницу службы охраны магазина увел молодой констебль, который начал флиртовать с ней еще в «Бутс». Бернсайда, выглядевшего еще хуже, чем раньше, оставили на скамейке наедине с молодым сержантом, тот заполнял разные бланки, стараясь не смотреть на старика.

Бернсайд напоминал себе камень в бетономешалке. Не то чтобы кто-то был с ним груб. Разве что менеджер из «Бутс»: ведь ей было незачем сдавать его в полицию, но она все же сделала это.

– Ну как, это то, что я думал? – спросил инспектор, заглядывая через плечо сержанта. – И когда они в игрушки перестанут играть?

Сержант пожал плечами.

– Они не желают гоняться за настоящими ворами. Ты можешь себе представить, расческа за сорок два пенса? И это тогда, когда их собственные служащие разворовывают магазин направо и налево.

Инспектор, которому, как показалось Бернсайду, было на вид лет пятнадцать, сделал гримасу.

– Вообрази, что будет, если они примутся за своих? Никто не будет работать на «Бутс». Ладно, возьми у него объяснение, проверь, нет ли чего-то на него, выдай ему предупреждение и займемся наконец серьезными делами, а?

– Вроде ленча? – спросил сержант. Он выглядел еще моложе, чем инспектор. Никто из них и не взглянул на Бернсайда, будто его не было в комнате.

– Правильно, мистер Бернсайд? Подойдите сюда, пожалуйста. Это не займет много времени.

Сержант обыскал его, вытащил мелочь, кошелек, не содержащий ничего, кроме карточки социального страхования, ключ от квартиры и клочок бумаги, на котором было нацарапано:

Полицейский вывернул все карманы, похлопал под мышками, ища оружие.

– Мы вынуждены это делать, мистер Бернсайд. Таковы правила.

Он потратил еще пятнадцать минут, составляя подробную опись всех вещей, после чего отдал старику все, за исключением ключей, которые он поместил в пластиковый пакет, и запечатал специальным патентованным устройством.

– Распишитесь здесь, пожалуйста.

Бернсайд уставился на отпечатанный бланк, где были перечислены все его вещи.

– Зачем?

– Здесь сказано, что все это ваше и будет возвращено вам. Это вас ни к чему не обязывает. – Сержант глядел, как он подписывает протокол. – И здесь. Это недолго.

Услышав шум за спиной, Бернсайд обернулся как раз в тот момент, когда женщина-детектив из «Бутс» и молодой полицейский выходили из участка. Сам он стоял у барьера, переминаясь с ноги на ногу, пока сержант заполнял бланк на четырех листах. Шло время. Звонил телефон, на звонки отвечали. Жизнь продолжалась. Бернсайд понял, что чем больше воруют служащие «Бутса» у себя в магазине, тем больше будут арестовывать невиновных. Время тянулось медленно.

– Можете присесть, мистер Бернсайд, – наконец сказал сержант. – Это недолго.

Бернсайд ненадолго задремал. Потом увидел, как появился другой полицейский, и шепнул что-то сержанту, прошел в соседнюю комнату и стал возиться с кодовым замком на сейфе в стене. Он достал из сейфа пластиковый мешочек и раскрыл его.

– Это ваши ключи? – спросил он старика.

– Конечно… Мне кажется… Может, и мои. А где моя расческа?

– Подпишите здесь, – сказал сержант, указывая еще на одну строчку в протоколе. – Я же говорил, что это недолго.

– Но теперь у меня привод за то, чего я не совершал.

Сержант поднял на него глаза.

– Если вы потребуете суда, это вызовет только задержку. Все может растянуться на месяц, а то и на два. Другой вариант гораздо проще: вы получаете от меня предупреждение прямо сейчас и убираетесь отсюда.

– А какие у меня шансы в суде? – поинтересовался Бернсайд.

– Придется нанять хорошего адвоката, который докажет провал в памяти или что-нибудь еще в этом роде. Тогда не будет привода.

– Или денег, чтобы заплатить адвокату.

– Что ж, ведь не зря говорят, что Фемида слепа, – сержант криво улыбнулся. – Подпишите здесь.

– У вас есть пять минут, полковник Френч?

Нед поднял взгляд от письменного стола, где они с капитаном Шамуном рассматривали схемы, которые Морис принес от Ортеги, начальника охраны Уинфилд-Хауза. Точнее, это были копии схем электрической проводки особняка, охранной сигнализации и телефонных цепей.

В проеме двери, ведущей в кабинет Неда, безмолвно, тихо, как кошка на ковре, появился П. Дж. Р. Паркинс. Его нос висел крючком, напоминая турецкую саблю. Он подался вперед: весь его вид выражал воинственность.

– Вы знакомы с капитаном Шамуном? – поинтересовался Нед.

– Да, э…

Нед взглянул на Мориса: тот свернул схемы и молча вышел из кабинета, закрыв за собой дверь.

– У этого молодого человека отличные манеры, – заметил Паркинс. – Можно? – Он взгромоздился на кресло для посетителей.

– Садитесь, садитесь. Чем могу быть полезен?

Они долго молчали, как люди, привыкшие ждать. Нед откинулся в кресле и решил позволить старому ворчуну разыграть спектакль. Он ждал.

– Риордан пропал, – сказал Паркинс наконец.

Нед нахмурился. До сих пор, насколько он помнил, имя Риордана ни разу не упоминалось в их разговорах. Сейчас лучше было свалять дурака.

– Риордан? Что за Риордан?

– Энтони К. Риордан – парень, чью жизнь вы, возможно, спасли в понедельник утром, когда «мини» сбил его.

– Так фамилия этого бегуна была Риордан?

– О Господи. – Паркинс тоже расслабился в кресле; еще минуту оба делали вид, что наслаждаются обществом друг друга. Наконец Паркинс прокашлялся – тихо, но с выражением внутренней силы.

Это напомнило Неду о том, как продавец в автомагазине уговаривал его купить «мерседес»: «Запомните, только действительно мощная машина может ехать по-настоящему тихо».

– Господи, – повторил Паркинс. У него был такой же спокойный вид, как и у Неда. Как будто два мастера пантомимы соревновались между собой.

– Если позволите, я отвлекусь от темы, – начал Паркинс. – Нет нужды говорить о том, что у нас в городе есть все разновидности злодеев. Конечно, Нью-Йорк, может, и ставит рекорды по преступности, но у нас тоже есть бандюги, ого-го. Особенно тянет сюда финансовых аферистов со всего света. Они являются в наш город с оскаленными зубами, как вампиры, и готовы высосать жизненные соки из любого предприятия. Пару историй я мог бы вам рассказать.

Он остановился и уселся поудобней.

– Мы считаем, что этот парень, Риордан, как раз из этой породы – ищет доходные дела, чтобы влезть в них и обескровить. Вы не поверите в то, что они вытворяют. Один такой орел подольстился к ирландцам из «Шин-Фейн»[50] и подчинил себе одну из их групп, которая специализируется на прибыльных похищениях.

– Все, что угодно, лишь бы заработать лишний соверен, – заметил Нед.

– Именно так. Ничего общего с политикой или свободой Изумрудного острова. Самая обыкновенная жадность. Поскольку Риордан ирландская фамилия, у нас эти факты стали сразу складываться в картину, понимаете?

Нед глубокомысленно кивнул.

– Конечно, понимаю.

– Правда? Мне очень приятно слышать это, полковник. Любая подобная ситуация, если с ней связано посольство, очень нас беспокоит. Даже если под этим ничего нет, уж одно то, что сообщения об этой истории попадут в газеты, вполне может добавить седых волос. – Паркинс дотронулся до своей головы.

– Вы абсолютно правы, – согласился Нед. Мужчины настороженно наблюдали друг за другом, но уже без открытой неприязни. Трудно сказать, благодаря кому из них наметился этот перелом.

– Я хочу вас предупредить, полковник. Если вы не возражаете, я на несколько дней исчезну из канцелярии, а все технические проблемы будет решать мой помощник Лавэпл.

– Лавэпл? Я его не знаю.

– Невысокий коренастый йоркширец. Лысоватый.

– Он хороший специалист?

– Вполне, – уверил его Паркинс.

Нед хотел спросить, почему «дело» Риордана заставило Паркинса взять «отгул». Но он не стал рассеивать тот туман, который они оба напустили.

– Если вы полагаете, что Лавэпл подходит, считайте, что мое согласие вы тоже получили, – произнес Нед торжественно.

Паркинс добродушно улыбнулся. Хотя его задубевшее лицо было почти неподвижным, оно непостижимым образом выражало благодарность, хорошее расположение и, главное, доверие.

– Полковник, – сказал он наконец, – мы с вами всегда ладили. За этот год, что вы здесь, у нас с вами не было никаких стычек. Верно?

– Вы хотите сказать, что сейчас у нас возникли какие-то проблемы?

– Что-то не так с этим типом, Риорданом. «Шин-Фейн» или что-то там еще – просто догадка. Но после его исчезновения в этом деле появились настораживающие моменты. А единственный человек, связанный с ним, – вы.

На языке у Неда вертелся вопрос о том, почему сотрудник посольства, отвечающий за электрические и другие сети, ищет «связи» в «деле» Риордана. Но он дал Паркинсу продолжить.

– Нет нужды враждовать из-за этого; следует разобраться во всем, не поднимая лишнего шума. Я уверен, что вы согласны?

– Конечно.

– Тогда не могли бы вы мне объяснить, какого черта вы бежали следом за этим типом утром в понедельник?

– А, вот вы о чем! – Нед подался вперед, в его взгляде отразилось прямодушие и стремление помочь. – Я это обязательно объясню, только вы мне сначала скажите, кто был за рулем «мини» и что с ним стало потом.

– Это мелкая сошка по фамилии Феттерс. Чоки Феттерс. За ним тянутся разные дела. Он из тех типов, которых нанимают, чтобы кого-нибудь попугать, а может быть, сделать… и что-нибудь похуже. Естественно, его выпустили под залог. Но если дойдет до суда, а дело Риордана кажется серьезным, мы сможем обвинить его и в покушении на убийство.

– А Риордан на самом деле пропал? Сбежал из госпиталя?

– Сам или с чьей-то помощью. По своей воле или по принуждению. Мы, к сожалению, не знаем. Ну а теперь хватит слушать меня. Ваша очередь, полковник.

– Хорошо. Только позвольте вас сразу предупредить, мистер Паркинс, что в большую часть из того, что я скажу, трудно поверить.

Два фургона, большой и маленький, подкатили к воротам Уинфилд-Хауза. Охранник вышел из привратницкой взглянуть на них.

– Ну что там еще? – проворчал он.

– «Альбион», – произнес водитель первого фургона. Он сунул руку в бардачок и вылез из кабины с пачкой бумажек.

– Что значит «Альбион»? – неприветливо спросил охранник. Он нехотя взял бумаги и начал их просматривать. – Прокат? Прокат чего?

– Телевизионного оборудования, приятель.

– Ничего об этом не знаю, – упрямо ответил охранник. – Подождите здесь. – Он исчез в привратницкой, но и вернувшись, не проявил ни малейшего интереса. В каждой черточке его лица, казалось, сквозило раздражение. Тем не менее он ткнул большим пальцем налево: – Тащите все это барахло в заднюю часть дома. Аккуратно и без шума.

Фургоны скрылись за углом. В эту минуту маленький белый «метро» остановился у ворот. За рулем сидела Джилиан Лэм в белоснежном костюме, свежая и сияющая.

– Боже, это вы, дорогуша! – воскликнул охранник.

– Это я, дорогуша, – ответила она.

– Вам надо было приехать до фургонов. – Он подмигнул и пропустил белую машину. – Дорогуша, вы меня по телеку не покажете?

– Как же я могу не показать такого красавчика, как вы?

Он крякнул и проводил взглядом машину, которая повернула налево за угол и скрылась следом за фургонами. Охранник присвистнул и вернулся в привратницкую.

Пандора Фулмер приняла мисс Лэм в одной из роскошно обставленных комнат на первом этаже, конечно, слишком большой для двух женщин. Хотя Пандора все еще злилась из-за того, что казалось ей заговором, предполагавшим сорвать ее прием Четвертого июля, она, как обычно, хорошо подготовилась к встрече с журналисткой.

Пандора указала на стены, покрытые китайскими бумажными обоями ручной работы, потом – на обитые шелком небольшие диваны, поставленные под прямым углом друг к другу.

– Мы будем обедать в саду, – сказала она Джилиан Лэм, – но я решила, что мы можем выпить что-нибудь здесь и ближе познакомиться.

Джилиан села на диван и разгладила брюки спортивного покроя, такие элегантные и экстравагантные, что китайско-викторианское убранство комнаты, стоившее безумных денег, словно потускнело. Пандора, зная, что комната поражает роскошью, тоже оделась «попроще», в стиле, усвоенном студентами колледжей на юге Штатов в 50-х: расклешенная юбка, белая блузка, две нитки жемчужных бус. Свои обычные босоножки на высоких каблуках она заменила простыми кожаными туфлями на красной резиновой подошве с яркими шнурками. Она хорошо знала, что с небольшого расстояния ей можно было дать лет двенадцать. Про Джилиан этого сказать было нельзя.

Англичанка обворожительно улыбнулась и убрала со щеки прядь соломенных волос. Ее удивительные оранжевые глаза окинули комнату.

– А здесь чудесно, миссис Фулмер.

– Спасибо, Джилиан. Но никакого отношения к дизайну комнаты я не имею. Да, и зовите меня просто Пандора.

– А разве не Сюзанна?

– Так меня звала только мама. – Обе женщины рассмеялись.

– Что вы хотели бы выпить?

– Я редко употребляю спиртное, когда работаю. «Кока-кола» есть у вас?

– Отлично. – Пандора нажала кнопку.

И когда появилась миссис Крастейкер, сказала ей:

– Две «кока-колы», Бел. Между прочим. – Она встала и подошла к высокой негритянке. – Миссис Бел Крастейкер, моя экономка. А это Джилиан Лэм, тележурналистка.

Джилиан поднялась с дивана. Хотя она и не была высокой, но при ней и миссис Крастейкер крошечная женщина, смахивающая на двенадцатилетнюю девочку, почти исчезла. Джилиан пожала руку негритянки.

– Вы любите, чтобы было много льда в стакане, мисс Лэм? – спросила экономка.

– Нет, много не надо.

– Бел уже прабабушка, – сообщила Пандора.

– Не может быть! В это трудно поверить, – ответила Джилиан.

– Ну а мне и того трудней, – сказала Бел и вышла.

Когда Бел принесла напитки и поставила их, женщины принялись осматривать комнату. Пандора объясняла происхождение и название каждой изысканной китайской вазы и других предметов. Джилиан поняла, что так же умело она может провести экскурсию по любой из комнат особняка. Впрочем, Джилиан не скрывала, что ее не слишком интересуют все эти вещи.

– У меня программа для народа, – второй раз заметила она, говоря о передаче «Лэм на заклание».

Она уселась на диван главным образом для того, чтобы покончить с музейной экскурсией.

– Зрители думают, что она посвящена разным проблемам, но начало и конец ее – люди. Иногда мы забываем о них. Но в мире не так уж много Нобелевских лауреатов. А нас всех привлекает средний, обычный человек, особенно в неординарной ситуации.

– Это относится к воскресному приему?

В ответ на скрытый упрек Джилиан отрицательно покачала головой.

– Не думаю, что того, кто достиг ранга посла, можно назвать средним или обычным человеком. Вы пригласили далеко не заурядных гостей, да и ваш День независимости – не рядовое событие. Особенно если его отмечают в той стране, вместе с которой вы боролись за независимость. – Она тепло улыбнулась. – Но среднему зрителю близки прямые ассоциации: у него, как и у известных людей, есть свои вечеринки, пикники, встречи в обществе. Ему кажется, что великие люди делают все на особый лад, не так, как он, с большим размахом, что ли. Я понятно говорю, Пандора?

Сияя от удовольствия, Пандора несколько раз кивнула. Хотя она тоже была журналисткой, внутренний голос не предостерег ее от этой традиционной мыльной пены, такой же скользкой, как кожура банана, и чреватой такими же неприятными последствиями.

Когда капитан Шамун сказал, что собирается в город, и предложил принести кофе и сандвич, Нед решил пренебречь протоколом и отправиться вместе с ним. Это не вдохновило Шамуна, но Нед так увяз в своих проблемах, что этого не заметил. Они вышли с площади и направились к Оксфорд-стрит, а уже через несколько сот ярдов они заметили Студента, следующего за ними на положенном расстоянии.

– А еще одного, пониже, темноволосого, видишь? – спросил шепотом Нед, приложив руку ко рту.

– Сразу за Студентом. Он отвернулся, чтобы взглянуть в витрину агентства по торговле недвижимостью, – ответил Шамун так же тихо. – А что мы шепчемся? Они же не могут использовать параболические микрофоны в такой толпе.

– Они и вчера за мной таскались, пока я от них не ушел.

– А я думал, куда ты вчера пропал после обеда?

– Помнишь Наблюдателя? Мужика, которого отлупили бандюги из Национального фронта? Нанес ему визит. Давай вернемся на площадь и посидим. Почему бы нам не отдохнуть, пока они будут стоять.

Когда два разведчика вышли на Гросвенор-сквер, за ними все еще был «хвост».

– Как ты думаешь, почему вместо одного у меня оказалось два «хвоста»?

– Студент – из Компании. Это видно по почерку.

– Твой ответ возбуждает вопросы. Зачем Ларри Рэнду следить за мной?

– Откуда же я знаю? – Шамун зевнул и потянулся. – А почему ты не сказал Ройсу о том, что Компания делает с приглашенными?

– Пандора уже капнула ему на меня сегодня, – во всем, видите ли, я виноват. Пусть Ройс дойдет до точки кипения, а там и на Рэнда его натравим.

– А как же с идеей показать президентские выступления на приеме?

– Держу это про запас, – ответил Нед. – С Пандорой нельзя иметь дело, ничем не располагая. – Он встал. – Ты иди на восток. А я пойду на запад. Посмотрим, кто больше нравится Студенту. Если ты все же доберешься до кофейни, возьми мне ростбиф с ржаным хлебом и салатом. Черный кофе не забудь. Потопали!

Он отправился на запад почти бегом. Шамун видел, как оба преследователя поспешили следом за ним. Тогда Мо, улыбаясь, прошел несколько улиц на восток и остановился у угловой витрины под названием «Бриктон». Потом добрался до ближайшей кофейни и сел в дальнем углу длинного узкого зала. Бриктон появилась почти через полчаса. Толстуха подошла к стойке и встала спиной к Шамуну. Она неторопливо рассматривала лежащие перед ней пирожные и закуски, потом попросила хозяина сложить выбранную ею еду в пакет.

– Нэнси возвратится в канцелярию завтра, – тихо сказала женщина с оранжевыми волосами. – У нее будет побитый вид. Не обращай на это внимания. Это грим. К ней не подходи. Если ты ей понадобишься, она об этом скажет сама. Делай то, что она попросит.

– В виде любезности тебе?

– Девочка в сложном положении. Ей пришлось вернуться к арабу, а потому ей нужен друг, Мойше. Будь паинькой, а?

– Брик, ты сильно рискуешь… с другими.

– Потому-то я резидент, а ты – внедренный агент. – Ее тучное тело затряслось от смеха.

– Что смешного, Брики? – спросил хозяин кофейни.

Вернувшись в канцелярию, Шамун вошел в кабинет Неда Френча с бумажным пакетом; тот рассматривал конверт с пластинкой.

– Ты от них оторвался?

Нед кивнул и передал конверт Шамуну. «Арт Ходс. „Чикаго Блю“». Шамун посмотрел на фотографию невысокого пожилого сухощавого джентльмена, играющего на пианино со снятой передней панелью, так что были видны струны и молоточки.

– Удалось откопать эту штуковину, Нед?

Тот кивнул, по-прежнему молча.

– Это недоступно простому парню из Сэндаски вроде меня, – сказал Шамун, кладя на стол конверт и бумажный пакет. – Если понадоблюсь, я буду у себя.

Нед кивнул в третий раз. Когда Шамун вышел, закрыв за собой дверь, Нед извлек из-под стола правую руку с большим желтым конвертом, в котором была доставлена пластинка. Именно та, которую он безуспешно искал почти всю свою сознательную жизнь. Кроме конверта, в его руке была маленькая белая визитная карточка с аккуратно выгравированной фамилией и короткой запиской, набросанной синими чернилами:

Френч перевернул карточку. На обороте были только небольшие вмятины – свидетельство того, что ее отпечатали с дорогой гравированной пластины, а не на более дешевом термографе.

Выгравированная надпись гласила:

Глава 14

Каждый прохожий, увидев «роллс-ройс», медленно движущийся по узким, забитым транспортом улицам города, с белокожим шофером за рулем и шикарным левантинцем на заднем сиденье, подумал бы, что машина арендована часа на два. Но поскольку там сидел Хаккад, они бы ошиблись.

Панъевразийский кредитный трест мог себе это позволить. Двадцать лет назад, когда Хаккад был молодым удачливым офтальмологом в Бейруте, он основал трест, поняв, что есть возможность способствовать завоеванию мира исламом. Компания начала с обмена валюты: комиссионные были низкими. Правда, иногда брали и большие комиссионные с тех клиентов, которые нуждались в полной секретности. Активные кредитные операции треста сделали его, по-видимому, одним из самых сильных банков в арабском мире и одним из немногих, сумевших заработать на внезапных скачках и падениях цен на нефтяном рынке.

Сегодня днем доктора везли на восток, в каменные джунгли города, на квадратную милю не сдерживаемого законом воровства, – туда, где он чувствовал себя так же вольготно, как пиранья в Амазонке.

Человек, к которому он направлялся, предложил избавиться от рискованного предприятия, а при этом еще и получить прибыль. Этот человек контролировал новые сокровища в нескольких ближневосточных странах: не коричнево-зеленые фонтаны, а колоссальные запасы воды. Во многих регионах исламского мира резкий спад цен на нефть обратил множество людей в бедняков. Это неожиданно повысило спрос на сельское хозяйство: когда нефть не дает денег на хлеб насущный, приходится самим выращивать его.

Для этого нужна вода Элиаса Латифа.

Лицо Латифа, невысокого, невероятно худого человека, казалось вырезанным из кости. Высокие скулы были острыми, как ножи. Когда он улыбался, сухие губы растягивались так широко, что обнажали зубы до самых десен – длинные, крепкие лошадиные зубы. Глаза выглядывали словно из самого черепа, окруженные сухой, как бумага, сморщенной кожей.

Хаккада поразил сморщенный вид человека, контролирующего гигантские запасы животворной воды. Недаром поговаривали, что сам Аллах спрашивал разрешения Латифа перед тем, как пролить дождь.

– Пожалуйста, – сказал человек-скелет, показывая на графин и два стакана. – Это всего лишь, э… лондонская вода, но ее трижды отфильтровали, чтобы, хм, удалить глину.

Они рассмеялись; Латиф, поставив в сторону стакан, сразу перешел к делу.

– Мне придется говорить о фондах, – объяснил он. – Нет нужды рассказывать вам об… э… особых налогах, которыми облагают верующих бизнесменов, налогах, э… особого свойства и предназначенных для особых целей.

Хаккад кивнул. В зависимости от того, в какой стране занимались бизнесом, частные вклады в наличных следовало вносить в «чрезвычайные» фонды каждого правительства. Никакой отчетности никто не вел. Как и все остальные, Хаккад относился к этому, как к обычному налогу на бизнес и не рассуждал, оседают ли деньги в карманах политиков или идут на финансирование террористических группировок.

Офтальмолог протянул руки с наманикюренными ногтями ладонями вверх, словно выпуская какую-то огромную морскую птицу.

– Не все еще потеряно, мой друг. Панъевразийский трест имеет кое-какие особые запасы. Я не говорю о наличных, речь идет о тайных запасах, – Хаккад аккуратно сложил губы, – человеческих ресурсов.

Прикрытые ве́ками глаза торговца водой как будто расширились и слегка вылезли из орбит, как глаза улитки, сидящей на гибком стебельке.

– Возможно ли, чтобы здесь, в Англии, или в наших родных краях, где безработица столь высока, запасы человеческих ресурсов рассматривались иначе, нежели, э… нежелательный пассив?

– Я не говорю о британских рабочих, которые из поколения в поколение занимались откровенным саботажем. – Хаккад снова сделал движение руками, но на этот раз уже не выпуская, а словно принимая назад в свои объятия птицу счастья. – Нет, я говорю об энергичных молодых парнях нашей веры, находящихся здесь, в Англии, и готовых к серьезным делам.

– Скажем, таких, что от них можно получить, э… деньги? – Доктор широко улыбнулся. Наживка на крючке задергалась. Уже давно он искал способ избежать больших затрат на группу Хефте. Собственное правительство Хаккада вынудило его финансировать группу в Лондоне, и он воспринял это, как еще один побор. Но поддержка террористов, к сожалению, попадала только в графу дебета в его бухгалтерских книгах.

Он мог бы «продать» Хефте Латифу, если бы тот обещал ему миллионные поступления в качестве выкупа за заложников. Вся эта операция будет занесена в книги Панъевразийского треста как краткосрочная, легко возвращаемая ссуда – даже с гигантским наваром, если, конечно, у Хефте все пройдет успешно. Как букмекер, раскладывающий большие ставки по другим букмекерам, чтобы разделить с ними риск, Хаккад обеспечивал страхование своих финансов, если в это дело входил Латиф. Детали могут обеспокоить Латифа. Но он сильно заинтересован, значит, и лекарство должно быть сильным. Это, напомнил себе Хаккад, – плата за ведение бизнеса во все более опасном мире.

Всегда просто найти Глеба Пономаренко, блестящего лондонского корреспондента ТАСС, не сделавшего за долгие годы ни одного сообщения, думал Нед.

Где бы он ни ел, русский всегда находился в одном из двух баров в Найтсбридже между пятью тридцатью и семью часами вечера. Это, как и большая часть оперативной работы Пономаренко, было элементарно. Те, кто хотел встретить его «случайно», знали, как это сделать.

Не составлял исключения и этот вечер, когда около шести часов Нед нашел Глеба в забегаловке на Понт-стрит. Никто из знакомых Неда не отваживался есть в этом месте, где можно было заработать острое пищевое отравление. Но пить в баре было вполне безопасно.

– Вы не рискуете до тех пор, пока не попробуете их hors d'oeuyres,[51] – прошептал он русскому, взгромождаясь на соседний табурет у бара.

– Зачем? По правде говоря, я так поел, что могу ничего не брать в рот до завтрака.

– Что, сегодня некого из госслужащих и блинами покормить? Ни одного газетчика, чтобы попотчевать икоркой?

– Неужели я так грубо работаю? – сказал Глеб шутливо, поворачивая к Неду свое породистое лицо. Резкие складки в углах рта, казалось, были готовы вот-вот расплыться в улыбке.

– Ну, что касается пластинок, здесь все классно, – признался Френч. – Откуда вы узнали о моей страсти к Арту Ходсу?

– Из моих источников.

– И один из них следит за мной, пока я во время ленча болтаюсь по магазинам и признаюсь в своих пристрастиях. – Он решил прощупать русского. – Этот Студентик работает старательно, как по учебнику, поэтому я думал, что он из людей Ларри Рэнда.

На лице Глеба отразилось замешательство. Не слишком сильное – уж очень он был хитер, – но достаточное, чтобы подтвердить подозрения Неда Френча.

– Не ваш? – спросил он. – А парень, чья мать, похоже, была муравьедшей?

Пономаренко поцокал языком.

– У вас передо мной преимущество, как сказал епископ хористке.

– Что, ни тот ни другой?

– Френч, – возразил русский иронически, – альбом, который вы ищете уже Бог знает сколько времени? И тут после одной-единственной прогулки по магазинам я вдруг вытаскиваю его, как фокусник кролика из своей шляпы?

Появился бармен.

– Скотч, содовая и чуть-чуть льда, – заказал Нед. Бармен ушел.

– Я тоже обожаю фортепианный джаз, – признался тассовец. – Не буду говорить о своих любимцах. Вы – почитатель редкого стиля. Но вот что я вам скажу. Люди, собирающие сольные записи, – одиночки. Вы знаете это?

– За вами стоят все рабочие, художники, домашние хозяйки, агрономы и звероловы, которых объединили Советы, а вы называете себя одиночкой?

– Подальше от толпы. – Глеб несколько раз кивнул. – Вот ваш стакан. – Он взял его у бармена и отдал в руки Неду. – За нас, – сказал он, чокаясь с Недом бокалом, наполненном мартини.

– За нас – одиночек?

– За нас – профессионалов. – Пономаренко разглядывал Неда, пока тот пил виски. – И за унаследованные нами дисфункции, которые вызывает работа.

Френч хмуро взглянул на него.

– Звучит, как плохой перевод.

Глеб отрицательно покачал головой еще до того, как Нед сказал это.

– Французы называют это le cafard – то, что ваши солдаты во Вьетнаме окрестили тысячемильным страхом. У моряков это каютная лихорадка. А бизнесмены утверждают, что от этого сгорают к середине жизни. – Он тихо засмеялся.

– Ну и какие у вас дисфункции, Глеб?

– Я нечасто в этом признаюсь. – Допив свой мартини, он знаком попросил у бармена еще одну порцию. – Если я вам скажу, что я вообще не хочу никогда уезжать из Лондона, где нашел свою среду, от которой не вижу смысла отрываться, вы мне ответите: это старая новость.

– А если я вам скажу, что даже листья слегка желтеют от той жизни, которую мы ведем, – заметил Нед, – то вы ответите: это тоже не сенсация.

– Не смейтесь над тем, что может оказаться серьезным.

– О Господи, Глеб! Не говорите, что следите за мной. Вы надеетесь заманить меня в свой кораль и заменить клеймо на моей шкуре?

Породистое лицо слегка омрачилось. Разведчик ранга Пономаренко копает глубоко, работая с дальним прицелом. Чем бы ни была пластинка Ходса: взяткой, платой за приватную беседу или способом возбудить любопытство Неда, Глеб добился своего – информации. Теперь, даже получив отпор, он всегда сможет вернуться в этой теме.

– А если и так? – спросил русский. – Можете ли вы осудить меня за то, что я хочу работать с хорошим материалом?

– Выбросьте это из головы, – сказал ему Френч. – Я не продаюсь! – Он поднял руку, как бы приглушая нарастающее негодование. – Даже за кучу альбомов Ходса. Но предлагаю вам сделку: вы мне говорите, где купили пластинку «Чикаго Блю», а я покупаю вам еще стаканчик.

Скобки морщин вокруг носа и рта русского сделались глубже, словно их разъела кислота.

– Моя матушка любила старую поговорку, полковник Френч: в переводе на английский она звучит примерно так: «На каждый жесткий кусок мяса найдется и острый нож». Никогда не слышали?

– Нет. А как поживает ваша мама?

– Отлично.

– Собираетесь ее навестить?

– Не знаю, кто из нас получит от этого меньшее удовольствие. – Бармен принес ему порцию мартини. – А ваши родители как поживают?

– Очень хорошо.

– Говорят, что зима в Висконсине в этом году была очень суровая. Озеро Виннебахо замерзло.

Нед дружески улыбнулся.

– Глеб, мне очень жаль, что я не могу отплатить вам сообщением о том, сколько свеклы выросло в маленьком саду у вашей мамы в Крыму. Мне, конечно, льстит, что вы не пожалели сил на маленький винтик в могущественной разведывательной машине дяди Сэма. Скорбно, но это тупик для вас. И все же мне очень хочется узнать, как вы достали пластинку.

– Информация вам не поможет, если, конечно, вы не знаете нашего резидента в Чикаго.

Мужчины уставились друг на друга, а потом рассмеялись.

Нед размышлял: в самом деле ему весело или нет. Но кое-что Нед Френч несомненно пытался заглушить – тошнотворное сознание того, что попал в поле зрения такого проницательного человека, как его собутыльник.

Le cafard, так это называется? Одно из психосоматических заболеваний, убивающих быстрее пуль.

Сегодня выпал редкий случай – их не пригласили на большой обед. Посол и миссис Фулмер наслаждались скромным ужином у себя на кухне в Уинфилд-Хаузе. Слуг на вечер отпустили. Даже Бел Крастейкер уехала навестить дальнего родственника, живущего в Стоун-Ньюингтоне.

Порхая по огромной кухне, как прелестный, но беспомощный мотылек, который украшает летний сад несколько коротких часов, Пандора Фулмер делала обыкновенные сандвичи из поджаренного хлеба с сыром – полдюжины.

– Кофе уже не будешь, поздно? – спросила она.

Он сидел в рубашке за длинным столом, на котором обычно готовили еду. Только человек его габаритов мог читать за этим столом газету. Он поднял взгляд на жену, потом посмотрел на стенные часы и, наконец, – на наручные. Казалось, прошла вечность, пока мысли сменились раздумьями, пить кофе или нет.

– Только чай, дорогая. У нас есть чай?

– Полно. Сахар будешь?

– Нет, и молока не надо.

– Дорогой, ты когда-нибудь встречался с этим парнем, который занимается безопасностью, с полковником Френчем?

Теперь мысли Бада Фулмера с трудом переключились с кофе на Френча. Воспоминания о том, что он читал про безопасность ядерных реакторов, испарились из его головы.

– Не думаю. Может, раз-другой поздоровались. У него симпатичная жена с… хм… – плоское, как плита, лицо Бада почти не изменило выражения, но Пандора знала, что сейчас появится похотливая улыбка.

– Он, он, – сказала она. – Ты ни одной юбки не пропустишь, старый козел.

– Только глазками. Пальчиками – ни-ни.

Пандора рассмеялась.

– Этот человек угробит меня, Бад. Мой прием обернется из-за него катастрофой. – Она уселась на стол рядом с его газетой, взяла одну из его огромных, размером с окорок, лапищ своими крохотными ручками и рассказала о своих обидах на Эдварда Френча.

Бад молчал.

– Ты хочешь, чтобы его схватили и пристрелили, дорогая?

Ее глаза расширились от предвкушения такого удовольствия. Но одолело чувство реальности.

– О, если бы ты только мог это сделать!

– Я сильнее его. Хочешь, я надаю ему по морде?

– Перестань меня мучить, Бад. Что мне делать с этим ужасным человеком?

– Хорошо. – Бад старательно шевелил мозгами, словно включив самую низкую скорость, пригодную лишь для того, чтобы подниматься по крутым склонам или выбираться из грязи.

– Во-первых, от сегодняшнего дня до воскресенья осталось совсем немного времени. А понимаю так, что если у нас его нет, значит, никто не придет. Во-вторых, все, что ты мне сказала, не выдержит проверки в суде. Это, что называется, косвенные улики. Ты не можешь быть уверена, что именно он сделал это. Если же ты сможешь это доказать, я сам сниму с него скальп и принесу его тебе на серебряной тарелке. Клянусь!

Она взяла его руку и поцеловала большую ладонь.

– О, Бад! Когда у меня возникают настоящие проблемы, ты единственный, кто… – Она прервалась, закашлявшись. – Как глупо, что твой отец… – Она не могла продолжать.

– Дорогая, пожалуйста.

– Так несправедливо. Так глупо. Какой ужасный человек.

– Он был гений, дорогая, и сделал только одну ошибку: ты видишь ее перед собой. – Бад Фулмер посмотрел на раскрытую газету. О чем он читал? Он чихнул. – Дорогая, а как насчет сандвичей?

Пандора соскочила со стола и выхватила хлеб из тостера. Она разложила сандвичи на большой тарелке и побрызгала паприкой для цвета. Потом добавила несколько кусочков огурца, как украшение.

– А к этому отлично подошло бы пиво, – мечтал вслух Бад.

– Может, ты воздержишься?

– Хорошо. Только глазками. Пальчиками – ни-ни. – Он положил треугольный сандвич в рот. Медленно заработали челюсти, и сандвич исчез в мгновение ока. – Еще возьму?

– Он со мной обращается, как с идиоткой, Бад.

Другой сандвич исчез почти так же быстро.

– Но, дорогая, только между нами и… кухонной раковиной… – последовал третий кусочек. Глотка Бада дернулась. – Я имею в виду список приглашенных. – Он засмеялся. – Между нами, дорогая, ты и есть идиотка.

– Бад Фулмер!

Он посадил ее к себе на колени.

– Давай, дорогая, – сказал он, поднося треугольный сандвич к ее рту. – Скушай булочку, детка.

Нед повернул к телефонной будке и позвонил жене.

– Буду поздно, Лаверн, – сообщил он. – Лучше не жди, ужинай без меня.

– У меня только легкий ужин. – Она помолчала. – Ты домой придешь сытый?

– Не знаю.

– У тебя какой-то странный голос.

– А разве обычно нет?

– У тебя все в порядке? – спросила Лаверн.

– Отлично. Сейчас произошло кое-что забавное, но это совсем не сенсация недели. Пока.

Он повесил трубку, не дожидаясь ответа. Он не лгал ей, но и не говорил правды. Попытки Глеба Пономаренко смущали его, но с ними легко было справиться. Гораздо больше его беспокоило, что все это наступило именно сейчас. Какого рода вибрация исходила от него, если чувствительная душа Глеба могла ее уловить? Может, его связь с Джейн стала известна русскому? Но почему он считает это признаком того, что Френч начинает сдавать? Только один человек мог так расшифровать его поведение. И это должен быть человек, который прослушивал номер 404 в «Селфридж-отеле».

Но это было невозможно. Нед лично проверял эту комнату каждую неделю, а иногда и чаще. Любой «жучок» он давно бы нашел. А всякий, кто попытался бы снимать звук с окон с помощью лазера, просто потратил бы время впустую, не услышав ничего, кроме смеси уличного шума и Радио-3.

Часто разведчики говорили, что все эти ухищрения ни к чему, если тебе не везет и у тебя нет способности обыграть противника. Боксер, фехтовальщик, теннисист – все, кто занимается спортивными единоборствами, знают, что предвидение или телепатия – самый большой дар для игрока.

Глеб Пономаренко был не из числа давних противников. Он попал в поле зрения Неда лишь год назад. Так какого черта спрашивать себя, смог ли Глеб переиграть его? Только из-за того, что у него есть дар, чутье. Очень тревожно.

Нед не спеша шел по тихой части Кадоган-Плейс: он миновал Кадоган-Лейкс, направляясь на юг в сторону Челси. Наступал вечер. Но сумерки не успокаивали, как обычно. Их розовато-лиловый свет не рассеивал тревожного чувства, которое вызвал интерес Глеба к нему. Это не пройдет. Теперь, когда русский убедил себя в том, что прав, воспоминания об этом разговоре будут преследовать Неда всегда и повсюду, даже если он напишет рапорт о досрочной отставке.

Как же мало он знал о том, что может представлять интерес для КГБ. Имена, конечно. Скорее всего, в Западной Германии сеть не слишком изменилась за год после того, как Нед оттуда уехал. Это может оправдать усилия русских. Но в Англии, Нед был уверен, он не знал ничего, заслуживающего пристального внимания.

Обычное дело для разведки: часто случается, что человек знает меньше, чем подозревают другие. Все равно, что стать членом тайного общества: неслыханная секретность церемонии вступления оборачивается на деле изнурительной скукой, а то и вызывает смех. Хорошо, что каждый работник знает очень немногое. Что до его работы в Англии, то, заставив его заменить Карла Фолетта на приеме Четвертого июля, его тем самым вынудили передать свои дела другим. Одному майору разведки в Медменхэме всучили две текущие операции, другой в Манчестере контролировал третью. Но все это были второсортные дела, ничего выдающегося. Глеб просто зевал бы над ними.

Нед шел по маленьким боковым улочкам позади универмага «Питер Джонс». Многие из них назывались похоже – Кадоган-Гарденс, Кадоган-Гейт, Кадоган-сквер и Кадоган-стрит. Он понял, что делает то, чего не делал никогда раньше. Он искал дом Джейн Вейл.

Он прежде не видел его. Ее квартира была слишком мала, чтобы приглашать сослуживцев на приемы. К тому же они решили, что с его стороны было бы глупо заходить к ней. Нед помнил только, что у ее дома было странное название, не то Поссом, не то Моссон, и находился он где-то в этом районе. В офисе он посмотрел крупномасштабную карту и представлял себе, где она живет. Номер 37 на карте был крохотным треугольником из двух или трех зданий.

Сумерки все больше сгущались, надвигалась ночь, хотя небо было все еще светлым на западе, а уже скрывшееся солнце бросало оранжевые отсветы на низкую гряду облаков. В улицу Милнер-стрит, по которой он шел, врезались переулки, как бы членя ее на причудливые углы. Концы переулков уже терялись в темноте.

Глупо. Он ясно представил себе, где ее улица, используя свою профессиональную способность запоминать увиденное на карте с первого раза. Будет еще глупее, если ее не окажется дома. И почему он решил, что она обрадуется? Ладно, только на секунду, а? – конструировал он разговор с ней. На пятнадцать минут?

Он шагал по улице под названием Дейнер, извилистому продолжению Милнер-стрит, когда вдруг почувствовал – профессиональный навык! – что проскочил. Он повернул назад. Перекресток был так плохо освещен, что он не мог разглядеть Моссон, пока не увидел номер дома на стене. Вот он и у дома 37, покрашенного в бледно-розовый цвет, хотя, может, он только казался таким в обманчивом свете уличных фонарей и угасающем оранжевом сиянии с запада.

На первом этаже горел свет!

Не дом, а скорее детский рисунок дома: одно большое окно и узкая дверь на первом этаже и два окна – на втором. Но свет-то горел!

Он позвонил. Изнутри была слышна музыка. Он услышал, как громкость внезапно уменьшили. А что, если у нее гость? Нед услышал шаги, потом кто-то начал возиться с замками. Ни один сотрудник ее ранга не имел права пропускать в посольстве лекции по безопасности: на них Карл Фолетт рассказывал и о том, как открывать дверь. Нед слышал, как она накидывает цепочку. Дверь наконец открылась на три дюйма.

Тут же ее закрыли, цепочку сняли, дверь распахнулась уже широко.

– Заходи.

Джейн, стараясь избегать его взгляда, смотрела на быстро темнеющую улицу. Потом заперла замок, накинула цепочку и задвинула засов. Ее крохотная прихожая была тесна для них, так что замешкавшийся Нед мешал Джейн пройти. Он повернулся к ней, а она, обвив его руками, крепко прижалась к нему.

– Нед. О Боже! – Высокая и сильная, она обняла его так крепко, что ему стало немного больно. Он тоже крепко обнял ее. Казалось, будто они хотят прижаться друг к другу так сильно, чтобы уже ничто и никогда не могло разлучить их.

– Отлично, – сказал он. – Это ответ на первый вопрос, который я собирался тебе задать. – Он наклонил голову и поцеловал ее. Прошло много времени, прежде чем они вышли из прихожей.

– Странно, ведь ты ни разу не был здесь, – сказала она. – Виски будешь?

Он кивнул, оглядывая комнату. У нее была необычная форма, как и во многих других старых домах Лондона, – ни стены, ни углы, ни полы не были прямыми. Стены были покрашены в очень светлый бежевый цвет, который гармонировал с более темным паласом. Возле дальней стены был узкий камин, который делил комнату на две части, заполненные книжными полками, радиоаппаратурой и другими вещами. Наливая виски в стаканы, Джейн приглушила музыку Малера, лившуюся из огромных колонок.

– Все?.. – Она повернулась, держа по стакану в каждой руке. – У тебя все в порядке?

Он кивнул, взял стаканы и чокнулся с ней.

– Счастья этому дому. Таков всегда мой первый тост в новом доме. Отец меня этому научил.

– Удивительно, правда? В прежние времена в наши годы люди уже оставались без родителей. Твоим сколько, а? К семидесяти?

Она опустилась на колени и зажгла газ в камине.

– Им примерно шестьдесят пять. Отцу пришлось уйти на пенсию в шестьдесят. Он не хотел этого. Он преподавал химию в средней школе.

– Нед, а ты мне никогда не говорил, что ты сын учителя.

– Я сегодня думал о нем. Ты помнишь старика с плакатами? Он напомнил мне… нет они просто одного возраста. Старик назвал меня «сынок». – Он виновато улыбнулся.

– Ты покраснел. Не оправдывайся.

– Молчу.

– Ты поразил меня, Френч.

Она взяла его правую руку и поцеловала в ладонь.

– Так я ошибалась? У тебя все же есть сердце… для старых чудаков и плоскогрудых библиотекарш.

– Что-то ты о плотском заговорила.

– Я столько жила головой, – сказала она, – что почти забыла про тело. Но не хочу себя обманывать. Я совсем не интеллектуалка.

Нед смотрел на мерцающие газовые «угли», которые начали краснеть.

– В университете у меня был профессор по фамилии Химниц. Он преподавал философию.

– Арон Химниц?

Он кивнул.

– Умер в прошлом году. Мы переписывались. Не часто – примерно по письму раз в полгода. Грешен, накатал ему послание из Бонна на своем собачьем немецком. – Нед смотрел на горящий газ будто загипнотизированный. – Таких, как он, осталось совсем немного. Они были не нужны. Нам нужны лекари. Политические шаманы. Они говорят нам: «Изберите меня, и вы сможете просить у меня все, что угодно». Тут и начинается ложь.

Она нахмурилась.

– Нед, почти все понимают, все это слова. Он не может дать им все, что угодно. Большинство знает это.

– Верно. Если политики были бы счастливы сделать это, значит, вполне естественно, что они чуть смещают акценты, пытаясь расположить к себе людей. Так же, как в игорном бизнесе. Сорванный куш всегда приносит пользу и казино. Но почему политики не могут оставить все так, как есть?

– Я не очень тебя понимаю. – Джейн растирала его колени. – Можно, я сниму твои туфли?

– Конечно, пожалуйста. Ты слушаешь, или в тебе говорит голос плоти?

– Пожалуй, второе.

– Так почему нельзя все это оставить так, как есть? Потому что политик каждый раз стремится увеличить выгоду, тем самым первоначальная сделка превращается в откровенно жульническую – все для политика и ничего для избирателя.

Она сняла с него черные туфли.

– И называется все это «фальшивые проблемы», – добавил он.

– Правильно, Френч. Я с тобой совершенно согласна.

– Я имею в виду, – продолжал он, – что реальные проблемы никогда не попадают в повестку дня. Нищета, болезни, загрязнение окружающей среды, безработица, престарелые, отвратительное образование, забота о ближнем, голод – все это остается за бортом. Обращаются ли политики к этим вопросам? Черт, да, конечно же, нет! Они располагают уймой мнимых проблем, на которые можно переключить внимание избирателей. Империя зла наших политических противников. Растущее распространение порнографии. Быстрый возврат к смертной казни. Мошенничество с соцстрахованием. Пугающий рост тайного влияния негров, азиатов, латиносов, женщин, масонов, гомосексуалистов. Политики спекулируют этими проблемами так, словно размахивают красными флагами, а избиратели, как взбесившиеся быки, бросаются на ложные проблемы…

– Можно, я сниму с тебя носки?

– Что?

– И заткну тебе ими рот?

– Джейн, ты – животное, неужели у тебя нет времени на работу мысли?

Соскользнув с кресла, он опрокинул ее на пол. Они долго молча боролись, пока угли в камине медленно тускнели, превращаясь из ярко-оранжевых в розовые.

Маленькие французские часы-повозка на каминной доске прозвонили семь раз.

Нед вылез из кеба перед своим домом. Он заплатил водителю, вошел, отключил систему сигнализации, потом снова включил ее. Работая с переключателями, спрятанными в стенном шкафу, Нед увидел записку, которую Лаверн оставила на самом видном месте.

Ниже был нацарапан номер телефона.

Нед взглянул на часы и с ужасом обнаружил, что была уже почти полночь. Он подошел к телефону в холле и набрал оставленный Паркинсом номер, надеясь, что не разбудит англичанина. Спустя некоторое время в трубке раздался осторожный голос:

– Инспектор Малвей.

– Скажите, можно мистера Паркинса? Это полковник Френч.

– Да.

Долго не было ничего слышно, потом неожиданно, как полицейский в пантомиме, возник Паркинс и весело гаркнул:

– Хэлло! Хэлло!

– Извините, что звоню поздно.

– Мы все здесь на ногах, полковник. Вы помните эту длинную и очень правдоподобную историю, которую вы рассказали мне про вашу случайную встречу с Риорданом?

– Да.

– Боюсь, что она больше не годится.

– Объясните, пожалуйста.

– Я хочу попросить вас об одолжении, полковник. Вы не могли бы подскочить в участок на Олбани-стрит?

– Так поздно?

– Дело в том, что полиция нашла Риордана.

– Да ну?

– И он мертв.