Потерянное письмо

Глава 4

Мисс Крэддок, личная горничная леди Харкер, прибыла на рассвете с перекинутым через руку костюмом для верховой езды. Это была строгая женщина средних лет, которая не терпела глупостей, и, прежде чем Сильвия успела произнести что-то большее, чем беглый протест, она помогла ей облачиться в темно-синее платье, умело уложила волосы и приколола очень модную шляпку для верховой езды.

Сильвии было стыдно за то, как легко она вернулась к роли привилегированной, избалованной молодой леди. Снова и снова она напоминала себе, что больше не является членом общества, в котором родилась. То, что она была гувернанткой, которая не имела абсолютно никакого значения. Простая служанка, как так недобро заметил Себастьян. Она не имела права сидеть за туалетным столиком, позволяя Крэддок расчесывать ей волосы. И она не имела права надевать стильный костюм для верховой езды, который ей одолжила леди Харкер.

Она напомнила себе, как трудно ей было приспособиться к новой жизни в Чипсайде после смерти отца. Ей пришлось научиться быть независимой. Чтобы позаботиться о своих собственных нуждах. У Динвидди не было никого, кто мог бы помочь ей одеться или уложить волосы. Некому погладить ее платья или заштопать порванный подол. Она должна была следить за тем, чтобы ее одежда оставалась чистой и в хорошем состоянии. И она сама должна была как можно быстрее и эффективнее укладывать волосы каждое утро перед началом уроков в классной комнате.

Она стояла перед зеркалом в позолоченной раме, едва ли способная поверить в то преображение, которое совершила Крэддок за столь короткое время. Она была выше леди Харкер, а также тоньше в талии и полнее в груди, но умелой камеристке удалось удлинить пышные юбки, ушить талию жакета для верховой езды и каким-то образом добавить лишний дюйм к рукавам с искусными манжетами. Темно-синее платье, надетое поверх накрахмаленной нижней юбки и муслиновой шемизетки, теперь облегало ее фигуру так, словно было сшито специально для нее.

Если этого было недостаточно, чтобы лишить ее дара речи, ее волосы, которые она так привыкла видеть в простом шиньоне или заплетенными в косички, теперь были красиво уложены в тонкую шелковую сетку для волос. В сочетании с маленькой шляпкой для верховой езды, надетой на макушку, и позаимствованным костюмом для верховой езды, изящно подчеркивающим изгибы ее фигуры, она больше не имела никакого сходства с Сильвией Стаффорд, гувернанткой. Вместо этого в зеркале перед ней отразился образ великолепной мисс Стаффорд из Ньюэлл-парка. Леди, которую Сильвия больше не знала. Незнакомка.

Она нахмурилась, глядя на свое отражение.

— Вам не нравится, мисс? — спросила Крэддок, когда протягивала ей пару шерстяных перчаток леди Харкер для верховой езды.

— Вовсе нет.

Сильвия сделала усилие, чтобы улыбнуться.

— Мне очень нравится. Вы сотворили маленькое чудо.

— Я просто выполняла приказ миледи.

— И вы сделали это чрезвычайно умело.

Сильвия натянула позаимствованные перчатки. Они были необычайно уютными.

— Леди Харкер ждет в конюшне?

— Я полагаю, что так, мисс.

Крэддок взял свою корзинку для шитья.

— Вам понадобится что-нибудь еще?

— Нет. Спасибо, Крэддок.

Крэддок небрежно присела в реверансе и вышла из комнаты. Сильвии стало интересно, что о ней думает камеристка. Весь персонал, должно быть, уже знает, что она работает гувернанткой в доме торговца. А когда дело доходило до различий по рангу и богатству, слуги могли быть даже более высокомерными, чем их работодатели. Сколько времени пройдет, прежде чем дворецкий или экономка предпримут какую-нибудь тонкую попытку, чтобы указать ей ее место?

Как будто у нее могут быть какие-то сомнения касательно своего места после той злополучной встречи с Себастьяном!

Он был отстраненным и холодным, совершенно ясно дав понять, что она не принадлежит к его классу. Действительно, временами она могла почти поклясться, что он ненавидит ее.

Это чрезвычайно озадачило ее. Она знала, что повела себя глупо. И он имел право опасаться ее после того, что она сделала. Но ненавидеть ее за это? Она не могла этого понять.

Выйдя из своей комнаты, она спустилась по изогнутой мраморной лестнице. Вчера она была слишком уставшей и подавленной, чтобы оценить свое окружение. Сегодня ей было трудно удержаться от того, чтобы не оглядываться по сторонам.

Она видела множество больших домов. Ньюэлл-парк часто называли палладианской шкатулкой для драгоценностей, а фамильное поместье Мейнуарингов в Девоне вполне могло сойти за средневековый замок. Першинг-холл, однако, представлял собой нечто совершенно иное. Конечно, в нем были необходимые картины и колонны, а сам главный зал обладал поистине впечатляющим куполообразным потолком. Но это было разросшееся, нелогичное сооружение. Построенное в конкурирующих архитектурных стилях, Сильвии показалось, что каждое поколение жильцов добавляло что-то новое. Арка в стиле Тюдоров, елизаветинские дымоходы и палладианские колонны. Она даже представить себе не могла, сколько в нем комнат и сколько времени потребуется, чтобы дойти от одного конца дома до другого.

Подумать только, Себастьян жил здесь совсем один, если не считать слуг и редких визитов сестры! Это была отрезвляющая мысль.

И все же Себастьян Конрад никогда не был тем джентльменом, который наслаждался обществом. Он был тихим и отчужденным, его суровый взгляд намекал на неодобрение, когда он скользил по различным развлечениям сезона.

— Я не знаю, зачем он вообще пришел!

Пенелопа Мэйнуэринг однажды пожаловалась на это во время музыкального вечера в особняке лорда и леди Лавджой в Мейфэре.

Сильвия согласилась спеть в тот вечер две песни. Себастьян был в дальнем конце комнаты. Она чувствовала на себе его взгляд на протяжении всего ее короткого выступления. Это было в самом начале их ухаживания — если это вообще можно было назвать ухаживанием. Она еще не совсем знала, что о нем думать. Но почему-то даже тогда его серьезный, пристальный взгляд заставлял заигрывания других ее поклонников казаться детскими и глупыми.

Он был гораздо более внушителен, чем другие джентльмены. Гораздо серьезнее. Он не расточал ей восторженных комплиментов и не устраивал шоу, дразня ее. Он просто был рядом. Внушительный. Надежный. Заслуживающий доверия. И поскольку он, казалось, не так-то легко дарил свои чувства, она еще больше ценила его внимание.

Конечно, это было только в самом начале. Позже, когда она провела с ним больше времени, поговорила с ним и узнала его получше, она стала глубоко заботиться о нем.

Не то чтобы все это уже имело значение.

Теперь они были двумя чужими людьми. Незнакомцы, которые даже не были склонны сильно нравиться друг другу.

Она спустилась на последний лестничный пролет, настолько погруженная в свои мысли, что не заметила слугу, взбегающего по ступенькам снизу. Он нес кувшин с горячей водой и охапку сложенных полотенец. При виде ее он резко остановился. Вода переливалась через край широкого желоба и выплескивалась на ступеньки.

— О, прошу прощения! — сказала она. — Я не хотела вас напугать.

— Конечно, нет, мисс. Это была моя собственная вина.

— Ерунда.

Она шагнула туда, где он стоял.

— Не могли бы вы дать мне полотенце?

— Полотенце?

Она бросила многозначительный взгляд на маленькую лужицу у его ног.

— Я бы не хотела, чтобы кто-то поскользнулся на лестнице.

— Не переживайте. Я сам займусь этим, когда…

— Никаких проблем. Я быстро все уберу.

Она взяла самое верхнее полотенце из стопки в его руках и одним плавным движением опустилась на колени и вытерла воду.

— Вот так.

Она выпрямилась и обнаружила, что он смотрит на нее, слегка нахмурив брови и оценивающе сверкая острыми, лисьими глазами.

Ее улыбка погасла. У нее было неприятное чувство, что ее ценность взвешивают и измеряют с точностью до дюйма.

— Простите, — сказала она, — но вы камердинер его светлости?

— Имею такую честь, мисс.

Она медленно сложила влажное полотенце. Она задавалась вопросом, присоединится ли Себастьян к их утренней прогулке. Но если его камердинер только сейчас нес его бритвенные принадлежности, то он явно не собирался этого делать.

— Ну что ж…

Она протянула сложенное полотенце.

— Тогда я не буду вас больше задерживать.

— Спасибо, мисс.

Он отвесил ей такой поклон, на какой был способен с занятыми руками.

Она некоторое время наблюдала за ним, пока он продолжал подниматься по лестнице. Он был денщиком Себастьяна, не так ли? Больше, чем кто-либо другой, он должен знать о душевном состоянии Себастьяна. Ей ужасно хотелось расспросить его, но что-то в том, как он смотрел на нее, убедило ее придержать язык. Она не была полностью уверена, но у нее сложилось отчетливое впечатление, что Милсом никогда не выдаст ни одного из секретов своего хозяина — и меньше всего ей.

Себастьян откинул голову назад, позволяя Милсому опытным движением провести бритвой по всей длине его горла.

— Ты чертовски тих сегодня утром, — проворчал он.

— Разве, мой господин?

— Уж не сговариваешься ли ты снова с моей сестрой?

Милсом неодобрительно сдвинул брови.

— Не думаю, сэр.

Он сделал еще одно движение бритвой.

— Я никогда ни с кем не вступал в сговор.

— Нет? Тогда как бы ты это назвал?

— Не могу сказать, как бы я это назвал.

Милсом на мгновение задумался.

— Ее светлость изводила меня из-за той пряди волос, пока я не назвал имя женщины, которая дала ее вам.

Он провел бритвой по краю челюсти Себастьяна.

— Не думаю, что кто-то сможет противостоять ее светлости, когда у нее в голове появится идея.

Себастьян нахмурился.

— Возможно, и нет.

— Я сопротивлялся ей так долго, как только мог.

— Это было настолько ужасно?

— Вы даже не представляете, милорд.

Милсом поморщился при воспоминании.

— Она плакала, я полагаю.

— Очень много, сэр.

Себастьян не был совсем уж бесчувственным. По горькому опыту он знал, что Джулия может стать чертовски неприятной, если не добьется своего. И все же он полагал, что его камердинер сделан из более прочного материала.

— Твоя беда, Милсом, в том, что ты понятия не имеешь, как защититься от женских козней.

— Полагаю, что так и есть, милорд.

Милсом отступил, чтобы оценить дело своих рук.

— Никогда не было особых причин учиться, не так ли?

По-видимому, удовлетворенный качеством бритья своего хозяина, он повернулся к туалетному столику и занялся уборкой.

— Кстати, о представительницах прекрасного пола… Я видел вашу мисс Стаффорд сегодня утром.

Предательское сердце Себастьяна болезненно сжалось. Он нахмурился.

— Она не моя мисс Стаффорд, Милсом.

— Она была одета в верховую одежду. Полагаю, чтобы покататься с ее светлостью.

— Вот как?

Себастьян встал и подошел к умывальнику. Он встал и оделся, но не потому, что намеревался присоединиться к ним. Действительно, выезжать на территорию поместья, подставляя свое покрытое шрамами лицо неумолимому утреннему солнцу, было самым последним, что он хотел сделать.

Кроме того, подумал он, ополоснув лицо холодной водой и грубо вытирая его полотенцем, он не заинтересован в возобновлении отношений с мисс Стаффорд.

— Она выглядела необычайно красивой, если мне можно такое говорить, — заметил Милсом со своего места за туалетным столиком.

Себастьян бросил на своего камердинера свирепый взгляд.

— Нет, Милсом. Тебе нельзя такое говорить.

Милсом пожал плечами.

— Может быть, мисс Стаффорд и ее светлость еще не выехали. Я полагаю, вы все еще можете присоединиться к ним, если…

— Будь проклята твоя дерзость, — прорычал Себастьян.

— Достаточно того, что я должен слышать подобные вещи от своей сестры. Я не потерплю этого от тебя.

— Как скажете, милорд. Но учитывая, что вы теперь граф Рэдклифф…

— Милсом—

— И вам нужна графиня.

Милсом сдержанно кашлянул.

— И наследник.

Себастьян провел рукой по волосам.

— Графиня и наследник, — пробормотал он. — Ад и проклятие.

Он вышел из своей спальни и прошел через двери, которые вели в его личную гостиную. Это было чисто мужское помещение с огромным письменным столом из полированного красного дерева, мягким диваном и стульями, а также столами из темного тяжелого дерева, украшенными стеклянными масляными лампами, инкрустированными шкатулками и небольшим количеством предметов дальневосточного искусства, которые его отец собирал много лет назад.

Именно в этой комнате он теперь большую часть времени читал и писал. Туда же Милсом приносил его еду. Он редко видел остальных жителей "Першинга" и, за исключением случайных вылазок в библиотеку или еще более редких сумеречных прогулок галопом по территории, не часто покидал свои апартаменты. Это было одиноко, да, но далеко не неудобно. Особенно по сравнению с условиями, которые он перенес в Индии.

Но с другой стороны, апартаменты графа Рэдклиффа были большими и роскошными по любым меркам. Вместе с остальными семейными апартаментами они занимали большую часть западного крыла и соединялись через примыкающие гардеробные с не менее впечатляющими апартаментами графини Рэдклифф — апартаментами, которые пустовали после смерти его матери два десятилетия назад.

Апартаменты, в которых, если он женится, будет жить его собственная графиня.

Он проклял Милсома за то, что тот поднял такую тему. Не то чтобы он сам не думал об этом с момента приезда мисс Стаффорд.

В тот первый год после возвращения в Индию он жил мечтами о ней. Мечтал обнять ее. Поцеловать ее. Жениться на ней. Эти мечты пережили особенно мучительную смерть, но теперь… подумать только, что Сильвия Стаффорд снова была в пределах его досягаемости.

Теперь у него были богатство и титул. И он мог бы заполучить ее, если бы захотел. Возможно, не так, как он это когда-то себе представлял. Не как свою возлюбленную и даже не как подругу. Но какое значение имеют чувства? Если он женится на ней, она выполнит свой долг перед ним и сочтет это небольшой ценой за привилегию стать графиней Рэдклифф.

Эта мысль не принесла Себастьяну особого утешения.

Беспокойный и раздраженный, он прошелся по комнате только для того, чтобы довольно резко остановиться у одного из занавешенных бархатом окон, выходивших в парк. Напряжение скрутило его живот. Все внутри него предупреждало, что он должен быть настороже. Что он не должен поддаваться любопытству. Или тоске.

Естественно, такой разумный внутренний совет не возымел никакого эффекта.

Прислонившись плечом к оконной раме, он скрестил руки на груди и задумчиво уставился вдаль, на внушительные каменные постройки, составлявшие конюшни Першинг-Холла.

Мисс Стаффорд и его сестры нигде не было видно, но, если он не очень ошибался в ее характере, Джулия обязательно проведет свою гостью по единственной дорожке для верховой езды, на которую из ряда окон апартаментов графа Рэдклиффа открывался беспрепятственный вид.

Он не ошибся.

Лишь некоторое время спустя он впервые мельком увидел двух лошадей, идущих по узкой тропинке вдалеке. Всадники были слишком далеко, чтобы разглядеть их, но он узнал серую в яблоках кобылу своей сестры и сверкающую темно-медную шкуру Ареса, гнедого мерина, которого он рекомендовал для мисс Стаффорд.

Он нетерпеливо ждал, когда две женщины появятся в поле зрения. Это не заняло много времени. Там была группа деревьев, которая ненадолго преградила путь, яркий солнечный свет, который временно закрыл ему обзор. А потом, внезапно, они появились.

А вот и она.

Он медленно выдохнул.

Она сидела на спине Ареса, одетая в темно-синий костюм для верховой езды, который, казалось, повторял каждый ее изгиб. Ее щеки раскраснелись от физических упражнений, выражение лица было странно серьезным под полями лихо надетой маленькой шляпки. Арес пританцовывал на тропинке боком, казалось, не обращая внимания на ветер, который шелестел ветвями нависающего дерева, но мисс Стаффорд умело справилась с ним. У нее была безупречная посадка. И даже на расстоянии он мог оценить, как мягко ее руки в перчатках держали поводья.

Она всегда была превосходной наездницей. То же самое он наблюдал в Лондоне в тех немногих случаях, когда ему удавалось “случайно” пересечь ей дорогу, когда она совершала утреннюю прогулку верхом в Гайд-парке. Тогда она тоже ездила на гнедом мерине. Себастьян вспомнил, как в ярком солнечном свете блики в ее волосах блестели в тон шерсти.

Он шевельнулся, сильнее прижимаясь плечом к оконной раме, наблюдая, как мисс Стаффорд подгоняет Ареса вперед, чтобы ехать вровень с пятнистой кобылой. Она что-то сказала Джулии — он хотел бы знать, что именно, — а затем она наклонилась вперед в седле и нежно погладила Ареса по шее.

Боже, но ее вид вызывал у него боль. Сейчас столько же, сколько было три года назад. Болезненная, физическая боль, которую он чувствовал каждой клеточкой своего существа.

Это заставляло его чувствовать себя неловко. Даже больше, чем это было, когда она только приехала. Он не мог понять почему. Если только это не было как-то связано с тем, как она была одета. Модное синее платье, которое было на ней, разительно отличалось от серого бесформенного платья, которое она носила вчера.

И он был поражен.

Он понял, что она больше не похожа на гувернантку. Вместо этого она выглядела очень похоже на то, как когда-то выглядела в Лондоне.

И все же что-то в Сильвии Стаффорд было совершенно другим. Он никак не мог до конца понять, в чем дело. Возможно, это был просто его собственный изменившийся взгляд на нее после того, как его так бессердечно бросили. Возможно, после трех долгих лет он наконец увидел ее такой, какой она была на самом деле. Вероломной кокеткой. Охотницей за приданым. Женщиной, у которой, если уж на то пошло, скорее всего, было не больше чувства чести, чем у ее распутного отца.

Он хотел ненавидеть ее. В то же время, к своему большому разочарованию, ему хотелось схватить ее, притянуть в свои объятия и накрыть ее нежный рот своим.

Сама мысль об этом была смехотворна.

Такой изорудованный человек, как он… Как он мог осмелиться прикоснуться к ней? Она бы в ужасе отшатнулась. Она бы упала в обморок или убежала бы с криком. Не то чтобы он мог представить мисс Стаффорд, делающую что-либо из этого. Казалось, у нее было больше мужества. чем у многих. Но даже в этом случае она не была автоматом. Она была женщиной из плоти и крови. Она не смогла бы скрыть своего отвращения. Он увидит его на ее лице в тот момент, когда попытается прикоснуться к ней.

Себастьян с отвращением отвернулся от окна. Какого дьявола он вообще думает обо всем этом? Он не собирался жениться на мисс Стаффорд. Она не станет его графиней. Предложение Милсома и Джулии было нелепой фантазией, о которых даже думать не стоило.

“Кроме того, — с горечью подумал он, усаживаясь за свой стол, — как он вообще мог убедить мисс Стаффорд выйти за него замуж?" И даже если бы смог — даже если бы она была такой корыстолюбивой, как он подозревал, — что, черт возьми, по их мнению, произойдет дальше? Что она чудесным образом перестанет ужасаться его покрытого шрамами лица? Что она добровольно позволит ему поцеловать себя? Лечь с ней в постель? Это было чистое безумие. Если бы у него была хоть капля здравого смысла, он бы выбросил это из головы.

Он снял крышку с чернильницы и безжалостно окунул стальной кончик пера в черную жидкость внутри. Ему нужно было написать статью для нового философского журнала в Эдинбурге. Прочитать книги. Упорядочить заметки. Более чем достаточно работы, чтобы занять его до конца дня и до вечера. Он и так потратил достаточно времени, размышляя о Сильвии Стаффорд. Он решил больше не думать о ней.

Это было решение, которое продлилось только до следующего утра.