Потерянное письмо

Глава 6

Себастьан не гордился тем, что шпионил за мисс Стаффорд. Это была слабость. И он презирал слабость, особенно в себе. Тем не менее, он не мог устоять перед возможностью взглянуть на нее. Особенно, оставаясь при этом невидимым. Поэтому каждое утро, направляясь к своему столу в своей личной гостиной, он останавливался у окна, выходящего на тропинку, по которой она впервые проехала на Аресе много дней назад. Он прислонился к оконной раме, наполовину скрытый тяжелыми шторами, и наблюдал за ней.

Если бы он мог остановиться на этом.

Вместо этого он был настолько монументально глуп, что покинул свои апартаменты две ночи назад. Именно тогда он увидел мисс Стаффорд, поднимающуюся по лестнице. Он отступил в тень, намереваясь только взглянуть на нее, но она остановилась в центре зала, явно расстроенная. Тогда он пошел к ней, каким бы проклятым дураком он ни был, только для того, чтобы подтвердить все свои подозрения относительно нее.

“Если бы это был мой дом,” сказала она, “я бы никогда не захотела его покидать”.

От любого другого он воспринял бы это как своего рода комплимент, но от мисс Стаффорд это было нечто совершенно иное. Он считал, что это было приглашением для него сделать Першинг-Холл ее домом. Чтобы сделать ее следующей графиней Рэдклифф.

Неужели она думала, что он так легко забудет, как она жестоко отвергла его, когда он был всего лишь вторым сыном? Что он просто поддастся ее уловкам? Что у него совсем не осталось гордости?

И, возможно, она была права, мрачно подумал Себастьян. Ведь если бы у него была хоть капля гордости, он не смотрел бы сейчас в окно гостиной, ожидая появления мисс Стаффорд на утренней прогулке.

На самом деле это было глупо. Изо дня в день ничего не менялось. Она всегда была в одном и том же синем костюме для верховой езды, ее фигура производила великолепное впечатление. Она всегда была серьезной и тихой. Как будто она знала, что он наблюдает за ней, и намеренно лишала его удовольствия видеть ее улыбку.

Он на мгновение опустил взгляд на прядь волос в своей руке. Лента выцвела и обтрепалась по краям, но связанные каштановые локоны все еще блестели. Он провел по ним большим пальцем, почти задумчиво, продолжая свое задумчивое бдение у окна.

Точно по расписанию вдалеке появилась серая кобыла его сестры. Рядом с ней был Арес, утреннее солнце окрашивало его гнедую шерсть в сияющий медный цвет.

Но это было еще не все.

Сегодня утром с ними была еще одна лошадь.

Себастьян напрягся. За последние пятнадцать лет он редко бывал в Першинг-Холле, но не нужно было постоянно проживать в Хартфордшире, чтобы узнать Томаса Ротерхэма. Он был сыном виконта Ротерхэма, второго по величине землевладельца в округе. В этих краях его также считали настоящим Адонисом. Высокий, загорелый и золотоволосый. Деревенские девушки в Эпсли-Хит сходили по нему с ума, сколько Себастьян себя помнил.

Как, черт возьми, он узнал, что Джулия и мисс Стаффорд будут кататься сегодня утром?

Сжав кулак, Себастьян наблюдал за появлением трех всадников. Его взгляд устремился прямо на мисс Стаффорд. Она была одета точно так же, как и каждое другое утро, ее красивое лицо было таким же торжественным и серьезным. Но когда он уставился на нее сверху вниз, она повернула голову, чтобы обратиться к Ротерхэму. Сетчатая вуаль на ее маленькой шляпке для верховой езды откинулась назад, закрывая ее большие голубые глаза. А потом она улыбнулась.

Сердце Себастьяна остановилось.

Он видел, как она улыбалась так мужчинам три года назад в Лондоне. Конечно, он ревновал, но тогда он знал, что она добра и вежлива со всеми, любит смеяться и всегда готова сказать дружеское слово. Вот почему так много джентльменов влюблялись в нее. В ней было что-то такое, что привлекало сдержанных парней и успокаивало даже самого нервного джентльмена. Короче говоря, с ней было приятно общаться. “Чертовски приятная леди”, - заявил один благодарный молодой лорд, заикаясь, после того, как мисс Стаффорд станцевала с ним.

Он никогда не подозревал, что она поощряла кого-то из этих мужчин. Он никогда, ни на мгновение, не думал, что она кокетка.

Теперь он знал лучше.

Позже тем же утром Сильвия в одиночестве прогуливалась по длинной картинной галерее. Расположенная в задней части дома, она освещалась десятью большими окнами, тянувшимися по всей длине противоположной стены. Лучи полуденного солнца проникали внутрь, освещая коллекцию портретов, которые, казалось, датировались еще во времена правления Тюдоров. Несмотря на тусклый солнечный свет, в помещении было холодно — в темных пространствах между окнами было еще холоднее, — и, переходя от одной картины к другой, она плотнее закутала плечи в свою старую кашемировую шаль.

В портретах не было заметного порядка. По крайней мере, не с точки зрения дат. Она заметила картину Ван Дейка семнадцатого века, висевшую рядом с портретом ангельской светловолосой дамы восемнадцатого века, который выглядел как работа Томаса Гейнсборо. По бокам от него висел относительно современный портрет красивого молодого джентльмена, который при ближайшем рассмотрении мог быть только старшим братом Себастьяна.

Как и Себастьян, мужчина на портрете был высоким, худощавым и широкоплечим, с резко очерченными чертами лица и волосами черными, как вороново крыло. Но на этом сходство заканчивалось. Себастьян был суровым и неприступным, в то время как на этой картине был изображен веселый, беззаботный джентльмен. Парень, который знал, что он наследник титула и огромного состояния, и ему вообще не о чем беспокоиться в этом мире.

— Мой брат Эдмунд.

Сильвия испуганно ахнула, обернувшись и обнаружив Себастьяна, стоящего в тени на противоположном конце галереи.

— Лорд Рэдклифф!

Она прижала руку к своему бешено колотящемуся сердцу.

— Вы напугали меня.

— Картинная галерея — пугающее место, мисс Стаффорд. Неужели вам никто не сказал? Говорят, здесь ходят поколения призраков Конрадов.

Он приблизился к ней, остановившись достаточно близко, чтобы она могла разглядеть напряженную линию его плеч и твердую, непреклонную линию подбородка.

— Где моя сестра?

Она инстинктивно сделала шаг назад от него.

— Леди Харкер отдыхает в своей комнате.

— И вы бродите по моему дому одна.

— Я гуляю по вашей картинной галерее. Я не знала, что это запрещено.

Он подошел еще ближе, наконец остановившись рядом с ней, чтобы взглянуть на картину, которую она изучала.

— Моему брату было всего двадцать три года, когда он позировал для этого портрета.

Она снова обратила свое внимание на картину, пытаясь игнорировать растущее чувство беспокойства, от которого у нее участился пульс. Себастьян был зол. Очень зол. Злость буквально вибрировала в воздухе вокруг него. Она сделала вид, что ничего не заметила.

— Вы похожи друг на друга, — сказала она. — Но я не вижу ничего от леди Харкер ни в одном из вас.

— Джулия похожа на мою мать. Там.

Он указал на портрет, который она приняла за портрет Гейнсборо.

Она шагнула вперед, чтобы рассмотреть его повнимательнее. У матери Себастьяна был определенно нежный вид. Ее губы изогнулись в блаженной улыбке, а на коленях она держала маленького коричнево-белого спаниеля.

— Как она была красива, — пробормотала Сильвия. Ее глаза скользнули по линиям и углам лица покойной леди Рэдклифф.

— Вы правы. Леди Харкер действительно похоже на нее.

Она бросила на него быстрый взгляд.

— Как и вы, милорд.

Себастьян насмешливо фыркнул.

Сильвия нахмурилась.

— Я совершенно серьезна.

Она указала на твердую линию подбородка леди Рэдклифф.

— Вот, смотрите.

— У вас богатое воображение, мисс Стаффорд.

— У меня нет воображения, — откровенно призналась она. — Я здравомыслящий человек. Это мой главный грех.

— Вы здравомыслящая?

Он повернулся, чтобы посмотреть на нее, его губы сжались в тонкую, яростную линию.

— Судя по вашему поведению, я бы сказал, что вы — полная противоположность.

Она удивленно посмотрела на него.

— Прошу прощения?

— Не поймите меня неправильно. Если вы решите флиртовать с каждым джентльменом, которого встретите в Чипсайде, меня это, конечно, не касается. Но когда вы гостите в моем доме, мадам, вы находитесь под моей защитой. И я не позволю, чтобы говорили, что я стоял сложа руки и позволил леди — гувернантк- быть использованной моим соседом.

У Сильвии свело живот. Несколько секунд она ничего не могла сделать, кроме как смотреть на него. В его речи было так много оскорблений в ее адрес, что она едва знала, с чего начать.

— Ваш сосед? — повторила она слабым голосом.

— Томас Ротерхэм.

Она вцепилась пальцами в мягкую ткань шали, чтобы унять дрожь.

— В чем именно вы меня обвиняете?

— Я ни в чем вас не обвиняю, мисс Стаффорд. Я предупреждаю вас. Если вы будете улыбаться и хлопать глазами при виде Ротерхэма, он не ответит предложением руки и сердца.

Обжигающий румянец залил ее щеки.

— Вы оскорбляете меня, сэр.

— Я оказываю вам любезность, говоря прямо. Ротерхэм должен знать, что вы гувернантка. Если вы ожидаете, что он будет вести себя как джентльмен, то вы очень сильно ошибаетесь.

— У меня нет никаких ожиданий к мистеру Ротерхэму. Да и с какой стати они должны у меня быть? Я даже не знаю этого человека. Нас представили друг другу, но очень кратко. Осмелюсь предположить, что мы больше никогда не встретимся.

— Теперь он обязательно навестит вас, — мрачно предсказал Себастьян.

— Я в этом очень сомневаюсь. А если он и придет, то это будет не из-за меня. Он друг леди Харкер, а не мой. Действительно, я не думаю, что обменялась с этим человеком более чем пятью словами.

— Меня беспокоят не ваши слова.

— Что тогда? — требовательно спросила она.

— Что все это значит? Я знаю, что не сделала ничего предосудительного.

— Не пытайтесь отрицать это, мисс Стаффорд. Я видел вас с ним сегодня утром, когда вы катались верхом по краю парка.

Он сделал паузу.

— Вы улыбались ему.

Если бы это не было так возмутительно, она бы рассмеялась.

— Это мое великое преступление? Я улыбнулась джентльмену?

— Скорее, забрасывание приманок.

— Не говорите глупостей.

— Вы понятия не имеете о том, какой эффект производят ваши улыбки, — сказал он.

— Или, возможно, знаете. Возможно, вы используете их так же, как и все остальные свои чары.

Сильвия на мгновение потеряла дар речи. Так вот каким было его мнение о ней. Он считал ее кокеткой. Коварная особа женского пола, настроенная заманить невинных джентльменов в ловушку брака. Это было оскорбительно и нелепо, но — боже милостивый! — неужели он думал, что это то, что она сделала с ним три года назад?

Дрожь осознания заставила ее кровь похолодеть.

Она сделала ровный вдох, прилагая все свои усилия, чтобы сохранить спокойствие, не поддаться парализующему смущению, которое она испытывала, столкнувшись со своим прошлым поведением.

— Я думаю, вы очень плохого мнения обо мне, милорд, — сказала она, не в силах скрыть дрожь в голосе.

— Возможно, у вас есть на то причины. Но только потому, что однажды я была неосторожна, из этого не следует, что я буду вести себя так же снова. На самом деле, я никогда этого не делала.

Лицо Себастьяна потемнело, как грозовая туча. Он сделал шаг к ней.

— Неосторожна, — повторил он. — Так вот как вы это называете?

— Нет. Я называю это глупостью. Ребячеством. Но я не буду оправдываться. Это осталось в прошлом. Я не могу его изменить, как бы мне этого ни хотелось.

— Я не говорю о прошлом. Я говорю о сегодняшнем дне. О вашем поведении с Ротерхэмом. Прошлое не имеет к этому никакого отношения.

— Это вы так говорите, милорд. И все же вы обрисовали весь мой характер с момента нашего знакомства три года назад.

— Когда мы так коротко встретились в Лондоне?

Горькая улыбка искривила покрытую шрамами сторону его рта.

— Я удивлен, что вы помните, мисс Стаффорд. Для меня это такая древняя история.

Она поняла, что он хотел причинить ей боль. Это было целью почти каждого слова, произнесенного с того момента, как он вошел в галерею.

— Я не верю, что вы забыли, — сказала она.

— Верьте во что хотите, мадам.

— По крайней мере, вы должны помнить, что когда-то мы были друзьями. Что мы—

— Единственное, что я помню о нашем прежнем знакомстве, — холодно перебил он, — это то, что мне повезло спастись.

Его слова пронзили ее сердце, вскрыв его с клиническим мастерством хирурга с Харли-стрит. Она почувствовала унизительный укол слез в глазах.

— О…

Она отвела от него пристальный взгляд.

— Да. Я… я полагаю, что так и было.

Она отвернулась от него. Внезапно ей ничего так не хотелось, как снова оказаться в Лондоне, в безопасности своей спальни на чердаке скромного дома Динвидди в Чипсайде. По крайней мере, там она знала, в чем дело. Но бегство ничего бы не решило. Особенно когда между ними столько незавершенного. Кроме того, как она могла уехать? Леди Харкер придется заказать экипаж. Либо так, либо ей придется искать дорогу к железнодорожной станции в Эпсли-Хит. Оказавшись там, она могла купить билет на следующий поезд до Лондона.

Это не было невозможно. В самом деле, если бы она взялась за это дело, то, вероятно, смогла бы уехать уже завтра утром.

А пока ей придется довольствоваться тем, чтобы установить между ними некоторую дистанцию.

— Мисс Стаффорд, — сказал Себастьян.

Ей показалось, что она услышала нотку сожаления в его глубоком голосе, но она знала, что ошибается. Это было всего лишь ее предательское сердце, слышащее то, что оно хотело услышать. Видит бог, это и раньше сбивало ее с пути истинного, когда дело касалось Себастьяна.

Не обращая на него внимания, она прошла короткое расстояние через картинную галерею к одному из высоких, глубоко посаженных окон. Оно было обрамлено тяжелыми занавесками, отдернутыми, чтобы открыть беспрепятственный вид на суровую северную лужайку. Несмотря на то, что на улице было холодно, ярко светило солнце. Она шагнула вперед, в его теплые лучи, и посмотрела на парк.

Возможно, он уже покинул картинную галерею. Часть ее надеялась, что он так и сделал. Но он не ушел. Он подошел и встал рядом с ней, его присутствие отбрасывало темную тень на залитую солнцем нишу.

Она скрестила руки на животе, чувствуя себя замерзшей и совершенно потерянной под строгим, пристойным темным шелковым платьем. Почему бы ему не уйти? Почему он не может оставить ее в покое? В этот момент она возненавидела его. Ненавидела его за то, что он оставался рядом с ней, за то, что навязывал ей свое присутствие, когда она была наиболее уязвима.

В то же время было что-то невыносимо интимное в том, что они были там вдвоем, так близко, в оконной амбразуре. Она знала, что это была иллюзия, но, тем не менее, это заставило ее заговорить.

— Я часто задавалась вопросом, почему между нами все пошло не так, — тихо сказала она.

— Возможно, вы просто развлекались за мой счет. Или, может быть… может быть причина в том, что я написала в одном из своих писем.

— Что?

— Я всегда подозревала последнее, — призналась она, — но не хотела в это верить. Теперь, похоже, я должна извиниться перед вами, милорд. Когда я писала вам, я была под впечатлением, что вы и я… Что мы… Что между нами было взаимное уважение друг к другу.

Она сглотнула, заставляя себя посмотреть на него. Он смотрел на нее сверху вниз, бледный и неподвижный. Его шрамы выделялись совершенно рельефно.

— Мне жаль, если я шокировала вас или обидела. И я очень надеюсь, что вы уничтожили эти письма. Если нет, я… я бы попросила вас вернуть их мне.

Это была самая унизительная речь, которую когда-либо произносила Сильвия. Она могла только представить, как сильно покраснела. Она отвернулась от него, чтобы еще раз посмотреть в окно, устремив взгляд на группу деревьев вдалеке. Через некоторое время она услышала, как он прочистил горло.

— Как вы думаете, что такого было в ваших письмах, что могло бы меня оскорбить? — спросил он.

Она издала сдавленный, невеселый смешок.

— О, с чего начать?

— Расскажите мне.

— Дайте мне подумать… Может быть, то, что я надушила их своими духами? Или, может быть, дело было в том, что я заканчивала каждое письмо, посылая вам тысячу поцелуев?

Себастьян долго молчал.

Долгое время, в течение которого Сильвия страстно жалела, что вообще приехала в Першинг-Холл. Она прижалась щекой к оконной раме, закрыв глаза от унижения.

— Причина была в не этом, — сказал он хрипло.

— Ох. Я понимаю.

Больше она ничего не могла сказать. Ибо теперь она знала, вне всякого сомнения, что именно вызвало у него такое отвращение к ней. Она полагала, что всегда знала. Это чертово первое письмо! Стоит ли удивляться, что он считал ее бессовестной кокеткой, нацеленной на замужество? Она заставила себя снова посмотреть на него.

— Мне никогда не следовало этого писать.

Себастьян ничего не сказал. Он просто смотрел на нее сверху вниз, такой же бледный и неподвижный, как и раньше.

— Это было три года назад, — сказала она.

— Я был очень юной. Очень глупой. И, осмелюсь сказать, я думала… Но это не имеет значения. С моей стороны было глупо писать вам это. И в первом же письме. Я надеюсь, мы могли бы договориться никогда больше не говорить об этом. На самом деле, мне смертельно стыдно каждый раз, когда я это вспоминаю.

Она прерывисто выдохнула. Это было сделано. Все было кончено. Она всегда хотела знать, что положило конец их роману, и теперь знала.

Наконец-то она могла отпустить его.

— Думаю, я посижу здесь немного, — сказала она, опускаясь на подоконник. — Если бы вы только дали мне минутку побыть одной, чтобы собраться с мыслями.

Но он не послушал ее. Вместо этого он сел рядом с ней, по-видимому, не обращая внимания на тот факт, что подвергал себя воздействию всей силы полуденного солнца. Оно осветило его лицо резким светом, обнажив каждый жалкий шрам.

— Они все еще у тебя? — спросила она. — Мои письма?

— Нет.

Она подумала о тех кропотливых часах, которые потратила на их написание. О всей надежде и привязанности, которые она вложила в каждую строчку.

— Да, хорошо…

Внезапно она почувствовала, что вот-вот расплачется.

— Осмелюсь сказать, в них не было ничего, что стоило бы сохранить.

Себастьян ничего не ответил.

Сильвии начало казаться, что она разговаривает сама с собой. Зачем он сел рядом с ней, если не собирался разговаривать? Неужели он просто будет смотреть на нее, пока она не разрыдается?

Но, может быть, он и так уже сказал слишком много? Может быть, ему было больно говорить? Шрам от сабельного пореза, повредивший половину его лица, спускался до верха черного галстука. До сих пор она никогда не видела всего этого ужаса, никогда по-настоящему не понимала, насколько это было серьезно на самом деле. Неужели это повредило и его горло? Может быть, поэтому его голос всегда звучал так хрипло?

— Почему вы не могли быть осторожнее? — спросила она.

Себастьян покраснел почти незаметно.

— Это была одна из последних вещей, которые я вам сказала, помните? Обещайте мне, что ты будете осторожны”, - повторила она свои давние слова.

— Конечно, вы не помните, для вас все это не более чем древняя история. Неважная и давно забытая. Но я бы хотела… О, как бы мне хотелось, чтобы вы не пострадали.

— Как и все, кто должен смотреть на меня сейчас, — сказал он. — Мое лицо — не самое приятное зрелище.

— Это не то, что я имела в виду. Я хотела сказать… Я бы хотела, чтобы вам не пришлось переживать эту боль. Неважно, что произошло между нами. Мне невыносимо думать о том, что вам больно.

Себастьян снова замолчал, но она могла видеть, как двигается мускул на его челюсти. Тема его травм расстраивала его. Возможно, ей не следовало упоминать об этом. Возможно, ей следовало просто притвориться, что он выглядит так же, как всегда. Что ничего не изменилось.

— А что касается ваших неприятных травм, — сказала она, прежде чем смогла остановить себя. — Когда я впервые увидела вас таким… Когда я стояла в коридоре перед вашими комнатами… По правде говоря, меня больше всего встревожило ваше раздетое состояние.

Она отвернулась, чтобы посмотреть в окно, чувствуя при этом тяжесть его пристального взгляда на своем лице.

— Вы действительно сохранили ту прядь волос, которую я вам подарила?

Он не ответил.

Она наблюдала за слугой, идущим по лужайке далеко внизу. Садовник, рассеянно подумала она. Першинг-Холл был большим поместьем. Без сомнения, в нем было сотни слуг.

— Ваша сестра все неправильно поняла. Она думала, что вы сохранили ее, потому что заботились обо мне. Я пыталась объяснить ей, что многие солдаты хранят подобные вещи, но она не поверила в это. 'Если ваши волосы принесли ему утешение, — сказала она, — только подумайте, насколько ему поможет ваше присутствие.

Она бросила еще один мимолетный взгляд на Себастьяна.

— Она очень заботится о вас.

— Она — сплошное беспокойство.

Рот Сильвии приподнялся во внезапной полуулыбке.

— Она собиралась нанять частного детектива, чтобы найти меня.

— Боже милостивый.

— К счастью, есть много людей, которые все еще помнят мою несчастную судьбу после скандала. Леди Харкер наконец-то смогла меня найти. В Чипсайде. Какой ужас!

— Где вы работаете гувернанткой двух маленьких девочек.

— Клара и Кора. Самые милые дети в мире.

Ее улыбка стала шире, обнажив редкие для нее две ямочки на щеках. Взгляд Себастьяна на мгновение опустился к ее рту, на его лице застывшее выражение.

— Я научила их выступать перед гостями, — сказала она.

— Клара, старшая, играет баллады на пианино, а Кора, ее младшая сестра, поет. Я признаю, что это скорее мило, чем профессионально. Но они многому научились, и я очень горжусь ими.

— Вы всегда любили детей, — хрипло заметил он.

Ее улыбка медленно поблекла. Когда-то она думала завести собственных детей. С ним.

— Черта характера, которая помогла мне в моей новой жизни, — сказала она.

— Ваш отец совсем не оставил вам денег?

— Нет. Ничего. Позже я узнала, что он был по уши в долгах. Он брал взаймы у друзей и даже у ростовщиков. Он поставил все в той последней игре. Осмелюсь предположить, что он и меня поставил бы на кон, если бы вовремя подумал об этом.

— А ваши родственники?

— Я написала им… позже. Ответил только один из них. Папина сестра, женщина, которую я никогда не встречала. У нее двенадцать детей, вы только представьте. Семеро из них все еще малыши. Она пригласила меня приехать и погостить в ее доме в Нортумберленде. Я полагаю, она надеялась сделать из меня неоплачиваемую служанку. Ломовую лошадь. Тогда и там я решила, что если я и должна работать, то с таким же успехом могу получать за это жалованье.

— Итак, теперь вы учите детей торговца играть и петь. В Чипсайде.

Кулак Себастьяна сжался там, где он лежал на его бедре.

— Вы что, сами больше не поете?

— Я иногда пою колыбельные Кларе и Коре, когда они не могут заснуть.

— Это не то, что я имел в виду.

— Я знаю, что вы имели в виду. — Сильвия снова перевела взгляд на окно. — Мой ответ — нет, милорд. Я больше не пою. Не так, как я делала до смерти папы. В доме мистера и миссис Динвидди не бывает музыкальных вечеров, и Пенелопа Мэйнуаринг не аккомпанирует мне на пианино. За исключением колыбельных, я вообще не пою. Даже для себя.

— Здесь есть музыкальная комната.

— О?

— Если Джулия будет аккомпанировать, возможно, вы сможете спеть, как когда-то.

Она снова посмотрела на него, с болью осознавая, что его собственный взгляд никогда не дрогнул. Именно тогда она увидела, что надменное, насмешливое выражение, с которым он смотрел на нее большую часть их разговора, странно отсутствовало. Она задавалась вопросом, когда это ушло — и когда вернется снова.

— Сегодня вечером?

— В любой вечер.

Обеспокоенная морщинка нахмурила ее лоб.

— Означает ли это, что я могу остаться здесь, в Першинг-Холле? После всего, что вы мне наговорили, я предположила…

— Я вышел из себя, — сказал он. — Я не буду притворяться, что это было в первый раз.

Это не было извинением, хотя Сильвия подозревала, что оно было настолько близко к извинению, насколько она могла получить от него. Но даже в этом случае этого было недостаточно.

— Вы причинили мне боль своими словами.

Ему не удалось скрыть гримасу.

— Мисс Стаффорд, я…

— Неужели вы думали, что мне не может быть больно? — спросила она.

— Неужели вы полагали, что из-за того, что я теперь служанка, я не буду чувствовать этого здесь, — она прижала руку к сердцу, — каждый раз, когда вы говорите со мной так, как будто ненавидите меня?

Выражение лица Себастьяна потемнело от чего-то очень похожего на страдание. На несколько секунд ее слова тяжелым грузом повисли в тишине между ними.

— Я не ненавижу вас, — сказал он наконец. — Я никогда не ненавидел вас.

Нижняя губа Сильвии задрожала. Она отвернулась от него, смаргивая новые жгучие слезы.

— Р-разве нет?

— Нет, — сказал он. А затем более решительно: “Нет”. Он наклонился ближе к ней, подминая ее тяжелые юбки под своей ногой. Она почувствовала, как его теплое дыхание коснулось ее волос.

— Я говорил жестоко, мисс Стаффорд. Это было плохо с моей стороны.

— Я этого не заслуживала.

— Нет, не заслуживали. Мне никогда не следовало обращаться к вам так, как я это сделал. И если вы простите меня…

Слабая искра надежды зажглась в груди Сильвии.

— Вы извиняетесь передо мной, сэр?

— Так и есть, — сказал он. Его голос стал грубым.

— Я не хочу, чтобы вы уезжали.

Его слова вызвали румянец на ее щеках. Она на мгновение закрыла глаза. А потом она повернулась к нему лицом.

— Я думала, что было ошибкой приезжать сюда, — призналась она. — Но если бы был способ оставить печальное прошлое позади… Способ начать все сначала. Как друзья. Когда-то мы были друзьями, не так ли? До того дурацкого письма?

Он одарил ее еще одним долгим, испытующим взглядом.

— Мы были друзьями, мисс Стаффорд, — сказал он. — И я очень надеюсь, что мы станем ими снова.