Потомки джиннов

Глава 12

Очнулась я, терзаемая жестокой рвотой. Деревянный пол рядом был уже испачкан, невдалеке стояло ведро. Я еле успела схватить его, прежде чем комок подступил к горлу снова.

Опустошённый желудок болезненно ныл. Я зажмурилась, обнимая ведро и не обращая внимания на тяжёлый запах рвоты, поднимавшийся с его дна. Голова кружилась, живот сводило судорогой. Тошнотворные позывы не желали униматься, хотя внутри оставались разве что собственные потроха.

«Жива? Неожиданно. Что ж, значит, не всё так и плохо». Немного отдышавшись, я стала приводить мысли в порядок.

«Не отравили, а лишь одурманили. Странно. Армия султана должна была убить, как и всех остальных. Может, оставили в живых, потому что я демджи, представляю ценность? Или просто пожалели слабую девчонку?»

Так или иначе, щадить других им было незачем. Взять хотя бы Жиня: достаточно на него взглянуть, чтобы понять опасность. Могли взять и пристрелить во сне.

Есть лишь один способ проверить. Демджи не способен произнести ложь. Если не получится сказать, значит, Жиня больше нет.

Я сглотнула комок желчи в горле:

— Жинь не погиб!

Правда слетела с моих губ легко, словно молитва во тьме — столь весомо и убедительно, что я поняла наконец, как принцессе Хаве удалось призвать рассвет на помощь любимому. Слова упали, будто солнечные лучи, вмиг подавив панику у меня в груди.

«Он жив! Должно быть, тоже сидит где-то здесь, в заточении».

Я стала поспешно перебирать имена: Шазад, Ахмед, Далила, Хала, Имин. Все живы — мой язык не споткнулся ни разу. Сказать, что у них всё в порядке, после произошедшего было бы рискованно, но хотя бы живы.

Жива и я, теперь надо постараться, чтобы так и осталось. По крайней мере до тех пор, пока не удастся их найти.

Пол под ногами вдруг покачнулся. Что это, вагон поезда? Желудок вновь скрутила тошнота. Нет, на поезд не похоже, там ровная, мерная тряска. Скорее лежу в колыбели, которую качает пьяный великан.

В голове немного прояснилось, я поставила ведро на пол, приподнялась на койке и стала осматриваться. Могу сидеть, уже хорошо.

Сквозь крошечное окошко над головой проникал слабый свет. Тесная комнатка, сырые деревянные стены и такой же пол. Судя по багровым отсветам заката, как в конце жаркого дня в пустыне, время вечернее. Схватили меня ночью, стало быть, проспала почти целые сутки. А может, и дольше.

Наклонившись, чтобы встать, я зацепилась за что-то рукой… и поняла, что привязана к койке.

«Нет, не привязана. Прикована».

Железо обожгло кожу, едва я потянулась к своей силе. Задрала рукав халата, взглянула. Наручник обхватил запястье, словно хищная лапа ручку младенца. Однако не слишком туго: между кожей и железом виднелся просвет. Это хорошо.

Непроизвольно дотронувшись до шеи, я застыла как громом поражённая. Куфия исчезла. Так и есть, ночью Жинь сделал из неё перевязь для больной руки, а потом, когда я, одурманенная, боролась с нападавшим, соскользнула и затерялась в песках.

Конечно, глупо так переживать о какой-то алой тряпке, лежащей теперь где-то под солнцем пустыни. Просто мне её подарил Жинь — стащил с бельевой верёвки в Садзи в тот день, когда мы бежали из Пыль-Тропы. С тех пор я не снимала её никогда, даже будучи с ним в ссоре. Алая куфия была моя… а теперь её нет.

«Ничего, сгодится и что-нибудь другое».

Потеребив подшитый край рубашки, я оторвала от него длинный лоскут и принялась подсовывать под железный наручник. Это было нелегко, ткань была толстая и грубая, но, провозившись какое-то время, я наконец ощутила в себе силу — железо больше не касалось кожи. Во рту было сухо и горько от рвоты, измученное тело ныло, а одурманенная голова ещё кружилась, но песок вновь подчинялся мне.

Я мысленно потянулась за стены, к пустыне. Услышала еле различимый ответ, но связь тут же оборвалась. «Неужели слишком далеко?»

Долой панику, найдём и поближе, как тогда в Сарамотае. Глубоко вдохнув, я прикрыла глаза, отвлекаясь от тошноты и качки под ногами. Вот он, песок, прилипший к телу. Повинуясь взмаху руки, бесчисленные песчинки отделились от кожи и слились в тонкий тугой жгут. Ещё взмах, и цепь, разрубленная, как дерево ударом топора, бессильно повисла, отделившись от наручника.

Преодолевая дурноту, я вскочила и кинулась к двери. В голове стоял туман, руки и ноги онемели, как после долгого пути в жарких песках. Пол резко ушёл вниз, и я вывалилась в длинный тёмный коридор, в одном конце которого откуда-то сверху пробивался слабый свет.

Пол снова стал подниматься, вокруг послышался скрип, и только теперь обрывки услышанного когда-то у костра и рассказы Жиня о его путешествиях всплыли у меня в голове.

«Это не поезд! Меня везут на корабле».

Солнечные лучи падали на крутую деревянную лестницу в конце коридора. Задевая подбородком ступеньки, я кое-как вскарабкалась наверх и с наслаждением вдохнула свежий воздух. Яркий дневной свет после сумрака на миг ослепил, и что впереди, разглядеть было нелегко, но когда это меня останавливало? Ноги сами рванулись вперёд — туда, где палуба вроде бы заканчивалась.

Вслед раздались крики, но я и не думала останавливаться, наоборот, припустила изо всех оставшихся сил и с ходу врезалась в поручни, за которыми ждало спасение.

Спасения не было.

Однажды я спросила Жиня, похоже ли великое Песчаное море на настоящее, и он ответил загадочной насмешливой улыбкой, как обычно, когда я выпытывала очередной его секрет. С тех пор секретов почти не осталось, и я сама могла так улыбаться. Но совсем другое дело, когда видишь своими глазами.

Море раскинулось во все стороны, насколько хватало глаз. Столько воды я не видела за всю свою жизнь и понятия не имела, что в мире её так много. Успела повидать и ручьи, и озёра в оазисах, и даже побывала в богатых городах, которые могли позволить себе фонтаны, но такое… Невероятная ширь простиралась от горизонта до горизонта и держала меня в плену ничуть не хуже бескрайних раскалённых песков вокруг родной Пыль-Тропы.

Грубые руки ухватили меня сзади и оторвали от поручней. «Можно подумать, я такая дура, чтобы сама броситься в эту пучину!»

Пелена дурноты уже отступила, а глаза привыкли к свету, и окружающий мир начал вырисовываться в деталях. Странный запах, должно быть, исходивший от разлившейся во все стороны воды. Перебранка хриплых голосов: как, во имя Всевышнего, пленнице удалось выбраться и кто в этом виноват. Рядом собралась толпа разбойничьего вида — явные мираджийцы с кожей, обожжённой солнцем, а у некоторых она была ещё темнее. Лица обмотаны куфиями, руки затвердели от тяжёлой работы.

Я продолжала сжимать в кулаке песок, но иллюзиями себя не тешила. Получу пулю, прежде чем успею положить хотя бы половину своих тюремщиков. Три револьвера уже нацелились мне в грудь.

А в гуще толпы виднелся роскошный, ослепительно-белый халат. Вот главная причина, по которой Жинь и остальные ещё живы. Нас подстерегла в пустыне вовсе не армия султана.

На меня смотрела тётушка Сафия.

— Это ты меня одурманила! — выдавила я хрипло.

Как ловко и привычно управлялись её руки с пузырьками и коробочками в целительском сундуке у святого отца! Готовить ужин на стоянке тоже помогала она. Чего проще подсыпать что-нибудь в похлёбку, и все заснут — а затем дождаться, пока я выйду из палатки, и зажать рот тряпкой, пропитанной какой-то гадостью. Наворовать могла сколько угодно ещё в целительском шатре. Уже дважды пыталась подсунуть мне «болеутоляющее», и наконец…

Шазад всегда говорила, что я не готова к ударам в спину и потому ей приходится присматривать за мной. Сейчас бы добавила, что я не умею держать язык за зубами… но сама на этот раз была слишком далеко.

«Эта женщина похитила меня!»

— В прошлый раз, когда я опоила того, кто мне доверял, — фыркнула я, — у меня хватило порядочности оставить его в покое.

— Вот беда — и голос в точности, как у неё, — тихо пробормотала Сафия, подходя ближе к борту, где матрос держал меня за руки. — Хитро придумано! — Она дотронулась до лоскута рубашки, подложенного под железный браслет с обрывком цепи. Можно было подумать, она гордится мною. — Значит, всё-таки демджи.

— Ты знаешь про меня! — Я рванулась, но громила держал крепко. Это был не вопрос, но ответы всё равно требовались.

Она осторожно вытащила лоскут из наручника.

— Я торговала снадобьями в Измане ещё до твоего рождения… Думаешь, ты первая демджи, которую я вижу? Большая редкость, стоите целого состояния. Мы умеем вас распознавать. Я догадалась ещё по глазам, а когда нас спасла песчаная буря, убедилась окончательно. И потом… твоя мать так неохотно рассказывала о тебе в письмах.

«Так вот каким ветром занесло Сафию в Сарамотай! Должно быть, местный эмир похвастался, что у него есть девчонка с глазами, как тлеющие угольки, которая умеет зажигать солнце в ладонях… Я тоже кое-чего стою — но от меня им потребуются не пальцы, как от золотокожей Халы, а глаза!»

— Всё это лишь тёмное суеверие! — прошипела я, вспомнив слова Махди, когда он приставил нож к горлу Далилы. — Нас бесполезно разделывать, как мясные туши.

— А какая разница? — Она отвела взгляд, рассеянно наматывая полоску ткани на палец. — Главное, что все верят.

Что тут возразишь? Слухи и суеверия важнее, чем правда. Взять хотя бы легенды о Синеглазом Бандите. Только, похоже, Бандит скоро перестанет быть синеглазым — когда потеряет глаза.

Она кивнула подручному, держащему меня:

— Отведём её к другим девчонкам, так надёжнее.

На этот раз я оказалась куда глубже под палубой, на самом дне корабля. Здесь, в его сырых колышущихся недрах, царил кромешный мрак, но куда меня ведут, стало понятно, когда послышался плач.

По сравнению с трюмом, где содержались пленницы, моя прежняя крошечная тюрьма показалась бы верхом роскоши. Прикованные за обе руки к деревянным переборкам, они сидели в луже плескавшейся воды и дрожали от холода и сырости.

Всего их было около дюжины. Меня вели мимо, и пляшущий свет масляного фонаря выхватывал из темноты одну за другой. Светленькая с золотистыми кудряшками и в широком платье чужеземного покроя, от которого остались одни лохмотья. Другая, темнокожая, сидит зажмурив глаза и откинув голову, и что она жива, можно было догадаться лишь по шевелящимся в молитве губам. Ещё у одной чёрные как смоль волосы свисают на лицо, а глаза с сичаньским разрезом горят ненавистью, провожая тюремщиков. А вот и моя соотечественница в простом халате — сидит, сжавшись от холода. Совсем разные, непохожие друг на друга как день и ночь или небо и песок, — но все как одна красавицы… и это страшнее всего.

Я много слышала от Далилы о том, как их с Жинем мать попала в гарем. Дочь сичаньского купца, выросшая на его корабле, однажды оказалась на залитой кровью палубе среди трупов своих родных. Пираты пощадили её одну. Прелестную шестнадцатилетнюю Лин заковали в цепи и продали новому султану Мираджа, который только что прикончил родного отца и братьев, чтобы занять трон. А чтобы надёжно обеспечить продолжение династии, требовалось много жён.

Заточённая в стенах гарема, Лин выносила и родила сына от человека, которого всей душой ненавидела. Только страшная смерть подруги, ставшей ей почти сестрой, предоставила ей шанс улизнуть и снова уйти в море с новорожденной принцессой-демджи на руках и с двумя совсем юными принцами.

Иногда я сомневалась, знал ли Жинь историю злоключений своей матери. Такое женщины обычно не рассказывают сыновьям, а обсуждают лишь между собой. Дочерей же учат беречься, особенно красивых: люди заметят — обидят.

Я не красотка, но здесь оказалась совсем по другой причине — из-за своего могущества.

На этот раз железные браслеты туго сдавили мне запястья, врезаясь в кожу. Сафия с подручным направились к выходу, забрав с собой фонарь, но сдаться так просто я не могла.

— Тот, кто предаёт свою родную кровь, будет навеки проклят Всевышним! — крикнула я вслед, безуспешно пытаясь уберечь от гнилой воды расшитый халат. Одолженный у подруги, он так и остался на мне со дня свадьбы. Вода уже пробиралась к телу. — Святой отец в Пыль-Тропе много раз говорил это на проповеди!

Я не надеялась, что это тронет Сафию, но она остановилась на пороге и долго молчала, провожая взглядом матроса, исчезавшего во тьме прохода. Затем обернулась.

— Да, говорил. — Её лицо впервые напугало меня — своей невозмутимостью. Похоже, Сафия ни минуты не сомневалась в том, что делала со мной. — Мы с твоей матерью часто молились, — продолжала она сухо, — не только по праздникам и после проповеди, каждый день. Сдвигали вместе молитвенные коврики, закрывали глаза и молились — о своей будущей жизни, о том, чтобы уехать из Пыль-Тропы. — Она приблизилась и глянула мне в глаза холодно и сурово — совсем другой человек, чем я себе представляла. — Я любила свою сестру, как солнце любит небосвод, и сделала бы для неё что угодно… А потом она умерла, и осталась ты, такая похожая — как будто гуль в её мёртвом теле! Представь, каково это — смотреть на тварь, которая её погубила… которая даже не совсем человек, хоть и считает себя человеком!

Она взмахнула фонарём, и я испуганно моргнула, щурясь от пляски света и тени.

— Мою мать погубила не я.

— Она погибла, защищая тебя! От человека, который называл себя твоим отцом. Хочешь знать, что было в её последнем письме?

Хотелось ответить «нет», но демджи не могут лгать.

— Она писала, что ты родилась не от мужа. Он это знал, всегда знал. Ты росла, и она боялась за тебя всё больше. Наконец решила бежать и, если понадобится, умереть за тебя, но тогда и его прихватить с собой!

В тот день я была в песках, из дома донеслись выстрелы. Мне сказали, что мать сошла с ума… На самом деле она убила мужа совершенно сознательно — чтобы спасти меня.

— Твоя мать собиралась ехать в Изман следом за мной. Я возненавидела тебя сразу, ещё когда она написала, что не перенесёт пути через пустыню беременная или с младенцем на руках. Ждала, строила собственную жизнь и надеялась когда-нибудь воссоединиться с сестрой… Чем только я не занималась, что только не творила, лишь бы обеспечить жизнь для нас обеих! А потом Захия умерла — из-за тебя. Теперь я заживу, как того заслуживаю, — и расплачусь тобой!

— Если ты так меня ненавидишь, почему не заберёшь мои глаза сразу, прямо сейчас? — бросила я. «Так ли сильна её ненависть, как она хочет показать?» — Давай, и покончим с этим!

Она снисходительно усмехнулась:

— Можешь поверить: я не стала бы тащить тебя через пустыню просто так… но ты же ценишься на вес золота — вся, целиком.

Мне и раньше приходилось слышать такое. От маленькой демджи в Сарамотае. От Халы, когда она вернулась с Саидой из Измана.

Нет, тётке нужны не мои глаза на продажу для излечения какого-нибудь умирающего богача. Она везёт меня в подарок султану.