Потрошитель

6

Значит, мамаша подружки одной из жертв — школьная знакомая Блана? — переспросил Мерье.

— Ну и что? — ответил Жан-Жан. Он только что вспомнил, что не заполнил лотерейный билет.

— И Блан же обнаружил тела Шукруна и Диаза, — продолжал Мерье, постукивая пальцами по крышке ноутбука.

— Послушай, малыш, если бы он их убил, я бы только порадовался — все было бы куда проще, — но, к сожалению, сие маловероятно.

Вместо даты рождения близняшек — которая не принесла ему ничего — он решил поставить дату рождения Зидана.

— Да нет, вы меня не так поняли, — возразил Лоран с мимолетной гримасой: мол, глупости вам другие наговорят, так что сидите и слушайте меня. — Здесь может быть инсценировка случайностей, все подстроено.

— Подстроено? — повторил Жан-Жан, развернувшись к Лоле, которая перечитывала рапорт Марселя. — Кстати, дата вашего рождения, Тинарелли?

— Двадцать восемь — двенадцать — шестьдесят восемь, — машинально ответила та. — Зачем вам?

— Да так… билетик заполнить… Что вы там говорили, Лоран?

— Что кроме Марселя Блана мать Мелани мог знать также убийца и что свои жертвы он, быть может, выбирал не случайно.

Лола, насупившись, подняла голову.

— Значит, этот чудак убил Камеля, поскольку тот гулял с дочкой Мари Перен, а двух других, поскольку их нашел Блан?

— А почему нет? Может, убийца — это очередной друг детства, еще один выпускник их школы, «Фермаж»…

— «Фераж», — поправил Жан-Жан, — в сотне мет ровотсюда, близ скоростной автомагистрали. Я там тоже учился. Вы меня случайно не подозреваете?

Не школа, а инкубатор какой-то!

— Вы одноклассник Блана? — спросила Лола.

— На три года младше, — бросил Жан-Жан, — мы не были знакомы. Ладно, а кроме этого?

— Кроме чего? — удивился Лоран.

— Кроме ваших бредней! Куда, собственно, вы движетесь — вперед или назад?

— Мы топчемся! — почему-то ухмыльнулась Лола.

— И если я не ошибаюсь, знаменитый Кутюрье Смерти также был дружен с Бланом? — продолжил Мерье с настырностью карманника, нацелившегося на сумку попавшей в поле его зрения бабульки.

Жан-Жан смешался. Что верно, то верно. Подобно громоотводу, Блан действительно притягивал к себе всех чокнутых. Может быть, его куда-нибудь севернее отослать, поближе к криминогенному Лиону?

— Кутюрье Смерти ни с кем не дружил! — проскрежетала Лола не своим голосом.

Все с удивлением воззрились на нее.

— Как, кстати, ваш нос, малышка? — спросил Жан-Жан.

Да уж получше, чем яйца твои висячие.

— Хорошо, спасибо. А почему, собственно, Блан не может быть замешан во всех этих преступле ниях?

— Ну как сказать… Тут ведь… гм… ну вы ж его знаете — Блана-то… Это ж вам не каннибал какой озверевший, а?

— Тэд Банди тоже не был похож на убийцу. И тем не менее он преспокойно зубами вырывал соски у своих жертв, насилуя их лаковым баллончиком.

Жан-Жан нахмурил свои патрицианские брови:

— Так-то оно так, но… чтобы Марсель уподобился Банди! Что-то не верится. Потом, не забывайте, что психа Кутюрье остановил именно он. Лола! Вы что, с ума сошли? Чай же прольете!

Гораздо убедительней выглядит теория с громоотводом. Во всяком случае, с серийными катастрофами это точно как-то контачит.

Тут дверь распахнулась, и все повскакали с мест: облаченный в свой лучший похоронный костюм, в кабинет влетел комиссар Мартини. Он был в самом отвратительном настроении. Его рассказ продвинулся лишь на несколько строк: «По блестящей от дождя мостовой покатилась голова. Человек с топором рассмеялся, выпрямился, глянул на обагренные кровью руки и, взвалив свое ужасное орудие на плечо, растворился в окутавшем город тумане, точно лесник, бредущий с работы домой». Ну а дальше? Что, собственно, его зловещему леснику делать дальше? (В заглавии книги значилось «Лесная смерть».) Конечно, на Гонкуровскую премию он не претендует, но все же!..

Мартини прекрасно понимал, что сейчас Жанно будет сливать ему всякую околесицу типа каких-то там надежных следов, и потому ограничился репликой, что завтра в пять — встреча с прессой. Затем повернулся на стертых каблуках и побрел в свой кабинет с кондиционером и девственно белой кипой бумаги.

— Нет, ты только подумай! В школе вместе учились!

Продолжая размешивать манную кашу, Надья подняла голову:

— Драл ее?

— Надья! Нам же по восемь лет было!

— Вам не было по восемь лет десять лет кряду.

— Потом мы совершенно потеряли друг друга из виду… ты понимаешь…

— Нет, не понимаю. Я не училась в школе, Маршал Блан.

«Маршал Блан» — плохой знак. Он решил благоразумно отойти в сторону:

— Пойду мусор вынесу.

В ответ она принялась яростно молоть мясо. «Старая школьная подруга… на Круазет… Ишь ты — шлюху себе отыскал. Не верю ему! Не верю!»

В стеклах витрин горело заходящее солнце. Марсель сделал несколько шагов по улице. Стоп. Где же Иисус? Вот его картонная подстилка, пустые бутылки. Дзинь. Одна из бутылок покатилась по мостовой. В соседнюю улицу прошмыгнула тень крысы. Марсель проводил ее взглядом, который уткнулся в сандалии священника. Он резко поднял голову, но незнакомец исчез в тени дома. Где-то такие сандалии он уже видел. Вот только где?

Сандалии смачно погрузились в собачье дерьмо. Меж вошедших в фекалии пальцев продавливалась еще свежая жижа. Он уже предвкушал, как, вернувшись домой, заляпает дерьмовыми следами весь вестибюль и, сняв сандалии, спокойно поднимется к себе, а обвинят во всем сорванцов с первого этажа, выходцев с Зеленого Мыса.

Клошара не было. Он не возвращался с тех пор, как стукнул того мальчишку по голове. Должно быть, боится мести других юнцов и прячется где-то в городе. ГДЕ? Бродягу нужно найти. Он все более уверялся, что это был ОН.

Затаившись в тени, с ногами, вымазанными собачьим дерьмом, он смотрел, как Марсель входит в дом и закрывает за собой дверь. Этот тип — ЛЕГАВЫЙ, которого он видел днем в закусочной. Этот тип его ИЩЕТ. Он ищет Папу-Вскрой-Консервы. Хочет размозжить его лицо своими тяжелыми солдатскими башмаками — чавк-чавк-чавк. Но нет: скорее он сам разобьет себе морду, рыло и зубы, он разобьет свое жало, свое хайло, поскольку Папа-Вскрой-Консервы слишком ХИТЕР для него.

Он вынул из предплечья кнопку и воткнул в язык. Его веки неистово задергались под звуки горячо любимой им песенки.

Папа-Консервы-Вскрой!

Пляс начинается твой!

Стены в багрец облачи,

Дамочек в вальсе умчи.

Твой ослепительный нож

Дарит им сладкую дрожь.

Глубже его погрузить

Молят, чтоб грязь их пролить…

Он вспомнил о том, как бежала КРОВЬ по животу и бедрам юного Диаза; о фонтане КРОВИ, замаравшем его, когда он выдирал сердце бегуна; о потоках КРОВИ, хлеставших из дрожащих внутренностей парня из закусочной, о его глазах, бешено крутившихся в орбитах, как у безумных лошадей, — БЕЗУМНЫХ лошадей он видел в кино…

Но тут было уже не кино.

Он научился ПОТРОШИТЬ рыбу — чем быстрее, тем лучше — на корабле у Людо; СЛАВНОЕ было ВРЕМЯ, но потом Людо уехал ДАЛЕКО И НАДОЛГО, и снова дом Грэнни, и долгие часы за кабинетным «Стэйнвеем», чтобы стать НЕВИДИМЫМ, и ноты блюза с утра до вечера и еще всю ночь, ЧЕРНУЮ ночь, и потом еще Грэнни СТАЛА МЕРТВОЙ, но Филипп даже не сразу это и сообразил. Поскольку Грэнни совсем и не изменилась. Сидела себе перед телевизором, а на коленях — газета. Легавых вызвала соседка снизу, УРОДКА жирная. Тут вся эта история и началась: Грэнни, мол, ЗЕЛЕНАЯ, и кухня завалена отбросами, и ТАРАКАНЫ, и туалет вот засорился, а сантехника на что вызывать? Денег-то у него не было — все у Грэнни было, в банке ее хреновом, а ему она вообще ничего не давала.

К счастью, теперь он работает. У Людо. Ему оплачивают ИГРУ! Плюс пенсия — из-за припадков Филиппа. Они находили на него вдруг, ни с того ни с сего: он становился красным, горячим и кричал, и кричал, и махал руками, и, само собой, крушил все вокруг…

Сначала его поместили в ПОКОЙ-ДЛЯ-ТИХИХ. Он много спал, был спокоен, слушал радио. Но затем его срок вышел, и его спровадили домой, с глаз долой, и снова начались ПРИПАДКИ, и его поместили в ПО-КОЙ-ДЛЯ-БУЙНЫХ, где привязывают к кровати и колют. УКОЛЫ-БО-БО-ЛЕЖАТЬ. И вот теперь он на попечении этой Франсин Дюпре. Точнее, не он, а Филипп. Ведь сам он в помощи не нуждается, ну разве что в некотором ПОКОЕ и возможности выполнить свою МИССИЮ. Другое дело Филипп. Филипп живет в постоянном кошмаре. Отсюда его припадки: окружающие его вещи то и дело сжимаются, стягиваются, чтобы его задушить, им словно бы вертят и пытаются переломать ему хребет какие-то гигантские руки. Бедный Филипп.

А вся СИЛА Грэнни перешла в Пану-Вскрой-Консервы. Его мозг впитал весь ее ум, и теперь он мог ТАНЦЕВАТЬ В НОЧИ, как сигаретный дым, невидимый для людей, видящих только беднягу Филиппа.

Он подумал о девице, которая гуляла с ТЕМ ИЗ ЗАКУСОЧНОЙ. Самозванец № 6. Первых-то четырех так и не нашли. Двух он выбросил в открытом море, третьего в куски изрубил поезд, а четвертый гниет в овраге около свалки. Но потом он ЗАДУМАЛСЯ. А вдруг ОН читает газеты; вдруг ОН знает, что Папа-Вскрой-Консервы ЕГО ищет. Поэтому он решил оставлять самозванцев на виду; и, выбросив тело Эли Шукруна в нескольких кабельтовых от берега, он занялся Аллауи.

Странно, почему у него из головы никак не идет эта девица? Кого-то она ему напоминает. Кого-то из времен «растяпы» Филиппа.

Вдруг он вздрогнул. Вздыбив шерсть, оскалив громадные желтые клыки, на него грозно рычал палевый Лабрадор.

«ЧЕРТОВА СОБАКА».

Он стиснул ручку большущей стамески.

— Шупет, ко мне! Что ты там вытворяешь? «ЧЕРТОВА ШУПЕТ».

— Ко мне, кому говорят! О, простите ее, она ласковая обычно…

«Вот дура, заткнись, а то будешь с Папой-Вскрой-Консервы вальсировать».

— Хватит, пойдем, оставь господина в покое.

«ЗАТКНИСЬ».

«БЫСТРО».

Женщина вошла в подъезд, таща за собой упрямую собаку.

Он глубоко вздохнул, вытащил из старого, истертого портфеля фотографию и, закрыв глаза, стал покрывать ее поцелуями. Длинные темные волосы, курчавая борода, впалый живот…

Когда он ЕГО найдет, они вместе взойдут на НЕБЕСА, и НИКТО никогда больше не будет его бесить. Потому что он будет танцевать с ангелами — танцевать, танцевать и танцевать.

Франсин Дюпре с облегчением повесила трубку. Она была выжата как лимон за полчаса разговора с матерью одной шизофренички — та никак не соглашалась на срочную госпитализацию дочери в психиатрическое отделение местной клиники.

Взглянув на часы, она ужаснулась: почти 20.30! Она поздоровалась с подошедшей уборщицей и отворила дверь медико-психологического центра. Ей не терпелось вернуться домой — к двум сиамским кошкам, Лулу и Лили, шотландскому терьеру Милорду и только что приобретенному дивану с обивкой из ярко-синей кожи (сумасшедшая!), развалившись на котором она наконец-то насладится очередной порцией своего сериала.

Остановившись возле черного «форда-фиеста», она раскрыла сумку, чтобы достать ключи. Однако ни поверхностный осмотр, ни последующие ожесточенные раскопки ничего не дали: ключей в сумке не было. В сердцах она вывернула ее содержимое на капот: бумажные носовые платки, губная помада, гигиенические тампоны, ключи от квартиры, удостоверение личности, записная книжка, карточка фитнес-клуба, пропуск в бассейн, ключ «антивор» от велосипеда, украденного в прошлом году, квитанция из стирки белья, старые квитанции с автостоянки — все, что угодно, только не ключи!

А ведь она живет более чем в двадцати километрах от города, на холмах, в богом забытой крошечной деревушке, куда не добраться ни на каком автобусе!

Спокойно, Франсин! Ты их где-то оставила. Сто метров обратно до центра. Разгром кабинета, ушаты идиотских вопросов выкручивающей тряпку уборщицы — ничего!

Уже в темноте, ступая вдоль водосточной канавы, она вновь добралась до машины. И тут ее осенило: эти чертовы ключи остались на столике в гостиной несчастного Филиппа Гвидони!

Того самого Филиппа Гвидони, у которого, несмотря на все ее старания по его социальной адаптации, отключили телефон за неуплату в течение нескольких месяцев. Ладно. Дом его не так уж далеко, и она еще успеет к нему заскочить, ведь на работу Филиппу только к одиннадцати.

Марселю никак не удавалось сосредоточиться на экране телевизора. Он слышал вопли детей, крики Надьи, но его сознание бесцельно блуждало меж сумбурных вспышек зрительных образов. Импозантная грудь Мари Перен. Заплаканное лицо ее дочери. Мари Перен трахается на заднем сиденье с мазохистом. Что там она говорила? Ах да, «глаза одного, нос — другого». Глаза Мелани — светлые; глаза Мари — темные. Тьфу ты, опять Мари! Хватит о ней — вспомни лучше ее уродливые косички и костлявые колени. Обескровленное лицо юного Диаза. Лейтенант Тинарелли с задницей в фонтане. Тело Эли Шукруна близ маяка. Интересно, как все эти тела оказались в воде? Конечно же, их сбросили с какого-то судна — судна, которое может свободно перемещаться без регистрации у капитана порта. «Зодиак» или легкий баркас с мотором, к примеру.

— О чем ты думаешь? — неожиданно спросила Надья.

— А? Так, работа… прости…

Она бросила на него подозрительный взгляд, заправила бекон чипсами и переключилась на злоключения Козетты, которую Монте-Кристо с племянницей Бальзака водили за нос.

Франсин толкнула дверь старого дома близ порта. В нос шибануло зловонием засохших экскрементов. Она повернула выключатель. Помещение озарилось блеклым желтоватым светом. Весь коридор был заляпан отпечатками дерьма, как будто по нему долго скакал какой-то безумец в загаженных сандалиях. Ох уж эти мальчишки! Осторожно обходя гадкие следы, она прошла по вестибюлю, быстро одолела три этажа и резко ткнула в кнопку звонка.

Он застыл на коленях в гостиной, с гвоздем для обивки мебели в миллиметре от обвисшего пениса. Гости к нему не ходят. В дверь снова настойчиво позвонили. Он сглотнул, извиваясь, натянул брюки и прокрался в прихожую.

— Господин Гвидони? — послышался дрожащий от волнения голос Франсин Дюпре.

Он сжал кулаки, даже не почувствовав впившийся в ладонь гвоздь. Какого черта она приперлась в такое время?

Он наскоро огляделся. Все в порядке. Никакой крови, никаких фекалий. Только ящик для инструментов на полу.

— Господин Гвидони?

Голос набирал высоту, неприятно поднимаясь до визга. Вздохнув, он пошел открывать. Вот в чем дело. На столике Грэнни лежала связка ключей. Вот что ей нужно!

Разулыбавшись, он отомкнул дверь и протянул ей ключи:

— Вы за этим?

Франсин Дюпре хватила ртом воздуху и рухнула на лестничную площадку.

Преодолев замешательство, он подцепил ее под мышки и втащил в квартиру. Конечно, старики из квартиры напротив ее не видели. Затем — растерянно закрыл дверь. Что с ней такое? Он перевернул женщину и, как в кино, похлопал ее по щекам, сначала — легко, потом — сильнее.

Она вскрикнула, открыла глаза, взглянула на склонившееся над ней лицо и заорала.

Он инстинктивно ударил в кричащий рот. Крик смолк. Тишина. Не ЗДЕСЬ.

У нее были разбиты губы и выбиты два передних зуба. Она снова завопила.

ГАДИНА!

Он ударил еще: он бил, бил и бил, поскольку ее крик врезался ему в мозг, как СВЕРЛО. Сначала кровью покрылся кулак. Потом — запястье. Потом она замолчала. ХОРОШО.

Теперь, с этой красной дырой, забитой зубным крошевом, с рассаженным вдрызг носом, из которого стекают ручейки крови, с опухшими, полуприкрытыми, заплывшими густыми синяками глазами, она была со вершенно неузнаваема. Ее свистящее дыхание прерывалось бульканьем крови.

Он поднялся, поиграл сочленениями разболевшегося кулака, запустил пальцы в светлые волосы, чтобы привести их в порядок, и располосовал шевелюру кровью. Интересно, почему она так КРИЧАЛА?! Он встал перед зеркалом над комодом — славное зеркало: сколько полезных советов ему давало! — и застыл.

Его лицо! Брови были утыканы золочеными кнопками, а по векам, щекам и подбородку проходили блестящие дорожки запекшейся крови. Брови он выбрал потому, что следы на них были почти незаметны, — и на тебе: совершенно забыл про свои замечательные золотинки, купленные нынче утром в отделе хозяйственных товаров супермаркета, а также про английские булавки, покрывавшие не защищенные бородой щеки, — булавки, на которые он понавешал красные, как огоньки, кусочки печени.

Вот, значит, почему она в обморок свалилась. Не профессионально. Медсестре, работающей в психиатрии, не пристало терять голову из-за таких пустяков. А ежели теряешь — тогда меняй профессию. Например, на профессию ТРУПА. Потому что теперь отпустить ее он не может. Куда ж ее такую отпускать! Теперь придется сделать ЭЙ-ТАМ-ТИШИНА, как говаривала Грэнни.

Он сходил на кухню, отыскал тесак и вернулся в гостиную. Открыв глаза, пуская слюну с кровью, она пыталась подняться. Он включил телевизор и повысил громкость.

— Сожалею, Франсин, — вздохнул он, схватив ее за плечи.

Она затрепыхалась, испустив разбитой гортанью несколько хриплых звуков.

Он затащил ее в маленькую ванную комнату, приподнял и, несмотря на упорное сопротивление, затолкал в ванну. Ее палец зацепил булавку, выдрав у него кусок щеки. Это вывело его из себя. Он треснул ее головой о кран, треснул настолько сильно, что послышался хруст черепа. И еще сильнее — крак…

Затем, высвобождая грудь и живот, он принялся расстегивать ее платье. Ее тело спазматически сотрясалось и дрожало, как брошенная на песок рыба. С рыбами он обращаться умеет. Он схватил нож и одним махом распорол успевшую загореть кожу от грудной кости до паха.

Часом позже соседка со второго этажа, уткнувшись в телевизор, транслирующий передачу о жизни сумчатых, говорила своему мужу:

— Слышь! Придурок-то сверху под душ полез! Как думаешь, не поплохеет ему?

Муж, заливший горестные впечатления от жалкой участи сумчатых изрядной дозой пива, клюнул носом сквозь дрему.

Лола взяла под расписку досье Кутюрье Смерти. Может быть, Блан, сам того не подозревая, действительно является каким-то связующим звеном между двумя делами? Она погрузилась в чтение, и засевший в ней паразит с жадностью набросился на выборки из прессы, собранные Жанно в объемистой темно-синей папке.

«Ведомый присущим ему мужеством, лейтенант Костелло… »

«Благодаря кропотливому расследованию капитана Жанно… »

Блевотина!

«Жалкая ручонка преступника, вообразившего себя гигантом зла… » («Монд», 5 мая 2000 г.).

Интересно, как зовут гада, накропавшего эту статейку?

«… Ничтожество… серийный лопух» («Лир», лето 2000 г.).

Его тоже запомним. Не вечно же мне в этой окаянной клетке маяться — глядишь, и во что стоящее трансформируюсь. Например, в производителя зараженных питательных смесей для животных, или во фрахтовщика отработавших нефтетанкеров, или в цыплятника на ферме — с дерьмом всяким возиться, — в современном мире столько возможностей!

Выскользнув из рук Лолы, тяжелая папка обрушилась на ее хрупкую ножку.

Ладно, ладно — шучу. Верхогляды. С юмором совсем плохо.

Она, чертыхнувшись, собрала бумаги. Среди них были фотографии — целая кипа заботливо подобранных фотографий. Лолины пальцы с тщательно обработанными ногтями наскоро перелистали их до последней — Кутюрье, распластавшийся на влажном асфальте в золотистых лучах восходящего солнца.

Как все-таки странно видеть себя мертвым — с разинутым ртом, выпученными глазами, изрешеченной пулями грудью!

Пристально всматриваясь в лицо, она поднесла фотографию к самым глазам.

Ах, как же я был прекрасен! Восхитительно!

— Глянь, какой хорек, a. Бедняга, с девочками небось совсем туго было!

Лола вздрогнула: опять этот электрический разряд.

Лоран ухмыльнулся:

— Вот Жанно кайфует, а Кутюрье-то, как ни крути, Блан вычислил. Родина чествует своих героев, — зевнул он.

— Я прочитала оба дела. В них не только Блан фигурирует. Еще следователь Морелли, например. Это маленький городок, здесь все в одном котле варятся, все друг дружку знают. Сожалею, но твоя гипотеза, кажется, отпадает. Я лично думаю, что такие преступления порождает сам город. Они какие-то киношные, что ли. Тут как на экране, будто одержимость какая-то проецируется.

— Не глупи, и так голова пухнет. Дай-ка лучше Кэт позвоню. По-быстрому.

— Нашел где трезвонить на халяву — просто насос какой-то!

— Ба! Может, фанатка капитана на меня еще стукнет?

— Фанатка! Думаешь, так просто начальника послать подальше?

— Правда? А я думал, он тебе нравится, — отрубил Лоран, снимая трубку.

Жаль, что мы раньше с тобой не познакомились, Лоранчик! Из тебя б такой гамбургер вышел!

Лола выскочила из кабинета, грохнув за собой дверью.

Папа-Вскрой-Консервы еще раз взглянул на выпотрошенное тело. Затем сполоснул руки, сполоснул труп, завернул внутренности в газету и загрузил Тележку. Так. Теперь нужно избавиться от тела. Интересно, каким образом? На дому он работал впервые. Как вытащить эту ИДИОТКУ? Расчленить? Да, это самое простое. Расчленить и вывезти по кускам. Но есть ли в доме пила? Вряд ли. Понятно, завтра же купить ПИЛУ. А эту пока в ванне оставить — ПРОХЛАЖДАТЬСЯ.

Чтобы залить труп, он включил холодную воду.

— Как он достал — всю ночь, что ли, мыться будет? — проворчала соседка, толкнув мужа локтем.

— Хрр-прр, — откликнулся тот, не особо способный поддержать беседу, тем более ввиду отсутствия пива.

Папа-Вскрой-Консервы взглянул на настенные часы с маятником — украшенную финтифлюшками хрень, оставшуюся от Грэнни. 22.45! Скорее, Филипп ОПОЗДАЕТ! Сняв с крюка черный смокинг, белую рубашку, бабочку, он наскоро оделся. И чтобы сделаться НОРМАЛЬНЫМ ФУНДАМЕНТАЛЬНО, нацепил вощеные туфли.

Так — часы, очки, бородку на язвы… Ну вот, готово. Он тихонько прикрыл дверь, сбежал по лестнице, не забыв про традиционный плевок в дверь УРОДКИ, и с облегчением забрался в свой белый электромобильчик. Из-за Филиппа он никак не мог сдать на права и вынужден был потреблять электроэнергию крошечной машинки Грэнни. Ну и ладно, зато он рулил как все люди — он всегда был ловок и водить сразу же выучился; он даже починить ее мог — он мог починить все, ведь он был МАГОМ, как ТОТ.