Повелители двух материков. Том. 1: Крымские ханы XV— XVI столетий и борьба за наследство Великой Орды

Соловей и беркут (1588–1589)

Гази Герай на иранском фронте — Четыре года неволи и бегство из плена — Встреча с султаном и проживание в Янболу — Гали II Герай назначен ханом — Возвращение крымских изгнанников на родину

Позт Газайи, чьими изысканными стихотворениями и затейливыми мелодиями для танбура наслаждались лучшие собрания Стамбула и Бахчисарая, был известен не только в кругу ценителей искусства, но и среди лишенных всякой сентиментальности «мужей войны»; причем в их устах любимец просвещенной публики носил иное прозвание — Бора, что означало лютый зимний буран, считавшийся на черноморских берегах настоящим стихийным бедствием. Прозвище было вполне заслуженным, поскольку и османские командиры, и крымскотатарские воины уже не раз убеждались, что этот соловей поэтических садов обладал удивительной способностью мгновенно перевоплощаться в яростного беркута, без пощады разящего врагов. Гази Герай — которому и принадлежали оба этих прозвища — покинул родину еще в 1578 году, когда вместе с Адилем Гераем в числе первых ханских отрядов отправился на иранский фронт. С тех пор, со дня своего прибытия в Ширван, принц не знал иных занятий, кроме войны с кызылбашами — войском умелым и опасным, каждая встреча с которым становилась бесценной школой боевого мастерства.

После того, как Адиль безвозвратно исчез в плену, а Мехмед II Герай с братьями и сыновьями повернул из Закавказья домой, Гази остался в Ширване вместе с двухтысячным крымским отрядом. Вскоре везирь увел с фронта на зимовку и значительную часть османской армии, а Гази Гераю было поручено охранять границу. Крымский полководец достойно выполнил свое задание: ему удалось не только отстоять новозавоеванные города, но и разгромить зимний стан иранской армии, за что он был удостоен особой благодарности падишаха.[787]

Весной 1581 года, когда в очередном походе Гази Герай и его люди расположились на ночевку, кызылбаши нежданно напали на спящий лагерь. Гази вскочил на ноги, оседлал коня и поскакал прочь через ночной лес — но конь в темноте наткнулся на дерево, и всадник вылетел из седла прямо под ноги врагам.[788]

Заковав пленника в цепи, кызылбаши привели его к своему главнокомандующему: Хамза-Мирзе, сыну иранского правителя. Тот попытался устроить допрос крымскому принцу — однако Гази Герай удостоил его лишь несколькими насмешливыми фразами, и оскорбленный Хамза приказал бросить гордеца в казематы крепости Аламут.

Через два года, когда в Иране узнали о столкновении Мехмеда II Герая с османами, у Хамза-Мирзы появилась надежда привлечь восставших крымцев к борьбе против турок. Шахские слуги спустились в подземелье к Гази Гераю и, конечно же, в подробностях описали, какую несправедливость учинил османский правитель над крымским ханом. Вслед за этим пленнику была предложена сделка: если Гази Герай согласится служить шаху и воевать с османами, то правитель Ирана отдаст ему в жены свою дочь, наделит его войском и назначит в наместники Ширвана.[789]

Искушение было велико, но Газайи оставался самим собой даже среди грязи и мрака вражеской темницы. Он ответил коротким стихотворением:

Не составляло труда догадаться, что за опыт подразумевал в этих строках закованный в кандалы поэт. Недавняя история с Адилем Гераем недвусмысленно свидетельствовала, что излишняя близость к переменчивому шахскому двору легко могла обернуться куда большим несчастьем, нежели тюремное заключение. Напоминание о громком скандале, опозорившем, а затем и погубившем шахскую супругу, вряд ли пришлось по вкусу адресатам стихотворного послания.

Прошло четыре года, прежде чем Гази Гераю удалось найти путь на свободу: он подкупил двух своих тюремщиков и в образе странствующего дервиша[791] бежал на турецкую сторону границы, в Эрзурум.[792] Переведя дух, он снова взялся за саблю и отправился на фронт мстить кызылбашам. Однако на этот раз Гази Герай недолго задержался в действующей армии: у него не сложились отношения с новым османским командующим Чигала-заде, который — очевидно, из зависти — стал обвинять крымского принца в своих неудачах.[793]

Попрощавшись с недоброжелательным командиром, Гази Герай отправился в Стамбул. Султан Мурад III, давно уже наслышанный об отважном воине, принял крымского героя с большим почетом и пообещал сделать его ханом — и даже сверх того: особым указом закрепить ханский престол исключительно за потомками Гази Герая.[794]

Османский правитель наделил Гази Герая поместьем близ города Янболу, и тот, получив возможность отдохнуть от сражений и злоключений, вел тихую жизнь, окружив себя обществом образованных собеседников.[795] Воинственный герой ширванских холмов вновь сменил образ и превратился в поэта, слагающего стихи в провинциальной тиши. Эта пора творческого уединения закончилась для Газайи весной 1588 года, когда после кончины Исляма II султан взялся выполнить свое обещание и возвел Гази Герая в ханское достоинство. Для поэта и воина, блестяще справлявшегося с обеими своими прежними ролями, настал час испытать себя в новом обличье — в величественном образе правителя.

В конце апреля Гази II Герай сошел с борта турецкой галеры в Балаклавском порту, вернувшись в Крым после десятилетнего странствия по Кавказу, Ирану и Турции. Первым делом он разузнал о положении дел в ханском семействе: выяснилось, что Мурад с Сафой по-прежнему пребывают у русских; Алп объявил себя ханом и стоит с войсками у Ак-Кермана; там же находится и Фетх; Селямет охраняет Ор-Капы; а Мубарек прикрывает Керченский пролив. Гази Герай разослал всем своим братьям приказ немедленно отвести войска с позиций и прибыть в столицу. Единственным, кого он не желал видеть в Крыму, был убийца Мехмеда II, Алп Герай: будучи уверен, что тот не остановится перед очередным вооруженным мятежом, хан приказал казнить его. Прибыв 27 апреля из Балаклавы в Бахчисарай, Гази II снарядил еще двух гонцов — к Мураду и Сафе Гераям, приглашая обоих вернуться в Крым.[796]

Ханские братья повиновались приказу и собрались в Бахчисарае — все, за исключением бежавшего в Турцию Алпа Герая, а также Мубарека Герая, который переправился из Керчи в Черкессию и укрылся там. Встретившись с родичами в столице и выслушав их приветствия, хан отдал пост калги Селямету Гераю, а нурэддином назначил Вахта Герая — сына погибшего в иранском плену Адиля.

Не менее важной была и встреча с крымскими беями, на которой предстояло провести церемонию выборов. Строго говоря, присвоение Мурадом III ханского титула Гази Гераю явно противоречило крымской традиции престолонаследия: ведь старшинство в ханском роду принадлежало Алпу и Мубареку. Османские султаны и прежде вмешивались в споры Гераев за трон, но до сих пор выступали лишь как защитники древнего чингизидского обычая,[797] именно на этом основании отказав в свое время Гази I и Исляму I в пользу Саадета и Сахиба.

Однако на этот раз Мурад III не имел даже и такого формального довода в пользу своего кандидата, и потому был вынужден особо объясниться перед крымскими беями. В специальном послании, адресованном к знати Крыма, султан перечислял заслуги и достоинства Гази Герая, который долгие годы томился в оковах, отверг заманчивые предложения врагов, геройски бежал из плена, проявил мужество в боях и потому заслуживает исключительного вознаграждения. «Вы должны признать Гази Герая своим ханом и никогда не поступать вопреки его слову, — призывал султан. — Не дайте втянуть себя в беспорядки и не станьте изменниками своей веры, слушая речи разбойников и интриганов».[798]

Беи не стали перечить султану и подтвердили его выбор. Умный и отважный Гази пользовался среди них большим уважением, нежели Алп и Мубарек, да и растущая угроза со стороны Запорожья и Астрахани требовала, чтобы во главе Юрта встал опытный боец. Все политические соображения говорили в пользу Гази II Герая, он действительно был лучшим из всех возможных кандидатов в ханы — но вместе с тем, в крымско-турецких отношениях отныне появился прецедент, который со временем станет правилом: смену ханов будут определять не столько крымские обычаи, сколько личные симпатии османских правителей…

Тем временем, получив ханское послание, в Крым из своего изгнания направился Сафа Герай. Вслед за Сафою на родину потянулись и все прочие беженцы — десятитысячный клан крымских Мансуров со своим предводителем Арсланаем, а также опальные мирзы из родов Ширин и Яшлав. В начале июня Сафа Герай и его спутники прибыли на Чонгар, где их радостно встретили родичи, а хан, взявший в жены мать Сафы Герая, торжественно объявил вернувшегося изгнанника своим названным сыном.

Многим в Крыму, напротив, пришлось в эти дни изрядно поволноваться — тем, кому, по словам крымцев, «вольготно жилось при Исляме Герай-хане: они без вины убили много добрых людей, а у других разграбили имущество, и многие пришли к хану с жалобой на них».[799] «Будет большая ссора»,[800] — предрекали жители полуострова, и не ошиблись: ссора между возвратившимися изгнанниками и их обидчиками разразилась нешуточная. Опасаясь расплаты за свои неблаговидные деяния, калга Селямет Герай и ширинский бей Али бежали в Кефе. Сафа Герай погнался за ними, Спрятавшись за стенами османской крепости, Селямет Герай не отрицал своей вины и оправдывался: «Я бежал не от хана, а от недругов своих: приехал к хану Сафа Герай-султан и Арсланай-мирза, и множество ногайских мирз, а ведь мы у Сафы Герай-султана отца убили, а у Арсланай-мирзы — брата, Эсени-бея… А от смерти кто же не побежит…».[801]

Гази Герай потребовал у кефинского наместника немедленно выдать беглецов, но тот ответил, что уже запросил у Стамбула указаний, как поступить с ними дальше, и покуда не получит ответа, не выпустит калгу с беем ни к хану, ни к султану.[802] Новым калгой взамен Селямета Герая, не пробывшего на своем посту и пяти недель, стал Фетх Герай.

Возвращение Сафы Герая и Мансуров еще не означало окончательного восстановления порядка и спокойствия в Крыму: на родину непременно следовало вернуть также и Мурада Герая. Без этого все надежды на прочный мир в Крымском Юрте оставались лишь благими пожеланиями — ведь пока Мурад находился у русских, со счетов было рано сбрасывать возможность его наступления на Крым в компании царских стрельцов.

Уже в первые недели своего пребывания в Крыму Гази Герай передал в Москву свое послание: «Мурад Герай-султан прибыл к государю вашему, и мы, будучи за морем, слышали, что брат наш, царь и великий князь, оказал ему милость, поил и кормил его, всячески ему благодетельствовал и держал у себя, как собственного сына, за что передаю ему глубокий поклон. И если захочет Мурад Герай-султан поехать к нам, то пусть ваш государь позволит ему это».[803]Ханское посольство побывало и у самого Мурада Герая. Хотя Мурад немало поусердствовал на службе у недругов Крыма, хан прощал племяннику вынужденную дружбу с царем, звал его на родину и обещал, что присвоит ему сан калги.[804] Возможность стать калгою при новом хане была гораздо более реальною, нежели призрачная надежда самому воцариться в Крыму с помощью русского оружия — тем более, что московский двор уже утратил доверие к Мураду. Поэтому в ответном письме в Бахчисарай Мурад Герай заявил о своей покорности хану[805] и стал готовиться к скорому отъезду в Крым. Как и прежде, он находился на своем астраханском подворье под пристальным надзором русских воевод. Для того, чтобы покинуть Астрахань вместе со своим семейством и слугами, ему требовалось позволение московского царя — и Мурад Герай стал терпеливо дожидаться прощального письма от Федора.

«У Крыма много рук и глаз…» (1589–1592)

Схватки с казаками в Гёзлеве и ханская экспедиция па Украину — Отмена планов похода на Хаджи-Тархан — Гибель Мурада Герая в Астрахани — Поход Гази II Герая на Москву — Возвращение хана в Крым и беседа с московским послом

Перемена на крымском престоле принесла хлопоты не только виновникам гибели Мехмеда II Герая, но и московским боярам, которые уже считали покорение Крыма делом скорого будущего и даже, как упоминалось, заверяли в этом польских соседей. Прекращение крымской смуты спутало и рассыпало тот политический пасьянс, который столь старательно выстраивала в последние годы Московия.

Но если боярам пришлось отменить свои воинственные планы, то запорожские казаки, уже приглашенные Москвой в крымский поход,[806] не захотели отказываться от прибыльной экспедиции и решили напасть на Крым независимо от того, пойдут ли туда русские.

В начале лета 1589 года в крымском порту Гёзлев проходил большой ярмарочный торг, собравший купцов со всего Причерноморья, и городские склады ломились от всевозможных ценных товаров. В эту пору на гёзлевском побережье и высадилась лодочная флотилия атамана Кулаги из восьмисот запорожцев. Пока крымские гонцы мчались сообщить о нежданном десанте хану и калге, ярмарка превратилась в побоище: казаки успели разграбить триста лавок, перебив либо взяв в плен их владельцев — турок и караимов.[807] Фетх Герай срочно привел в Гёзлев войска, и бой с казаками завязался на улицах города. Отстреливаясь, налетчики отступили к своим лодкам и ушли в море, оставив в Крыму тридцать пленных сотоварищей и убитого в перестрелке атамана.[808]

Хан выступил к польским пограничьям. Выследить и истребить прячущихся в днепровских плавнях запорожцев было невозможно, и за доходную вылазку казаков расплатились селяне окрестностей Львова и Тарнополя, где ханская армия в сентябре 1589 года произвела немалые разрушения. На обратном пути крымцы встретились-таки и с казаками, которые подстерегали отяжелевшее от трофее! войско на днестровской переправе. В схватке погибло немало ханских воинов, но и казакам пришлось убедиться, что Гази Герай, не в пример прежнему хану, очень опасный противник.[809] После этой встречи казацкие флотилии надолго оставили крымские побережья в покое — тем более, что польский король обязался наблюдать за своими подданными, дабы они без его ведома не нарушали перемирий Польши с Турцией и Крымом.

Крымский удар по польским владениям был на руку Московии, и хан не упустил возможности напомнить царю об этом. Он сообщал Федору о своих успехах на польском фронте, просил у него средств для снаряжения войск, но главное — настаивал, чтобы царь скорее вернул в Крым Мурада Герая.[810] Кроме того, подчеркивал Гази Герай, Московия крупно обязана ему отменой османского похода на русскую Астрахань.[811]

Это было сущей правдой: турецкие солдаты, уже ожидавшие в Кефе отправки на Волгу, сразу после воцарения Гази Герая были переправлены на иранский фронт, галеры вернулись в Средиземное море, а свинцовые покрытия, снятые с куполов кефинских бань для переплавки на пули, были возвращены владельцам.[812]

Причиной отмены похода были, конечно, не симпатии хана к царю, а трезвый стратегический расчет. Крыму больше не угрожали с Нижней Волги ни ордынцы, ни покоренные Москвой хаджи-тарханцы и ногайцы, а для того, чтобы усмирить астраханских воевод, под прицелом следовало держать вовсе не Астрахань, а саму Москву.[813] В 1569 году шестнадцатилетний Гази Герай уже участвовал в знаменитом хаджи-тарханском походе своего отца[814] и, похоже, пришел к выводу, что Крыму нет никакого смысла сражаться за земли Поволжья. Что же до пресловутой «славы», которая вела к берегам Волги ханов прошлых лет, то на этот счет Гази Герай имел особое мнение.

Несмотря на дружелюбие крымского правителя по отношению к Московии, его старания вернуть в Крым племянника оставались напрасными. Хотя Москва и заявляла, что не держит Мурада Герая силой, тому не удавалось покинуть Астрахани.[815] Бояре оказались в очень непростой ситуации: с одной стороны, дальнейшая задержка «владыки четырех рек» грозила испортить отношения с Крымом, но с другой, Мурад Герай за последние годы столько узнал о тайной русской политике на Кавказе и достиг такого влияния среди местных правителей, что отпускать его, вооруженного этими знаниями и связями, было немыслимо.

Истомившись безрезультатным ожиданием, в 1591 году Мурад Герай решил отправиться на родину без царского позволения. Его не стали удерживать силой и даже дали собраться в путь, но накануне дня отъезда Мурад Герай и его сын Кумык Герай скоропостижно скончались.[816] Их постигла та же странная внезапная смерть, что недавно унесла и Саадета Герая.

Чтобы отвести подозрения от себя, астраханские воеводы устроили громкий показательный процесс, во время которого были найдены, подвергнуты пыткам и сожжены на костре «колдуны», якобы наведшие на крымских гостей роковые чары. Разумеется, «виновники» досадного происшествия отыскались не среди царских служителей, а среди татар, якобы подосланных из Крыма и Малой Ногайской орды.[817]Жена Мурада, Ес-Туган (которая прежде была замужем за Саадетом Гераем и, стало быть, потеряла совершенно сходным образом уже второго супруга) писала в Крым, что ее мужа и пасынка опоили ядом[818] — но, кроме слов женщины, других доказательств преступлению не имелось.

Гази Гераю очень не понравилось, как обошлись в Московии с его родственником. Не меньшее негодование хана вызвало и то, что русские начали новое наступление на Кавказ, строя там крепости и увеличивая гарнизоны. К Кавказу у Гази Герая было особое отношение: здесь жили родственники, вассалы и союзники Гераев; здесь в семьях черкесских князей воспитывались ханские дети; через Кавказ пролегала дорога между Кефе и Ширваном, от которой во многом зависел успех османских кампаний; да и в целом, здешние края были той частью ордынского наследства, от которой Гази Герай не был намерен отказываться.[819]

Крепости возводились и по окраинам Московии на крымском направлении. Стремление русских защититься от крымских походов было понятным — но в памяти крымцев живо вставала Казань, где подобные же укрепления на границе со временем превратились в отправные пункты царского наступления.

Возникало все больше подозрений, что Москва бросает Крыму дерзостный вызов со всех направлений, хотя и не заявляет об этом открыто. Это подтверждали и беи, убеждая хана напомнить боярам о крымской силе и добавляя, что среди Гераев уже сложился достох-вальный обычай, когда каждый крымский правитель считает своим долгом хотя бы раз повидать берега Оки.[820]

Гази Герай наверняка уже дважды видел окский берег, сопровождая своего отца в его знаменитых походах на Московию,[821] но не отказался побывать в тех краях еще раз: гибель Мурада Герая была к тому достаточным основанием.

К лету 1591 года Гази Герай собрал 150-тысячную армию и повел ее к русской столице. Хан строго запретил грабить по пути земли неприятеля, чтобы не замедлить продвижения к цели.[822]

Войско без помех перешагнуло заветный берег Оки и 13 июля подошло к Москве. Гази Герай поставил свой походный шатер на Поклонной горе, чтобы следить с высоты за передвижениями армии. Город оказался хорошо подготовлен к обороне: Борис Годунов (первый боярин и фактический правитель Московии при недееспособном царе) заранее выставил артиллерию, ружейные полки и деревянные укрепления наподобие гуляй-города, чтобы не дать крымцам приблизиться к московским кварталам и зажечь их, как это сделал Девлет Герай.

При первом же штурме, который повели ханские братья, обнаружилось роковое несоответствие между вооружением двух армий: крымцы и ногайцы по старинке стреляли из луков, тогда как навстречу им летел рой пуль и ядер. Обстрел мешал ханским воинам приблизиться к вражеским линиям вплотную, и искусство сабельного боя оказалось бесполезным.

Царя Федора не стали эвакуировать из столицы. Первую половину дня он старательно молился в своих покоях, а затем подошел к окну и с непостижимым равнодушием наблюдал за полем битвы, которое хорошо обозревалось вдали из высокого царского терема. Придворный боярин, объятый ужасом, рыдал у него за плечом, но царь оторвал бессмысленный взгляд от окна и, обернувшись, вымолвил: «Будь спокоен! Завтра не будет хана!».[823] Напрасно гадать, что породило такую уверенность в неясном рассудке Федора, но слова блаженного царя сбылись с поразительной точностью.

Гази Герай перенес свой наблюдательный пункт на Воробьевы горы и смотрел, как море крымской армии наступает и откатывается перед линией огня, напрочь отрезавшей подступы к городу. Хану не впервые приходилось брать укрепленные города, и он, конечно, уже давно понял, что для взятия этой крепости требовались не ногайские стрелы и крымские сабли, а турецкие пушки и мушкеты. Пока Крым лихорадило от внутренних потрясений, русские успешно осваивали европейское стрелковое вооружение, и в первых рядах защитников Москвы стояли их учителя — наемные немцы и поляки. Оставаться здесь далее означало попусту губить людей.

Наступил вечер, и хотя вести прицельный огонь в темноте было уже невозможно, русское войско ради устрашения продолжало безостановочную пальбу в воздух. Под грохот этих выстрелов в ханском шатре всю ночь шел военный совет. Оценив итоги прошедшего дня, беям оставалось лишь согласиться с ханом, что армии следует отступить — и не просто отступить, а уходить прочь стремительным маршем, чтобы ее не настигли пули преследователей.

За час до рассвета по крымскому лагерю прозвучала команда сниматься с места и скакать на юг. Русские пустились в погоню, и это оказалось тяжким испытанием для крымской армии: под обстрел попал даже сам хан, который получил ранение в левую руку, а отставшие крымские отряды были истреблены под Тулой. Походный строй нарушился, войско отступало в беспорядке, и когда калга Фетх Герай 5 августа прискакал в Бахчисарай, то не мог дать внятного ответа, где же находится хан. Через неделю ночью в столицу прибыл и сам Гази Герай, едущий на телеге с подвязанной рукой. Ранен был и Вахт Герай, а Сафа Герай вернулся из похода тяжело больным и умер, не прожив и месяца.[824]

Последний в истории Великого Улуса поход на Москву закончился поражением.

Гази Герай не был бы поэтом, если бы не умел усмехнуться над превратностями судьбы. Вызвав царского посланца Бибикова, пребывавшего тогда в Крыму, хан посетовал: «Был я у Москвы, и меня не угощали: гостям там не рады!». Бибиков набрался духу, чтобы ответить в тон хану: «Хан повелитель!.. Ведь ты у Москвы постоял лишь немножко, а если бы постоял подольше — тогда наш государь сумел бы тебя и угостить». Шутка была весьма дерзкой, но Газайи оценил находчивость посланника, пригласил его к своему столу и подарил парчовый кафтан.[825]

Затем с остроумным дипломатом беседовали крымские беи, задавшие ему вопрос: для чего царь строит крепости по всей границе с Крымом? Бибиков, уверовав в силу своего красноречия, пытался отделаться наивным объяснением, что, мол, в Московском царстве от множества народу наступила теснота, оттого и строятся новые города, — но беи не приняли словесной игры и всерьез предостерегли посла (тоже, впрочем, не без изящества слога): «Ваш царь хочет поступить с Крымом, как с Казанью: там тоже вначале поставили город у границы, а потом и Казань взяли. Но Крым — не Казань: у Крыма много рук и глаз…».[826]

На следующий год Фетх и Вахт Гераи постарались загладить горечь поражения, подвергнув опустошению окрестности Рязани, Каширы и Тулы и доставив оттуда, среди прочего, немало пленных для продажи, однако это было не попыткой реванша, а лишь обычным набегом за трофеями, средством восполнить убытки прошлого года. Гази Герай, хотя и не препятствовал этому выступлению, все же объявил его самовольной вылазкой султанов: события вокруг Крыма разворачивались таким образом, что теперь хану требовалось загасить старые конфликты с соседями и заключить с ними мир.

Царский подарок (1593–1594)

Мубарек Герап бежит на Кавказ и строит интриги против хана — Гази II Герай планирует перенести ханскую столицу на Днепр либо в Гёзлев — Османы приглашают крымцев на войну в Венгрию — Гази II Герай заключает мир с Московией — Окончание борьбы за наследство Великого Улуса

Алп и Мубарек Гераи, бежавшие при воцарении Гази II, все еще надеялись вернуть утраченную власть. Но если Алп, поселившийся в Турции, редко давал знать о себе, то Мубарек (известный также под прозвищем Шакай) был гораздо активнее и сумел-таки доставить хану немало хлопот.

После бегства из Крыма Мубарек Герай поселился у черкесского князя Аслан-бека — скорее всего, тот приходился ему тестем, поскольку у Мубарека была знатная супруга-черкешенка.[827] Укрывшись на Кавказе, беглец тут же стал прокладывать обратную дорогу в Крым. Вначале он напрямую просил султана, чтобы тот передал ханский титул законному наследнику престола — Алпу Гераю (для себя Мубарек оставлял пост калги), но эти просьбы не возымели успеха.[828] Затем, узнав, что Гази Герай ушел в поход на Польшу, Шакай-Мубарек попытался проникнуть на полуостров[829] — но и это у него не вышло.

Не смутившись неудачами, Мубарек стал действовать хитрее. Он знал, что османы обеспокоены московским продвижением на Кавказ, и решил показать себя единственным защитником турецких интересов в этих землях. Царь строил на Кавказе новые крепости и увеличивал казацкие гарнизоны, а хан, занятый походами на Львов и Москву, казалось, ничуть не заботился о безопасности османских владений — и выглядело так, что лишь верный Мубарек Герай неустанно требовал у падишаха войск и снаряжения для освобождения Кавказа. Похоже, Шакай сумел склонить султана на свою сторону: поползли слухи, что падишах собирается прислать Алпа Герая с восьмидесятитысячной ратью, назначить его ханом вместо Гази, дать Мубареку янычарские отряды и отправить все это воинство против терских казаков. Поговаривали даже, что султан вознамерился казнить Гази Герая![830]

Эти известия явно не были досужими вымыслами, потому что Гази Герай стал всерьез готовить оборону. Опыт стратега подсказал хану, что ни лежащий на дне долины Бахчисарай, ни плохо приспособленный к длительной осаде Кырк-Ер не будут надежным убежищем в случае, если ему придется защищать от османов свой трон, и потому Гази Герай решил перенести ханскую столицу на материк — к одной из днепровских переправ,[831] где защитой укрепленного города стала бы степная ширь, непроходимые для судов днепровские пороги и полоса реки у подножия крепости.

По словам ханского посланца в Москве, Гази Герай собирался сбросить зависимость от султана, покинуть Бахчисарай, построить на Днепре укрепленный город и перевести туда все крымские улусы — иными словами, собрать там всю свою армию. Хан просил у царя тридцать тысяч рублей на строительство крепости и предлагал объединиться в борьбе с общим неприятелем. Сознавая, что его слова будут встречены с недоверием, Гази Герай обязывался прислать в заложники своего сына Тохтамыша.[832]

Бояре не вполне доверяли столь неожиданному предложению, но все же от имени царя намекнули, что готовы помочь: они отправили хану третью часть затребованной суммы, пообещали прислать в новую крепость артиллерийский отряд и наконец-то отпустили в Крым жену Мурада Герая Ес-Туган вместе с ее прислугой и сыновьями от Саадета Герая: Девлетом, Мехмедом и Шахином.[833]

Однако нужда в возведении днепровской ставки отпала сама собой: Мубарек Герай в тот же год скончался в своем кавказском убежище, а султана, похоже, сумели убедить, что Гази Герай незаменим на своем посту, всегда был лоялен к Стамбулу, и его не стоит оскорблять попусту — тем более, что к нему скоро придется обращаться за военной помощью.

И все же хан не оставил мечты о новой столице, раскинувшейся на просторе (похоже, еще со времен войны на Кавказе Гази Герай увереннее чувствовал себя на открытых, хорошо обозреваемых пространствах, нежели в теснинах и ущельях). Он решил сделать своей столицей Гёзлев,[834] который вполне мог стать «крымским Стамбулом» — тем более, что главная черта сходства с заморским мегаполисом, отцовская мечеть, уже украшала городской силуэт. Гази Герай давно наметил столичное будущее для столь полюбившегося ему города (ведь недаром он с самого начала перенес сюда свой монетный двор, и надпись «Гёзлев» теперь чеканилась на всех крымских монетах[835]), но воплотить этот замысел ему так и не удалось: появились заботы, которые надолго отвлекли хана от обустройства новой столицы.

Османская империя, захватившая в прежние десятилетия обширные территории в Юго-Восточной Европе, столкнулась с проблемой охраны своих завоеваний. Пока османы воевали с Ираном, австрийский император попытался отодвинуть турок от своих рубежей и вытеснить их из пограничной Венгрии. Султан, доведя войну с кызылбашами до победного конца, перебросил войска с восточного края империи на западный, чтобы восстановить свое владычество в венгерских землях. Мурад III хорошо помнил, какую пользу принесли крымские войска в иранской кампании, и потому решил воспользоваться их помощью и в новой войне против Австрии.

Гази Герай без возражений принял султанское приглашение: все-таки он был обязан османам своим воцарением, да и новые подвиги на полях сражений надолго заставили бы замолчать тех, кто мечтал о его смещении. Но прежде, чем выступить к дунайским берегам, хану следовало срочно уладить отношения с соседями, чтобы обезопасить Крым на время своего отсутствия.

Гази Герай начал мирные переговоры с царем уже вскоре после возвращения из московского похода. Будучи осведомлен о кознях Шакая-Мубарека, хан принес царю извинения за недружественный шаг и предложил условия мира: Москва продолжит по традиции выплачивать Бахчисараю «поминки», а хан со своей стороны оставит претензии на Казань и Хаджи-Тархан.[836] Cамовольный набег Фетха и Вахта Гераев поставил было примирение под угрозу, но хан, торопясь в Венгрию и не имея времени на выстраивание сложных дипломатических комбинаций, сумел склонить царя к миру совершенно неотразимой приманкой: помимо отказа от волжских владений Орды, Гази Герай признал за Федором царский титул и впервые оформил письмо к нему как к независимому правителю: к листу была привешена подобающая в таких случаях золотая печать.[837]

Хан прекрасно сознавал, что преподнес Москве во всех смыслах «царский» подарок. «Скажи брату моему [Федору], — наставлял он русского посла, — что я не отказал ему в великой чести, чего при прежних ханах не бывало!».[838]

Собственно говоря, на этом можно поставить точку в истории борьбы Крыма за наследство Золотой Орды: владыка Великого Улуса официально признал за московским правителем ханский титул и отказался от верховенства над волжскими юртами.[839] Если бы из глубины веков мог вернуться Тохтамыш-хан, он наверняка наградил бы Гази Герая множеством жестоких упреков. Но времена Тохтамыша давно миновали; нынешний крымский хан был сыном своей эпохи и великолепно ориентировался в ее реалиях.

Патриархальные символы XIII и XIV столетий уже мало что значили на пороге XVII века, а Гази Герай был очень расчетливым политиком, ставил превыше всего практическую целесообразность и ради нее не страшился пойти вразрез с вековыми традициями (о чем красноречиво свидетельствовало и его намерение сменить столицу).

Не так много связывало Крым с волжскими юртами, слишком отдалены они были друг от друга и слишком разные народы населяли их, чтобы Кыпчакская Степь, насильно объединенная когда-то монгольскими завоевателями, могла и далее оставаться одним государством. Единый Улус Бату просуществовал недолго; народы, прежде подчиненные Сараю, при первой же возможности разбежались из-под сени ордынского трона, и ни Намаганы, ни Гераи не смогли удержать их. Это не вызывало сомнений уже в XV столетии; потому-то правители Крыма никогда и не надеялись по-настоящему править обоими материками, а стремились лишь формально господствовать над ними — ибо только такое господство, покоящееся на династическом старшинстве среди окрестных правителей, могло уберечь Крымский Юрт от извечной угрозы со стороны степных обитателей.

Но теперь выстраивать патриархальные альянсы на востоке стало не с кем: Москва под корень уничтожила волжские государства, а во взаимоотношениях с ней пресловутая «слава» наследников Бату не давала никаких преимуществ: сталь и свинец значили здесь гораздо больше, чем золотые чернила, которыми полагалось выписывать в ярлыках имя верховного хакана.

Гази Гераю довелось долго служить под началом османских командиров, и цель войны, как он привык ее понимать, заключалась в завоевании новых земель и покорении новых народов. Сражения же за старинные титулы, давно утратившие свое реальное содержание, должно быть, казались Гази Гераю бессмысленным расточительством сил.

Это, однако, не означало, что хан и вовсе отрекся от наследия Великого Улуса. Напротив: он не отказался ни от титула предков,[840] ни от тех бывших ордынских владений, которыми можно было по-настоящему и с выгодой владеть: Северного Кавказа на востоке и Молдовы с Валахией на западе. На эти земли и обратил теперь свое пристальное внимание крымский правитель.[841]

Летом 1594 года посередине моста над пограничной рекой Сосной (на том дальнем рубеже Крымского Юрта, где когда-то Менгли Герай остановил ордынское войско) встретились два знатных посланца, крымский и русский, обменявшиеся договорными грамотами своих государей.[842] Между ханом Великого Улуса и его бывшим московским вассалом был заключен мир.

Тем временем Гази Герай с 80 тысячами крымцев и ногайцев[843] уже спешил к венгерским равнинам, где ему предстояло подтвердить свою славу воителя, неукротимого, словно зимний буран.

Отвага и зависть (1594–1596)

1-й венгерский поход Гази II Герая, его отношения с везирем — Отвага крымских войск на венгерском фронте — Возвращение в Крым, задержка в Валахии — Гази II Герай желает поставить крымского правителя в Молдове — Смена султана и последствия этого для Гази II Герая — Хан посылает в Венгрию Фетха Герая

В июле 1594 года Гази II Герай прибыл в Венгрию, где стояло большое османское войско. Турецкий главнокомандующий, везирь Синан-паша, устроил в честь прибытия хана военный парад и торжественный прием. Подъехав друг к другу на лошадях, хан и везирь обменялись рукопожатием, а затем Синан пригласил Гази Герая в свой походный шатер. Когда крымский гость вошел вовнутрь, везирь предложил хану место справа от себя и уселся с ним рядом. Началась трапеза. По окончании обеда слуги везиря подали Гази Гераю золотую чашу для ополаскивания рук, а Синан-паша преподнес ему подарки: пять тысяч золотых монет и прекрасного боевого коня. На нем крымский государь и вернулся в свой лагерь.

Могло бы показаться, что командир османской армии оказал крымскому союзнику исключительный почет и гостеприимство. Но это было не так. Достаточно было уже того, что паша, завидев хана, не слез с седла — хотя простолюдинам (даже столь высокопоставленным, как везирь) непременно полагалось бы спешиться при приближении царственной особы. Неподобающе выглядело и то, что везирь ввел хана в свою палатку, да еще и занял там почетное место, тогда как для встречи столь важной особы надлежало поставить отдельный шатер. Эти тонкости восточного этикета были моментально подмечены всеми присутствующими: везирь вел себя с ханом, как будто тот был равен ему по рангу! Никто, включая самого хана, не подал виду, что заметил это, но поведение турецкого вельможи многое сказало Гази Гераю о настроениях при султанском дворе.[844]Скоро хан и паша снова вместе сидели в шатре, обсуждая предстоящее сражение с австрийцами. Перед ними простиралась река, а далее стояла неприятельская крепость Рааб, у стен которой австрийцы устроили «табор» — подобие русского «гуляй-города», хорошо знакомого крымцам по их московским походам.

Гази Герай предложил следующий план: крымское войско со своими лошадьми пересечет реку вплавь и разгромит табор — и тогда турки смогут соорудить понтонный мост и переправить по нему пушки. Переплывать под обстрелом реку и сражаться с табором было весьма рискованным предприятием, но крымцы справились со своим заданием. Османы построили мост, подкатили пушки к самым стенам крепости, начали обстрел, и теперь Рааб был обречен.

Как ни странно, успех этого маневра вселил в Синан-пашу не столько радость, сколько зависть по отношению к Гази Гераю: ведь если хан и далее будет так удачлив, то он получит лавры победителя, а везирь останется в стороне (тем более, что до прибытия крымцев паша отнюдь не блистал на поле боя). Потому, чтобы не делиться с Гази Гераем славой взятия Рааба, везирь сказал ему, что дальше справится с крепостью и сам — а крымские воины пусть идут осаждать соседний замок, называвшийся Тэта.

Везирю не удалось «уберечь» Гази Герая от славы покорителя крепостей: через некоторое время ему донесли, что Тата взят крымцами и без турецкого содействия.[845] Столь же блистательно крымский полководец выступил и при взятии замка Коморн, повторив свой прием с переправой через реку и оказав османскому войску неоценимую помощь.[846]

Успехи хана сильно раздражали везиря. Не смея задеть самого Гази Герая, паша нашел повод выместить свое неудовольствие на его подданных. Следует отдать должное предусмотрительности турок: ведя войну в Венгрии, они старались причинять как можно меньше бедствий местному населению, сознавая, что грабежи и насилия могут превратить завоеванные земли в безлюдную пустыню, где нельзя будет найти продовольствия. Однако ханские воины придерживались иного мнения: они с самого начала рассчитывали на богатую добычу от венгерского похода, и в перерывах между сражениями рассыпались по окрестностям, собирая свой «урожай». Под тем предлогом, что был нарушен строгий запрет на грабежи, везирь приказал повесить нескольких зачинщиков набегов.[847]

Он мог наложить на виновных разные виды наказания, но избрал именно виселицу как самую позорную казнь. Если Синан-паша желал тем самым досадить Гази Гераю, то попал точно в цель. Сколь бы ни провинились ханские бойцы, нарушив указ везиря, вешать воинов, еще вчера сражавшихся за султана, было оскорблением для их правителя. Гази Герай собрал свою армию и увел ее обратно в Крым (за исключением десяти тысяч ногайцев, которых он все же оставил при паше[848]) — тем более, что подступала зима, когда военные действия приостанавливались.

Обратный путь крымцев лежал через дунайские княжества: Валахию и Молдову. Эта дорога была выбрана ханом не случайно. Триста лет назад земли обоих княжеств входили в улус эмира Ногая и подчинялись Золотой Орде.[849] Затем они были покорены Османской империей, и с тех пор правителей (господарей) Валахии и Молдовы назначал и смещал Стамбул. Однако даже после османского завоевания княжества продолжали платить дань Крыму в память обычая, установившегося при ордынском господстве.[850]

Отказавшись от бесполезной борьбы за Волгу, Гази Герай вспомнил об этих бывших владениях Великого Улуса, подчинение которых представлялось вполне осуществимой задачей. Конечно, Гази Герай не рассчитывал отобрать дунайские княжества у Османской империи, но его замысел и не требовал этого: хану было достаточно того, чтобы султан назначал правителями Молдовы и Валахии не князей из числа местных жителей, а крымских принцев из рода Гераев. В Крыму уже был готов и кандидат в правители Молдовы: Адиль Герай, сын нурэддина Вахта.[851]

Гази Герай считал, что это послужило бы достойным вознаграждением за помощь, оказанную крымцами османам в венгерской кампании, и еще на фронте пытался завести разговор на эту тему с Синан-пашой. Ответ завистливого везиря, разумеется, был отрицательным, что однако, не пошатнуло надежд хана добиться господства Гераев над дунайскими княжествами.

Как раз накануне османско-австрийской войны валашский господарь Михай и молдавский господарь Аарон восстали против султана. Особенно силен был Михай: он на время изгнал турок из Валахии, и османской армии никак не удавалось справиться с ним. Гази Герай решил вмешаться и подавить мятеж — вероятно, он рассчитывал, что за такую услугу султан выполнит его желание.

Поход в Валахию едва не стал для крымского правителя роковым: во время яростной схватки с повстанцами Гази Герай был тяжко ранен пулею. Крымское войско отступило на болгарский берег Дуная, в Силистру. Там армии пришлось задержаться, пока местный цирюльник лечил ранение хана, и потому воины смогли вернуться в Крым лишь весной на следующий год.[852]

Осенью 1595 года Гази Герай продолжил борьбу за дунайские княжества, где у него появился серьезный соперник: польский король. Зигмунт III, который, как и хан, тоже считал себя наследственным господином молдавских земель, послал туда войска, сверг Аарона и поставил на пост господаря своего ставленника Иеремию Могилу.[853] Хан не мог остаться безучастным к такому шагу соседа — и тоже вступил в Молдову с немалой армией. Вскоре Гази Герай уже сообщал султану, что овладел мятежным краем, и что жители Молдовы сами желают видеть его своим повелителем.[854] При таком успехе можно было бы не сомневаться, что падишах пойдет ему навстречу и пришлет указ, провозглашающий правителем Молдовы Адиля Герая… Тем глубже было разочарование хана, когда он дождался ответа из Стамбула: совет везирей постановил, что отдавать край под управление Гераев нецелесообразно.[855]

Польские отряды в Молдове, со дня на день ожидавшие схватки с крымцами, были поражены резким разворотом ханской политики: Гази Герай вступил в мирные переговоры, признал Иеремию законным господарем и обязался вывести свои войска в течение трех дней.[856] Зная подоплеку событий, эту внезапную перемену понять нетрудно: теперь для хана уже не имело значения, кто станет хозяином края; главное, что османы отказали в этом ему, своему верному и заслуженному союзнику.[857] Вряд ли крымский правитель был утешен тем, что Иеремия обязался выплачивать ему дань в прежнем размере: Гази Герай считал, что заслуживает гораздо большего.[858]

Холодность, которая стала хорошо заметна в отношении стамбульского двора к крымскому хану, объяснялась не только происками завистливых вельмож, но и сменой султана. Мурад III, считавшийся другом Гази Герая, умер в январе 1595 года, и ему наследовал сын, Мехмед III. Восхождение на трон нового падишаха ознаменовалось событием, ужаснувшим весь Стамбул: ради того, чтобы исключить в будущем всякие споры за престол, Мехмед III приказал истребить девятнадцать своих братьев, что было тотчас исполнено.[859]

Отныне Гази Герай уже не мог полагаться на свой прежний авторитет при султанском дворе: к власти там пришли совершенно другие люди, и все привилегии и обещания, данные когда-то Гази Гераю покойным Мурадом, были — по витиеватому выражению османских летописцев — «брошены в лохань забвения».[860] Забвению были преданы и недавние заслуги Гази Герая на венгерском фронте: в своих рапортах султану Синан-паша приписал их собственному сыну, румелийскому наместнику Мехмеду.[861] В лице Синан-паши Гази Герай обрел опасного врага: везирь явно добивался смещения хана и старался убедить нового падишаха, что крымский правитель намерен в союзе с Польшей и Молдовой выступить против Османского государства.[862]

В 1596 году Мехмед III решил лично побывать на венгерском фронте и воодушевить бойцов своим присутствием. Туда же он пригласил и Гази Герая. Хан без возражений собрал войско, взял с собой калгу Фетха Герая и двинулся в путь. Однако когда крымская армия проходила мимо Валахии, Гази Герай отдал калге часть своих отрядов и приказал ему следовать дальше к Венгрии, а сам остался в валашских землях. Вопрос о дунайских княжествах стал для него делом чести: хан хотел отплатить за свое позапрошлогоднее поражение, свергнуть мятежного Михая и посадить вместо него Симеона Могилу, брата молдавского Иеремии.[863] Если Стамбул столь упорно не желает отдавать дунайские княжества под правление Гераев — то пусть там правят ставленники польского короля: Гази Герай поможет им взойти на престол и тем самым превратит в вечных должников и данников Крыма.

После разделения войска Фетху Гераю досталось не более 20 тысяч бойцов.[864] С этими остатками армии Фетх и продолжил путь к Венгрии, где прибытия крымцев уже заждались султан с везирями.

Суд за престол (1596–1597)

Фетх Герай в Венгрии, его боевые заслуги — Везирь добивается смещения Гази II Герая — Гази II Герай готовится к обороне — Уловка с двумя султанскими указами — Суд у кефинского муфтия — Фетх Герай поднимает мятеж — Гибель Фетха Герая

Насколько известно, Фетх Герай ранее никогда не виделся с Мехмедом III, и их встреча на венгерском фронте стала для калги первой султанской аудиенцией. Первый вопрос, заданный падишахом, наверняка касался того, почему рядом с Фетхом нет его старшего брата с основными силами, и если хан отстал в пути, то как скоро следует ожидать его прибытия? Ответ калги о том, что Гази Герай остался воевать с валашскими мятежниками, немало добавил к тому грузу неприязни и подозрений, который стараниями везиря уже тяготел над ханом.

Итак, хан не удостоил падишаха своим присутствием, но откладывать из-за этого военных действий не стали, и Мехмед III приказал наступать. Главной целью турок в этой осенней кампании 1596 года была крепость Эрлау.[865] Через некоторое время она была взята османскими и крымскими войсками, но главное сражение было еще впереди: австрийский император Рудольф отправил на помощь защитникам крепости несметную армию. Фетх Герай, посланный в разведку, пронесся со своей ветроподобной конницей вдоль фронтов противника и донес султану, что неприятельское войско поистине огромно (в нем было не менее трехсот тысяч человек![866]). Пройдя по болотистой равнине к турецкому лагерю, австрийские солдаты нанесли ему сильнейший удар. Пехотинцы императора уже пробились к шатру султана и окружили его — но тут в тыл неприятельскому войску отчаянно врезались Фетх Герай с османским военачальником Чигала-заде. Австрийцы развернулись, чтобы отбить их атаку — и эта передышка позволила туркам собрать последние силы и разгромить нападавших.[867]

Победа, в которой была спасена жизнь самого султана, стала грандиозным торжеством для османов. Герои сражения были щедро вознаграждены, а Чигала-заде назначен на пост главного везиря.

Так высшая должность при султанском дворе досталась давнему недоброжелателю крымского хана — тому самому командиру, чьи завистливые обвинения когда-то вынудили Гази Герая покинуть иранский фронт. Достигнув вершин власти, Чигала-заде сразу же решил свести старые счеты с Гази Гераем, тем более, что почва для этого уже была подготовлена прежним везирем. И когда на совещании у султана встал вопрос о награде для отважного Фетха Герая, Чигала-заде настоял, что такой наградой может стать лишь возведение героя на ханский престол, а своенравного Газайи давно пора отправить в отставку. Мехмед III согласился с везирем и подписал указ о назначении нового хана.

Когда Фетх Герай узнал о свалившемся на него подарке судьбы, он представил себе, чем может обернуться соперничество с грозным братом, и поначалу пытался отказаться: «Я не могу принять этого поста: он по праву принадлежит моему старшему брату, которого я почитаю, как отца». Но везиря мало заботило мнение калги, который был нужен ему лишь как орудие мести. Чигала-заде обнадежил Фетха Герая обещаниями всяческой помощи со своей стороны и убедил его принять ханский титул.[868]

Тем временем Гази Герай возвратился из Валахии в Крым, где и был встречен ошеломляющей новостью о своей отставке. Гази Герай умел хорошо воевать, и решил защищаться до последнего. Пример Мехмеда II Герая, который в одиночку восстал против султана и проиграл бой, убеждал, что для успешного сопротивления туркам понадобится целая международная коалиция.

Не теряя времени, Гази Герай разослал письма ко всем соседним правителям: польскому королю, австрийскому императору, господарям Молдовы, Валахии и Трансильвании и даже к запорожским казакам. Гази Герай извещал их, что порывает всякие отношения со Стамбулом, и приглашал вместе выступить против османов.[869]

Послания, составленные Гази Гераем в те дни, свидетельствуют, что поступок султана стал для него тяжким ударом: хана потрясла не столько потеря престола, сколько вероломная неблагодарность Стамбула, ведь Мурад III, утверждая Гази на престоле, обещал, что назначает его ханом пожизненно. Гази Герай с горечью сетовал в своих письмах, что ради славы дома Османов провел годы в иранской неволе, и что следы от тюремных кандалов до сих пор остались на его теле — а наградой за все страдания и подвиги стало унижение, которому подверг его ныне султан…[870] Свергнутый хан более не считал нужным скрывать то глубокое презрение к Мехмеду III, которое накопилось у него в сердце: «Человек ничтожный и лживый, — гневно писал он о султане, — неверный, рожденный рабыней; грех, что мы до сих пор ему служили!!!».[871]

За короткий срок своего пребывания на везирском посту Чигала-заде развернул кипучую деятельность и успел натворить немало бед: помимо устроенной им интриги вокруг крымского престола, он наложил такие тяготы на население империи, что многие подданные султана присоединились к восстанию мятежников-джеляли, разворачивавшемуся тогда в Анатолии. Поэтому торжество Чигала-заде продлилось недолго: через несколько месяцев Мехмед III отправил его в отставку.[872]Новый везирь, Ибрагим-паша, немедленно разъяснил султану, какой ошибкой было смещение Гази Герая. Новые беспорядки в Крыму не только лишат Турцию крымской военной помощи, но, пожалуй, и заставят отозвать с фронта драгоценные силы для усмирения взбунтовавшегося хана. Потрясения в Крыму неминуемы, даже если султан отменит свой указ о назначении Фетха — ведь у того тоже имелись влиятельные сторонники…

Безрассудная месть бывшего везиря завела османский двор в глухой тупик. Султану осталось лишь прибегнуть к уловке: он подписал два одинаковых указа, один из которых утверждал ханский титул за Гази, а второй — за Фетхом. Затем придворному порученцу приказали отправиться в Крым и тщательно разузнать, кто из двух претендентов на престол имеет за собой больше сторонников. Сильнейшему из них и надлежало вручить именную грамоту, а копию, предназначенную для второго кандидата, бесследно уничтожить.

Хандан-ага, которому была поручена эта деликатная миссия, оказался давним другом свергнутого хана. При первой же встрече Хандан-ага передал в руки Гази Гераю бумагу, выписанную на его имя, а экземпляр Фетха, очевидно, тут же превратился в пепел.[873] Получив заветный документ, Гази Герай не замедлил предъявить его в Кефе и заявить о своих законных правах на престол. Тут же в Кефе появился и Фетх Герай, у которого тоже имелся веский аргумент: падишахский указ, провозглашавший его ханом.

Два разных документа говорили об одном и том же, и каждый утверждал за своим владельцем ханское звание. Чтобы не допустить стычки и кровопролития, вопрос решили вынести на рассмотрение суда. Верховный кефинский судья, кади Абд-ур-Рахман-эфенди, изучил оба султанских распоряжения и заключил, что Фетх Герай обладает более солидными основаниями занимать трон: во-первых, его бумага выдана позже, а во-вторых, на ней присутствует личная подпись султана.

Такое решение не устроило Гази Герая и его приверженцев, и они обратились в наивысшую судебную инстанцию: к муфтию Азаки-эфенди. Глава мусульманской общины Крыма задумался, рассматривая лежавшие перед ним листы, а затем указал присутствующим, что на письме, предъявленном Гази Гераем, присутствует султанская тугра — рисованная каллиграфическая монограмма, издавна служившая знаком власти османских султанов и изображавшаяся на важнейших документах. Без этого символа, своего рода удостоверительной печати, указ Фетха Герая — пусть даже и подписанный султаном — становился простой запиской. На том и порешил суд муфтия: ханом следует признать Гази Герая, а тот, кто воспротивится сему, будет считаться врагом падишаха.[874]

Муфтий нечасто высказывался по вопросам политической жизни, но когда ему доводилось делать это, слово муфтия становилось законом для всех без исключения крымских мусульман. Фетх Герай понял, что теперь ни войско, ни народ не поддержат его, и потому был вынужден признать свою отставку. Справедливость в отношении Гази Герая восторжествовала — но можно ли было представить в прежние времена, что судьба хаканского престола станет зависеть от расположения чернильных завитков на вощеной бумаге стамбульской канцелярии…

После всего, что произошло, Фетх Герай, конечно, не мог оставаться в Крыму. Султанский двор звал его в Турцию и даже обнадеживал, что когда-нибудь снова сделает его ханом, но кто-то предупредил Фетха Герая, что на самом деле султан задумал казнить его.[875] И действительно: убедившись в неспособности Фетха удержать трон, османы больше не нуждались в его услугах, и им оставалось лишь избавиться от неудачника.

Поэтому Фетх Герай отправился не в Стамбул, а в Черкессию,[876] последовав давнему примеру Шакай-Мубарека. Судьба этих двух братьев оказалась на удивление схожа. Ранее, после смерти Мубарека, Фетх Герай взял замуж его вдову-черкешенку[877] — и, стало быть, нашел теперь убежище там же, где некогда скрывался от хана и Шакай: во владениях кавказского тестя. Подобно Мубареку, Фетх Герай не желал сдаваться и мечтал вернуться к власти — но не с помощью коварного султана, которому он больше не доверял, а исключительно собственными силами.

Когда летом 1597 года Гази Герай собрал войска и покинул Крым, Фетх Герай подумал, что хан удалился в очередной поход на Венгрию. Понадеявшись на долгое его отсутствие, Фетх Герай вместе со своим калгой Бахтом Гераем и прочими приверженцами ворвался на полуостров и попытался захватить Бахчисарай. Хотя в московских и венгерских походах Фетх показал себя храбрым воином, мятеж раскрыл в нем никудышного стратега: он пренебрег разведкой — а иначе бы знал, что хан отправился вовсе не к далеким венгерским равнинам, а всего лишь к низовьям Днепра.

Услышав о волнениях в Крыму, Гази Герай за считанные дни вернулся к столице со всеми своими силами. Фетху пришлось бежать в Кефе — прибежище далеко не безопасное, откуда его могли легко переправить к султану. Очутившись меж двух огней, мятежник предпочел просить милости у брата, нежели ехать в Стамбул.[878]

В милости ему было отказано.

Неизвестно, когда у Фетха Герая зародилась мысль бежать в Московию — то ли еще в Черкессии, то ли уже в Кефе — но об этом его намерении узнали многие.[879] Хан помнил, какую угрозу навлекла на Крым эмиграция Мурада Герая, и категорически решил не допустить повторения этого.

Покинув Кефе, бунтовщик явился к хану, чей походный шатер стоял в небольшом селении по соседству с городом. Фетх Герай снял шапку, опустился на одно колено и собрался поцеловать полу ханского халата, когда один из окружавших хана мансурских мирз шагнул к кающемуся бунтовщику и разбил ему голову боевым топором. Бахт Герай оставался снаружи шатра и не видел происходящего, но почувствовал опасность и вскочил в седло — однако ханские слуги схватили его лошадь под уздцы и убили Бахта на месте. Вслед за этим мирзы истребили и всю семью Фетха Герая, не исключая девятерых его детей.[880]

Жестокость в отношении потомства поверженного мятежника не может быть оправдана, но может быть объяснена — ведь, по сути, не имело значения, доберется ли до царя сам Фетх Герай, либо только его сыновья: история с крымскими беженцами на московской службе грозила повториться и в том, и в другом случае.

Говорили, правда, и другое: что расправа с Фетхом Гераем свершилась не в присутствии хана и даже без его ведома: якобы некий мирза, желая выслужиться перед ханом, самочинно избавил его от соперника, а Гази Герай, удрученный гибелью брата, даже сложил о этом скорбную эпитафию:

Однако трудно поверить, что кто-либо в Крыму осмелился бы посягнуть на жизнь целого семейства ханских родичей без одобрения самого хана. Судьба Фетха Герая воистину была достойна сожаления: 39-летний калга, выделявшийся среди братьев своими дарованиями,[882] верно служивший хану и никогда ранее не помышлявший о бунте, позволил использовать себя в опасной интриге — и был равнодушно брошен своими стамбульскими покровителями, едва только рухнула сделанная на его имя ставка.

День жертвоприношения (1598–1603)

2-й венгерский поход Гази II Герая — Силистрийский паша отдает в управление хану западный берег Черного моря — Мятеж в Крыму — Бегство Селямета Герая в Турцию, опасения хана по этому поводу — 3-й венгерский поход Гази Герая: зимовка в городе Печ — Амнистия мятежникам «джеляли» и Селямету Гераю — Гази Герай возвращается в Крым

Пока в Крыму разворачивалась драма, связанная с воцарением и мятежом Фетха Герая, в Венгрии не прекращалась война, и османы, как и прежде, ожидали крымской помощи. Нетрудно понять, почему они так и не дождались ее в 1597 году: слишком велико было оскорбление, нанесенное хану, чьи прежние подвиги на службе падишаху были поставлены ни во что.

Вряд ли Гази Герай отправился бы сражаться за неблагодарного султана и на следующий год, но дальнейшее игнорирование падишахских призывов становилось опасным: дошли слухи, что Мехмед III снова стал поговаривать о замене хана — на сей раз кандидатом выступал Алп Герай. Приближенные еле отговорили султана от новой попытки устроить переворот в Бахчисарае, втолковав ему, что хан очень популярен в ггароде, и лишить его престола означает вызвать в Крыму новые потрясения с тяжкими последствиями.[883]

То, что в Стамбуле вновь вспомнили об Алпе, должно было всерьез обеспокоить Гази Герая. Хотя османы, занятые войной, и не могли оказать Алпу Гераю мощного военного вспоможения, тот с легкостью мог одолеть хана тем же оружием, каким Гази победил Фетха: судом! Ни один житель Крыма не смог бы оспорить, что Алп Герай, как старший в ханском роду, несомненно обладает первоочередным правом на престол.

Потому Гази Герай решил не усложнять напряженные отношения с султаном и летом 1598 года в очередной раз вывел крымскую армию в венгерский поход. Он сделал это вопреки своей воле: хан не желал воевать и не скрывал этого от европейских правителей, у которых даже возникла надежда включить Крым в антиосманский союз. Если Гази Герай встанет вместе с Европой против турок, — подсказывали они хану в тайных посланиях, — Крым получит все земли, какие только сможет сам отвоевать у Османской империи.[884] Известно, что вопрос о землях весьма волновал Гази Герая, но все же заключить подобный союз он решился: хан понимал, что войну с Турцией на стороне христианских держав не поддержат его собственные войска.[885]

Бои на фронте шли вяло: хотя Гази Герай с османским командующим Сатырджи Мехмед-пашой и захватили важную крепость Варад в Трансильвании, других крупных сражений не последовало, и с наступлением осени хан отвел своих бойцов на зимовку к городу Сомбору, а сам отправился в Силистру, где когда-то лечил раны, полученные в валашском походе.[886] Этот городок был столицей обширной османской провинции, что охватывала почти весь западный берег Черного моря от Янболу до Дуная. Наместником этой области и был Сатырджи-паша, который подружился с Гази Гераем и пригласил его перезимовать у себя.

Хан был по-прежнему разочарован тем, что Крым так и не получил от османов должного вознаграждения за участие в войне. Он рассказал паше свою грустную историю о самоотверженном герое и неблагодарном падишахе — и тот, выслушав друга, решил восстановить справедливость. Сатырджи-паша распорядился, чтобы налоги и доходы с Силистрийской провинции передавались в пользу Гази Герая — то есть, фактически, передал край в уггравление хану. Дружеская щедрость дорого обошлась великодушному наместнику: прибыв на фронт следующим летом, главный везирь казнил его за самоуправство.[887]

Так Гази Гераю был нанесен очередной удар: его добрый товарищ лишился жизни за попытку оказать хану благодеяние. Подобное поведение султана в отношении крымского правителя объяснялось не только наветами клеветников, но, видимо, и страхом — ибо по Турции ходили слухи, что Гази Герай постепенно и без лишнего шума продвигает своих сторонников на высшие посты при падишахском дворе, чтобы затем устроить переворот и занять престол Османской империи![888]

Убийство Сатырджи-паши заставило Гази Герая опасаться и за собственную жизнь: теперь он встречался с везирем только в сопровождении отряда телохранителей, а вскоре и вовсе покинул Венгрию, как ни старался османский командующий задобрить его дарами и почестями.

Осенью 1599 года хан вернулся на родину. Подарив целый год венгерскому походу, он считал себя вправе заняться делами своего государства. Но Гази Герай не нашел покоя и в собственном доме: на этот раз новая сеть интриг была сплетена в кругу его родичей и приближенных.

Имена тех людей в Крыму, что поддержали недавний мятеж Фетха Герая, остались в тени, но можно догадаться, что это были ширинские вельможи — ведь недаром за расправу с мятежником, его сообщниками и семейством взялись именно Мансуры, давние соперники Ширинов. У предводителя Ширинского клана к тому времени уже накопился длинный список претензий к хану. Первой и главной из них была та, что хан сильно урезал полномочия родовой знати в государственной жизни страны. Гази Герай ввел при своем дворе должность капы-агасы, подобную должности османского везиря, и назначил на нее Ахмед-агу — черкеса по происхождению, полностью зависимого от хана и всецело преданного ему. Капы-агасы стал постоянным спутником своего повелителя в боевых походах, его доверенным лицом в переговорах с соседними правителями, главным телохранителем и секретарем. Как и подобало везирю, Ахмед-ага стал одним из наиболее влиятельных лиц в государстве. Помимо того, хан набрал себе из тех же черкесов и гвардию ружейных стрелков-тюфенкджи в полтысячи человек. Она походила на отряды секбанов, учрежденные ранее Сахибом Гераем, но если Сахибу на содержание гвардейцев деньги присылал султан, то Гази Герай не желал, чтобы его личная охрана каким бы то ни было образом зависела от Стамбула, и содержал ее сам, введя для этого специальный налог с населения Крыма.[889] Такая самостоятельность хана никак не устраивала Ширинов. Этим решил воспользоваться молодой нурэддин Девлет Герай, который за год отсутствия хана в Крыму успел почувствовать вкус к власти и пожелал сам стать правителем. Нурэддин сговорился с ширинским беем Кутлу-Гиреем, чтобы тот помог ему убить Гази Герая и занять престол. Кутлу-Гирей одобрил дерзкую затею и отрядил на помощь мятежнику своих сыновей. Но, видимо, кто-то из посвященных лиц выдал тайну, и план покушения стал известен хану раньше, чем заговорщики успели приняться за дело.

12 июня 1601 года, в день Курбан-Байрама (мусульманского праздника Жертвоприношения), Гази Герай по своему обыкновению созвал на праздничный пир крымскую знать — в том числе и верхушку клана Ширин вместе с Девлетом Гераем. Такие празднества проводились у хана каждый год, и заговорщики прибыли в гости к правителю в уверенности, что тот не догадывается об их замыслах. Рассевшись на коврах между шатрами и уже приступив к пиршеству, изменники вдруг с тревогой заметили, что вокруг них собираются ханские гвардейцы. Тюфенкджи вскинули ружья, грянули выстрелы, и самонадеянный нурэддин вместе с ширинским беем пали в этот день жертвой собственного властолюбия. Братья Девлета — Мехмед и Шахин Герай — вместе с тремя сыновьями Кутлу-Гирея вырвались из кольца порохового дыма и бежали в Турцию.[890]

Калга Селямет Герай, похоже, что-то знал о планах заговора — хотя, с другой стороны, он сам считался первым наследником и вряд ли был согласен пропустить вперед себя на трон Девлета. Гази Герай имел сильные подозрения в отношении Селямета, но подтвердить их, видимо, было нечем, и потому хан ограничился серьезным разговором с братом, после чего оба поклялись всегда быть в ладу друг с другом. Ахмед-ага пытался убедить хана, что Селямет Герай — такой же мятежник, как и прочие, и просил позволения устранить его, но Гази Герай, не желая нарушать клятву, приказал оставить калгу в покое.

Видимо, за Селяметом Гераем действительно водились некие прегрешения, потому что теперь он стал жить настороже. Он даже поки-нул свой дворец Салгыр-Сарай и переселился в шатры у Кызыл-Каи, объяснив такую предосторожность тем, что из-за возникшей в городе эпидемии следует избегать больших скоплений народа. Наконец, в сентябре, улучив момент, калга бросил свой лагерь и умчался из Крыма в степи — в Ак-Керман и далее, в Стамбул.[891]

Тайное бегство Селямета стало лучшим доказательством его виновности — а заодно и источником постоянной тревоги для хана: ведь в распоряжении Стамбула оказался новый кандидат на крымский престол, и хану приходилось опасаться новых интриг в свой адрес — теперь уже с участием Селямета Герая.

Гази Герай потребовал от султана, чтобы тот либо выдал беглого калгу в Крым, либо казнил его сам. Падишах отверг эти требования, но пообещал, что отправит беглеца в далекую ссылку, где тот не сможет вредить Гази Гераю. Так и случилось: Селямет Герай был сослан в Анатолию, а Мехмед III, оказав услугу хану, в который раз напомнил ему, что ожидает прибытия крымских войск на венгерский фронт.[892] Селямет Герай недолго оставался в местности, отведенной ему султаном для жительства. В эти годы в Анатолии разгоралось восстание «джеляли» — турецких крестьян и беглых солдат под предводительством братьев Кара-Языджи и Дели-Хасана. Сражаясь с султанскими войсками, мятежники овладели обширными областями в Восточной Турции, где жил теперь Селямет Герай. Недолго думая, крымский беглец покинул место ссылки и присоединился к участникам мятежа.[893] Это могло несколько успокоить хана: ведь дружба с бунтовщиками должна была лишить Селямета всякого доверия при султанском дворе и вычеркнуть его из числа соперников хана.

Поэтому осенью 1602 года Гази Герай решился оставить Крым и выступить в свою третью венгерскую кампанию. Все ханские братья к этому времени либо погибли, либо покинули Крым, и на пост первого наследника был назначен 13-летний сын Гази Герая — Тохтамыш Герай. Отец видел его будущим правителем Крыма и стал смолоду приучать к управлению страной: юному калге было поручено охранять Крым от неприятеля в отсутствие хана. Разумеется, в помощь ему были назначены опытные советники.[894]

В прифронтовых землях хан появился лишь в октябре, когда основные сражения уже закончились и османские войска расходились на зимовку. Гази Герай поселился переждать зиму в венгерском городе Печ. Здесь он нашел себе образованного собеседника: его частым гостем стал местный уроженец, венгр-мусульманин Ибрагим Печеви, знаменитый в будущем историк. Впоследствии Печеви рассказывал о своих встречах с ханом: «Я большую часть дней находился в его благородном обществе, а по временам мы ездили даже на охоту и ходили прогуливаться; иногда же проводили время в писании и в некоторых других похвальных занятиях. Он заставил меня выучиться писать почерком таалик, преподав мне правила, как действовать пером в этом почерке».[895] Гази Герай научил Печеви не только искусству арабской каллиграфии, но и персидскому языку, которым владел в совершенстве и на котором писал стихи.

Обретя вдали от придворной суеты много свободного времени, Гази Герай взялся за создание поэмы — воображаемого диалога между Кофе и Вином, который и был написан долгими зимними вечерами в Пече. Гази Гераю, к слову, было чем гордиться на литературном поприще. Среди всего пестрого разнообразия ближневосточной поэзии он создал целый новый жанр, которому в будущем появилось немало подражаний.[896] Если основным лирическим героем у прежних поэтов был влюбленный юноша, то в стихах Газайи заговорил воин-аскет:

Весной 1603 года венгерские равнины вновь покрылись марширующими колоннами: везирь привел турецких солдат с зимних квартир и расставлял их по прежним позициям. Среди турецкого войска выделялись полки, более похожие на толпы разбойников, нежели на воителей ислама: это были «джеляли». Не сумев подавить восстание силой, султан все же нашел, как укротить мятежников: он пообещал им полную амнистию, высокие посты и плату за участие в венгерской кампании. Вожак «джеляли», Дели-Хасан, чувствовал себя хозяином положения и очень вольно обращался с везирем — а тот, опасаясь немилости падишаха, не смел перечить его бесконечным капризам и дерзким выходкам.[898]

Хан был возмущен тем, что султан поставил анатолийских разбойников наравне с честными воинами, и отказался являться к командующему, пока тот держит мятежников при себе. Но гораздо больше его заботила другая мысль: если даже Дели-Хасан, при всех его прошлых злодеяниях, находится теперь в такой чести у султана — то что же тогда говорить о Селямете Герае? Ахмед-ага укорял хана, что тот не позволил ему расправиться с калгой еще в Крыму: «Вот то-то, государь, зачем ты не предоставил меня самому себе? Если бы я при тебе же зарезал его, как режут желтого быка, так ты бы теперь был избавлен от этих дум и опасений».[899]

Дурные предчувствия оказались не напрасны: к лету стало известно, что все крымские беглецы, присоединившиеся к Дели-Хасану, — Селямет Герай и братья Девлета Герая — тоже получили падишахское помилование. Не дожидаясь, пока беспокойные родичи появятся в Крыму с должным образом оформленной грамотой на ханский титул, Гази Герай свернул свои походные шатры и быстрым маршем отправился домой.[900]

Хана уговаривали остаться, а командующий фронтом передал ему через Печеви 30 тысяч аспров. «Отнеси-ка это обратно, — сказал гостю Гази Герай, — слава Аллаху, я в этом не нуждаюсь: дать татарам по одной монете мне не позволяет честь моя, а если бы я захотел дать по две, так этого не хватит».[901]

Больше в Венгрию хан никогда не возвращался.

На службе султану в венгерских землях он провел в общей сложности два года. Это было бы в порядке вещей для какого нибудь паши или янычарского командира — но для правителя государства, которого годами не видела собственная страна, это было недопустимо.[902]

Страна Крым (1603–1608)

Гази II Герай в союзе с Польшей готовится обороняться от османов — Новый султан, примирение хана со Стамбулом — Крым и Северный Кавказ — Дружеские контакты с иранским шахом — Смерть Гази II Герая и отзывы современников о нем — Краткий итог

Отход с позиций в начале лета грозил дорого обойтись Гази Гераю. Османы и без того были недовольны его слишком поздним прибытием прошлой осенью,[903] а покинуть фронт теперь, до начала боевых действий, означало неминуемую ссору с султаном. Тем не менее, хан сознательно пошел на риск: ему требовалось немедленно оказаться в Крыму, пока Мехмед III не вздумал послать туда Селямета Герая.

Очевидно, султан не замедлил излить свой гнев на Гази Герая, ибо тот, вернувшись домой, стал готовиться к обороне — в точности, как десять лет назад; только на этот раз хан избрал своим союзником не Московию, а Польшу. Он написал Зигмунту III о своей вражде с султаном, попросив его помочь в постройке крепости и прислать в Крым побольше огнестрельного оружия. Гази Герай даже намекал в своем послании, что готов признать верховенство Польши над своим государством — если только ему удастся с помощью короля избавить Крым от верховенства османов.[904] Этот неожиданный политический маневр был не столь уж и фантастичен, имея некоторое основание в старинных традициях: ведь когда-то, посадив на крымский престол Хаджи Герая, Казимир считал себя его покровителем (и сам Хаджи Герай, когда ему было выгодно, не отрицал этого).[905] В Польше всерьез задумались над предложением хана и горячо обсуждали его.

Тем временем Гази Герай ожидал османского вторжения, напряженность между Бахчисараем и Стамбулом нарастала, над Крымом сгущались тучи — но гроза так и не грянула: в конце года Мехмеда III хватил сердечный удар, и он умер. Новым повелителем османов стал 13-летний сын султана, Ахмед. О характере нового правителя многое сказал его отказ от братоубийства при восхождении на трон: Ахмед I не тронул своего брата Мустафу и отменил этот жестокий обычай.[906]

Перетасовка придворного штата при юном султане надолго отвлекла внимание стамбульского двора от особы крымского хана, и унизительный образ покорного слуги падишаха (должно быть, самый ненавистный из всех образов, которые доводилось принимать Гази Гераю) наконец-то мог быть без опаски сброшен. Хан освободился от докучливого надзора и бесконечных упреков; никто больше не слал ему угрожающих требований немедленно явиться в Венгрию: Ахмед I вполне удовлетворился тем, что на фронт из Крыма был прислан Тохтамыш Герай. Хан охотно отпустил часть своих войск на помощь османам: во-первых, Тохтамышу Гераю пора было испытать себя в настоящем бою, а во-вторых, в Крыму из-за неурожаев начался голод, а участие в кампании позволяло прокормить тысячи крымских воинов за счет османского провианта и военной добычи.[907]

Примирившись со Стамбулом, хан вернулся к осуществлению своей давней мечты о расширении рубежей собственной державы. Пробовать удачи в дунайских княжествах он больше не стал: все прежние попытки укрепить крымское влияние в этих краях лишь разжигали подозрительность везирей и неприязнь султана. Потому Гази Герай решил довольствоваться данью, что по-прежнему платили ему Молдова и Валахия, и занялся восточным флангом своего государства — Северным Кавказом.

Пока Гази Герай по требованию султана тратил месяцы и годы на защиту османских владений в Европе, Московия на Кавказе, по давнему выражению Девлета I Герая, все упорнее «неслась Крыму в соседи».[908] Донские и терские казаки стали угрожать Малой Ногайской Орде, чей правитель, Кан-мирза, жаловался, что из-за их натиска вынужден сидеть в османской крепости Азак, «как мышь в гнезде».[909] Незавидным было положение и союзных Крыму черкесских князей: враждующие с ними кабардинские племена приняли царское подданство и обрели большую силу.

Уже в правление Гази Герая на границах Кабарды и Кумыкии возводились новые казацкие остроги — но хану, связанному венгерской войной, было недосуг противостоять этому. Теперь, избавившись от фронтовой повинности, Гази Герай взялся наводить порядок в этих землях.

В противовес русским острогам Гази Герай поставил на Кавказе крымскую крепость, которая была названа Гази-Кермен (несомненно, в честь самого хана). Укрепление было выстроено в верховьях Кубани, на подступах к Черкессии, и хан мог отправлять отсюда военную подмогу своим кавказским союзникам.[910]

Занявшись всерьез кавказскими делами, Гази Герай счел нужным примириться с иранским шахом, чье влияние отчетливо ощущалось здесь в Дагестане и Кумыкии. В итоге у хана сложились прекрасные отношения с правителем страны, памятной ему тягостными годами неволи. Многое изменилось с тех пор, и теперь Гази Герай рассматривал Иран как возможное убежище на случай ссоры с султаном.

Так, в осенние дни 1601 года, когда хан с тревогой ожидал возвращения беглого Селямета Герая с турецким войском, во владения черкесского племени Беслене прибыл крымский военачальник Батыр-Шах, один из предводителей Мансуров. Он участвовал в недавнем венгерском походе, был ранен в ногу и прибыл к своим черкесским друзьям для лечения. Батыр-Шах под большим секретом рассказал, что в случае поражения в грядущей схватке с османами хан намерен укрыться в Черкессии, а оттуда перебраться либо на Терек к русским, либо в Персию к шаху.[911]

Новый повелитель Ирана, Аббас I, в 1603 году возобновил войну с османами за земли Закавказья. Шах сильно опасался, что турки бросят против него крымские войска — и поспешил задобрить хана: когда в плен к кызылбашам попал тот самый Хандан-ага, что некогда столь предусмотрительно распорядился султанскими грамотами для Гази и Фетха, Аббас снарядил специальное посольство и отправил пленника в Крым. Расчет на то, что Гази Герай оценит благородство шаха, оказался верен. В ответном посольстве Гази Герай передал Аббасу, что хочет жить с ним в мире и дружбе. Посол Хаджи-Байрам, донесший эту весть до иранского правителя и преподнесший шаху дорогие подарки от хана, был выслушан с великим вниманием и принят с большим почетом.[912]Мирные заверения хана не были пустыми словами: когда султан пригласил крымцев снова выступить вместе на Иран, Гази Герай ответил ему отказом (тем более, что командующим на персидском фронте опять стал его давнишний недруг Чигала-заде).[913]

Гази Герай шаг за шагом приближался к тому, чтобы действительно стать покровителем всего Северного Кавказа: многие местные владетели вошли с ним в союз, а когда в 1605 году царские воеводы попытались помешать этому — в Дагестане грянуло сражение, в котором кумыки при помощи крымских войск и турецких янычар истребили и согнали с прикаспийских рек все русские гарнизоны. Московское продвижение на Кавказ было остановлено на целое столетие.[914]

Гази Герай имел все основания торжествовать: его планы наконец начинали сбываться. Все, казалось, свидетельствовало о том, что Кавказ в скором будущем прибавит к достижениям хана-воителя[915] еще одну крупную победу…

Осенью 1607 года хан прибыл в Гази-Кермен. Он оставался там всю зиму, приводя к присяге правителей Кабарды, Кумыкии и Северного Дагестана. Воодушевленные победой союзники строили планы на будущее: они решили возвести на Кавказе еще одну крепость на месте заброшенного ордынского города Маджар у реки Кумы.[916]

Ближе к концу зимы Гази Герай собрался обратно: его ждал Крым. Хан направился от заснеженных ущелий Черкессии к Керченскому проливу; горы сменились степями. Пересекая их, хан, вероятно, и не заметил той минуты, когда к нему, уцелевшему среди звона персидских сабель и грохота австрийских пушек, безмолвно прикоснулась гибель: болезнь, само название которой звучало как стон всеобщего бедствия — «таун».[917]

Гази Герай умер перед самым порогом Крыма, в Темрюке. Скорбная процессия переправилась через пролив и пересекла с востока на запад весь полуостров, чтобы похоронить Гази II Герая в мавзолее Бахчисарайского дворца рядом с его отцом.[918]

Этот прекрасный стих Газайи, междустрочия которого полны сокровенными смыслами, зазвучал теперь как автоэпитафия хана, которому в своей жизни слишком часто доводилось сталкиваться с разочарованиями. Не было недостатка и в других эпитафиях — отзывах современников, и их слова свидетельствовали, что незаурядные достоинства Гази Герая были оценены должным образом еще при жизни.

«Он был славнейшим из всех, кто правил Таврикой Перекопской… Он настолько славился своими добродетелями и великодушием, что и чужеземные правители, и собственные подданные почитали его, как второго Марка Аврелия».[920]

«Это был хан, наиболее достойный трона среди всех своих предшественников… К его редким качествам прибавлялись приветливость и великодушие, покорявшие сердца… Он обладал всеми свойствами, что делают правителя великим».[921]

Так французский посланник Жюльен Бордье (побывавший в Крыму в правление Гази Герая) и османский историк Абдуллах Ризван-паша-заде (живший в Кефе чуть позже) в один голос — почти в точности повторяя друг друга! — отзывались об ушедшем хане.

Обладая талантами, которых с избытком хватило бы на нескольких человек, Гази Герай прожил срок, едва достаточный и для одного: пятьдесят пять лет. В другое время и в другой стране правитель подобного масштаба наверняка смог бы круто развернуть путь своего государства и войти в число атлантов, что держат на плечах фасад всемирной истории. Гази Герай пришел править Крымом на переломе двух эпох. Идеал Великого Улуса, двигавший некогда целыми народами, превратился для современников в мертвое предание; эра Великой Орды умерла вместе с Гази Гераем, который собственноручно поставил точку и в борьбе за Престольный Край на востоке, и в обладании Тохтамышевым наследством на западе.[922]

Преемники Гази II Герая на престоле еще не раз заговорят в будущем об этом древнем достоянии их династии — но эти воспоминания будут служить уже совершенно иным целям и задачам, которые поставит перед крымскими правителями новая эпоха. Прежние, веками существовавшие соотношения сил вокруг Крыма неузнаваемо изменятся и заставят будущих ханов искать новые пути сохранить свое небольшое государство между жерновами соседних держав. Как ни пытался Крым остаться самостоятельной силой между ними, он оказался слишком мал, чтобы заменить собой треснувший жернов Улуса Бату. Новой Ордой вместо Крыма стала Московия, достигнув этого не по праву наследования, а силой собственных войск и слабостью соперничавших тюркских правителей; и покоренные ею евразийские степи остались для Гераев столь же чужими и грозными, как и во времена владычества Намаганов[923].

Настороженно следя за северным соседом и порой покидая свой наблюдательный пост из-за внутренних неурядиц, Герай, конечно, замечали, что с каждым десятилетием всё глубже входят в зависимость от соседа южного. Сила, с которой Стамбул постепенно втягивал Крымский Юрт в свою орбиту, мало зависела от желания или нежелания крымцев и была столь же неумолима, как притяжение большой планеты, удерживающей рядом с собой меньшую. Степень этого тяготения волновала еще Девлета Герая; Мехмед II и Гази II были готовы и вовсе разрубить узы, наложенные на них Стамбулом, но не преуспели в этом, и трудные размышления над нарастающей зависимостью Крыма от Османской империи остались в наследство их преемникам.

Страна Крым продолжала свой славный и трагический путь в бушующем море истории; ее повелители мысленно озирали горизонты двух материков, удерживали равновесие сил на рубежах страны, обустраивали свой край и защищали свой трон, а крымцы — те самые несметные тысячи крымцев, которым надлежало воплощать грандиозные замыслы своих правителей — отходя вечерами ко сну, молили Всевышнего, чтобы завтрашний день был не хуже дня минувшего[924].