Повелители двух материков. Том. 1: Крымские ханы XV— XVI столетий и борьба за наследство Великой Орды

Цена интриги (1551–1552)

Казанским ханом избран Отемиш Герай — Возвращение и краткое правление Шах-Али — Отемиш Герай и его мать Сююн-бике выданы в Московию — Неудавшийся поход Девлета Герая на Москву — Завоевание Казани Иваном Грозным и ликвидация Казанского ханства

Пока Сахиб Герай выстраивал себе на погибель опасную рокировку вокруг казанского престола, татары не переставали просить крымского хана о том, чтобы он, наконец, прислал им в Казань правителя из рода Гераев. Не дождавшись скорого ответа из Крыма, казанцы обратились с той же просьбой и к османскому двору, однако это посольство было перехвачено в степях русскими.[569]

Когда стало очевидно, что внимание Бахчисарая и Стамбула безраздельно поглощено дворцовым переворотом в Крыму, а Казани, по выражению самих татар, было больше «неоткуда ждать помощи и поддержки, кроме покровительства Господа миров и помощи ангелов»,[570] казанским беям не осталось иного выбора, как провозгласить своим правителем двухлетнего Отемиша Герая. Вокруг нового хана и его матери Сююн-бике сплотилась крымская гвардия во главе с Кунчек-огланом.[571]

Подобно тому, как воцарение трехлетнего Ивана стало когда-то для казанцев сигналом к высвобождению из-под московской зависимости, так и теперь возведение на трон Отемиша Герая подало Москве надежду вновь прибрать Казань к рукам: ситуация повторилась в своем зеркальном отражении. В начале 1550 года Иван IV бросил войска на стены Казанской крепости. Отчаянно защищаясь, татары и крымцы сумели отбить атаку.[572] Однако в Казани далеко не всех устраивало то, что крымская династия по-прежнему остается у власти; многим вельможам было выгоднее принять покровительство Московии. Завидуя могуществу Кунчека, они распускали слухи, будто Кунчек задумал жениться на Сююн-бике, убить Отемиша Герая и взойти на престол.[573] Все это было выдумкой: не принадлежа к ханскому роду, Кунчек даже и в таком случае не смог бы стать ханом.

Тем временем события приобретали угрожающий оборот. Иван IV всерьез занялся наступлением на Казанский юрт. Он начал с того, что перекрыл волжские речные пути и наложил на город плотную блокаду. Не приходилось сомневаться, что русские скоро снова явятся к Казани с военной силой. Пользуясь затишьем, Кунчек отправился в Крым за военной помощью. Время предстояло тяжкое, и потому он решил заодно отвезти на родину семью и ценности. За ним последовало 300 крымцев, в том числе 19 беев и мирз. До Крыма путники не добрались: в пути они были схвачены русским отрядом, доставлены в Москву и казнены.[574] Последняя опора крымской династии в Казанском юрте рухнула.

Будучи отрезаны блокадой от русских рынков, казанские беи терпели огромные убытки. Вскоре они передали московскому князю, что в обмен на снятие блокады согласны принять ханом Шах-Али и выдать в Москву Отемиша Герая с его матерью и остававшимися в городе семьями крымцев.[575]

Когда вооруженный отряд вошел в жилище Сююн-бике, та не ожидала, что ее пришли арестовывать, — иначе, «если бы знала, то убила бы себя», как говорит летопись. Вдову Сафы Герая с сыном повели под конвоем через город к пристани, где стояло судно, готовое отвезти их в Московию. По пути пленница упросила охрану зайти в мавзолей, где был похоронен ее муж Сафа Герай. Плач Сююн-бике на могиле Сафы Герая продолжался два часа и тронул даже охрану, не говоря уже о толпах горожан, рыдавших вместе с правительницей. Затем Сююн-бике доставили на судно и отправили вверх по Волге, в Московию, тщательно наблюдая, чтобы она не совершила самоубийства.[576] Пребывая в московском плену, Сююн-бике напрасно умоляла Ивана IV отпустить ее к отцу в Ногайскую Орду. Ни к чему не привели и письма Юсуф-бея, просившего вернуть ему дочь.[577]

Шах-Али начал свое третье правление в Казани. Он давно мечтал отомстить своим недругам и, вернувшись к власти, казнил десятки враждебных ему беев и мирз. Отряд московских стрельцов, пришедших в город вместе с ханом и являвшихся его опорой, немало раздражал местных жителей, и недовольство казанцев правлением Шах-Али становилось все сильнее.

Наблюдая за этим, великий князь решил, что будет лучше убрать из Казани хана, который трижды восходил на казанский престол и каждый раз вызывал лишь беспорядки, мятежи и всеобщее возмущение. В марте 1552 года Шах-Али покинул Казань, а татары, избавившись от него, избрали своим правителем Едигера из хаджи-тарханской династии. Шах-Али вернулся в Московию, силой взял за себя в жены Сююн-бике и увез ее в свой удел в Касимове.[578]

Что касается последнего представителя казанской ветви Гераев, Отемиша Герая, то он в возрасте пяти лет был обращен в православие и назван Александром Сафагиреевичем. За ним сохранили ханское звание, титулуя его по-русски «царем». В семь лет мальчика забрали у матери и направили на воспитание ко двору Ивана IV, где правнук Менгли Герая быстро овладел русским языком и вряд ли часто вспоминал о своих крымских корнях. Жизнь «царя Александра Сафагиреевича» была недолгой: в возрасте семнадцати с половиной лет он умер по неизвестной причине. Таков был финал истории Гераев на престоле Казанского ханства.[579]

На примере Шах-Али Иван IV убедился, что Москве не удастся покорить Казань, навязывая татарам в правители своих ставленников-Намаганов, ни один из которых не задерживался у власти надолго. Князь нацелился на прямой вооруженный захват Казанского юрта, и ему наверняка придали решимости известия из Крыма: ведь можно было ожидать, что дворцовый переворот помешает крымцам вмешаться в волжские события, и казанцы останутся беззащитными перед превосходящей мощью русского оружия. Летом 1552 года Иван с усиленными войсками выступил в казанский поход.

Великий Улус рушился на глазах у Девлета Герая, и ситуация требовала от него действий, сколь бы ни был он занят сейчас внутрикрымскими делами. Хан приказал собирать армию в поход на Москву.

Ради столь масштабного предприятия следовало обзавестись союзниками в соседних государствах, и Девлет Герай стал искать путей к миру с Ногайской Ордой и Хаджи-Тарханским юртом. Стараясь добиться дружбы ногайского бея, хан немедленно распустил по домам уцелевших воинов Али-мирзы, что уже около четырех лет пребывали в крымском плену, а затем пригласил ногайцев к совместному походу на Московию. Молодые ногайские мирзы горячо поддержали эту идею, но Юсуф-бей не желал в открытую конфликтовать с Иваном, в заложниках у которого находились его дочь и внук, и уклончиво ответил Девлету Гераю: «Много друзей — как один друг, а один враг — как много врагов».[580]

Одновременно Девлет Герай отправил послов и к хаджи-тарханскому хану Ямгурчи, который после разгрома Сахибом Гераем начал было искать покровительства у Москвы. Девлет Герай старался убедить его, что Крым более не намерен враждовать с Хаджи-Тарханом, а напротив, предлагает ему союз.[581]

Недоверчивые соседи все еще раздумывали над предложениями Девлета, а русские войска уже поднимались на Казань. Хан не мог далее тратить времени в ожидании ответа союзников и был вынужден действовать в одиночку. Стратегия Девлета Герая заключалась в том, чтобы дождаться отхода Ивана IV к Казани, после чего привести крымские войска под стены Москвы, нанести удар по русской столице и тем самым отвлечь противника от завоевательных планов на востоке.

Вскоре хану сообщили, что московский правитель со всеми своими силами уже покинул столицу и выступил к Волге. Тогда Девлет Герай тронулся в путь. Впереди он послал одного из своих сыновей с семитысячным отрядом, а сам отправился следом, сопровождаемый янычарами и артиллерией, необходимой для предстоящего штурма кремлевских стен.

Крымское войско добралось уже до Рязани, когда выяснилось, что разведка крупно подвела хана: на самом деле Иван IV еще не ушел к Казани и со всеми своими войсками стоял неподалеку от Москвы, ожидая подхода крымцев. Ханская стратегия утратила всякий смысл. Девлет Герай решил было повернуть обратно, но беи, не желавшие возвращаться с пустыми руками, посоветовали ему взять хотя бы Тулу, лежавшую неподалеку. Хан послушался их совета и осадил тульскую крепость, однако и тут ему не повезло: разнеслись вести, что Иван движется на защиту города, ведя за собой сильную армию. Схватка с основными силами русских войск не входила в планы Девлета Герая. Ему пришлось прекратить осаду и повернуть в Крым, а московские воеводы шли за ним по пятам и громили отстававшие крымские отряды.[582]

Так правление нового хана началось с досадной военной неудачи, а Иван IV мог теперь спокойно отправляться на Казань. Крым уже не был для него помехой — по крайней мере, в текущем году.

В августе 1552 года столица Казанскою юрта была окружена московской армией, численность которой впятеро превосходила количество защитников города. Судьба Казани была предрешена. В начале октября русские прорвали оборону и захватили город. Описания этого события полны жестоких сцен: женщины и дети были перебиты либо уведены в плен, а мужское население Казани истреблено почти поголовно.[583] Иван вошел в разграбленный город, посетил опустевший ханский дворец и, уезжая, распорядился загасить тлевшие еще пожары и убрать с улиц завалы трупов. Шах-Али, на всю жизнь оскорбленный неприязнью казанцев, не упустил случая тоже явиться на пепелище и лично поздравить своего покровителя с разгромом Казанского юрта.[584]

Вряд ли те татарские приверженцы Москвы, что годами боролись за усиление русского влияния в Казани, ожидали подобного итога своей деятельности. В пожарах пылали их собственные жилища, лавки и амбары, а земля была густо укрыта мертвыми телами их родственников и соотечественников. Казанские вельможи прекрасно различали «своих» и «чужих» татар — но русским стрельцам, пришедшим грабить богатый город, не было дела до этих различий, и они рубили «басурманские» головы направо и налево, не спрашивая о политических предпочтениях.

Поистине, Стамбул избрал самый неподходящий момент для вмешательства в крымские дела и смены хана. Зловещая интрига везирей против неугодного Сахиба Герая увенчалась полным успехом — но, как оказалось, ценой этого успеха стала гибель Казанского ханства.

Падишах предоставил хану самому разбираться с последствиями казанской катастрофы. Чуть ранее Сулейман уже написал Девлету Ге-раю, что доверяет ему самостоятельно принимать все решения, связанные с волжским и московским направлением внешней политики.[585] Эти слова, конечно, были знаком высокого доверия к хану и признания наследственного права Гераев распоряжаться судьбами Великого Улуса — но что толку было в словах, если теперь судьбой обширного северного юрта распоряжался иноземный завоеватель…

«Белый падишах» (1554–1556)

Девлет Герый ищет союзников — Ногайский нурэддин приглашает Москву к походу на Хаджи-Тархан — Московский ставленник Дервиш-Али заключает союз с Крымом — Завоевание Хаджи-Тархана Иваном IV и ликвидация Хаджи-Тарханского ханства — Царский титул Ивана IV и его претензии на власть над государствами Великого Улуса

После падения Казани в Крым потянулись сотни беженцев. Те татарские мирзы, что оставались в землях Казанского юрта, подняли освободительное восстание,[586] разослали по всем краям Великого Улуса призывы о помощи и, конечно же, ожидали, что крымский хан поможет им избавиться от захватчиков.

Но Девлет Герай не спешил в бой. Памятуя о провале прошлого похода на Москву, он вернулся к тому плану, что уже пытался осуществить вначале: собрать коалицию соседних правителей. Союза с ногайцами пока что не получалось, зато стали налаживаться добрые отношения с Хаджи-Тарханом, чей правитель, напуганный погромом в Казани, переменил свое отношение к Крыму. В волжской столице стали все чаще появляться послы Девлета Герая, от которых Ямгурчи получил в подарок 13 пушек, чтобы в случае надобности защититься от врага. Убедившись, что новый правитель Крыма не намерен воевать с ним, Ямгурчи разорвал свой союз с Московией и демонстративно арестовал русского посланника в Хаджи-Тархане.[587]

На дипломатические успехи крымского хана с раздражением взирал ногайский нурэддин Исмаил,[588] который желал воцарить в Хаджи-Тархане собственного кандидата: хана-марионетку по имени Дервиш-Али. Исмаил был убежденным приверженцем Москвы — настолько ревностным, что ногайцы даже подозревали его в вероотступничестве.[589] Другом Московии он стал не сразу, и был им лишь потому, что не смог найти других покровителей, которые поддержали бы его властные устремления. Не довольствуясь статусом второго лица в Ногайской Орде после своего старшего брата Юсуф-бея, Исмаил однажды попытался достичь первенства. С этой целью он обратился к османскому падишаху, обещаясь быть верным вассалом Стамбула, а взамен прося для себя титул султанского наместника над всею Ногайской Ордой. Но поскольку волжские дела находились в ведении Крыма, Сулейман I перепоручил решение этого вопроса Девлету Гераю.[590] Хан отклонил предложение Исмаила, а нурэддин остался глубоко оскорблен тем, что султан не удостоил его личным ответом и предоставил решать его судьбу крымцам. С тех пор все надежды и устремления Исмаила были связаны исключительно с Московией.

Победа Ивана IV над Казанью вселила в Исмаила надежду, что союз с русскими поможет ему достичь того могущества, о котором он давно мечтал. Поэтому нурэддин предложил московскому правителю вместе выступить на Хаджи-Тархан, сбросить Ямгурчи и воцарить Дервиш-Али, который стал бы верным слугой и Исмаилу, и Ивану. В итоге было решено отправить на Хаджи-Тархан совместную русско-ногайскую экспедицию: московские воеводы с пушками поплывут на судах вниз по Волге, а всадники Исмаила присоединятся к ним в степях.[591] Великий князь посоветовал Исмаилу заодно ударить и на Крым. Ожидалось, что Девлет Герай по приказу султана скоро уйдет воевать на Кавказ, и тут, по замыслу Ивана, ногайцы должны были вторгнуться на полуостров и угнать в плен женщин и детей. Дальнейший расчет был таков: крымцы вернутся из похода, пойдут в Орду забирать свои семьи (и не вернутся оттуда живыми) — и тогда Крым станет безлюдным, а хан окажется беззащитен перед Исмаилом.[592]

Весной 1554 года русские суда подошли к условленному месту на Волге, но ногайских войск нигде не было видно — Исмаилу было уже не до Крыма с Хаджи-Тарханом: он сражался за власть с собственным братом Юсуфом. Не дождавшись ногайцев, тридцатитысячное московское войско продолжило путь и вступило в хаджи-тарханские окрестности. Сопротивляться столь многочисленной армии Ямгурчи не мог, и потому счел за лучшее покинуть столицу. Его примеру последовали и горожане, опасавшиеся повторения казанской резни. Русские войска заняли город и разошлись по окрестностям в поисках хана. Они так и не нашли Ямгурчи, зато захватили его жен, которых хан отправил по реке на судах. Возведя на престол Дервиш-Али и взяв с него присягу на верность русскому правителю, воеводы покинули Хаджи-Тархан. Новый хан остался править юртом под надзором двух московских наместников и их военного отряда.[593]

Исмаил праздновал победу: во-первых, он руками русских возвел на трон Хаджи-Тархана своего ставленника, а во-вторых, одержал верх над Юсуфом, убив старшего брата и отобрав у него бейский титул. Мечта Исмаила исполнилась: он наконец-то стал предводителем Ногайской Орды. Однако радость победы омрачалась тем, что многие ногайцы отказались признать своим правителем братоубийцу и московского приспешника. Воинственный и энергичный Гази-мирза собрал всех недовольных и увел их с Волги в кубанские степи, где ими была основана не зависимая от Исмаила орда, названная Улусом Гази или Малой Ногайской Ордой.[594] Многие ногайцы ушли от ненавистного бея еще дальше: в перекопские степи, где влились в улусы своих дальних крымских родичей из рода Мансур.[595] Так отчасти исполнилась давняя мечта Гераев привлечь на свою сторону заволжских ногайцев.

Поселившись по соседству с владениями Девлета Герая, Гази-мирза стал его верным союзником. Между ханом и мирзой установились самые дружеские отношения: Девлет Герай очень ценил своего нового союзника и говорил, что Гази, хотя и не носил ханского титула, обладал всеми достоинствами выдающегося правителя. Его улус, по словам Девлета, служил «каменной стеной», заслонявшей Крымский Юрт от недругов, а воины Малой Ногайской Орды всегда сражались в авангарде ханских походов бок о бок с крымцами.[596] Гази-мирза стал аталыком для малолетних сыновей крымского хана: полностью доверяя ему, Девлет Герай отправлял своих детей на Кубань, где ногайские друзья учили юных султанов секретам боевого мастерства и выносливости воина-степняка.[597]

Тем временем изгнанный из Хаджи-Тархана Ямгурчи собрал силы и вернулся освобождать свою столицу. Попытка изгнать Дервиш-Али оказалась неудачной: против пушек русского гарнизона не устояли даже янычары, присланные на подмогу Ямгурчи из Крыма. Но вскоре Дервиш-Али сам сообразил, что союз с Девлетом Гераем способен избавить его от тяжкой двойной зависимости от Исмаила и Ивана. Резко сменив политический курс, он восстал против своих прежних благодетелей, выгнал из Хаджи-Тархана русского наместника и стал помогать тем ногайцам, что враждовали с Исмаилом.[598]

Для Девлета Герая, по сути, не имело значения, кто именно укрепится на волжском престоле, — главное, чтобы там правил крымский союзник. Потому Девлет помог Дервиш-Али, как ранее помогал его предшественнику: в Хаджи-Тархан было отправлено несколько пушек, 300 янычар и 700 крымцев. Среди последних были не только воины, но и опытные придворные служащие — как, например, Осман-дуван, который стал влиятельным советником при хане.[599] Хаджи-тарханский правитель порвал с Москвой, обязался помогать казанским повстанцам[600] и подружился с Крымом: Девлет Герай достиг своей цели.

Положение Исмаила стало незавидным: неблагодарный Дервиш-Али спутал ему все карты. Сотрудничество с Москвой очень дорого обошлось бею, которого покинули тысячи подданных, а Хаджи-Тархан, несмотря на смену хана, по-прежнему оставался под крымским влиянием. Видимо, Исмаил был просто-таки разъярен произошедшим, если призывал своего московского покровителя не просто совершить новый поход на Хаджи-Тархан, но уничтожить город и истребить его население — так, чтобы «ни единого очага не осталось».[601]

Ивана не пришлось торопить. В 1556 году он снарядил вторую экспедицию на Хаджи-Тархан. Казаки вытеснили Дервиш-Али из города, а пришедшие вслед за ними стрельцы крепко засели в Хаджи-Тархане и соорудили там добротное укрепление под защитой пушек. Будучи не в силах выбить их оттуда, Дервиш-Али какое-то время скитался в степях вдоль границ своего юрта, а затем его войско начало разбегаться, причем прихватило с собой и крымские пушки. Дервиш-Али утратил последнюю надежду на успех и отправился в Азак, откуда отплыл в Стамбул. Целью его путешествия теперь стала Мекка, куда он, после всех потрясений, решил совершить хадж.[602]

Хаджи-Тарханский юрт прекратил существование.

Исмаил не получил никаких выгод от своей затеи с Хаджи-Тарханом. Русские отказались делиться с ним плодами победы (ведь Исмаил не участвовал в походах), и ногайцы не получили в покоренном ханстве ни постов, ни доходов, ни земель. Бею оставалось лишь жаловаться в письмах Ивану: «Прежде ты нам говорил, что если возьмешь Казань, то нам ее отдашь; ты Казань взял, а нам ее не отдал. Потом Астрахань взял, хотел и ее также нам отдать, и не отдал».[603] Иван отвечал, что ничего подобного он не обещал. Тогда Исмаил напоминал, что из-за преданности «белому царю»[604] он смертельно рассорился с братом, сыновьями, племянниками, что соотечественники называют его «русским», что он стал посмешищем для недругов[605] — но Ивану не было дела до его жалоб; мысли московского правителя были заняты уже совсем другим.

Верховенство над отдаленным и малолюдным Хаджи-Тарханом не сулило Крыму никаких материальных выгод — стоит еще раз вспомнить, как Мехмед I Герай, приглашая Василия III к походу на Хаджи-Тархан, легко соглашался отдать союзнику все тамошние доходы, добавляя: «А мне бы только слава была, что город — мой». Как уже говорилось, у Гераев были другие резоны к овладению Нижней Волгой, последней твердыней рода Намаганов.[606]

Что же касалось Ивана IV, то и его влекла в Престольный Край вовсе не жажда добычи и даже не забота о безопасности своих границ (ибо Хаджи-Тархан никогда не угрожал Московии), а та самая слава золотоордынского наследия, что позволила бы ему претендовать на обширные пространства обоих материков.

Еще в 1547 году великий князь московский провозгласил себя царем. Никаких прав на этот высочайший титул он не имел, поскольку предки Ивана были не царями, а лишь великими князьями. С точки зрения крымских ханов Великое княжество Московское являлось одним из улусов Орды, и титул великого князя примерно соответствовал чину улусного бея — такого, к примеру, как предводитель Мангытов при ордынском хане.[607] Это видно из переписки московских князей и мангытских беев начала XVI столетия: поскольку обе стороны считались равными по рангу, то отношения старшинства между ними определялись не титулами, а лишь разницей в возрасте, которая и устанавливала, кто будет считаться «старшим братом», а кто «младшим».[608] Но ни один из мангытских беев, как бы ни был он могущественен, никогда не осмеливался объявлять себя ханом — а ведь именно это сделал теперь амбициозный московский правитель. Неудивительно, что крымский двор не признал за ним этого статуса (как не признал и целый ряд стран в Европе).

Иерархия чингизидских и западноевропейских титулов не вполне тождественны между собою, но, в целом, титул хана можно соотнести с титулом короля. Однако Иван ставил себя выше европейских королей и признавал равными себе лишь германского императора и османского султана[609] — стало быть, в глазах Крыма он дерзнул провозгласить себя даже не ханом, а «ханом над ханами», то есть, падишахом, хаканом…[610]

Для споров с Западом у Ивана была готова легенда о происхождении московских правителей от древнеримских императоров,[611] а для споров с Востоком — труднооспоримый довод: кем же еще, как не «ханом над ханами», может зваться правитель, которому давно служат ханы-Чингизиды в Касимовском юрте? Недавние события на Волге лишь укрепили эту аргументацию: тот, кто овладел двумя ханствами, может являться лишь ханом («царем»).[612] Приверженцы Москвы в Великом Улусе (как, например, Исмаил), стремясь польстить своему покровителю, уже давно присвоили ему этот титул, величая Ивана «Белым падишахом» и даже заявляя — вопреки здравому смыслу — о его прямом чингизидском происхождении.[613]

Так на просторы Улуса выступил самопровозглашенный хакан, намерившийся утвердить на смену Старому Сараю Бату-хана и Счастливому Сараю Менгли Герая свой «Новый Сарай»[614] Москвы. Он вступил в борьбу с природными потомками Чингиза за наследство Золотой Орды, и на его стороне стояли сила и военная удача. Для того, чтобы стать единовластным обладателем этого наследства, ему оставалось лишь победить нынешнего хакана Великого Улуса.

То есть, завоевать Крым.

Раненый барс (1555–1565)

Нападения на Крым днепровских и донских казаков — Неудачи очередных ханских походов на Москву — Переговоры Девлета Герая с Иваном IV — Сыновья и беи предостерегают хана от заключения мира с Москвой — Хан безуспешно требует от Москвы освободить Казань и Хаджи-Тархан

Московский царь, чье слово и дело редко расходились одно с другим, безотлагательно перешел в наступление на Крымский Юрт.

Еще в 1555 году, утвердив на хаджи-тарханском престоле Дервиш-Али, Иван IV пригласил Исмаила двигаться дальше. Царь звал ногайцев ударить следующей весной на Крым и воцарить там московского ставленника — Джан-Темира, сына Дервиш-Али.[615] Но Исмаил опять увяз в междоусобицах, а Джан-Темир скоро потерял всякое доверие Москвы, поскольку его отец сбросил царскую зависимость и стал союзником Девлета Герая. Поэтому Иван решил действовать против Крыма самостоятельно.

Удобный для нападения момент настал, когда Девлет Герай отправился в поход на Черкессию, где после падения Хаджи-Тархана назрела новая проблема: некоторые черкесские князья, надеясь с помощью царя выйти победителями в бесконечных внутрикавказских усобицах, начали переходить в московское подданство.[616]

Едва хан покинул Крым, как Иван послал к границам Юрта воеводу Шереметева с 13-тысячным отрядом. Узнав о наступлении противника, крымское войско повернуло от Кавказа на Москву. Однако, как и в прошлый раз, царь поджидал хана на подступах к своей столице в полной боевой готовности. Девлету Гераю пришлось опять разворачивать армию под Тулой и возвращаться в Крым. Ему перерезал дорогу Шереметев, в тяжелой битве с которым погибли два ханских сына — калга Ахмед Герай и Хаджи Герай. На помощь вовремя подоспел третий сын Девлета — Мехмед, которому было поручено на время кампании охранять Крым. Узнав о затруднениях похода, Мехмед Герай рискнул оставить полуостров и поспешил к отцу. Шереметев был разгромлен, а крымское войско вернулось домой.[617]

Тем временем Исмаил заявил Ивану, что готов продолжить непримиримую борьбу с Крымом. Он брался сам выйти в поход и просил царя прислать к нему нового кандидата на крымский престол — Александра, десять лет назад родившегося в Казани под именем Отемиш Герай,[618] но Иван предпочел не рисковать столь ценным пленником.

Похоже, в Крыму росло разочарование ханом, который за считанные годы выпустил из рук всю волжскую часть Великого Улуса и бесславно вернулся уже из второго похода на Москву. Исмаил уверял царя, что крымская знать готова свергнуть своего правителя.[619] Бей знал, о чем говорил: против Девлета Герая в Бахчисарае был составлен заговор, во главе которого стоял Тохтамыш — живший в Крыму брат небезызвестного Шах-Али. Покушение сорвалось: хан узнал о его подготовке и Тохтамышу пришлось бежать из Крыма.[620]

Весной 1556 года Девлет Герай в третий раз повел своих людей на Московию и вновь потерпел неудачу: проведав от беглых пленников о приближении крымцев, Иван успел перекрыть пути к Москве.

Тогда Девлет решил идти на Черкессию и завершить прерванный прошлогодний поход — но невезение как будто следовало за ним по пятам. Хану пришлось отменить кавказскую кампанию и с полдороги вернуться домой: стало известно, что на крымских границах появились царские казаки, спустившиеся в судах по Днепру и по Дону. Пользуясь отсутствием хана, днепровский отряд захватил и разграбил крымскую пограничную крепость Ислям-Кермен и напал на Ак-Чакум. Вся ханская армия рванулась к Днепру, чтобы перехватить нападавших — но те отбили преследование и ускользнули.[621]Это была явно не последняя атака, поскольку на подмогу русским вышел украинский князь Дмитрий Вишневецкий. Будучи знатнейшим вельможей и управляя от имени польского короля всем украинским Поднепровьем, Вишневецкий задумал добиться еще большей самостоятельности. Он стал (в точности, как нурэддин Исмаил) искать себе нового покровителя, причем его поиски тоже начались со Стамбула. Потерпев неудачу в переговорах с турецким султаном, Вишневецкий обратился к Девлету Гераю. Князь просил у хана земель на Днепре, обещая взамен воевать против короля на стороне Крыма.[622] Когда и это предложение было отвергнуто, Вишневецкий перешел на службу к московскому царю — тот принял его с готовностью.

Вначале князь отправил трехсотенный отряд на помощь царским казакам в их речной вылазке на Ислям-Кермен, а затем и сам встал у крымских границ на днепровском острове Хортица, вооружившись там захваченными в Ислям-Кермене пушками. Девлет Герай осадил Хортицу и со второй попытки выбил Вишневецкого оттуда, но тот вскоре вернулся с московским войском и подступил к самому Перекопу.[623]

Натиск на Крым усиливался с каждым годом. В 1558 году Вишневецкий наступал на Юрт уже с Дона, а вниз по Днепру следовала казацкая флотилия Адашева. Выйдя из реки в море, Адашев высадился на крымском степном побережье и разграбил близлежащие селения.[624] Тем временем на востоке Вишневецкий осаждал Азак, а подвластные царю черкесы попытались вторгнуться в Крым через Керченский пролив — но Девлет разгромил кавказцев и схватил их вожаков.[625]

Царь явно пытался взять Крым в клещи с двух сторон: днепровские казаки опустошали окрестности Перекопа, а донские нападали на Керчь. Вместе с ними действовали ногайцы Исмаила, раз за разом пытавшиеся прорваться через перешеек вглубь полуострова.[626] Крым снова, как во времена борьбы с волжской Ордой, оказался на осадном положении. Материковые владения ханства опустели: их обитатели либо бежали в Крым от казаков, либо были угнаны в орду Исмаила. Бедственное положение усугублялось жестокой засухой с ее неизменными спутниками: голодом и чумой.

Крымский Юрт, пожалуй, еще не испытывал в своей истории столько бедствий одновременно. Крым оборонялся на все стороны, как раненый барс, а враги наседали на него с запада и с востока, с суши и с моря…

Девлет Герай опять направил армию на Москву — но и четвертый поход, подобно первым трем, не достиг цели. Прорвать укрепленные линии московских стрельцов и пушкарей мог бы большой отряд янычар, и Девлет не раз просил султана о помощи — но получал в ответ лишь благословения действовать самостоятельно.[627] Османы не собирались выступать вместе с ханом на Москву, тем более, что та уверяла в своем миролюбии по отношению к Стамбулу, так, Адашев отобрал из захваченных им в Крыму невольников всех турок и отпустил их, говоря, что царь воюет лишь с ханом, а с султаном хочет жить в мире.[628]

Неизвестно, как долго еще пришлось бы Крыму отражать неприятельские атаки, но вскоре обстоятельства переменились: Вишневецкий поссорился с царем и покинул русскую службу, а Иван IV переключился на завоевание Ливонии.[629] Сражаться одновременно на два фронта царь не мог; ему пришлось выбирать между завоеванием Крыма и Прибалтики. Иван выбрал Ливонию: она лежала ближе и выглядела более легкой добычей, а покорение Крыма, как показал опыт, оказалось далеко не столь простым делом, каким виделось поначалу. Хотя крымскотатарской коннице пока что не удавалось дотянуться до царской столицы, ее непрестанные удары наносили сильный ущерб окраинам Московского царства, и Иван, прикрывая столицу, был вынужден неотлучно стоять на страже своих южных границ. Потому, начиная войну на западе, московский правитель нуждался в прочном мире с ханом.

Царь написал хану письмо, где ностальгически вспоминал времена Ивана III и Менгли Герая, когда Москва и Крым были союзниками.[630] Правда, оставалось опасение, что Девлет Герай тоже углубится в историю и найдет пример еще более крепкого союза — того, который имел место два века назад, в эпоху Ивана I и Узбека, когда князь исправно платил хану дань и не смел усомниться в своем подчиненном статусе. На случай, если хан приведет подобный довод, у московских послов был приготовлен ответ: мол, крымцам известно, в чьи руки перешел теперь волжский юрт Узбек-хана, и кто кому должен бы теперь платить по обычаю дань.[631] Однако Девлет Герай не стал затрагивать этой темы, а лишь проницательно отметил, что дружба Менгли Герая с Москвой помогла Ивану III изрядно расширить свое государство, а Крыму не принесла ничего, кроме бесполезных подарков.[632]

Девлет Герай выражался сдержанно, но на самом деле весьма желал примириться с Московией, поскольку затянувшаяся полоса неудач уже начинала угрожать ему потерей власти. Череда постоянных провалов и бедствий могла привести подданных к подозрению, что это вовсе не случайность, а знак неблагорасположения Всевышнего, что над ханом тяготеет какое-то проклятие, что у него дурной глаз и дурное предначертание судьбы — и объяснение этому тотчас нашлось бы в обстоятельствах прихода Девлета Герая к власти… А заработав в народе репутацию «несчастливого хана», можно было навсегда забыть о какой-либо поддержке подданных.[633] Хан нуждался в мире.

Кроме того, Девлет Герай, вопреки собственным заявлениям, отнюдь не считал бессмыслицей и подарки московского двора — вопрос был лишь в том, сколько их будет прислано; а ведь именно сейчас появилась надежда, что прислано будет очень много: за Ливонию вступилась Польша, начался очередной русско-польский конфликт, и правители обеих держав пытались склонить крымского соседа каждый на свою сторону. То царь, то король попеременно предлагали хану все более и более высокое вознаграждение за заключение союза, и Девлет Герай чувствовал себя хозяином положения на этом «дипломатическом аукционе». Ставки, сделанные царем, выглядели более привлекательно, и хан охотно пошел на союз с Московией, поспешив подкрепить его клятвой. Теперь, по обычаю, мирный договор должна была утвердить своей присягой и крымская знать. Однако здесь Девлет Герай столкнулся с упорным отказом.

Беи и мирзы, при полной поддержке ханских сыновей, собрались на совет и постановили, что вступать в союз с Московией будет опасным безрассудством: Иван IV захватил Казань и Хаджи-Тархан, распространяет власть на ногайцев и черкесов, и если теперь он, замирив дарами хана, победит еще и польского короля — то с удвоенной силой обернет оружие против Крыма. Казанские мирзы-беженцы напоминали, что в свое время царь преподносил богатые дары и Казани, а затем захватил ее.[634] Девлет остался в меньшинстве: даже его собственная мать поддержала мнение беев.[635]

Хану пришлось оставить соображения материальной выгоды и выставить перед царем принципиальное условие: если Иван хочет мира с Крымом, он должен освободить Казань и Хаджи-Тархан — либо, как минимум, восстановить в Казани вассальное ханство, посадить там правителем Адиля Герая и выплачивать Крыму дань в том размере, в каком ее получал Мехмед I Герай после победного похода к Москве.[636] Царь не принял этих условий. Единственное, на что он согласился — это назначить одного из сыновей Девлета вассальным ханом в Касимове.[637]

Здесь исчерпалось терпение и у самого Девлета Герая.

Небо тому было свидетель: ради спокойствия Юрта хан был готов на самые далекоидущие компромиссы. В эти годы Крым неожиданно стал тем, чем его давно мечтали видеть прежние ханы: центром притяжения для всех народов бывшей Орды, которые теперь искали у Крыма защиты и смотрели на хана как на избавителя. Посланцы из Поволжья звали Девлета Герая в свои края, где население давно готово восстать против русских и ждет лишь подмоги из Крыма; друзья-черкесы призывали его на защиту Кавказа, где царские воеводы уже расставляли свои гарнизоны — однако хан, в надежде на успех переговоров с Иваном, не откликнулся на их призывы.[638] Ради мира с царем он едва не рассорился с первыми лицами своего государства, а взамен не видит никаких ответных шагов Ивана, кроме согласия взять в услужение ханского сына, да жалких подачек, присланных в дар, наподобие кафтана с царского плеча и чаши с царского стола.[639]

«То, что ваш государь просит у меня сына в Касимов, так в этом я не нуждаюсь: сыну моему и у меня есть, чем прокормиться. А если не отдаст мне государь ваш Хаджи-Тархана, то его возьмет турецкий султан»[640] — бросил Девлет Герай очередному царскому посланцу.

Были причины, по которым упоминание о султане вызывало у Девлета Герая не меньшую досаду, чем неуступчивость царя. Но других доводов у хана на сегодняшний день уже не оставалось.

Точка на карте (1568-69)

Османский проект строительства канала между Доном и Волгой — Доводы Девлета Герая против этого замысла — Подготовка экспедиции 1569 года — Провал проекта — Попытка взятия Астрахани османами — Трудности возвращения из похода

Что же заставило Девлета Герая вспомнить в связи с Хаджи-Тарханом о султане?

Жители Поволжья слали призывы о помощи не только в Бахчисарай, но и в Стамбул. В султанскую канцелярию поступали петиции казанцев, хаджи-тарханцев, ногайцев и черкесов с просьбой прийти и освободить их от захватчиков. Вскоре к падишаху стали прибывать послы и из еще более дальних краев: ханы Бухары и Хорезма жаловались, что русские воеводы перекрыли путь через Хаджи-Тархан, которым издавна ходили среднеазиатские купцы и паломники.[641]К этому времени при стамбульском дворе уже несколько лет обсуждался грандиозный проект: речь шла о прорытии судоходного канала между Доном и Волгой. Одним из главных приверженцев этой идеи был султанский дефтердар Касым. Он убеждал, что Турция, переправив по каналу флот в Каспийское море и высадив янычарский десант на иранском побережье, сможет, наконец, окончательно победить Персию.[642]

Сулейман I усомнился в целесообразности этой затеи, но все же в 1563 году призвал Девлета Герая к участию в постройке канала.[643] Хану не понравилась попытка вмешательства Стамбула в волжские дела. Он вовсе не желал делиться в этом краю влиянием с османами: «Этак и Крым не останется в наших руках!» — воскликнул он, узнав о намерении султана.[644] Поэтому, приложив все свои силы, Девлет Герай отговорил Сулеймана от экспедиции.[645]

Но в 1566 году 71-летний падишах умер, и на смену старому правителю пришел его сын Селим II, родившийся от знаменитой Роксоланы и прославившийся в истории под красноречивой кличкой «Селим-Пьяница». Настойчивый Касым не замедлил познакомить его со своим проектом, а здесь как раз подоспело и очередное среднеазиатское посольство. Новый султан решил разрубить весь узел волжских проблем единым махом: он приказал построить канал и освободить Хаджи-Тархан от русских.

Касым добился своего: к весне 1568 года он получил титул паши, ранг кефинского бейлербея и широкие полномочия командира будущей кампании, а Девлету Гераю был послан султанский указ, обязывавший хана немедленно выступать на Волгу вместе с Касым-пашой.[646]

Распоряжение падишаха заставило Девлета Герая задуматься. Его раздражала и категоричность нового султана, и настырность Касыма, который сумел-таки поставить хана на службу своей затее. Но еще более его рассердило то, что Селим собрался послать в волжский поход Крым-Гирея (родича последних хаджи-тарханских ханов) и назначить его правителем Престольного Края.[647] Получалось, что султан отнимает у Гераев их старую привилегию ведать волжскими делами, да еще и пытается вернуть Волгу Намаганам! Перспектива воссоздания намаганского ханства под эгидой Османов была совершенно неприемлема для крымского правителя: ведь кто бы мог поручиться, что падишах не соблаговолит отдать им когда-нибудь и Крым?

Девлет Герай привел немало резонных доводов против задуманной султаном кампании. Этой весной, — писал он Селиму, — поход начинать уже поздно, летом армия будет страдать в безводных краях от жажды, а зимой южане-турки не вынесут степных морозов. Из-за прошлогоднего неурожая невозможно сделать достаточных запасов продовольствия для войск, да и самих бойцов в Крыму сейчас не набрать: Адиль и Гази Гераи увели всех в поход на окраины Московии. Наконец, Девлет пытался задеть честолюбие султана: «Если мы Хаджи-Тархана не возьмем, то это будет бесчестье тебе, а не мне».[648]

Султан и слышать не хотел об отмене похода и лишь слал в Крым новые распоряжения о его подготовке. Он, правда, попытался успокоить Девлета, отказавшись от замысла поставить Крым-Гирея хаджи-тарханским правителем и пообещав, что по окончании похода выдаст его хану,[649]— но Девлет Герай не верил падишаху. Хан хотел было сам договориться с Москвой до прихода турок, предупредив царя о грядущем походе и посоветовав, чтобы тот лучше подобру отказался от Хаджи-Тархана в пользу Крыма или хотя бы создал там зависимое от Москвы ханство под управлением кого-либо из родичей Девлета Герая — но и из этого ничего не вышло.[650]

Девлету удалось оттянуть выступление лишь на год. К лету 1569 года усилиями султана и Касым-паши подготовка к кампании была завершена: в Кефе стояли десятки турецких судов с продовольствием и артиллерией, а также строительными инструментами для рытья канала. Сборами пришлось заняться и хану: он созвал в поход крьшцев и пригласил на помощь ногайцев из Малой Ногайской Орды.

В июне объединенное войско двинулось в путь. Касым-паша командовал 25 тысячами османских воинов, а Девлет Герай — 50 тысячами крымской и малоногайской конницы.[651] Армия направлялась к точке, где русла Дона и Волги ближе всего сходились друг с другом: в этой местности, называвшейся Эрдильме[652] (Переволока), и предстояло вырыть канал. Сюда же должны были подтянуться по Дону и турецкие суда с инструментами и запасами. Это был звездный час Касым-паши, который, не иначе, мечтал, что успех предприятия вознесет его на пост везиря.

Наконец, в августе все силы собрались на Эрдильме. Унылый пейзаж, открывшийся взорам участников похода, похоронил честолюбивые надежды Касым-паши. Точка на карте превратилась в многокилометровый клин спекшейся степной земли, что выгнулся широким горбом между руслами двух рек. Было очевидно, что канал здесь не прорыть даже усилиями «всей Турции за сто лет» — как образно пояснили паше пришедшие с ним стамбульские инженеры.[653]

Девлет Герай предложил Касыму возвратиться обратно, но тот не желал сдаваться: ведь оставалась еще вторая часть задания.[654] Простояв в замешательстве две недели на Переволоке, Касым нашел выход: он приказал вытащить суда на берег, поставить их на катки из бревен и катить к Волге, чтобы поплыть на них далее к Хаджи-Тархану. Но и это не удалось: галеры оказались слишком велики и тяжелы, чтобы их можно было перетащить из реки в реку.[655]

Касым, холодея, представлял встречу с султаном, а Девлет Герай считал дни до возвращения в Крым, но тут к паше явилась неожиданная подмога. К нему пришли хаджи-тарханцы, которые объяснили, что перетаскивать суда незачем: пусть турки идут сушей к Хаджи-Тархану, а они тем временем достанут для них на Волге новые корабли.[656] Обрадованный паша повелел своему флоту возвращаться в Азак, а оставшиеся войска повел к Хаджи-Тархану, Девлету Гераю пришлось последовать за ним.

Шел уже сентябрь, когда экспедиция добралась до Хаджи-Тархана и вступила в него. Но занять запустевший город еще не означало победы: главной и самой трудной задачей было взятие новой русской крепости Астрахань, построенной ниже по течению на противоположном берегу.

Касым-паше опять пришлось размышлять, как быть дальше, а тем временем к нему прислал послов Тин-Ахмед, бей Большой Ногайской орды. Бей был готов отрядить войска на помощь Касыму и даже признать себя слугой падишаха, но предупреждал пашу, чтобы турки ни в коем случае не доверяли крымцам, и приводил длинный список претензий к хану.[657]

Расположившись в шатрах в старом Хаджи-Тархане, Девлет Герай обсудил эту новость со своими беями и мирзами. Беи напомнили, как почти полвека назад в эти края ходил Мехмед I Герай, как он победоносно вошел в Хаджи-Тархан, а затем был предательски убит вместе со своим сыном ногайскими предводителями.[658]

Хан и без того беспокоился за оставленный без надзора Крым, а теперь ему приходилось вдобавок неусыпно следить за Тин-Ахмедом, который открыто заявлял туркам о своей кровной вражде с Гераями[659] и пытался настроить пашу против крымских татар. Девлет Герай стал собираться в обратный путь.

Касым-паша рассчитывал сделать подкоп под Астраханскую крепость, поместить туда бочки с порохом и развалить стены взрывом. Но саперы, разобравшись, сказали, что это невозможно: из-за близости реки подкопы сразу наполнятся водой. Оставался только штурм, но подойти к астраханским укреплениям османам мешал огонь русских крепостных орудий, а собственную дальнобойную артиллерию паша, как назло, отправил на судах с Эрдильме обратно в Азак.[660]

Поход явно не удался — но возвращаться к султану с докладом о полном провале было немыслимо. Крепость следовало взять любой ценой, даже если для этого придется зимовать рядом с ней. Едва заслышав о зимовке, турецкое войско взбунтовалось. Ранняя и холодная осень предвещала скорый приход тех лютых степных буранов, о которых османские воины уже были наслышаны от своих крымских союзников. Кроме того, самонадеянный паша взял продуктового запаса лишь на 40 дней, а нищие хаджи-тарханцы и ногайцы не могли всю зиму кормить огромную армию. Войску угрожал голод. «Мы все уходим вместе с ханом!.. Все, что хан писал падишаху, и что он говорил нам и тебе на Эрдильме — все так и случилось!» — кричали паше возмущенные янычары.[661]

Хан повел войско назад, к Азаку. Едва армия тронулась в путь, как навстречу ей прискакал гонец с посланием от султана. Селим II разрешал Девлету вернуться в Крым, оставив с османами Мехмеда и Адиля Гераев, а Касым-паше приказывал остаться на зимовку у Волги и ждать весной подкрепления.[662] Но янычары отказались подчиниться даже султану, которого, как и пашу, честили за безрассудную авантюру.

Обратная дорога к Азаку заняла целый месяц. Поговаривали, что Девлет Герай намеренно повел Касым-пашу кружным путем по пустынным степям Предкавказья, чтобы отбить у него охоту когда-либо возвращаться сюда.[663] Иной раз на протяжении трех дней пути войско не встречало ни единого родника. Было праздником, когда отряды набредали на соленое озерцо: несчастным приходилось пить даже такую воду и поить ею таявшие с каждым днем табуны. Ногайцы чувствовали себя здесь, как дома; крымцев спасало то, что каждый из них имел по несколько выносливых лошадей; а вот пешим янычарам и потерявшим коня сипахиям приходилось очень туго. В турецком обозе оставалось немало денег для уплаты жалования, и ногайские воины из Улуса Гази просто-таки озолотились на этом переходе, продавая османам сухари, горох и муку по фантастическим ценам (сами ногайцы вполне довольствовались мясом умиравших от жажды лошадей).[664]На этой страшной дороге погибла половина османских воинов, а выжившие говорили, что даже в самых тяжелых прежних походах они не бывали так изнурены и измучены.[665]

Когда Селиму II доложили об итогах экспедиции, он с присущей ему лихостью тут же приказал казнить Касым-пашу и Девлета Герая. К счастью, хан вовремя дознался об этом. Девлет обратился к сестре падишаха, Михримах-Султан и послал богатые дары верховному везирю Мехмед-паше, прося обоих замолвить за него слово. Селим снизошел к просьбе сестры, но пообещал, что рано или поздно все равно расправится с Девлетом.[666]

Теперь Девлет Герай настороженно ожидал вестей из Стамбула: не намерен ли султан организовать следующей весной повторный поход на Волгу (тем более, что его об этом просил в письмах Касым-паша, желавший спасти свою карьеру)? Ответ был дан султанским указом, присланным в конце того же года: Селим II объявлял, что новых походов на Волгу не будет, и приказывал всем османским войскам возвращаться по домам. Как говорили очевидцы, хан был весьма обрадован этим известием.[667]

Пепел по ветру (1571)

Готовность подданных защищать своего хана — Поход Девлета Герая к Козельску, встреча с беглыми боярами — Перемена цели похода и выступление на Москву — Сожжение Москвы в 1571 году — Переговоры Девлета Герая с Иваном IV

Девлет Герай умело пресек посягательства Селима II на исконное наследство потомков Чингиза, Престольный Край, однако и сам ничуть не приблизился к обладанию этим наследством: Тахт-Эли по-прежнему оставался в руках московского недруга.

Хан откровенно поделился с царем своим нежеланием видеть турок на Волге и даже намекнул, что это именно он спас русскую Астрахань от османов, однако Иван не пожелал понять этого намека и не стал ничуть сговорчивее.[668] Турки же, потерпев неудачу, предпочли сохранить с русскими мир, отказались от претензий на Хаджи-Тархан, а всю вину за недружественный демарш взвалили на крымцев — даже главный герой провалившейся кампании, Касым-паша, без стыда заявлял царским послам, что поход был затеей Девлета Герая.[669]

Намерение Селима II погубить Девлета вызвало в Крыму всеобщее возмущение. Подданные наконец-то стали уважать своего хана — если и не за военные успехи (которыми тот пока что не мог похвалиться), то за его самостоятельность и независимость. Казалось бы, Девлет, родившийся и выросший в Стамбуле, должен был стать правителем наподобие памятного всем Саадета Герая — то есть, верным султанским вассалом, равнодушным к местным политическим традициям. Судя по всему, поначалу так оно и было, ибо в письмах царю, написанных по свежим следам казанской катастрофы, Девлет Герай скорбел не столько о гибели волжских юртов, сколько о собственном престиже: так, в одном из посланий он с досадой вопрошал Ивана, почему тот не взял Казань при Сахибе Герае, а сделал это при нем, Девлете?[670] Однако за годы, проведенные на крымском престоле, бывший султанский воспитанник вырос в достойного преемника прежних хаканов и стал сознавать, что за чин он носит, — Селим до сих пор кипел возмущением, прослышав, что Девлет Герай считает свой титул выше титула османского султана.[671]Агрессия Москвы и двуличие Стамбула сплотили Крым вокруг хана. «Московский царь и турецкий султан помирились, — говорили крымцы, — а нашего хана султан хочет погубить». Подданные приходили к Девлету Гераю и клялись, что готовы стоять вместе с ним и против царя, и против султана. «А если не хватит сил, — решительно добавляли они, — то погибнем все вместе, но не сдадимся никому».[672]

Весной 1571 года Девлет Герай отправился со своим войском в очередной поход на Московию. Как показал опыт предыдущих кампаний, русские научились хорошо оборонять свою столицу, перегораживая дороги к ней засеками и постоянно держа на речных переправах вооруженные пушками отряды. Эта стража уже не раз преграждала Девлету путь к Москве, а надеяться на помощь османов не приходилось.

Избегая повторения прежних неудач, Девлет Герай в этот раз не строил амбициозных планов взятия Москвы и определил целью похода окрестности Козельска.[673] Это позволяло напомнить царю, что хан не отступается от своих требований, а заодно и «подкормить» военной добычей свою армию, которая после двух неурожайных лет и тягот волжского похода сильно нуждалась в этом. С ханом шло 40 тысяч человек,[674] многие из которых были участниками Хаджи-тарханской кампании. Эти люди терпели нужду больше прочих, поскольку, отправляясь на войну, крымский воин нередко брал взаймы лошадей и снаряжение под залог будущих трофеев, а хаджи-тарханский поход принес участникам лишь убытки и, соответственно, долговое бремя.

Когда крымские войска вступили в пределы Московии, у Девлета Герая состоялась неожиданная встреча, круто развернувшая весь ход кампании. Перед ханом предстали шестеро молодых русских бояр, явившихся в ханский лагерь и потребовавших немедленной встречи с крымским правителем. Девлет Герай услышал от них удивительные вещи.

Ни для кого за пределами Московии не составляло секрета, что Иван IV не зря носил прозвище «Грозный» и славился не только как завоеватель соседних стран, но и как тиран собственных подданных. Его непрекращающиеся расправы с истинными и мнимыми противниками поражали своим изуверством всю Европу, которую в те суровые времена было очень непросто удивить жестокостями. Год назад, например, Иван Грозный совершил «победоносный поход» против населения Новгорода, заподозренного в измене царю. Личная царская гвардия, «опричники», за шесть недель истребила и замучила в Новгороде тысячи русских жителей города.[675] Вслед за этим Иван IV взялся за московских бояр, которые якобы симпатизировали новгородцам. На одной из московских площадей были вкопаны виселицы, и царь на глазах у толпы устроил кровавую расправу, предав сотни людей лютой смерти, причем для каждого был изобретен свой мучительный способ казни.[676] Это событие было лишь одним эпизодом из многолетней кампании царских репрессий против боярского сословия. Неудивительно, что некоторые бояре, успевшие бежать от царской ярости, в отчаянии мечтали даже об иноземном вторжении в собственную страну, лишь бы оно положило конец правлению тирана.

Эту мысль разделяли и те шестеро, что явились в походный шатер Девлета. Они пообещали хану, что покажут дорогу, по которой крымцы смогут без помех пройти к Москве. Беженцы поведали, что в последние два года Московия сильно ослабела от неурожая и эпидемии чумы, что большая часть царской армии брошена на Ливонию, а сам Иван, хотя и стоит у столицы, располагает незначительными силами. Помня о четырех предыдущих неудачах, Девлет Герай, видимо, далеко не сразу поверил боярам, но те настаивали и уверяли: «Мы проведем тебя через Оку, и если тебе до самой Москвы встретится какое-нибудь войско, то вели нас казнить».[677]

Тогда Девлет Герай доверился нежданным союзникам и приказал своим отрядам следовать за ними.

Бояре не обманули хана. Девлет Герай переправил свою немалую армию через Оку, оставшись незамеченным царскими сторожевыми заставами. Преграда, которая когда-то остановила Сахиба Герая, перед которой не раз приходилось поворачивать назад самому Девлету, была преодолена. Заслышав о том, что крымцы вот-вот появятся у самой Москвы, всесильный царь оставил воеводу Ивана Бельского защищать город, а сам бежал в Ростов.

Подойдя к русской столице, крымское войско без труда отбросило отряды Бельского со своего пути и заставило воеводу скрыться под защитой кремлевских стен. Девлет Герай поставил свой шатер близ царской резиденции в Коломенском, а Мехмед и Адиль Герай, сопровождавшие отца, расположились возле Воробьевых Гор. Крымские всадники разошлись по сторонам, опустошая окрестности и собирая добычу.

Назавтра, 3 июня 1571 года, Девлет Герай встал на возвышенности над городом, откуда открывался широкий вид на Москву. Хан видел, как 20-тысячный рой конницы рассыпался вокруг города — и вскоре над крышами деревянных зданий там и здесь заплясали языки пламени. В этот день над Москвой стояла странная погода: в небе собирались тучи, между ними порой проблескивали молнии, доносились раскаты грома — но ни капли дождя не падало на землю: это была редкостная «сухая» гроза. Как и бывает при грозе, после затишья поднялся сильный ветер. Его порывы мгновенно раздули пламя пожаров, и вскоре огонь уже несся по городу сплошной стеной, превращая Москву в гигантский ревущий костер. Ханские воины, бросившиеся было грабить дома, в спешке покидали город (некоторые не успевали выбраться и гибли в пламени), а конница окружила эту адскую топку, захватывая в плен тысячи горожан, бежавших прочь из Москвы. Ветер усиливался, бешеный вихрь жара и пепла заставил даже хана отступить чуть подальше. Тем временем в городе плавились и стекали со звонниц в землю колокола, лопались решетки на окнах царских хором, одно за другим рушились горящие здания, а москвичи, рвавшиеся в запертый изнутри Кремль, во множестве гибли от огня и давки. Впрочем, спасения не было и в Кремле: находившийся там Бельский задохнулся от дыма. Время от времени, сотрясая землю, над городом поднимались громовые облака взрывов: это взлетали на воздух пороховые погреба вместе с окружавшими их постройками.[678]За считанные часы Москва сгорела дотла.[679] Лишь черные стены Кремля высились над дымящимся пепелищем.

Девлет Герай развернулся и пошел домой в Крым. С дороги он послал к Ивану гонца, который явился перед московским правителем и спросил его: по душе ли ему пришлось наказание огнем? Затем гонец преподнес Ивану ханский подарок — длинный нож, которым великий князь, при желании, может зарезаться и тем самым избавить себя от невыносимого позора. Грозный в ярости рвал на себе волосы и бороду, желал убить посланца, но не посмел сделать этого.[680] Ханские насмешки были вступлением к тому главному, что желал передать Ивану Девлет Герай: «Жгу и опустошаю все из-за Казани и Хаджи-Тархана, а богатства всего мира считаю за пыль, надеясь на Божье величие. Я пришел на тебя, сжег твой город, хотел твоего венца и головы, но ты не пришел и не встал против нас, а еще хвалишься, что «Я, дескать, московский государь»! Если б были в тебе стыд и мощь — то ты бы пришел и стоял против нас. Захочешь быть с нами в дружбе — отдай наш юрт, Казань и Хаджи-Тархан. А захочешь казной и деньгами дать нам богатства всего мира — этого нам не надо, желание наше — Казань и Хаджи-Тархан; а дороги в твоей стране я видел и изучил».[681]

Для Девлета Герая наступил звездный час. Кто бы посмел теперь назвать «несчастливым» хана, который после двадцати лет выжидания нанес врагу удар в самое сердце? Хана, который повторил поход великого Тохтамыша, в 1382 году тоже превратившего Москву в руины?

Сообщив о победе султану, Девлет Герай удостоился от него лишь немногословной сдержанной похвалы.[682] Селим II, похоже, был уязвлен новостью: ведь хан за один день, без огневой поддержки янычар, блестяще справился с самой Москвой — тогда как Касым-паша с вдвое большим войском две недели бесполезно простоял под Астраханью и отступил назад. Падишах тоже послал царю требование очистить Волгу, но внес туда свои коррективы: во-первых, оставляя Казань Девлету Гераю, Селим «зарезервировал» Хаджи-Тархан для себя. Во-вторых, хан упоминался в письме к Ивану не под своим обычным титулом, а под неопределенным термином «эмир», под которым можно было разуметь как суверенного правителя, так и всего лишь провинциального наместника.[683] Скрытый спор хана и султана о том, чей титул выше, явно продолжался.

Подавленный позорным разгромом, Иван Грозный в переписке с Крымом принял смиренный тон вассала, употребляя униженное выражение «бить челом», обычное когда-то в обращении московских князей к ордынским владыкам. Царь соглашался отдать Хаджи-Тархан и желал лишь выяснить, на каких условиях Девлет согласен принять юрт: можно ли, чтобы Адиль Герай (которого Девлет прочил в правители Тахт-Эли[684]) был вассалом не крымского, а московского правителя? Можно ли, чтобы при нем постоянно пребывал царский представитель? В ответ Девлет Герай указал, что речь шла не только о Хаджи-Тархане, но и о Казани. Иван не спорил, и предлагал уладить этот вопрос, обменявшись специальными посольствами.[685] Заодно царь прощупывал почву: что скажет Девлет Герай, если вместо освобождения юртов Москва предложит хану большие деньги? Но здесь Девлет Герай, вопреки своему обыкновению, остался равнодушен: ведь он после многих лет неудач наконец-то заслужил имя и славу, которых не купить ни за какое золото, а грядущее освобождение Волги обещало эту славу весьма преумножить…

Если поражение и сбило с царя спесь, то отнюдь не лишило его хитрости. Иван желал подольше протянуть время в переговорах (ведь посольства можно было готовить и год, и более), чтобы успеть оправиться от удара и собрать силы. Покладистость в вопросе о Хаджи-Тархане тоже была не случайна: ведь, помимо Девлета, на Тахт-Эли претендовал и Селим, что порождало надежду сыграть на противоречиях Бахчисарая и Стамбула.

Девлет Герай сразу понял уловку Ивана IV и не дал втянуть себя ни в денежный торг, ни в дипломатическую волокиту. Хан стал готовить на следующий год новый поход на Москву.

Гуляй-город (1572–1577)

Девлет Герай намерен вернуть ордынские порядки в отношениях с Московиеп Очередной поход на Москву, поражение в битке при Молодях — Пленение предводителя Мансуров Деве-бея — Последующие переговоры хана с царем — Кончина Девлета I Герая — Ханская мечеть в Гезлеве

Крымские писатели и дипломаты любили вспоминать историю минувших столетий и сравнивать свершения прежних лет с событиями современности. Среди прочих деятелей прошлого в Крыму хорошо помнили Тохтамыша, который некогда вывел Великий Улус к былой славе от усобиц и упадка. Гераи гордились своим родством с ним. Не приходится сомневаться, что после победоносного похода на Москву имя Тохтамыша не раз звучало под сводами Ханского дворца рядом с именем Девлета Герая. В самом деле: еще ни один крымский хан не приближался настолько к образу великого правителя прошлого: жители соседних юртов сами звали Девлета Герая восстановить власть на берегах Волги, а главный соперник в борьбе за ордынское наследство, Москва — та самая Москва, что еще недавно угрожала самому существованию Крымского Юрта — лежала в руинах. Владения Ивана IV, по сути, тоже являлись частью Тохтамышева наследства, и хану оставалось лишь пойти и взять в свои руки то, что принадлежало ему по праву повелителя Великой Орды.

Девлет Герай не намеревался более ни заключать с царем договоров, ни просить его об освобождении волжских ханств. Речь ныне шла о том, чтобы вернуть само Московское княжество в его прежний чин подвластного хану улуса, как это было при Тохтамыше и Бату.

Если в прошлом году Девлет Герай сумел одержать победу, располагая сорока тысячами войска, то теперь он поднимал в поход весь Крым, добавив сюда силы обеих ногайских орд и отряды янычар. План кампании отличался широтой охвата: пока Девлет Герай расправлялся бы с царем в Москве, ногайцы должны были подступить к Астрахани, а казанцы — поднять восстание в своих землях. Затем хан планировал сам выступить на Казань и Хаджи-Тархан и завершить освобождение Улуса.[686]

Девлет Герай не сомневался в успехе: он даже заранее распределил между своими беями и мирзами города и уделы в Московии, с которых те будут получать доход после победы над царем, а купцам уже выписывались ханские разрешения на беспошлинную торговлю в волжских столицах, Казани и Хаджи-Тархане. Что же до судьбы Ивана IV, то говорили, что хан намерен пленить его и отвести в Крым.[687] Неизвестно, кого Девлет желал посадить вместо Ивана на московский престол, но, конечно, в Москве не нашлось бы недостатка в боярах, готовых, как в ордынскую эпоху, служить верховному хакану в обмен на великокняжеский венец.

К лету 1572 года сборы были закончены, и 5 августа Девлет Герай со своими сыновьями, а также Хаджи-беем Ширином, Деве-беем Мансуром и 120-тысячным воинством уже стоял на Оке. Противоположный берег реки на протяжении многих километров ощетинился плотными частоколами, за которыми скрывались царские стрелки, но в месте ханской переправы в заборе зиял обширный пролом: здесь уже побывал передовой ногайский отряд, который разогнал стражу, снес частокол и поджидал хана почти под самой Москвой. Ханская армия переправилась через реку. До Москвы оставался лишь день пути.

Как писал потом сам Девлет Герай, он прежде всего желал встретиться в бою с самим царем. Когда стало известно, что Иван спешно отступает от Москвы к Новгороду, хан отправился в погоню за ним, а русские полки, собравшиеся с Оки, погнались вслед за крымским войском. Девлет приказал своим бойцам не ввязываться в сражение с преследователями: царя следовало настичь, пока он в пути, и мешкать было нельзя.

Но шедшие сзади Мехмед и Адиль Гераи не выполнили приказа. Без ведома хана они попытались отсечь преследующих — и были разбиты. Досадуя на задержку, Девлет Герай бросил на воевод 12 тысяч ногайской конницы, которая полегла под обстрелом русской артиллерии. Хану пришлось оставить погоню за царем и, развернувшись, встать у села Молоди для отражения наседавшего сзади противника. Имея артиллерию и несметное число всадников, Девлет не особо беспокоился за исход сражения. Однако воеводы применили неожиданную тактику: они выставили против хана так называемый «гуляй-город»:[688] отряды ружейных стрелков окружили себя со всех сторон телегами и возами, к которым были прикреплены широкие и прочные деревянные щиты.

Первое сражение не принесло перевеса ни одной из сторон, но крымская армия потеряла в нем своих важнейших военачальников. Во-первых, в схватке были убиты трое братьев Хаджи-бея — командиры ширинского ополчения; а во-вторых, в плен попал Деве-бей — предводитель ногайцев, составлявших большую часть ханского войска.

Деве-бей, старейшина рода Мансур, был младшим братом того самого Бакы-бея, что 30 лет назад сорвал московский поход Сахиба Герая. В отличие от своего мятежного родственника, Деве всегда был надежной опорой для хана. Попавшись в плен, бей старался ничем не выдать своего высокого звания и остаться неузнанным: в этом случае у него сохранялась надежда быть выкупленным или обменянным вместе с прочими рядовыми пленниками. Но все испортил бейский слуга, тоже захваченный на поле боя: когда русские стали допрашивать его о дальнейших планах ханской армии, слуга спроста сказал, что об этом следует спросить Деве-бея, присутствующего здесь же. Воеводы очень обрадовались своей неожиданной удаче, а бей лишился надежды на легкое освобождение.

Тем временем Девлет Герай, расставшись с надеждой догнать Ивана, готовился к вызволению Деве-бея. Из-за недостатка запасов в «гуляй-городе» уже начинался голод, и пяти-шести дней было бы достаточно, чтобы неприступное кольцо телег само начало рассыпаться. Однако ногайское войско, лишившееся командира, требовало немедленно освободить своего предводителя и не желало многодневной осады. Хану пришлось согласиться на штурм.

Решающая схватка произошла 11 августа. Крымцы и ногайцы атаковали «гуляй-город» и уже подошли вплотную к его стенам — как вдруг телеги с щитами разъехались в стороны, и из середины грянул пушечно-ружейный залп. Конница отхлынула назад, но оттуда уже гремели выстрелы незаметно зашедшего в тыл русского полка. Потери были еще более ужасными, чем вчера: у Девлета Герая погибли сын и внук, а многие мирзы и простые воины были захвачены в плен.

В эти часы в ханской ставке допрашивали русского гонца, попавшегося в руки крымских дозорных вместе с царской грамотой. В ней Иван извещал главного воеводу, что благополучно добрался до Новгорода и посылает оттуда к Москве многотысячную рать. Вывод был неутешителен: царь стал недосягаем, ханская армия фактически обезглавлена, Крым потерял важнейших командиров и двух принцев-Гераев, а теперь выясняется, что к врагу на подмогу спешит сильное войско…

На самом деле никакого войска к Оке не шло: гонец был специально подослан к хану, чтобы дезинформировать его — но, разумеется, крымский правитель об этом не знал. Хитроумный трюк удался: Девлет Герай решил отступать и, оставив на переправе 2 тысячи бойцов для прикрытия, повел свою армию прочь от Москвы.[689]

Вернувшись в Крым, Девлет Герай попытался возобновить переговоры с царем — но лучше бы он не делал этого, ибо, превратившись из победителя в просителя, хан лишь подрывал собственный авторитет. Девлет убеждал Ивана, что от обширной Московии не убудет, если она поделится землями, и даже признавался, что ему стыдно перед султаном за свою неспособность спасти Волгу.[690] Хан уже не претендовал на Казань и соглашался довольствоваться одним Хаджи-Тарханом, но, конечно, и сам понимал, что просьбами делу не поможешь. Неудивительно, что Иван IV не обращал внимания на его доводы.

Более того, царь начал мстить Крыму и его союзникам: Тин-Ахмед сообщал в Бахчисарай, что астраханские казаки разграбили и сожгли ногайскую столицу Сарайчик, и сурово упрекал хана: «Нам теперь нигде нет пристанища, а ведь это ты подговорил нас к походу на Москву».[691] Будучи не в состоянии повредить хану собственными силами, Иван IV обратился к украинским казакам, подговаривая их нападать на Крымский Юрт и обещая свою всемерную поддержку. Дне-провцев не пришлось долго упрашивать: их набеги на крымские пограничья стали ежегодными, а несколько раз им удалось прорваться и на сам полуостров, разорив ряд селений в Северном Крыму.[692] Ислям-Кермен вновь лежал в руинах, приднепровские равнины снова обезлюдели, и ханские сыновья стояли на подступах к Перекопу, перекрывая врагам дорогу на полуостров.

Ничего не вышло у Девлета Герая и с попытками спасти Деве-бея. Хан очень нуждался в его возвращении: многотысячные ногайские улусы, бежавшие в Крым из Поволжья, были беспокойным и трудноуправляемым сообществом, и держать их в повиновении умел один лишь Деве-бей, которого все Мангыты почитали едва ли не выше, чем самого хана. Эту нужду нельзя было показывать Ивану; и потому, прося царя об освобождении бея, Девлет Герай делал вид, что ничуть не заинтересован в его вызволении, и обращается лишь из сострадания к сыновьям Деве. Однако царь прекрасно знал, как трудно было хану управиться в Крыму без влиятельного соратника, и никуда не отпустил пленника. Вскоре Деве-бей, пребывавший в весьма почтенном возрасте, умер в плену: неволя окончательно подорвала силы старика.[693]Пора заметить, что и сам Девлет Герай был уже немолод: в год злосчастной битвы он отметил свое шестидесятилетие. Девлета Герая покидали силы: в последнее время его стал терзать мучительный недуг, из-за которого хан порой не мог сидеть ни в седле, ни на троне; в такие дни страдальцу приходилось принимать послов полулежа, облокотившись на софу.[694]

Смертный час хана пришел нежданно: Девлет Герай случайно заразился чумой и умер весной 1577 года. Его похоронили в новом дюрбе, выстроенном в Бахчисарайском дворце.[695]

В памяти крымцев Девлет Герай остался под прозванием Тахт-Алган, что означает «Взявший Престол». Поясняли, что это именование было дано хану в честь победы над Москвой,[696] однако я скорее соглашусь с теми, кто видит здесь память о дворцовом перевороте, приведшем Девлета Герая на ханский трон,[697] — ибо московский престол, несмотря на невероятную удачу, блеснувшую на миг для хана, в конечном итоге взят так и не был.

Девлет Герай — одна из парадоксальнейших личностей на крымском престоле. Известно, что он не слишком охотно предпринимал военные походы и больше ценил искусство тонкой дипломатической игры — однако прославился как один из наиболее воинственных правителей Крыма. Он признавался в своем бессилии справиться с Мо-сковией — но одержал над ней такую победу, которой ни до, ни после него не добивался ни один крымский хан (причем эта легко доставшаяся победа с легкостью же и ушла, ничего не принеся ни хану, ни Юрту). Девлет Герай разочаровывал подданных военными поражениями, бездеятельностью и неоправданным миролюбием, он выронил из рук Престольный Край с Казанью, он допустил позор иноземного вторжения в Крым, беи устраивали против него заговоры, а султан покушался на его жизнь — и все же, несмотря на это, Девлет Герай удержался у власти более четверти века, пережив и своих беев, и Сулеймана, и Селима. А крымцы, чью приверженность Девлету сперва приходилось покупать за украденное у Сахиба золото, в конце его правления были готовы без всякой платы и даже без надежды на победу с отчаянной решимостью стоять за своего хана против всего мира.

Этот удивительный человек сумел найти такой способ управления своим государством, чтобы навсегда остаться в народной памяти не братоубийцей и неудачником, а одним из величайших правителей в истории страны.

…Вблизи от того места, где памятной ночью прибытия в Крым Девлет Герай спрыгнул с лодки на мокрый песок гёзлевского побережья, великим османским зодчим Ходжа-Синаном была построена мечеть.[698] C ее посещения начинали торжественное шествие в столицу все ханы, которым доводилось прибывать на родину морем из Турции через гёзлевский порт. Она стоит на прибрежной кромке крымских степей, словно отражение стамбульского великолепия по ту сторону моря. Не пепел Москвы и не руины Хаджи-Тархана, а прекрасный дом молитвы в Гёзлеве стал самым долговечным памятником хану, некогда силою взявшему дедовский престол.