Повесть о светлом мальчике

РАССКАЗЫ СТАРОГО ОДУЧУ

Однажды, когда на землю уже прочно лег снег, я, войдя вечером в юрту хозяев, увидел там старика сказителя Одучу. Старик, закончив чаепитие, довольно поглаживал белую реденькую бородку и нюхал табак. Увидев меня, он сказал:

— Ага, так, значит, вы хорошего пастуха приобрели?.. — И обратился ко мне словами из известной у нас сказки о бедном сироте Оскуз-ооле — мудром юноше среди чванливых богачей: — Расскажи-ка, молодец мой, кого встречал, чего видел?

Ободренный его приветливыми словами, я почувствовал себя почти равным другим, решился присесть у порога на край войлочного ковра — ширтека, покрывающего пол в юрте. И отвечал, как взрослый:

— Следы волков встречал, дедушка. Их было целых одиннадцать штук. Совсем близко от аала ходили.

— Туман сильный, — сокрушенно покачал головой Одучу. — Потому и осмелели так.

Хозяйка, проявляя перед чужим человеком совершенно непривычное для меня внимание, пихнула мне в руки старую, потрескавшуюся чашку с горстью проса и вынула из золы медный безносый кувшин со спитым чаем без молока. Я был очень голоден, и эта еда меня не порадовала, однако на дне чашки я нащупал кусочек пахтанья величиною с кедровый орех, оно запахом молока немного скрасило пищу.

Хозяйка, испуганная моими словами, заговорила:

— О оммани!.. Ведь все время спокойно было! Откуда они пришли на нашу голову, эти волки? Да еще туман… Рядом пробежит — не увидишь. Порежут скот!

— Когда начинает замерзать озеро Успа-нур, всегда туманы бывают — это же его дыхание! — объяснил сказитель, взглянув в дымовое отверстие юрты. — Самое неприятное время для скота. Насквозь пронизывает сырость.

— Да, — согласилась хозяйка, — летом наш скот бог уберег от падежа, но сейчас среди овец есть больные… Как себя чувствует рыжеголовая коза? — обратилась она ко мне. — Та, что вчера заболела?

— Почти не щипала траву, шла с трудом. Да еще не совсем здорова мать священного синего козла, — отвечал я.

— Самая моя плодовитая коза! — всполошилась хозяйка. — Что ж ты сразу не сказал? Вы не взглянете на нее, уважаемый лекарь? Ведь вы летом лечили скот даже от большого падежа!

— Мало было пользы от моего лечения! — Сказитель, вздохнув, покачал головой. — Заболевали целые гурты, падеж был страшный… Где найти столько лекарства? Даже на тридцать-сорок голов мне его не хватило, а падало по триста-четыреста…

— Может, освятить наше пастбище? — предложила хозяйка. — Пригласить лам и шаманов?

— Кто его знает, как лучше… — Старик отодвинулся подальше от очага и снова принялся набивать ноздри табаком. — У них у самих тоже большой падеж. Это общая беда.

Пока варился суп, старик рассказал нам о том, как в те времена, когда он был молодым и, так же как и я, пас чужой скот, люди пытались прекратить эпидемию.

— …Особенно болезнь косила коз, — рассказывал Одучу. — У некоторых богачей были стада по тысяче голов — и все пали. Кошары опустели, и привязи для козлят остались на игру ветрам. До сих пор у нас сохранились названия — память того страшного падежа. Костяное стойбище, Падальный лог — да мало ли таких страшных названий!.. Были места, где костей скопилось больше, чем камней в реке.

Один богач разделил свои большие стада на много маленьких и разослал их с пастухами в горы, в такие неприступные места, куда не забиралось ни одно домашнее животное, только архары и джейраны прыгали там с выступа на выступ. Он узнавал, где у кого болеет скот, и спасался от них бегством. И ему удалось почти целиком сохранить свое стадо — пали только те животные, которых он не успел угнать в горы.

Однажды мне довелось видеть, как он чистил свой скотный двор. Поутру он созвал из соседних аалов молодых сильных парней, и они выбросили из кошар весь старый навоз, а на его место натаскали помет диких зверей. Под скалами, на водопоях и в пещерах в те времена его скапливалось много, так что набрать было не трудно. Этим же сухим навозом курили внутри кошар. На ворота кошар хозяин приказал прибить рога архаров. При всех этих действиях работающие приговаривали: «Мы отбеливаем, очищаем, освящаем…»

После окончания этих работ все состязались в стрельбе из лука вплоть до самого захода солнца. Стада в этот вечер поздно возвращались домой — лишь когда появились первые звезды. Стрелки к этому времени разместились возле кошар с луками наготове, словно в засаду сели. Все население аала высыпало из юрт и принялось загонять скотину в кошары.

Вдруг один из стрелков выскочил и побежал, целясь в какую-то козу, очень похожую на дикую. Взвизгнула стрела, всполошила воздух коротким «П-па!». Стадо шарахнулось, замерло — и ринулось по проходу между людьми в кошары. А стрелки помчались к убитой козе; один из них, вспоров ей живот, запустил туда руку, стал разбрызгивать кровь в разные стороны, а больше всего в небо, приговаривая: «Мы с луками, стрелами, силками, самострелами охотились на этих зверей. Кто когда видел, чтобы дикие звери умирали от болезней? Смотрите, наши великие небеса!..»

После окончания этого обряда перед входом в кошары развели маленькие костерки и сыпали в них сухой артыш. И только когда кончилось окуривание артышом, все, кто участвовал в этих обрядах, пошли вместе с хозяевами к юрте и стали весело пировать.

За эту зиму старый Одучу не раз посещал моих хозяев и всякий раз развлекал нас рассказами о старине. Я не уставал его слушать едва ли не целую ночь напролет. Все уже уснут, а я все поддерживаю сказителя громкими возгласами: «Шиянам, шиянам! Слушаем!» Подбрасывал сучья в огонь, подливал старику чаю, когда он начинал уставать. Наверное, поэтому Одучу тоже оказывал мне разные знаки внимания: чаще других обращался ко мне с вопросами, отдавал остатки мясного супа. Еда из его чашки была особенно вкусна, потому что чашка сохраняла запахи каких-то лекарственных трав.

Мои хозяева встречали старика с большим уважением и приветливостью. В дни его приездов я боялся, чтобы даже одно его слово как-нибудь не пробежало мимо моего уха, и работал, будто молнии меня погоняли. Летел к стаду, ловил сразу по три-четыре ягненка и, схватив их в охапку, мчал в загон так, что они, бедняги, даже постанывали. А когда лень, еле-еле по одному гоняешь их. Так же быстро отделял и козлят от маток и прочие дела тоже совершал со скоростью ветра.

Однажды Одучу не был у нас довольно долго, и поэтому, когда он, наконец, пришел, и хозяева и я были особенно рады ему. Сказителю подали угощение, которого даже не всякий лама удостоится. Ламам ведь для виду оказывают почтение, а Одучу старались сделать приятное от души. Кроме того, хозяева прекрасно знали, что Одучу ездит всюду по аалам и везде его радушно принимают. Он может такую порой сказочку рассказать о том, как его принимали, — будто на каменной плите высечет. Так тонко и насмешливо рассказывает Одучу о некоторых скупых богачах, что они при жизни становятся отвратительными героями сказок, переходящих из уст в уста.

Прежде всего сказителю подали крепкий чай с густым козьим молоком в почетной серебряной чаше. Тут же горка ячменной муки, обильно политой свежим маслом, пахтанье с толченой черемухой. Деревянная тарелка, где было все красиво разложено для почетного гостя, украшена дорогой причудливой резьбой.

Затем хозяева стали тихо совещаться между собой: приготовить ли для Одучу свежий хан — кушанье из бараньей крови или сделать хырбачи — сборную тушенку из почетных кусков? Решили сделать хырбачи — необыкновенно вкусное кушанье. Этим они хотели не только оказать честь сказителю, но и похвастаться обилием и разнообразием заготовленного на зиму мяса. Особый вкус хырбачи должны были придать нежные и жирные куски мяса забитой осенью кобылицы, у которой три года подряд не было жеребят.

Во время готовки зашел разговор о том, как вкусна и полезна конская кровь, если ее умело приготовить. Одучу и тут нашел что рассказать. К этому времени в нашу юрту набрались соседи — постоянные слушатели Одучу. Сказитель уселся поудобней, заложил в ноздри по понюшке табаку и начал:

— …Шла одна из жестоких черных годин. Три уже миновало, эта была четвертой. Из некоторых аалов не только люди не выходили, но даже собаки не выбегали. Хотя и есть пословица, что во время джута собаки жиреют, но это только в первый год. Когда бедствие тянется долго, кто же будет сидеть голодным и смотреть на них, разжиревших?

— О ужас, о оммани! — запричитала одна из слушательниц.

— Тогда все: барба[7], кожаные ремни, сбруя, переметные сумы — все шло в котел, даже ширтеки, сделанные из шкур, шли в еду. Но были люди, которые, несмотря ни на что, оставляли последнего коня, как ноги, чтобы передвигаться по тайге в поисках кандыка и саранки, а то и зверя какого-нибудь ухитрялись догнать. А если пищу никакую найти не удавалось, они выпускали из ноги лошади чашку свежей крови, разбавляли водой, и три-четыре дня с этой пищей можно было терпеть. Брали по очереди из каждой ноги — и так выжили. Вот вам сила конской крови…

Голод — страшная вещь! — продолжал, покачивая головой, сказитель. — С голодным человеком ужасные вещи происходят, иногда он просто теряет рассудок. Вот послушайте…

Жила большая семья одного старого охотника. Когда были добрые времена, они ничего жили, добывая зверя и копая коренья. Дочь охотника даже сосватал богатый человек. Охотник, бывало, поговаривал: «Эх, доченька моя, на зайчатине выросла, теперь бараньим супом довольствоваться должна!»

Но пришел один тяжелый год, за ним другой, третий, четвертый… Однажды под вечер, когда охотник с женой собирались ужинать, к ним приехала дочь.

Старая мать, изглоданная голодом и временем, повисла на дочери и зарыдала, сжимая костлявыми руками ее плечи. Гостья, оглядев пустую и тихую юрту, подумала, что, видно, братишки и сестренки ее умерли от голода, но решила не расспрашивать об этом мать, чтобы не бередить горе.

«Мужу моему никакой возможности не было к вам приехать, — сказала дочка, оправдываясь. — День и ночь стадо сторожит, оно совсем маленькое стало. Меня не пускал — неспокойно на дорогах, да не могла я не приехать!»

«Ох, беда, беда великая! — еще пуще зарыдала мать, отстранив отца, который тоже хотел обнять дочку. — И зачем ты только приехала, не к чему тебе на нас смотреть было!»

Старик прикрикнул на жену, велел готовить чай, а сам снял с очага чашу, в которой они варили что-то на ужин, и убрал в угол. Мать засуетилась, взяла деревянное ведро и отправилась за водой для чая, а отец вышел нарубить дров.

«Что же они, бедные, все-таки едят?» — полюбопытствовала дочь и, вынув из очага тлеющую головешку, заглянула в отставленную отцом чашу. Там плавала детская рука…

Послышались шаги; дочь, едва не потерявшая сознание, поторопилась сесть на прежнее место и с ужасом смотрела на лицо отца, разводившего огонь. В нем, ей показалось, появилось что-то волчье.

«Кто-нибудь живет поблизости от вас?» — спросила она, чтобы не молчать.

«Все отправились…» — отвечал отец.

Вернулась мать.

«Доставайте из моих сум мясо, а я расседлаю лошадь», — сказала дочка и направилась к выходу, но отец преградил ей дорогу.

«Нет, нет, не выходи, а я все сам сделаю!..»

Дочь оттолкнула отца, выскочила из юрты и, вскочив на лошадь, была такова. Говорят, отведавший человечины становится людоедом…

Хозяйка, следуя обычаям гостеприимства, прервала затянувшийся неприятный разговор словами:

— А ну-ка, пусть наш сказитель хорошо поужинает, а после новую сказку расскажет. Ангыр-оол, подай-ка корытце для мяса…

Соседи потянулись к выходу, продолжая обсуждать услышанное. А я этот страшный рассказ Одучу не могу забыть до сей поры. И после мне случалось слышать такие рассказы об ужасном времени Большого голода, но этот первый запомнился особенно.