Повесть об исходе и суете

1. Родиться надо на родине

Петхаин находится в самом тесном районе грузинской столицы. Теснота образовалась в Петхаине прежде всего от скопившегося в нём времени. Никакое пространство, где скопилось столько времени, не располагает к жизни — и в юности я сердился на себя за то, что родился именно там.

Ещё больше бесили меня тогда мои предки. Не только потому, что — изгнанные из Вавилона двадцать пять веков назад — они обосновались именно на этом пространстве. Возмущало меня и другое: они назвали его «Петхаином» — «Домом жизни».

Позже, когда пришла пора смирения с фактами, я тяготился тем, что не родился где-нибудь ещё. Это состояние длилось вплоть до мгновения, когда я вдруг стал настоящим реалистом, — человеком, умеющим не оборачиваться назад.

Следующее мгновение принесло с собой решение последовать примеру всех петхаинских «вавилонян» — уехать в Америку. В Америке — тоже почти мгновенно — стало понятным, что жить можно где угодно, но родиться не везде. И что родиться надо на родине, ибо в этом случае постижение сути вещей — если и происходит — связано с меньшей печалью…

Как только самолёт стал кружить над Нью-Йорком и я припал к окну, меня удивила привычность непостижимых символов. Мне показалось, что прибываю туда, откуда улетел. Небо за окном было тем же — как скатерть из джинсового полотна, утыканная стеариновыми фигурками из пышных грибов, тонких столбиков и грузных баб. Я, впрочем, не желал ничего знакомого. Тем более что прошлое, каким бы привычным оно ни было, так же непостижимо, как ненаступившее.

В голове моей мелькнул тревожный вопрос: А вдруг будущее ничем не отличается от прошлого или настоящего? Разве только своей бесконечностью. Ещё мне подумалось, будто будущее есть иллюзия — тем более сильная, чем быстрее скользишь по кругу, в котором с реальным смыкается лишь прошлое.

Рядом сидели жена с дочерью — символы сомкнутого круга, и когда самолёт пошёл на снижение, меня полоснула по сердцу острая тоска по родительскому дому. Мне захотелось в прошлое, и пока моя дочь спрашивала у матери почему это облака выглядят всюду одинаково, я записывал в свою синюю тетрадь для будущих воспоминаний историю о чокнутом старике по прозвищу Грыжа.

Историю, которая в нью-йоркском небе, в преддверии новой жизни, обрела пугающий смысл.