Когда плакальщица Йоха закончила эту историю, я помолчал. Потом всё-таки собрался с мыслями и спросил:
— Отчего же, значит, Лия умерла?
Йоха пожала плечами. Все, мол, видели, что умерла, а отчего — неизвестно.
Повёл плечами и я: Такого не бывает.
Так же поступали все, кто эту историю слышал от Йохи впервые: Спасибо, но не верим.
Плакальщица этого только и ждала: вздыхала и, разводя руками, как на сцене, говорила всем слова, которые сказала и мне:
— Многие не верят, особенно те, кто не знал Лию, но разве дело в них? Дело и не в тебе, если не веришь и ты. И не в Мордехае, который вернулся в Иерусалим. Не в Лие даже, на чьей могиле — пойди и посмотри — не просох и никогда не просохнет песок… Эта история — для тех, у кого ещё есть слёзы, но — стыдится плакать.
Я Лию знал. Знал и то, что Мордехай Джанашвили был знаменитый врач и действительно приезжал из Иерусалима на один день. И что Лия умерла то ли в тот же самый, то ли в следующий. Не ясно мне было другое: любили ли они друг друга в самом деле или их любовь была домыслом Йохи, рассчитанным на то, чтобы заставить петхаинцев поплакать над собственными бедами.
Сам же я, размышляя над этой историей, объяснил себе тогда, что вряд ли важно знать о ней всю правду, поскольку — верно — дело не в правде, а в нас, кто боится её.
Но рассуждал я так именно раньше, в оставленной позади жизни.
Теперь же, вступая в новое существование, которому я принёс в жертву прошлое, — теперь уже подобные рассуждения представлялись мне несправедливыми по отношению к себе. Дело не только во мне, но и в том — что же есть действительность: лучше ли она меня? Дело не в том — стыжусь ли я плакать, а в том — стоит ли?
Заслуживают ли люди вокруг нас нашей печали, так же ли они чисты, как чисты можем быть мы, когда они заслуживают нашей печали?